Кашин Анвар : другие произведения.

  

  - Раз уж зашла речь об искусстве, - подал голос из своего кресла инспектор Лакомб, - то, господа, должен вам откровенно признаться, ни черта я в нем не понимаю. Не понимаю и не люблю все эти возвышенные образы и устремления. А хуже всего переношу оперу. И ведь раза три, а то и четыре за сезон приходится с супругой... Нет, я решительно не могу уяснить, отчего партии у артистов такие громкие и длинные и отчего петь нужно непременно по-итальянски? Ну, отчего! Хотя, к примеру, живопись, пейзажи или натюрморты, можно сказать, всецело одобряю. Литература...хм-м... встречаются, знаете ли, порой презабавные книжки. Да-да, и Эмилия, жена моя, тоже увлекается, буквально зачитывается... Есть одна весьма известная писательница, Мадлен Ле Гобер. Не слышали? Впрочем, вы, верно, дамских романов не читаете. Я тоже не читаю. Однако был у меня случай познакомиться лично с автором, так сказать.

  Мадам Ле Гобер, вообще-то, американка из Луизианы, но во время гражданской войны родители привезли её во Францию, где она и воспитывалась до своего пятнадцатилетия. В этом возрасте Мадлен, согласно кодексу Наполеона, без одобрения родителей замуж выйти не могла, и все же это случилось. Она сбежала из дома в Испанию или в Аргентину с неким... Нет, сейчас не припомню имени этого бродяги и авантюриста. Ле Гобер? Ну что вы, эту фамилию она взяла гораздо позже. Франсуа Бошан, ее литературный агент, сам неплохо владеющий пером, описал те похождения знаменитой писательницы в большой статье, предварявшей собрание ее сочинений. Тоже, знаете ли, сюжет для романа.

  Однако я вам хотел рассказать не о приключениях в далеких странах. Признаться, мне за всю жизнь всего два раза по службе пришлось переправиться через Ла-Манш и еще раз мы с супругой выезжали на воды в Италию. Так что, слава богу, ничего такого, про что пишет господин Бошан, мне не случилось ни увидеть, ни испытать.

  

  Началось все с женских слез и причитаний. Поверьте, для полицейского на службе нет ничего хуже дамы, пришедшей в участок по собственной воле. Столько суеты и расстроенных нервов не могут вместе произвести все громилы и дебоширы самого шумного квартала. Для такой-то публики у ребят всегда под рукой имеются дубинки, а в подвальном этаже - камеры с надежными запорами. А с дамой... Пожалев дежурного, я пригласил посетительницу в свой кабинет, где и получил все сполна. Вот тогда я впервые и услышал о Мадлен Ле Гобер. Впрочем нет. Супруга моя, она, верно, говорила о ней прежде, но признайтесь, только по чести, сколько вам удается сохранить в памяти из того, о чем говорят ваши жены?

  Так вот, по мнению посетительницы, госпожа Ле Гобер... Нет! Она даже не может об этом думать! Это кошмар! Это чудовищно! И в том же духе. Минут пять мне пришлось выслушивать причитания гостьи столь же невразумительные, сколь и чувственные, прежде чем мадемуазель Сокаль, так звали уже совсем неюную девицу, доверившую мне свою ужасную тайну, положила на стол измятый бумажный лист.

  Я расправил ладонью письмо, ибо это действительно было письмо, а не газетная вырезка или счет из бакалейной лавки, и строго взглянул на посетительницу. Нет-нет, в таких случаях предлагать собеседнице стакан воды или свой носовой платок - крайне опрометчивый шаг.

  - Итак, расскажите все по порядку, - так же строго, как глянул, попросил я притихшую мадемуазель.

  - Ее убили! - сказав это, девица должна была разрыдаться, но не разрыдалась, а только всхлипнула.

