- Завтрак ровно в десять, - щеголеватый стюарт в форменной куртке с серебряным галуном коротко поклонился, - салон-ресторан первого класса - вверх по лестнице и прямо по коридору.

   - Благодарю вас, - выдавил он. Голова все еще кружилась. "Видимо я вчера..." - в пятый или уже в шестой раз мысль пришла в голову, однако в тот же самый, получается, далеко не в первый раз, оборвалась ровно на том же месте. Никакого вчера не было. Не было ничего. Мысль обрывалась, и каждый раз это случалось из-за какой-то нелепой мелочи. Например, сейчас он разглядывал свои брюки, и находил их вполне прилично выглаженными. А ведь он проснулся в каюте в этих самых брюках, хотя пиджак... да, точно, это он помнил, пиджак аккуратно висел на спинке стула. Чистил зубы он долго и тщательно, не чувствуя свежести от обильно выдавленной на щетку мятной зубной пасты. Умылся и отметил, что из зеркало в ванной комнате на него смотрит вполне приличный, хотя чересчур бледный господин со слегка растрепанной прической.

  

   В блистающем белизной и золотом зале ресторана он растерялся. Основная часть небольших, на две персоны, столиков была занята. Взглядом он нашел статного господина во фраке, листающего какие-то записи у стойки и направился в его сторону. Он заметил, как щека метрдотеля недовольно дернулась, однако тут же, в следующее мгновение, на лице распорядителя зала появилась доброжелательная улыбка, а черные, немигающие глаза почтительно, но прямо и открыто взглянули на гостя.

   - Чем я могу быть полезен? - отчего-то с некоторым смущением пророкотал метрдотель тоном то ли оперного баса, то ли военного, сдерживающего командный голос.

   - Э-э... За какой столик я мог бы присесть? - поинтересовался он.

   - Простите. Номер вашей каюты... - Метрдотель поднял взгляд на сверкающую хрусталем грандиозную люстру.

   - Сорок девятый. - Бронзовые цифры на двери своей каюты он помнил прекрасно. Но цифры... это было сегодня. А что было вчера, неделю назад, год? И он не понимает, что он делает на этом, судя по всему, гигантском лайнере? Да что там, он ведь не помнит даже своего имени. И, в конце концов, кто он такой?

   - Сюда, пожалуйста. - Величественный метрдотель подвел его к одному из пустующих столиков.

  

   В ожидании заказа он сидел и думал о том, как ему вести с соседом по столику. Наверняка, тот его знает и заговорит... Получится неудобно. Впрочем, это сейчас меньшая из проблем. А с другой стороны, появится возможность выяснить хоть что-то.

   Его соседка в ресторане появилась неожиданно. Она вдруг вынырнула из-за спины метрдотеля. Он вежливо поднялся со стула и поздоровался с дамой, которую метрдотель усадил напротив. Повисло неловкое молчание. Было совсем непохоже, что они знакомы. Почему бы нет? Возможно это их первый день на борту, и только вчера... Черт побери! Да что же, вчера... Память, вся, целиком, будто бы состоит из клубящегося белесого тумана, и только какие-то тени...

   - Позвольте представиться, Борис Хансен, - решился он на очевидную для него ложь. Имя и фамилию он выдумал только что, просто потому что дальше уже невозможно было молча сидеть, разглядывая столовые приборы. Теперь он мог поднять глаза.

   Его визави была молода, а может быть, моложе ее делала та нерешительность, с которой она украдкой бросала взгляды по сторонам.

   - Анна, - неуверенно произнесла она лишь на мгновение глянув ему в глаза.

   И все же застольный разговор не сложился. Он похвалил поданный им сыр, вкуса которого не чувствовал совершенно, попытался пошутить по поводу манеры метрдотеля напускать вид самого занятого человека на борту, и с места в карьер предложил ей после завтрака выйти на прогулочную палубу, чтобы убедиться в правдивости слов господина за соседним столиком о сегодняшней великолепной погоде. Она несколько раз лишь натянуто улыбнулась ему, и сообщила, что в эту ночь спала очень дурно, и после завтрака предпочла бы отдохнуть в каюте.

