Петраков Игорь Александрович. Солоухин: слово и мир

Игорь Петраков

СОЛОУХИН

слово и мир

Омск 2011

Содержание:

Введение. Вечность и мир Владимира Солоухина.

Биография писателя. История критики.

О мире. Пространственно-временные координаты прозы и поэзии Солоухина.

Село.

Город.

Юг.

О родине.

О любви.

О хлебе насущном.

О смешном.

О современности.

Библиография.

Введение. Вечность и мир Владимира Солоухина.

Мастер слова и пера -

Не решает он примеры.

Выдает он на гора

Литераторские перлы.

Он в архивах, в институтах

Пропадает день-деньской,

Делая литературу

Совершеннее порой.

Его знания бесценны.

В век компьютерных идей.

Его труд большой, безмерный

Пригодится для людей.

Из послания Олеси Цикальчук автору.

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о нашей Родине довелось мне приступить к этой работе, посвященной изучению творчества русского писателя Владимира Солоухина. Помните, как другой, не менее известный, писатель, Владимир Набоков, в своем рассказе "Истребление тиранов" вывел замечательную литературную формулу, с помощью которой можно было бы прогнать образ тирана, захватившего страну, из сознания? Эту формулу-заклинание, заговор вспоминаю я, когда говорю о Владимире Солоухине.

Несмотря на то, что творчество Солоухина подчеркнуто не абстрактно, не отвлеченно, не возводимо к известным символам, есть в нем та естественность выражения, которая требуется от любого русского писателя, хорошо знакомого с языком нации.

Ну удивительно, что сейчас Солоухин как будто возвращается. Возвращается - в виде книг, в виде работ исследователей о нем. В виде тех же экскурсий в родное село писателя - Алепино. Эта работа является продолжением возвращения к творчеству писателя.

Удивительно, но многие ныне не знают о Солоухине. О том, что был такой русский поэт и писатель. Им ближе Хлебниковы, Белые и Несмеловы. Они понимают их лучше.

А ведь с Солоухиным связан целый период в развитии русской национальной литературы.

Он известен как автор лирических автобиографических повестей. Среди них - проникновенные "Владимирские проселки", необычайно глубокая повесть "Капля росы", экзотический "Терновник", драматический "Приговор". "Владимирские проселки", "Капля росы", "Терновник", очерки о природе "Третья охота" и "Григоровы острова" до сих пор остаются непревзойденными в своем жанре.

Есть у него и повесть о превратностях любви, которые подстерегают влюбленных - "Мать-и-мачеха". В этой повести также можно найти следы биографии самого писателя.

Кроме того, Солоухин пишет три повести о явлениях окружающего мира. "Третья охота" - о сборе грибов, "Григоровы острова" - о ловле рыбы и "Трава" - разумеется, о траве.

Солоухин - не только отличный прозаик, но и интересный лирический поэт. Правда, большая часть его стихов плоска и слаба, куда им до поэзии серебряного века..

Возможно, некоторых удивит стиль данной книги. В самом деле, замечания автора словно перемежаются пространными выдержками из произведений Солоухина. Но ведь и сам Солоухин использовал этот "прием". В своем очерке "Чаша", например, где писатель находится в постоянных поисках правды. Не "реальности", а именно правды.

Итак, Солоухин дал нам в наследство удивительные произведения, проникнутые любовью к родной земле. На первом плане в произведениях Солоухина - любовь к родному дому, родному селу, Владимирской стороне, и даже .. стране. Это чувство определяет самый жанр его произведений. Чаще всего это до предела искренняя исповедь - воспоминание.

Именно с родиной связаны все сколько-нибудь значимые для писателя вещи.

Задача исследования была - выразительно, доступно для читателя рассказать о прозе и поэзии Солоухина, о том мире, который открывается нам в его произведениях.

Еще одна задача - привлечь внимание научных ребят к современности высказываний и сюжетов Солоухина. Отдельная задача - в главе "О современности", в которой мы размышляем о том, как бы отозвался писатель о происходящих сегодня процессах.

"Писатели, наверное, как горные вершины: одна из них повыше, другая пониже, одна проще, другая посложнее. Все вместе -- горная страна. В горах нашей жизни Владимир Солоухин -- одна из самых высоких вершин. По крайней мере, для меня", - пишет А. Кузнецов. Для исследователей, пишущих о Солоухине, чаще всего талант его несомненен. Он проявляется в том, что жизнь человека и писателя становится "заразительной" для его читателя. "Солоухин закладывает у себя в деревне сад, я читаю об этом и ловлю себя на том, что и мне уже хочется копать ямы, ездить в плодовые питомники, выбирать там молодые яблоньки. Солоухин едет на зимнюю рыбалку -- а я вдруг начинаю думать: "Где-то и у меня были валенки, ватные штаны, зимние удочки, надо бы съездить!""

О том же пишет Татьяна Копаева: "Давным - давно, ...лет тридцать назад ехала я в пригородной электричке и читала книгу. За окном мелькали унылые и однообразные зимние пейзажи. Книга была необычной и оказалась очень увлекательной: по мере того как продвигалось чтение, мною всё больше и больше овладевало нетерпение - хотелось выйти на первой же остановке и углубиться в лес...

"Грибы основательно изучены. [ В рукописи у меня было: "Грибы теперь досконально изучены". Когда "Третья охота" публиковалась в журнале, редакторы уговорили меня без труда, конечно, смягчить формулировку. Но даже и в этом смягченном виде мое утверждение вызвало большое количество согласных между собой, но несогласных с моим утверждением читательских мнении. Вот хотя бы одно из них: "Не могу не возразить против оптимистического утверждения, что "грибы сейчас основательно изучены". Чтение литературы оставляет обратное впечатление. Правда, встречается много любопытных утверждений, что козляк, мокруха еловая и рядовка фиолетовая - грибы-антибиотики; что переченый груздь - средство от туберкулеза; что некоторые виды грибов задерживают рост раковой опухоли (исследования японских ученых); что с помощью навозника лечат алкоголизм (опыт чехословацких врачей); что профессор Введенский, как утверждает А. Молодчиков в своей книжке "В мире грибов", считал красный мухомор прекрасным белым грибом и, вымочив его в уксусе, с аппетитом употреблял без вреда для здоровья... Все это занятно, но я не решусь ни испробовать мухомор, ни рекомендовать кому-либо от запоя серый навозник" ]. Так произошло моё первое знакомство с этой книгой, которая перевернула мою жизнь. Ну, может быть не всю жизнь, но часть моей жизни действительно занимают герои этой книги. С той поры утекло уже много лет и я теперь и сама знаю о грибах немало, ну, конечно, с Владимиром Солоухиным не сравниться, но тоже хожу по лесам и собираю грибы. Понабрав всяких "грибных книжек" пытаюсь разобраться в лесу со всеми встречаемыми мною грибами: кто такой и с чем его едят.

Теперь я знаю, что есть съедобные виды мухоморов, которые достаточно вкусны и пикантны, что не так уж и безобидны сыроежки, потому что под них маскируется самый страшный и коварный гриб - бледная поганка и ещё много всего разного.

Знаю как засолить грибы, что бы они не только услаждали вкус, обоняние, но и были приятны взору: белые грузди, чёрные; кирпичного цвета паутинники, фиолетовые рядовки, зеленушки, которые чем больше варишь, тем они ярче и зеленее становятся... Уже давно для меня самое лучшее время года - осень".

Собственно природу Солоухин всегда рассматривает в связи с человеком. Он может не только преобразовывать пространство, но и смиренно - повторяю, смиренно - пользоваться ее дарами.

В "Камешках на ладони" Солоухин замечает, что лушие картины, изображающие природу, всегда имеют черту человеческой деятельности: прясло, мостик, тропинку, церковный крестик. Все это приметы милой Солоухину Родины.

Заметим, что мир природы у Солоухина развернут в будущее, и важность и величие человека определяются, прежде всего, тем, как он этому величию природы соответствует. Солоухин прямо не говорит о Создателе. Но подразумевается, что за подкладкой этой великолепной ткани, словно окружающей существование человека, скрывается разумное начало. Вспомним рассказ из "Камешков на ладони", в котором Солоухин сравнивает человека с муравьем, взобравшимся на обшивку печи. Если муравей полагает, что печь возникла сама собой, в силу каких-то "естественных" причин, то человек так же может обманываться, полагая, что мир, в котором он существует, возник по некому произволу.

Если человек самовольно удаляется от этого мира, это не приводит к добру.

О том, как далек, вернее, о том, как удалил себя человек от природы, с грустью пишет Солоухин в "Камешках на ладони" и в своих стихотворениях. В одном из них от поэта бегут лиса, зайчик и еж. При этом в их глазах читается суеверный ужас. Накрепко, видно, отвратил от себя человек обитателей леса..

По мнению Солоухина, в природе человек может наблюдать порядок, или гармонию. По его словам, природа не враждебна к человеку. Это доказывает тот факт, как быстро привыкают к хорошему отношению с ними ежи, белки, другие представители флоры и фауны.

И только сам человек своим безобразным поведением может отвратить их от себя. Когда человек становится охотником, все живое в природе начинает испытывать страх перед ним.

живности: лебедям и волкам, слонам и барсам, орлам и лисам, ястребам и журавлям?

Причем часто ведь охотился он не потому, что это было в самом деле необходимо, а больше для собственного азарта, собственного развлечения.

"С одним человеком мы шли однажды по земле. У человека было ружье. Вдруг с дерева вспорхнула шумная птица. Мой спутник проворно выстрелил, птица, мягко, но громко шлепнувшись, упала на землю.

-- Зачем она тебе?

-- Ни зачем.

-- Зачем ты ее убил?

-- А чего она летает?

Через некоторое время на дереве мы увидели белку. Не успел я ничего сделать, как ружье снова выстрелило.. зверек запрокинулся на ветке и, некоторое время покачавшись на одной лапке, полетел вниз.

-- Зачем ты ее убил?

-- А чего она бегает?"

Безсмысленность поступков этого "охотника" очевидна писателю. Такой пресыщенный, сытый, довольный гражданин, вооруженный двухстволкой, никакой пользы для природы не принесет.

Человек в произведениях Солоухина не всегда ведет себя благородно по отношению к природе. Он часто использует ее богатства варварски. Часто обманывает животных, например, в одном из стихотворений - охотник обманывает лося. Также расставляет капканы..

Солоухин приводит случай, когда один смекалистый старик ловил рыбу, сидя на плотине. Та плотина разделяла пруды. Карпы стремились из нижнего пруда перепрыгнуть в верхний. "Выпрыгнет свечкой, оттолкнется от плотины и шлепнется в воду уже в другом пруду. Старик устроился с кошелкой на этой своеобразной коммуникации. Но после того как три карпа оказались в сумке, он заметил, что переселение приостановилось. Не слыша всплесков от предыдущих карпов, остальные перестали выпрыгивать. Тогда старик, кладя очередного карпа в сумку, бросал в воду камень, чтобы произвести всплеск. Карпы обманулись, и дело пошло".

К животным и рыбами писатель относится как к тварям, созданным не зря, а с определенной целью. Бездумное, бессмысленное, жестокое обращение с животными не поощряется Солоухиным.

Иногда он испытывает сочувствие и жалость даже к рыбам.

"Карпа, оказавшегося на мостках, сильно прижимаешь к доскам, - рассказывает он о своем рыбацком опыте", - и начинаешь извлекать из мускулистого и жирного рта крючок. Хорошо, если он зацепился за край губы. Да и то в губе есть какие-то кости или хрящи, которые никак не дают освободить крючок безболезненно и легко. Дергаешь, расшатываешь его, стараясь расширить отверстие, которое он проделал в живом мясе. Карп смотрит на тебя обезумевшим, вылезающим из орбит глазом и даже не дергается, словно понимая, что чем он будет неподвижнее, тем скорее окончится пытка".

Живописный портрет карпа в этом эпизоде напоминает нам рисунок кота, который закатывал свои мученические глаза в эпилоге романа М. Булгакова "Мастер и Маргарита" или о лягушке из "Роковых яиц".

Барашка, белая барашка становится центральным персонажем рассказа Солоухина "Коська". В рассказе героине посоветовали купить ягненка, барашка. "Теперь весна, травка. К осени барашек вырастет, и у них будет много мяса. Сказано -- сделано. Барашка купили и нарекли его Костькой, а получалось, когда звали вслух -- Коська.

Коська рос не по дням, а по часам. Пока Мария Львовна стучала на машинке в конторе, дети играли с барашком, и вскоре он стал у них как член семьи, О том, чтобы зарезать Коську, не могло быть и речи. Так и не получилось бизнеса у Марии Львовны с сыновьями".

Итак, на одном конце - барашек как член семьи, на другом - бездумное, безсмысленное уничтожение животных человеком..

И ведь животные это проявляющие чудеса сообразительности! Так, в рассказе "Приспособился" описан поросенок, которого хотели покормить горячей картошкой -

"Он, шельмец, горячую картошку в рот возьмет, в зубах ее зажмет и шумно дышит: "Хы-а, хы-а, хы-а... " Остудит картошину, а потом ее уже и ест. Приспособился к суровой действительности".

О бережном отношении к природе пишет Солоухин в очерке "Сосьвинские мотивы".

"Быть богатым -- не значит быть расточительным. Из кладовой природы надо бы брать столько, чтобы она не скудела. А у нас на протяжении десятилетий один только лозунг был: давай, давай, давай! Черпаем пригоршнями, торопливо, как будто дорвались до чужих сокровищ и задача -- как можно больше и как можно скорее нахватать.

Это не только рыбы касается. А с лесом -- разве не так? Руби, вали, выполняй план. А то, что третья часть древесины остается невывезенной, а также в виде верхушек". О том же речь идет во "Владимирских проселках", когда писатель говорит о лесхозах и леспромхозах.

По словам Ольги Дворниковой, отношение к природе у Солоухина - критерий человеческой нравственности:

Имеющий в руках цветы

Плохого совершить не может.

И тот, кто познал радость творчества, вряд ли совершат преступление против слова, а значит, и против мира. И против человека, который каким-то образом связан с миром..

В одном человеке (если только он человек)

Прошедших туманных веков

И грядущих туманных веков

В узел связаны нити, -

Не оборвите!

Чувство Родины, по Солоухину, есть чувство родной природы и чувство родного народа, то есть всего созданного им за вековую историю. Так пишет он в очерке "Родная красота".

По мнению Солоухина, природа исцелила Аксакова. "Или скажем осторожнее - среди природы, на лесной поляне, в тени деревьев, где цветы и родниковая вода, под небесным синим пологом произошел изначальный толчок исцеления, начался процесс исцеления будущего чудесного певца природы".

В общее и глубокое чувство любви к отечеству входит, по словам писателя, составной частью любовь к земле, к ее лугам, озерам, лесам.

Проселочным путем люблю скакать в телеге

И, взором медленным пронзая ночи тень,

Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

Дрожащие огни печальных деревень;

Люблю дымок спаленной жнивы

В степи ночующий обоз,

И на холме средь желтой нивы

Чету белеющих берез.

Такое стихотворение приводит писатель, говоря о чувстве любви к природе Аксакова - в очерке "Аксаковские места".

Итак, писатель не может оставаться равнодушным к природе родной страны. Причем не просто природе как к отвлеченному понятию. К природе, как сфере бытия, связанной с самим существованием человека. И свой творческий путь Солоухин определил так: " .. я могу сказать только, что я шел по земной, вьющейся меж деревьев и трав незамысловатой, но - хочется верить - своей тропе".

Лирический герой Солоухина чувствует удивительную ностальгию по своей земле - когда в один миг видит ее с высоты птичьего полета:

Гляжу я вниз, в окошечко, на землю.

Лесок -- как мох.

Река в лесу -- как нитка.

Среди поляны точка --

Человечек!

Быть может, он лежит, раскинув руки,

И смотрит вверх.

И кажется красивой

Ему сейчас заманчивая синь.

-- Хочу туда. Хочу скорей на землю!

-- Постой. Сейчас поднимемся повыше.

На десять тысяч. Там еще ты не был.

-- Пусти!

Как напоминают эти строки стихотворение Владимира Набокова, где он говорит о видении зубчатого леса, словно - у горизонта и мечтает: "Я рванусь, и в чаще найду прежний дом мой земной, и, как прежде, дверь заплачет, когда я войду".

Ни иные звезды, ни заманчивые планеты не заменят герою родную землю - место, где он вырос. В "Третьей охоте" писатель повторяет: "Внизу между тем лес, похожий больше на мох. Речка, словно серебристая нитка. Около речки -- зеленая поляна. Какая-то букашечка там, среди поляны. Человечек! Он лежит на траве, раскинув руки, и смотрит вверх, в небо. Господи! Скорее туда, на землю, где трава и цветы".

Любопытно, что Солоухин не считает землю неподвижной. На писателя повлияли, нужно сказать, популярные в двадцатом веке гелиоцентрические теории.

"Земля - космическое тело", - заявляет он в очерке "Трава", а читателей сравнивает с космонавтами, совершающими очень длительный, но не безконечный, полет вокруг солнца.

"У меня есть корень в землю и побег в небо", - говорил Солоухин. Слово "побег" здесь имеет два значения .. Не только бегство от земных забот, но и рост, стремление вверх.

Вверх - то есть в будущее, которое, по мнению писателя, и связано с небом.

Поразмыслить можно: от чего бежал писатель? От скрупулезности и буквоедства бюрократов ( как в рассказе о Степаниде Ивановне ). От засилья всего нерусского в стране. От бытовых мелочей, складывающихся вместе и как бы закрывающих подлинный мир.

От пошлости и безвкусицы массовой культуры, в том числе и советской.

Но в то же время писатель не находит в себе силы расстаться с землей. Для него именно земля представляет собой центр мира. Здесь сосредотачиваются его самые заветные воспоминания. Здесь, а не на периферии, видит он красоту природы, видит он красоту человека.

Писатель не может разделить подчас распространенного среди его современников презрения к земле, презрения к человеку, к слову.

На вопрос Добролюбова - "И чем же искусство более возвышается - описанием ли журчания ручейков и изложением отношений дома к пригорку или представлением течения жизни человеческой и столкновения различных начал, различных интересов общественных?" - наверняка Солоухин бы ответил совсем не так, как это предполагал знаменитый критик.

Без родного дома, без знакомого журчания ручейка для него теряет смысл самая жестокая сшибка общественных интересов.

"Красота окружающего мира: цветка и полета ласточки, туманного озера и звезды, восходящего солнца и пчелиного сота, дремучего дерева и женского лица - отмечает писатель, - вся красота окружающего мира постепенно аккумулировалась в душе человека, потом неизбежно началась отдача"[104,48]. Как свидетельствует Е. Федосова, в этом высказывании Солоухин эстетически точно, в мельчайших деталях, отразил красоту окружающего древнего человека мира.

Соприкосновение человека с красотой рождает, по мнению писателя, две потребности: потребность общения с душой другого человека и потребность общения с небом. Потребность в общении с другими людьми, по мнению Е. Федосовой, В.А.Солоухин объясняет тождественностью первоосновы. "На земле одинаковая, в общем-то, одна и та же душа раздроблена на множество как бы изолированных повторений с множеством наслоившихся индивидуальных особенностей, но с тождественно глубинной первоосновой". Первая потребность нашла якобы свое выражение в различных формах искусства.

Потребность духовного общения с небом тоже объясняется в философско-эстетическом ключе. Автор задает вопрос читателю: "Отчего происходит человеческая потребность духовного общения с небом, то есть с безпредельностью и во времени и в пространстве?" По мнению Е. Федосовой, ответ прост: человек - "частица безграничности и безпредельности" ( ?? - И.П. ). Отсюда его потребность в вере. Что еще более может волновать русского человека, как красота Божьего мира и правда его...

Женщина, у которой в доме писатель увидел икону Икона "Казанской Божьей матери", при описании иконы использовала слово "немилосердная". Оговорка женщины позволила автору показать свое понимание красоты. Красота, по мнению Е. Федосовой, - это эффективный способ воздействия эстетического объекта (в данном случае иконы) на аудиторию.

Писатель наглядно показывает, что у красоты есть сила и власть. Так считает Валентин Пронягин, по свидетельству которого в период собирательства икон

Солоухин испытал на себе немилосердность красоты:

"Всякая красота есть власть, и власть непреложная, безоговорочная, повергающая к ногам своим либо поднимающая до себя. Красота есть то, чему невозможно противостоять, и, значит, она действительно немилосердна"."С этим изречением нельзя не согласиться", - замечает критик, и называет характерный признак соборности как явления - эстетический.

Красота, которая всегда если не одухотворена, то эстетична, обезпечивает единение с прошлым. Писатель испытывает удивительное чувство, когда открывает первый древний слой красок старинной иконы: "И тогда проглянула затаившаяся древность... целый океан красоты, целая культура, цивилизация".

"Владимиру Солоухину как писателю-очеркисту удалось зафиксировать, а как художнику слова образно показать духовную силу красоты, неисчерпаемое эстетическое богатство соборного идеала нашего прошлого, настоящего и будущего. С научной точки зрения писатель подчеркнул как факт, что православные традиции в нашей современной литературе и культуре не увяли, а трансформировались в новых исторических условиях в "скрытую" форму соборности, приобретшую эстетическое качество", считает Валентин Пронягин.

Архетипы произведений Солоухина, по мнению И. Грициановой, представлены не только матрицами древнерусской культуры (икона, храм, священные книга), но и образцами классики XIX столетия (живопись Рублева, Венецианова, Нестерова, Врубеля).

И концепт красоты как критерий эстетического и как структурообразующее начало в тексте произведений Солоухина выстраивает лексико-семантические ряды оппозиционных понятий "свой - чужой", "настоящий -ненастоящий", "святой - далеко не святой", "русский - космополит".

Одно и частых представлений о мире как таковом у Солоухина связано с образами играющих детей. В повести "Капля росы" Солоухин вспоминает такие поэтические строки: "Мальчики играют на горе". Смысл стихотворения, которое вспоминает автор, - в том, что не земле возникают и исчезают царства, проходят некие исторические эпохи, но, когда бы мы не посмотрели на обозначенное место, одно остается неизменным - игра детей.

Фигура мальчика как олицетворение непреходящего, вечности, примета горнего мира, есть и в стихотворении Солоухина "А горы сверкают своей белизной" -

По теплой воде, по ручью дождевому

Топочет мальчонка, такой озорной!

Все дальше и дальше топочет от дому...

А горы сверкают своей белизной.

О детстве Солоухин написал так: "У человека самая яркая пора - детство. Все, что связано с детством, кажется потом прекрасным". Даже невзгоды, перенесенные в детстве. Это важное наблюдение Солоухина приводит читателя вот к какому выводу: по удалении от события по временной шкале, она постепенно идеализируется в сознании человека, приобретает сглаженные черты. Как гениальная картина, всякое жизненное событие, вероятно, лучше всего видится на расстоянии.

Детство -- время, когда чутье души практически безошибочно ( о чем писал Вл. Набоков ). И время, когда не пристала к ней обидная шелуха дневных впечатлений..

С детством связано и представление о счастье. Одной из основных ценностей является для Солоухина человеческое счастье.

"Маша успела сходить наверх и принесла оттуда маленькую очаровательную черноглазую Настеньку. Ну прямо смородинки, а не глазенки. А щечки розовые и пухленькие. Веселенькая, выспавшаяся. Маша держала ребеночка на руках, и было в ней (как в каждой молодой и красивой матери) что-то от мадонны, и муж ее, тоже молодой и красивый, сидел рядом и не спускал с них спокойного, уверенного и счастливого взгляда".

"Человек создан для счастья как птица для полета", - говорил известный пролетарский писатель. Видимо, Солоухин с этим утверждением вполне согласен. "Что такое несчастье, знает всякий. А вот счастье? Счастье - это отсутствие несчастья. Хоть это и звучит банально, но есть еще понятие о счастье человека, - в принесении радости другим людям. Сколько людей на свете, столько и представлений о счастье".

Известно, что мир Солоухина начинается с села Алепина, почти о каждом из домов которого он подробно рассказывает в "Капле росы", с дороги на станцию Ундол, с описания окрестных красот природы.

То есть с Владимирской земли и ее окрестностей.

Так, в очерке "Продолжение времени" особо выделено место рождения художника Корина - Владимирская область. Как сообщает Владимир Солоухин, Корин родился "в прекрасных наших владимирских местах, среди некрикливой, но полной очарования и настроения природы с ее мягкими, ласковыми красками, с ее щемящей, но и радующей

душу лирикой". По мнению Е. Федосовой, сообщение о родной земле позволяет писателю сделать признание в любви к родному краю, наполнив его лирическим описанием красоты природы владимирской земли.

Итак, писатель говорит прежде всего о любви к .. родине, к своей земле. Читатель его книг тоже чувствует ее.

"1958 г. 4 июня. ...С 2-х до 7-и стояли в Касимове. Купил в киоске книгу Солоухина "Владимирские проселки" и сразу увлекся ею, - пишет В. Молчанов, - Это очень в моем вкусе, близко к Паустовскому и в каком-то смысле даже лучше его. Страшно захотелось путешествовать так же, как и автор этой книги. Мой непривычный отдых в 1-м классе комфортабельного парохода начал уже тяготить меня. Простое созерцание берегов из окна каюты только дразнит меня. Непреодолимо хочется ступить своей ногой на эти берега, уйти вглубь манящих лесов, соприкоснуться с этим глухим зеленым краем..."

Память писателя связана неразрывно с родной землей, здесь развиваются его самые трогательные, проникновенные лирические сюжеты.

Автор рассказывает только о том, что он пережил, перечувствовал, что успел увидеть и полюбить на родной земле.

Одновременно с этим возникает в произведениях Солоухина тема крестьянского труда, труда во славу родной земли ( чем крестьянский труд схож с писательским ).

Солоухин как бы дает нам наказ - не забывать о своей родине, о своей земле.

И этот мир, по словам Солоухина, видимо безпределен.

"Воображение может поднять нас повыше колокольни, тогда вновь раздадутся горизонты и село, которое только что было вокруг нас, покажется как бы из игрушечных домиков, сбившихся в небольшую стайку посреди земли, имеющей заметную планетарную кривизну. Мы увидим, что земля оплетена множеством тропинок и дорог. Те, что поярче, пожирнее, уводят к городам, которые с нашей высоты можно теперь увидеть.

Вон, заслонившись лесами, дымится промышленный город Кольчугино; вон посреди чистого поля, продуваемый полевыми ветрами, одноэтажный городок Юрьев-Польский; вон выглядывает из высокой ржи бесчисленными куполами да башенками город-заповедник, город-музей, сказочный город Суздаль.

Правее Суздаля, на холмах, громоздится и сам Владимир. Словно куски рафинада, сверкают издали окружившие старый город новые рабочие кварталы.

Мимо Владимира широко шагают по земле причудливые мачты высоковольтной передачи. Они шагают в Москву. Значит, поднявшись еще повыше, мы можем увидеть слева от нас туманное зеркало Волжского моря, перегороженное плотиной, а справа - зыбкие, как бы миражные очертания города Москвы".

Глаз не находит предела созданному миру, словно не находит его разгадки. Если подняться выше, можно увидеть тысячи сел, деревень и городов. В разные стороны растекаются реки, поблескивают капельки озер. Угадывается и синее марево юга, и "стеклянная хмарь Бухары", и зеленое мерцание полярных льдов ( за полярным кругом Солоухин тоже был ).

По другому говоря, мир неабстрактен, неотделим от жизни, так же как неабстрактно и неотделимо от жизни слово.

Описываемые события происходят здесь и сейчас. В мире, где не может произойти ничего большего, ничего сверхъестественного. Сюжет Солоухина в том и состоит, что описывает поступки автора, мальчишки, юноши или маститого уже писателя, живущего в знакомой ему среде, мире: который начинается в Алепине, и продолжается до больших городов, до южного побережья.

В этом знакомом мире как будто все принадлежит писателю: "Итак, была изба, и была улица. И все это было мое. А между ними, как самое главное, как самое радостное для этого дня, была подворотня, сквозь которую мне предстояло пролезть" ( рассказ "Подворотня" ).

И этот мир - Родина, который, по словам Ольги Кожуховой, защищали как нечто большое, огромное, измерявшееся не годами истории, не целыми тысячелетиями, а одной своей собственной юной жизнью. Главной, неизбывной темой Солоухина

Ольга Кужухова называет Родину. И, если вдуматься, это главная тема и для любого другого русского писателя. С темой Родины связана тема детства. Она звучит и в "Капле росы", и во "Владимирских проселках": " .. мы пили родниковую воду и умывались почти благоговейно. А потом пошли по течению. Вода повела нас туда, где заплуталось во ржи да клеверах мое невозвратное золотоголовое детство".

Но так ли уж детство невозвратно? В этом начинаешь сомневаться, когда видишь, с какой живостью описывает его автор в "Капле росы".

Само мироздание, по мысли Солоухина, изначально поэтично.. В нем нет места абсурду. По Солоухину, даже видимый мир целен, в нем живые существа, растения, звезды - все как будто связано друг с другом.

И плескалась рыба у парома,

И цвели шиповника кусты.

И ночное небо, все в алмазах,

Говорило тихой глади вод:

"Неужель Алеша Карамазов .

По траве росистой не пройдет"

( "Время собирать камни" ).

Писатель чувствует в мироздании некую гармонию. Даже осенние месяцы - сентябри и октябри, они тоже прекрасны, с листопадами в березовых рощах, с полосатыми рыжиками в молодых соснах, с хрустальными заморозками по утрам.

В рассказе "Мститель" описан погожий сентябрьский денек: "Денек стоял на редкость: тихий, теплый, сделанный из золотого с голубым, если не считать черной земли под ногами, на которую мы не обращали внимания, да на серебряные ниточки паутинок, летающих в золотисто-голубом. Главное развлечение наше состояло в том, что на гибкий прут мы насаживали тяжелый шарик, слепленный из земли, и, размахнувшись прутом, бросали шарик - кто дальше. Эти шарики (а иной раз шла в дело и картошка) летают так высоко и далеко".

И зимние месяцы - когда москвичи проводят время в своих домах, а писатель вместе с другом Сашей направляется на зимнюю рыбалку. И весна - южный ветер, влага и теплые дожди, омывающие озябшие ветки деревьев, землю... Когда еще день-два - и все вспыхнет яркими земными цветами.

Весной городские улицы особенно неприглядны. "На них особенно грязно, не прибрано, серо. Но на это как-то не обращаешь внимания, а видишь только, что весна и что снег рыхл, грязен вовсе не оттого, что посыпан солью, а оттого, что весна и сырой мягкий ветер. Не оттепель, а настоящий весенний ветер".

Весна -- особенно любопытное для писателя время. Именно весной происходят такие вещи, которые не происходят в другие времена года.

Весной село наполняется громким блеянием овец, мычанием коров, криком возбужденных людей.

- Держи, держи ее! - кричит Иван Митрич своей жене, упустившей корову.

"Корова у них "благая", она вырвалась и теперь бегает, волоча за собой веревку, и не просто бегает, но то взбрыкнет задними ногами, то пойдет кругом, подняв хвост трубой, то метнется в сторону, как бы испугавшись чего-то и мотнув головой с широкими черными рогами. Овцы бегают стаями в панике, беспрестанно то бросаясь к своему двору, то удаляясь через прогон в поле.

Ягнята резвятся, подпрыгивая на месте сразу всеми четырьмя ножками и при этом как-то боком-боком перепрыгивая с места на место. Но вот издали раздается, наводя грозу и ужас, короткий могучий басок быка".

Е. Федосова выделяет в произведениях Солоухина "реальный" мир ( эмпирический ) и мир культуры. Это вряд ли справедливо. Для Солоухина было характерно единство мира и времени в его произведениях. Постепенно, начиная с детства, открывается перед ним красота мира. Постепенно он проходит путь к открытию прекрасного в природе и в культуре. И в каждом своем произведении писатель воссоздает мир. Об этом говорил еще Вл. Набоков, утверждавший, что мир, воссозданный в новом произведении, не похож на миры предыдущих.

Также замечено, что мир не возник самопроизвольно, - эту мысль Солоухин высказывает в "Камешках на ладони". Похожая мысль, кстати, высказывается Владимиром Набоковым - мир это не арена битвы хищных существ, а "подарок, еще не оцененный нами".

Этот мир понятен русскому человеку, как понятны сами сочинения писателя. Сочинения, в которых нет темных или двусмысленных мест. Сочинения, в которых нет отвлеченных от жизни, философских размышлений. Кроме того, мир Солоухина - это отнюдь не пространство холодного умствования, сухого псевдонаучного комментария к явлениям природы. Это мир живого истинного русского слова, которое само по себе является ценностью для писателя, ибо помогает ему как нельзя лучше выразить свою мысль.

Ведь холодное умствование и плоды его часто лживы, и так же холодны, оторваны от самой жизни. Ведь заменяет оно живые проявления вселенной - хотя бы в сознании читателя.

Стать писателем или даже исследователем невозможно, не представляя себе весь мир целиком. Иначе попытки выразить себя при помощи слова будут выглядеть наивными и неудачными. У любого хорошего писателя есть своя концепция мира и человека, которую он так или иначе дает в своих произведениях. И слово в этой картине отнюдь не играет подчиненную роль. Всякое удаление от истины, данной в слове, приводит к пошлостям и банальностям, которые противны природе человека.

Сюжет человеческой жизни выражается в слове. Не только сюжет здешнего, земного существования, но и сюжет экзистенциальный, или метафизический.

Здесь важно отметить, что слово означает не приближение к действительности, а саму действительность, как бы синоним существования человека.

И сознание человека, что удивительно, сохраняет память о пережитом в слове.

Для Солоухина важна прежде всего судьба его произведения как писательского творения. Солоухин не пишет свои произведения в угоду политической конъюнктуре, в угоду модным субкультурам, модным западным течениям. Он бережно относится к слову,

и внимателен к каждой интонации своего творения. Поэтому читатель с радостью воспринимает его произведения, перечитывает их, понимает - с полуслова.

Так, в очерке "Трава" он размышляет о связи человека с природой:

"Какой-то восточный мудрец учил: если хочешь быть здоровым, как можно больше смотри на зеленую траву, на текучую воду и на красивых женщин. Некий

практик захотел уточнить: нельзя ли ограничиться только третьим, а травой и водой пренебречь? "Если не будешь смотреть на зеленую траву и текучую воду, на женщин не захочется смотреть само по себе". Так ответил мудрец".

Также Солоухин цитирует Лукреция, "О природе вещей" ( ту самую книгу, что упоминалась в картине "Большая перемена" ):

Без дождей ежегодных в известную пору

Радостных почва плодов приносить никогда не смогла бы,

Да и природа, живых созданий корму лишивши,

Род умножать свой и жизнь обеспечить была бы не в силах.

Кроме того, в очерке "Трава" есть сделанные Борахвостовым выписки из Овидия, Флакка и Тибула.

Размышляет писатель и о любви, о взаимоотношениях представителей разных систем измерения.. Солоухин замечает, что в двадцатом веке к любви люди относились по-разному - "Посвятить женщине поэму и дать ей рубль. Преодолевать ради нее тысячеверстные расстояния и не проводить до троллейбусной остановки. Застрелиться из-за женщины и обложить ее .. ( по матушке - И.П. )".

В любви человек, по мнению писателя, обретает единственную целостность, которая и придает смысл его существованию. Без любви многие вещи становятся безсмысленными, как, например, бездушный и бесчувственный, бесцветный набор букв: в, з, ы, з, ш, х, о, м, у, д, н, и, о, ы, р, а, д, с, в, к, о, у, ь, н, о, м, р, о, к, н, ж, ы, и, и, ж, у, ь, и, е, я, ж, у, ь, и, е, я, ж, с, ч, б, ш, ь, о, ч, н, х, а, т, и, у, с, п, ы, ж, я, н, е, м, ж, л, е, н, в, о, у, г б, и, в, з, д, я, з, с, а, д, з, е, в, з, ю, о, е, о, г, и, п, р, ш, о.

"Увидим ли мы, читая эти буквы, какую-нибудь картину, тем более прекрасную? Услышим ли аромат темной горной ночи, ее тишину? Возникает ли

перед нами мерцание звезд, почувствуем ли мы в гортани прохладу ночного свежего воздуха, а в сердце -- неизъяснимую тревогу и сладость?

Но вот буквы меняются местами, группируются, соответствующим образом комбинируются, и мы читаем, шепчем про себя, повторяем вслух:

Выхожу один я на дорогу,

Сквозь туман кремнистый путь блестит,

Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит".

Так пишет Владимир Солоухин в очерке "Трава".

С природой, по мнению писателя, можно слиться и растворился в ней, и это останется на всю жизнь обостренным чувством природы, ее прелести, ее красоты, ее души.

Особенность солоухинской прозы, по В. Пескову, - то, что в ней всегда просматриваются тонкое чувство и глубокие знания родной природы. Ничто не ускользает от внимания автора - ни синий сорняк-василек на ржаном поле, ни "наивный одуванчик" в лугах, ни гриб, поднявший на шляпке прошлогодние палые листья, ни шмель на цветке, ни норка мыши, ни паучок, летящий на серебристой нити...

По словам В. Пескова, в повестях "Капля росы", "Третья охота", "Трава" писатель дальше и глубже ведет нас тропой постижения мира, природы. Причем от Солоухина узнаем не только названья цветов и трав (это мог бы объяснить нам и хороший ботаник), писатель обращает наше внимание на красоту всего, чего касается человеческий ум и сердце. "Много мы узнали от Солоухина о грибах. "Как от бабушки", узнали не только их свойства - съедобные, ядовитые, мы узнали, как связаны странные эти растения со всей лесной жизнью, узнали, как грибы пахнут, как надо искать их, как правильно сушить, солить, мариновать, жарить и как, наконец, есть, к чему идут они за столом, какое питье им предшествует. В комнатке музея, посвященной памяти Солоухина, мы увидели самодельную машинописную книжечку с рисунками акварелью грибов и ягод. Это был читательский "самиздат" "Третьей охоты", присланный в благодарность писателю".

Биография писателя

Солоухин часто прослеживает путь человека на земле буквально с его рождения. В повести "Мать - и - мачеха" он пишет: "Появляясь на свет, человек в общем-то ничего не соображает. Он только орет, чем и утверждает свой приход на древнюю, но все еще не очень благоустроенную планету".

Помните, как один герой рассказа Чехова "Записки вспыльчивого человека" постоянно начинал свою биографию словами "Я родился в .. "? Так вот, официально Владимир Солоухин родился 14 июня 1924 года.

Впрочем, когда Владимир подрос, его старшая сестра Катюша сказала: "Ты, Володя, родился на Духов день. Я помню, как папа повез тарантас за акушеркой. А это было 16 июня".

Солоухин был десятым, последним ребенком в крестьянской семье Алексея Алексеевича и Степаниды Ивановны Солоухиных. Еще в школе он писал стихи.

"Родился в 1924 году в июне, в селе Алепине в сорока верстах от Владимира, на берегу маленькой речки Ворщи, - пишет Солоухин в автобиографическом очерке "Я шел по родной земле, я шел по своей тропе", - в крестьянской и, как бы написали чуть раньше, патриархальной семье. Деревенское детство, начальная школа в родном Алепине (сто четырнадцать ребятишек из десятка окрестных деревенек), семилетка в соседнем селе Черкутине".

Дом Солоухиных самый справный в деревне - каменная подклеть, и на ней вторым этажом большое рубленное из бревен жилье. "Как дом уцелел в годы коллективизации? И хозяева уцелели..." - спросил В. Песков Анатолия Ивановича Ламонова, выраставшего вместе с Володей. "Народ не дал разорить Солоухиных. Уважали эту семью за доброту, трудолюбие, уживчивость. Они тут были примером для всех - сеяли хлеб, имели пасеку, маслобойку, всегда готовы были поддержать попавших в беду. Часть дома их все-таки реквизировали под медпункт. Но позже Володя часть эту выкупил, привел всё в порядок. И для всей деревни он сделал немало - хорошую по себе память оставил".

"Мой дедушка Алексей Дмитриевич держал два завода", - пишет Солоухин в книге "Смех за левым плечом".

" ...Ну и ахнула вся аудитория, ну и гул пошел по рядам! А из общего гула, оттуда и отсюда, из разных углов и рядов прорезались не сочувствующие, нет, восторженно-визгливые реплики: "А я вам что говорил?!", "А я вам что говорила!", "Цацкались, нянчились... Николая Второго на палец надел - простили. Церкви стал защищать - простили. Икон у себя по всем стенам навешал - простили. В Париже с эмигрантами якшался - простили. В Загорске с патриархом и другими попами якшался - простили. Действительность нашу, счастливую, светлую действительность нашу в рассказах, повестях и очерках критиковал - простили. Стихотворение "Волки" написал, казалось бы, теперь-то можно было понять - все простили. Думали - случайные ошибки, временные заблуждения, а вот оно и открылось!""

Впрочем, тут же писатель поясняет, что один дедушкин завод представлял внешним видом и габаритами обыкновенную деревенскую баню, стоящую в огороде среди крапивы и лопухов.

Дрова все подкладывались и подкладывались в печь.

- Революция, революция! - кричал в это время старший брат писателя Николай и тотчас получал от деда крепкий подзатыльник.

Воск, произведенный на воскобойне Солоухиных, шел на церковные свечи. И на листы "искусственной вощины", необходимые каждому пасечнику.

На воскобойне единственным рабочим, кроме самого деда, был мой отец. Подраставшие сыновья, Николай и Виктор, помогали ему, а будущий автор только мешался и путался под ногами.

Второй - небольшой кирпичный заводик, в котором был один наемный рабочий. "Готовый сырой кирпич и готовый обожженный кирпич укладывали под драночными шатровыми навесами", - вспоминает писатель.

О семье своей так пишет Владимир Солоухин: "Дармоедов и бездельников не было в нашей большой семье. Даже дед Алексей Дмитриевич, которому по возрасту только бы так себе, поглядывать, как работают другие, а если помогать им, то разве лишь советом и общей распорядительностью, но даже и он со вставанья, то есть с рассвета, на ногах, на дворе, либо с метлой в руках, либо с вилами (перетрясти солому с сеном, чтобы получилась трясенка), либо около поленницы, либо хворост тяпает на чураке, либо воду достает из колодца... Хватало дела всем - и сыновьям и дочерям Алексея Алексеевича".

Одно из первых воспоминаний будущего писателя связано с путешествием в Караваево, в гости.

"Волосенки мне мать расчешет, штанишки, наденут новые, до колен. Носки и сандалии. Рубашка белая, с напуском. В нижний обрез рубашки продета резинка, и рубашка напущена на штаны. На голове беленькая панамка, а на шее из-под воротника рубашки - бордовый бант. В таком виде я и запечатлен на сохранившейся "караваевской" фотографии. Рядом сестра Маруся, девчонка тоже еще, лет десяти. Она старше меня на шесть лет. Следовательно, мне - четыре. У нее в руках цветы, золотые шары, а у меня лошадка на четырех колесиках, купленная тут же, на ярмарке".

Из сочинений Солоухина ясно, что интерес к русской литературе возник у него еще в детстве. Как замечает Солоухин, Степанида Ивановна знала наизусть довольно много стихов Некрасова, Сурикова, А. К. Толстого. "Не ветер бушует над бором...", "Поздняя осень, грачи улетели...", "Влас", "Где гнутся над омутом лозы...", "Колокольчики мои - цветики степные...", "Вечер был, сверкали звезды...", "Вот моя деревня, вот мой дом родной..." и многое другое в том же роде - " .. было мной схвачено и запомнено наизусть с материнского голоса в четырехлетнем возрасте".

В очерке "Аксаковские места" Солоухин пишет, вспоминая о детстве: " .. надо еще читать настойчиво рекомендованные в школе "Бруски" Панферова, "Красный десант" и "Чапаев" Фурманова, "Железный поток" Серафимовича, "Разгром" Фадеева... Да еще (уж без школьной рекомендации) - "Три мушкетера", "Отверженные", "Собор Парижской богоматери", "Человек, который смеется", "Таинственный остров", "80 тысяч километров под водой", "Всадник без головы", "Последний из могикан"... Да еще весь Джек Лондон, да еще "Борьба миров" и "Человек-невидимка"... Нет, как-то так получилось, что в первые пятнадцать лет моей жизни не дошел черед до Аксакова".

Как утверждает В. Еремина, в это время только что кончилась Гражданская война, впереди были коллективизация и безправность крестьян. В стране шла жестокая борьба с Церковью ... Взрывали церкви, разбивали колокола, "верующим запрещали иметь иконы и молиться" ( ?? - И.П. ).

В книге "Смех за левым плечом" Солоухин рассказывает, каким образом их семью собирались раскулачивать, да в последний момент передумали - только отняли верхнюю половину дома.

"Итак, вынесли из дома и продали с торгов кое-какую мебель, нам оставили только "низ", то есть нижний этаж дома. Вверху, в комнате, где я когда-то родился, в так называемой "середней", разместилась контора вновь образовавшегося совхоза. Большую переднюю комнату пустили под клуб. От пребывания конторы в нашем доме у меня в памяти остались только густые клубы табачного дыма, в котором нельзя было, кажется, не только дышать, но и смотреть - драло глаза. Но все же дом не очень был приспособлен под контору, и вскоре они перебрались в другое помещение, в дом, перевезенный из другой деревни. Но клуб долго еще оставался в нашем доме, а так как все развлечение молодежи состояло исключительно в танцах, то так мы и жили внизу под чудовищное сотрясение всего дома далеко за полночь. Позже, когда подрос, я и сам принимал участие в этих вечерних гуляньях. Помню также, как среди ночи поднимался "на верх" заспанный, взлохмаченный отец (постаревший и одряхлевший уже), с каким недоумением он смотрел, как стадо молодежи кружится, орет частушки и топает в его доме. Они так расшатали весь дом, что пришлось им поневоле искать другое помещение. Перебрался клуб в бывший пожарный сарай. Так что последние годы мои старики жили в тишине и спокойствии, хотя и в расшатанном доме. Я, приезжая на каникулы, занимал весь верх, где читал или писал, тогда еще при керосиновой лампе".