  Если отбросить шмыганье носом и тяжкие вздохи, то мне досталась история о том, как Полетт Сокаль, служащая горничной у некоего Дидье Жирара, нашла это самое письмо. Собственно мсье Жирар построил и сдавал в наем несколько вполне приличных каменных домов в пригороде, а мадемуазель Сокаль прибирала в них по мере надобности. Знаете, такие приличные дома, в которых прислуга не досаждает постояльцам.

  Я еще раз провел ладонью по листу бумаги и надел очки.

  

  'Клены и лилии' - последний роман. Больше я не возьмусь за перо! Это не мое вам обещание, таково лишь предчувствие. Однако предчувствие - это ли не обещание судьбы? А ее обещание нам должно принять с покорностью, либо воспротивиться и, обратившись в пепел, кануть в небытие. Рано или поздно заканчивается любая дорога, кроме тех, что раз за разом по кругу ведут нас назад. Так и случается, подобно ветхозаветным ветрам, мы возвращаемся на круги своя, мы возвращаемся к своим прежним переживаниям, прежним несбывшимся мечтам, старым знакомым - друзьям и врагам. Мы возвращаемся и бежим от новых авантюр, новых встреч, новых чувств, может быть, самых глубоких и долгожданных.

  В своих скитаниях я возвращалась и не раз, пока одна из дорог не привела меня сюда. Теперь пришла пора разорвать круг и идти дальше.

  

  - Хм. - Мне снова пришлось строго глянуть на девицу. - Об убийстве или же о самоубийстве здесь нет ни слова. Может быть вы обнаружили труп? Или вы можете мне сообщить что-то важное... более важное, чем то, что написано в этом послании, кстати, неподписанном?

  - Нет, то есть да, - мадемуазель Сокаль часто заморгала, и слеза все же сорвалась с ее ресниц. - Я обнаружила... Я нашла книгу, ее платок и огромное пятно крови на полу, под ковром.

  Пятно крови - не труп, но теперь мне хотя бы стала ясна причина беспокойства посетительницы. Я нахмурился, на всякий случай, чтобы у девицы не возникло соблазна удариться в истерику, и попросил рассказать все еще раз и по порядку.

  'Клены и лилии' - так называется... должен называться новый, еще не изданный роман Мадлен Ле Гобер. А на полке опустевшего шкафа горничной посчастливилось найти другую ее книжку - 'Дом под белыми небесами'. В неубранной постели мадемуазель Сокаль обнаружила платок с монограммой, недвусмысленно намекающей на имя своей прежней хозяйки. Эту реликвию девица отдала в мои руки весьма неохотно. При всем при том имени красивой белокурой дамы лет тридцати с изящной фигурой, снимавшей дом номер четыре по rue des Mésanges, Полетт не знала, то есть не знала до тех пор, пока не нашла письмо рядом с мусорной корзиной. И саму мадам Ле Гобер она видела всего раз пять или шесть. Но она же не подозревала, что ей довелось повстречать... Ах, если бы она только знала! Ах, если бы она сразу догадалась спросить у мсье Нуаре, кто эта красивая дама из дома номер четыре? Кто такой мсье Нуаре? Он служит при особняках господина Жирара кем-то вроде сторожа и управляющего одновременно. Позавчера мадам Ле Гобер уехала. А вчера приезжал господин Бошан и забрал оставшиеся вещи, так сказал мсье Нуаре. Он ведь ее друг, и занимается изданием книг... или ведет переговоры с издателями... Нет-нет, мсье Бошан - друг Мадлен Ле Гобер, а Нуаре просто... Похоже, что следовало поехать на эту самую rue des Mésanges, посмотреть на напугавшее горничную кровавое пятно собственными глазами и заодно поговорить с мсье Нуаре. Если выяснится, что с Мадлен Ле Гобер что-то случилось, а я не проявил должного рвения, то моя супруга... Об этом лучше даже не думать.

  

  Паскаль, скучавший в дежурке, раздобыл фиакр, и мы тронулись в путь. Агента я прихватил с собой за компанию. Иной раз с полицейским в форме свидетели говорят охотней.