   Зачем была нужна эта имитация светской болтовни? Если рассудить трезво, он отчаянно желал убедить самого себя в том, что не произошло ничего ужасного. Он надеялся, что в какой-то момент проснется, а этот сон, что снится ему сейчас не успеет превратиться в бесконечный кошмар.

   После завтрака отдохнуть в каюте... А ведь идея довольно здравая. В каюте должны быть какие-то вещи из багажа, что могут подсказать... А еще у входа в ресторан он видел столик с газетами.

  

   От чтения газет осталось странное ощущение. События казались знакомыми, но какими-то далекими. Имена политиков и знаменитостей он будто бы когда-то слышал, но этот чертов туман... память упорно не желала возвращаться к нему. К своему неописуемому удивлению в вещах он нашел паспорт на имя Бориса Хансена. "Сон, конечно, это сон, такое может быть только во сне", - решил он. Бориса Хансена он точно выдумал, Его самосознание просто кричало о том, что никакой он не Хансен! Дурацкая фамилия, и откуда он ее взял? Сознание... Можно ли говорить о том, что он находится в сознании, если это сон? Он мучил себя этими глупыми вопросами, но почему-то никак не мог решится на другой, впрочем, как ему казалось, не менее глупый шаг. Он не решался себя ущипнуть. Что за ерунда!

   В дверь постучали.

   - Ваш смокинг, господин Хансен. - Это был тот же парнишка, что встретился ему в коридоре утром.

   Конечно же, он не помнил ни о каком смокинге. Но если предположить, что в его чемодане смокинг был, то его следовало отдать погладить, а иначе как он мог бы выйти к ужину?

  

   После обеда на палубу они поднялись вдвоем. Анна все еще предпочитала отмалчиваться, но уже без боязни подавала ему свою руку на узких ступеньках трапа. Было довольно свежо. Публики наверху прогуливалось изрядно. Мужчины курили, женщины демонстрировали достижения высокого искусства своих модисток. Он с некоторым сомнением посматривал на серую туманную мглу, нависающую над океаном. Разговоры о "прекрасной погоде" оказались только ничего незначащей, вежливой болтовней. У правого борта солидный мужчина со знанием дела что-то объяснял своим спутницам, указывая куда-то вдаль рукой в замшевой перчатке. Дамы ахали и внимали.

   Приглядевшись, там, куда показывал представительный джентльмен, он заметил... Да, должно быть это был айсберг. Ничего похожего на берег видно не было, но ледяная гора, незначительная и безобидная на таком расстоянии, белым, неровным зубом нарушала почти размытую в тумане линию горизонта.

   Боковым зрением он заметил какое-то движение, и порыв воздуха донес до него громкий шепот кого-то из гуляющих: "Капитан!" Действительно, высокий, широкоплечий и голубоглазый, похожий на гладко выбритого викинга капитан в безупречно белом кителе поднялся на палубу.

   - Господин капитан! - Одна из дам кокетливо стрельнула глазами в голубоглазого красавца. - Скажите, эти айс-берги, мы ведь можем столкнуться с таким. Это не опасно?

   Капитан удостоил жеманницу строгим взглядом, но через мгновение уголки его рта дрогнули в еле заметной улыбке.

   - Нет, мадам. У штурвала опытный рулевой, а ночью службу несет двойная вахта. Уверяю вас, встреча с подобной опасностью нам не грозит.

  

   Ужин был великолепен. Наверно... Вкуса блюд он по-прежнему не чувствовал, вино не пьянило. На пустовавшей утром и днем эстраде теперь во всю старались музыканты во фрачных парах, певица в чем-то блестящем и длинном и то и дело сменяющие ее танцовщицы каждый раз в разных и все более откровенных нарядах.

   И все же... Нет, выпитое как-то подействовало на него. Он осознал, что о некоторых, буквально только что прожитых им моментах, он забывает уже через несколько минут. Только отдельные картинки отпечатались в его памяти. Вот он танцует с Анной, вот они пьют шампанское из высоких бокалов, вот снова танцуют и снова пьют уже на брудершафт. Темнота. Это темнота ее каюты. Он на ощупьпытается справиться с застежками платья. Не получается. Вспыхивает свет. Ее лицо, губы с заметно смазанной помадой.