О своей юности Солоухин рассказывает немногое. Сведения о ней можно почерпнуть лишь в "Капле росы" да в романе "Мать - и - мачеха". Сказано, например, что в юности автор играет в .. лото.

"Ну... в лото много не проиграешь. Ставили на кон, помнится, по 2 копейки с карты. Взрослым парням как-то не пристало бы корпеть над картами лото вместе со старыми да малыми, и парни, собираясь отдельно, резались в очко, в двадцать одно, там уж и деньги ходили другие, и азарт был другой. Однако и мы, мальчишки-лотошники, очень скоро нашли более быстрый и, можно бы сказать, радикальный способ игры. Ставили на кон, скажем, по пятачку. Затем каждый по очереди лез в мешок слотошными фишками и вытаскивал одну фишку. У кого фишка оказывалась "старше", тот и брал кон. Вся процедура занимала считанные секунды. Ну, а на кон можно уговориться ставить по пятачку, а можно и по гривеннику, а можно и больше. Однажды во время такой игры я проиграл все свои денежки".

Будучи без денег, Солоухин решил позаимствовать несколько монеток у своего отца.

И это очень скоро было замечено.

"Тут надо сказать, что в нашей семье никогда детей не били. За какую-нибудь провинность отец жесткой своей, заскорузлой, тяжелой ладонью пахаря и косца смажет несильно по затылку - вот и все наказанье. Мать, если понадобится сделать то же самое, хлопала ладонью по мягкому месту. Это уж был не подзатыльник, а подплесник. И был однажды курьез. Моя сестра (и крестная) Валентина прикрикнула на меня за что-то: "Сейчас получишь белый подплесник". Белый, наверное, означало - по голому мягкому месту. Слова "подплесник" я тогда, значит, не понимал. Мне вообразилось нечто белое, творожное, вкусное, либо белое, печеное вроде блина, лепешки. Я полдня, к потехе всех домашних, приставал к Валентине и выпрашивал: "Дай белый подплесник, ну, дай белый подплесник!"

И вот решили меня по-настоящему выпороть.. Мать предупредила меня, что сейчас начнет бить, сказала, за что, и била скрученным полотенцем. Била и сама рыдала, плакала больше, чем я. Помню, что это было совсем не больно (подумаешь, скрученное полотенце, не полено, не плетка, не ремень)".

Затем Солоухин учится во Владимире, где начинает сочинять стихи и даже публиковать их в газете "Призыв". "Не хотелось идти на завод работать технологом, а хотелось писать стихи", - говорил он впоследствии.

В июле 1942 года Солоухин заканчивал механический техникум, жил в студенческом общежитии и готовился к защите диплома.

В это время Солоухину пришла в голову мысль - не пойти ли на базар, поторговать там листами папиросной бумаги. На эту мысль его, нужно сказать, натолкнул сосед по общежитейской койке Витька Разумов.

Однако на базаре Солоухина задержали двое в штатском, причем один из них назвался комиссаром милиции. Затем состоялась беседа со следователем.

-- Да вы-то ее где взяли? Не фабрика же у вас? - спрашивал следователь, интересуясь происхождением бумаги.

Солоухин отвечает, что это его бумага и она досталась ему от сестры.

Затем в коридоре он встречает Витьку Разумова, который снабдил его бумагой, и который тоже вышел торговать ею на базар, и тоже попался. Солоухин успевает ему шепнуть, что он сказал, будто бумага его, и чтобы Витька держался того же. После чего следователь устраивает Витьке и Володе очную ставку.

-- Значит, это ваша бумага? -- обращается к Солоухину следователь.

-- Да, моя.

-- Значит, это не его бумага?

-- Нет, не его, а моя.

-- Ну, хорошо. Его я освобождаю, а вам придется сидеть у нас.

-- Как сидеть? Сколько времени? У меня защита диплома через пять дней, я не могу тут сидеть.

-- До суда. Недели две-три.

Солоухина помещают в карцер. Ему приносят еду, но наш герой отказывается принять пищу.

-- Ну, чего ты там протестуешь? Объявил голодовку... - замечает ему при следующей встрече следователь - Подумаешь, год-два лагерей, даже лучше, не попадешь на фронт, уцелеешь. Ладно. Я считаю, что ты человек социально не опасный, поэтому освобождаю тебя до суда. Дашь подписку о невыезде из города.

Больше всего Солоухина поразило, что ему вернули деньги, вырученные за бумагу. Их оказалось восемьдесят семь рублей. А позже пришла повестка - но не в суд, как того ожидал автор, а в военкомат.

Да, летом 1942 года Солоухин закончил Владимирский механический техникум авиационной промышленности. В дипломе значилось: "Технолог по инструментальному производству"..

Девушек направили в Москву, на завод, а юношей, как было уже замечено, в военкомат... "Помню, что за длинным столом сидело несколько человек (пожалуй, не меньше семи), а еще один человек с краю стола держал перед собой списки с нашими фамилиями и разграфленные листы бумаги. После осмотра он записывал каждого из нас в ту или иную графу и тем самым решалось, кто в какую часть попадал, в какой род войск, куда, -- решалась судьба. Мы шли гуськом, конвейером, непрерывным потоком".

И вот в этой обстановке Солоухин решил пошутить и наудачу процитировал .. нет, не Игоря Акинфеева, а строчку из стихотворения Александра Блока.

Тотчас же на это обратил внимание какой-то стричок из комиссии, и Солоухина записали в отдельную графу.

Всех ребят, призывавшихся вместе с Солоухиным, увезли, а он недели две жил один в опустевшем общежитии. Наконец будущего писателя позвали вторично.

Человек в штатском посадил его в обыкновенный пассажирский поезд "Нижний Тагил -- Москва", и ехал вместе с ним до Москвы в обыкновенном пассажирском вагоне. По Москве они вдвоем довольно долго шли пешком и оказались на Красной площади. "Там, возле Никольской башни Кремля, сопровождавший человек сказал, чтобы я подождал на улице, а сам вошел в пристроечку, на которой висела небольшая вывеска: "Бюро пропусков".

-- Все в порядке, -- сказал человек, возвратившись, -- сейчас за вами придут.

Действительно, вскоре из Никольских ворот вышел военный с одной шпалой в петлице (капитан Песочников -- зачем-то запомнилась мне его фамилия) и спросил, оглядев меня с головы до ног:

-- Это вы и есть наш новобранец?"

Солоухин прожил за кремлевской стеной сначала курсантом полковой школы, а затем командиром отделения (в звании сержанта) до июня 1946 года, когда его демобилизовали. К этому времени он уже стал публиковаться в московских газетах.

Итак, Солоухин четыре года служил в Кремле, в ПСН (Полку специального назначения). Сначала окончил там полковую школу, потом был командиром отделения. А воинское звание, до которого он дослужился, -- сержант.

О времени службы Солоухина в Кремле ходили легенды, например,

Сергей Довлатов в своих "Записных книжках" ("Соло на IBM") приводит следующий "апокриф" (дело происходит в 1953 году, в то время как Солоухин демобилизовался из армии в 1945-м):

"Было это ещё при жизни Сталина. В Москву приехал Арманд Хаммер. Ему организовали торжественную встречу. Даже имело место что-то вроде почётного караула.

Хаммер прошёл вдоль строя курсантов. Приблизился к одному из них, замедлил шаг. Перед ним стоял высокий и широкоплечий русый молодец.

Хаммер с минуту глядел на этого парня. Возможно, размышлял о загадочной славянской душе.

Всё это было снято на кинопленку. Вечером хронику показали товарищу Сталину. Вождя заинтересовала сцена -- американец любуется русским богатырём. Вождь спросил:

-- Как фамилия?

-- Курсант Солоухин, -- немедленно выяснили и доложили подчинённые.

Вождь подумал и сказал:

-- Не могу ли я что-то сделать для этого хорошего парня?

Через двадцать секунд в казарму прибежали запыхавшиеся генералы и маршалы:

-- Где курсант Солоухин?

Появился заспанный Володя Солоухин.

-- Солоухин, -- крикнули генералы, -- есть у тебя заветное желание?

Курсант, подумав, выговорил:

-- Да я вот тут стихи пишу... Хотелось бы их где-то напечатать.

Через три недели была опубликована его первая книга -- "Дождь в степи"".

Солоухин вспоминает, что в 1945 году забрел на занятия самого большого и интересного тогда Литературного объединения. "Проводящими занятия там можно было видеть Луговского, Тихонова, Сельвинского, Антокольского, Щипачева, Коваленкова, а участвующими в занятиях Луконина, Межирова, Гудзенко, Михаила Львова, Юлию Друнину, Недогонова, Наровчатова, Павла Шубина, ну и более молодую поросль.

Удивительно не то, что я чему-то научился на занятиях этого Литобъединения, что-то узнал там и понял,- удивительна та быстрота, с которой произошли психологические и прочие перемены. От стихов, о которых мне теперь как-то не хотелось бы и вспоминать, за несколько недель я проскочил путь к стихам, которые мечтал бы написать теперь; приблизившись к шестидесятилетнему возрасту, приходится признаться, что в юности поэту как бы шутя, как бы сами собой удаются такие вещи, достичь которых он стремится потом всю жизнь, обогащаясь знаниями и накапливая опыт. Обращаясь к самой ранней лирике, я вижу, что, конечно, тогда я не смог бы написать "Венок сонетов", как и многие более поздние стихи (скажем, "Лозунги Жанны д'Арк"), но зато никогда и не возвратить уже той печати непосредственности (пусть граничащей с наивностью), которая лежит на первых стихотворениях и которая, может быть, дороже в поэзии благоприобретенного опыта и умения".

"Дождь в степи", по словам писателя, фактически его первое стихотворение, опубликованное в "центральной" печати в июне 1946 года. С этим стихотворением он поступал в Литературный институт, оно было первым публичным выступлением на большом вечере поэзии в Центральном Доме литераторов в 1947 году. "Дождь в степи" - называлась первая стихотворная книжица Солоухина в 1953 году. "Это мой дебют и мое, так сказать, крещение. Поэтому стихотворение "Дождь в степи" открывает четырехтомник. "Как выпить солнце" - особый раздел не только в этом издании, но и в биографии поэта".

"Дождь в степи" -- - "фактически мое первое стихотворение, опубликованное в "центральной" печати в июне 1946 года. С этим стихотворением я поступал в Литературный институт, оно было моим первым публичным выступлением на большом вечере поэзии в Центральном Доме литераторов в 1947 году".

Сборник стихов, вышедший в 1953, определил главную тему его творчества - патриотическую преданность родине, ее истории, неповторимой природе. "Вбирая новые мотивы и лирические сюжеты (в т.ч. любовные и особенно гражданские - патетический цикл "Друзьям"), становая поэтическая тема получила развитие в многочисленных сборниках стихов: "Разрыв-трава", "Журавлиха", "Имеющий в руках цветы", "Жить на земле", "Не прячьтесь от дождя" , "Венок сонетов".

Итак, через год после окончания войны в "Комсомольской правде" было опубликовано первое стихотворение Солоухина. Солоухин в двадцать с небольшим опубликовал первые стихи именно в "Комсомольской правде", что по тем временам можно было считать достижением. Далее - Литинститут, первые сборники стихов и прозы, возрастающая известность сначала в писательском, а затем и читательском мире.

Ольга Кожухова вспоминает жаркий сентябрьский день в Москве, на Тверском бульваре, сразу после войны. "Перед домом, где помещается Литинститут, на скамье, в тени кленов сидит парень в повыцветшей гимнастерке и читает стихи. Льняные белесые волосы парня еще коротко стрижены под машинку - солдат! А говор ядреный, на "о", деревенский, слова крепкие, круглые, очень крупные в этом чтении, они как-то особенно выпукло, достоверно освещают все то, что читает солдат в гимнастерке со следами погон. В такт рубленым строчкам и взмах крепкой, крестьянской тяжелой руки:

О, если б дождем

Мне пролиться на жито,

Я жизнь не считал бы

Безцельно прожитой!"

Солоухин учится в литературном институте. Впрочем, к творчеству своих однокурников он относится часто скептически.

"В университете Геля начала писать стихи. Это были типичные стихи филологички, - пишет он в повести "Мать - и - мачеха", - Их ведь всегда отличишь и выберешь из десятков других стихов. Умные, с точными формулировками, как бы чем-то интересные, но, в сущности, выхолощенные, рассудочные, бескровные, они отличались от настоящих стихов так же, как бутафорская глиняная разрисованная колбаса за стеклом витрины отличается от куска колбасы".

Так же как и к поэтам, ими почитаемым.

"Молоденькие поэтессы, студентки-филологички смотрели на него ( Сельвинского ) завороженными глазами, и мне, тогда двадцатилетнему солдату, казалось странным, что на подобного старика можно смотреть восторженно и влюбленно".

Также скептическое отношение к ребятам - филологам ясно и из следующего фрагмента повести "Мать - и - мачеха". Героиня повести говорит о своем суженом: "Мало ли у меня друзей? Пусть один будет такой. Кстати, он интересней многих моих филологов, а уж талантливей -- подавно".

"После войны я учился в Театральной школе-студии Ю. А. Завадского, а сестра моя Лидия была студенткой Московского городского театрального училища. Она была красавицей, вокруг нее всегда вились поклонники, в том числе и студенты Литинститута, - вспоминает А. Кузнецов, - Я же в то время сыграл уже главные роли в трех фильмах, меня тоже знали. И вот мы, театральные студенты, дружили с литинститутскими. На площади Пушкина в одноэтажном доме располагался тогда знаменитый "бар номер четыре". Мы собирались там, читали стихи, с задором молодости и не без рисовки говорили об искусстве, театре, литературе.

Солоухин не очень-то выделялся в то время. Поженян ходил весь в орденах и медалях, стихи свои читал с таким напором, что никто из поэтов перед ним не мог устоять. Говорил, что чемпион Черноморского флота по боксу -- и действительно победоносно работал кулаками в нередко возникавших драках. Во дворе "дома Герцена" я сделал тогда фотографию: стоят у дерева Тендряков, Солоухин, Поженян, Шуртаков и Годенко".

Особенно подчеркивает А. Кузнецов гостеприимство Солоухина - "Однажды, живя и работая в Переделкине, я встретил Владимира Алексеевича, возвращающегося из магазина. В безформенной шапке и несуразной какой-то куртке, он шел по тропинке вдоль шоссе и нес в руках две сумки. Этакий на вид мужик-строитель или механик из гаража. Хотя держался он всегда прямо и выступал с достоинством. Готовил он себе сам, мне не приходилось видеть у него на даче кого-нибудь из домашних.

-- Ну пойдем, пойдем, Саша. Заходи

На первом этаже дома жил тогда Борис Можаев, Солоухин -- наверху. Закусывали грибами. Владимир Алексеевич, возвращаясь из своей деревни Алепино, скупил у шоссе все продававшиеся грибы, свалил несколько ведер в багажник, привез домой и засолил. О своем собственном способе засолки грибов, простом и быстром, он рассказывал не без гордости. Грибы, действительно, были хороши. Повспоминали горы, посетовали на смутное время".

Как утверждает Ал. Георгиевский, - вспоминая свои первые шаги, Солоухин пишет о том, что по окончании Литературного института еще не определил, чем заняться и в раздумье об этом шел по Тверскому бульвару: "Я писал тогда одни только стихи. Их, может быть, и хватило бы уже на первый сборник, но пройдет два года, пока этот сборник будет издан. А сейчас? А завтра? Где жить? Что пить и есть? Койку в общежитии вместе с постельными принадлежностями я сдал коменданту Ивану Степановичу, стипендия (кстати сказать, повышенная, имени Некрасова) прекращается. Было о чем задуматься". Навстречу ему, по тому же Тверскому бульвару, шла аспирантка Литинститута болгарская поэтесса Блага Димитрова. Поведав ей о своих раздумьях, в ответ на

ее приветствие - вопрос: "О чем задумался, добрый молодец?", молодой поэт услышал нечто неожиданное для себя:

"- Вечно вы, русские, не знаете, что вам делать и как вам жить. Тебе надо идти работать в "Огонек".

- Как в "Огонек"? Кто меня там ждет?

- Так и в "Огонек". Ты же нигде не был, ты не знаешь своей страны. Ты не знаешь ее людей. Поступая в институт двадцати двух лет, окончил двадцати семи. О чем ты будешь писать всю жизнь? Ты, Володя, приди к ним и скажи: я хочу ездить от вашего журнала по всей стране. Они будут тебя посылать в Среднюю Азию, в Сибирь, на Алтай, на Кавказ. Ты будешь писать для них очерки. Так и скажи: я хочу работать у вас разъездным очеркистом. А стихи пиши себе по-прежнему. За очерки тебе будут платить деньги, у тебя будет и по- ложение: корреспондент "Огонька".

"Блага, как и я, - поясняет Солоухин, - еще пять минут назад не думала ни о каком "Огоньке". Эта идея с "Огоньком" пришла к ней внезапно, но теперь Блага говорила, воодушевляясь все больше и больше. И вот уже ее фантазия (все эти Средние Азии и Сибири) забрезжила сквозь дымку ближайшего будущего не как несбыточная и красивая мечта, а как вроде бы даже и реальность".

Как замечает Ал. Георгиевский, встреча оказалась "судьбоносной" для начинающего писателя, и после того, как он тут же поехал в редакцию "Огонька", после разговора с его главным редактором Алексеем Сурковым, был сразу же зачислен в штат разъездным корреспондентом и послан на Крайний Север. ( также Георгиевский отмечает, что Вл.Солоухин не остался в долгу перед Благой Димитровой и постоянно переводит ее стихи на русский, а работа корреспондентом много дала Солоухину в овладении писательским мастерством ).

В редакции "Огонька" молодого Солоухина встречает редактор Сурков. Он сразу же узнает поэта и звонит А. Юровскому:

-- Леша, сейчас к тебе зайдет, понимаешь ли, выпускник Литинститута... Насколько я понял, он хочет, хотя, понимаешь ли, и поэт, попробовать себя как наш очеркист. Так вот, моя личная к тебе, понимаешь ли, просьба: отнесись к этому, понимаешь ли, на полном серьезе и подбери ему что-нибудь такое, что бы могло проявить его лирические, понимаешь ли, способности, а что бы не было таким уж суровым, понимаешь ли, экзаменом. Вот... Я, как говорится, хотел бы, чтобы он у нас, понимаешь ли, приработался и прижился...

-- Ну, куда же вы хотите поехать? - спрашивает Юровский Солоухина, - Хотите на Крайний Север? Ну, скажем... скажем... Нарьян-Мар. Вылетите сегодня в два часа ночи: Москва -- Сыктывкар.

Именно в Нарьян-Маре, как ни удивительно, Солоухин познакомится со своей будущей супругой - Розой. О знакомстве с Солоухиным так рассказывает его жена:

"Меня направили в Нарьян-Мар, где я работала детским врачом по четырем специальностям, так как врачей не хватало Роза (Роза выросла в орловской деревне. Об этом писатель говорит в "Капле росы"). Там мое рвение к работе нашло себе применение.

И вот в Нарьян-Мар приехал корреспондент "Огонька" Владимир Солоухин в надежде увидеть белого оленя. Это, конечно, звучит романтично, я на Севере была уже полтора года, но белого оленя так и не увидела. Солоухин поселился в Нарьян-Маре, несколько раз ездил в тундру в погоне за своей сказкой. Наверное, он так бы и уехал, но вдруг начался буран. А что такое северный буран, трудно рассказать. Мы ходили до больницы по веревке, привязанной от столба к столбу, и ветер задирал пальто на головы.

Солоухин ходил три дня по Нарьян-Мару и маялся без работы, пожаловавшись в горздраве, что материал не может передать (телеграф не работал) и вылететь в Москву тоже не может. Ему сказали: "А к нам приехали два молодых врача из Ленинграда, поговорите с ними, время займете"".

Одной из двух упомянутых врачиц и была наша героиня.

-- Значит, непогода и интервью стали завязкой ваших отношений? - спросили у Розы в "Огоньке".

-- Да, отношения сразу завязались, и вечером, когда он еще записывал то, что я рассказываю, его последними словами были: "Мы будем вместе". Он все-таки улетел еще севернее, в тундру, прислал мне телеграмму: "Я на Каре, подробности из Москвы". А улетая оттуда, опять телеграмма (она сохранилась у меня): "Пролетел над Нарьян-Маром, подробности из Москвы". Все три дня, что он провел в Нарьян-Маре, сопровождал меня по всем детским пунктам, спорил со мной на педсоветах... А потом устроил вечер поэзии -- читал свои стихи.

-- И вы поверили словам поэта?

-- Поверила.

Однако Роза совершенно не собиралась покидать Нарьян-Мар. Она ехала туда навсегда с большим багажом: одеялами, кастрюлями и прочей утварью.

Но в столице Розу ждал Солоухин..

"И не успела я сойти с трапа, как увидела В.А. и оказалась в его объятиях, - вспоминает она, - Я этого не ожидала и даже не представляла, что так может быть. Это было как в сказке.

На второй день мы подали заявление в загс. Но дело в том, что тогда надо было ждать два месяца, а у меня отпуск всего месяц. В.А. брал какие-то справки из "Огонька", какие-то немыслимые объяснительные записки, чтобы ускорить процедуру. И в первую же неделю мы зарегистрировались. Москвы я совсем не знала и даже не успела осмотреться и купить себе свадебное платье. Надела студенческое, правда белое".

На свадьбе Владимира Солоухина в "Арагви" гулял весь "Огонек". Это было событие -- героиня очерка писателя, врач из заполярного Нарьян-Мара, стала его женой.

После свадьбы молодожены отправляются в Орел.

-- Как на вашей родине восприняли ваш выбор? - спросил корреспондент "Огонька".

-- Все было очень хорошо -- и встреча с родными, с теми, кого я знала с пеленок. Но на второй день ко мне пришла подруга и сказала: "Надо же, какие красивые ребята за тобой ухаживали, а ты вышла за некрасивого". Я очень удивилась, Володя казался мне красавцем, русским богатырем!

"После окончания Литературного института в 1951 году я сразу устроился работать очеркистом в журнале "Огонек" (как -- это уже другая история), что обеспечивало мне денежное благополучие и московскую прописку. Но жилья у меня не было, я снимал комнату. Вернее сказать, комнаты, потому что их перебывало у меня несколько. Первую из них мне сосватал Женя Винокуров во флигеле, во дворе своего дома на улице Веснина. Хозяином ее был некий Пронин, пьяница, живший со своей семьей в том же флигеле, но совершенно отдельно, может быть, даже по другой лестнице. В этой комнате у меня не было ничего кроме койки и стола. Правда, была еще печка, которую можно было топить дровами (хотя работало центральное отопление), что я и делал для удовольствия посидеть перед печкой, посмотреть на огонь", - пишет Солоухин вочерке "Квартира".

Потом у писателя были другие комнаты, а потом он женился. Момент женитьбы застал Солоухина в Мерзляковском переулке.

"Надо сказать, что я тогда был (как я теперь понимаю) завидным женихом: поэт, которого называют талантливым, работает в "Огоньке", перспективен и молод. Впрочем, стукнуло уже 29, так что жениться пришла пора. Конечно (как я теперь понимаю), я мог бы найти себе невесту с хорошей московской квартирой, и не в том смысле, чтобы жениться "на квартире", но из целой-то Москвы нашлась бы такая, чтобы по-настоящему, по любви, но и в то же время с квартирой.

У меня и в мыслях не было ничего подобного, и я привез жену из Заполярья, из Нарьян-Мара, куда она, как молодой врач, только что получила распределение после окончания Ленинградского медицинского института.

В Мерзляковском переулке мы прожили после свадьбы около года, а потом жена надумала рожать, и хозяйка квартиры Инна Марковна, откуда ни возьмись, прилетела из Праги и сказала, что к ней приезжают родственники и чтобы мы комнату освободили. Это произошло в мае 1954 года, за два месяца до родов. Да, хорошо, что был май. Оказывается, многие москвичи, уезжая на дачу, сдают комнаты на летние месяцы, до сентября. Нам повезло, мы сняли такую комнату на Новослободской улице. Леночка родилась 19 июля, а 1 сентября нам полагалось освободить помещение, при том что, имея ребенка на руках, комнату в Москве снять практически невозможно".

Писатель снимает две комнаты в капитальном доме с паровым отоплением и газом в Хлебникове.

К тому времени Солоухин становится членом Союза писателей и четвертый год уже работает в "Огоньке". Он просит у "Огонька" квартиру, и главный редактор Софронов хотел было обезпечить его трехкомнатной на Дорогомиловской улице. Но квартиру на лету перехватывает у писателя предприимчивый фотограф, снимавший в разных видах Фурцеву.

На улице Чернышевского писатель и его семья живут несколько лет, там у них родилась вторая дочь Ольга.

Сам писатель в то время мало внимания уделял себе, напоминая иногда очень рассеянного человека. Один из художников, рисовавших его, вспоминает:

"За разговорами и чтением время пролетело быстро и незаметно. Это была первая наша встреча. Когда он уходил, я его предупредил, что на лестничной площадке, а это на 5-м этаже, очень низкая притолока, чтобы он не ударился об нее случайно. "Ладно", - сказал предупрежденный писатель и спускаясь вниз стукнулся, не сильно правда, об нее головой".

-- Знаете, он, наверное, родился барином. Хотя он был из крестьянской семьи, барское, как ни странно, соседствовало в нем с крестьянским. Он не замечал, что у него грязные ботинки или какой-то непорядок в одежде, - говорит уже Роза, жена писателя, - Ему нужен был, как Обломову, свой Захар, и этим Захаром была я. Я делала все быстро, и так, чтобы он не заметил: чистила ботинки, перешивала, убирала, бегала по редакциям...

По своему собственному признанию, Роза "мыла машину, печатала, читала верстки, делала расклейки, ползая на коленях, чинила дом в деревне, ездила за цементом, кирпичом, гвоздями".

"Однажды приехала в Москву моя подруга по Нарьян-Мару, - вспоминает жена писателя, - Посмотрела мой список дел, намеченных на день -- в нем было двадцать три пункта, -- и сказала: "Вот что, девушка, из этих 23 пунктов тебе надо сделать три, а остальные должен сделать Володя. А ехать сразу в три редакции -- в одну за версткой, в другую за расклейкой, в третью к художнику -- это уже слишком! Как ты можешь тянуть такой груз? А "спасибо" тебе говорят за это?""

Солоухин доверял вкусу жены, и слушал ее, когда она делала ему замечания по рукописи, вмешивалась в творческий процесс. Роза могла сказать: "Володя, тут очень натуралистично. Надо бы исправить". И он молча уходил, думал, а потом исправлял.

Затем дают одну квартиру на две семьи. Солоухины оказались в одной квартире с семьей Николая Е. "Две комнаты у нас, две комнаты у них. Первый курьез произошел с телефоном. Жена соседа настояла, чтобы аппарат поставили в их комнате. Я тогда был, как говорится, на взлете, функционировал, вел активную литературную и общественную жизнь. Телефон звонил беспрерывно. Большую часть времени я проводил в комнате у соседей Я поставил там около телефона даже свой стул. Кроме чисто механического неудобства (все время в комнате посторонний человек, хотя бы и сосед) тут был и момент ущемленного самолюбия. Солоухину беспрерывно звонят из разных редакций и издательств, а ему никто не звонит".

"Диплом, устройство на работу, поездки по стране от журнала "Огонек", обзаведение семьей. Студенческие годы отошли в прошлое", - напишет о времени работы в "Огоньке" Солоухин ( "Варшавские этюды" ).

Впечатления от журналистских поездок по стране и зарубежью легли в основу очерковых книг "Рождение Зернограда", "Золотое дно", "За синь-морями", "Ветер странствий", "Открытки из Вьетнама". В этих книгах, между прочим, пропагандировались достижения социализма в его победном шествии по планете. Спустя десятилетия писатель осудил их пафос как глубокое и вредное заблуждение.(см. авторское предисловие к книге "Возвращение к прошлому". М., 1990).

В это время писатель отправляется в командировку в Черкесию (от "Огонька"), и его там знакомят со старожилом ста тридцати семи лет. "Мы с фотокорреспондентом Тункелем должны были сфотографировать этого старика и написать о нем.

Вот и я стал выяснять, как у этого старика обстояло дело с куреньем, курил ли он когда-нибудь, хотя бы в молодости, сколько лет, давно ли бросил? Дедуля мне ответил:

-- До сорока лет я не курил (не забудем, что мне, раскаивающемуся курильщику, было двадцать девять), потом девяносто лет я курил, ну, а потом уж и бросил..."

В первой половине шестидесятых годов Солоухин совершит поездку по Англии, его провезут по нескольким городам, он побывает на фермах, ночует в деревенских гостиницах, постоит на Гринвичском меридиане, на грандиозной лондонской барахолке, побродит по Британскому музею и по Британской картинной галерее, увидит Вестминстерское аббатство, Тауэр, Гайд-парк, слушал бой "Большого Бена", прокатится по Темзе на маленьком пароходике, съездит в Шотландию и посетит дом Вальтера Скотта, не избежит музея мадам Тюссо, съест определенное количество кровавых бифштексов, посмотрит на Лондон с высоты Святого Павла..

Итак, после окончания Литературного института в 1951 году Владимир Алексеевич работал корреспондентом в журнале "Огонек". По словам Дм. Соколова, по долгу своей деятельности Солоухин много путешествовал по стране, бывал и за рубежом.

Как отзывался впоследствии об этом периоде своей деятельности сам литератор, тогда он "прославлял трубопрокатчиков, председателей колхозов и даже целину, не умея заглянуть в глубинную суть явлений... не зная "тайны времени", то есть, значит, будучи слепым человеком".

В 1955 году Солоухин опубликовал свою первую книгу очерковой прозы - "Рождение Зернограда". В следующем, 1956 году, вышла в свет вторая книга писателя - "Золотое дно".

Затем вышли в свет очерково-публицистические книги "За синь-морями" (1956) - о поездке в Албанию, "Открытки из Вьетнама" (1961), "Славянская тетрадь" (1965) - о Болгарии.

В пятидесятые выходят сборники "Разрыв-трава" (1956), "Ручьи на асфальте" (1958), "Журавлиха" (1959). В 1965 году выходит сборник стихотворений "С лирических позиций".

В пятидесятые годы к Солоухину приходит известность. Солоухин так описывает свое первое выступление в Центральном доме литераторов: "Вскоре состоялся первый тогда еще вечер одного стихотворения. Читали только известные поэты ранга Тихонова, Луговского, Сельвинского, Антокольского... Председательствовал Асеев. Кирсанов увидел меня среди слушателей (как студентам Литинститута, нам был открыт вход в ЦДЛ), поманил пальцем и сказал, что сейчас меня выпустит. Я вышел в яловых сапогах и в черной косоворотке с белыми пуговицами. Был фурор".

Войдя в редколлегию "Литературной газеты", он с удивлением видит, что идеологическая служба в стране хорошо поощряется, но что за эти поощрительные блага нужно, в свою очередь, "платить чистой валютой, то есть совестью".

К своей работе на идеологическом направлении ( если она и была ), Солоухин относился с иронией: "...уж не придешь и не скажешь: дескать, не хочу больше, увольте, отпустите на волю, вот вам ваш партийный билет. Нет, не скажешь. Вполне односторонний процесс. Движение только туда, как в сеть или в вершу".

Дочери Солоухина, Оля и Лена, родились в первой половине пятидесятых годов.

О дочери Оле есть у Солоухина интересный рассказ "Распоряжение". Сюжет его состоит в том, что двухлетняя Оля заболела воспалением легких, и решено было отправить ее в больницу. Но главврач никак не хотел в эту же больницу определить и ее мать. Он ссылался на некий приказ министра и соглашался принять только одну девочку. Солоухин уже прибегнул к помощи главного редактора, который позвонил главврачу и говорил с ним по телефону.. И даже сам звонил министру, подписавшему приказ. На его просьбу разрешить министр ответил:

-- Да, был такой приказ. Он мотивирован и обоснован. Вы просто не знаете положения вещей! Да, это был мой приказ. Но поскольку он мой, я в первую очередь не могу его нарушить.

В итоге безымянная нянечка берет на себя ответственность и помещает в "блок" маму с дочкой.

-- Как же вы так? Министерство и то не могло. Редактор газеты... по "вертушке"... - растерянно бормочет Солоухин.

-- Не знаю я ваших вертушек, - отвечает нянечка.

-- Но кто-нибудь вам сказал?

-- И говорить нечего. Нешто я не вижу, что девочку класть надо.

-- С матерью-то кто разрешил?

-- Нешто я не вижу, что ей с матерью лучше будет. Вылечим твою дочку, ступай домой. Принеси завтра соку какого ни на есть да малинового варенья.

С дочкой Олей писатель живет в санатории в Кисловодске. Об этом он пишет в рассказе "Идут финики". Однажды Оля просит писателя достать ей чернослива. Наивный Солоухин отправляется в магазин "Фрукты":

-- Я хотел бы купить чернослива, -- спрашивает он у одной продавщицы.

-- Сегодня идут только финики.

-- Мне нужны не финики, а чернослив...

-- Чернослив шел две недели назад, а теперь -- только финики.

О подросшей Оле так пишет А. Кузнецов: "Оля тоже захотела в горы и настояла на своем, хотя ее считали в семье не совсем здоровой, всячески оберегали и лечили. Роза, ее мама, все повторяла при прощании, что Оленьке нельзя поднимать ни в коем случае больше двух килограммов. И вдруг ночи в палатке на земле, зарядка, котел на костре, режим и ледяная вода в горном ручье. Мало того, ежедневные тренировки по пять-шесть часов. Оля не захотела жить в помещении, где я поселил Владимира Алексеевича, она с первых же дней сбора включилась целиком в его жизнь. Быть "сачком" ей не позволяло самолюбие. И Солоухин все выполнял, он же был солдатом и знал, что такое дисциплина. И Володя и Оля прошли все и побывали на вершине 4404 метра высотой".

С Олей Кузнецов встретится уже в девяностые годы:

- Оля, у меня есть все книги папины, а вот "Последняя ступень" не подписана. Подпиши мне, пожалуйста, - попросит он.

- Ну что вы, Александр Александрович, разве я имею право подписывать папины книги?

- Кто же теперь подпишет?

- Мог только он.

"В ее глазах стояли слезы"..

-- У вас росли две дочки. Как Владимир Алексеевич участвовал в их воспитании? - спросил однажды корреспондент "Огонька" у жены писателя.

-- Мы всю жизнь слушали его, раскрыв рот, - ответила та, - В доме был такой ритуал -- обед не позднее часа дня. Ужин обязательно в семь. И за этими обедами и ужинами В.А. нам обязательно что-то рассказывал, и о своей будущей книге тоже. Дети слушали его, понимая, что живут рядом с писателем. Мы знали, что с 9 до 12 часов и с 5 до 9 вечера папа работает, и все это время ходили на цыпочках. А днем он полностью был предоставлен нам. Таскал детей на шее, когда мы жили в деревне, ходил с ними по грибы-ягоды, зимой водил их на каток. Не знаю, читал ли он тогда Набокова, но говорил: "Детей надо баловать, неизвестно, как дальше сложится их жизнь".

-- Жизнь в Москве тоже показалась вам сказкой? - спросил корреспондент "Огонька".

-- Она была далека от сказки. В.А. снимал комнату в коммуналке, в Мерзляковском переулке. У него было одеяло и один граненый стакан, а у меня два платья. Разрешили нам жить до тех пор, пока не появится ребенок. А ребенок, Леночка, появился ровно через девять месяцев, так что пришлось нам снять две комнаты за городом, в Хлебникове. В одной из комнат В.А. мог работать.

О дочке Лене пишет Солоухин в очерке "Аксаковские места". "Моя дочь читает в восемь раз быстрее, чем я", - утверждает он.

"Солоухин проводил литературный эксперимент над своей дочерью. Дочь, по утверждению самого писателя, владела техникой скоростного чтения. Солоухин предоставил дочери для чтения произведения С.Т.Аксакова. Впечатления дочери автор передал с помощью восклицательных предложений, услышанных им: "Какая прелесть! Какое очарование! Господи, хорошо-то как! Слушай, да он волшебник, кудесник!"" ( Е. Федосова, 137 ). Не зря Солоухин ценил в творчестве Аксакова "непонятное волшебство художника, которое нельзя объяснить никаким психологическим анализом". Позже Солоухин продолжил "книгу, начатую и не законченную Аксаковым, - "Замечания и наблюдения охотника брать грибы" и назвал ее "Третья охота"" ( Е. Федосова, 135 ).

О Лене Солоухин пишет и в рассказе "Выводок". Лена жалеет хориху, убитую односельчанами. И также ее хорят.

"- Папа, пап, а как думаешь, чем их тогда убивали? Детенышей-то в старом погребе? - спрашивает она.

- Скорее всего, каблуками. Но успокойся. Отец все равно бы их не вырастил. Понимаешь?..

- А где он сейчас?

- Наверное, охотится на мышей.

- Он так и живет один?

- Не знаю. Может быть, он нашел себе другую хориху.

- И у них опять народятся хорята?

- Ну а как же. Непременно народятся хорята. Девять штук. Спи ты, в конце концов. Дались тебе эти несчастные хори!"

Так же как дочь Лена, сочувствие к рыбам испытывала случайная наблюдательница ( может, сама Лена стала ее прообразом? ), оказавшаяся на мостках.

"Юная наблюдательница, долго глядевшая, как я вылавливаю карпов и как они бьются в ведре, посочувствовала:

- А все-таки жалко его.

- Кого?

- Да вот этого карпа, которого вы только что бросили в ведро. Такой хороший карп и, наверное, все чувствует. И больно ему, и кровь идет. А главное, все для него кончено - прощай, пруд, прощай, вольная жизнь.

- Ну какая же она вольная?

- Но все же месяц еще мог бы плавать.

- А вот это уже детские рассуждения. Двадцатого августа или двадцатого сентября - какая разница?

- А вы не видите?"

"В 1956 году Солоухин, уже известный автор, отправляется в новое путешествие -- но не за границу, а по родной владимирской земле, и не на машине, а пешком. В старину была традиция -- по обету совершать паломничества к святым местам, к известным монастырям и храмам. Паломникам запрещалось ехать -- считалось, человеку необходимо потрудиться, чтобы Бог услышал его просьбу. Солоухин пошёл пешком: для него это путешествие было паломничеством к местам, где жили и трудились на земле его предки, где складывались те святые традиции, которые помогли русскому народу победить в войне и восстановить страну после страшной разрухи. В пути Солоухин делает сорок дневниковых записей, которые легли в основу книги "Владимирские просёлки"" ( В. Еремина ).

После того как Солоухин относит только что написанные "Владимирские проселки" в "Новый мир", его вызывают телеграммой. Зам главного редактора, Александр Юрьевич Кривицкий говорит писателю:

-- Н... ну, что, от... тец, с... сдаем в набор. Т... только ты, отец, все, что я отчеркнул карандашом, -- убери. И приноси з... завтра рукопись. Т... только не старайся ловчить, убери все, что я отчеркнул карандашом.

"Легко ему было говорить со мной в столь ультимативном тоне. Ведь первая моя серьезная проза, и сразу же -- в "Новом мире", это ведь сразу же, говоря современным языком, выводило меня на орбиту.

Увидев дома, что мне предстояло убрать (как бы собственноручно), я плакал, не в переносном, а в буквальном смысле этого слова. Едва дождавшись утра (и пока ничего не вычеркнув), я скорее пошел опять к Кривицкому.

-- Александр Юрьевич, это невозможно!

-- От... тец, мы выходим с твоей вещью в июле -- августе, а что будет в ноябре? С... сорокалетие Октябрьской революции.

-- Ну и что? Это же литература...

-- От... тец, ц... ц... церковь у нас от государства от... тделена, а л... литература к нему присоединена. Одним словом, если хочешь напечатать эту вещь у нас, в "Новом мире", сделай, как я сказал..."

И в других случаях Солоухину приходилось убирать из своих произведений, из своих статей самые замечательные куски.

"Первые тридцать строк снимаются из любого литературного произведения легко. Ведь в литературном произведении, как и в живом организме, есть не только мускулы, но и соединительные ткани, есть "воздух", чтобы легче читалось и легче дышалось, так что за счет уплотнения "межъядерного пространства" первое сокращение проходит довольно быстро и довольно-таки безболезненно. Например, написан такой абзац: "Обитатели тургеневских усадеб с пышными или скромными господскими домами, с флигелями и службами, конюшнями и оранжереями, старыми липовыми парками и дубами-старожилами, с темными аллеями, прудами и беседками, с портретами предков и библиотеками, с музицированием в лунные вечера и уединенными скамейками в глубине парка, с шуршанием длинных платьев и блеском офицерских эполет, с карточной игрой и борзыми собаками, с французской речью и дворовыми людьми, с лоском воспитания и семейными драмами, с блеском остроумия и дуэльными пистолетами, -- обитатели подобных усадеб при всех их ученых и разносторонних разговорах, при всех их -- часто -- благородных порывах то и дело попадали в "лишние люди".

И действительно, длинновато. Превратим все это в одну короткую фразу.

"Обитатели тургеневских усадеб при всех их ученых и разносторонних разговорах, при всех их -- часто -- благородных порывах то и дело попадали в "лишние люди".

-- Мысль же остается, Владимир Алексеевич, а детали и подробности... Надо же чем-то жертвовать".

"Владимирские проселки" были опубликованы в "Новом мире" летом 1957 года. "О них сразу заговорили и устно и письменно. Статьи в газетах, читательские письма в почтовом ящике, поздравления при встрече... "

Появились статьи о них в "Литературной газете", в "Литературе и жизни", в других газетах.

В печати о повестях молодого прозаика Солоухина сочувственно отзывались такие разные литераторы, как Л.Леонов, И.Соколов-Микитов, Я.Смеляков, И.Друце. Особое внимание было обращено на то, что во "Владимирских проселках" была использована форма дневника, которая выполняла новую функцию -- создания художественного эффекта доверительного, личного, почти прямого высказывания автора.

По словам Ольги Дворниковой, только с книгой "Владимирские проселки" пришла к Солоухину настоящая слава.. Лирические повести В.А.Солоухина "Владимирские проселки" (1957) и "Капля росы" (1960) оказались в центре внимания таких исследователей, как Г.А.Цветов, А.С. Георгиевский, Г.М.Шленская, Е.К.Неронская, Л.З.Зельцер, А.П.Казаркин, Дас Кандарпа, Г.И.Сакун. Лирические повести "Владимирские проселки" и "Капля росы", по словам Ал. Георгиевского, были высоко оценены критикой и получили признание массового читателя

По словам исследователя, часть критики даже забыла о Пришвине и Паустовском, провозгласив Солоухина зачинателем лирической прозы в советской литературе.

"В повестях Солоухин дает лирическую картину своих родных мест, сопрягая это изображение с целым сонмом образов-раздумий, образов-переживаний, публицистических и исторических отступлений, воспоминаний, так что в общем лирическом ключе, определяемом дарованием писателя, это создает неповторимое повествование - образ времени".

Кстати, Георгиевский отмечает, что в своих повестях Солоухин, наряду с другими вопросами, одним из первых поставил проблему изменения жизни в деревне, ухода молодежи в город, оказавшись, тем самым, у истоков "лирической ветви" нынешней "деревенской прозы".

"Первой книжкой Владимира была, кажется, "Дождь в степи". Но стал он всенародно известным после удивительной, всех покорившей повести "Владимирские просёлки", - пишет В. Песков, - Это безсмертное в нашей словесности произведение. Ходок по просёлкам показал себя человеком, нежно любящим землю, на которой родился, и внимательным наблюдателем всего, что на ней растет, зеленеет, издает звуки и запахи, дышит, творит. Рассказано обо всем удивительно просто, но так, что каждое сердце откликнется на его слово: "А я? А край, где я вырос? Что знаю, что помню о нем?"

Много хорошего написал Солоухин позже, всё ценно, значительно. Но "Просёлки" это как гоголевская "Шинель", как "В окопах Сталинграда" Виктора Некрасова, как "Вологодская свадьба" Яшина, дали новый мощный росток в нашей литературе, пробудили интерес к познанью родного края, в конечном счете к познанью того, что пишем мы с большой буквы - к познанью Родины. Многие краеведы ныне могут сказать: "Все мы ходили владимирскими просёлками"".

"Он стремительно вошел в литературу в конце пятидесятых с повестями "Владимирские проселки" и "Капля росы", утверждавшими конкретные понятия любви к тому, что Пушкин называл "милым пределом", а мы, чаще, - "малой родиной". Эти произведения положили начало целому литературному направлению - так называемой "деревенской прозе"", - так пишет о Солоухине И. Симонова.

"Ольга Федоровна Берггольц сама признавалась мне, что идея написать свое "Путешествие за Невскую заставу" у нее возникла после прочтения моей лирической прозы", - говорил писатель. То есть после прочтения "Владимирских проселков" и "Капли росы".