  День выдался превосходный, по-апрельски теплый и ясный. Вот уж не разбираюсь в садоводческих премудростях и не могу вам сказать, как называются кусты и деревья, то и дело попадавшиеся по дороге. Но стоило нам оказаться в пригороде, сладкие и пряные ароматы наполнили воздух, а желтые, белые и розовые цветы более чем определенно заявили о весне в самом ее разгаре. Мы с Паскалем преисполнились благодушия, щурились на солнце и кивали в такт ухабам на скверной дороге, а мадемуазель Сокаль, ссутулившись, сидела на краешке сидения и не замечала окружающих красот. Похоже, ее мир лишился немалой своей части с уходом госпожи Ле Гобер.

  

  Этьен Нуаре оказался человеком крайне флегматичным и потому не склонным, как Полетт, к паническому настроению. С другой стороны, с таким темпераментом и любознательности в управляющем было не больше, чем на пару сантимов. Да, мадам Ле Гобер жила в таком-то доме. Договор аренды заключал и подписывал мсье Бошан. Дом сдавался с помесячной оплатой предположительно на полгода, однако через полтора месяца мадам съехала, а господин Бошан сообщил, что его знакомая отправилась за границу. Когда и как уехала мадам, управляющий не знает, зато видел мсье Бошана, который вчера забрал ее вещи и увез в своей коляске. Да, конечно, мадам выезжала в город. Чаще ее на той же коляске отвозил и привозил мсье Бошан, но иногда управляющему приходилось посылать за экипажем мальчишку. Здесь недалеко, на железнодорожной станции, всегда можно найти свободного извозчика. Куда она ездила? Несколько раз на Монмартр, два раза в оперу и как-то раз на Елисейские Поля. Кстати, где-то на Монмартре у мсье Бошана квартира. Да-да, сейчас посмотрю, его адрес должен быть указан в договоре.

  Я рассудил, что без мсье Бошана нам не обойтись, потому сразу отправил Паскаля по полученному у управляющего адресу, благо перед тем решил не отпускать фиакр. Сам же попросил мадемуазель Сокаль проводить меня и показать ужаснувшее ее кровавое пятно. Я еще надеялся на то, что пятно может быть совсем небольшим и вполне вероятно несвязанным с каким бы то ни было преступлением.

  

  Пятно на полу в гостиной оказалось приличным, даже очень приличным. Ковер был сдвинут и большей частью вывернут тыльной стороной вверх. На изнанке следов крови не видно. Значит что? Значит пятно прикрыли уже после того, как оно высохло.

  - Скажите, мадемуазель, а ковер лежал на своем обычном месте? - задал я первый попавшийся вопрос, показавшийся мне разумным.

  - Д-да, - чуть помедлив, ответила горничная.

  Я кивнул. Любопытно. Получается, что перед убийством ковер свернули? Для чего? Может быть, для танцев? Я окинул взглядом комнату. Места было не слишком много.

  Мне пришлось сдержаться и проглотить образное выражение, ограничившись лишь оханьем и кряхтением, когда я присел, а мой радикулит напомнил о себе острой болью в пояснице. Проморгавшись и прогнав круги перед глазами, потер пятно. Запекшаяся корка оставила на пальце темный, красно-коричневый след. Подняться на ноги было легче. Я всмотрелся, понюхал испачканный палец, затем лизнул. Глаза мадемуазель Сокаль наполнились ужасом, а курносый носик сморщился.

  - Вы что-то спросили? - обратился я к ней, хотя девица совершенно точно не издала и звука.

  Горничная отчаянно затрясла головой.

  - Думаю, это все-таки мерло. Танины ощущаются даже в таком виде. - Я продемонстрировал темно-красную пыль на пальце. - У каберне-совиньон несколько иной цвет и... Нет, это точно мерло.