   Наконец, платье поддалось и упало на пол с ее плеч. Она протянула к нему руки, чтобы помочь избавиться от рубашки. Он опустил глаза на ее... Сердце замерло. Ее тело сверху вниз пересекал отвратительный в своей небрежности шов. В морге после вскрытия эту работу выполняет не врач, а санитар. Края мертвой ткани... Почему его не вырвало в тот же миг? Она заметила ужас, охвативший его. Да и как можно было этого не заметить?

   Ее глаза погасли, холодное безразличие отразилось в них. Наверно, это было еще более ужасно. Если бы она, как в плохом кино, бросилась на него, обнажив враз отросшие клыки, если бы глаза ее вспыхнули алым, а пальцы вцепились ему в горло... Они стояли друг напротив друга. Он в каком-то гипнотическом оцепенении разглядывал ее, без всякого сомнения, мертвое лицо, а она просто безучастно смотрела на него постепенно мутнеющими глазами.

  

   Опять... опять он не помнил, как вырвался из ее каюты. В памяти остался лишь запах тлена. Да! Он почувствовал этот запах, хотя раньше, сколько не старался, не мог различить ни аромат ее духов, ни...

   Было душно, ему не хватало воздуха, нет, он буквально задыхался. Наверх! Нужно было выбраться наверх, на палубу!

   Он стоял у борта и смотрел вниз, на черную воду, поблескивающую в свете, сочащемся из иллюминаторов. Было холодно. Он ощущал этот холод. Как же это было приятно!

   В какое-то мгновение он поднял глаза и обмер. Огромная серая глыба наползала на их лайнер! Айсберг был просто гигантским! Вот его коснулся свет прожектора, и лед вспыхнул ослепительно белым пожаром.

   Он закричал, но на палубе не было никого. Он впился глазами в темные стекла рубки. Нет, не совсем темные. Какие-то силуэты... Ему показалось, что сам капитан рассматривает что-то вдали в большой морской бинокль, не замечая... Он закричал снова. Вместе с криком пришло понимание, что ни капитан, ни рулевой уже ничего не смогут сделать. Он закрыл глаза, ожидая услышать грохот, скрежет и треск сминаемого стального корпуса. Ничего не происходило, только шум океана и холодное касание легкого ветерка.

   Удар настиг его, когда он уже почти решился открыть глаза. "Неужели это все-таки сон?" - успел подумать он, и тогда что-то ударило его в плечо, потом по голове, куда-то потащило, и он потерял сознание.

  

   Пришел в себя он почти сразу. Сильно болела правая рука, голова, наверное, тоже болела, наливаясь тяжестью где-то за ухом. Некоторое время Марк не обращал внимания на боль. Он в изумлении смотрел на то, как огромный айсберг проходит сквозь лайнер, не причиняя тому никакого вреда. Эта невероятная картина сопровождалась лишь какими-то неясными шорохами, слабым потрескиванием и плеском набегающих на ледяную гору волн. Да, увиденное поражало, но почему-то не казалось теперь таким уж важным. Было что-то еще...

   Марк! Его зовут - Марк! Точно! Он помнил. Помнил! Если потянуть за эту ниточку, воспоминания хлынут на него волной. Он чувствовал это. Марк это чувствовал! Неужели такое облегчение он испытывает, просто вспоминая...

   Лайнер, сверкая огнями удалялся. Марк же сидел на ледяном уступе, к нему возвращалась память. Он ежился от пронизывающего холода, скрежетал зубами от боли в сломанной руке, и от другой, наверно еще более мучительной боли, боли воспоминаний. Он все это чувствовал! Но иной раз боль затихала, и умиротворенная улыбка проступала на кровоточащем ссадинами лице Марка.

   Он жив, и, наверно, будет жив еще полчаса, может быть и немного больше. Полчаса жизни и вечность там, на шикарном лайнере с мертвецами. Вечность. Именно вечность, только вечность не нуждается в памяти о вчерашнем дне. В этой безразличной и бесконечной череде ничего незначащих образов и ненастоящих событий, память не имеет никакого смысла. Полчаса жизни... даже если меньше, как же это много по сравнению с вечностью небытия.