"Владимирские проселки" - это не "Путешествие из Петербурга в Москву", - соглашается Солоухин в одном из своих эссе, - но я утверждаю, что они в свое время не были прочитаны как следует. Да еще редакторская правка К. Симонова и А. Кривицкого сделала свое дело. Да еще к тому же "Владимирские проселки" - это первое шевеление, первый вздох просыпающегося духа".

Интересно то, как говорит об этом произведении героиня "Владимирских проселков" - Роза -

"Звал-то он всех, но, когда пришло время идти, признался: "Кроме тебя, ни с кем я не напишу эту книгу. Ни с кем мне не удастся пройти этот маршрут", - вспоминает жена писателя, - И я почувствовала, что этот заряд требует выхода, что это то, что прославит его. А мне так хотелось, чтобы его имя стало популярно. И я стала готовиться к походу, хотя была на шестом месяце и, конечно, боялась, что в лесу или на дороге со мной все может случиться. Но Владимир Алексеевич говорил: "Я тебя до любого медпункта на руках донесу".

Фигура моя начала расплываться, и требовалась особая одежка. Опять выручили в Орле -- мне сшили особую одежку, нечто похожее на распашонку. Солоухин из "Огонька" уволился, но звание корреспондента за ним оставили пожизненно.

Я не зря пошла с ним, потому что вела дневник каждый день. Мы шли 43 дня, прошли 680 километров, и я исписала общую тетрадь, все 48 страниц. Писала в каждой избе, где мы останавливались на ночлег. Я описывала все подробно: какая травка росла, какой цветок расцвел, кого встретили и что сказал прохожий мужик. Он записывал в дневнике пару слов и ставил восклицательный знак. Но он с такой любовью все рассматривал, что я еще больше убедилась, какая же красивая наша земля и как прекрасны наши люди!"

"Владимирские проселки" печатает Симонов в "Новом мире". Несмотря на то, что по цензурным соображениям многое было вычеркнуто, "слава пришла, и приходило столько писем, что В.А. ничего не мог делать, а только сидел и отвечал на них .. скопились целые мешки писем".

Любопытно также, что по следам писателя в свое время прошел и фотограф.

"В 10.30 я уже на знаменитом мосту через Киржач, от которого Солоухин начал свое путешествие по владимирским проселкам, - пишет Виктор Молчанов, - На мое счастье, небо, бывшее с утра мглистым и белесоватым, начало покрываться чудесными кучевыми облаками и "конкретные" пейзажи у моста через Киржач стали "художественными".

Достал "Владимирские проселки" и увидел, что Солоухин почти с протокольной точностью описал местность. Я снял реку Киржач с ее отмелями из белого песка и обрывистыми бережками; песчаный карьер, который писатель обогнул, распростившись с Розой; тропинку вдоль берега реки, по которой им надоело петлять; первую попавшуюся дорожку, уводящую от реки.

Небо стало роскошным. Легко въехав на моторе на высокий пригорок, я поехал по хорошей тропе к деревне, называющейся Заднее Поле. Это та деревня, в которой в первую ночь ночевал Солоухин. Правда, в книге он не приводит ее названия. Из разговора с местными жителями я узнал, что в деревне живет писатель Владимир Федоров, у которого и останавливался Солоухин...".

Виктор Молчанов пересекает сосновый бор, направляется на берег Введенского озера, встречается с лесником, едет к устью Шередари. Любуется и восторгается красотами, и снимает ..

Через год-два он побывал с картой, фотоаппаратами и своим дневником во всех селах и деревнях между мостом через Киржач и Алепино, Петушках, Ундоле, Ставрове, во Владимире, Суздале.

Нельзя не признать, что эффект от публикации "Владимирских проселков" был большим.

В "Последней ступени" Солоухин написал так: "Еще будучи разъездным очеркистом "Огонька", я написал "Владимирские проселки", после которых сразу почувствовал себя, что называется, невестой на выданье. Со всех сторон стали поступать самые заманчивые предложения. Кривицкий, например, привез меня на дачу к Константину Михайловичу Симонову, и там под рябиновую домашнюю настойку они целый вечер буквально уламывали меня идти к ним в "Новый мир" (Симонов -- главный редактор, Кривицкий -- его заместитель) членом редколлегии, заведовать прозой "Нового мира". Кто хоть немного знает этих людей, их хватку, тот поймет, какого труда мне стоило удержаться от соблазна".

Однако в редколегии "Литгазеты" Солоухин все же обосновался. Да так крепко, что получил возможность даже питаться отдельно от простых литераторов.

"Однажды меня остановил в коридоре другой член редколлегии и спросил:

-- Ты что это обедаешь в общем буфете?

-- Где же? Не в ресторан же ходить?

-- Как где? Для членов редколлегии есть особый буфет, -- и он показал мне на узкую дверь без всякой вывески. Много раз я ходил мимо этой двери, не подозревая,

что за ней находится. За ней оказалась небольшая комната, два стола и милая женщина Антонина Митрофановна. Она накормила меня превосходным домашним обедом да еще и налила перед обедом стопочку коньяку. Я поблагодарил и собрался уходить.

-- Что это вы заказами не пользуетесь? Все берут, а вы нет. Скажите мне, что вам нужно, и я с базы все вам доставлю. Вырезка, язык, икра, осетрина, крабы -- все, чего не бывает в магазинах.

На другой день меня ждала большая картонная коробка, на которой сверху карандашом было написано мое имя. На других коробках значились имена других членов редколлегии".

Известно также, что Солоухин был прекрасным оратором и рассказчиком. 27 января 1964 года Солоухин выступал перед членами Московского филиала Географического общества. Встреча проходила в просторном зале недавно построенного Дворца пионеров на Ленинских горах. Солоухин выступил с сообщением "Владимирские проселки" как краеведческое произведение".

В итоге его единогласно приняли действительным членом Географического общества.

Когда в зале Литературного музея проходил творческий вечер Солоухина,

народу собралось столько, что двери музея пришлось закрыть.

"На эту встречу еле-еле сумел попасть Сергей Куприянов, спутник Владимира Солоухина в путешествии по владимирским проселкам, - пишет Леонид Кораблев, -

Дочь Виктора Молчанова, которая оказалась в числе тех, кто так и остался стоять у закрытых дверей, рассказывала: "Он стучался в запертую дверь и умолял пустить его на вечер, говоря: "Я Сережа из "Владимирских проселков". А в публике стали подтрунивать над ним: "Ну и что же, что ты Сережа из Проселков? А я Вася из Сокольников, и меня пустите"".

Довольно интересный роман "Мать-мачеха", написанный в 1964 году, передает, по мнению исследователей, душевный кризис человека, потерявшего в городе связи со своим деревенским прошлым, с родной природой; здесь "вымышленный" герой, молодой поэт Митя Золушкин, наделен чертами самого писателя времен его солдатской службы и студенчества.

"Автобиографический роман "Мать-мачеха" (1964) -- первый опыт в жанре, - считает В. Запевалов, - Он посвящен жизни послевоенного студенчества. Главный герой -- деревенский парень, сержант Митя Золушкин, несущий службу в столице. Он поступает в Литературный институт, попадает в необычную среду. Прослежен трудный процесс вживания героя в городской мир, причем героя-поэта. Душа Золушкина искала простоты и естественности отношений. Солоухину важно было показать в герое рождение художника".

Довольно трудно "разложить по полочкам" живой, жизненный процесс - рождения поэта, художника в связи с его биографией, однако, Солоухину, кажется, удается это сделать.

В семидесятые Солоухин пишет рассказ "Под одной крышей" - рассказ не только об улаживании добрососедских взаимоотношений ( как "Чучело" В. Железникова, "Соловей" Андерсена ). Он и о бессмысленной, пошлой жестокости, направленной против живого существа ( например, против котенка Афанасия ). О том, как восприимчив человек ко тьме. И тем не менее, по мнению Солоухина, даже этого человека можно наставить на путь истинный.

Писатель не изменяет себе и предлагает своей жене .. отнести злокозненной соседке дрожжи. И что удивительно, после этого поведение соседки разительно меняется.

- Здравствуйте! -

Что особого тем мы друг другу сказали?

Просто "Здравствуйте", больше ведь мы

ничего не сказали.

Отчего же на капельку солнца

прибавилось в мире?

Отчего же на капельку счастья

прибавилось в мире?

Отчего же на капельку радостней

Сделалась жизнь?

В советское время В.А. Солоухин был заместителем председателя Московской писательской организации, членом комитета по присуждению Ленинских премий

В это время Солоухин был награжден орденами "Трудового Красного Знамени", "Дружбы народов", "Знак Почета", общественными премиями.. Впрочем, все эти награды бледны перед читательским признанием таланта Солоухина, а оно было, и было немалым.

Солоухин был и среди основателей Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры.

В семидесятые Солоухин пишет очерк о Званке Г. Р. Державина на реке Волхове; селе Аксакове под Оренбургом; очерк о блоковском Подмосковье - "Большое Шахматове"; исследование об Оптиной пустыни, связанной с именами Гоголя, Достоевского, Толстого.

Во всех этих очерках речь идет об отношении к культурному наследию русского народа.

В этих очерках сочетается взгляд художника, видящего острее, чем обычные люди, и позиция исследователя общественных, социологических и нравственных вопросов нашей действительности. "Продуманные, аргументированные выступления писателя порой влекут за собой и конкретные решения компетентных организаций. Яркий тому пример - Постановление Совета Министров РСФСР о создании в Подмосковье Государственного заповедника Александра Блока. Немалую роль в принятии этого решения сыграл очерк-исследование Владимира Солоухина".

Из написанного в семидесятые нужно выделить очерк "Большое Шахматово", написанный в 1979 году, посвященный имению Бекетовых, сыгравшему огромную роль в жизни Александра Блока, по словам Е. Федосовой, представляет собой сплав публицистики и литературы. "Очерк состоит из четырех частей. В первой части на основании документов и данных биографических и автобиографических очерков писатель пытается максимально точно воспроизвести местоположение и внутренний и внешний интерьер имения. Вторая часть посвящена творчеству самого А.А.Блока, вернее, стихотворениям, написанным в Шахматово и о Шахматово. Обращение В.А.Солоухина к текстам произведений поэта и связанные с ними авторские рассуждения обогащают биографию поэта и подчеркивают роль имения как культурно-исторического памятника России. Третья часть очерка освещает трагические для имения послереволюционные годы. Четвертая часть отражает события шестидесятых - семидесятых годов

двадцатого века, когда в союзе возобновился интерес к памятным литературным местам. Это дало писателю возможность подвести итоги сложившейся в стране культурно- исторической обстановки" (Е. Федосова, 140 ). Шахматово является местом встречи Александра Блока с будущей женой Любовью Менделеевой. Солоухин указывает на романтичность этой встречи: "Точно предзнаменующий дух пролетел по тихому саду, поднял вьюгу из лепестков, и вот, как бы материализовавшись из этой вьюги, из этих лепестков, возникла девушка в розовом платье с тяжелой золотистой косой". По наблюдению Е. Федосовой, писатель цитирует стихотворения, в которых описана Любовь Менделеева и выражено отношение поэта к ней.

Незавидная участь постигла имение после революции: оно было разграблено и сожжено. Солоухин говорит об отношении А.А.Блока к имению и причинах, по которым он не пытался спасти Шахматово. "Писатель выделяет объективные и чисто психологические причины. К числу наиболее существенных причин В.А.Солоухин относит соотношение произошедшего в России и произошедшего в Шахматово. Сравнение разных по величине

событий приводит к философскому осмыслению А.А.Блоком судьбы России в целом. В.А.Солоухин цитированием из дневниковых записей подтверждает, что Блок никогда не забывал о Шахматово. Особую выразительность приобретает раскрытие В.А.Солоухиным отношения А.А.Блока к имению посредством снов поэта, описанным самим А.А.Блоком в дневнике. Картины природы, включенные А.А.Блоком в поэму "Возмездие", написаны о Шахматово. "Так что, - пишет В.А.Солоухин в связи с этим, - без преувеличения можно сказать, что Блок жил Шахматовом до последнего вздоха, до последнего удара сердца, до последнего голубого огонька в мозгу"" ( Е. Федосова, 148 ).

Солоухин в очерке "Большое Шахматово" вводит читателя в мир природы, окружающей имение Бекетовых. По словам Е. Федосовой, Солоухин стремится передать общее впечатление с точностью и пластичностью конкретной детали.

При этом эпитеты, используемые писателем при описании природы и отражающие цвет, звуки и запахи, делают картину природы объемной: "В летнее тепло с его синим небом и белыми облаками, с его розовым клевером и ярко-зелеными полями ржи, с купами столетней сирени и куртинами шиповника, в вечерние зори и душистую тишину, в гудение пчел и порхание бабочек - во все это Блок был погружен в середине России как в купель, это и было как бы второе крещенье - крещенье Россией, русской природой, русской деревней, Русью". "Описание природы символично, - делает вывод исследовательница, - В данном высказывании Россия уподобляется купели, в которую окунулся Александр Блок". Причем чувствуют силу природы многие, но увидеть ее красоту дано лишь одаренным людям. Так, мир природы, увиденной А.А.Блоком, намного шире тетушкиного. По словам Е. Федосовой, показав духовную близость родственников в первой части очерка, В.А.Солоухин при раскрытии восприятия М.А.Бекетовой и А.А.Блоком природы Шахматово использует контраст. Писатель отмечает, насколько разнится география прогулок обоих. "Прогуляться до Праслова леса межой овсяного поля в летнем широком платье под ярким зонтиком, - говорит автор, - неспешно нарвать букет полевых цветов - это по части тетушек. Но чтобы в ночном тумане да бурьяне, в сыром лесу, доверясь только инстинкту коня среди болотистых мест..." Так Солоухиным делается акцент на неповторимость творчества А.А.Блока.

"Лучшим по глубине проникновения в суть вопроса, широте охвата материала, поэтичности и точности выводов остается очерк-исследование Солоухина "Большое Шахматово"" - считает автор статьи "Время собирать камни. Владимир Солоухин".

В 1980 году Солоухиным были написаны художественно-публицистические очерки "Время собирать камни", посвященные памятным литературным местам: Званке, Аксаково и Большому Шахматово. Здесь Солоухин рассуждает об имениях, связанных с именами Г.Р.Державина, С.Т.Аксакова и А.А.Блока. Через все произведение Солоухина, по мнению Е. Федосовой, проходит трагическое восприятие событий, отражающих отношение человека к памятникам культуры. Интервью Т.Архангельской с Владимиром Алексеевичем Солоухиным "Оставаться самим собой", напечатанное в "Литературной панораме" 27 апреля 1988 года, дает представление о замыслах писателя десятилетней давности - "уже тогда он работал над очерком о подмосковном блоковском Шахматове, собирался съездить в Оптину пустыню, связанную с именами Л.Н.Толстого, Ф.М.Достоевского, Н.В.Гоголя".

0x01 graphic

Книга "Время собирать камни" включает в себя четыре очерка, каждый из которых посвящен отдельному памятнику культуры.

Можно отметить композиционную гибкость произведения, проявляющуюся в том, что очерки, вошедшие в состав книги, могут выступать как самостоятельные произведения.

В очерке "Большое Шахматове" Солоухин четко обозначил цель написания первых двух очерков. Она состояла в том, чтобы "привлечь внимание людей, возбудить интерес, показать необходимость восстановления этих памятных литературных мест" ( цит. по Е. Федосова, 129 ).

Первая часть очерка "Время собирать камни" говорит о событиях прошлого, связанных с Оптиной пустынью, а вторая - дает представление о современном состоянии памятного литературного места. Как замечает Е. Федосова, Основу первой части очерка составляют исторические легенды, исторические документы, отрывки из романа Ф.М.Достоевского "Братья Карамазовы", биографии братьев Киреевских, воспоминания Н.В.Гоголя о посещении им Оптиной пустыни, история поездки Л.Н.Толстого в Оптину в 1877 году. Авторские рассуждения в первой части сведены до минимума. И оценка событий, связанных с Оптиной пустынью, дает Солоухину возможность говорить о значительности памятника культуры и о необходимости его полного восстановления. Вторая часть очерка представлена письмами читателей, автобиографическими сведениями и авторскими рассуждениями о вопросах сохранения памятников культуры. Причем центральным стержнем второй части становятся авторские рассуждения писателя, основанные на личном впечатлении В.А.Солоухина от поездки в Оптину пустынь.

"Время собирать камни" - название, которое говорит само за себя. Солоухин занимается именно собиранием родной культуры. Это не только иконы, но и такие культурные феномены как произведения скульптуры, архитектуры, живописи.

Приблизительно в это же время напечатана повесть "Приговор". Повесть начинается с посещения писателем Склифа, где циничный взгляд медиков на больных поразил его и очень заинтересовал. "И он захотел написать о врачах книгу. Но это было желание здорового человека. Позже пришлось столкнуться с бедой, которая стоит на втором месте. Но тем не менее, несмотря на сюжет, книга очень оптимистичная. Наполнена стихами В.Солоухина", - пишет одна из читательниц.

Заметим, что повесть "Приговор" вызвала живой отклик среди читателей. На встречу в Большом зале Центрального дома литераторов по ее поводу пришло столько людей, что сидеть смогли далеко не все. Вот как описывает эту встречу Т. Толчанова:

"Ведущий встречи успокаивал сидящих. "Товарищи, мы сегодня обсуждаем не состояние здоровья писателя. Мы собрались поговорить о повести "Приговор".

Едва была произнесена эта фраза, как на сцену выбежал человек преклонного возраста, небольшого роста и буквально набросился на автора: "Повесть, Вы говорите "повесть". Да это - клевета, это - антисоветчина (я записала его выступление и пишу почти достоверно). А автор - аморальный тип.

Ведущий прерывает выступающего: "Простите, Вы назовите себя. Я должен объявить, кто выступает".

- Я - профессор института, всеми уважаемого института, который автор обозвал "Каширка". Спросите у сидящих врачей, меня все знают. И вот этого типа - он указал на сидящего в зале Владимира Алексеевича - все запомните. Он оскорбляет в своей повести всех врачей. Он называет нас обманщиками и лгунами. Он обвиняет, что мы не говорим больным правды. Так вот, я скажу ему и всем сидящим всю правду, что он из себя представляет. Я узнал, он имеет жену и двух дочерей, а в своей повести он с любовницей развлекается на море. Он развратник, а не советский человек. (В зале шум). Да, развратник. Я предлагаю здесь, сегодня поставить вопрос перед правительством - вынести решение (в зале шум усиливается) - выгнать, - буквально выкрикнул оратор, - такого писателя из страны".

- Что он пишет! - кричит выступающий, стараясь заглушить уже бушевавшие голоса сидящих в зале. Он пишет, что ему жаль покинуть любовницу, вино и блаженство, а не Родину, которая его вырастила и выучила! (зал негодует).

Я смотрела, не отрывая глаз от автора повести. Он также сидел с закрытыми глазами и лишь изредка бросал взгляд на выступающего.

- Взгляните на него, - оратор опять показывает рукой в сторону Солоухина. - Сидит, будто его это не касается, - уже кричит профессор. - Вон его, вон его из страны!"

- Долой со сцены, - раздается чей-то громкий голос, его подхватывают еще несколько голосов: "Долой со сцены". И несколько человек из зала мгновенно вбегают на сцену, подхватывают профессора под руки и уносят со сцены. В зале шум, смех, выкрики.

Ведущий в растерянности.

На сцене один за другим появляются писатели. Они успокаивают сидящих в зале, сообщая, что повесть - художественное произведение и автор имеет право придумывать сюжет, может написать от собственного имени, может выдумывать героев, их страдания, их мысли. Надо уметь разбираться в сюжетной правде и вымысле. А если автор написал, что ему жаль расстаться с возлюбленной - что тут плохого, аморального.

Несколько выступлений было в защиту автора, но голос из зала: почему автор онкологический институт назвал "Каширкой"?

Ведущий: "Мне кажется, надо попросить на сцену Владимира Алексеевича и пусть он нам все пояснит".

Автор медленно направился на сцену. Он отыскал в зале академика Блохина, поклоном головы поприветствовал его.

- Уважаемый Николай Николаевич, Вы сетуете, что я не обратился к Вам за помощью. Да вот так, не обратился, и не сожалею об этом. Если бы я обратился, не увидел бы того, что написал в повести, не пережил бы, что пришлось пережить.

Я всю жизнь пытался писать со всей откровенностью и в этой повести пишу всю правду. Может, Вы сделаете вывод и другим не придется испытать, что испытал я. А в чем читатель может меня обвинить - сырая повесть, недоработанная. Отдал в журнал, боялся, что при моей жизни не напечатают - так и все люди не узнают правды. Поспешил, не думал, что буду вот так стоять на сцене и выслушивать, что обо мне говорят. Вот так.

Он хотел уже уходить, но остановился: "А "Каширкой" Ваш институт называют все больные - вот и я так назвал"".

В восьмидесятые опубликованы художественно-публицистические очерки "Письма из Русского музея", которые Солоухин начинает с истории вопроса: он раскрывает причины, побудившие его изложить его в жанре публицистических очерков, близких по манере изложения к эпистолярному жанру, описывает место действия - Русский музей - и подробно останавливается на истории создания Михайловского дворца.

"История искусства, преподнесенная читателю в такой непринужденной форме, как письма, становится ясной и понятной массовому читателю. "Письма из Русского музея" имеют односторонний характер, - считает та же Е. Федосова, - По мнению писателя, письмо позволяет "сесть в раздумчивости и некоторое время никуда не спешить, не суетиться душой"

В "Письмах из Русского музея", по словам Е. Федосовой, Солоухин использует внешнее и внутреннее временные пространства. Так, внешнее временное пространство представлено событиями из жизни писателя: посещением музея, выставок, поездками за границу. Это пространство строится на автобиографических фактах и размышлениях автора и потому имеет ярко выраженный субъективный характер. Внутреннее временное пространство содержательнее внешнего и строится на основе реальных и вымышленных биографических фактов выдающихся русских художников, описания произведений искусства.

Любопытно, что акцентирование внимания читателей на сознании рассказчика и других действующих лиц произведения позволило Солоухину сжать время действия и обратиться к исторической памяти персонажей как части единого пространства русской национальной культуры. Такое обозначение временных координат литературной действительности является характерной чертой публицистических очерков В.А.Солоухина.

Также любопытно, что в отличие от известного филолога XIX века Ф.И.Буслаева Солоухин подчеркивает самобытность древнерусского христианского искусства и выделяет его характерные особенности: "Жесткая, суровая, аскетическая манера письма постепенно смягчалась и, можно сказать, очеловечивалась русскими мастерами. Вместо сухого канона и догмы появилось живое чувство непосредственности, первородство восприятия, радость открытия, торжество умения" ( цит. по: Е. Федосова, 70 ). Такие же мысли о постепенном приобретении иконописью национальных черт встречаются в

теоретических трудах философа Евгения Трубецкого и художника прошлого века Николая Рериха ( наблюдение Е. Федосовой ).

"Произведение "Черные доски (Записки начинающего коллекционера)" состоит из пятнадцати писем, посвященных теме древнерусской живописи.

Письма объединены не только темой, но и лирическим "я" писателя, глубоко и полно отразившего свою гражданскую позицию по отношению к памятникам древнерусской живописи. В.А.Солоухин находит яркие, точные формулировки для определения идейного содержания, технологии, мастерства, композиционного и цветового решения в иконах. Письма в "Черных досках" представлены небольшими эпизодами из жизни писателя, связанными с приобретением писателем икон для своей частной коллекции, философскими рассуждениями о красоте икон, мастерстве

различных иконописцев и выдержками из литературных и исторических источников" ( Е. Федосова, 101 ).

"Прекрасная книга "Чёрные доски". Она посвящена иконам и разрушенным храмам. Прочитав эту книгу, вы будете разбираться в иконах Спаса, Богородицы, Николая Чудотворца - тех самых, которые должны быть в каждом православном доме", - пишет Валерий Энговатов

В повести "Черные доски" имеется даже описание "компрессорного" и "тампонного" реставрационных методов , которое свидетельствует, по мнению Е. Федосовой, о широком кругозоре В.А.Солоухина в области иконописи и дает возможность читателю осознать актуальность поставленной перед ним "проблемы" сохранения произведений искусства Древней Руси.

"Компрессорный" метод таков: фланель с ровно обрезанными краями окунается в растворитель и плотно накладывается на необходимый участок иконы, держится под прессом пять-пятнадцать минут, в результате чего олифа разрыхляется и из-под черноты показываются яркие краски иконы. "Тампонный" метод более длителен по времени и более кропотлив: одно и то же место на иконе смачивается при помощи ватного тампона нашатырным спиртом, а затем слой убирается при помощи того же тампона или скальпеля.

По словам Е. Федосовой, Солоухин отмечает позитивные и негативные стороны каждого из методов. "Компрессорный" метод позволяет быстро и аккуратно выполнить реставрационные работы

Солоухин отмечает в иконографии наличие сложных иконографических богородичных композиций, связанных с церковным песнопением. "Эти сюжеты, - пишет автор, - имеют символический характер, воплощают в красках и линиях какое-нибудь церковное песнопение, населены большим количеством действующих лиц и плохо поддаются словесному выражению" ( цит. по Е. Федосова, 114 ). Это высказывание, по мнению исследовательницы, свидетельствует об установлении писателем в живописи и музыке Древней Руси общих законов развития.

Пишет Солоухин об иконах Спаса, Богородицы, Николая Угодника. По мнению В.А.Солоухина, наиболее интересным сюжетом икон Николая Угодника является "Никола Можайский", так как в левой руке святой держит город, напоминающий скорее церковь, а в правой - поднятый меч, "Это должно символизировать, - пишет автор, - что святой взял под свое покровительство, под свою защиту русскую церковь, русский город". "Как видим, при рассмотрении эстетической стороны вопроса В.А.Солоухин акцентирует внимание на религиозной символике иконы, что свидетельствует об интересе писателя к столкновению

словесного и иконографического семиозиса в рамках общего исследования", - пишет Е. Федосова.

Четвертым по распространенности сюжетом по классификации Солоухина является изображение Ильи Пророка. Солоухин описывает две разновидности этого сюжета: "Илья в пустыне" и "Огненное вознесение Ильи". Е. Федосова отмечает, что почитался Илья как великий, владеющий пророческим даром обличитель язычества, как пустынник-отшельник. Идущий благодаря его молитвам дождь и нисходящий с неба огонь был связан в сознании верующих с образом Ильи. Е. Федосова считает, что эти земледельческие мотивы почитания Ильи объясняют частое обращение к нему древнерусских писателей и живописцев. "Солоухин уделял основное внимание композиционному анализу иконографического сюжета.. Наиболее желанной иконой для Владимира Солоухина, по его собственному признанию, является икона "Чудо Георгия со змеем"".

Солоухин отмечает яркие детали в изображении святого на иконе: "...откуда ни возьмись появился юноша на белом коне, в развевающемся красном плаще и копьем поразил чудовище прямо в пасть, и совершилось возмездие, и освободилась царевна". По словам Е.Федосовой, писатель отмечает варианты изображения Георгия Победоносца, также проводит параллель между изображением Георгия Победоносца в Древней Руси и Дмитрия Солунского в Болгарии.

Писатель рассматривает и праздничные иконы, например, обозначен тот факт, что эти иконы помещены на иконостасе и по церковным канонам их количество строго ограничено - их двенадцать. Солоухин рассматривает литературную сторону сюжета икон "Благовещение", "Рождество", "Успение", "Крещение", "Сретение", "Воскресение", "Вход в Иерусалим", "Преображение" и "Покров".

Автор пишет об иконах "Казанская Божья матерь", "Спас в силах", "Владимирская Божья матерь", "Покров", приобретенных им для своей коллекции. Икона "Казанская Божья матерь" натолкнула Солоухина на мысль об изображении женских ликов на иконах.

По словам Е. Федосовой, интересы писателя направлены либо на выявление национального своеобразия русского искусства, либо на его реабилитацию (если речь идет об историко-культурных явлениях, недостаточно, по мнению В.А.Солоухина, освещенных в истории искусства).

"В.А.Солоухину представляется не оцененной по достоинству древнерусская живопись XII-XVII веков. Произведения "Письма из Русского музея" и "Черные доски", посвященные теме иконописи, своей внутренней задачей имеют возвеличивание древнерусской живописи как одного из наиболее ярких видов искусства" ( Е. Федосова, 169 ).

В.А.Солоухин акцентирует внимание читателей на фоне, композиции, колорите иконы и приходит к выводу о содержательной стороне иконописания: "Композиция и колорит, тон и линия плюс нечто большее, что должно быть растворено, что присутствует во всяком истинном произведении искусства, - вот что составляет подлинную прелесть русской древней иконы, ее обаяние, ее чарующую красоту".

Любопытно, что силы тьмы не выносят прикосновения к чудотворной иконе, как бы отступают перед нею. То есть красота для Солоухина - это не внешняя оболочка, не искусственно созданная картина, это явление внутреннего порядка! В красоте чувствуется некая гармония или некая сила, способная воздействовать на зрителя.

Особенно ценность красоты ощущается человеком, когда он сталкивается с теми или иными проявлениями некрасивого, безобразного, аморального в мире и в поведении другого.

Особенно ощущается она и творческими, талантливыми, одаренными людьми. Так, в творчестве Дмитрия Григорьевича Левицкого В.А.Солоухин отмечает поразительное чувство формы, пространственной глубины. Д.Г.Левицкий был создателем парадного портрета и великим мастером камерного портрета. "В отличие от зыбкости, недоговоренности, неуловимости рокотовских образов, характеристики Д.Г.Левицкого всегда конкретно-ясны, осязательны, но эта ясность и зримая полнота вещей не лишает образы большой поэтичности. Владимир Алексеевич Солоухин среди портретов Д.Г.Левицкого особо выделяет серию портретов воспитанниц Смольного института благородных девиц. Девочки самых разных возрастов изображены танцующими, музицирующими и просто позирующими. Портреты представляют собой единый художественный ансамбль, объединенный одним светлым чувством радости бытия и общим декоративным строем. В.А.Солоухин отмечает, что необходимо "вглядываться в эти лица, в эти позы, в эти глаза" ( Е. Федосова, 84 )

В творчестве Владимира Лукича Боровиковского Солоухин отмечает достоинства двух портретов художника - портрета Лопухиной и портрета "Старик, греющий руки у огня. Зима". Писатель отмечает, что "портрет Лопухиной не отнесешь к Рокотову". Ибо образ восемнадцатилетней Марии Ивановны Лопухиной "кажется напоенным тишиной и томностью" ( Е. Федосова, 84 ). Говоря о портретах Боровиковского, Солоухин особо выделяет один - "Старик, греющий руки у огня. Зима", находящийся в Третьяковской галерее. По его мнению, этот портрет - "робкая и, так сказать, чуть живая ласточка, зернышко, из которого вырастает ученик Боровиковского - Венецианов".

Солоухин называет и картины раннего периода творчества Нестерова - "Задавили", "Домашний арест", "Знаток" - и обозревает литературную сторону картин.

По словам Е. Федосовой, Солоухин отмечает национальные черты, присущие женщинам начала прошлого века и отображенные в портрете дочери художника. "В красоте лица, - пишет автор, - в нервной выразительности рук, в стройности и хрупкости ее силуэта - во всем облике "Девушки в амазонке" проступает душевный уклад, жизненный строй, свойственный девушкам из русской образованной среды начала нового века" .. художественный вымысел проявляется в домысливании автором душевных склонностей изображенной на картине героине. "Эта "Девушка в амазонке", - отмечает В.А.Солоухин в "Письмах из Русского музея", - могла не быть дочерью Нестерова, но она любила его картины, она читала Блока, она слушала Скрябина, она смотрела Айседору Дункан точно так же, как "Смолянки" Левицкого читали тайком Вольтера, слушали "Тайный брак", играли на арфе и танцевали бальные пасторали"[

Писатель отметил то, что Васнецов часто обращался к фольклорным образам. Но тема Древней Руси будто бы открыта художником не сразу: сначала были попытки

"разработать" различные сюжеты бытового жанра. "Затем - неожиданное открытие русской сказки и русского эпоса. В былине и сказке, как бы аккумулирующих народную мудрость, В.М.Васнецов находит позитивное начало" ( Е. Федосова ). Картина "Витязь на распутье" хранится в Русском музее, и, по мнению В.Солоухина, "то ли степь дорога нам, как сон, что мы снова дети или снова летаем, то ли сказка здесь накрепко переплелась с реальной историей народа. "Кажется, он существовал всегда, как сама степь, как Киев, как Волга, как Россия, как исторические были и сказки о ней"

Полно Солоухин рассматривает судьбу таланта Василия Ивановича Сурикова, чья историческая живопись, по словам Е. Федосовой, непосредственно отмечена героическим "трагизмом". В.А.Солоухин вынес из биографии художника наиболее яркие факты: интересы родителей; роль учителя, Николая Васильевича Гребнева, в открытии таланта у провинциального мальчика; званый обед у губернатора П.Н.Замятина, на котором собираются деньги для подающего надежды Сурикова, чтобы отправить его в Петербургскую Академию художеств; и, наконец, гибель любимой жены. "Необходимо подчеркнуть, что события из жизни В.И.Сурикова хронологически делятся на две группы: детство-юность и зрелые годы, причем первая группа по перечисленным фактам намного больше второй", - замечает Е. Федосова.

Размышляя об особенностях таланта Сурикова, Солоухин признает: " .. умеем воевать, врезаясь клином в кучумовские орды либо преодолевая заснеженные Альпы; умеем бунтовать (вскинутые боярыней два перста); умеем атаманствовать (летящая, как на крыльях, ладья атамана Разина); но умеем и веселиться". По художественным деталям Е. Федосова определяет, что Солоухин говорил о следующих картинах Сурикова: "Утро стрелецкой казни", "Покорение Сибири Ермаком", "Переход Суворова через Альпы", "Боярыня Морозова" и "Степан Разин". Солоухин отметил сферы народной жизни, отображенные художником в его знаменитых полотнах, и художественные детали, подчеркивающие это.

Речь идет и о картине Поленова "Христос и грешница", которая была написана художником в 1886-1887 годах и показана на Передвижной выставке. Интересно то, что Александр III, осматривавший выставку до ее открытия, приобрел картину для своей коллекции, чем развеял все сомнения цензора Никитина относительно изображения Христа. Но все же первоначальное название "Кто из вас без греха?" было запрещено цензурой.

"На картине Христос с группой учеников сидит под раскидистым деревом. Разъяренная толпа ведет молодую грешницу и спрашивает Христа, следует ли ее побить камнями. Сюжет взят из Евангелия от Иоанна.

Владимир Алексеевич Солоухин в основу рассуждений положил идею картины и на основе этого "проанализировал" особенности изображения главных действующих лиц картины: Христа и грешницы, - пишет Е. Федосова, - Солоухин увидел в изображенной В.Д.Поленовым толпе торжество мрачных сил, стремящихся жить по древним законам, задушить все живое. Противопоставлен же этим образам спокойный облик Христа".

Внимание Солоухина привлекла и картина Ге "Голгофа", написанная художником в 1893 году. Солоухин, по словам Е. Федосовой, отметил новаторские черты в трактовке темы Христа в живописи Н.Н.Ге. По мнению писателя, художник смог с потрясающей достоверностью передать муки Христа. Для большей правдивости В.А.Солоухин описывает саму казнь: человек прибивался гвоздями к кресту, крест выставлялся на жаркое место.

"Ге по-новому решаются художественные задачи: используя резкие световые и цветовые контрасты, Н.Н.Ге добивается повышенной эмоциональности и экспрессии".

Еще одна картина Ге - "Тайная вечеря", на которой изображен среди апостолов Иуда..

Солоухин считает, что Иуда ушел с тайной вечери не ради тридцати серебряников, а принципиально. Таким образом, Владимир Солоухин приходит к выводу о столкновении двух идеологических школ: "Видя, что учение идеалиста-учителя принесет и будет приносить окружающим, народу, если хотите, страдания и страдания, ученик уходит, чтобы выдать учителя и тем самым пресечь в корне надвигающееся, с его точки зрения, зло"

Творческие изыскания современных художников - модернистов Солоухин, напротив, развенчивает. Он занимает такую позицию в данном вопросе: "Хотелось, чтобы те, кто создает теперь картины в течение одного дня или даже нескольких минут при помощи резания барана, езды по холсту на велосипеде, приклеивания к холсту жженых тряпок и обрезков жести, хотелось чтобы эти художники не забывали, что в понятии "новое искусство" все-таки два слова, а не одно. Есть тут слово "новое", но есть и "искусство".

Солоухин отмечает, что модернистские приемы позволяют быстро создать картину, но вот вопрос: можно ли назвать эту картину произведением искусства?

В частности, ключ к пониманию живописи Малевича, по мнению Солоухина, - стихотворение самого К.С. Малевича:

Улэ Эле Оне Кон Си Ан

Онон Кори Ра Коасамби Моена Леж

Санбо Оратр Тулож Коалиби Блесторе

Тиво Орене Алиж.

Солоухин считает, что набор звуков, данный художником в стихотворении, лишен смысла. Иного мнения придерживается сам К.С.Малевич. "Самое высшее, - пишет он в своей статье, - считаю моменты служения духа и поэта, говор без слов, когда через рот бегут безумные слова, безумные ни умом, ни разумом непостигаемы" ( ?? - И.П. ). Солоухин ставит знак равенства между живописью и поэзией Малевича. И оба этих явления не соответствуют задачам искусство, которое, по мнению Солоухина, призвано формировать у человека эстетические чувства, а на их основе - нравственную позицию по отношению к памятникам культуры.

Писатель отмечал, что "живопись нужно видеть, так же как радугу или звезды на небе".

Икона Рублева, по мнению писателя, выдающееся произведение по глубине психологической характеристики и мастерству изображения, так как икона - это прежде всего предмет молитвы, "символически понятое время, в котором есть выражение вечного порядка вещей"."У Рублева на столе стоит одна- единственная чаша на троих. Она своеобразный эпицентр всей музыкальной

стройной композиции, она еще резче подчеркивает основной мотив - единение, нерасторжимое единство, безпредельную гармонию" ( Солоухин, цит. по Е. Федосова ). При композиционной схожести с рублевской "Троицей" "Троица" же С.Ушакова, как замечает Е. Федосова, не имеет уже ничего общего с ней в главном - в иконе нет одухотворенности образов Андрея Рублева. В связи с этим В.А.Солоухин говорит, что вместо одной чаши у Симона Ушакова изображено одиннадцать различных предметов, что более реалистично, но совершенно не выразительно.

"Эстетическая концепция В.А.Солоухина основывается на понимании красоты древнерусской иконы. Для более полного отражения сущности древнерусского искусства писатель использует мотив движения: от чувственного восприятия -- к логическому осмыслению, от изобразительной четкости - к мыслительному обобщению, от мастерства изображения - к способу выражения видения мира древнерусского иконописца. Неожиданное открытие В.А. Солоухиным красоты религиозной живописи стало основой коллекционирования писателем икон" ( Е. Федосова, 102 ).

Солоухин был обладателем замечательной коллекции икон. Это зафиксировано в книге "История открытия и изучения русской средневековой живописи" искусствоведом второй половины прошлого века Г.И.Вздорновым, занимающимся вопросами иконописания.

Первая икона, открывшая коллекцию писателя, связана с родным селом Алепино. У соседа, дяди Никиты, Солоухин увидел черную, как уголь, иконную доску, на которой "сквозь черноту, сквозь олифу, спекшуюся рубцами, сквозь копоть и грязь проглядывали темно-вишневые одежды святого, изображенного в рост", тонкие золотые узоры на одежде, корона и кадило. Подарок соседа, по словам Е. Федосовой, стал решающим в жизни писателя: он определил задачу, которую В.А.Солоухин поставил перед собой на всю жизнь, а именно: найти, спасти, сохранить произведения древнерусской живописи.

В "Черных досках" изображено немало разрушенных храмов, поруганных икон, из которых "ящики для картошки сколачивали" гвоздями ..

Так, в маленькой церкви-складе рассыпан овес, по которому ходит "женщина с суровым лицом", а окно заколочено иконой. В доме избача (он занимается "клубными делами") вместо иконы в "золоченную иконную раму был вставлен плакат "Счастливое материнство" -- розовощекая женщина с мальчиком-карапузом на руках..

При этом, по словам Л. Дорофеевой, главным предметом изображения в книге "Черные доски" является русская история прошлого века и духовное состояние общества. Икона рассматривается в связи с русской историей, прошлой и современной, ее сюжетная функция -- вернуть сознание соотечественника в жизнь Предания.

"Ее внешний сюжет организован идеей собирания и образом собирателя, выстраивается в хронологической линейной перспективе, содержит большой конкретно-исторический, эстетический и психологический материал. А внутренний сюжет располагается в движении внутрь и к обрете-нию себя в духовном пространстве, где -- Христос, Богоматерь, святые, мир Горний, который выразил себя в формах красоты -- храмах, колокольнях, иконах, книгах и пр. В этом контексте икона прочитывается уже в своем изначальном смысле".

Перед нами постепенно вырисовывается образ писателя - собирателя икон ( коим Солоухин и был на самом деле ).

По словам Е. Федосовой, посетив села Владимирской области (Горямино, Пречистую Гору, Черкутино), писатель столкнулся со многими случаями вандализма по отношению к памятникам древнерусского искусства в годы советской власти.

Солоухин говорит о трех способах уничтожения древнерусской живописи: иконы рубили или сжигали, пускали по воде или поверх старой живописи писали новую. Третий способ являлся своеобразной консервацией древней красоты, благодаря которой икона была сохранена.

Солоухин представляет четыре типа людей, по-разному относящихся к иконе. Вот эти категории, о которых пишет Е. Федосова.

Первая категория - богомолки и богомольцы, для которых икона является святыней.

Вторая категория представлена иконоборцами, атеистически настроенными людьми, считающими, что икона - зло, которое необходимо истребить.

Самой многочисленной является третья категория людей, которые "никогда не задумывались ни над религиозной, ни над художественной, ни над исторической сущностью иконы". Это тот тип людей, которых необходимо просвещать, так как они меняют отношение к иконе, узнав ее истинную ценность.

К четвертой категории относятся коллекционеры, хорошо разбирающиеся в вопросах древнерусской живописи. Именно к четвертой категории причисляет себя Владимир Алексеевич Солоухин.

О иконах как о предмете коллекционирования со стороны Солоухина говорит и А. Кузнецов, вспоминая:

"Когда я оставил альпинизм как профессию, мы стали видеться, нас объединяла любовь к старине, к иконам, финифти, мелкой пластике. Мне от деда остались старые книги, Солоухин многие из них пересмотрел. Однажды я со своими студентами вывез из разрушаемой церкви несколько больших храмовых икон. Иначе они бы погибли. Поставил их в институте в каморке под лестницей и забыл про них. Года через два вспомнил и говорю Солоухину:

-- Володя, у меня в институте давно уже стоят черные совсем доски. Не хочешь взглянуть?

-- Давай поглядим.

Приехал он на своем "козле" и забрал их, а я поехал домой. Через несколько часов звонит:

-- Саша, приезжай немедленно.

-- А что такое?

-- Увидишь.

Приехал, смотрю, иконы эти разложены по столам и над ними колдуют два реставратора.

-- Деисус семнадцатого века,-- говорит мне Володя. -- Это твои вещи. Решай, что будешь делать.

-- Что мне решать,-- отвечаю,-- в моей "хрущевской" квартире места для них нет. Дарю их тебе.

Деисус, прекрасно отреставрированный, сделался гордостью его коллекции, он висит в гостиной.

Приходилось слышать, будто Владимир Солоухин скуповат, что он, мол, этакий деревенский кулачок, готовый обманывать бедных старушек, собирая иконы. Что ж, люди всегда судят о других по себе, и тот, кто видел в собирании икон Солоухиным что-то нечистоплотное, прежде всего сам нечист душой. Я не знал случая, чтобы он что-то продал или кого-то обманул. Поменял -- да, дело коллекционерское".

Солоухин чтит веру русского народа, и записывает подробно свидетельства о русских

иконах:

" - А не было ли у вас в церкви какой-нибудь особенной иконы, такой, чтобы все знали, очень древней или очень красивой?

- Как это не было, - возмутились женщины-собеседницы. - Галицкая Божья Матерь. Чудотворная.

- Откуда она взялась?

- Никто не знает. Явилась. Когда была холера, людей косило косой. Мы, конечно, не помним, старики рассказывали. И вот на церковном чердаке явилась эта икона. Церковный чердак у нас темницей зовется. Как она попала в темницу и сколько времени там стояла, неведомо, но явилась как раз в холеру".

Чудеса! Солоухин не тольк записывает истории, связанные с иконами, но и собирает сами иконы.

В одной из полуразрушенных церквей он обнаруживает, что уцелел только самый верхний рядок иконостаса - деисусный чин. "Потому и уцелел, что добраться до него было невозможно. Кто-нибудь и долез бы, докарабкался бы по резным золоченым перекладинам, но ведь мало добраться, нужно там, наверху, работать, отдирать планки, вынимать иконы из гнезд, и все это пришлось бы делать одной рукой, в неудобном положении, рискуя сорваться и полететь вниз. Кроме простого желания утащить что-нибудь из церкви хотя бы и на растопку, тут нужен был энтузиазм, фанатизм собирателя, азарт охотника, для которого не существует преград.