  Девица застыла изваянием и, кажется, не слышала и не слушала меня. Я вздохнул, достал из кармана письмо пропавшей мадам Ле Гобер и полез в другой карман за очками.

  Несомненно, рука была женская. Строчки к правому краю листа еле заметно съезжали вниз, и в целом об аккуратности почерка писательницы говорить не приходилось, написание некоторых одинаковых букв разнилось, а перо порой царапало бумагу. Никакого нового смысла в связи с обнаружившимся винным, а не кровавым пятном я не разглядел и только подумал, что неплохо бы удостовериться в том, что письмо не подделка.

  - Мадемуазель, - обратился к горничной, - а вы никому больше не показывали это письмо? Например, тому же мсье Нуаре?

  - Нет, господин инспектор. - Похоже, сообразив, что под ковром вовсе не кровь, девица уже пришла в себя и в этот момент думала над важнейшей проблемой: действительно ли 'Клены и лилии' станут последним романом великой писательницы?

  - Ну что же, допустим... - Я огляделся, но искомой мебели в гостиной не обнаружил. В соседней комнате на столе пылился письменный прибор. Видимо, горничная не успела добраться сюда со своими тряпками и метелками. В чернильнице сохли чернила, а перо... Конечно, по сравнению с перьями, которыми нам приходится пользоваться на почте, это перо было по крайней мере новым, но и только. Я сразу же простил писательнице неряшливость ее последнего послания.

  Через полчаса, убедившись, что ничего примечательного в пустом доме нет, я отпустил горничную восвояси и устроился в кресле дожидаться Паскаля. Уже сейчас мне было все ясно, однако для пущей уверенности стоило задать мсье Бошану, если он отыщется, несколько вопросов. Если же Паскалю не удастся найти литературного агента мадам Ле Гобер, то все равно разумно было бы дождаться моего подчиненного, чтобы не идти к Нуаре, которому придется посылать мальчишку на станцию. И сколько мне потом еще нужно будет ждать экипаж?

  

  Признаться, кресло оказалось весьма удобным и я не заметил, как задремал. Разбудил меня дверной колокольчик. 'Вот и Паскаль', - подумал я, прежде чем доковылял на затекших ногах до двери, то есть прежде чем поднялся из кресла и, кажется, даже прежде чем окончательно проснулся. Действительно, это был Паскаль. Более того, он приехал в компании усатого франта, на котором, ручаюсь, отлично бы сидела офицерская форма. Встретив такого на улице, я бы, пожалуй, принял его за бесшабашного гуляку, завсегдатая салонов, игрока на бильярде, любимца и любителя замужних дам и недурака выпить. Образ статного красавца несколько портил небольшой, какой-то детский подбородок и глаза. У гуляки и бретера я не мог себе представить эти нерешительные и даже застенчивые голубые глаза.

  Франсуа Бошан снял шляпу и смущенно улыбнулся подобающей своим глазам и подбородку улыбкой. Я представился, в двух словах рассказал историю своего знакомства с мадемуазель Сокаль и оставил литературного агента созерцать винно-кровавое пятно в гостиной, а сам вышел с Паскалем на крыльцо и потребовал отчет у своего подчиненного.

  Дома Бошана полицейский агент не застал. Но соседи ему посоветовали заглянуть в кафе неподалеку, и там Паскалю улыбнулась удача. Франсуа Бошан наслаждался бокалом вина и обществом прекрасной дамы. Красотка оказалась танцовщицей, выступающей в Moulin Rouge. Арлет Шаброль имела полугодовой контракт на выступления и заслуживала, по мнению Паскаля, его продления, если не хореографическими способностями, то своей ангельской внешностью и стройной фигурой. Узнав о причине интереса к нему, Бошан пожал плечами, попрощался со своей знакомой и явился на мой зов.