Не помню, как мне удалось вскарабкаться под купол церкви. Пересохший голубиный помет сыпался на меня, застревал в волосах, попадал в глаза. Резные позолоченные завитушки отрывались, когда я пытался ухватиться за них руками или опереться на них ногой. Зато планки, которые нужно было оторвать, чтобы освободить иконы, не хотели поддаваться. С невероятным трудом, в полувисячем положении, с онемевшей левой рукой, которой я держался, чтобы не упасть, мне удалось освободить из гнезда одну икону".

Солоухин рассказывает о видах икон. О иконе Божьей матери. О иконах Входа в Иерусалим. Об иконах Спасителя. О иконах с Николаем Угодником.

Об изображениях Ильи Пророка, которые встречаются в двух видах: "Илья в пустыне" и "Огненное вознесение Ильи". Об иконах Георгия Победоносца.

И еще есть иконы Благовещения, Сретения, Рождества, Успения и Воскресения ..

"В середине иконостаса, вернее сказать, в середине его нижнего ряда располагаются Царские врата, Остальной нижний ряд занимают большие, разные по сюжетам иконы, среди которых обязательно должна помещаться так называемая храмовая икона.

Над нижним рядом икон располагается небольшой невысокий рядок праздничного чина. Эти иконы всегда нарядны и мажорны. Мы теперь знаем, что в этом ряду могут быть сюжеты: "Успенье", "Рождество", "Сретенье"..

Над узким поясом праздничного чина возвышается деисусный чин, так, чтобы Спас находился точно над Царскими вратами, а предстоящие справа и слева занимали весь ярус иконостаса".

По словам Е. Федосовой, произведения писателя восьмидесятых годов отличаются масштабностью историко-философского фона. Использование фольклорно-

этнографического, историко-бытового материала, богатство ассоциативного (звукового, живописного ) мышления позволяют писателю рассмотреть вопросы восстановления и реконструкции памятников культуры.

Композиционное построение очерков "Время собирать камни" и "Продолжение времени (Письма из разных мест)" отличается большей свободой, нежели очерки шестидесятых годов. "Письма могут выступать как отдельно, так и комплексно. Организующим началом произведений выступает автор. События даны в восприятии автора, взгляд

которого выходит за пределы собственного "я" и последовательно обогащает представление человека о русской и мировой культуре. Участники событий играют косвенную роль в произведениях, поскольку показывают необходимость решения стоящих перед обществом культурно-исторических проблем .. хронология очерков представлена событиями из жизни писателя".

Характерной особенностью произведений Владимира Алексеевича Солоухина шестидесятых - восьмидесятых годов при всем этом является историзм. Писатель якобы стремится осмыслить явления искусства в общем историко-культурном контексте, показав, как произведение искусства или творчество художника в целом выражает свое время.

Традиционный для Солоухина вопрос "уважения к преданию" стал основой книг "Время собирать камни" (1980) и "Продолжение времени (Письма из разных мест)" (1988).

Любопытно, что писатель определил цель написания второго произведения, перефразируя библейскую фразу: "Все, что разбросано, приходится собирать".

В книге "Продолжение времени (Письма из разных мест)" Владимир Солоухин, по словам Е. Федосовой, приходит к мысли о необходимости современного человека занимать активную позицию по отношению к памятникам искусства, в результате чего памятники культуры и нематериальные (предания, литературные источники, непосредственно само отношение человека к произведениям искусства) феномены культуры "вкупе составляют .. компонент дальнейшего развития общества".

Одним из первых писатель выступает с призывом восстановить монастырь Оптиной пустыни, Храм Христа Спасителя в Москве ( позже он становится председателем общественного фонда восстановления храма).

В девяностые Солоухин возглавил работу Фонда Храма Христа Спасителя, собрав под своим началом множество интересных людей - реставраторов, общественных деятелей и представителей духовенства.

В девяностые годы Солоухин готовит ряд публицистических работ, касающихся истории страны. Так, опубликованы книги "При свете дня" (1992) - о В.И. Ленине, которого писатель считает разрушителем богатого, просвещенного и потенциально могучего государства, "Соленое озеро" (1994) - о А.П. Гайдаре.

В документально-публицистической книге "При свете дня", 1992, - он "развенчивает" культ В.И.Ленина. Затем следует "Соленое озеро", 1994, - художественно-публицистическое расследование подавления восстания в Хакасии, и "развенчание" Аркадия Гайдара. В автобиографическом публицистическом романе "Последняя ступень (Исповедь нашего современника)" 1995, Солоухин рассматривает события, произошедшие в России в начале двадцатого века и современные ему политические процессы.

Писатель здесь ищет ответ на вопрос "Что случилось с процветающей страной на рубеже двух веков, откуда пошло зло, потрясшее не только великую Россию, но и весь мир?"

В мемуарной книге "Чаша", 1997, писатель, по словам критиков, рассказывает о драматических судьбах послереволюционной русской эмиграции, ее миссии в истории русской культуры и своих встречах с русским зарубежьем.

В девяностые годы Солоухин не уехал из России, хотя, как замечает О. Дворникова, недовольные его высказываниями и поступками были, да и возможность эмигрировать была, но он остался, а вот писать приходилось, что называется "в стол".

Сейчас эти произведения опубликованы.

"Судьба даровала мне знакомство с Владимиром Алексеевичем в 1990-ом году, - вспоминает Инна Симонова, - Он предложил мне, в то время редактору исторической редакции издательства "Молодая гвардия", только что законченную им документальную повесть о представителях славного в истории России рода князей Волынских: Дмитрии Михайловиче Боброк-Волынце - воеводе Дмитрия Донского, герое Куликовской битвы, и Артемии Петровиче Волынском - сподвижнике Петра I и кабинет-министре императрицы Анны Иоанновны".

Затем последовал очерк для сборника "Встречи с историей" - о Борисе Коверде, юноше-белоэмигранте, ранившем в июне 1927 года в Варшаве полпреда Советского союза в Польше Петра Войкова. "Почти за десять лет до этого Войков, будучи комиссаром снабжения Уральского Совета в Екатеринбурге, участвовал в убийстве Николая II и его семьи. Солоухин был знаком с дочерью Коверды и считал ее отца героем, совершившим акт заслуженного возмездия. Он не раз говорил, что мечтает о том времени, когда станцию метро "Войковская", недалеко от которой я в то время жила, переименуют в "Ковердинскую"".

В это время редко кто брал интервью у Солоухина. Об одном из таких интервью - встрече с писателем - рассказывает Лидия Сычева - в таких красках:

" - Владимир Алексеевич? - не вполне веря услышанному, удивилась я.

- Он самый, - охотно подтвердил Солоухин своим знаменитым владимирским говорком.

Я сообразила, что надо брать быка за рога, ковать железо, пока горячо, договариваться немедленно. "Старик может быть глуховатым", - мелькнуло у меня в голове и я усилила громкость:

- Мы, сотрудники журнала "Глобус", Ольга Брянцева и Виталий Канавкин, просим Вас дать для нашего издания интервью!

- Орать-то не надо, - степенно заметил Солоухин, и в такой же раздумчивой манере назначил нам место, день и час.

- Владимир! Алексеевич! Это! Мы! Журналисты! Пришли!

- Здравствуйте, - основательно сказал писатель.

- Здрасте, - растерянно сказала я и наконец-то закрыла рот.

Жалость сжала мне сердце: нас ждали. К нам готовились, для нас принарядились. По давноненадеванной сорочке шли складки, образовавшиеся от долгого хранения. Брюки были высоко поддернуты - гораздо выше талии - отчего писатель казался ниже ростом.

Сопровождаемые Виталиной болтовней, мы поднялись на второй этаж, в кабинет. У журнального столика горела настольная лампа

- А жена ваша где? - поинтересовалась я.

- Старуха-то? Она в городе сидит, сторожит квартиру. Решетки на окна поставила, добра много...

"Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!" Я вонзила вилку в тарелку с соленостями, насмелилась и спросила, сбиваясь:

- Владимир Алексеевич! Все ваши книги вам равны, они хорошие; но вам никогда не хотелось себя превозмочь, из себя выйти, ну вроде как впереди лошади бежать, впереди саней, на которых вы едете!

- Конечно мои книги мне равны, - не понял писатель, - а как же, так всегда и есть, - я покаянно свесила голову и замолчала".

По словам жены писателя, Солоухин очень любил дом и очень радовался, что дождался двух внуков и трех правнуков. В девяностые годы Солоухина, по словам Игоря Панина, этого чудаковатого человека, внешностью и повадками напоминавшего обычного председателя колхоза, но никак не писателя, собиравшего иконы и старинные предметы домашней утвари, колокольчики и дудочки, с нарочитым оканьем и массивным перстнем в виде головы Николая Второго, побаивались и недолюбливали.

Но именно в девяностые глава Российского Императорского дома вдовствующая Великая княгиня Мария Владимировна за труды на благо Отечества пожаловала Солоухину дворянство. В это время Солоухин проникся идеей самодержавия, монархии, вокруг которой, и это верно, концентрируется национальное самосознание народа.

В девяностые писатель потерял в результате реформ, как и большая часть населения страны, все свои деньги, боролся с болезнями.

В девяностые годы Солоухин, кроме того, очень переживал ограбление дома в Алепине. Украдены ведь не только иконы, утащены и старинные церковные книги, которые он собирал с такой любовью.

"Заработанные им за всю жизнь деньги враз пропали в сберкассе государства, обесценились более чем в тысячу раз, и жить стало не на что. Перед последним отъездом в больницу он позвал жену и дочерей и сказал, что, коли будет совсем трудно, он разрешает продать три иконы. Показал какие. Но Роза Лаврентьевна сказала мне, что ничего из дома не уйдет, ничего она не собирается продавать".

В девяностые Солоухину довелось стать свидетелем развала многонациональной державы, "сплочению которой он служил десятилетиями - в том числе как переводчик и популяризатор "братских советских литератур"" ( И. Симонова ). В последние годы писатель был очень одинок. "Говорил, что у него нет стимула и интереса жить. Почти все друзья, с кем он был по-настоящему счастлив - Александр Яшин, Федор Абрамов, Василий Федоров, - ушли в мир иной".

Как замечает Дм. Соколов, "ушли в мир иной практически все, кто был Солоухину по-настоящему дорог. Невзирая на это, писатель продолжал творить и работать.. деятельность литератора заставила многих усомниться в правильности поставленного врачами диагноза, но, к сожалению, этим надеждам было не суждено оправдаться".

"Последняя наша встреча была в Крещенье, в доме общих друзей, - вспоминает И. Симонова, - За два часа до этого Владимир Алексеевич успел побывать на балу в Дворянском собрании. ("Говорят, нельзя в одной руке удержать два арбуза, - а у меня получилось!", - немного вымученно пошутил он). Отмахиваясь от доводов, что производство в высшее сословие может быть даровано лишь Царем, Божьим Помазанником, он, крестьянский сын, по-детски обезоруживающе радовался полученному накануне от Великой Княгини Леониды Георгиевны титулу потомственного дворянина.

Друзья время от времени сообщали, что видели Солоухина то на праздновании 120-летия газеты "Московский железнодорожник", то на персональной выставке в Славянском центре фотохудожника Заболоцкого - оформителя многих его книг. Эти вести внушали надежду".

В последние годы Солоухин, по словам А. Кузнецова, "заметно сдавал".

Писатель приехал к нему в Переделкино. Наш герой "разрыхлел как-то, какой-то постоянный насморк к нему привязался. На стуле возле кровати пузырьки, пипетки, таблетки. У ног лежит собака, тоже старая и такая же добрая и толстая. О России он говорил спокойно, безстрастно".

"Он позвонил из больницы в старый корпус Переделкина 14 марта 1997 года, а я оказался в этот момент рядом с телефоном, - вспоминает А. Кузнецов.

- Саша, милый, это ты?

- А ты где, Володя, в больнице?

- Да.

- Как дела? Как ты себя чувствуешь?

- Ничего хорошего, Саша, милый, ничего хорошего. Вот хочу договориться с медсестрой Лизой. Лежу здесь один час под капельницей, а что делать остальные двадцать три часа? Хочу домой. Она может ставить мне капельницу и дома.

- Сейчас, Володя, я ее найду.

- А Семена Шуртакова там нет?

- Нет, его здесь нет.

- Куда он девался? Дома его тоже нет.

Семен Иванович был в это время, кажется, в Малеевке.

- Можешь подождать? Я сейчас позову Лизу?

- Давай.

С медсестрой Лизой он договорился, она согласилась ставить ему капельницу и передала трубку мне.

- Ты когда думаешь приехать в Переделкино? - спросил я.

- Вот договариваюсь.

- И тогда к тебе загляну.

- Да, Саша, милый, приходи. Хочу домой".

Это была одна из последних зафиксированных современниками бесед с писателем ...

Отпевали Владимира Алексеевича в храме Христа Спасителя. Богослужение совершалось по полному, Царскому чину, самим Патриархом и при стечении множества друзей и поклонников. Что интересно, так это то, что депутация, равно как и венки от "демократических" властей, отсутствовали.

"Помню, когда отпевали Владимира Алексеевича в храме Христа Спасителя, явился к концу службы Андрей Вознесенский. Оттолкнув меня, встал поближе .. и по окончании панихиды начал выступать. Телевизионщики бросились его снимать. Я вышел из храма, не мог на него смотреть. Ведь только что Солоухин опубликовал свою статью "Лонжюмо - сердце России", где писал: "А там в Лонжюмо, где (по Вознесенскому) билось сердце России .. " - вспоминает А. Кузнецов.

"И получив вот так по морде, Вознесенский тут как тут. По телевидению показали его, а не кого-нибудь из русских писателей".

Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, отдавая дань писателю, сказал, что Владимир Алексеевич был первым, кто обратил внимание общественности к своим историческим корням. Он не сказал "один из первых", а именно "первый", помянув добрым словом и "Письма из русского музея", и "Черные доски" и другие его произведения.

"Среди присутствующих на панихиде был А.И.Солженицын, - замечает С. Харламов, - он стоял в полуметре от меня, так вот после слов Патриарха о том, кто был первым в этом направлении (думаю, что первым Александр Исаевич считает прежде всего себя, дай Бог, если не так, ошибаюсь), Солженицын ушел, не дождавшись конца панихиды, меня это сильно смутило - уходить, когда Патриарх продолжал еще отпевать писателя, с кем он, Александр Исаевич, был хорошо знаком... "

История критики

Начиная с шестидесятых годов выходят несколько диссертаций, посвященных творчеству ( в основном прозе ) Солоухина. Среди них - исследования Неронской, Цветова, Ал. Георгиевского. Авторы этих исследований нередко полемизируют друг с другом.

Так, Ал. Георгиевский считает, что диссертация Г.А.Цветова не лишена ряда существенных недостатков. По мнению автора, исследователь по существу прошел мимо проблемы традиций и новаторства в творчестве Солоухина (она лишь помечена; исключение составляет упоминание об аксаковских традициях в этвдах о природе) и в разговоре об эволюции писателя не учел главного - философизации его прозы, его творческого мышления. Он акцентирует внимание на признанных критикой не самыми удачными рассказах ("Тары-бары (маленькие неумышленные мистификации)", "Бедствие с голубями", "Обед за границей", "Бутылка старого вина", "Трость" и некоторых других), считая этот тип рассказа "определяющим творческое лицо писателя" (с.196 дисс.) и относя его к "традиции устных повествований, стоящих у истока жанра вообще" (с.195 дисс.).

"Ничего не имею против такой трактовки указанных рассказов, равно как и подробнейшего (почти в полдиссертации) разбора столкновения, сплетения художественного и научного стилей в этюдах о природе Солоухина - "Траве" и "Третьей охоте"", - добавляет Ал. Георгиевский ( Ал. Георгиевский, 1984, 4 ).

Сам же Георгиевский характеризует лирическую прозу Владимира Солоухина как часть современного литературного процесса в соотношении с тенденциями развития современной лирической прозы, рассматривает малые жанры лирической прозы писателя - рассказ, очерк, миниатюру, лирико-публицистическую заметку, предпринимает попытку проанализировать лирическую прозу Вл.Солоухина не только в ее признанных образцах - лирических повестях "Владимирские проселки" и "Капля росы" (которые рассматриваются, в основном, лишь в соотношении с последующим творчеством писателя), но и привлекая такие рассказы Солоухина , как "Зимний день", "Девочка на урезе моря", "Ледяные вершины человечества", "Под одной крышей" и другие, которые ранее не были предметом изучения и определяются как написанные в русле развития тенденций, намеченных еще в первых повестях. Он выделяет проблему "человек в современном мире", а также говорит об истоках лирической прозы Солоухина.

После перестройки появляется диссертационное исследование Е. Федосовой. В нем Е. Федосова обозначает границы временных и пространственных плоскостей произведений В.А.Солоухина. Временные плоскости, различные по протяженности, по ее мнению, постоянно пересекаются. Так, пространственная плоскость художественно-публицистических очерков "Письма из Русского музея" - Русский музей, "Черные доски" - Владимирская область, где путешествует писатель с целью приобретения икон. А "условное" пространство -- мир древнерусской и русской культуры - единое для обоих художественно-публицистических очерков. Пространственные плоскости, реальная и

"условная", якобы находятся в тесном взаимодействии и позволяют отметить общие закономерности в развитии русского национального искусства.

Е. Федосова опирается на исследования как филологические (М.В.Ломоносов, В.А.Жуковский, Л.Н.Толстой, М.М.Бахтин, Д.С.Лихачев, Ю.М.Лотман), так и философские (Е.Н.Трубецкой, П.А.Флоренский, В.В.Розанов). И сама комплексно исследует мотивы творчества в прозе В.А.Солоухина и мастерство его словесной живописи.

В художественно-публицистических очерках "Письма из Русского музея" нравственные проблемы, среди которых Е. Федосова называет проблему отношения

человека к произведениям искусства, проблему нравственного воспитания людей - писатель, по мнению исследовательницы, рассматривает наряду с вопросами сохранения произведений искусства и приобщения современного человека к культурному наследию прошлого. Прежде всего для Солоухина важно наследие русской культуры.

Так, авторская позиция проявляется по отношению к памятникам древнерусской живописи и живописи XVIII-XX веков.

О мотиве дороги у Солоухина размышляет О. Еремина ( Ольга Еремина -- учитель литературы; автор книг и других публикаций по методике преподавания литературы в школе ). Исследовательница приводит фрагмент из рассказа "Моченые яблоки", в котором питель говорит так: " .. самое страшное -- глубокая колея. Пока "газик" (или "лазик", как мы его зовём) стоит на своих четырёх колёсах, всё ещё есть надежда выкарабкаться из самой напролазной грязи. Но бывает, садится он на грунт своим низом".

Рассказ Солоухина исследовательница сравнивает с песней Высоцкого "Чужая колея" и утверждает, что выбираться из леса следует только своей колеей.

О раскрытии трансцендентной сущности концепта "русский мир" в произведениях В. Солоухина говорит И. Грицианова. "Деревенская" проза на страницах своих художественных повествований продолжает разговор о проблеме восстановления потревоженной временем генетической памяти, утраченных связей человека со своим прошлым, - утверждает наша исследовательница. - Творчество Владимира Солоухина, стоящее особняком в ряду онтологической прозы, симптоматично для сегодняшнего дня своей философско-стилевой "открытостью". Архетипическое пространство художественно-публицистических произведений 80-90-х годов "Черные доски", "Письма из Русского музея", "Последняя ступень" - многоуровневое по смыслу".

0x01 graphic

"Но проблематика повествований В. Солоухина и др. авторов-"деревенщиков" намного глубже, нежели простое бытописание. Глубокий философско-нравсгвенный подтекст и онтологические свойства поэтики таких произведений, как "Кануны", "Владимирские проселки", "Великорецкая купель", "Усвятские шлемоносцы" дают повод к названию "онтологическая проза", - считает Ирина Грацианова.

В своей диссертации "Концептосфера и архетипическое пространство русской онтологической прозы последней четверти двадцатого столетия" она характеризует онтологические признаки "деревенской" прозы писателя: наличие метафизического пласта изображаемых философско-нравственных проблем; многоуровневое художественное пространство, включающее помимо эмпирической "реальности" конкретных исторических событий, "реальность" абсолютную, духовную, свидетельствующую о существовании высоких помыслов и чаяний; концепция личности, основанная на идее "нераздельно-неслиянного единства человека" (С. Франк) и предполагающая наличие духовного характера, внутренней свободы, аскетизм мышления.

Именно в аспекте нравственной проблематики, по ее мнению, В. Солоухин рассматривает взаимоотношения национального и общечеловеческого, духовно-нравственной эволюции общественного сознания и проблем социального прогресса.

По мнению И. Грициановой, в "Письмах из Русского музея" прослеживается эволюция различных смысловых оттенков образа красоты: от красоты поруганной, рассеянной по всей Руси -- до красоты воскрешаемой, воссоединяющей разрозненное пространство Руси. По мере развития внутреннего сюжета повествования - от момента любительского интереса главного героя к коллекционированию икон - до момента погружения его души в область сакральных сфер бьггия образ иконы начинает выполнять эстетическую функцию.

И образцы русской живописи (картины Нестерова, Васнецова, Сурикова, Боровиковского, Венецианова и др.), по словам исследовательницы, рождают в тексте "Писем" мысль о том, что эстетика "духовной правды" явилась основанием зарождения самого "вещества" русской культуры, определила векторную устремленность ее творческих поисков.

В повести "Черные доски" образ времени является главным, организующим динамику, речь идет о соприкосновении души с сакральным русской иконописной живописи. "Архетипы с "идеально-этической нагрузкой" (Н. Кавакита) - иконы, храмы, крест, формируя глубочайший подтекстовый пласт, способствуют проявлению в тексте "Черных досок" оппозиционных рядов: "настоящего" -"ненастоящего", "света" - "тьмы". Настоящее, то, что от света, - люди, хранящие веру (дед Феофан, "похожий на волхва", "желтобородый, пергаментный дедушка Николай", мать Евлампия, тетя Дуня); действующие храмы; почерневшие лики намоленных икон. Ненастоящее, то, что от тьмы, -разрушенные храмы, не оглашенные звоном колоколов; любование иконой ("Нешто иконой любуются? На нее молятся. Огонек перед ней зажигают")".

Ряд исследований касается "вопросов" метода Солоухина - писателя, который наделен даром видеть мир так, как видит его еще, пожалуй, только художник.

"Способность увидеть мир глазами живописца, - отмечает в своей книге критик В. Ильин, - умение совершенно полно перевоплотиться в него - дар завидный для писателя. К.Паустовский располагает им и потому так верно, поэтично и увлекательно передает моменты творческого вдохновения живописца.. ." Это высказывание справедливо и в отношении Солоухина, который во "Владимирских проселках" даже приводит историю о юном живописце.

Творческий метод Солоухина напоминает Е. Федосовой метод работы археолога или реставратора: писатель постепенно углубляет свою мысль, расширяет ее, благодаря художественным деталям; там, где нет документальной основы, он по штрихам восстанавливает историческую обстановку.

Есть и другой способ охарактеризовать творческий метод Солоухина: писатель следует от одного наблюдения к другому, от наблюдения, от сюжета к выводу, который связан с национальной, народной культурой.

По мнению Е. Федосовои, художественно-публицистические очерки В.А.Солоухина шестидесятых-восьмидесятых годов прошлого века представляют собой цикл

произведений, объединенных мотивами творчества, своеобразием жанра и композиции. Использование В.А.Солоухиным приемов публицистической риторики и средств художественной поэтики, тематический и хронологический признаки изложения материала в произведениях писателя свидетельствуют якобы об оригинальной завершенности структуры цикла.

"Произведения В.А.Солоухина шестидесятых годов - "Письма из Русского музея" и "Черные доски" - посвящены вопросам духовного обновления России посредством осмысления роли иконописи и живописи в процессе мировой культуры. Жанр рассматриваемых нами повестей своеобразен: они скорее напоминают дневниковые записи об искусстве, и это позволяет автору в непринужденной форме рассуждать о вопросах духовности. Эпистолярный жанр дал возможность Владимиру Солоухину перейти к осмыслению и постижению вечных философских проблем: взаимодействия человека и природы, интерпретации красоты как основного духовного символа".

( Е. Федосова, 14 ).

Как полагает Е. Федосова, в прозе Владимира Солоухина мотивы творчества наиболее полно даны в жанре художественно-публицистических очерков и получают глубокое обоснование в четырех произведениях "зрелого" периода творчества писателя: "Письма из Русского музея"(19б6), "Черные доски"(1969 "Время собирать камни"(1980), "Продолжение времени (Письма из разных мест)"(1988), которые представляют собой единое литературное целое и раскрывают гражданскую позицию автора по отношению к памятникам культуры.

При этом художественно-публицистические очерки В.А.Солоухина шестидесятых-восьмидесятых годов прошлого века, по словам исследовательницы, представляют собой цикл произведений, объединенных мотивами творчества, своеобразием жанра и композиции.

И считается, что отличительной особенностью прозы В.А. Солоухина является приверженность к невыдуманным сюжетам, свободное построение произведений, лирическая манера повествования.

Критика отмечала в стихах Солоухина "тонкую прелесть образа". В самом деле, часто это тонкие и точные ( как сказала бы М.С. Штерн ) лирические зарисовки. Отчасти они напоминают ранние стихотворения Владимира Набокова, которого Солоухин считал серьезным поэтом, не уступающим даже Ходасевичу.

Исследователи выделяли простодушно-доверительную манеру повествования писателя, которая свободно сопрягла бытовые зарисовки с национальной патетикой, критику общественных недостатков с неизменно удававшимися зарисовками природы.

О прозе Солоухина В. Енишерлов сказал так: "Писатель создает свою обостренно-характерную прозу, где с точностью и объемностью передачи впечатлений, философичностью и вниманием к поэтической детали сочетается яркая публицистичность, четко выраженная гражданская направленность".

Впрочем, сочетаются эти две стороны прозы Солоухина не всегда. Собственные впечатления и публицистичность прозы представляют собой как бы два жанра, которые соседствуют в прозаических творениях Солоухина. В одних произведениях преобладает лиричность, поэтичность, наблюдения над миром, воспевание родины. В других - точная публицистичность, развенчание авторитетов, утверждение ценностей культуры.

В одних произведениях пишет Солоухин о милой ему Владимирщине, "по дорогам и тропам, деревням и лесам которой провел он читателей в книге "Владимирские проселки"", о родной деревне ("Капля росы"). В других его основная тема - спасение и восстановление памятников отечественной истории и культуры ("Время собирать камни". "Письма из Русского музея", "Черные доски", "Продолжение времени").

Итак с одной стороны - взгляд художника, видящего и чувствующего природу и быт. С другой - позиция "аналитика общественных, социологических и нравственных проблем нашей действительности" ( ?? ).

Солоухин в своих произведениях выступает прежде всего против людского равнодушия - к своей стране, к своей истории. Ведь именно такое равнодушие и безчувственность приводят к страшным поступкам, в результате которых разрушаются ценности, накапливаемые веками, а в людях - формируется презрение, брезгливое отношение ко всему русскому.

Проза Солоухина представляет собой образец уникального единства - прошлого и настоящего, вечных ценностей и сиюминутных радостей.

"Читатель одновременно испытывает удовольствие и от чтения, и от занятных похождений автора в поисках интересных и старинных икон, и от религиозных сюжетов на них", - пишет Вал. Пронягин, докторант Московского государственного гуманитарного университета имени М.А. Шолохова, доцент Владимирского государственного педагогического университета, автор тридцати четырех научных публикаций.

Как заметил В. Н. Запевалов, "Солоухин возродил форму повествования от первого лица", где "повествователь подвергался самотипизации, становился литературным образом, в котором угадывались черты современности".

В повести "Приговор" повествователь, хотя и допускает, что история с Евой могла произойти с другим, но тем не менее вводит ее в сюжет.

"В писательской манере Солоухина самое, пожалуй, интересное то, что ему как-то нет надобности дробить свое писательское "я", награждать частицами этого "я" своих героев или выдавать его за "я" какого-нибудь Петра Ивановича.

Обычно писатель, пишущий какое-то произведение от первого лица, придумывает ему профессию, жену или любовницу, место действия, сюжет . И читатель получает, с одной стороны, как бы исповедь самого автора, с другой стороны, автор всегда может сказать: нет, любезный читатель, это все-таки не я, это мой герой вам рассказывает свою жизнь.

Солоухин же никогда не прячется за своего литературного героя. Если он пишет, я -- это значит: я, Владимир Солоухин. Если он пишет: "Стол в нашей деревенской избе стоит таким образом, что, когда обедаешь, смотришь прямо в окно. А так как я садился обедать всегда на свое место, то и видно мне было во время обеда одно и то же ." Это значит, стол в солоухинской избе, в деревне Олепино, во Владимирской области, и на свое постоянное место садится не герой рассказа, а автор В. Солоухин.

Если Солоухин пишет об отце, матери, о сестре, о соседях -- это его, В. Солоухина, отец, мать, сестра и соседи. Этот прием (если это вообще можно назвать приемом) придает всем солоухинским вещам необычайную достоверность.

Но тогда что же это, мемуары? -- может спросить догадливый читатель. В том-то и дело, что не мемуары, а рассказы и повести, то есть новеллы и романы, как их называют на западе, со всеми присущими их жанру чертами", - считает неизвестный автор.

По словам О. Конодюк, Солоухин был уверен, что писать надо по методу "матрешки". Каждая следующая мысль должна быть значительней предыдущей.

Сам о себе автор говорит: "Я писатель-документалист, у меня лучше получается, когда я пишу о том, что видел, перечувствовал, перестрадал".

Не случайно специфически жанровым признаком очерковой прозы писателя Е. Федосова называет документальность. По мнению исследовательницы, автобиографические факты связаны в очерках В.А.Солоухина причинно-временной последовательностью и рассуждениями автора об этих событиях, служащими катализатором обобщающей мысли в произведениях.

По словам Солоухина, в поэзии часто бывает так, что в особенные патетические моменты поэт, говоря от чьего-либо имени, вдруг как бы невольно начинает говорить так, как он мог бы сказать от себя или о себе. Он выходит на обобщение. Так, Андрей Вознесенский пишет стихи о Гоголе:

Помоги мне подняться, Господь,

Чтоб упасть пред тобой на колени!

"Это говорит Гоголь, но это говорит и сам поэт, о себе. Это говорит о себе и каждый читающий эти стихи человек. На то она и поэзия.

Или тот же Андрей пишет об американской актрисе Мерилин Монро, покончившей (по официальной версии) самоубийством. Пишет он, пишет и вдруг восклицает:

Невыносимо, когда насильно,

Но добровольно невыносимей.

Невыносимо, когда бездарен,

Когда талантлив -- невыносимей".

В самом деле, писатель ориентируется прежде всего на собственные воспоминания, а не на опыт других людей. Часто их персонажи встречаются сразу в нескольких произведениях прозаика. Так, Нинель Николаевну, сотрудницу ООН, давнюю и добрую знакомую писателя еще по Москве, можно обнаружить и в "Камешках", и в очерке "Продолжение времени".

Свое кредо Солоухин обозначил в эпиграфе к повести "Капля росы" -"Передавать другим свои впечатления с точностью и ясностью очевидности, так чтобы слушатели получили такое же понятие об описываемых предметах, какое я сам имел о них..." ( слова С. Аксакова ). Писатель передает читателю не чужие теоретические выкладки, вызубренные им когда-то, но собственные впечатления из жизни, которые не могут быть фальшивыми.

Знаменателен для "Камешек на ладони", "Терновника", и особенно повести "Приговор" взгляд писателя на свою жизнь, связанный с подведением некоторых итогов.

Как говорил М. М. Пришвин: "Бросить все лишнее, .. свести концы с концами, то есть написать книгу о себе со своими всеми дневниками". Или В. П. Астафьев: у каждого человека есть "потребность в задушевной беседе", как и склонность к "вечной думе о смысле жизни", которая постигается только через самопознание, -- "процесс самопознания есть процесс постижения смысла жизни "через себя"".

В повести "Приговор" писателю дано непродолжительное время для того, чтобы собраться с мыслями, и подвести некий итог прожитому. Мысли о жизни находят свое выражение, в частности, в форме проникновенного стихотворения, в котором писатель называет те вещи, с которыми ему не хочется расставаться.

Писатель как бы отбрасывает все лишнее, все заслонявшее действительность, всю шелуху, чтобы сосредоточиться на главном, на то, что синонимично понятию "жизнь".

В "Камешках на ладони" писатель обращается к жанру заметок и наблюдений. Солоухин прямо указывает на то, что и его стихотворения возникли из заметок олитературе и смежных искусствах, которые записывались им в течение многих лет..

Можно говорить о обращении Тургенева "к читателю" не пробегать стихотворения "сподряд", а читать "враздробь", может быть, какое-нибудь из них, как пишет Тургенев, "заронит тебе что-нибудь в душу". Солоухин вторит Тургеневу: "Пусть поперебирает [стихотворения | читатель. Если из всей этой высыпанной перед ним на стол груды камешков он отберет для себя хотя бы пяток, и то ладно".

О стиле Солоухина так пишет Е. Федосова: "Следует сказать, что для В.А.Солоухина весьма важным оказывается принцип преподнесения материала: его работа не имеет специального исследовательского характера, но зато в ней все детали продуманы и ясно выражены. В описание памятника органично входят философские рассуждения автора и отрывки из газетных и журнальных статей. Мы наблюдаем интересное явление: создание на основе фактического, исторического и публицистического материала жанра художественно-публицистических очерков.

Так при характеристике Триумфальной арки Владимир Алексеевич Солоухин сообщает читателям факты из истории создания этого архитектурного памятника".

Итак, прежде всего ясность и доходчивость изложения. Прямота и недвусмысленность рассуждений. Опора на опыт русской культуры.

По мнению Е. Федосовой, произведения писателя отличаются масштабностью историко-философского фона, "многоголосием", использованием фольклорно-этнографического, историко-бытового материала, богатством ассоциативного (звукового, живописного, смыслового) мышления. Главной мыслью этих произведений является ответственность человека за сохранение духовных богатств перед грядущими поколениями.

В начале своего творческого пути Солоухин как будто собирает впечатления жизни ( "эмпирические" впечатления, как сказал бы какой-нибудь философ ). В первых лирических повестях даны "просто" наблюдения писателя - над природой, над людьми. Последующие произведения Солоухина касаются этих наблюдений, но уже в связи с размышлениями автора о вечных русских ценностях. Своеобразным символом этих вечных ценностей для писателя становится русская икона.

Не случайно предметом исследования в Русском музее для В.А.Солоухина стали произведения изобразительного искусства. "Перед нами открывается удивительный мир живописи. Писатель говорит и о других видах искусства, но более полно и обстоятельно речь идет о живописи: начиная от истоков древнерусской иконописи - и заканчивая модернистскими и живописными течениями", - пишет Е. Федосова.

Писатель сравнивает творческую манеру иконописцев XV и XVI веков Андрея Рублева и Дионисия, и подчеркивает значение обоих для развития иконописи, обосновывает особенности творческой манеры каждого посредством культурных изменений в обществе. Е. Федосовой отмечено позитивное отношение писателя к вышеупомянутым иконописцам.

"Сравнительная характеристика творчества Андрея Рублева и Симона Ушакова строится по принципу контраста (позитивное отношение - негативное отношение). В.А.Солоухин аргументирует свои симпатии - антипатии понятием одухотворенности, введенным им для определения ценности художественного произведения".

В древнерусской живописи Владимира Солоухина, по наблюдению той же Е. Федосовой, интересуют вопросы зарождения иконописи на Руси, русско- византийские связи, техника исполнения икон отдельными иконописцами, и также мироощущение древнерусского художника и эстетическая ценность памятников средневековой живописи.

"Черты эпистолярного жанра, присущие художественно-публицистическим очеркам В.А.Солоухина, свидетельствуют о соблюдении писателем традиций В.А.Жуковского и К.Н.Батюшкова, - замечает Е. Федосова, - Кроме того, при раскрытии автором темы искусства прослеживается генетическая связь художественно-публицистических очерков В.А.Солоухина с произведениями древнерусской литературы с установкой на обновление прошлого литературно-эстетического опыта. В многоплановой хронике Солоухина сочетаются дидактичность, присущая М.В.Ломоносову и А.Н.Радищеву, и документальная точность в изображении цепи событий, связанных между собой образом рассказчика и данных в хронологической последовательности, которая отличала любимых автором писателей М.М.Пришвина и Г.К.Паустовского".

По словам Е. Федосовой, если М.М.Пришвин в своем творчестве обостренно воспринимал общечеловеческие проблемы, то Владимир Солоухин, сосредоточившись на красоте природы, больше обращал внимания на философию любви к природе, родине и человеку.

Сближает М.М.Пришвина и В.А.Солоухина интерес к творчеству С.Т.Аксакова, чьи традиции, по мнению исследовательницы, продолжают оба писателя. М.М.Пришвин называет причиной своего пристрастия к творчеству С.Т.Аксакова простоту стиля, а В.А.Солоухин - умение видеть красоту даже в самом неприглядном.

Исследователи творчества В.А.Солоухина Г.М.Шленская и А.С.Георгиевский считают, что стили К.Г.Паустовского и В.А.Солоухина имеют сходство. Писателей, по мнению исследователей, сближает лиричность поэзии, пластичность в изображении человека и природы, постоянное обращение к проблеме искусства. Как замечает Е. Федосова, в повести К.Г.Паустовского "Золотая роза" речь идет о роли литературы, о поисках писателем стиля и формы: "Мы, литераторы, извлекаем их десятилетиями, эти миллионы песчинок, собираем незаметно для самих себя, превращаем в сплав и потом выковываем из этого сплава свою "золотую розу" - повесть, роман или поэму..."[82,25]. "Золотые пылинки", взятые писателем из жизни, неизбежно трансформируются в произведение искусства. Похожие мысли читатель встречает у Солоухина в его лирических миниатюрах. Писатель собирает "камешки", сюжеты из жизни, которые служат ему материалом для пристального рассмотрения.

К.Г.Паустовский говорит: "Писателем может быть только тот, у кого есть что сказать людям нового, значит и интересного, тот человек, который видит многое, чего остальные не замечают" ( цит. по Е. Федосова, 59 ). И как бы в продолжение этих мыслей Солоухин сравнивает мировосприятие писателя и простого обывателя. По его мнению, "один наклоняется за медной копейкой и наступает ногой на золотистый цветок, другой проходит мимо копейки, но наклоняется за цветком и даже сворачивает ради него с тропинки" ( там же ).

Так, в очерке "Посещение Званки" повествование, по мнению Е. Федосовой, ведется через яркие, как бы схваченные наугад детали, переплетенные с авторскими рассуждениями и цитатами из различных источников, которые нарушают строгую согласованность повествовательного плана, но сообщают очерку необычайную яркость и образность, а художественной идее - разветвленность. Сюжет лишь намечен - воспоминание о поездке на конференцию в Новгород по поводу тысячелетия этого города. Но также в художественную ткань очерка вплетены литературоведческий анализ стихотворений Державина, цитаты из статей, посвященных жизни и творчеству поэта.

Также замечено, что традиционным для В.А.Солоухина остается сплав публицистики и литературы: в очерк "Аксаковские места" входят рассуждеьшя автора о

творческом пути С.Т.Аксакова, о своеобразии его литературных пейзажей, цитаты И.С.Тургенева, Н.Г.Чернышевского, Н.А.Некрасова, Н.В.Гоголя о произведениях С.Т.Аксакова, письма читателей, радеющих о судьбе села Аксаково, официально-деловые документы, касающиеся этого памятника культуры, собственное мнение Владимира Алексеевича Солоухина о современном состоянии памятника.

Специфическими чертами художественно-публицистических очерков восьмидесятых годов "Время собирать камни" и "Продолжение времени (Письма из разных мест)" Е. Федосова называет мастерство типизации, отсутствие единого конфликта, психологическую насыщенность, оригинальность жанра - и все это позволяет раскрыть гражданскую позицию автора по отношению к памятникам культуры.

Иногда Солоухин прибегает к жанру комментария. В одном из своих очерков он сообщает читателям о единственной книге княгини М.К.Тенишевой, которую имел возможность приобрести в Париже и не сделал этого. Позже ему пришлось изучать эту книгу в Смоленске. Именно выдержки из книги М.К.Тенишевой "Впечатления моей жизни" В.А.Солоухин сопровождает собственными комментариями. Также в другом очерке есть эпизод, когда писатель приводит ряд откликов посетителей музея на картины Корина.

Таким образом, Солоухин дает своим персонажам или героям возможность высказаться, как бы непосредственно обратиться к читателю. В повести "Приговор" он рисует эскулапов, и приводит почти дословно выдержки из их речи, что, безусловно, придает повествованию необходимый колорит.

В повести "Капля росы" - то же самое явление. На страницах этого произведения есть выразительные реплики жителей Алепина, которые также снабжены комментариями автора, и помогают читателю хорошо представить описываемые ситуации.

В поэзии Солоухина интересовала сложная форма венка сонетов, требующая от поэта мастерства. По словам Нины Куприяновой, венок сонетов "Роковой ряд" В.Брюсова потряс его. Не зря Солоухин сравнивал венок сонетов с .. зигзагом молнии.

И что удивительно, даже в венке сонетов чувствуется авторская составляющая, солоухинский стиль. Это произведение Солоухина на спутаешь с аналогичными, в нем даны темы, близкие поэту.

Так, тема второго сонета - это гимн, проще говоря, воспевание природы в самых обыкновенных ее проявлениях:

Любой цветок сорви среди поляны-

Тончайшего искусства образец,

Не допустил ваятеля резец

Ни одного малейшего изъяна.

К таким красивым проявлениям природы, к их темам приходит всякий поэт, считает Солоухин. Подтверждением этому служит сам их жизненный путь, завершающийся так:

И около берез. И в Тарханах.

И у церковной каменной стены.

Поэты спят, те стойкой ресторанной,

Те пошлостью, те пулей сражены.

О стихах современных поэтов Солоухин метко заметил: они как-то не страдают, "все ангелы". А полистайте стихи девятнадцатого века:

Где я страдал, где я любил..

Что без страданий жизнь поэта,

И что без бури океан?

Есть даже книга "Страдания молодого Вертера". Теперь страдание не в моде. Как, при нынешнем-то благоденствии, и возможно какое-то страдание? - так думают многие.

О мире. Пространственно-временные координаты прозы и поэзии Солоухина.

Село.

Где наши цветущие, разноцветные и яркоцветные луга, где наши лесные опушки и поляны, похожие на ковры, где наши овраги, похожие на реки цветов, где белизна берез и чистая зелень осин, где васильки во ржи, бело-розовые поля гречи, голубые полосы льна, рябинник по краю поля, таволга возле речек, розовые клевера?

В. Солоухин. Продолжение времени.

Не зря в "Большой советской энциклопедии" замечено, что проза Солоухина - очерковые книги "Владимирские просёлки", "Капля росы", "Третья охота", как и многие из его рассказов, - лирична, насыщена воспоминаниями о деревенском детстве, раздумьями о судьбах рус. деревни.

Село для писателя представляет собой срединное пространство повествования. По словам О. Латышева, в своих произведениях Солоухин оригинально раскрыл тему народной духовности на материале жизни деревни и обнаружил возможность слияния лирической и "деревенской" прозы. О. Латышев рассматривает творчество Солоухина в контексте "деревенской" прозы 60 - х годов.

Нередко село стоит на холме. Под ним бежит река, которая охватывает холм полукругом или подковой. Холм одной стороной снижается в огромный зеленый овраг, а другой -- более полого и отдаленно -- к реке. "Потом местность опять поднимается за оврагом и рекой, и там стоит лес".

Город для лирического героя напоминает лабиринт, это нагромождение непонятных, иногда - иноязычных ( в девяностые годы ), знаков и символов. В отличие от него, деревня в пространственном плане имеет простую, понятную герою, незамысловатую структуру. При этом пространство русской деревни организует одна главная улица, на которой расположена основная часть, если не все ее, домики. На карте деревни выделяются колодцы, места детских игр и места, предназначенные для работ по сбору урожая.

Говоря о деревне В. Солоухина, следует вспомнить хутор Шилишки из сочинения В. Александрова "Акука". Вспомним, как готовится писатель к переезду на хутор, как встречают его там "верные вещи", дом и стодола. И кажущееся одиночество становится не таким уж обременительным. Для него, так же, как для Солоухина, деревня - место ( в отличие от города ), где возможен писательский труд. Где люди также заняты важным трудом, оправдывающим их существование.

Своеобразный "архетип" села для писателя - родное Алепино. Алепино стоит на высоком большом увале. "С одной стороны подъезжаешь к нему по ровному месту, а на три другие стороны открываются из села близкие и далекие окрестности, расположенные внизу, гораздо ниже села. По самой низинке петляет река Ворша, а по берегам Ворши и цветут луга".

"Деревня исключительно хорошо расположена - рядом луга, поля с перелесками, поясок речки, живописное пониженье в самой деревне, превращенное в цепочку прудов. Много зелени. Поет соловей в сиреневых зарослях между солоухинским домом и церковью, суетятся скворцы, на старых липах орут грачи. Пруды небольшие и, видимо, неглубокие, наполовину покрытые светло-зеленой ряской. Есть на прудах кладки для полосканья белья, но с которых можно и удить рыбу. Дома над прудами добротные, стежки между ними обозначены желтыми брызгами одуванчиков, окаймлены листьями подорожника. Незатейливый этот мир с проселком, уходящим из деревни на лежащие за речкой увалы, был впитан чуткой душой человека, тут выраставшего" ( В. Песков ).

В Алепине во времена детства писателя жило, по подсчетам местных мальчишек, сто два человека.

В селе половина народу - Солоухины. "Старики говорят, что было три брата Солоухиных. Они расселились: один - на Броду, другой - в Олепине, третий - в Шунове. И действительно, только в этих трех деревнях встречается эта фамилия, и если найдешь где-нибудь в Москве или Ленинграде однофамильца, то окажется, что он выходец из наших мест. У профессора Александра Александровича Реформатского, будучи слушателем его лекций, я пытался выяснить этимологию нашей фамилии, сообщив ему, что есть к тому же во Владимирской области маленькая речка Солоуха и что если фамилия еще и могла произойти от какого-нибудь там соленого уха, то какая связь между соленым ухом и рекой? Профессор Реформатский одним ударом разрубил этот гордиев узел, сказав, что река некогда называлась Соловуха - от обилия водящихся на ней соловьев, но что потом согласная буква ассимилировалась до полного выпадения".

Алепино.. Обычное владимирское село из 36 дворов -- "одно для меня на всей земле, я в нем родился и вырос", -- пишет автор.

Там и гора от села к реке, и песчаный обрыв над рекой, и совсем неподалеку огромный и страшный лес, в котором обитают "разбойники" ..

Не удивительно, что лирические повести Солоухина вызывают настоящую грусть и какое-то щемящее чувство - сожаления о прожитом детстве.

Село "украшают" своим поведением местные бузотеры: вся округа была терроризирована ими. "Как только они входили в прогон села, гулянье разбегалось. Парни запрыгивали в окна, прятались в садах и огородах" ( забавное зрелище! )

Были в селе и свои праздники. В основном - свадьбы..

"Из раннего детства я запомнил одну нашу сельскую свадьбу, - пишет Солоухин в рассказе "Разгадка", - Женили Мишана Балдова, сильно пившего и в пьяном виде -- большого буяна. Сейчас многие пьют, а тогда пьяницы были наперечет, да, пожалуй, в нашем селе это был единственный пьяница. Его именно "женили", сосватав невесту в отдаленной от нас деревне.

Невеста была -- красавица. Я, как ни был мал (впрочем, лет семь-восемь мне уже было), удивлялся и не мог понять, как это такая красавица выходит по сватовству за пьяницу Мишана Балдова? Запомнилась и частушка, которую спела подруга невесты на той свадьбе.

Ой, подруга, запевай,

А мне не поется.

Перва девка на деревне

Мишке достается.

Я тогда сразу поверил, что частушка правдива, спета со смыслом и что невеста действительно первая девка на деревне".

В рассказе "Двадцать пять на двадцать пять" подробно описывает Солоухин свадьбу в селе Алепино.

"Свадьба должна быть с гармонью, желательно с двумя, чтобы играли гармонисты попеременно. Но бывало -- и сразу вдвоем. Помнится, про свадьбу в наших местах, на которую собралось сразу пять гармоней, говорили потом три года.

"Пирующие" выпили и теперь усиленно закусывают; в тесной избе, где не вздохнуть, не пошевелиться, все делятся на "пирующих", то есть на приглашенных на свадьбу, и на просто набившихся посмотреть. Пирующие едят, а зрители смотрят. Наступает момент некоторого затишья в стуке вилок, в звяканье, в чавканье, и вот, уловив этот момент, без предупреждения, гармонист вдруг растянет мехи, и все сразу преображается в избе, за столом, в душах людей. Ликующие волны подхватывают и поднимают всех до восторга, до всеохватной радости, и тотчас этот восторг находит свободу и выход -- грянула всеобщая песня".

Что-то сказал бы об этой свадьбе ученый Мих. Бахтин? Наверняка бы нашел в ней элементы западноевропейского карнавала!

Гармонисту оказывается при этом большой почет и уважение. Так же как и на танцах, на гулянии, описанном во "Владимирских проселках".

В повести "Мать-и-мачеха" содержится рассказ о деревенской вечеринке. Прежде всего обзаводятся гармонистом, потому что Без гармониста никакой вечеринки быть не может.

Начинаются танцы ( описанные в повести весьма подробно ). Гармонист наяривает тустеп. Тустеп -- мотивчик: "Девчоночка Надя, чего тебе надо? Ничего не надо, кроме шоколада".

Затем следует вечерочная игра - с ремнем. "Парню -- очередь уходить. Девушка заказывает, кого ей вызвать при помощи этого самого ремня. Теперь вот Митю. Постоят, поговорят. После разговора Митина очередь оставаться в сельнике, Митина очередь заказывать".

Из Алепина ездят даже в .. Омскую область. В рассказе "Луговая гвоздичка" сказано, что

"усатого-полосатого тракториста, мужа, так сказать, героини нашего очерка, колхоз послал с еще одним напарником в Омскую область за соломой. Это ведь тоже надо вообразить: из владимирской деревни в Сибирь -- за соломой. Они должны были ее там купить, организовать погрузку в вагоны и вагоны те отправить до станции Ундол. Ну а здесь уж -- на грузовиках всего лишь тридцать километров. Но если бы, по представлению прежних мужиков, даже и за тридцать километров солому возить, показалось бы им смешно. Не знаю, насколько успешно закончилась операция с соломой в Омской области, но усато-полосатый муж в наш колхоз к героине нашего очерка не вернулся. Нашел ли он себе сибирячку, подался ли в другие какие-нибудь края -- остается неясным".

Приезжая в родное село, писатель занимается обычными для деревенского житья делами. "Оборудовал рабочее место, то есть убрал со стола все лишнее, оставив только стопу чистой бумаги и чернильницу, с первого дня начал ходить купаться, в первый же день побывал в лесу. На другой день с утра появились на моем столе исписанные страницы".

Заметим - уже на другой день с утра! То есть дорог каждый день, проведенный на родине, и в каждый можно сотворить нечто такое, что будет жить века.

В селе писателя тянет к столу, к бумаге. Появляется чувство вины за дни, проведенные в праздности. Ибо только труд и ощущение полезности этого труда, по словам Солоухина, дают возможность быть с природой "на равной ноге", чувствовать себя среди нее как в родном доме, а не гостем.

Итак, высокая стопа чистой бумаги, три низенькие стопочки трех разных начатых писателем работ, записные книжки - все разложено по краям стола, образуя подкову. Внутри подковы - бумага, ручка.

"Необходимо время от времени сослать себя в добровольную ссылку подальше от большого города и от всех, как правило, суетных дел, связанных с ним. На зимнем метельном ветерке проветрится, просвежится душа, отстоится во время тихих пушистых снегопадов, и тогда в морозный, запушенный инеем день посмотришь самого себя на просвет", - пишет Солоухин в рассказе "Мокрый снег".

Ходить на озеро за водой. На электроплитке готовить себе еду. Читать. Писать. Гулять по берегу озера. Смотреть на сосновый лесок, огороженный темно-зеленым забором. Видеть снегирей, шелушащих семена в прошлогоднем репейнике. Топить печку. Выходить на крыльцо и смотреть на звезды. Решать шахматные задачи.

Как-то вспомнил А. Ламонов, что когда Солоухин приезжал в деревню уже знаменитым, он наблюдал такую картину: "Выйдешь ночью - в окошке его огонек. Работает... Деревню любил больше Москвы".

Для писателя родные места хороши в любую погоду. В доме тепло, и светит по вечерам поставленная на перевернутый горшок десятилинейная лампа. В свете лампы заманчиво выглядит чистая страница. На краю стола и на стуле лежат отобранные книги.

По словам писателя, для создания стихов ему нужно приехать в деревню, и побродить по окрестностям.

Россия - целый мир для писателя, и в центре этого мира располагается село Алепино; освещенное окно - его символ, как и писатель за столом ..

В свете этого представляется временным, мимолетным сегодняшее состояние села. "А что деревня сегодня?" - "Сегодня деревня - слезы. Порушено всё. Летом дачники приезжают, а зимой дым только из пяти труб. От прежнего Алепина мало чего осталось. Никакого хозяйства, живем огородом и пенсией... " Здесь самочинно сбрасывали колокола, разоряли церковь..

О "современной" жизни в селе Алепине так говорит Шура Московкина:

- Радио у всех. Славка Ломагин телевизор приволок, за три тысячи с прибором! Да когда это было? Электричество провели: и в передней лампочка, и на кухне лампочка, и в сенях лампочка, и на дворе-то лампочка! Везде лампочек понавешали. Три фонаря посреди села, кино каждый день. Да когда это было?

Вокруг расположены и другие села, о которых Солоухин рассказывает в своих произведениях.

0x01 graphic

Недалеко от Алепина есть большое село Ставрово. Ставрово - некогда торговое, белокаменное село. Дома в нем хоть и маленькие, но кирпичные и побеленные. Ставрово стоит на берегу рыбной реки Колокши. "Весной, в половодье, разлив подмывает некоторые дома, а в баню, что стоит возле реки и которую заливает до крыши, забрел однажды на запах дымом и сажей пропитанных бревен четырехпудовый сом, да так и остался в предбаннике, когда убыла вода. Должно быть, ворочаясь, в поспешности неосторожно толкнул дверь, она и закрылась.

Говорят, что село это раньше называлось Крестово: дома в нем были расположены в две улицы, образующие крест. Однако помещица, владевшая некогда этими землями, решила село переименовать, а так как крест по-гречески будет "ставрос", то и получилось Ставрово".

Село Ставрово -- крупное село, в особенности по сравнению с Алепиным.

"Село Ставрово находится в 25 верстах от города Владимира и расположено среди обширной и красивой долины на правом берегу Колокши, впадающей в Клязьму.

Есть предание, что здесь было местопребывание второй супруги великого князя Всеволода Анны (великий князь Всеволод вступил во второй брак в 1206 году) и что она дала греческое название селу (ставрос - крест), но по какому поводу - неизвестно".

Церковь села Ставрова в книгах патриаршего казенного приказа записана под 1628 годом так: "Церковь великого чудотворца Николы в селе Ставрове".

Судьба ставровских церквей такова. В одной из них устроили столярную мастерскую, а в другой расположилась МТС. "И в ту и в другую церковь заезжали гусеничные тракторы, грузовики, закатывались бочки с горючим".

Чуть дальше расположено село Петроково.

"Село Петроково - от Владимира в двадцати пяти верстах при прудах и колодцах. Некогда это село было вотчиной Суздальского, Спасо-Ефимиевского монастыря, которому пожертвовал его князь Дмитрий Михайлович Пожарский в 1633 году".

Церковь в селе названа, как в "Двенадцати стульях", в честь Флора и Лавра. Она построена в 1829 году. "Это церковь каменная с таковою же колокольней и оградою".

Еще дальше - село Глотово - " во "Владимирских проселках", почти целую главу я посвятил деревянной Никольской церковке, что стояла тогда в селе Глотове, недалеко от Юрьева Польского. Эту церковь (похвалиться ли, что именно после "Владимирских проселков"?) перенесли в Суздаль, где она и стоит теперь, обозреваемая тысячами туристов", - замечает Солоухин в одном из своих очерков.

И в самом деле, "Владимирские проселки" пользовались успехом, так что внимание властей к судьбе описанной церкви неудивительно.

В другом очерке, "Родная красота", писатель говорит, что, заехав в Суздаль, был поражен: посреди музейного двора, в окружении каменных строений он увидел свою старую знакомую -- глотовскую церковь. "Ее перенесли "в более доступное место". Очень хорошо, что перенесли и сохранили, но, увы, она совсем потерялась среди городских построек, узнать ее можно было лишь с трудом--настолько окружение, пейзаж, ландшафт были учтены в свое время мастерами, настолько они были активны в создании единого целого".

На Алепино похоже село Спасское, что находится неподалеку.

"Во-вторых, собирался бы в гости в село Спасское, к Саше Косицыну и его родителям, потому что у них в Спасском сегодня праздник Преображение, - пишет Солоухин в одной из своих повестей, - Этот

праздник все там по укоренившейся традиции празднуют, пожалуй, уже не вкладывая в него церковного смысла, но используя его как прекрасный повод собраться родне, попить, погулять.

Я приехал бы в Спасское часов в двенадцать. Походили бы у Косицыных по саду: крупный, начинающий янтареть крыжовник, яблоки, начинающие поспевать,

сливы, начинающие розоветь, россыпь черной смородины, гроздья красной и белой смородины. Всем похвалился бы Павел Иванович. Потом сели бы за стол:

зеленый лук со сметаной, московская колбаса, жареные мелкие карасики, стопки, зеленоватые бутылки.

-- Володя, Володя, ты что-то злоупотребляешь,-- говорил бы мне Павел Иванович, видя, что ставлю рюмку, не допивая.

Под вечер, как ни ловчи, как ни обманывай бдительность Павла Ивановича, отяжелевший вернулся бы в Олепино.

-- Ну, как погуляли? Драки не было? -- спрашивали бы меня мои сестры.

Так уж заведено у них в Спасском в Преображение. Посреди села -- обязательно драка. Бывали и убийства, бывали и массовые побоища. Теперь стало тише. Отчасти потому, что и народу стало гораздо меньше. Но все равно, хоть по одному разу, перехлестнутся какие-нибудь два парня, пьяные до потери соображения..."

Недалеко есть и село Черкутино. В книге "Смех за левых плечом" писатель замечает, что "Церковь у них ( в Черкутине - И.П. ) во имя Троицы". Но церковь в этом селе была разрушена..

Особенно поразил писателя церковный купол. "Казавшийся небольшим в небе, на фоне плывущих облаков, и относительно остальных пропорций церкви, он лежал теперь на земле огромный (можно разместить жилую комнату), и не было в нем теперь никакого полета, никакого парения..

Не зря московские писатели энергично возмущались и горячо восклицали:

- Какое безобразие!

- Я как приеду в Москву, позвоню в газету, пусть пришлют фотокорреспондента, пусть напечатают фотографии!

- Нет, я позвоню Михалкову, пусть пришлет кинооператоров и сделает на этом материале "Фитиль".

Есть и село Снегирево. В нем находится ближайшая к Алепину и единственная на сорок верст вокруг действующая церковь, "если по прямой от нас -- километров пять-шесть".

Церковь в Алепине находится посередине села: "Сорок домов - село. Церковь посередине" ( "Мед на хлебе" ). "В нашем селе вокруг церкви растут липы, которым -- доподлинно известно -- теперь сто десять лет. Они тонки и стройны".

Вот что вычитал о ней писатель в пожелтевшей книжонке, изданной в 1893 году:

"Церковь села Олепина в честь Покрова Пресвятые Богородицы весьма древнего происхождения.. Ныне существующая каменная церковь в честь Покрова Пречистые Богородицы построена в 1850 году усердием прихожан, при ней каменная колокольня и ограда".

Вокруг церкви в самом деле была ограда, которую впоследствии разобрал председатель колхоза Чудов. "Красивая ограда была: узловые башни, пять арочных входов, кованые решетки. Белый (побеленный) кирпич и черное железо превосходно сочетались с темной зеленью старых лип и с более светлой зеленью самой плоскости села, на которой стояли ограда и церковь" ( "Продолжение времени" ).

Церковь и ограда стояли посредине села во времена детства Солоухина.

"Деревенские избы окружали их на некотором отдалении прямоугольником, с четырех сторон. Грубо и схематично, но, в общем-то, верно. Ограда была кирпичной, но, как и сама церковь, - побеленной. В ограду вели со всех сторон и углов шесть арок, покрытых железом и увенчанных простыми крестами (дерево, обитое железом). Были "Царские врата", широкие и более сложной архитектуры. Их открывали только в случае похорон и венчаний. Были еще на углах, поворотах оградной стены башни с декоративными проемами под бойницы. Сама оградная стена уставлена по всей длине кирпичными столбами. Между столбами - кованая, не очень замысловатая решетка. На всех столбах - островерхие железные колпаки, под которыми любили водиться воробьи, а под кровлей угловых башен - галки".

Однажды в пасхальное утро (было Солоухину, наверное, года четыре или пять) отец взял его с собой на колокольню, чтобы показать, как звонят в колокола. "При мне двa парня (не помню теперь, кто) начали раскачивать язык Большого колокола, и, когда он впервые ударился о колокольный край, я был оглушен, ошеломлен, напуган, расплакался, так что пришлось поскорее меня с колокольни увести".

О церкви в селе писатель рассказывает в повести "Последняя ступень":

"Вокруг церкви липы посажены, теперь уж столетние. А все это охвачено красивой кирпичной оградой. То есть угловые башни, врата и сама ограда и столбики на ней кирпичные, побеленные, теперь от времени розоватые. А решетки между столбиками железные, кованые. Не то, чтобы "оград узор чугунный", но все же красивые решетки. На кирпичные столбики надеты железные островерхие колпаки. Под этими колпаками воробьишки и галки водятся. Четыре угловые башни. На них крыши обширнее, куполами. И кресты, как полагается. Кресты деревянные, но обтянуты железом. В этих башнях вроде бойниц сквозные пересекающиеся прорези. Маленькими мальчишками мы в эти прорези с

трудом, но протискивались. В ограду с разных сторон вели шестеро врат и одни, седьмые, называвшиеся царскими. Они широкие, чтобы и на лошади, на телеге въехать, двустворчатые, тоже кованые, со многими островерхими башенками наверху, и на каждой башне по кресту. Одним словом, для торжественных случаев. Рядом с ними в стене ограды ниша, в ней деревянный Иисус Христос. Теперь я знаю, что это называется "Христос в темнице". Он сидел в нише за стеклом, а у ног его -- медная кружка с прорезью,

вроде копилки. На кружке замочек. В кружку опускали копеечки, пятаки. И вот что знаменательно. Стекло, за которым сидел Иисус Христос, большое и тонкое, хватило бы одного камешка. И сколько было нас, мальчишек, у которых руки чешутся что-нибудь разбить, но никто никогда этого стекла не разбил. Потом что-то такое случилось,

где-то наверху, потянуло другим ветром. Не только стекло разбили, а и деревянного Иисуса Христа выбросили, и сами кованые врата Никита-кузнец утащил в кузницу на поделки.

Остальные шесть врат были узкими, пешеходными, но тоже кованый железный ажур, и даже могли бы запираться на замки. Возможно, и запирались когда-нибудь. В самой ограде -- лучевые дорожки, мощенные крупным булыжником, обсажены были кустами акации. Повсюду цвели красные мальвы, названия которых мы не знали. Тут

же в ограде росли яблони и черемухи. Дело в том, что первоначально, когда церковь и ограду только что поставили, внутри ограды располагалось приходское кладбище. Надо сказать, что весь этот комплекс: церковь, колокольня, липы, ограда и зелень в ней, очень украшал наше село, которое четырьмя сторонками домов просторно

окружало ограду, образуя прямоугольник со вписанным в него кругом ограды. Да еще рядом с оградой два пруда. А все село вокруг белой церкви и ограды поросло мелкой зеленой травкой, и только одна узкая дорога для проезда на лошадях никак не портила общего вида. На Троицу церковь и ограду украшали березками".

Но постепенно пространство вокруг церкви начинает приходить.. в запустение. И по зеленой части села, похожей на ровный ухоженный газон, начинают ездить без разбора на тракторах и тяжелых машинах.

В повести "Капля росы" писатель указывает, что из другого села, а именно из Спасского, ходит в Олепино поп - отец Александр. По праздникам собираются в церковь десять старушек, и вот начинается служба.

В церкви поет обладатель уникального баса - Володя Постнов. "Правда, между отцом Александром и Володей возникают постоянные трения. Как скоро Володе неважно в точности прочитать или пропеть церковный текст, а главное для него - хорошенько взять и как можно дольше протянуть ноту, то батюшка сердится и делает ему замечания. Надо знать характер Володи, чтобы понять, что из этого получается. Самый недавний конфликт произошел у них в последнюю пасху, вернее, в страстную пятницу. Вдруг по селу разнесся слух: Володя вошел в гонор и петь в пасху не будет.

Это известие ввергло в уныние всех немногочисленных богомолок, а я, признаться, заранее зная, что придется писать о Володе, радовался: это как-то дополнило бы и освежило бы его образ. Весной жители села сначала граблями сгребают мусор с лужаек перед домом. Потом тщательно подметают эти лужайки, и таким образом все село за один день прихорашивается.

Вот уж и отец Александр прошел в церковь для пасхальной службы, и старушки в черном одеянии потянулись туда же, а Володя с метлой, похаживал перед своим домом, во второй или в третий раз подметая лужайку. Все люди гадали: устоит Володя или не устоит? Выдержит ли свой нелегкий характер? Ради правды надо сказать, что не выдержал Володя и пошел в церковь, и вскоре из растворенных церковных дверей донесся Володин бас: " .. поправ, во гробех живот даровав"".

Затем церковь передают сельсовету в полное распоряжение. "Но сельсовет не знал, что же теперь с ней делать. В конце концов со скрипом ее купил колхоз, чтобы использовать под склад".

В очерке "Родная красота" Солоухин сожалеет о том, что большинство церквей на селе закрыто, в них находятся различные склады, мастерские, а то и вовсе они стоят пустыми. "Церкви разрушаются, кое-где их уже разобрали или разбирают на кирпич, хотя проку от этого кирпича мало, крыши же и вовсе поржавели... Удивительно хорошо вписаны церкви в природу, свидетельствуя о художественном вкусе строителеи".

А ведь церковь, по мнению писателя, представляет как бы своеобразный музей, где "один перед одним старались мастера следующих художественных ремесел: живопись (иконы и фрески), резьба по дереву (иконостас), художественное шитье (плащаницы и ризы), златокузнецы, ювелиры, сусальщики, филигранщики (серебряные и золотые оклады, всевозможные цепочки, лампады и кресты), наконец, хоровое пение".

В своем очерке "Большое Шахматово" Солоухин приводит характерные слова Блока:

.. я до обедни

Пройду росистую межу,

Ключ ржавый поверну в затворе

И в алом до зари притворе

Свою обедню отслужу...

Видите, говорит нам Солоухин, какой интерес вызывала у Блока простая сельская церковь, что вот он мысленно стремится к ней и желает даже служить в ней "свою обедню".

Сведения о современном состоянии церкви в Алепине не внушают оптимизма. Вот как о ней пишет Владимир Пронский: " .. когда прибыли в Алепино, показавшееся уютным даже не в самое лучшее время года -- 25 апреля -- в ту весеннюю пору, хотя и приятную, но когда природа после зимы всегда выглядит не очень-то живописно, то обнаружили местную церковку, окруженную старинными липами и зарослями прошлогоднего рыжего бурьяна, не в самом приглядном виде, а попросту -- заброшенной".

В селе имеется и начальная школа. "Эта наша алепинская начальная (4 класса) школа была построена и открыта в 1880 году. Было в ней всего два классных помещения да еще одна небольшая комната для учителей - всегда не более двух. В одном классном помещении располагались, совмещаясь, первый и третий классы (и вел их один учитель), во втором классном помещении сидели на уроках второй и четвертый, и учитель там был другой. Впрочем, когда я учился, меня учили только учительницы.

Снаружи школа представляла собой небольшое одноэтажное здание, обшитое тесом, окрашенным суриком. Это здание осеняли две сосны, посаженные, видимо, тогда же, когда построили школу, да еще одна могучая, плакучая, наподобие плакучей ивы свешивающая свои ветви, береза. Можно сказать, что осеняли школу и липы, ибо она построена была около самой церковной ограды, около прицерковных лип, только узкий проезд (проехать на лошади, на телеге) отделял школу от церковной ограды, ну, а вокруг школы на все село - зеленая ровная лужайка, куда во время перемены высыпали все сто (114) ребятишек, бегать, играть, бороться, кувыркаться".

Учили в школе читать и писать. Учили арифметическим действиям, географической карте.

Однако после уроков дети ( ! ) разучивали такие песни:

Победим мы эту свору,

Победим лишь только мы,

Только красные герои,

Только красные орлы.

А сам Солоухин читал на школьном вечере 21 января -

Тираны мира, трепещите,

Не умер Ленин, Ленин жив.

Вы нас, вы нас не победите,

Живет в нас ленинский порыв.

Взгляд на мир начинается с картины родного села, увиденной из окна дома писателя -

"Из боковых окон нашего дома видна зеленая луговина сельской улицы, тележная, в две прорези от колес дорога через эту зеленую луговину, а за дорогой сама улица, то есть порядок домов, примыкающих один к другому. Перед домами растут ветлы с округлыми, похожими на зеленые облака, кронами. Из-за этих-то крон и домов вид из наших окон ограничен. Ветлы и крыши загораживают далекий просторный мир. Да тут еще и своя сирень, под самыми уж окнами".

Пусть нет в этой картине заоблачного простора, нет высоты, однако есть уют и все дышит спокойствием.

В чужом доме, и картина другая - вид из передних окон иной. Ни деревенских домов, ни сараев, ни заборов и прясел нету перед глазами, а есть только как если бы картина в раме - зеленая даль: луг, речка, делающая изгиб на этом лугу, за лугом крутой зеленый пригорок, а на его верхней линии сосновый лесок.

Итак, дом в Алепине -- центр вселенной писателя. Здесь возможно и уединение, и поэтическое вдохновение.

"Тишина -- вот самый большой дефицит на земном шаре", - напишет Солоухин в очерке "Трава". Домик в Алепине - место, где тишину можно услышать, где замолкают странные, неведомые рассудку городские звуки. И слышны только отчетливые дневные звуки - птиц, радостного дождя, редких людей.

"Дом был двухэтажным. У дома был верх и низ. Так это и называлось - не второй этаж, не нижний и не первый этаж, но - верх и низ... "Сходи наверх, - могла сказать Степанида Ивановна кому-нибудь из своих дочерей, - полей цветы", "Куда-то ножницы запропастились?" - "Они внизу, на окне". Между низом и верхом - узкая лестница с одним поворотом, а всего четырнадцать ступенек. Внизу она начиналась узкой и тонкой дверью с вертушкой (чтобы не открывалась сама), а вверху... вверху ничем она не кончалась, просто с верхней ступеньки переступаешь на пол, и это уже - верх.

Низ - продолжение двора, сеней (а за двором сад-огород, а за садом-огородом поля, земля), верх же - начало чего-то иного, совсем иного, не земляного и огородного мира: там красивый посудный шкаф, вернее сказать, буфет, диван, просторный (раздвигающийся и сдвигающийся, впрочем) стол, вышитый красными бабочками накомодник, вышитые скатерти (по праздникам), тридцатилинейные лампы-молнии, зеркало с подзеркальником и красивые вещички на нем, специальная ступенчатая подставка с комнатными цветами, книги Пушкина и Лермонтова, Библия, которую постоянно через большую лупу на ручке читает дед в своей комнате, ореховый гардероб и ореховая кровать в так называемой "середней" (кстати сказать, где я, на каковой кровати, и родился в Духов день), книжные полки в девичьей "задней" комнате".

( "Смех за левым плечом" ).

Наверху - масляной краскои (темно-голубой) покрашенные стены, оштукатуренный, белоснежный, с фигурным обрамлением, потолок, цветы и красивая мебель, изразцовая печка, золоченые иконы в переднем углу, на полу яркие домотканые половички.

"Чистота, тишина, а главное - праздность. Праздность и праздничность".

В одном из своих рассказов Солоухин так говорит о доме в Алепине:

"Весной, как только обогреется воздух, а вместе с ним и наш деревенский, закрытый на зиму, промороженный за долгие зимние месяцы дом, мы переезжаем в деревню. Это случается, смотря по погоде, то в середине апреля, то в начале мая. Холодом, пустотой, нежилым духом встречает дом. Воздух в комнатах застоялся, на все осела сероватая липкая пыль. Скорее топим печку, скорее включаем электрические обогреватели, скорее перетираем все, перетрясаем, моем, сушим, проветриваем. А если уже майское тепло, то скорее распахиваем все окна.

Надо еще перетаскать из машины в дом вещи, книги, провиант, надо еще в нетерпении пройтись по саду (по садишку, если выражаться точнее) и увидеть, что волчье лыко, пересаженное мною из леса, уже отцвело", - и этот фрагмент из рассказа "Паша" тоже напоминает нам начало "Акуки".

Непременное место в русской избе - русская же печь. В рассказе "Каравай заварного хлеба" именно на ней устраивается спать герой.

"Постлано мне было на печке. Вскоре сквозь подстилку (старый тулуп и байковое одеялишко поверх него) стало доходить до тела устойчивое, ровное тепло кирпичей".

У печи в холодную погоду сидит кошка, и хозяева рады и за кошку, что сидит на стуле возле печки, а не шляется где-нибудь. Так у Булгакова:

В доме также печь имеется,

у которой кошки греются,

лежит Мурка, с ней - Аншлаг,

она - эдак, а он - так..

( см. мое исследование "Комментарий к роману М. Булгакова "Мастер и Маргарита" ).

В повести "Капля росы" тотчас после того, как герои откушали суп, они забираются на печку, и "улеглись рядком".

Рядом с домом, или у забора растет рябина, например, у калитки - в стихотворении "Забор, старик и я" -

Для осени заборы не преграда.

Калитка настежь. Тихо я вошел

В бесшумное круженье листопада.

Одна рябина все еще горит..

Горящая рябина - как сигнал во тьме, как событие.. Среди деревьев выделяется она своими красками, привлекающими глаз.

В очерке "Трава" рябина расположена рядом с тыном, вокруг которого вьется хмель.. "В дедовом саду был уголок между двором и старой рябиной, где водился хмель"

Рябина стоит у забора и в стихотворении "Прадед мой не знал подобной резвости" -

Вишенка, рябинка и смородина

У забора рядышком стоят.

(О, моя рябиновая родина!

Росный мой смородиновый сад!)

На то, что рябина находится на границе владений героя, сказано в стихотворении "Седьмую ночь без перерыва".

Сначала указывается на то, что рябина расположена у окна комнаты героя -

И лишь продрогшая рябина

Стучится кистью о стекло.

Вокруг нее размокла глина,

Рябине хочется в тепло.

Но из последнего четверостишия становится ясно -

Не ты ль сломила гроздь рябины,

Стучишься, мокнешь у окна? -

к рябине могла подойти героиня, значит, она - не во дворе, а около улицы.

Расположение рябины у окна подчеркнуто в повести "Мать-и-мачеха", -

Не все ль равно, что гроздь рябины

Ко мне стучится издавна...

Рябина рядом с окном - Дмитрий Золушкин, полюбивший сырые черные осенние ночи, размышляет: "Оказаться бы сейчас в избушке в саду, зажечь лампу .. мрак отодвинется на полметра от оконного стекла и впустит на освободившееся место голую ветвь рябины. Дождик шумит по крыше, мокрым пахнет земля. Много ли человеку надо..."

Рябина находится на краю и в рассказе Солоухина "Колокол": "Настал день, когда из деревни уехала последняя семья. Остались на краю оврага одни деревья: рябины, черемухи, ветлы и даже яблони. Деревья по-прежнему цвели весной, по-прежнему созревали на них плоды, но никто плодами не пользовался, даже мальчишки из соседних деревень -- далеко ходить. Колокол некоторое время висел, привязанный к ветле".

Грустное зрелище: как будто люди отправились в путь, а рябину, которая была рядом с ними, забыли.

Часто рядом с домом находится сад. Интересно, что по мнению исследователей, сад является устойчивой частью пространства русской усадьбы. В саду может находиться место встречи героев ( в стихотворении "Вот дачный сад, где счастливы мы были" ), здесь "пахнет липой и сиренью", сад находится прямо по направлению и недалеко от дома. Так в пьесе А.Чехова сад - "критерий прекрасного" ( Л.Левитан ), воспоминание о счастье - ".. я глядела отсюда на сад, счастье просыпалось вместе со мною каждое утро, и тогда он был точно таким, ничто не изменилось".

Свой сад был и во дворе дома Солоухина.

"Естественно, выйдя из задней калитки любого крестьянского двора, попасть сразу в мир грядок с огурцами, морковью, луком. У нас вы попадали как бы в объятия огромного жасминового куста.

От калитки, мимо жасминового куста и лилий с нарциссами (наверное, там росли и другие цветы - астры, хризантемы, георгины, но память не удержала), шла в глубину сада узкая утоптанная тропинка. Память о ней хранят у меня преимущественно не глаза, а мои босые подошвы. Дело в том, что наш двор был выложен (его проезжая часть) крупными речными камнями, холодными в любую жару. Надо было пройти по ним, округлым, влажным и ледяным, босыми ногами, прежде чем попасть в сад. После этих камней теплая, ласковая земля садовой тропинки была сама по себе уже маленьким детским праздником.

Тропинка уводила в глубину сада... Но надобно представлять себе наши масштабы. В дедушкином саду росло двадцать шесть яблонь. Ну, правда, было еще одно сливовое деревце, был участок малины (шагов до десяти в ширину и длину), были кусты черной смородины вдоль огородного тына (кустов, я думаю, до пятнадцати), немного вишенья, уголок непроходимых джунглей из колючих деревьев и кустов терновника".

Итак, главная примета дедушкиного сада - двадцать шесть яблонь. Чистокровных, без позднейшего мичуринского кровосмесительства, породистых яблонь. Антоновки, грушовки, боровинка, анисовка, пресная бель, коричные и еще одна яблоня, которую писатель называл липовой.

Опустевший сад Солоухин сравнивает с храмом, в котором перестали служить.

"А еще в нашем саду жили пчелы, ульи стояли слева от тропинки задними стенками к ней, а летками, крылечками на юг, на вишенье", - замечает писатель. То, что Солоухин неравнодушен к пчелам, заметно и в других его произведениях. Так, он сказал однажды, что символом мира может быть не голубь с оливковой ветвью, а пчела, сидящая на цветке.

"У дяди Феди, помнится, пасека обнесена была высоким, глухим забором. Доски были положены поперек, горизонтально, скорее стена, чем забор. Огораживали они не весь сад, а лишь небольшое пространство, примыкающее ко двору, и было там летом безветренно и жарко, словно бы в другом климате. Забор поднимался не на три ли человеческих роста, во всяком случае, выше вишневых деревьев. Сделано это было для того, по разумению дяди Феди, чтобы пчелы, покидая пасеку и возвращаясь, вынуждены были бы подниматься высоко от земли, не натыкались бы на играющих вокруг ребятишек и вообще на соседей и не жалили бы их понапрасну. Впрочем, забор, пожелтевший, потемневший от времени, тронутый кое-где трухлявинкой, обросший внизу высокими зонтичными и крапивой, прекрасно вписывался в летний деревенский пейзаж и не бросался в глаза. Были на пасеках омшаники, то есть специальные утепленные, пропитанные запахами воска и пчел избушки. Тут же груды осиновых гнилушек для дымаря, и сам дымарь с холодным запахом дыма, и рамки, и запасные ульи, и вощина, и всякие пчеловодческие принадлежности".

Костя на окраине Владимира, а именно в селе Добром, покупает дом и разводит сад.

В "Капле росы" речь идет об удивительном саде Володи Постнова. После суровой зимы сороково - сорок первого года большинство яблонь в селе замерзло. Володя Постнов не смирился с этим обстоятельством, и насадил новый сад, начав опять с молодых саженцев.

"Этой весной я был у него в саду. В густом древовидном вишенье установлен стол и скамейки. Летом здесь как бы комната прохладная, с непроницаемыми ни для ветра, ни для солнца стенами. Рядом наковаленка для отбивания косы ("В общем, я ведь Иван Васильевичу Кунину не уступал. Я ведь очень хорошо косил"). В глубине сада - просторный, с пышной подстилкой, я бы даже сказал, благоустроенный шалаш, который, кажется, не для сторожения яблок должен быть предназначен, а воистину для устройства рая, соответственно знаменитой поговорке.

Долго ходили мы по саду, и не хотелось уходить из уютного, угодного, обихоженного, обласканного уголка земли. Для меня так это и было: не вышла песня у Володи, зато вышел сад, и, значит, сад этот и есть преображенная, своеобразная песня, спетая этим крестьянином во славу родной земли. "Что же, - подумал я, - если бы каждый человек оставлял после себя на земле по такому саду .."

В очерке "Трава" сад описан так:

"Шел дождь, под ногами на тропинках было склизко и грязно. Трава и кусты обдавали водой, поэтому с садом и огородом мы ознакомились очень бегло. Больших деревьев я как-то не запомнил. Но есть там кусты малины, смородины, есть и вишенье. По сторонам тропинок растут разные травы".

Это сад у знахарки Софьи Павловны, занимавшейся сбором трав.

Или вот описан ботанический сад, в котором растет лотос - виктория регия. Писатель отмечает, что он любовался цветком и приводит анекдот про японцев. "Как они привезли европейских туристов на поляну, с которой хорошо видна гора Фудзияма, и оставили их там на несколько часов. А когда туристы возроптали: "Мы приехали Японию смотреть, а не сидеть без дела на одном месте",-- японцы вежливо возразили и показали программу. В программе было написано: с 9 утра до 11.30--любование. Так вот--любование. В этом весь секрет постижения красоты".

В саду могут цвести яблони, - как в одноименном стихотворении.

Яблоня в нашем саду росла,

Очень крепкой она была.

Самой сладкой она слыла,

Самым белым цветом цвела.

Одно из стихотворений Солоухина называется "Яблонька, растущая при дороге". Яблонька эта похожа на рябину - проходящие люди берут ее плоды, практически ничего не давая взамен. Часто срывают яблоки силой, так что яблоне почти не доводится самой "ронять" плоды.

В одном из садов юга России Солоухин встречает с детства ему знакомый сорт яблок - "пресные". С радостью он берется отведать их.

"Да ведь это же мое детство! Дедушкин сад и яблоня в нем, под названием "пресная". Взрослые не любили эти пресные яблоки без всякой кислоты и без необходимых яблочных ароматов: только сласть под толстой кожуркой, впрочем, немного вяжущая и горьковатая. Но я их любил. И вспоминал часто, как безвозвратное детство, потому что негде было взять в современных садах, специализировавшихся на трех-четырех основных сортах, это, может быть, и не имеющее большой товарной ценности, но дорогое мне яблоко. И где же я его встретил? На Дону!"

В стихотворении "Теперь уж плакать нечего" сад наполнен солнцем.

Как шел я однажды к вечеру

В притихший вечерний сад.

Деревья стояли сонные,

Закатные, все в огне.

Так в стихотворении и Владимира Набокова:

Как тесно яблоки висят!

Как бы сквозь них блаженно солнце светит..

Об интересе Солоухина к теме сада свидетельствует то, что в своем очерке "Большое Шахматово" Солоухин приводит свидетельство М. Бекетовой, в котором есть несколько строк о саде, окружавшем имение Блока.

"Отец развел в саду прекрасные ирисы, белые нарциссы и куртины прованских роз... На перекрестках дорожек, а иногда посреди лужаек попадались клумбы белой и розовой таволги....Там и сям разбросаны были по лужайкам ягодные кусты, вишневые кусты и яблони, несказанно украшавшие наш сад во время цветенья... Одним из главных украшений сада была сирень трех сортов... На лужайке была лучшая во всем саду плакучая береза... Рябина росла одиноко и потому особенно широко раскинула свои ветки, которые начинались так низко; что на них удобно было сидеть... Мы очень любили свой сад и находили в нем тысячу радостей. Хорошо было просто гулять по саду, весело было рвать цветы, составляя бесчисленные букеты из садовых и полевых цветов. Со страстью охотились мы за белыми грибами, которых было особенно много под елками... В саду водилось множество певчих птиц. Соловьи заливались около самого дома в кустах шиповника и сирени, и целые хоры их звенели из-за пруда. На липы в солнечные летние дни любили прилетать иволги. Они оглашали сад своим звонким свистом и мелькали яркой желтизной, перелетая с одного дерева на другое. Дрозды всех сортов водились во множестве... Белки водились в самом саду и приходили к нам в гости из окрестных лесов, привлекаемые еловыми шишками и орехами... В сумерки и по ночам прилетали совы.."

Сельский сад не такой древний, не такой разнообразный.

О Шахматове Блок написал такие строки:

Бросает солнце листьев тени,

Да ветер клонит за окном

Столетние кусты сирени,

В которых тонет старый дом.

И здесь же, что примечательно, слышен отдаленный звон церковного колокола.

Усадьба в селе - явление времен дореволюционных. В "Большом Шахматове" ее разоряют:

"Когда господа уехали, мы с ребятишками картинки таскали из барского дома, картинок там много было... Один парень был постарше нас, не пускает в дом, говорит: "Пятки почешете мне - дам картинок... Не почешешь - и картинок не получишь..." Пианину-то мы доломали, какую пианину разворочали. Бывало, мы ногами по ей прыгали... Маленькие были, ничего не понимали..."

Здесь же может находится и баня. Как русский писатель, Солоухин не мог сдержаться от того, чтобы не испробовать русскую баню.

"По узкой лестнице подымаешься на верхний полок. Думаешь, что никакая органическая жизнь там, наверху, невозможна. Потом отдышишься, только нестерпимо жжет уши да еще (извините) соски. Ну и веничком, веничком, березовым, дубовым, дубово-березовым, березовым с добавлением можжевельника, а летом с добавлением смородиновых веток, а то и крапивы.

До стены -- не дотронься. До каменного сиденья -- не дотронься. На эти каменные сиденья положены деревянные из планок лежаки. Если из лежака подвысунется гвоздь и сядешь на него -- готов волдырь. Однажды пришел к нам мыться человек с нательным крестом, не знал, что нужно его снимать (и мы не знали), на груди моментально появился ожог".

В городскую баню он ходит по субботам, с 12 до 14 часов. При бане имеется бассейн. И нужно сразу после окунанья в бассейн молниеносно бежать опять в парилку и там обогреться.

Посещал Солоухин и баню во Франкфурте.

"Тут уже были люди, но опять-таки очень мало. Так, через три шкафчика от меня раздевалась юная светловолосая девушка. Ну, мало ли что? На пляже тоже ведь лежим и загораем все вместе. Я нарочно замедлил свое раздевание -- посмотреть, какой там купальничек останется на соседке, чтобы не попасть впросак самому. Но на девушке после трех-четырех ее ловких движений не осталось никакого купальника. Как ни в чем не бывало она пошла в душевое отделение".

Есть в этой бане две сауны, душ и бассейн. Потом идут просторные комнаты отдыха. Большой зал с плетеными яркими разноцветными лежаками, которым можно придавать более горизонтальное или менее горизонтальное (вплоть до сидячего) положение. Зал, где можно сидеть и листать журналы. Зал с открытыми окнами -- дыши уличным воздухом. И просто плавательный бассейн спортивного типа.

"Что касается колодцев, то я не знаю, сколько их было, когда при великом князе Василии Дмитриевиче, сын Дмитрия Донского, вручался Олепинской церкви упомянутый антиминс, но сейчас в селе восемь колодцев".

Где же они расположены, спросит любопытный читатель? ( если откроет эту книгу )

Первый - между избой Володи Постнова и домом Солоухина.

Второй - рядом с избой Александра Федоровича и не на улице, а в глубине, возле огородного тына.

Третий колодец - напротив Бакланихина дома, стоит на самом яру.

Четвертый колодец - сделан недавно, около конного двора и молочной фермы.

Пятый - на задворках у Василия Михайловича Жирякова, между его двором и огородом.

Шестой - с самой вкусной, светлой, чистой водой - расположен рядом с домом Петра Васильевича. Он так и называется Васильев колодец.

Седьмой колодец - Кунин. Расположен на задворках у Ивана Васильевича Кунина.

Восьмой колодец - Грубов, из этого колодца автор с Грубовым мальчишками доставал гнилушки, которые светились потом в темноте голубоватым светом.

Так же, как и родник, колодец является источником вод.

В стихотворении "Букет" подчеркивается живительность, близость к природной стихии, колодезной воды:

И поставил в кувшин,

И водой окатил из колодца,

Чтобы влага дрожала, как после дождя проливного.

Однако колодец может быть не только источником живительной влаги, но и заброшенным предметом, как в одноименном стихотворении:

У старожила я спросил:

- Зачем такой колодец сгнил?

- А как не сгнить ему, сынок,

Хоть он и к месту, и глубок,

Да из него который год

Уже не черпает народ.

Колодец Солоухин сравнивает с источником поэтического вдохновения, с душой поэта.

Особое место в прозе, да и в стихотворениях В. Солоухина, занимает символ родника. Помните, как во "Владимирских проселках" герой терпеливо и долго ищет родник - исток своей любимой реки Ворши? Как постепенно спускается с горы в туман, прохладу, слышит звуки ручья?

И в стихотворении с названием "Безмолвна неба синева" звучит тема родника:

В степи поодаль есть родник,

Течет в траве он струйкой ясной,

Весь зной степной к нему приник

И пьет, и пьет, но все напрасно.

Свлагой родника сопоставлены мотивы глубины - омута, бочага.

Но за то -- отражать

Наклоненные ивы

И звезды.

Но за то -- содержать

Родники ледяные на дне.

( стихотворение "Глубина" ).

Родник - скрыт от любопытных глаз, находится на самом дне, в загадочной глубине. Из такой таинственной, темной глубины герой повести "Владимирские проселки" доставал с помощью удочки своего голавля.

Родник может оказаться и в лесу -

Он пропах землей, травой и хвоей,

В жаркий полдень холоден всегда.

А опустишь руку в голубое,

Заласкает светлая вода.

Родник как будто напоен жизнью: здесь есть и запах ( "пропах" ), и ощущения ( "холоден", "заласкает" ).