  Любопытно, что литературный агент не протестовал и не возмущался по поводу 'полицейского самоуправства'. Если бы, например, меня оторвали от приятной беседы, вытащили из-за столика кафе и поволокли куда-то неизвестно ради чего, тогда, как минимум, выражение тревоги и раздражения на моем лице вы бы смогли заметить без труда. Мсье Бошан выглядел лишь слегка встревоженным, разве что на потемневшее пятно на паркете теперь старался не смотреть.

  Я не стал ходить вокруг да около, заводить разговоры о погоде, справляться о самочувствии собеседника, а сразу осведомился о том, как идут дела у мадам Ле Гобер? Бошан моему вопросу не удивился. Впрочем, понять было немудрено, если уж его привезли в этот дом, то вполне очевидно, о ком пойдет речь.

  

  Мадам Ле Гобер? Да, она уехала. Бошан сам проводил ее на вокзал. Она отправилась в Гавр, а сегодня утром на 'Нормандии' отплыла в Нью-Йорк. Трудно сказать, как долго она пробудет в Нью-Йорке. По ее словам, несколько позже мадам собирается вернуться в Аргентину, где у нее дом и небольшое поместье на побережье. О да, Мадлен - очень состоятельная женщина. Ее книги? Не думаю. То есть книги издаются, можно сказать, огромными тиражами и имеют несомненный успех, и все же за них платят не так много. Сама Мадлен как-то сказала, что она теперь богата не потому, что стала писать романы, а напротив - она стала писать, потому что теперь богата.

  'Клены и лилии'? Договор с издательством уже подписан. Извините, я не могу озвучить сумму. Скажу только, что это будет самая дорогая, и, видимо, самая успешная книга Мадлен. Как долго она над ней работала? Почти год, одиннадцать месяцев. То есть с момента завершения предыдущего ее романа прошло одиннадцать месяцев. Да, это большой труд. Черновики? Нет, у меня нет никаких ее черновиков. Ах, вы бы хотели увидеть образец ее почерка. Боюсь, я вам не смогу помочь. Я знаете ли не храню старую переписку. У меня бывает довольно много почтовой корреспонденции, и весь этот ворох бумаг... Авторский текст романа? Видите ли, ее черновики - это как попало исчерканные листы с одними ей понятными значками и вставками. После Мадлен разбирала написанное и, как она выражалась - 'наносила на скрижаль', сама отпечатывала на 'Ремингтоне' уже готовую главу.

  Тогда я спросил, правда ли, что 'Клены и лилии' - последний роман мадам Ле Гобер? То есть правда ли, что она решила этим романом завершить свою писательскую карьеру?

  Мсье Бошан вздохнул, опустил голову. Так, молча, с опущенной головой он просидел, наверно, целую минуту.

  - Мне не удалось ее переубедить, - наконец, выдавил он.

  - А вы надеялись, что сможете?.. Я хочу сказать, ваши отношения позволяли вам на это надеяться?

  - Нет, - Бошан горько усмехнулся. - Я понимал, что эта книга будет последней. Роман так написан... А отношения... О чем вы говорите? Я - всего лишь литературный агент, а она - всемирно известная писательница и к тому же ослепительная женщина.

  Я побарабанил пальцами по собственному колену и спросил, уверен ли он, что мадам Ле Гобер отправилась в Нью-Йорк сегодня утром и именно на пароходе 'Нормандия'?

  Да, Бошан сам покупал билет и отдавал распоряжения относительно доставки багажа на пароход.

  - А откуда, - вдруг встрепенулся мой собеседник, - откуда вы знаете, что это последний ее роман?

  - Вот. - Я достал из кармана найденную горничной записку. - Кстати, раз уж не с чем сравнить, сами вы можете подтвердить, что письмо написано рукой Мадлен Ле Гобер?

  Мсье Бошан впился глазами в строчки на листке. Кажется, он силился понять все возможные скрытые смыслы этих нескольких фраз. Понял или нет, не знаю. Он отдал мне письмо, потом потер пальцами глаза, потом пошевелил губами, будто бы повторяя только что прочитанное слово, и кивнул. Да, это ее слова и почерк тоже ее.