"У нас в Средней России тоже немало ведь родников, выбивающихся из-под земли, а потом струящихся ручейками, - пишет Солоухин в "Славянской тетради", - Зеленая жирная осока вокруг такого родничка, топкое местечко. Та же осока укажет, вытянувшись полосой, в которую сторону сочится, течет по земле родниковая вода. Иногда, если нет поблизости реки или колодца, и у нас обделают родничок, облагородят его, обнесут срубом, хотя бы в три венца, или обложат камнем-голышом, но не везде и не часто".

Здесь писатель замечает, что в Болгарии родники окружены большим, нежели у нас, почтением. Там ручеек подводят к дороге, заключив в трубу, и он ниспадает в корытце.

Есть в селе и магазин - целый день в нем народ, разговоры. "Старику не скучно. Если бы последить из окна, за день Иван Дмитриевич раз двадцать продвигает валенками в галошах от магазина к дому и обратно. Расстояние шагов семьдесят, не больше, но так день и пройдет".

В рассказе "Кумыс" описан сельский магазин, в котором есть почти все, за исключением самых необходимых товаров.

Этот магазин, стеклянный, "по теперешней нелепой моде", и, как и полагается сельмагу, универсальнее любого мосторга (от супони до велосипеда, от шифоньера до кухонной терки, от духов до сурика, от деревянных граблей до наручных часов, от зубной пасты до репродукции "Мишки в лесу" в багетной рамке).

Там писатель спрашивает продавщицу:

-- Дайте мне пачечку бритвенных лезвий. Желательно "Неву" или "Балтику".

-- Лезвий нету, -- привычно отвечает продавщица.

-- Вот так раз! А чем же бреются ваши парни?

На этот вопрос продавщица могла не отвечать и воспользовалась такой возможностью.

-- Тогда дайте мне мужской носовой платок. А то утром впопыхах я не положил в карман...

-- Платков нету.

"Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет?" - мог бы вопросить писатель этот момент словами булгаковского персонажа.

Травы, деревья, река, простор полей и лугов окружают село. О травах он подробно пишет в "Траве", о грибах - в "Третьей охоте", об окрестностях Алепина - в "Капле росы".

Для писателя не существует трав второсортных, сорных. "О, муза, крапиву воспой!" - восклицает он в очерке "Трава". Крапива становится символом травы, которую прежде не замечали, а в руках автора она обретает новую жизнь:

Я крапиву сорвал,

Я приставил к букету крапиву!

И -- о чудо!-- зеленая, мощная сочность крапивы

Озарила цветы.

( стихотворение "Букет" )

Заросли крапивы упоминаются в рассказе "Выводок", где писатель идет через деревню Крутово. Из пятнадцати домов, стоявших длинной цепочкой по косогору, остается два, на концах бывшей деревни. Между ними - зеленые жирные острова крапивы.

Из крапивы стремглав выскакивает "соседский кот".

Крапива связана с воспоминаниями детства

- Мяч закатился обязательно в крапиву. Надо лезть и доставать, обжигаясь,

- Рвешь малину (в особенности в лесу), руки и ноги острекает крапивой,

- Провинился -- можно получить крапивой по ногам, а то и повыше,

- В кустарнике около утренней реки "хорошо пахнет крапива",

У крапивы есть интересное свойство: крапива покидает буерачные, береговые, овражные угодья и появляется перед человеком, как только почувствует его близость.

"Выкопайте колодец среди чистой поляны .. ваш колодец окружит зеленой толпой неизвестно откуда взявшаяся крапива. Поставьте сруб, соорудите погреб, поднимите забор, сложите поленницу дров, высыпьте корзину щепок, крапива уж тут как тут!" (крапива растет вокруг колокола в одноименном рассказе ).

Один ученый профессор объяснял эту особенность тем, что крапива "растет на почве, испорченной человеком, исправляя ее, подготовляя для других растений"..

У крапивы есть целебные свойства. Именно о них пишет Солоухин на протяжении двух страниц. Настои крапивы, отвар листьев, отвар корневищ и их применение..

Во "Владимирских проселках" можно найти рассказ о мальчике, который любил рисовать, и который неожиданно для себя самого обнаружил совсем рядом со своим домом - рукой подать - освещенную закатом березку, которую прежде никак не замечал. Ее-то он и решил нарисовать.

Неприметная красота березы ( вспомним Набокова: "И льется надо мной сиянье легкое березы" ), ее пронизанность светом подчеркиваются в стихотворении с одноименным названием -

В лесу еловом все неброско,

Приглушены его тона.

И вдруг белым-бела березка

В угрюмом ельнике одна.

А здесь она роняет листья

Вдали от близких и подруг.

Как от огня, в чащобе мглистой

Светло на сто шагов вокруг.

Кроме того, береза отождествляется с почти девичьей кротостью, тишиной..

Угас последний уголек...

Был тих и чуток мир берез,

Кричала птица вдалеке..

( стихотворение "На потухающий костер" )

0x01 graphic

В повести "Капля росы" перед елями растет березка, и она окропляет "масло" картины нежной, яркой акварелью свежих, только что развернувшихся листочков. "Стоит ли говорить, сколько "воздуха" в этой картине .. "

О березе писатель подробно говорит в очерке "Третья охота". И даже приводит поэтические строки из "Песни о Гайавате" в переводе Ивана Бунина.

Дай коры мне, о Береза!

Желтой дай коры, Береза,

Ты, что высишься в долине

Стройным станом над потоком!

Я свяжу себе пирогу..

Кроме того, здесь же говорится о том, каким именно образом добывается, и надлежит правильно добывать березовый сок. "По-настоящему нужно зачистить небольшой квадратик наружной коры и на зачищенном месте коловоротом провернуть углубление на три-четыре сантиметра. И все. Сок потечет одной бойкой струйкой. Можно присоединить жестяной желобок, можно перегонять его в бутылку при помощи марлевой ленточки, а можно просто, как чаще всего и делают деревенские дети, пить через соломинки".

У Есенина есть подобное пристрастие к березе. "И действительно, около Константинова росла (да, кажется, и сейчас еще цела, только построили там свинарник) прекрасная березовая роща", - пишет Солоухин в повести "Большое Шахматово".

"Но как бы ни красива была одна береза или даже завещанная нам Лермонтовым "чета белеющих берез", совсем особенное дело - целый березовый лес. Он хорош во всякую пору. И в марте, когда березы освещает солнце, набирающее весеннюю силу, а их фонтанообразные купы покрыты инеем и разрисовывают синее небо в тончайшее розовое кружево. Хорош березовый лес и в те дни, про которые сказано "то было раннею весной, в тени берез то было", то есть когда разворачиваются на березе изумрудные листочки. В березовом лесу всегда как-то просторно и далеко видно". Подтверждаю это наблюдение Солоухина - действительно и именно так! Хорошо видно в березовом лесу, в нем нет затененных углов, как, например, в еловом, он освещен больше, пожалуй, чем какой-нибудь иной.

Больше того, береза для писателя - своеобразный символ России. В "венке сонетов" сказано:

Души от ветра времени не прячь...

Стоять среди железного мороза

Умеет наша светлая береза,

В огне пустынь не гибнет карагач.

В Алепине есть и пруды. Пруды небольшие, расположены один над другим, "весной лишняя вода из верхнего течет в нижний, а оттуда по оврагу шумными ручьями выливается на луг и растекается там в ширину, как стеклом, покрывая прошлогоднюю луговую травку и сверкая на солнце бесчисленным множеством чешуек, переливается, как будто смеется". В прудах живут караси, как именно они умудряются там жить - неизвестно.

Для изловления карасей в вершу кладут кирпичи, чтобы тонула, а для приманки - горелых хлебных корок и вареной картошки. "Лучшая приманка - жмых из-под постного масла, по-нашему, избоина. Снаряженную таким образом вершу толкаешь шестом шагов на десять - пятнадцать от берега, то есть, по существу, на середину пруда". Утром такую снасть уже нужно вынимать.

Еще один способ - тихо подобраться, подлезть под тенистый куст. "Пахнет оттуда прохладой, ивовой горечью... Наклоняешься так, что голову приходится класть набок, на одно ухо, чтобы все же дышать, иначе не дотянуться до логова. Одну растопыренную руку заводишь с одной стороны подмыва, другую - с другой и начинаешь тихо сближать. Вот левая рука дотронулась до скользкой прохладной рыбины, и рыбина, мыкнувшись в противоположную сторону, ударилась в правую ладонь. Иной раз, если удобен подмыв, прижмешь десятка полтора рыбы, а потом но одной вытаскиваешь и кидаешь на берег, где стоит твой подручный, какой-нибудь мальчонка, взявшийся таскать одежду и рыбу. Братья Ламоновы лазают по кустам вдвоем: один с одной стороны дерева, другой - с другой".

Раньше в Олепине был один пруд. "Пруд находился на месте сегодняшнего нижнего пруда, но был больше и глубже. В овраге ниже пруда, приглядевшись, легко и теперь разглядеть останки земляной плотины. Верхний пруд, по-видимому, был устроен гораздо позднее".

В пруду тоже плавают разные рыбы. Вот как интересно описал их жизнь Солоухин в одном из своих очерков: "Щука стоит в траве и поджидает добычу, какую-нибудь там плотицу; окунь гоняется за мальком; налим сидит в норе; голавль держится на перекате на быстром течении; сом лежит в глубокой яме; жерех лупит хвостом по воде и тотчас хватает оглушенную мелкую рыбку; карась копается в иле; язь выглядывает из-под ивового куста -- не упадет ли на воду жирная стрекоза, чтобы метнуться стрелой и молниеносно схватить. У каждого свой образ жизни, у каждого свое дело".

"Я пришел и сел на берегу пруда, любуясь им, собираюсь купаться. Я еще ничего не знаю о его обитателях и могу только догадываться, что в таком пруду должна жить рыба.

Странно шуршат и шевелятся камыши, словно кто-то трясет их в воде, задевает за них, колеблет. Мне не видно виновников этого шуршания, но я знаю теперь, что водоем обитаем. В нем живут некие существа, способные трясти и качать камыш.

В таком пруде, как этот, жизнь не замедлит проявиться и дать о себе весть. Раздается всплеск. Оборачиваюсь. На воде круги. Через некоторое время из воды к нам, в нашу стихию, свечой взвивается золотистая рыбина. Поднявшись на полметра над поверхностью воды, она шлепается обратно. Что она увидела здесь, в нашем мире?"

Порой олепинские пруды представляют собой весьма неприглядную картину -

" .. прудишки наполовину испарились, обнаружив илистое дно с торчащими из него палками и железяками. Гуси и утки испещрили обнажившийся ил своими следами-елочками. Ил вскоре ссохся в голубоватый камень".

Трава и земля между прудами овражистая, в коровьих и лошадиных следах. Караси, вытекшие вместе с водой, к восторгу сельских мальчишек, задерживаются в этих ямках.

Всякое отмечаение праздника у олепинских жителей начинается обыкновенно с прудов

"Живописная картинка при этом бывает всегда одна.

Два-три мужика, застрельщики, искусственно храбрясь, а на самом деле стесняясь, раздеваются на берегу пруда до трусов и лезут в дремучую пузырящуюся тину... Они затаскивают в пруд бредешок, а на берегу тем временем собирается толпа мальчишек. Стесняясь своего любопытства и пряча стеснительность за независимыми улыбками, подходят и взрослые. Кто-нибудь из компаньонов носит ведро с уловом.

Полазив по одному пруду, мужики с бреднем перекочевывают в другой. Идти нужно среди села, на виду. Если бы даже и не было никого на улице, все равно -- смотрят в окна. А окна у нас в селе зоркие, ничего от них не укроется: кто к кому пришел, кто с кем говорил, кто покачнулся, а кто упал.

От пруда к пруду перебегают ловцы в широких прилипших мокрых трусах. Тела у ловцов озябшие, синие и, как бы это сказать, давно не бывавшие на ветерке или на солнце. Как ни странно, тело деревенского мужика не привыкло к воздуху: работают всегда в одежде.

-- Куда они выводить-то будут?

-- В тот угол, к Абрамовым.

Зрители бегут к предполагаемому углу пруда. Рыболовы выволакивают бредень, в котором полтонны ила, жирного, теплого, роются в нем, извлекают обмазанных илом голубовато-черных рыбок. Под корявыми пальцами мужиков на боках рыбок сквозь черноту проступает чистое, жаркое золото. Золотые блестки опавшей рыбьей чешуи поблескивают в жирном иле. В ведре, хотя там и нет воды, рыбки обтираются друг о дружку, и видно, что это маленькие, а то и средненькие карасики".

Исследователи пространства деревни говорили об образе реки как важной части организации пространства в художественном произведении. В стихах Набокова дачная река - "застенчивая", "знакомая" ( "Домой" ), по реке проплывает лодка героини ( в стих. "Звучи.. " ). За рекой - "поля росистые", "синие чащи". Герой и героиня романа "Другие берега" встречались в парке за рекой. В стихотворении "Я думаю о ней .. " -

и вижу белую кувшинку на реке,

и реющих стрижей, и в сломаннои купальне

стрекозку на доске..

В стихотворении "На закате":

На закате, ты знаешь, каком,

с яркои тучей и майским жуком,

высоко над румянои рекой..

( "На закате" )

Кроме того, дачная река - место свидания в стихотворении "Почти недвижна наша лодка", в стихотворении "Ты помнишь этот день?" О наслаждении купаться в реке пишет Набоков в рассказе "Круг".

В рассказе "Кувшинка" и Солоухин признается, что больше всего любит реки. "Тихое зеркало омута; хрустальная влага, которая струится вдоль тела, омывая и охлаждая каждую клеточку кожи; рыбий всплеск на вечерней заре; туманы, расползающиеся от реки на прибрежные луга; пряные запахи в зарослях крапивы, таволги и мяты, когда устроишься в укромном уголке, - и уж дрогнул и пошел вкось под широкий глянцевый лист красный с беленьким поплавок.

Река - особенный мир, с таинственной тенью под кустами, нависшими над водой, с веселым журчанием воды по камушкам, с луговыми цветами, смотрящимися в нее".

В сельском мире, воссоздаваемом в произведениях Солоухина

Дождик тихо шуршит по листьям,

Цветут кувшинки на тихих речках,

Тихо греет летнее солнце.

"К воде подойдешь - она тихая, еще не проснулась, темная, таинственная. Желтые кувшинки замерли и теперь, утром, горят ярче, чем даже в солнечный полдень" ( "Капля росы" ).

Ворша - река небольшая. Она не похожа на величавую северную реку - Двину -

Как давно я на Севере не был,

Как Двина в сентябре хороша..

Можно сказать, что Ворша - река настолько маленькая, что через нее можно вести неторопливую беседу. Один из рассказов писателя так и называется - "Разговор через реку".

"Я взял палку и пошел гулять вдоль по реке. Большая вода почти сошла, на лугу дотаивают последние льдины, греет солнце, поют жаворонки. По другому берегу реки навстречу мне тоже с палкой идет колхозник из соседней деревни. Подвыпивший, разумеется. Он самозабвенно поет песню: "Бывали дни веселые". С ним лохматая собачонка. Поравнявшись, мы останавливаемся друг против друга.

-- Михал Михалычу привет.

-- Владимиру Алексеевичу мое почтение".

Выбежав из Журавлихи, Ворша петляет вправо и влево. Поднимаются над Ворщей зеленые увалы, этакие округлые холмы. Около деревни Брод начинается Попов омут.

Под самым Олепином - омут под названием Лоханка, потому что похож по форме на овальную лохань и потому, что десятки поколений олепинских жителей ходили сюда купаться. В летний день вода в Лоханке - кисель, взбаламученная ребятишками.

"Послушав соловьев под Курьяновской кручей и миновав мост, Ворща утекает к другим деревням, переставая интересовать олепинцев. Но предварительно, на самой, так сказать, границе, на самом выходе из сферы их интересов, образует три больших и глубоченных омута: Черный, Средний и Круглый".

В Круглом омуте живут четыре голавля-патриарха. Редко они поднимаются из темной глубины и совершают два или три прогулочных круга.

Изредка, выйдя из берегов, река заливает где луга, а где и поле зеленого овса, ржи, белой цветущей гречихи. В деревушках она подобирается к огородам.

"В Останихе у реки притулились на берегу бани, этакие покосившиеся избушки на курьих ножках. Теперь над водой оставались только крыши этих бань, и все ждали, что вот-вот их приподнимет и понесет" ( рассказ "Летний паводок" ).

"Помню, ребятишками пойдем в сосновый лесок по землянику. Насобирать не насобираем, а в рот попадало. Лесок все под горку да под горку, и потом кончится лесок, расступятся последние сосенки, и прямо перед нами окажется речка. Хрустально-кристальная, прямо-таки родниковая водичка журчит по камешкам, прядет, перебирает ярко-зеленые нити водорослей. Но по берегам-то трава, травка, таволга, а хоть бы и крапива (если где поросли берега ольхой). И вот там, где чистые камешки, по которым журчит вода, после лесной земляники, из тех же чашек, с которыми ходили по ягоды, пили мы эту воду".

Теперь, замечает Солоухин, мальчишки уже не осмеливаются пригубить речной воды. Там машина переедет через речку, там трактор, еще около Прокошихи на пригорке устроили свинарник, еще химическая подкормка полей ..

Река для писателя -- особенный мир, с таинственной тенью под кустами, нависшими над водой, с веселым журчанием воды по камушкам, с луговыми цветами, смотрящимися в нее ( рассказ "Кувшинка" ).

О речке говорит Солоухин в рассказе "Белая трава".

"Есть на нашей реке такие глухие и укромные места, что, когда продерешься через спутанные лесные заросли, заполненные к тому же крапивой, и присядешь около самой воды, почувствуешь себя как бы в обособленном, отгороженном от остального земного пространства мире".

Здесь имеется:

- старая, черная, как уголь, коряга,

- округлые листья кувшинок,

- листья ракиты,

- травы, как-то: крапива и высоченные зонтичные.

- Больше всего я люблю в Журавлихе запахи, - зажмуриваясь от блаженства, вспоминает Саша Косицын. - Нигде, ни на одной реке, ни в одном лесу я не встречал таких запахов! Нельзя сказать в отдельности, что пахнет крапивой, или мятой, или вот этой... как ее?.. Ну, знаешь, такая белая трава... пышная, ну, ты знаешь...

- Знаю, о чем ты говоришь, но я сам сто раз собирался спросить у тебя, как называется эта трава, - отвечает Солоухин.

В ходе последующей беседы выясняется, что это - так называемая бела трава.

Уреки, рядом с рекой -- растет ольха, и это подчеркивается в одноименном стихотворении:

Я обманул ольху.

В один из зимних дней,

На берегу застывшей нашей речки

Я наломал заснеженных ветвей

И внес в тепло, которое от печки.

Река упоминается и в рассказах о рыбной ловле.

"Каждую ночь в два часа Иван Дмитриевич стучал палкой в мое окно и неизменно с одной и той же точнейшей интонацией тянул: "Вова, вставай!"

Я с вечера просил, чтобы он будил меня в этот час на рыбалку. Встанешь, зари еще нет. Едва-едва начинает брезжить. Земля на тропинке сухая, припыленная, а по сторонам на травах тяжелая, как горох, роса. Особенная сладость -- успеть прийти на реку, пока не развиднелось. Точно знаешь, что не прозевал ничего и все, что должно быть, все пока впереди. Если даже и нет клева, все равно не будет думаться, что, наверно, он был на самой ранней заре. Вот она, самая ранняя заря, только еще разгорается за холмом. Еще белым туманом курится тихая черная вода, еще не прилетел самый первый рассветный ветерок, чтобы поколебать туман и сморщить водное чистое зеркало.

До сих пор у меня в ушах стоит певучая фраза: "Вова, вставай!"".

Так пишет Солоухин в своем рассказе.. И обыкновенная рыбалка представляется читателю поэтичной, река - загадочной, чуть ли не таинственной.

Довелось писателю и ловить рыбу в Иртыше.

"Еще засветло мы высадились "на диком бреге Иртыша", где не было ни жилья, ни былья, только остатки, следы от костров говорили о том, что это место излюблено рыбаками. И комарами не в меньшей степени. Как водится, начали осматривать удочки, проверять их исправность, натягивать палатку для ночлега, заготавливать дрова для костра".

Так в рассказе "Именины в Тобольске", завершившемся торжественным подношением писателю пирога со стерлядью.

В прозе Солоухина ведущая героя тропинка - место поэтического уединения. Место, укорененное в памяти. И напрасно море "хочет смыть тропинку полевую из памяти" ( стихотворение "У моря" ).

Ибо тропинка в лесу - место достаточно уединенное, с этим не поспоришь. И в то же время здесь можно наблюдать вещи удивительные.

"То увидишь двух играющих белок и замрешь и будешь следить, пока не надоест или пока они не убегут. То выскочит навстречу озабоченная лиса, то перебежит дорогу деловитый работяга ежик, то вырвется с оглушительным хлопаньем крыльев дикий голубь вяхирь. Почему-то дневной жаркий час скупее на такие развлечения, чем утренний".

Так в стихотворении "Элегия" Владимира Набокова герой бродит подле уединенной тропы. Пятнистая тропинка появляется в стихотворении "Сонет"

.. верхи берез в лазури свежей,

усадьба, солнечные дни, -

все образы одни и те же,

все совершеннее они.

Весна

.. дай нам вновь

под теми деревцами

хоть миг, да постоять.

Я думаю о ней, о девочке, о дальней..

В романе "Защита Лужина" тропинка приводит к мосту, затем - к дому. В стихотворении "Я думаю о ней, о девочке, о дальней" упоминаются "дорогие тропинки". С моста здесь может быть виден огонек лесопильного завода ( как в стихотворении Анны Ахматовои ).

Село Алепино некоторым образом связано с большим миром благодаря путешествию героев по дороге. И дорога в родное село становится предметом описания в двух произведениях Солоухина. Это "Капля росы", полностью посвященная Алепину, и рассказ "Каравай заварного хлеба". В последнем герой отправляется за несколько километров в село, чтобы принести однокурсникам каравай хлеба. Совпадает не только место, но и время действия, и погодные условия - зимнее время, метель, снег..

Вот как описана дорога в рассказе "Каравай заварного хлеба": "Назад страшно и оглянуться - такая низкая и тяжелая чернота зимнего неба нависла над всей землей. Впереди, куда вела дорога, было немного посветлее, потому что и за плотными тучами все еще брезжили последние отблески безрадостного декабрьского дня. По жесткому шоссе идти было легче, чем по этой дороге: снег проминался под ногой, отъезжал назад, шаг мельчился, сил тратилось гораздо больше. Меня догнал человек - высокий усатый мужик, одетый поверх пальто в брезентовый плащ и закутанный башлыком. Этого небось не продувает".

А вот как описана дорога на квелой лошаденке в повести "Капля росы":

"Однажды выехали мы с отцом за одиннадцать часов до поезда (нормальная езда от нас до Ундола - пять-шесть часов) в расчете на то, что лошаденка плоха и пойдет небойко.

В Нажеровском лесу высказал я отцу первое свое опасение, как бы не опоздать, не упустить поезда, как бы не пришлось сутки сидеть на вокзале и дожидаться следующего.

- Не бойсь, - отвечал отец, - еще чаю не торопясь напьемся! Но, ишь она, чего тут!

За Глуховом опасения переросли в тревогу.

- Не бойсь! Тише едешь - дальше будешь! Еще чаю успеем напиться. Ишь она, вот я ее сейчас!

Когда проехали Кучино, сомнений почти не оставалось. Потрафляем тютелька в тютельку, так, чтобы успеть вскочить на подножку.

- Не бойсь, чай не первый раз! Сказано тебе, чаю напьемся. Но, давай, на горе отдохнешь!

Часов у нас не было. Мы определялись по солнышку и просто так, по чувству времени. После Васильевки дорога до станции короткая и прямая, каких-нибудь два километра. Видны все станционные постройки и время от времени клубочки белого паровозного пара над ними. Видно было также, как, распространяя гул на окрестные леса, с разгона врезался в нагромождение этих построек и исчез за ними пассажирский поезд. Вот он постоял, погудел и вынырнул с другого конца.

- Эх, паря! - почесал в затылке отец. - А ведь это наш поезд пошел. Но, ишь, чего она тут, баловница такая, вот я ее сейчас!

Главное предсказание отца, что мы напьемся чаю, исполнилось. Мы могли теперь пить его не спеша и обстоятельно, вплоть до следующего поезда".

Причем наибольший эффект в этом рассказе производит неизменно добродушное отношение отца к своей лошадке - виновнице опоздания на поезд.

Похоже о дороге в имение писал Набоков:

Я со станции в именье

еду, не могу сидеть, стою

в тарантасе тряском, узнаю

все толчки весенних рытвин,

Еду, с непокрытой головой,

белый, что платок твой, и с душой,

слишком полной для молитвы..

Русское поле становится предметом описания в повести "Капля росы" -

"В каждом крестце - двадцать один сноп, и считать не нужно. Покладешь на воз пять крестцов - значит, сто пять снопов, а в кругле - сотня. Поля, уставленные крестцами, были самой непременной и, нужно сказать, красивой частью деревенского пейзажа в пору летней страды. Взглянув на такое поле, сразу можно было сказать, хорош или плох урожай в этом году, потому что при хорошем урожае крестцы стояли густо, часто, обильно, а уж если разбрелись они по жнивью на редь, где крестец, - значит редка, тоща была ржица".

Русское поле описано и в стихотворении Солоухина "Дождь в степи".

До утра будут сниться

Зерна пшеницы...

Во "Владимирских проселках" писатель отмечает, что Суздаль - один из городов путешествия - затерялся среди ржи.

Здесь же располагается живописный старик с клюкой, которого Солоухин фотографирует на фоне ржи.

Нужно отметить, что поле не зря рифмуется с "морем" - оно так же как будто не ведает пределов, которые бы его ограничили ( как выразился бы П. Флоренский ).

Погружался я в море клевера,

Окруженный сказками пчел.

Но ветер, зовущий с севера,

Мое детское сердце нашел, -

написал А. Блок в 1903 году.

Луг в изображении Солоухина восходит к памятному лугу Ал. Блока, к его строкам о России:

Так за что ж подарила мне ты

Луг с цветами и твердь со звездами,

Все проклятье своей красоты?

Луг и твердь как две большие плоскости, две большие мембраны существования - верхняя и нижняя, большая и малая.. Где цветы по красоте не уступают рассыпанным звездам.

"Идя по луговой тропинке, по меже, по лесной опушке, по всякой земной дороге, временами воображаю себя пришельцем из какой-нибудь далекой галактики и с первозданным удивлением разглядываю конструкции и модели, называемые здесь то деревом, то травой, то лютиком, то ромашкой, то подсолнухом, то березой. В каждой из этих моделей я готов увидеть великое чудо".

"А ты вспомни-ка, мил человек, как в июне луга цветут. Ты вспомни-ка желтенькую сурепку на меже поля, василечки во ржи, лазорев цвет, одуванчики во множестве да и все цветы. Солнышко да ветерок продувной, а простору, простору-то сколько вокруг! Опять же речные туманы по ночам луга охлаждают. Перепелки, коростели кричат..."

Просторно, в самом деле, на летнем лугу. И кричат только птицы, но не лютые звери..

На лугу писатель нередко собирал луговые опята.. "Собирать луговые опята я выхожу не с ножом, а с ножницами. Подойдя к грибной цепочке, приходится опускаться на одно колено и стричь грибы, как стригут шерсть на овце. Попадает в корзину и трава, это неизбежно, однако дома нетрудно грибы перебрать и от травы отделить. Поистине разбегаются глаза, когда попадется косогор с урожаем этих дружных грибов". Итак, косогор с урожаем.. Для нас, жителей Западной сибири, привыкших к ровной и повсюду одинаковой степи, это почти необыкновенное зрелище.. А там еще и цветы, и, возможно, быстрая и близкая река..

Также на лугу пасутся коровы, как в известной прибаутке:

На лугу, на лугу, на лугу пасутся ко..

Правильно, коровы!

( ср. в стихотворении современного поэта - "правильно, Иные!" )

Писатель собирает луговые опята на наклоненной плоскости оврага в рассказе "Немой", а на другом берегу его пасется стадо.

Пастух прозевал, и две коровы ушли метров на двести в поле овса. "Любому пастуху не понравилось бы такое поведение коров, любой пастух обложил бы их двумя-тремя длинными периодами витиеватой метафорической речи, а настигнув, вытянул бы вдоль хребта кнутом, но все же такого озлобления и такой ярости я не ожидал. Натолий и лупил их кнутом, и кидал в них комья сухой земли, и все это со злобой, с ушатами отборной брани.

Любой пастух - повторю - держит скотину в повиновении и страхе, но все же у настоящего пастуха за всем этим сквозит, а вернее сказать, в основе всего этого лежит любовь к скотине. Нельзя управлять скотиной, ненавидя ее".

При следующей встрече с пастухом Натолием, писатель его приветствует:

- Здравствуйте.

- Здравствуй-то, здравствуй, - отвечает Натолий, - да что мне теперь делать?

- А что такое?

- Скоро пять часов, пасти мне до десяти, а магазин в шесть часов закрывается. Что делать?

Солоухин растерялся и ничего не ответил.

- Слушай, - озарился вдруг Натолий, и лицо его посветлело, похорошело. - Может, ты побудешь здесь с моими коровами, а я сбегаю в магазин.

- То есть как?

- Да ты не бойсь, они смирные. А я сейчас быстро, я ведь как лось... двадцати минут не пройдет...

Подивившись такому предложению, писатель, однако, от него наотрез отказался.

- А что же мне делать? - спрашивает Натолий.

- Скотину пасти - вот что делать!

- Пожалуй, и правда. Ничего больше не остается.

Рядом с лугом, недалеко от него может быть расположен овраг - место темное, таинственное, с которым связана не одна местная легенда. Он упоминается и в стихотворениях -

.. из дальнего оврага

Вслед за стадом медленных коров

Выплывала темная, как брага,

Синева июльских вечеров.

По оврагу наперегонки, перепрыгивая через корни деревьев, через камни, мчатся весной ручьи, словно их единственная задача - как можно быстрее домчаться до речки и принять посильное участие в ее разгуле.

К июню овраг превращается в яркий цветник с желтыми лютиками на дне, где бежит вода, и с малиновыми махровыми гвоздиками по сухим склонам. "Ну и ромашки, конечно, и полевая клубника. Лежа среди цветов, можно было за целый день не увидеть здесь никого, кроме пчел и бабочек".

В "Капле росы" есть история про Калининский овраг, глубокий , большой, который от Черкутина до Калинина тянется, и в котором происходят чудеса.

"Вечера в июне теплые, тихие, над рекой соловьи поют, а мы уж все вышли на гору, ждем. И дрожим, а ждем. И вот ровно в половине двенадцатого ночи в овраге запевает девушка. Издалека сначала голосок-то слышно. И так сладко, так сладко поет, что даже холодок по спине. Все ближе, все ближе по оврагу идет девушка, и голос все громче, все явственнее. Песня такая, что мы ли, бабы здешние, песен знаем, а такой не слыхивали. И главное, что поет без слов, один голос льется и льется, льется и льется. Эх, мальчишки, помирать буду, а не забуду того голоса! Чистый, серебряный, печальный.

Но самое диво в том, что хороша, дивна песня, а как кончится она, никто не может мотива вспомнить. А такие ли певцы были, того же Владимира Сергеича возьми. Пела девушка ровно полчаса, как раз хватало ей, сердечной, весь овраг тихим шагом пройти. Тут и замолкала песня. Она замолкнет, а мы стоим, шелохнуться боимся".

Однажды пятнадцать парней - одна партия от Калинина, другая партия от Черкутина - решили поймать девицу. Но предприятие их окончилось только те, что они лишь избили друг друга.

В овраге на Медведке есть ручеек, к которому ходит Иван Андреевич Громов.

- Такую даль? - спрашивает его писатель, завидевший Ивана Андреевича с двумя ведрами, - километра два наберется, да еще гора крутая.. У вас же колонка под самыми окнами.

- Нет, Лексеич, - ответствует Иван Громов, - я большой любитель чаю попить, так разве можно той водой заваривать? Чай получается мутный, о вкусе и говорить не приходится.

- Да все же заваривают.

- Ну и что, пусть заваривают. Это их дело. А я вот на родничок..

Понятно, что овраг в поле - овраг как овраг. Но как только овраг попадет в лес, картина меняется. "Огромные обомшелые ели растут по склонам, почти смыкаясь наверху, цепляясь друг за дружку мохнатыми длинными лапами. Уж не медовый, а грибной запах держится на дне оврага, который, впрочем, не называется больше оврагом, но буераком. Лесная малина, крапива, буйные папоротники, волчье лыко, бересклет, кусты орешника - все перемешалось там, иной раз и не продерешься, не исцарапавшись и не острекавшись крапивой. По ночам филины орут в буераке, как будто кого-нибудь душат разбойники, схватив за горло и надавив коленкой на грудь, а днем в небе парят коршуны.

На дне буерака не ржавая сквозь осоку течет водичка, но по чистому, обильно усыпанному камнями дну струится чистая холодная вода, которую так сладко пить, когда в жару объешься спелой земляникой, созревшей тут же поблизости" ( "Капля росы" ).

В лесу под дремучей елью сухо, тепло, уютно, как в комнате. Здесь писатель справляет свою нехитрую трапезу. "Душистый дымок от костра тотчас наполнит всю эту лесную комнату, начнет подыматься вверх, процеживаясь сквозь широкие плоские ветви, а также выбиваться на сторону, где его будет подхватывать и развевать ветерок. В дождь хорошо посидеть у огонька на сухой пружинящей подстилке из игл. В это время для забавы насадишь на прутик рыжик, насыплешь на него сольцы и поднесешь к огню".

Про ель сказано и так: "Дремучая ель осенила меня своими длинными черными лапами". Осеняет - значит, защищает, принимает под свой кров.

Интересно, что ели ассоциируются с Россией в стихотворении "Над черными елями серпик луны"..

На черные ели смотрел печенег

И в страхе коней поворачивал.

лес большой --

Солоухин ходил и в легендарную Дуброву - в лес, который начинается в 8 км от села Алепина и тянется на 10 верст до Петушков и дальше к Москве.

Там были сказочные россыпи грибов - грибов было столько, что "мы в конце концов убежали из леса, зажмурившись, иначе уйти было невозможно. На каждом шагу попадались россыпи белых, притом молоденьких, только еще пробивающихся из земли".

Ближний, Самойловский лес хорошим шагом можно пройти за час-полтора хоть вдоль, хоть поперек. Дальний же лес описан в одной из повестей так: "Отводишь себе два железных часа для прогулки в дальний лес, для быстрой ходьбы. Не Бог весть какая физическая деятельность, но все же рубашка прилипает к лопаткам, и так приятно омыться по пояс, переодеться в сухое".

Еще дальний лес называется Журавлиха, сквозь него течет река Ворша. В Журавлихе растут вязы, сосны, ели, черемуха. Там множество птиц.

Деревья и высокие травы растут по обоим берегам Ворши, вплоть до самой воды.

По-другому дальний лес называют Большим.

"- Куда ходили по ягоды?

- В Большой.

- Откуда дровишки?

- Из Большого леса, вестимо"

По характеру большой лес смешанный, "потому что иной раз неплохо, если попадались бы места чистой сосны, или чистой березы, или, например, чистая липовая роща".

Но у подножия могучей сосны - куст бересклета, промежду редких елей - непролазный орех, и "там, где чистое и голубое небо разлиновано, исхлестано розовым дождем высоких тонкоствольных берез, яркие от молодости своей, чистенькие, стройные, такие плотные, что и птица не залезет в середину шатра, живут на полянах елочки. По буеракам да оврагам встречаются ели".

"Теперь осиновые места в лесу были нежно, как бы даже по-весеннему зелеными, ибо кора осин, особенно сучьев, сохраняет оттенок нежной зелени. Ярусом пониже, если росла тут ольха, пролегала по нежной зелени полоса лилового тумана - таков уж цвет ольховых веток. Березы все еще горели, но и они осыпались, тихо, сквозь сон роняя последние листья, которых много лежало вокруг каждой березы. Небольшие елочки и сосенки были обильно осыпаны березовой желтой листвой. Каждая елочка или сосенка напоминала ежика". Так описан осенний лес в повести "Терновник". Описан глазами писателя, только что вернувшегося с теплого юга, из Грузии.

В лесу писателю доступны чудеса оптического зрения. Отправляясь по землянику, он не обращает внимания на грибы; идя по орехи, топчет ногами ягоды. И если хочешь что-нибудь разглядеть в лесу, нужно держать это в своем воображении. Тогда наступает чудесное прозрение, и будешь на каждом шагу находить то, что хочешь. "Точно такое прозрение нашло и на меня. Я ходил теперь в лес, держа в воображении одни только птичьи гнезда, и чудо началось: то и дело я стал обнаруживать их, не замечаемых мною раньше, как будто я действительно прозрел или надел некие чудесные очки".

Нужно отметить, что лес представляет собой загадочное, подчас таинственное пространство. По мнению персонажей "Капли росы", там обитает Лесяна.

"Только я проговорила, - рассказывает тетя Оля, - а под печкой как охнет, как завозится да из-под печки-то шасть - и в дверь. Да так скоро выскочило, что разглядеть не успели, на что похоже, нись на кошку, нись на иного зверька. Дверь-то широко распахнулась, значит, что-то порядочное...

Сидишь, боишься оглянуться на темный угол: такая находит оторопь, - но все же спросишь:

- Что же было, по-вашему, тетя Оля?

- Как что, значит, услышала Домовяна и побежала Лесину хоронить. Родня, значит, наша Домовяна той Лесине, золовка, может, или свояченица.

- А когда обратно придет?

- Кто знает. Может, сейчас вот и вкатится, а может, пришла, да и сидит опять под печкой, слушает, как мы про нее беседуем. Не знаю я, какой у них порядок".

В лесу растет земляника. Рассказывая о землянике, Солоухин вспоминает Леонова:

"Да и теперь еще в грозу, как поразойдутся, как заскрипят с ветром в обнимку енежские-то боры, как дохнут раскаленным июльским маревом, так даже подушки ночи три подряд пахнут горячим настоем земляники и хвои... Вот как у нас на Енге". Того самого Леонова, о котором преподававший русскую литературу Набоков воскликнул: "Бедный Леонов! Бедный Леонов!"

Солоухин также приводит историю о заболевшем дядюшке. В отличие от дядюшки из романа Пушкина "Евгений Онегин", этот дядюшка страдал печенью, и его "потянуло на землянику". Земляники он съедал приблизительно два литра в день в течение всего земляничного сезона. "Не знаю, право, как он ее съедал, одну или с молоком, натощак или после обеда, но болезнь его прошла, чтобы больше не возвращаться", - пишет Солоухин.

Пишет Солоухин и о том, как нужно собирать землянику. Солоухин замечает, что лечение земляникой популярно в народе и при лечении земляникой просто едят ее сырою, но не вареной или сушеной.

"Едят одну или с молоком, сливками, молодой сметаной, с сахаром (иногда с вином). Давайте ее детям, давайте много. Не жалейте средств на приобретение земляники. Не считайте ее баловством или роскошью, а считайте ее необходимой, как хлеб, крупу,

картофель ...Не умаляя достоинства чая, как общеизвестного напитка, скажу одно, что если бы прижился такой же напиток из листьев земляники, как чай,

здоровье людей при этом только выиграло бы".

О землянике Солоухин пишет не только в очерке "Трава", но и в "Третьей охоте". Во втором произведении речь идет и о малине. "Лесная малина по сравнению с садовой очень мелка, но гораздо душистей и слаще своей прирученной соплеменницы. Поэтому, даже имея прекрасную крупную садовую малину, деревенские люди любят ходить за лесной".

"В августе созревают орехи. Каждый орех спрятан в зеленое гнездышко, у основания очень плотное, а далее расходящееся бахромой. Эти гнездышки срастаются друг с другом, так что редко увидишь на ветке одиночный орех. Чаще попадаются парные, а также по три, по четыре, по пять орехов в одном... не знаю, как сказать. Конечно, по существу, это гроздья, так и надо бы говорить. Но у нас почему-то говорят: "гроно", "гронья", "большое гроно попалось", "гронья в этом году мелкие". Как бы там ни было, орехи растут, соединившись друг с другом своими зелеными гнездышками.

В августе, когда охотники до орехов устремляются в лес, а орехи еще только начали созревать, каждый орех сидит в гнездышке очень крепко, не вылущивается. Можно вылущить его зубами, раздавив сочное гнездо".

Также Солоухин рассказывает о том, как надлежит вылущивать орехи.

Разумеется, не мог Солоухин обойти своим вниманием тему грибов. Он подробно пишет о больше чем десятке видов грибов - в основном в своей повести "Третья охота". Среди его любимых грибов - рыжик, масленок, белый..

Рыжик, так же, как и масленок, растет в сосновом лесу. Название этого гриба поэтично. Рыжик оранжево выглядывает из зелени травы или мха, рыжик, именем которого называют рыжих котят, рыжих щенков..

Рыжики в большом количестве появляются в летние месяцы. Однажды фотограф Иван Крылов прислал писателю баночку вятских рыжиков. Сначала ее не распробовали, и ползимы "Дары земли" простояли в холодильнике без употребления. "Потом

как-то раз я положил себе на тарелку десяток ровненьких рыжичков, о чем-то задумался и механически медленно разжевал гриб, попавший на зуб. И вот запахло осенней лесной опушкой, молодыми сосенками, остуженными октябрем, почудилось, что вокруг ранний утренний воздух. Тогда я понял.."

В Тбилиси Мария Львовна Чавчавадзе предложила писателю поход за рыжиками, так как "оказывается, холмы вокруг Тбилиси засадили сосенками, а там, естественно, завелись рыжики, о которых не сразу все узнали. Мы насобирали в тот день 18 килограммов превосходных сосновых рыжиков".

В "Третьей охоте" есть два абзаца о том, как нужно солить рыжики. За два месяца они просолятся, и по прошествии этих двух месяцев их можно наконец есть. "Останется положить их на тарелки (при хорошем собеседнике)

и поставить на стол графинчик из чистого стекла, а также аккуратные небольшие рюмочки". Как узнается в этих строках Владимир Солоухин! И в очерке "Григоровы острова" он утверждает, что просто необходимо после удачной рыбалки употребить граммов сто бодрящего алкогольного напитка ( который мы не будем в нашей книге называть ).

"Перед огненной ухой, с мороза (и больше уж не идти на мороз), нельзя было не выпить по стопочке". И чуть раньше - " .. чтобы рыбаки-читатели не приняли меня за ханжу и проповедника полной трезвости, скажу, что ничего не может быть приятнее стаканчика водки, когда после десятичасового сидения на морозе вы приедете на ночлег в добротное, хорошо натопленное помещение".

Правда, в очерке "Третья охота" писатель призывает нас обрать свое просвященное внимание на настойки. В первую очередь ( как говорили в советские времена ), речь идет о рябиновой настойке, затем - о брусничной.

Так, сосед по даче, художник, даже умудрялся настаивать на осиновой коре! Ведь она содержит полезные и даже целебные вещества. "Могу доложить, что уже 25 лет беспрерывно и ежедневно потребляю настойку на осиновой коре, - заявлял художник, - Зеленую молодую кору я обстругиваю с дерева, сушу, а затем настаиваю на ней... Пью два-три раза в день, по небольшой рюмочке".

Говоря о такой фирменной закуске как "грибная икра" писатель рекомендует: "можно выпить рюмку хорошего тонкого коньяка".

С другой стороны, рыжик, по словам Анны Ильиничны из повести "Терновник" - единственный гриб, который создан для того, чтоб съедать его свежим, не выходя из леса. "Дома так я насыплю соли ему на решетку, подожду час или два, пока соль растает, и ем с картошкой. Ничего не может быть вкуснее". В лесу же гриб обыкновенно насаживается на прутик.

В "Терновнике" писатель рассказывает, как попробовал приготовить в лесу рыжики по рецепту Анны Ильиничны. Насадив рыжик на прутик, посыпать на решетку соль, сунуть рыжик в огонь. Когда соль начнет плавиться и как бы кипеть, гриб готов.

По пути на грибную охоту писатель нередко берет с собой пару авосек. Они пригодяться, если зайдет речь об опятах, вернее, если в лесу попадется выводок - другой опят.

Одним движением ножа срезаете до десятка опять, а там высыпают все новые и новые партии, прятавшиеся до поры от взора. И что замечательно, опенок одинаково хорош и в жареном, и в сушеном, и в маринованном, и в соленом виде.

Луговые опята - небольшие грибы. За аромат их еще называют гвоздичными грибами. "Эти мелкие грибки вырастают дружными стаями (единственно, что их роднит с опенками), но не кучами, а лентами, иногда закручивающимися и

образующими подковы и круги. Их-то и зовут в народе ведьмиными кругами".

Народ метко определяет некую главную загадочность природы, ее таинственность, что ли. В повести "Капля росы" есть тетя Оля, которая рассказывает детям истории о Поляне и Лесяне, - антропоморфных, видимо, персонажах, явления которых окружены ореолом таинственности.

О маслятах в "Третьей охоте" есть такое замечание: ".. мой первый увиденный гриб - это маленький крепенький масленок, с круто заостренной шляпкой, покрытой темно-коричневой, красноватой, даже маслянистой кожицей. Ножка толстая, крепкая и короткая. Испод гриба затянут белой пленкой. Когда ее уберешь, откроется чистая желтоватая, лимонного оттенка нижняя сторона шляпки и на ней две-три капли белого молочка. Именно такие боровые маслята родились в нашем лесочке. Я сейчас их вижу в траве, растущие вереничками. Потянешься за одним - увидишь еще пяток".

За маслятами юный Солоухин ходил со своей старшей сестрой Катюшей. Масленок писатель сравнивает с одуванчиком. Масленок выбирает молодые сосенки и водится преимущественно около них.

Маслята - народ дружный. Где один - там и пяток, замечает писатель. "Белый есть белый, и груздь есть груздь. Но если сравнить с подберезовиками или с подосиновиками, то я решительно не знаю, почему нужно отдавать предпочтение последним. Масленок один из самых вкусных качественных грибов".

Итак, масленок один из самых вкусных и здоровых грибов, "растущих в наших местах". Однако в разгар грибного сезона его берут не так охотно. Солоухин называет две причины:

а ) Изобилие маслят. Они буквально лезут на глаза!

б ) Это единственный гриб, который нужно чистить.

Маслята писатель собирал в посадке сосен, что находится у Журавлихи. Вот как он описывает историю, произошедшую с ним и его супругой в очерке "Третья охота":

"Наши маслята все были в половину чайного блюдца, желтые и светло-желтые, а не то чтобы темно-коричневые с белой пленочкой с нижней стороны. Но, к нашему удивлению, все маслята оказались свежие, здоровые, совсем не тронутые червяком. Попадались и помельче, попадались и по чайному

блюдцу, но зато не попадалось негодных.

Сначала мы срезали их стоя, потом опустились на колени, можно бы и лежа, переползая с места на место. Я в своей жизни не видел такого обилия маслят. К тому же они были очень споры из-за своего размера. Нашу полутора ведерную корзину мы наполнили моментально, не обойдя и пяти сосенок. А их ведь тут, сосенок-то, не десятки, а сотни. Пришлось высыпать грибы в кучу, на траву. Корзина за корзиной, куча все растет, а грибов в лесу не убывает. У моей спутницы опустились руки с обломком столового ножа.

- Знаешь что, если мы каждый день будем собирать постольку грибов, куда же мы их будем девать?

- Ты помнишь, как моя мать рассказывает про рыжики в барских елочках?

- Конечно, помню. Твой отец приезжал за ней на лошади с коробицей.

- Да. Это было шестьдесят лет назад. Я представляю, как ты через шестьдесят лет будешь рассказывать своим правнукам, шамкая беззубым ртом: "Как шейчас помню, пошли мы в шошенки по грибы... точно не скажу, то ли в шестидесятом, то ли в шестьдесят пятом году, а может, и раньше, но определенно после Отечественной войны, поточу что была уж я замужем..."

Мы посмеялись и снова принялись за маслят, но тут стемнело. Да, это выпал нам тот самый день, который выпадает один раз и про который вспоминают потом, сколько бы лет ни прошло.

Ни Голубчика, ни коробицы не оказалось в нашем хозяйстве. Пришлось заводить автомобиль и ехать за добычей. Всего мы насобирали в этот раз за какие-нибудь полтора часа двенадцать ведер маслят. Дома мы рассыпали грибы в сенях на полу тонким слоем и тотчас начали их перерабатывать. Русскую печь,

в которой можно было бы высушить сразу половину грибов, мы нарушили во время ремонта. Приходилось теперь изощряться на плите, в духовке и даже в электрической чудо печке, предназначенной для печева пирогов. Дело подвигалось медленно. Было видно, что мы не успеем высушить эти грибы - они раскиснут и испортятся.

Одновременно мы выбирали самые мелкие, те, что покрепче, и кидали их в большую кастрюлю в маринад. Два дня продолжалась лихорадочная переработка добытого".

Из подосиновиков писатель предлагал всем готовить пришедшуюся ему по вкусу грибную икру. Не откажем себе в удовольствии и приведем здесь помещенный в очерке "Третья охота" рецепт:

"Сушеные подосиновики нужно смешать с сушеными подберезовиками, маслятами, опятами и другими грибами, какие в это время найдутся. Из этого букета нужно делать грибную икру, чрезвычайно вкусное и полезное блюдо. Одно из важных условий приготовления грибной икры - тщательно вымыть сухие грибы, чтобы частицы земли, приставшие к ним или попавшие в трубчатый слой, потом не хрустели под зубами. Однажды мне пришлось попробовать удивительно вкусную грибную икру, но есть ее было неприятно и даже невозможно из-за того, что она хрустела, как будто в нее насыпали речного песку. Чтобы грибы хорошенько отмыть, их нужно помочить в воде, а потом мыть каждый гриб в отдельности под краном. Если грибы достаточно крупные, можно для мытья употреблять щетку. Вымытые таким образом грибы варят в течение часа или чуть больше, следя, чтобы не переварить. Переваренные, слишком раскисшие грибы в икру не годятся. Затем грибы пропускают через мясорубку, солят по вкусу, смешивают с сильно пережаренным луком, добавляют порядочное количество растительного масла и по вкусу уксуса, но очень немного. Можно чуть-чуть добавить и того крепкого отвара, который остался в кастрюле. Из остального отвара, чтобы не выливать столь драгоценный бульон, обычно готовят подливу к картофельным котлетам или к любому мясному блюду".

Речь идет и о подберезовиках. В частности, Солоухин выделяет три разновидности подберезовика:

- березовик обыкновенный, который растет с июня и весь сентябрь, этот гриб появляется в самом начале лета в числе других ранних грибов, входящих в общую группу колосовиков.

- березовик болотный, который растет только в сентябре, это самый плохой березовик. Из него можно выжимать воду, как из набрякшей тряпки,

- березовик розовеющий, который появляется с августа и продолжает расти в сентябре.

По способу же употребления березовики и осиновики совершенно одинаковы. Молоденькие хорошо мариновать или жарить, а взрослые идут в сушку с дальним прицелом на грибную икру, о которой мы уже говорили.

В своей книге "Третья охота" Солоухин перечисляет и разновидности сыроежек. Сыроежка блестящая, болотная, буреющая, бордовая, буреющая оливковая, вильчатая, выцветающая, жгуче-едкая, желтая, желчная, зеленоватая, золотисто-желтая, сыроежка Келе, сыроежка красивая, ломкая красная, ломкая фиолетовая, невзрачная, обманчивая, охристая, пищевая, родственная, розовая, серая, сереющая, сине-желтая, синяя, цельная..

Сыроежки, по наблюдению писателя, бывают неедкими ( их большинство ) и едкими. Едкая сыроежка такой же прекрасный гриб, только ее нужно, как волнушку, мочить два дня, время от времени меняя воду. Тогда с нею можно делать все что угодно, но обыкновенно солят.

Не мог не коснуться Солоухин в своей книге такого распространенного в средней полосе России гриба как груздь. Выделены четыре их вида: настоящий, желтый, сухой и черный.

При этом считается лучшим настоящий груздь, уступающий только рыжикам, сухой груздь, или белянка. Писатель напоминает также, что в записной книжке Чехова есть многозначительная запись: "попробовать груздя в сметане".

Могут быть многозначительны и лисички. "Лисички - прекрасные грибы. Их хорошо есть в жареном или маринованном виде. На зубу они немного резиноватые, но и в этом есть своеобразная прелесть. А что за радость собирать их, когда нападешь на высыпку!"

Лисички появляются рано. Их собирать можно уже в июне, и тем они хороши. Как и тем, что лисички не бывают червивыми, чем отличаются от других съедобных грибов. По этому поводу Солоухин даже написал четверостишие:

Сомнений червь в душе моей гнездится,

Но не стыжусь я этого никак.

Червяк всегда в хороший гриб стремится,

Поганый гриб не трогает червяк.

Цитируя Солоухина, а вернее, слегка перефразируя его, можно сказать - "червяк всегда в хороший дом селится", что, безусловно, будет напоминать о подселенных существах..

А белый гриб? Ему Солоухин поет, буквально поет дифирамбы. По мнению писателя, белый гриб - это настоящий шедевр среди грибов, царь среди грибов. Увидишь его среди ельника - и забудешь про все остальные.

Наслаждение от обладания белым грибом Солоухин делит на два этапа. Сначала - пейзажное этакое любование:

"И былинка, и клочок мха, и слипшиеся иглы подстилки, развороченные тем же грибом во время роста, и другие грибы соседи: мухомор, мокруха, валуй". Затем -

когда "срежешь гриб у самой земли и увидишь, что мясо корня так же бело и чисто, как сметана или свиное сало, тогда второй раз екнет сердце".

И получается, что один гриб человек нашел дважды, испытал от него двойную радость.

Описаны и способы приготовления белых грибов, как-то: сушка, жаркое, маринад.

В "Третьей охоте" Солоухин приводит и письма читателей о белых грибах. Письма эти и интересны, и поучительны. Вот, скажем, одно из них: "Выехали мы из Братска на катере и через три с половиной часа были на месте, в Большеокинском заливе Братского моря. Когда мы сошли на берег (было нас человек 10 - 12) и пошли по береговой линии, то я был поражен. Примерно на километровой полосе, шириной до 300 м, были сплошным покровом одни белые грибы разных размеров с редкими вкраплениями рыжиков. Грибов было невероятно много (слово "невероятно" в письме подчеркнуто). Мы все, кто только приехал, набрали столько, сколько было тары. Я, например, набрал 6 ведер".

Вот такая фантастика в повседневности..

Пишет Солоухин и об ядовитом обитателе лесов - красном мухоморе. О двух гипотезах, объясняющих его окраску. По одной из них красная шляпка гриба как бы предупреждает человека об опасности. По другой, красный цвет служит для привлечения лосей, для которых этот гриб, оказывается, не ядовит, а служит своеобразным лекарством. Да и для человека.. имеются исторические сведения, что древние викинги перед сражением наедались красных мухоморов, сильно пьянели, возбуждались и тогда уж очертя голову бросались в сечу. В книге современного писателя Нелепина герой, говорят, наедается мухоморов и испытывает нечто вроде галлюцинаций, которые приводят его в восторг. Никому не советуем заниматься подобными экспериментами! Но не писать об этом не можем..

О страшной опасности бледной поганки пишет Солоухин в "Третьей охоте". Ее яд, оказывается, пострашнее яда змеи! И коварнее - он действует постепенно, исподволь -

"Коварство бледной поганки состоит в том, что много часов после рокового ужина или обеда съевший поганку не замечает никаких признаков отравления. Никакого беспокойства, никаких тревог. А между тем яд делает свое дело. Потом появляются признаки, но тогда уже поздно". Такова се ля ви, как сказал бы Сергей Ярковой.

Но ведь бледную поганку не сорвешь вместо масленка и рыжика. Ее можно спутать разве что с лесным шампиньоном. И называется она - ложный шампиньон. Впрочем, люди, которые занимаются профессиональной добычей шампиньонов, говорят, твердо знают отличительные признаки этого гриба, как будто исключающие возможность ошибки.

Пишет Солоухин и о не вполне обыкновенных ( во всяком случае, по своему виду ), съедобных грибах. О довольно занятной истории, касаюшейся того, как писатель спутал сморчок и строчок, рассказывает он в "Третьей охоте".

Сначала он довольно долго плутал по весеннему лесу, разыскивая сморчки. Затем присел на опушке, и тут его увидел местный пастух. Писатель пожаловался ему, что так пока и не нашел ни одного сморчка.

- Да ты что?! - удивился пастух. - Вчера Игнат пронес с Прокошинской горы бадью верхом. Такие крупные, ядреные. Да сегодня еще Катюшка Громова на той же горе мимоходом фартук набрала. Слышь, Иван очень любит жареные. Да их там на горе-то! Ты ступай скорее туда. Ты там наберешь сколько тебе надо. Вчера Игнат целую бадью приволок.

Писатель удивился, но проследовал в направлении Прокошкинской горы. И вот он поднимается на гору и видит буквально россыпи заветных сморчков ( как он думает ).

"Восторг золотоискателя, наткнувшегося вдруг на обильную неиссякаемую жилу, охватил меня. Почти около каждого пня я находил по два, по три этих нелепых детища не всегда нам понятной природы. Главное, что авоська моя полна, набита битком. Пастух восторженно машет мне издали, и я гордо поднимаю авоську вверх".

Затем писатель приносит эти "сморчки" домой. Дочки радуются невиданным доселе грибам. После чего грибы крошат, кипятят, сливают воду, снова кипятят. Потом, откинув в дуршлаге, начинают жарить.

Затем писатель и его супруга отведывают этих грибов.. Направившись в зал, писатель читает в книге Васильчикова следующее - о строчках: "Мозговидные, темно-бурые, несколько фиолетовые на срезах... Что такое?! (Я даже подпрыгнул на диване). На вырубках, около сосновых пней, на пожарищах..."

Он чувствует некоторую сухость во рту и в гортани и даже вроде бы легкое головокружение. И бежит на кухню, где сообщает супруге о том, что они приняли в пищу вместо сморчков обыкновенные строчки.

" - И знать нечего, это были обыкновенные строчки.

Вопреки здравому смыслу мы расхохотались. Я думаю, больше всего нас успокаивало отсутствие слухов о скоропостижной .. мужика Игната, насобиравшего целую бадью, а также и Кати Громовой, насобиравшей целый фартук.

Впоследствии я убедился, что наши местные жители вовсе не различают сморчков и строчков, но все, что растет похожее на гриб в апреле и раннем мае, называют сморчками".

О цветах Солоухин пишет меньше, хотя тоже уделяет им некоторое внимание. Чаще всего в его произведениях упоминается .. ландыш.

Песня "Ландыши" звучит из репродуктора, установленного рядом с открытым окном клуба в Алепине, так что слышно ее и на Броду, и в Останихе.

О ландыше Солоухин пишет в своем "Венке сонетов":

Вершина формы строгой и чеканной --

Земной цветок: жасмин, тюльпан, горец,

Кипрей и клевер, лилии и канны,

Сирень и роза, ландыш, наконец.

Ландыш в этом ряду самый неочевидный представитель, самый простой, неизысканный, но тем не менее красивый цветок.

Ландыши могут оказаться даже в самой непроходимой, казалось бы, чаще.

Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет,

Колокольчики, ландыши в чаще зеленой цветут, -

цитирует Ивана Бунина автор в очерке "Трава".

Ландыши особо ценила сестра писателя:

"Взяв меня в лес, сестра прилегла отдохнуть на поляне, что-то там расстелив, а меня послала в ближайшие деревья, чтобы я поискал ландышей. Сколько мне было лет, я не знаю, но очевидно, что мало, если живого ландыша я до сих пор, оказывается, не видел. Я спросил у сестры, какие бывают ландыши, и она ответила коротко и мудро:

-- Самые лучшие. Когда увидишь, не ошибешься. Белые колокольчики.

Вооруженный таким напутствием, я шагнул в древесную тень на поиски "самого лучшего"".

Солоухин называет ландыш прекрасным и совершенным образцом вдохновенного творчества природы. Уголок леса с ландышами в еловом сумраке - очень красив, по мнению писателя.

И это несмотря на то, что ландыш - ядовит. "Это общеизвестно. Но столь же общеизвестно, что вытяжка из него помогает работе человеческого сердца. По-моему, не меньше вытяжки помогает работе человеческого сердца и сама красота его цветов".

Ландыш поэт сравнивает с таким трепетным чувством как любовь -

Любовь -- и та, что вовсе откровенна,

И та, что в тихом сумраке таится

(Допустим, ландыш).

( стихотворение "Цветы" ).

В рассказе "Свидание в Вязниках" первая любовь героя любит ландыши. В рассказе "Фотоэтюд" замечено, что три веточки ландыша или три василька, поставленные в подходящую вазочку, прекраснее, нежели плотный кургузый снопик .

Васильки есть и у Набокова. В романе "Приглашение.." точное время действия - середина июня - начало июля - Марфинька приносит Цинциннату васильки, васильки упоминаются в стихотворении "Первая любовь". В стихотворении "Живи" - " .. молись - безоблачному небу и василькам в волнистой ржи".

В стихотворении Владимира Набокова "Первая любовь" :

В листве березовой, осиновой,

в конце аллеи у мостка,

вдруг падал свет от платья синего,

от василькового венка.

В стихотворении "Знаешь веру мою?" -

Голубою весной облака я люблю..

Есть такие закаты, что хочется плакать,

а иному шепнешь: подожди.

Если ветер ты любишь и ветки сырые...

если видишь при сладостном слове "Россия"

только даль и дожди золотые, косые

и в колосьях лазурь васильков...

В стихотворении "Живи.." -

Молись безоблачному небу

и василькам в волнистой ржи ,

- "среди колосьев васильки" ( "Домой" ), луга "молятся" ( "Облака" ). В одном из стихотворений жизнь - "поезд в шершавои тишине полей".

Веет утро прохладой степною.

Тишина, тишина на полях!

Заросла повиликой-травою

Полевая дорога в хлебах.

В мураве колеи утопают,

А за ними с обеих сторон

В сизых ржах васильки зацветают,

Бирюзовый виднеется лен..

Васильки приносит герою романа Набокова Цинциннату Ц Марфинька. Цветы будто бы символизируют ее связь с героем.

Василек назван одним из самых любимых друзьями Солоухина цветов. Ибо "чаще всего в анкете отвечают друзья: ромашка, василек, ландыш, роза".

В стихотворении "У моря" герой сравнивает живописность стихии и впечатление от василька -

.. берется переспорить

Маленького в поле василька.

Василек -- один из цветов, на которых, по мнению автора, воспитываются люди:

Друзья,

Как много условного в нашем мире.

Людям,

Воспитанным на васильке и ромашке,

Зеленое растение под названием кактус

Покажется при первом знакомстве:

a) некрасивым ..

( стихотворение "Кактус" )

Лежу в траве

Раскинув руки, вверх гляжу, на звезды.

Мгновенья в жизни выше не бывает,

Мгновенья в жизни чище не бывает.

Ни труд, ни бой, ни женская любовь

Не принесут такого же восторга.

"Лежать на траве. Опуститься, опрокинуться навзничь, раскинуть руки. Нет другого способа так же плотно утонуть и раствориться в синем небе, чем когда лежишь на траве", - пишет Солоухин в "Траве".

"Если попадется поляна в окружении позолотевших берез, можно полежать на мягкой траве, где по-летнему пригревает солнце", - пишет Солоухин об осенней поляне. Осенняя поляна ценна для писателя еще и потому, что она - перерыв между таким любопытным занятием как сбор грибов.. поляна -- место, где писатель наблюдает смену времен года, природных явлений.. Так, в очерке "Трава" он замечает, что сентябрьская поляна не походит на ту, которую он запомнил с июня. "Все цвело и блистало здесь тогда. Ничего не стоило нарвать красивый букет. Никаких цветов я не увидел теперь на сентябрьской поляне. Не сочный травостой по колена, а приземистая густая щетка травы, с торчащими там и сям сохлыми стеблями бывших цветов, не непременное, перегретое солнцем гуденье пчел и шмелей, а сероватая тишина нахмурившегося денька".

У поляны есть середина. Она чаще всего освещена солнцем. Но имеются и края, где тоже разрастаются травы. с края поляны можно легко шагнуть под свод леса.

"Исходил середину поляны, обшарил края, постепенно стал удаляться в глубину леса"..

Однако писатель любит стоять на краю поляны.

Вчера я стоял на краю поляны

И смотрел, как солнце с сумраком спорит:

Над цветами -- медовый полдень,

Под цветами -- сырая ночь.

На поляну бесшумно, легко, упруго,

Не ожидавшая столь интересной встречи,

С клочьями линючей шерсти на шее

Выбежала озабоченная лиса.

( стихотворение "От меня убегают звери" )

На поляне располагается писатель в финале повести "Терновник". "Пригреешься, заслушаешься легкого шуршания листьев, и не заметишь, как на самого тебя набросает неведомого тонкого золота.. закружится в лесу шуршащая золотая метель".

На зимней поляне, где оказывается автор во время кросса, он видит куст ольхи, который воспринимается им.. как чудо. " .. что-то удивило меня, прежде чем я мог понять, что же именно. Ну конечно! Взгляд остановился на кустах ольхи, растущих посреди поляны. Не удивиться им было нельзя: среди всего синего (особенно синим было небо, а потом уж и снег, и стволы берез) ольшаник был глубокого шоколадного цвета. Он так и бросался в глаза, и удивительно, что я не замечал раньше, какой шоколадный бывает ольшаник в лесу, освещенный мартовским солнцем!"

Именно на лесной полянке писатель любуется чудесами .. природы. Как в рассказе "Фотоэтюд".

"Итак, вы идете по лесу, глядя по сторонам и таким образом общаясь с природой. Но вот на лесной полянке среди разных цветов вы видите поднимающуюся над остальными цветами и над травой стройную, ажурную, нежную ночную фиалку. Можно, взглянув, отметить про себя, что вот ночная фиалка и что это красиво, но можно остановиться и устроить себе -- любование".

Второе место после ландыша у Солоухина занимает одуванчик. В стихотворении "Цветы" автор признается, что одуванчик для него ближе всех других цветов.

За то его люблю, что вечно жмется к людям,

Что он растет у самого порога,

У старенькой завалинки, у прясла

И самый первый тянется к ручонкам

Смеющегося радостно ребенка..

"В человеческое сознание это растение входит, может быть, больше именно этой пушистой головкой, нежели самим цветком. У него и название не по цветку (скажем, могло бы быть желтоцвет, солнцецвет, солнечник ). А -- одуванчик".

В поэме Твардовского "Дом у дороги", замечает писатель, одуванчик умудрился встать рядом с такими вечными ценностями, как свет, тепло, первый шаг, первое слово и даже мама.

Открытости одуванчика противопоставлена загадочность папоротника, растущего в глухом лесу.. по народным поверьям, можно было в июльскую ночь найти его цветущим.

На дне буерака, тоскуя,

Цветок-недотрога растет,

И папортник в ночь колдовскую,

Наверное, здесь расцветет...

В очерке "Трава" есть упоминание об этой легенде, которая родилась в народе, будто папоротник все-таки цветет, но только одну ночь в году, в ночь на Ивана Купалу, то есть с 6 на 7 июля по новому стилю. И надо идти в полночь в глухой лес и смотреть на папоротник. И когда он зацветет огнем, то схватить, и это будет разрыв-трава".

О папоротнике Солоухин напишет стихотворение "Разрыв-трава", - о том, как схватить цветок в укромном уголке леса, бежать с ним, думать о прекрасной принцессе.

И у меня была принцесса --

Девчонка -- море синевы!

Не для нее ли я по лесу

Искал цветов разрыв-травы?

Не для нее ли трое суток

Я пропадал однажды там...

А жизнь меж тем учила круто,

С размаху била по зубам.

( в стихотворении современного автора: "Я помню все: удар по голове И крик нечеловеческий оттуда, где у людей обычно расположен рот" ).

И вот уже вместо живого автора возникает на страницах критиков отвлеченный лирический герой, озабоченный ветрами эпохи, колышущими бурное море российской государственности.. И вот уже мало кто вспоминает о том, что у героя есть имя, характер, своя судьба.

Полынь завоевала популярность своей неповторимой полынной горечью, - так утверждает Солоухин в очерке "Трава".

"Пишу сейчас за городским столом, в окружении ничем не пахнущих городских предметов, а слышу запах степи под Акмолинском, Атсабаром, Кустанаем и еще дальше в предгорьях Тянь-Шаня и Алатау.. мягкая кошма в теплой юрте, предчувствие полной луны над разогретой днем, но странно остывающей ночью степью, и полынь, полынь, полынь... Велика и устойчива власть ее запаха над нашей памятью. Не зря эту траву у нас еще называют -- былина".

Фиалка -- ассоциируется с даром любви. "Дай вам Бог, каждому, кто читает эти строки, увидеть хоть раз в жизни, как расцветает в безмолвном и неподвижном лунном свете ночная фиалка, ночная красавица, ночннца, любка.. Вы скажете, что видели эти цветы у торговок возле входа в метро, связанными в большие пучки, по цене двугривенный за пучок. И ставили даже в воду. И они стояли у вас, пока не пожелтели".

Роза -- ассоциируется с властью, с богатством, роскошью. Это поистине шедевр среди цветов, и ему отдавали должное самые разные персонажи мировой истории.

"Уже Клеопатра принимала у себя Марка Антония, насыпав на пол пиршественного зала розовых лепестков слоем в один локоть.

У Нерона во время пиров сыпались с потолка миллионы розовых лепестков. Розовыми лепестками усыпалась поверхность моря, когда патриции отправлялись на прогулку. Целое озеро было усыпано однажды лепестками роз. Все улицы Рима были пропитаны запахом роз, так что непривычному человеку становилось дурно".

Тюльпаны - просто примета ухоженного сада в очерке "Травы", где в связи с определением их дан подробный экскурс в историю. Тюльпаны передает писатель героине рассказе "Встреча" польке Алисе:

" -- Ну вот. Проходи. Мы не виделись двадцать четыре года. Только не говори мне, что я не изменилась, не постарела. Я изменилась, Володя. Видишь, стала толстая и невзрачная баба.

-- Перестань говорить вздор! Ты нисколько не изменилась, все такая же Алиса... -- говорил я, передавая тюльпаны. Я говорил без всякой надежды на действие своих слов".

Несколько строк говорят о ромашке, с которой связан такой забавный казус. Солоухин в "Траве" приводит цитату из известной песни: "И не выросла еще та ромашка, на которой я тебе погадаю". На самом деле в фильме - ромашка, "на которой я себе погадаю". Так поет неискушенная в житейских бурях героиня.

"Счастливая случайность для нас, что ромашки цветут яркими белыми лепестками. Представьте себе, сколько бы мы потеряли, если бы это растение спохватилось и решило избавиться от праздного украшательского излишества и цвело бы только желтыми плотными, похожими на пуговицы, лепешечками".

Цветами может быть украшен алтарь, как травой - амвон.

Недалеко от иконостаса может находиться ель, что подтверждают строки стихотворения Ивана Бунина, приведенные в очерке "Трава" -

Застят ели черной хвоей запад,

Золотой иконостас заката.

Итак, в творчестве Солоухина отчетливо выделяются такие модели пространств как:

а ) село, состоящие из улицы, домов, садов, церкви и продуктового магазина,

б ) поле, луг, поляна - открытое пространство,

в ) лесная чащоба, где растут ягоды и грибы,

г ) связующие пространства - дорога, тропинка, река.

Город

Город в изображении Солоухина чаще всего предстает как сконцентрированная до высшей степени пустота, безсмысленность, опустошенность.. Герой слаб в сравнении с ним, герой не выдерживает его пульсации, его нездешнего ритма.

Также город -- средоточие пошлой обусловленности, средненького, "всегдашненького"; здесь смешиваются языки и народы. На улице города писатель выслушивает жесткие слова Серафимы ( в одноименном рассказе ), и словно застывает на месте: "И я остался один на морозной завьюженной улице. Писали в старинных романах, что он-де остановился как пораженный громом. Куда там гром! Если бы меня вместо книжного грома ударили по голове обыкновенным прозаическим кирпичом, то я не был бы поражен так сильно, как при неожиданных и жестких словах Симы".

Негостеприимным выглядит город в этом эпизоде рассказа.

Город традиционно противопоставлен саду. Не зря Солоухин с некоторой иронией вспоминает в "Последней ступени" известное стихотворение "Через четыре года здесь будет город-сад". О том же говорит современный поэт:

В городе гулком и нервном,

Застроенном в суете,

Который был дорог как первый

Свидания миг. В мечте

Я из его дома шагаю,

И с улиц дальше иду,

И вот раскрывается память,

И я нахожу в саду

Скамейку и маленький кустик

От розы, цветущей во снах..

Или даже так:

.. Свое лишь естество

Они там тешат. Дни за днями

Проходят в жалкой суете,

Они так хлопают дверями..

В городе тоже возникает ощущение внутренней ненаполненности, пустоты.. Причем оно усиливается "благодаря" грубости окружающих насельников.

И действительно, поселены здесь удивительные существа, своим моральным кредо напоминающие отнюдь не поэта, но, скажем, Мартынова, о котором размышляет Солоухин в одной из своих повестей: "Во времена Пушкина честь тоже была явлением условным, и Писарев со своих нарочито реалистических позиций зло высмеял эту условность, разбирая дуэль Онегина с Ленским. Однако в те времена, приняв вызов, уже немыслимо было взять да и не выйти к барьеру. Продолжать жить можно было, только постояв у барьера и выдержав выстрел противника. Вся жизнь, богатая и яркая, сводилась вдруг к узкой щели, через которую необходимо было пройти и за которой, если не убьют, снова открывалась жизнь, просторная и прекрасная. Но вход в эту вторую половину жизни лежал, увы, только через тесную щель дуэли. А казалось бы, что такого? Взял да и не явился. Удалился в свое глухое имение коротать там остальные дни в одиночестве, в компании стеганого халата, длинной трубки да стакана вина. Лермонтов, скажем. Неужели он не сознавал своего значения для России и ничтожества Мартынова по сравнению с собой? Неужели он не понимал, что нельзя ставить на карту жизнь Лермонтова (Лермонтова!), не сделавшего еще и сотой доли того, что ему предназначено? Что такое условность? Что такое Мартынов? Что такое честь? Что такое пятигорские сплетни по сравнению с будущим романом, с журналом, который Лермонтов собирается издавать, с русской литературой? Потомки небось простили бы, если бы струсил да и не вышел к барьеру!" Да, потомки простили бы. Но современники - ни за что. Такова се ля ви, как сказал бы во второй раз Сережа .. Что им до жизни русского поэта! У них свои заботы, которые закрывают для них пространство русской культуры.

Вот далеко НЕ ПОЛНЫЙ перечень тех явлений, свидетелями которых можно было стать в городской квартире:

- дикий стук,

- свист сверла,

- какофония,

- отменная отборная изощренная брань,

- вопль,

- завывания псов,

- фортепианная музыка,

- вой животного,

- крик младенца,

- прыжки на месте,

- удары молотка,

- хохот,

- топот,

- скрежет,

- гром пушек,

- грохот,

- ржанье,

- стон.

Если во времена Солоухина ( читай - при советской власти ) эти явления были редкими, то при торжестве демократии, как понятно, они встречаются повсеместно ( смотри стихотворения Алексея Липина "Свистит сверло.." и "Белобрысая макака" ).

Говоря о современном ему городе, Солоухин в "Последней ступени" пишет так:

".. не получилось города-сада. Получился задымленный, закопченный, сквозняковый, неприглядный город, с вытрезвителями, с семейными ссорами, матерщиной, подростками-хулиганами, матерями-одиночками, переполненными промозглыми автобусами, занудными собраниями, унылыми однообразными лозунгами, с той же неповоротливой торговой сетью, с теми же перебоями в продуктах первой необходимости, с теми же очередями и ценами, с той же выпивкой на троих, с тем же отсутствием пива, молока, мяса, красивой одежды, короче говоря, получился город, в котором необходимо работать, вкалывать, но в котором ужасно жить".

"Как здесь ужасно", - говорил, как Вы помните, Цинциннат своему соседу по камере мсье Пьеру..

Сибирь, Сибирь! Твои богатства,

Без счета, меры и цены,

Для человеческого братства

На добрый день припасены.

А ты торопишься, раскатом

Тротила оглушая тьму,

Набив алмазами и златом

Свободы нищую суму, -

так пишет Солоухин в том же произведении.

В понимании Солоухина, окраина города, - гремящие поезда, промасленная земля, покрытые копотью древесные листья и дощатые будочки - это и есть самый "нижний" мир из всех возможных.

Впрочем, это и не мир в полном смысле слова. Вместо созидания там наблюдаются такие явления как "пьяные окраинные кабаки и голодные беспризорные собаки, семейные скандалы, драки и уголовщина..."

Деревня и город для писателя становятся двумя сторонами повседневности, будничности жизни. В город он возвращается из деревни ( стихотворение "Возвращение" ):

Возвращаюсь туда,

Где троллейбусы ходят

И люди,

Запылиться боясь,

На себя надевают чехлы.

Скоро ванну приму.

Скоро стану подвержен простуде.

Мне горячую землю

Заменят асфальт и полы.

Город - символ иного, то есть совсем другого мира, нежели деревня. Его отличие обозначено через подмену главной ценности - земли - "асфальтом и полами". Эта подмена особо подчеркивается в последних строках стихотворения:

На московский паркет

Упадают шерстинки верблюжьи,

И пшеничная ость,

И комочки целинной земли.

И что любопытно - сознанием героя комочки земли воспринимаются здесь, в городе, как примета другого мира.

В стихотворении "Городская весна" подчеркивается то обстоятельство, что через асфальт не пробивается трава.

Растопит солнце грязный лед,

В асфальте мокром отразится.

Асфальт - трава не прорастет..

Тем больший восторг вызывает у автора увиденное им однажды и описанное в очерке "Третья охота" - грибы, пробившиеся сквозь асфальт!

Город часто называли "каменными джунглями". И в стихах Солоухина звучит тема "каменности" города:

Свои у города права,

Он в их охране непреложен,

Весна бывает, где земля,

Весна бывает, где трава,

Весны у камня быть не может.

Интересно, что эту тему "каменного города" продолжил современный поэт, написав: "Мы жили там, где живут камни, мы знаем там, где в камнях реки бегут навстречу каменным рассветам, под небом каменным каменные реки текут". Не удивительно, что город напоминает тесные скалы, горы камней..

Я встал сегодня раньше всех,

Ушел из недр квартиры тесной.

( стихотворение "Городская весна" ).

Город олицетворяет собой пространство несвободы, заточения. В том же стихотворении это не только "тесная" квартира, но и "глухой двор", "мрак подземных кирпичей", "низкий потолок". Таким образом, пространство города - этакий гимн ограниченности, узости; отсутствие простора, свободы.

Несвободу может символизировать .. банальный кирпич, например, в стихотворении о приключениях гусака, мечтавшего о полете:

Но, роняя белое перо,

Неуклюже ноги волоча,

На задах, за низеньким двором

Он упал на кучу кирпича.

( стихотворение "Гуси шли в неведомые страны.." )

В городе герой подчас дивно и парадоксально одинок.

"Многомиллионная Москва. Но найду ли я в ней хоть одного человека, с которым мог бы говорить вполне откровенно и не таясь? Что ждет теперь меня во всей Москве?

Меня, прозревшего и уже не способного, да и не хотящего, вернуться к благополучной, удобной и безопасной слепоте. И что делать с Бурениным?.. Не он ли сорвал бельмы с твоих глаз?"

В книге "Смех за левым плечом" писатель высказывается так: "Городская квартира - это прекрасно. Особенно, если в Москве. Но вот уже вы должны толкаться в электричке, чтобы доехать до чистого воздуха, до чистой воды и до чистой травы, которые все являются уже не условными, а подлинными благами. А если вы хотите добираться до чистого воздуха и до чистой воды-травы скорее других, вы заводите себе автомобиль и вместе с ним приобретаете множество дополнительных, вредных и в общем-то не нужных человеку хлопот".

Но в этих словах чувствуется больше сожаления и горечи, нежели восторга от обладания квартирой. "На безвременье между осенью и зимой Москва неприглядна и тосклива. Да еще ночью", - пишет Солоухин в рассказе "Распоряжение".

Солоухин уезжает из Москвы, чтобы в тишине закончить свою работу. "Я нарочно попросил комнату с окнами во двор, - пишет он в рассказе "Первое поручение", - Громыхание телевизора почти не доносилось до меня с дежурной площадки. Соседи справа и слева не злоупотребляли радиоточками, телефон молчал. Чего же больше?"

В большом городе поэт теряет свою любимую.

Твоя бедовая,

Твоя отпетая,

Твоя гордо посаженная голова.

Но все напрасно. Чужие лица.

Тебя не найдешь. Не вернешь обратно.

Я уронил тебя в город. В столицу.

В районе Арбата.

Как рыбку выпустил в море.

В суете, в бессмысленности, в пустословии города теряются важные человеческие чувства, теряется зоркость зрения, теряется тонкость слуха.

О московской суете Солоухин пишет в связи с рассказом о газете, в которой работал его приятель: "Газета, как известно, больше всего похожа на молотилку. Бегаем, суетимся, создаем номер, тратим на него массу усилий. Ну, слава Богу, создали наконец! Казалось бы, можно расслабиться, свободно вздохнуть. Ан нет. Тотчас же, без промедлений нависает новый день, и требуется новый номер газеты".

В городе Борис Пастернак находил гораздо больше поэтического, загадочного. И таинственно колышущуюся на окне занавеску, и такое же многообещающее шарканье прохожих, и заспанные липы.. В стихотворениях Владимира Солоухина город упоминается редко. Это место большой суеты, потерь, различных обманов.

Впрочем, в городе находится семья писателя.

"Дверь кабинета распахнулась, на пороге я увидел свою дочь Олю (неполных шестнадцать лет, перешла в девятый класс специальной экспериментальной школы No 7), а в глазах у нее увидел отчаянную решимость:

-- Папа, ты едешь в горы? Я поеду с тобой.

Должен объяснить теперь, почему я не мог отказать Оле, и заодно обрисовать этого ребенка, как она сама любит называть себя. "Папа, твой ребенок завтра получит двойку". Хотя дальнейшие события показали, что в момент стояния Оли на пороге моего кабинета я совсем не знал своей дочери, чтобы иметь право ее обрисовывать. Оправдывает меня лишь то, что она и сама в то время еще не знала себя.

В пять часов утра в нашем доме начинает греметь будильник. Это Ольга встает доучивать уроки, которые не успела доучить вчера вечером. Она отрывается от сладкого сна когда все еще спят, и успевает выпить чашечку кофе. Вскоре из ее комнаты доносятся разные английские слова, которые она

учит вслух. Уже в третьем классе мы заметили за ней эту особенность -- учить уроки фанатично, до самозабвения, до истощения сил. Сначала я ей говорил шутя:

-- Оля, ты опять учишь уроки? Ну-ка хватит, иди гуляй! И вообще учись немножко похуже. Четверочка, троечка -- и прекрасно.

-- Папа,-- смеялась Оля,-- ну какие родители внушают своим детям, чтобы они учились похуже?! Услышала бы тебя моя учительница.

Но и напряженных уроков ей казалось мало. Совет пионерской дружины, уроки музыки, фигурного катания, школа современного танца, проглатывание книг, все более серьезных и сложных (читает она новым методом, в несколько раз быстрее своего консервативного отца), театр, концертные залы и опять уроки, уроки с ежедневным будильником, повышенная изнурительная программа специальной экспериментальной школы -- все это не могло кончиться добром".

Любопытно, что писатель живет .. на шестом этаже. В одном из своих рассказов он пишет:

"Наш кот Мишка свалился с шестого этажа. Чудом он не разбился, но болел, ничего не хотел есть, страдал почками, которые, как видно, зашиб. Если бы летом, в деревне, он лечился бы травами, находя их благодаря инстинкту, как это делают все кошки и собаки. Но зимой в Москве какие могут быть травы?

Случайно мы уронили на пол маслину. Мишка набросился на нее и с жадностью проглотил. Стали давать. Он съедал по 20 маслин за один раз и перестал их есть, только когда поправился. Значит, они действительно и полезны и целебны".

Также в городе находится православная церковь.

Так, в стихотворении "Сказка" содержится описание православного храма. Особо выделяет Солоухин икону Богородицы, к которой стекается народ, и лампады..

В золотистом сумраке горели

Огоньками чистого рубина

На цепочках золотых лампады.

Собственно, и само стихотворение - об иконе, которую герой хочет увезти из деревни в город. Однако встречает отпор со стороны владелицы иконы:

-- Бабушка, отдай ты мне икону,

Я ее -- немедленно в столицу...

-- А зачем тебе? Чтоб надсмехаться,

Чтобы богохульничать над нею?

Впрочем, город противопоставлен не только деревне, но и храму. Его символом не зря является вавилонская башня. Еще один символ тесноты города - базар.

На базаре квохчут куры,

На базаре хруст овса,

Дремлют лошади понуро,

Каплет деготь с колеса.

На базаре пахнет мясом..

На базаре появляется "чернобровая гадалка", которая предсказывает герою буквально следующее:

Будет дальняя дорога

И червонный интерес!

Ту девицу-голубицу

Будешь холить да любить...

И еще один символ - общежитие, которое описано в рассказе "Каравай заварного хлеба" и в очерке "Варшавские этюды".

Общежитие маленького института помещается тут же в учебном заведении и в боковых флигелях, так что после лекции в любую минуту можно заглянуть в "девчоночью" комнату и просидеть там час-другой, проговорить - с Наташей Тарасенковой, с Лиляной Стефановой, с Терезой Квечинской... "Поэты, прозаики, драматурги (будущие, но уже в чем-то и настоящие), мы были очень общительны, просты и дружественны", - замечает Солоухин.

В городе Солоухин посещает магазин антиквариата..

".. держит уже на ладони миниатюрный серебряный складенек. Если сложить все три створки, получится меньше чем со спичечный коробок. Снаружи серебряный, а внутри писаный: Сергий Радонежский в центре, Владимирская божья мать и троица на створках. Тоже ведь не так просто оказался он в такой дали от Троице-Сергиевой лавры (теперешнего Загорска) и не с первым с ним из всех привезенных вещей расстался хозяин, а полагаю, что в последнюю очередь.

- Сколько стоит?

- Две тысячи двести".

Но наибольшей концентрацией городской суеты для Солоухина является дискотека.

Городскую дискотеку Солоухин не любит, и болгарскую дискотеку так и прямо называет "шабашем".

"Дергалось, терлось друг о друга то животами, то задницами одновременно пятьсот или шестьсот человек. Многие взвизгивали, издавали нечеловеческие вопли и как бы стоны сладострастия, но отдельные визги и стоны заглушало сатанинское хохотание джаза. Картины жутче, ужаснее я не видел давно, да, наверно, и не увижу.

Я понимаю, допустим, что это был ритуальный танец какого-нибудь людоедского племени. Но такое сейчас, в XX веке!.."

Итак, город для Солоухина является пространством суеты и местом, где концентрация людей не приводит к концентрации духовности, скорее, наоборот.

Юг

Юг - пространство для писателя особенное, неповторимое. Здесь - синее теплое море, белые чайки над ним, непривычные тревожные запахи в санаторном саду, особенно ночью, когда кричат цикады.

Писатель оказывается на благословенном берегу благодатного Черного моря, как он говорит в рассказе "Наша дама". В повести "Терновник" писатель описывает свою безмятежную жизнь в Лидзаве. Глубокую, правильной подковообразной формы, бухту, в которой тихо даже тогда, когда на море качка. Только на другой день после шторма бывает, что доносятся до бухты отголоски бури. "Сильно, знать, раскачалось вчера Черное море", - говорят в этом случае местные жители.

Мис Пицунду, с единственной на земном шаре реликтовой рощей голубой сосны. И воду такой хрустальной прозрачности, которую писатель видел разве что на албанском побережье. "Отплывешь от берега так, присмотришься, и вдруг заиграет пестрыми камешками явственное, как бы приближенное, приподнятое из глубины дно". Кроме того, в соснах четко и уверенно "работает" дятел.

Для того, чтобы понять это пространство, необходимо провести на берегу определенное время. И тогда море "с его синевой, запахом, шелестением или грохотом волн, игрой красок, шуршанием гальки, с необъятным простором, с корабликами, проплывающими вдали, с чайками и облаками--все это наполнит вас, очистит, облагородит, останется навсегда".

Можно подолгу сидеть возле самой воды. Перебирать морские камушки, отыскивая редкие, неповторимых рисунков и цвета. Можно даже удить рыбу, вооружившись рыболовной леской, а также большой жестяной банкой.

Так, Солоухину удается выудить растопыренную рыбину с пятнами величиной с поллитровую бутылку и такую же по форме, с губастым ртом на тупой морде, и высокой пилой плавников с иглами на спине, образующих два развернутых веера. Все это странное существо носило название морского ерша.

Другая рыба - по форме похожа на линя, но по раскраске своей удивительна: плавники в зеленке, бока с красными волнистыми полосами, тоже зеленые. Тотчас писателя ставят в известность, что он поймал зеленуху.

Кроме того, на южном побережье ловились:

- морской карась, серебряная рыба с фиолетовым оттенком и острыми как бы лошадиными зубами,

- барабулька, с мордой наискосок,

- колючка, напоминающая речного окуня, но с синеватым пятном на боку,

- собака, кусающаяся рыба леопардовой расцветки,

- ставридка, самая массовая рыба.

Писатель не раз бывал на берегу Черного моря. "Приедешь в эту абхазскую деревню, снимешь комнату, договоришься насчет питания. За два дня перезнакомишься с другими такими же москвичами, что живут с тобой в одном доме, а также и в соседних домах.

На пляже с утра до вечера вполне бездумная, вполне растительная жизнь. В Москве кто-то из этих людей - врач, кто-то - дирижер эстрадного оркестра, кто-то - администратор филармонии, кто-то - инженер по нефтеперегонной аппаратуре, а вон те двое - юристы. Ну и разумеется, жены: врача, администратора, инженера, дирижера, юристов... Здесь все одинаковы, все ходят в пижамах, в цветных халатиках, а то и просто в трусах. Все занимаются одним, в общем-то, делом: жарятся на солнышке, время от времени купаются, играют в карты: в кинг, в преферанс, а то и просто в подкидного дурака. Некоторые запаслись карманными шахматами, некоторые читают книги. Но таких мало. Не потому их мало, что не любители или что в подкидного дурака интереснее, а потому, что на ярком солнце, на жаре много не начитаешь. Страница бьет в глаза слепящим солнечным зайчиком. Да и мозги, размягчившись, не готовы к восприятию чего-либо серьезного и духовного".