  - А что же с пятном? - спросил я.

  Он вздрогнул. Мсье Бошан уже забыл о пугающем пятне. Не найдя, что сказать, он замотал головой. Затем все же собрался и сказал, что о том, откуда оно взялось, не имеет представления. Здесь лежал ковер, а пятна никакого он не видел.

  Мы помолчали.

  - Знаете, в чем проблема? - я не выдержал первым. - В том, что это письмо горничная никому кроме меня не показывала.

  - Простите? - распахнул свои голубые глаза мсье Бошан.

  - Я говорю, за эту записку газетчики, думаю, заплатили бы от пятидесяти до... может быть, и до трехсот франков. Попади эта бумага в руки того же мсье Нуаре, он бы не преминул ее продать. Впрочем, я могу отдать это письмо вам, и вы сами... Не смотрите на меня так. Высохшее вино на полу, которое обязательно сперва приняли бы за кровь, отъезд мадам Ле Гобер, прощальная записка - все это должно было породить громкие заголовки в газетах и подогреть интерес к роману. Хотя, допускаю, что, действительно, к последнему роману. А возможно и нет. Кто знает, на какой фокус пойдете вы в будущем. Хорошо, может быть, не вы, а новый ее агент.

  - Вы... Вы! - Он не нашел слов, чтобы оскорбить меня, выпустил уже набранный было в грудь воздух, ссутулился в кресле и вновь опустил голову. Увы, нынче не принято разбрасываться перчатками, да и в куда более рыцарские времена полицейских чиновников на дуэль не вызывали. Теперь уже мне стало совестно. Ну и что из того, что я полдня потратил на ерунду? Какое мне дело до всех этих литературных интриг и мелодраматических сцен, рассчитанных на читательскую публику?

  

  - Извините меня, мсье Бошан, и не обижайтесь. Просто мне бы не хотелось быть актером на вашем представлении. Не тот у меня возраст. Видите ли, мне ведь сразу стало понятно, что если бы вино на полу не просохло и его сразу накрыли ковром, то и пятно не выглядело бы так пугающе, и отпечаток на изнанке ковра по цвету отличался бы от цвета крови.

  Мсье Бошан моргнул, на его лице появилась какая-то жалкая улыбка. Стало понятно, что он принимает мои извинения и готов извиниться сам. Я не стал дожидаться неловких слов, поднялся из кресла, сделал шаг к двери и услышал вздох у себя за спиной.

  - Кстати, а знаете, о чем я подумал? - развернулся я на полпути. - Если бы это все-таки была кровь, то я попытался бы ее сразу вытереть с пола. Конечно, попытался бы! И не преуспел. Деревянный паркет на самом деле не такой уж гладкий. Поры, щели, прожилки, следы обязательно остались бы, и горничная бы их нашла. Но если разлить бутылку вина... Даже не знаю, можно ли под таким слоем, - я кивнул на высохшую лужу, - обнаружить следы крови? Смотрите, что получается: Мадам Ле Гобер сообщает вам, что 'Клены и лилии' - это последний ее роман, вы пытаетесь ее переубедить. Еще бы, вы ведь теряете работу. Вспыхивает ссора, и...

  - Вы хотите сказать, - сдавленно произнес Бошан, - что я мог убить Мадлен из-за денег? Из-за каких-то неопределенных будущих гонораров?

  - Это ведь только предположение, - улыбнулся я. - Хорошо. Не из-за денег. Вы ведь называете мадам Ле Гобер - Мадлен? Позвольте мне усомниться в вашем недавнем заявлении о том, что между вами не было никаких отношений кроме деловых. Что если решение не писать более тех романтических историй, которыми прославлена мадам Ле Гобер, она приняла после того, как увидела вас в обществе той девушки, как ее... Арлет Шаброль? Таким образом, мы можем отодвинуть ваши меркантильные интересы на второй план и предположить, что здесь произошла сцена ревности. Но еще раз повторю: это только мое предположение. Соглашусь, чересчур смелое предположение. Мы же не знаем, сможем ли отыскать следы крови под вином? Тело, скорее всего, быстро отыскать не выйдет. Такие дела тянутся месяцами, а то и годами. Найти попутчиков из того вагона, в котором мадам ехала в Гавр, не получится. Вряд ли она стала бы представляться кому бы то ни было во время такого короткого путешествия. Это в том случае, если она все-таки отправилась в Гавр, как вы утверждаете.

  Относительно же 'Нормандии'. Я полагаю, вы действительно купили билет до Нью-Йорка на этот пароход. Такое слишком легко проверяется. Но вот тут уже мы можем смело забрасывать удочку. Чтобы более чем за неделю на пароходе никто не заметил знаменитую на весь мир писательницу, в это поверить просто невозможно. Сомневаюсь, что вы так тщательно продумали и подготовили историю с отъездом мадам Ле Гобер и наняли достаточно талантливую актрису на эту роль, чтобы отправить ее в Нью-Йорк.

  - Кх-м кх, - Бошан закашлялся.

  - Теперь нам остается подождать три-четыре недели, пока 'Нормандия' не вернется в Гавр. Три-четыре недели, а пока у меня нет повода в чем-либо вас подозревать.

  

  Я собрался надеть шляпу и покинуть уже изрядно надоевшую мне гостиную, но остановился, разглядывая помрачневшее лицо мсье Бошана. Опять повисла пауза. Готов побиться об заклад, если бы паузы в романах Мадлен Ле Гобер были такими частыми и такими долгими, то, справедливости ради, каждую третью страницу надо было бы оставлять наполовину пустой. Пришлось самому нарушить молчание.

  - Мсье Бошан, позвольте за сим откланяться. Думаю, в первых числах мая я вас навещу. А пока только попрошу: не трогайте, пожалуйста, это злосчастное пятно. Я пришлю сюда нашего доктора, пусть он посмотрит, нельзя ли там отыскать частицы крови. Впрочем, честно говоря, сомневаюсь, что у него получится. До свидания.

  

  - Постойте. - Голос литературного агента был мрачен и спокоен, как у человека, принявшего очень непростое, судьбоносное решение. Почему, собственно, как? Так ведь оно и было. - Я готов признаться. Да, я убил Мадлен Ле Гобер. Зарезал ножом для колки льда. Я правильно понимаю, вы занимаетесь этим делом? У меня будет к вам одна только просьба. Арлет тут совершенно ни при чем. Ее имя не должно попасть в газеты и, вообще, упоминаться где бы то ни было в связи с этим убийством. Обещайте мне это, и я подпишу любой документ, любое признание.

  - Любое признание? - Слова Бошана показались мне нелепой шуткой. Только... Только вот я сам себя вдруг почувствовал тем самым неуклюжим шутником. Но кто же мог предположить... - Зачем же любое? - Я разглядывал человека, только что сознавшегося в убийстве, и думал о том, в какие странные игры мы сами, по собственной воле, играем с Судьбой. У меня, человека уже пожилого, далекого от сантиментов и всякой романтики совершенно нет никакого желания подыгрывать этой напыщенной и самовлюбленной дуре - Судьбе, тем более что у нее на руках всегда одни только козыри. То есть, наверное, так я мог бы подумать или даже сказать об этом вслух, будь я героем одного из романов мадам Ле Гобер. На самом деле в голове было пусто, и только где-то на задворках крутилась мысль о том, что скоро вечер, а я еще не обедал. Хорошо бы сейчас зайти куда-нибудь, например, к Русселю, заказать себе рагу и стаканчик вина. Я ухватился за этот нехитрый план, как за спасательный круг. Что ж, пора заканчивать. Вот прямо сейчас.

  - Тогда скажите, что и как мне следует написать? - с покорностью приговоренного спросил Бошан.

  - Написать? Хорошо, что вы мне напомнили. Конечно, ни тревожить, ни даже упоминать имя мадемуазель Шаброль я не стану. Но это письмо, - мне снова, в который уже раз пришлось достать из кармана записку с обещанием не писать больше никаких романов, - этот документ лично у меня вызывает некоторое недоумение.

  Во-первых, перо. У профессионального литератора должно быть свое отличное перо, это ведь его инструмент. А в данном случае мы видим посредственное перо, которое царапает бумагу и оставляет крайне неряшливые следы.

  Во-вторых, у меня сложилось впечатление, что написавший это вообще не привык в своих ежедневных занятиях пользоваться пером. Причем вы... да, именно вы были о том осведомлены, и потому сами сочинили это письмо. Однако вместо того, чтобы продиктовать его написавшему, то есть написавшей, вам ведь нужен был именно женский почерк, вы попросили мадемуазель Шаброль переписать текст с подготовленного вами образца. Ведь вы не были уверены, насколько ваша подруга хороша в грамматике. Вот смотрите, - я вручил листок Бошану, - буква 'а' здесь и здесь написана по-разному, а тут отличается от других буква 'r'. Рискну предположить, что мадемуазель Шаброль отчасти машинально копировала ваш почерк. А тут, посмотрите, строчки съезжают вниз. Так может быть, если ваша помощница старалась поместить в строку те же слова, что и на образце, но выходило это с трудом, видимо, ваш почерк не так размашист.

  Зачем вы попросили Арлет это написать? Вы решили, что 'Клены и лилии' станут последним романом Мадлен Ле Гобер, так сказать, прощальным. Да, вы так решили, но перед этим хотели показать издателям саму мадам Ле Гобер. И что же было делать, когда никакой Мадлен Ле Гобер никогда не существовало? Прошу меня простить, Мадлен Ле Гобер - это вы.

  Предположу, что потерплю неудачу, попросив издателя или того же мсье Нуаре опознать в мадемуазель Шаброль знаменитую писательницу. Женщины, особенно актрисы, умеют совершенно перевоплощаться.

  По поводу пятна. Конечно, там нет никакой крови, только вино. И мне сразу было ясно, что пятно на полу оставлено преднамеренно. Для того, чтобы после спрятать его под ковром. Так вам отдать письмо? Но я бы на вашем месте не стал его показывать газетчикам. Это, знаете ли, такая братия, что пойдут по следам вашей мадам в Нью-Йорк, а после, если понадобится, и в Аргентину.

  Мсье Бошан помотал головой, попробовал что-то сказать, но голос его совсем сел и не слушался хозяина. Наконец, прочистив горло, он спросил:

  - Но как же теперь?.. И ваше обещание не беспокоить Арлет?..

  - Ну что вы! Мне ведь, в сущности, нет никакого дела до этой истории. Разве что, если позволите, один вопрос. Четверть часа тому назад вы абсолютно точно готовы были отправиться на каторгу из-за... Из-за чего?

  Бошан лишь пожал плечами и сказал, как о чем-то совершенно очевидном:

  - Я же не мог допустить, чтобы пострадала ее честь.

  Пришла моя очередь замереть и задуматься. Однако мне не понадобилось и половины минуты, чтобы перестать сверлить литературного агента удивленным взглядом.

  - Тогда у меня будет к вам одна просьба. Право слово, только одна. Пусть мадемуазель Шаброль... то есть, я хотел сказать, пусть мадам Ле Гобер подпишет для моей супруги свою новую книгу, ведь моя жена - давняя ее поклонница.

  Мсье Бошан кивнул и улыбнулся мне той самой, своей смущенной, детской улыбкой. А я подумал, что, когда он говорил о защите чести своей дамы, он ведь имел в виду отнюдь не честь мадемуазель Шаброль.