Да, теплая погода ведь не располагает к долгому, изнуряющему чтению. Мало ли какие заботы найдутся у человека на берегу моря!

" - У армянского радио спрашивают: "Что делать, если человеку хочется работать?" Армянское радио отвечает: "Полежите два часа - само пройдет"", - шутят отдыхающие.

На юге расположена Болгария - страна, в которой писатель мечтал побывать еще с юности ( о чем он пишет во "Владимирских проселках", в самом начале книги ).

В рассказе "Девочка на урезе моря" с морским побережьем связан такой сюжет: девочка, бегущая рядом с волнами, появившаяся на свет вопреки обстоятельствам.

"Девочка бежала вслед за откатывающейся, словно нарочно для нее, волной, выхватывала из-под волны нужные ей камешки и мчалась назад, потому что волна начинала обратное движение. Так они играли - море и девочка".

О морском побережье говорится и в рассказе "Кувшинка", где героиня - "любимая моя москвичка Валерия" - признается в том, что любит купаться в море, плавать буквально часами. На Валерию из "Кувшинка" похожа и Ева из повести "Приговор", с той разницей, что Ева сначала не умеет плавать, и писатель терпеливо ее обучает.

В Болгарии писателю запоминается яблоневая дорога. "Груды яблок по сторонам. Ветви, отягощенные плодами. Яблоки падают прямо на асфальтированное шоссе и раскалываются при падении. Иной раз яблоко стукнется о верх машины или упадет на капот. Сады одной деревни сливаются с садами другой, охватывая всю Кюстандильскую котловину. Ни заборов, ни сторожей, ни собак, ни воришек".

В Болгарии писатель ловит форель. "Правая рука держит удилище, а левая "слушает" леску, идущую от катушки вдоль всего удилища. Левая-то рука и слышит первый, нетерпеливый, гневный рывок форели. Тогда вступает в дело правая рука. Подсечка. Нужно выводить пойманную форель. Стоит прозевать, промедлить две-три секунды - и все пропало; форель обязательно забьется под камень. Придется обрывать леску, прощаться с крючком, с грузилом, а заодно и с добычей".

На побережье Болгарии, в городке Созополе наблюдает писатель такую картину: "Из красной зари вылетали, неслись над морем навстречу нам черные птицы. Словно там, за горизонтом, раздували гигантский горн, а хлопья сажи и пепла разлетались далеко в разные стороны. Птицы летели стремительно, и чем ближе подлетали, тем больше утрачивали черноту свою, становясь красными от купания в потоках обильной, бьющей фонтаном зари. Это были чайки. В одном месте зиял в гористой береговой гряде черный пролом ущелья, из которого стекало на морскую гладь густое молоко тумана".

На берегу моря писатель перебирает камешки, гальку. Об этом процессе он пишет в своих "Камешках на ладони": "Иногда мне приходилось сидеть на морском берегу, усыпанном мелкими разноцветными камешками. Они, правда, сначала не кажутся разноцветными - этакая однообразная сероватая масса. Их называют галькой.

Сидя на берегу, невольно начинаешь перебирать камешки вокруг себя. Возьмешь горсть, просеешь сквозь пальцы, возьмешь горсть, просеешь сквозь пальцы... Или возьмешь камешек и бросишь его в воду. Пойдут круги".

Сбор дневных писательских впечатлений Солоухин сравнивает с собиранием вот этих камешков.

В рассказе "Романтическая история" Николай Николаевич почти каждое утро проводит на берегу Болгарии:

"Пляж был пустынен. Отдыхающие в соседних домах и санаториях болгары, а тем более местные жители выходили к морю позже, большинство же только в жаркие полуденные часы. Действительно, почти постоянно по утрам тянул с востока знойкий, острый, холодящий кожу ветерок (едва-едва терпеть), но вода была теплая, и песок, омытый водой, был теплый, кислороду хоть отбавляй, да еще и морским дыханием был насыщен воздух. Тело радовалось свободе, свежему воздуху, дышало и наслаждалось. И вовсе не нужно было, как это думают не купающиеся в эти часы люди, никакого героизма, никакой закалки, чтобы броситься в воду: она была значительно теплее воздуха".

Описывает Солоухин и берег Ниццы. Есть округлая, но довольно отлогая бухта. Галька. Каменная стена, о которую разбиваются волны во время шторма. Широченная набережная, по которой во время сезона прогуливаются тысячи и тысячи богатых туристов. Дальше ряд домов, стоящих отлогой полудугой соответственно изгибу бухты. Также есть оживленная автострада, полегающая между набережной и домами.

Настолько оживленная, что Солоухин, когда получил номер с видом на море (а значит, и на автостраду ), был вынужден просить дать ему другой, с видом во двор, чтобы не слышать шума.

Писатель описывает также утренний рыбный базар в Марселе. Он располагается на набережной и в прилегающих к набережной переулках.

"Рыба, как бы она ни была разнообразна и свежа, так и пахла бы рыбой, но водоросли... Все тут переложено водорослями и льдом -- и огромные омары с клешнями, словно увеличенными путем оптического обмана, и лангусты, и многих видов креветки, и крабы, и крабики, и осьминоги, и каракатицы... развалы устриц всех видов, горы мидий, причудливые морские ракушки и улитки, гребешки, морские ежи корзинами, пудами, рапаны, кальмары, ламинария... А там уж и сами рыбы: барабульки с красными пятнышками по бокам, смаридки с черными пятнышками, морские ласточки из черного бархата, рыжие бугристые чудища -- скарпены, синеполосые мраморные окуни, морские петухи с вуалевыми хвостами, зеленухи, словно облитые зелеными чернилами, и пошло, и пошло -- ставрида и макрель, камбала и палтус, тунец и скаты, сардины и анчоусы, от рыбок величиной с палец до рыб весом в баранью тушу. Все это серебрится, сверкает".

Впрочем, в Алепино писателю всегда хотелось сильнее, нежели в Афон или в Ялту, или на марсельский берег. Но однажды и в Алепино ему "захотелось тепла и яркости". И он отправляется в столицу, а оттуда уже - на юг.

Когда писатель говорит о юге, он вспоминает и горы. Так, когда о Грузии писатель сложил венок сонетов, он прежде всего указал на эту близость горной цепи:

За ледяными глыбами Кавказа,

Укрыта им от холода и сглаза

Страна, что вся похожа на букет.

В горах имеются и горные реки, с которыми также связаны поэтические образы:

Арагвы синей шумное теченье,

Во тьме Дарьяла бешеный поток.

.. В горах нет суетливости, дневной человеческой заботы, переругиваний.. всего того, что, увы, распространено ( другого слова не подберешь ) в городе.

В одной из повестей Солоухин рассказывает, как он со своей дочерью Олей отправился в горы, в среднюю азию, в Фергану. Как внимательно расспрашивал его дочь тамошний инструктор. Как Фергана встретила их дождем и заторами.

Затем инструкторы, обезпечив наших героев обмундированием, принялись объяснять им, что такое .. ледоруб.

"-- У вас в руках ледоруб,-- учил нас Александр Александрович.-- Альпинисты шутят, что у ледоруба девяносто девять назначений, от прямого -- рубить ступени во льду -- до открывания консервных банок. Так вот, одно из главных предназначений ледоруба -- самостраховка при движении по травянистым

склонам. Поскольку это ваш самый главный инструмент, посмотрим на него самым внимательным образом.

Я стал разглядывать находящийся у меня в руках предмет, который жена в Москве презрительно именовала штырем: "Штырь не укладывается в чемодан", "Штырь торчит из рюкзака", "Смотри не задень кого в самолете своим штырем".

-- Походное положение ледоруба таково...-- Он берет ледоруб за середину древка наперевес и показывает, как надо нести его в правой руке.-- Однако по травянистому склону, а тем более крутому, как этот, нужно идти с самостраховкой. Темляк надет на кисть правой руки и закреплен антапкой. Правая рука держит ледоруб почти за середину древка, левой рукой держитесь за головку".

Затем приведены так называемые общие правила скалолазания.

1. Пройти маршрут глазами. "То есть, подходя к скалам, внимательно осмотри их и -- действительно -- глазами взберись на них, намечай выступы, за которые можно уцепиться, наметь, где можно несколько секунд отдохнуть, где будешь менять направление; короче говоря, лучше, пожалуй, не скажешь -- пройди маршрут глазами".

2. Три точки опоры. "Следи за тем, чтобы во время карабкания у тебя всегда сохранялись три точки соприкосновения со скалами: две руки и одна нога, две ноги и одна рука. Нельзя отпустить обе руки и опираться только на ноги".

3. Найди опору, опробуй ее. Смысл этого правила в том, что камень, кажущийся глазу надежным, может выковырнуться из своего гнезда, сдвинуться с места, выскользнуть из-под ноги и руки, полететь вниз. "Нетрудно догадаться, что и сам альпинист полетит вслед за ним. Значит, прежде чем перенести на камень всю тяжесть тела, попробуй его, покачай рукой, потолкай ногой".

4. Двигайся плавно, с минимальными остановками.

Были и другие правила - "иди ногами" (то есть: ноги гораздо сильнее рук, поэтому старайся, чтобы на них падала основная нагрузка), "используй трение", "применяй распоры", "старайся двигаться по вертикали".

Затем речь идет о меню в местном лагере. В котором, увы, преобладали "рожки".

"После каши или рожков следовала кружка какао, сваренного в другом ведре, со сгущенным молоком. С какао съедался кусок хлеба, намазанный сливочным маслом.

Однажды Оля взмолилась, узнав, что на ужин опять будут рожки. Я взял ее с собой в лагерную столовую. Однако по закону подлости (в существовании которого не сомневаются все более или менее наблюдательные люди) и в столовой в тот вечер оказались те же самые рожки".

В горах Солоухин выяснил, что означает для альпиниста "шестерка".

-- Ну, cкажем, восемь дней на стене,-- спокойно ответил ему гид Александр Александрович.

-- Как "восемь дней на стене"?

-- Стена. Делаем девяносто-сто метров в сутки, а пройти надо метров семьсот-восемьсот.

-- Но отдыхать, спать, питаться?

-- Все на стене. Забьешь крючья, привяжешь себя, повиснешь и спишь. Или попадется удобная полка, можно сесть. Или есть возможность натянуть гамак.

-- Над пропастью в четыреста метров?

-- Об этом не думаешь.

Также замечено, что альпинисты умеют ценить еду, каждый грамм еды. "Недаром в справочной литературе по альпинизму важное место отводится таблицам.. Фигурируют хлеб, сухари, мясо, колбаса твердо-копченая или грудинка, сыр, масло, рыбные консервы, сахар-рафинад, крупа, макаронные изделия, сгущенное молоко, конфеты фруктовые, сухофрукты...

Я видел, как все эти продукты перед восхождением или акклиматизационным походом в горы альпинисты получали на лагерном складе и укладывали в рюкзаки.

Есть выражение, по которому видно, что альпинисты действительно умеют ценить каждый грамм питания и эффект от этого грамма. Про некоторую еду они

шутя говорят, что она идет "прямо в кровь". Начспас, протягивая мне апельсин, сказал: "Бери. Прямо в кровь".

То же самое он сказал бы про кубик сахара, про ложку меда, про виноград, про сырое яйцо, про глоток кофе, про таблетку глюкозы. Конечно, надо есть и картошку, и макароны, и кашу, которые тяжелым пластом ложатся в желудке, и надо ждать, пока там картофельный крахмал превратится в сахар, пока там желудочный сок растворит клейковину, пока макаронное тесто начнет, раскладываясь на отдельные химические вещества, поступать в мышцы и давать им силу. Но есть такое питание, которое -- "прямо в кровь"".

Причем иногда у костра альпинисты-мастера рассказывают начинающим собратьям о своих семитысячниках.

" -- Поднялись на морену и сели. Съели две баночки шпрот. По кружке горячего чая. Потом был тяжелый взлет. Противная стенка. Сделали ее. Отдых. Съели по бутерброду с домашним окороком, по апельсину...-- Рассказ продолжается, и мы с удивлением слышим, что едва ли не самые яркие впечатления от восхождения связаны с привалами и с тем, что было съедено во время этих привалов. И не напрасно. На учете каждый грамм топлива".

В финале повести Солоухина, разумеется, было описано и восхождение на вершину:

"Ольга подошла и встала рядом со мной. Постепенно весь отряд подтянулся и собрался в плотную группу. Рябухин начал рассказывать, где какая гора.

-- Корону вы видите. Все ее шесть зубцов. Правее -- Свободная Корея, еще правее (этакая ледяная шапочка) -- Бокс. Чуть поближе Бокса -- Теке-Тор. Левее Короны -- пик Семенова-Тян-Шанского. Видите?

Я слушал и не слушал Рябухина.

"Взойдя на вершину, человек испытывает глубокое удовлетворение не только от тесного общения с нею, но прежде всего от чувства самоутверждения, познания своих физических и моральных сил, познания своей способности к достижению трудной и опасной цели".

Тщеславие совсем не свойственно мне. Счетчик Гейгера, настроенный на тщеславие и поднесенный ко мне, не издал бы ни единого звука. Я не перечитываю своих статей, когда они печатаются в газете (разве что узнать, много ли вырезано), я не храню газет и журналов, где напечатаны мои рассказы или стихи, и не собираю статей, написанных о моих книгах, а тем более упоминаний своего имени. Я не стремлюсь в президиумы собраний и на трибуны, я не завидую собратьям, когда они получают премии, звания, ордена. Но теперь я почувствовал глубокое удовлетворение и даже гордость. Рябухин показывал и называл вершины, цирки, ледники, ущелья и реки, а я шептал про себя, так, чтобы никому не было слышно: "Двадцать первое августа одна тысяча девятьсот семьдесят второго года. Десять часов утра. Мне сорок восемь лет. Я разорвал кольцо. Я стою на вершине.. Уже ничего нельзя сделать".

Итак, юг для Солоухина - череда романтических образов. Прежде всего, они связаны с морем, затем - с горами. Побережье моря становится местом романтических встреч героя и героини в нескольких произведениях писателя.

О родине

Сегодня все большую "актуальность", как сказали бы ученые-литературоведы ( все измеряющие на свете с помощью своей "актуальности" ), приобретают убеждения Солоухина, дошедшие до нас.

Убеждения эти состоят в том, что слово "монархия" и слово "Россия" Солоухиным воспринималось как единое целое. Для России, по мнению писателя, монархия - будь то монархия абсолютная или конституционная, как при Николае II, представляет собой идеал государственного устройства. В пользу монархии - и вековая история страны, и ее православная традиция. По мнению писателя, монарх будет заботиться именно о стране,

о ее интересах, поскольку ему предстоит передать свою власть над страной своим детям. А им он не пожелает плохого.

Солоухин критиковал как интернационализм советской идеологии, так и "либеральные ценности" с их культом всевозможных пороков. И выступал за возрождение в России монархии, как самого естественного для нее, России, строя.

В самом начале 90-х годов Солоухин передает в одно из издательств для публикации привезенную из поездки в Аргентину книгу Ивана Солоневича "Народная монархия". "Монархию надо заслужить, - любил повторять Солоухин. - Пока же в России население, а не народ, сплоченный единством общих убеждений и устремлений". По мнению Солоухина, власть - по сути и по модели своей - должна служить выражением воли народа. Не только воли современных граждан страны, но и вековой воли, благодаря которой образовалась русская государственность.

Удивительно, что Солоухин не увлекается современными, модными течениями в литературе и в политике. Он - традиционалист, он основателен, и хотел бы, чтобы русская власть также имела твердую основу.

Об отношении Солоухина к революции и ее плодам тоже известно.

В повести "Последняя ступень" он не без охоты рисует следующий образ пожилой чекистки: "Знало ли ваше поколение, что ЧК первых лет революции, вся ЧК, кроме, может, рядовых часовых, состояла не из русских людей? Все! Понимаете, для чего это было сделано?

До сих пор ходит еще в ЦДЛ одна старуха, бывшая чекистка. Как напьется, так и хвалится, что особенно любила расстреливать молодых русских девушек -- гимназисток и чуть постарше, особенно красивых. Лично уводила в подвал (хотя, как следователь, могла бы этого и не делать) и лично стреляла. Сам слушал ее. Пьяная, слюни текут из беззубого рта, хвалится: "Помню, красавица девка, коса до пояса. Поставила ее к стенке. Она мне плюнула в лицо, а я ей прямо в рот из нагана..."

Так вот эта старуха хвастается, что собственноручно застрелила 83 (восемьдесят три!) русских молодых красивых женщины".

Солоухин пишет о бесчеловечности, жестокости, кровожадности детей революции.. И об убийстве царской семьи как о верхе абсурда тогдашней действительности.

"В Екатеринбург из центра были посланы с тайной миссией два отъявленных мерзавца -- Юровский и Войков. Им-то и было поручено подготовить, а в удобный момент и осуществить ликвидацию царской семьи. Инструктировал Юровского лично Яков Михайлович Свердлов. Случайно ли, что и город Екатеринбург называется теперь именем этого кровавого палача? Юровский сменил в доме особого назначения всю охрану (еще бы, до его приезда царь с этими солдатами играл в шашки) и поставил свою, конечно, латышей. И в ночь с шестнадцатого на семнадцатое июля 1918 года совершилось кровавое злодеяние.

Их разбудили в два часа и предложили спуститься подвал. Войков начал читать постановление Екатеринбургского губкома, а Юровский, не дождавшись конца чтения, вынул наган и начал стрелять. Впоследствии Войков, пьяненький, кричал, что простить не может Юровскому, что тот не дождался конца чтения документа и не дал возможности ему, Войкову, собственной рукой застрелить русского императора. Их было там четыре царевны, наследник царевич Алексей, четырнадцатилетний мальчик, царица, приближенные. Их стреляли, докалывали штыками. Увезли на грузовике в лес, в заранее приготовленное место, и там, как мясники, расчленяли трупы, жгли их на костре, применяли, кажется, даже и химию. Войков не зря был выбран на это дело. Он кое-что понимал в химии и как специалист мог пригодиться.

Так вот, Владимир Алексеевич, я отвлекусь. Этот Войков, ночной убийца, палач, был потом советским послом в Варшаве. Русские людишки, видимо, знали о причастности его к убийству государя и вскоре там его кокнули".

"Так кто же написал рыдательные стихи на этого подонка? Ваш любимый поэт Владимир Владимирович Маяковский. "Зажмите горе в зубах тугих, волненье скрутите стойко, сегодня пулей наемной руки убит товарищ Войков".

К Ленину Солоухин также испытывает откровенную неприязнь. В своей "Последней ступени" он высказывает гипотезу о том, что Ленин погиб от застарелого сифилиса.

"Учился в Казани. А там сифилис среди женщин легкого поведения не был редкостью даже и в публичных домах. Ну и подцепил еще в студенческие годы. А может, где за границей во время эмигрантских скитаний. Но он любил это дело, что правда, то правда. Ведь даже и псевдоним его в честь одной петербургской не то балериночки, в которую он был влюблен, не то Лены, а вовсе не в честь великой сибирской реки, Ленских приисков и Ленского расстрела, как теперь нам это преподносят. Красивая версия, но не больше. От реки, кстати, по законам русского языка будет не Ленин,

а Ленский, как и прииски, не Ленины, а Ленские. Производное Ленин в русском языке может быть только от женского имени. Но это так себе, мелочи".

Об итогах деятельности советской власти в первой половине двадцатого века сказано так:

"-- Подумай, кем бы ты был сейчас, если бы не советская власть?

Это любимый конек каждого ортодокса. А один еще прямее ляпнул:

-- Ходил бы ты сейчас в лаптях да землю ковырял бы сохой.

-- Это почему же я ходил бы в лаптях? Есенин, как видим на фотографиях, нашивал и цилиндр с бабочкой. А Шаляпин шубу, не знаю уж на каком меху, в которой его Кустодиев изобразил. Да и у нас в селе никто уж не носил лаптей. Сапоги, в праздник хромовые, поддевки из тонкого сукна, а женщины в сапожках с высокой шнуровкой, в которых кадриль отплясывали. И сох уже не было. Были плуги, конные молотилки, триеры, веялки... Да если бы даже допусти ть, что Россия до 17-го года ходила в лаптях (чего не было), то что же, она за эти десятилетия никуда не ушла бы? Вон, одна губерния не вошла в состав СССР -- Финляндия, -- так что же, она сейчас в лаптях ходит? Сравните-ка с Финляндией соседнюю Карелию, да даже и Ленинградскую область.."

Против популярного некогда лозунга "грабь награбленное" выступает героиня рассказа "Паша" - "А я говорю: вы революцию делайте, а чужую собственность трогать не смейте. Как это так, трогать чужую собственность. Не полагается. Народ смеется, а меня, как сказать, слова моментально лишили".

На вопрос Е. Черных - "Владимир Алексеевич, как к вам обращаться?" - вопрос, заданный в 93 году, Солоухин отвечал:

- От товарища, думаю, надо отказываться. Скомпрометировано. Помню, в деревне мужики ждали уполномоченных из района. "Товарищи едут!" Едут чужие люди с наганами хлеб отбирать, колхозы организовывать, в кутузку сажать. Господин - хорошее слово. Во всем мире принято. И в России было когда-то. Если мы сами себя почувствуем господами, это, конечно, войдет в обиход.

Не благоволит Солоухин к "товарищам". Еще в хрущевские времена он предлагает ввести обращения "сударь" и "милостивый государь".

По мнению писателя, большевики победили лишь благодаря жесточайшему террору, еврейской воле в высших эшелонах власти и сверхчеловеческой организованности ( см. статью "История спорит с поэзией" С. Куняева ).

Верный слуга большевиков Лацис (латыш либо латышский еврей) так инструктировал своих чекистов: "Не ищите в человеке вины. Первый вопрос, который вы должны ему поставить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора. Мы не наказываем, мы уничтожаем".

У Н.Я. Мандельштам в ее воспоминаниях читаем: "Смешно подходить к нашей эпохе с точки зрения римского права, наполеоновского кодекса и тому подобных установлений правовой мысли... Людей снимали пластами, по категориям (возраст тоже принимался во внимание): церковники, мистики, ученые-идеалисты, мыслители, люди, обладавшие правовыми, государственными или экономическими идеями...

Кстати, Солоухин утверждает, что

большая часть врангелевской армии, обманутая листовками большевиков о том, что тем, кто останется, будут обеспечены жизнь и свобода, осталась в Крыму, не захотела покидать русскую землю. Эти оставшиеся, поверившие большевикам дурачки и телята подверглись вакханалии истребления. Так называемые "крымские расстрелы" под руководством венгерского еврея Бела Куна и нашей, отечественного розлива, Розалии Самойловны Залкинд, более известной под кличкой "Землячка".

Причем по инициативе Землячки, экономившей чисто по-женски патроны, огромное количество людей было утоплено в море с камнями, привязанными к ногам.

"Надругательство над русской душой", - дает Солоухин определение происходившему на териитории Крыма ( и не только Крыма ) в то время.

В Петрограде в это время было велено (приказ Зиновьева) всем бывшим офицерам русской армии зарегистрироваться на предмет их учета, выдачи хлебных карточек и трудоустройства. "Все русские наивные люди, верившие еще в правила игры, зарегистрировались. Все они по этим регистрационным спискам были схвачены и расстреляны".

О том, что происходило в начале двадцатых годов в Крыму, пишет Солоухин в очерке "Чаша", где он приводит пространную цитату из письма Ивана Шмелева, потерявшего в Крыму сына:

"8. Всех бывших офицеров, как принимавших участие, так и не участвовавших в гражданской войне, явившихся на регистрацию по требованию властей, арестовали и расстреляли, среди них - инвалидов Великой войны и глубоких стариков.

9. Двенадцать офицеров русской армии, вернувшихся на барках из Болгарии в январе-феврале 1922 года и открыто заявивших, что приехали добровольно с тоски по родным и России и что они желают остаться в России, - расстреляли в Ялте в январе-феврале 1922 года.

10. По словам доктора, заключенного с моим сыном в Феодосии в подвале Чека и потом выпущенного, служившего у большевиков и бежавшего от них за границу, за время террора за 2--3 месяца, конец 1920 года и начало 1921 года, в городах Крыма: Севастополе, Алупке, Алуште, Судаке, Старом Крыму и проч. местах - было убито без суда и следствия до ста двадцати тысяч человек - мужчин и женщин, от стариков до детей. Сведения эти собраны были по материалам бывших союзов врачей Крыма. По его словам, официальные данные указывают цифру в 56 тысяч".

Иногда дело доходило до абсурда. Так, в 1918 году "советское правительство вынуждено было издать декрет "О борьбе с антисемитизмом". Декрет якобы предусматривал расстрел за одно только произнесение слова "жид"".

В своем очерке "Чаша" писатель рассуждает о том, как сложилась бы жизнь русского писателя Булгакова и русского поэта Есенина, если бы им удалось эмигрировать ( а мысли о эмиграции посещали и того, и другого ).

Булгаков "сжег мосты" тогда, когда в разговоре со Сталиным вдруг заявил, что русский писатель не может творить вне Родины. Булгаков, если бы эмигрировал, не написал бы тогда романа "Мастер и Маргарита", - считает Солоухин. А Есенин?

Как сложилась бы судьба Сергея Есенина, окажись он в эмиграции? "Это трудно вообразить, но ясно одно: он не погиб бы в гостинице "Англетер" в том же году, как только возвратился из Батума".

С горьким сарказмом Солоухин говорит о большевиках так:

"Троцкий был добрый. Зиновьев, расстрелявший половину Петрограда, был добрый. Бела Кун и Землячка, руководившие крымскими расстрелами, были добрыми. Ленин был - ну просто добряк: "расстреливать всех без излишней идиотской волокиты". Тот же Ленин, а вместе с ним Свердлов, Войков, Юровский, Голощекин, Белобородов (у всех псевдонимы) были добрыми, устроив мясорубку в Ипатьевском доме".

Солоухин первым в советской печати назвал большевистскую революцию "октябрьским переворотом". И в остальных высказываниях писателя чувствуется, что события октября 1917 года для него не были идеалом. "Генетический урон невосполним, и это есть самое печальное последствие того явления, которое мы, захлебываясь от восторга, именуем Великой Октябрьской социалистической революцией", - писал Солоухин.

О результатах действий советской власти в двадцатые - тридцатые годы Солоухин отзывается скептически. И поясняет - рассказывая о том, что было в Алепине до коллективизации.

"В тридцати шагах от угла нашего дома проходила ограда, окованная решеткой, угловая башня, столетние липы над ней. Сиреневая беседка. Вокруг же и на все остальное село -- зеленая чистая трава. И тишина. У каждого дома перед палисадниками, где тоже сирень да жасмин, сидят на лавочках наши сельские мужики и бабы. И лошадь еще есть в каждом дворе. И колокола еще не сброшены. И мальвы еще не потоптаны. И памятники (все с нашими же сельскими фамилиями на них) еще не опрокинуты, не осквернены. И в церкви еще не склад (комбикорм для свиней ). И перед любым домом еще можно лечь на траву хотя бы и в белой рубашке, настолько все чисто. И нет еще в селе никакого чужого, нелепого Чудова. И никому еще в голову не может прийти уронить ограду и использовать ее на коровник. И даже уток с гусями нельзя выпускать на улицу (так решено на мирской сходке), потому что очень уж загаживают травку в селе. Хочешь держать -- держи в загородке..."

Еще при советской власти Солоухин, бывало, спрашивает крестьянина:

- Но допустим на минуту, что снова все перевернулось. И вот снова нужно все нести на площадь и жечь при народе. То есть то, что накоплено селом уж при теперешней власти, за пятьдесят этих лет. Материальные и духовные ценности. И вам поручили это сделать. Что вы понесете и что будете публично жечь?

-- М-да.

-- Нет, конкретно. Сегодня нужно организовать сожжение прошлого. Сию минуту нужно идти и нести на площадь.

-- Так ведь... Ничего, -- как-то откровенно и горько усмехается собеседник. -- Разве только кумачовые скатерти из сельсовета. Да может, это... Домино из клуба. Шахматы... Неполный комплект. Гитара без струн. Радиола. А больше -- нечего.

Вот такие приметы советской власти на селе называет крестьянин, и писатель как бы с усмешкой перечисляет их вслед за ним.

Или еще Солоухин записывает откровения деревенского столяра, его смелые сравнения советской власти с дореволюционной, причем не в пользу советской власти.

"Была воля. Я столяр. Я живу в деревне, - размышляет он, - У меня хозяйство, земля. Но сам я свободен. Ни к какому колхозу не принадлежу, никаких бригадиров и счетоводов надо мной нет. Никто меня по звонку на работу не погонит. А если у меня ремесло в руках, то я где хочу, там и работаю. Хочу -- еду в Орехово-Зуево, хочу -- иду в Москву. А теперь давай разберемся. В колхозе я сам себе не хозяин. Ведь я, крестьянин, нынче, скажем в четверг, не знаю, что завтра, в пятницу, буду делать. Придет бригадир, даст наряд. Все за меня решено, все за меня обдумано. Исполняю волю.

Если же я захочу уйти из колхоза -- вовсе немыслимое дело. Паспорта у меня нет. Я в каком бы то ни было городе не могу даже в гостинице остановиться. Вы человек городской, вы приедете -- пожалуйста, были бы места. А нашему брату -- нет".

При советской власти, говорит столяр, я рамы сделаю, ты мне деньги отдашь. Но рамы эти через год закрываться не будут.

Есть и третья разница, которую выделяет разговорчивый не в меру столяр -- приварок. Оказывается, при царе еда была лучше, еды было больше, и была она дешевле. "Бывало, всякий мужик на зиму привезет куль воблы. Огромный рогожный куль. Цена ему рубль. На Великий пост запасались мороженым судаком, лещом, сазаном. Мука в продаже всегда, хочешь -- крупчатка, хочешь -- похуже. Сахар головами в синей бумаге. Курица на базаре -- шесть копеек".

Впрочем, недовольство советской властью чувствовалось уже в рассказе "Круиз", в котором писатель откровенно перечисляет приметы тогдашнего быта.

Дело в том, что его друг был и прозаиком и киносценаристом (а это значит, и денежки были) и была уже у него определенная писательская известность. "А человек он широкий, не скупой, с размахом. И была у него тогда любовь с замужней женщиной. Однажды они совершали круиз по кавказскому побережью Черного моря. Все эти Гагры, Пицунды, Гудауты, Сухуми, Очамчиры, Батуми, Кобулети, Цихисдзири...

При его размахе и средствах транспорт -- только такси, лучшие номера в лучших гостиницах, лучшие рестораны, а в них -- лучшие вина, если пароход -- каюта первого класса, одним словом, круиз, каким он и должен быть.

А через год муж этой женщины неожиданно предложил ей проделать тот же примерно маршрут. Она побоялась сказать, что уже проделала его однажды, и согласилась. Ну, а муж -- где-то в каком-то НИИ, оклад 180 рублей. И вот началось. Набитые битком, душные, жаркие автобусы, стоянье в очередях в каких-то забегаловках и столовых, сидение в холлах гостиниц, где никогда не бывает свободных мест, считанье каждой копеечки... И в то же время на каждом шагу ей вспоминалось, как было тут все в прошлом году..."

Возможно, это лишь анекдот, придуманный ради красного словца, но Солоухин доверяет своему другу, воспринимает его откровение всерьез.

Итак, Солоухин не испытывает симпатий к советской власти в своей прозе и публицистике начиная с восьмидесятых годов. Так, в "Соленом озере" он замечает, что хакасов, оказывается, в годы "становления советской власти" перестреляли, утопили в озерных прорубях, порубили шашками, ограбили, уморили голодом, растрясли как попало по окрестным землям.

Солоухин критикует советскую власть и с экономической точки зрения. "В сибирских селах (я очень этим интересовался), да и вообще в российских селах на каждые сто домов приходилось 3-5 бедных хозяйств, вроде этой бедолаги тетки Антониды, которая не умела обиходить одну-единственную коровенку. Достоверно известно из разных путеводителей, что в богатом (то есть нормальном) сибирском селе Шушенском на 267 дворов насчитывайтесь (цитируем путеводитель) "33 двора, хозяева которых вынуждены были работать по найму у своих более зажиточных односельчан". А ведь Шушенское находится именно вблизи Минусинска, о котором у нас идет речь. Как потом прояснилось (а теперь уж окончательно), политика большевиков, захвативших Россию, была направлена не на то, чтобы эти 33 бедных хозяйства поднять до уровня большинства, а чтобы большинство разорить и низвести до уровня этих бедняцких хозяйств", - делает он вывод.

Однако, заметим, что при советской власти -- Солоухину было не так уж неуютно. В одной из своих повестей он признается, что именно в советской стране он учился в техникуме, был студентом Литературного института, ездил в командировки от "Огонька", писал стихи о любви и о природе, а также очерки о киргизских овцеводах, о рязанской пасечнице, о проблеме поливных земель на Дону, о ненцах в малоземельской тундре. Он читал книги, ловил рыбу, собирал грибы, пил вино, целовался с женщинами, ходил на стадион смотреть футбольные матчи, играл с друзьями в шахматы, бывал в театрах, в кино, посещал Третьяковскую галерею, ходил на очередные выставки живописи, собирал даже птичьи яйца, водил аквариум, то есть его интересы были довольно широки и разносторонни.

И отношение к коммунистическому строю у писателя раньше было другим. Во "Владимирских проселках", в самом финале, есть дифирамб коммунистической партии. Да и в "Славянской тетради" мельком замечено: "Мы строим коммунистическое общество - самый красивый образ жизни из всех существовавших когда-либо на земле. Зачем же пускать красоту в переплавку ..

Заметим, что у Солоухина нет тупого отрицания советского строя, выросшей на пустом месте ненависти к идеологии большевиков. Солоухин не абсолютизировал эту систему, но и не чернил ее. Видимо, писателю был чужд ставший популярным в последнее время пафос отрицания и поругания всего, что создано трудом народа.

Солоухин, по словам И. Панина, не сыпал лозунгами по сторонам, ни к чему открыто не призывал, в подпольные кружки не вступал, не становился членом мелких патриотических сект, имел обширные знакомства как среди патриотов, так и среди либералов.

"Солоухин не бросался с оголенной шашкой на пулеметы, не брызгал патетической слюной и не строил из себя героя - он собирал документы, анализировал их и писал, писал, заставляя читателя думать по-иному, подвергать сомнению принципы, казавшиеся прежде незыблемыми".

В девяностые годы Солоухин высказывается о вожде большевиков Ленине довольно резко. Солоухин в "Соленом озере" пишет так: "Ленин в своих людоедских приказах упоминает восстание в пяти пензенских волостях".

Солоухин в книге "Соленое озеро" утверждает, что по личным распоряжениям Ульянова (Ленина) уничтожались миллионы людей, начиная с царской семьи и кончая голодными мужиками, что уже в начале 1918 года Ленин писал о необходимости "очистки земли российской от всяких вредных насекомых" (статья "Как организовать соревнование"), а под насекомыми подразумевались люди, не желающие работать на новую власть, на большевиков, и таких людей было 90% от населения России, что Владимир Ильич давал недвусмысленные четкие указания: "назначать своих начальников и расстреливать колеблющихся никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты".

Солоухин приводит и доказательства, например, телеграмму Троцкому от 10 сентября 1918 года. "Удивлен и встревожен замедлением операции против Казани, особенно, если верно сообщенное мне, что вы имеете полную возможность артиллерией уничтожить противника. По-моему нельзя жалеть города и откладывать дольше, ибо необходимо беспощадное истребление, раз только верно, что Казань в железном кольце".

Или телеграмму в Реввоенсовет Кавказского фронта 28 февраля 1920 года. "Смилге и Орджоникидзе. Нам дозарезу нужна нефть. Обдумайте манифест населению, что мы перережем всех, если сожгут и испортят нефть и нефтяные промыслы..."

Уже после заключения мирных договоров с Эстонией и Латвией Ленин якобы приказывал: "На плечах Балаховича перейти где-либо границу на 1 версту и повесить там 100-1000 их чиновников и богачей."

Или вторая записка: "Прекрасный план. Доканчивайте его вместе с Дзержинским. Под видом "зеленых" (мы потом на них и свалим) пройдем на 10-20 верст и перевешаем кулаков, попов и помещиков. Премия: 100.000 руб. за повешенного".

Солоухин читал Ленина, и очень внимательно, включая отдельные комментарии и массу сопутствующих документов, читал письма, телеграммы, секретные приказы, хранившиеся в архивах. По словам И. Панина, знания его в этой области были поистине колоссальны. Итогом этих изысканий стали отдельные статьи, например "Читая Ленина", или фрагменты, входившие в книги "Последняя ступень" и "При свете дня".

По мнению Солоухина, личность Ленина из-за полной непрочитанности его текстов до сих пор сохраняет ореол гения, великого вождя и учителя. "Хотя население России для него было насекомыми", - считает писатель ( об этом он объявляет в интервью "Комсомольской правде" ).

В повести "При свете дня" Солоухин вдохновенно обличает Ильича. Он приводит такие, например, распоряжения Ленина:

"Приветствую энергичное подавление кулаков и белогвардейцев (?!) в уезде. Необходимо ковать железо пока горячо и, не упуская ни минуты... конфисковать весь хлеб и все имущество у восставших кулаков, повесить зачинщиков... арестовать заложников из богачей и держать их, пока не будут собраны и ссыпаны в их волости все излишки хлеба...

Телеграфируйте исполнение. Часть образцового Железного полка пошлите тотчас в Пензу.

Предсовнаркома ЛЕНИН".

И еще:

"Пенза Губисполком, Копия Евгении Богдановне Бош.

Получил вашу телеграмму. Необходимо организовать усиленную охрану из отборно надежных людей, провести беспощадный массовый террор... сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города.

Экспедицию (карательную, тот самый "Железный полк". -- В. С.) пустите в ход. Телеграфируйте об исполнении. Предсовнаркома ЛЕНИН".

Или вот как представители ленинской власти на местах расправлялись с заговорщиками:

""О, как здесь хорошо! -- ликовали мужики после подвалов Ишима. -- И просторно, и светло, и нары!" Условия в свердловском стационаре, конечно, были несравнимы с ишимским: тут было обычное двухразовое питание, была ежедневная прогулка, назавтра всем желающим было разрешено работать на дворе, была почта, были газеты. Ничего этого в Ишиме не было. И мужики воспрянули духом. Не зря, видно, их напутствовали в Ишиме, что скоро выпустят. Хотя уже и сев прошел, сенокос на носу, а освобождения все нет. Уже три недели, как они здесь. Уже жены поприезжали к некоторым, получив их письма. Да что же это так тянут с освобождением? Видать, дел там наверху много накопилось. Так уж поторопились бы. Ведь полевые-то работы не ждут.

И вот наконец к решетчатым воротам главного подъезда изолятора подошел крытый черный автофургон и встал своей задней дверцей впритык к проходной дверце в воротах. А по этажам и коридорам изолятора полетело: "Выходи с вещами на освобождение!" Дважды в этот день приезжал к воротам изолятора крытый черный автофургон, и за оба раза он увез 58 человек. Мужики ликовали, подымаясь по ступенькам переносной лесенки из проходной дверцы в фургон и размещаясь на лавках кузова: "Ну, наконец-то!" Наутро жены мужиков, приехавшие из деревень, собрались к началу занятий в приемную прокурора города за пропусками на свидание со своими мужьями. Секретарь прокурора в окошечко объявил им, что их мужья этой ночью расстреляны".

Кроме того, Солоухин предпринимает попытку описать биографию вождя мирового пролетариата. Последовательную, человеческую, житейскую, как он сам говорит.

Солоухин приводит ряд любопытных фактов, касающихся Ленина:

- уже к 23 годам он совершенно лыс,

- лозунг "грабь награбленное", -- в нем, как говорил Ленин, "как я к нему ни присматриваюсь, я не могу найти что-нибудь неправильное" ( ! ),

- "Рассказывают, что в детстве он играл со своим младшим двоюродным братишкой в солдатиков на шашечной доске. Щелчком по шашке надо было сбить с доски солдатика. Хитроумный Володя прикрепил к доске своих солдатиков, так что младший игрок плакал от обиды, а старший хохотал своим знаменитым смехом".

- "красные следопыты", пионеры Астрахани, пошли по следам ленинских предков и обнаружили, что многие его предки по отцовско-дедовской линии кончали в сумасшедших домах. Результаты "следопытов" были уничтожены, а сам поиск был прекращен.

- письма Ильича характеризуют его как человека крайне жестокого, более того, как человеконенавистника. Примеры? Пожалуйста. Вот, скажем, письмо с указаниями Ленина: в случае отступления красных из Баку он требует сжечь город со всем населением.

Особо Солоухин отмечает национальность Ленина. Национальность бабушек и дедушек Ленина, по матери: Александр Бланк -- еврей, Анна Гросшопф -- наполовину немка, наполовину шведка (или шведская еврейка), по отцу: Николай Ульянов -- калмык, Анна Смирнова -- калмычка .

Кем были по профессии предки Ленина? И на этот вопрос отвечает Солоухин:

Карл Рейнгальд -- перчаточник в г. Упсале

Симон Новелиус -- шляпник в г. Упсале

Григорий Ульянин -- крепостной крестьянин

Карл Фредерик Эстедт -- ювелир, родился в 1741 г. в Упсале,

Карл Борг -- шляпник в г. Упсале

Никита Григорьевич Ульянин -- крепостной крестьянин

Алексей Лукьянович Смирнов -- астраханский мещанский староста

Юган Готтлиб Гросшопф -- консультант Государственной Юстиц-коллегии Лифляндских, Эстляндских и Финляндских дел

Анна Симеоновна Ульянина -- крепостная крестьянка

Василий Никитович Ульянин -- крепостной крестьянин

Мойша Ицкович Бланк -- иудей из Одессы

Александр (Абель) Бланк -- медик-хирург, акушер, статский советник, крещеный еврей

Николай Васильевич Ульянов (Ульянин, Ульянинов) -- портной, астраханский мещанин

Мария Александровна Бланк -- домашняя учительница

Илья Николаевич Ульянов -- директор народных училищ, действительный статский советник.

Однако раньше отношение писателя к Владимиру Ленину было несколько иным. В своем сборнике "Родная красота" он рассказывает о церкви Покрова-на-Нерли. И убеждая читателя в том, что памятники старины необходимо сохранить, приводит историю, связанную с Лениным. Мол, Ильич, гуляя по Кремлю, заметил в одной из церквей разбитое окно. Его разбили дети. И Ильич сделал выговор заведующему музейным отделом, сказав, что дело охраны памятников в Кремле стоит не на должной высоте и он требует большей к ним внимательности.

"Что сказал бы Владимир Ильич, когда уже не дети, а взрослые люди начинали разбивать не стекла, а целые сооружения?" - спрашивает писатель. В этой строке писатель, согласитесь, далек от того, чтобы называть веления Ильича "людоескими".

Здесь же писатель говорит, что Владимир Ильич Ленин в беседе с архитектором Жолтовским утверждал, что реконструировать Москву нужно так, чтобы не повредить ни один памятник русской культуры. Его апелляция к имени вождя мирового пролетариата понятна: в то время оно обладало внушительным весом.

Неудивительно, что новые мысли Солоухина о Ленине не всем понравились.

Так, некто А. Маслов в статье "Блуждание в потемках" дал такую характеристику произведению "При свете дня": "Книга Владимира Солоухина "При свете дня", как и многие другие аналогичные издания, - книга довольно-таки странная. Причем странности эти начинаются с выходных данных - точнее, с отсутствия выходных данных. Невозможно определить, как называлось издательство, кто редактор, в какой типографии какого города эту книгу отпечатали...и так далее. Я не педант, я просто хотел бы знать, кто осуществил это издание. Выпуск настолько одиозной книги - это поступок, явно идущий не от чувства или порыва, а от жизненных принципов.

Вообще-то, эта книга замышлялась как исследование личности Ленина. С показом причин, приведших к формированию того Ленина, который прервал "безмятежную" и "счастливую" жизнь царской России и последовательно изничтожил все русское. Прилежный читатель газет и журналов периода гласности не найдет у Солоухина ничего нового. Это даже не компиляция из старых газетно-журнальных публикаций. Это - обывательский треп, пересказ прочитанного, дополненный личностными оценками и суждениями.

С поставленной задачей Солоухин справился примерно к сороковой странице. Обласканный в свое время советской властью, он вешает на Ленина всех собак. Ленин для него не гений, а всего-лишь психически ненормальный русофоб-вырожденец.

Остальные полторы сотни страниц посвящены эмоциональному рассказу о том, что сделали со страной последователи Ленина. То Солоухин пересказывает газетную статью, то делится личными наблюдениями, имеющими лишь косвенное отношение к теме. Складывается впечатление, будто он уже сказал все, что хотел, а рукопись получилась тоненькая - добавить надо", - со смаком присовокупляет критик.

Но продолжим знакомство с солоухинским видением личности Ленина.

"Он ( Ленин ) был способен провоцировать, провозглашать лозунги без их осуществления, завоевывать, разрушать, возглавлять террор и дезинформацию, но когда дело доходило до того, чтобы созидать, улучшать, возрождать, решать сложные положительные задачи и проблемы, он оказывался безсильным банкротом. Он не знал никаких способов и методов управления, кроме насилия", - утверждает Солоухин в одной из своих повестей.

И ой как не нравятся Солоухину следующие слова Ленина: "Мелкий буржуа, хранящий тысчонки, враг государственного капитализма, и эти тысчонки он желает реализовать непременно для себя".

"Вот ведь какие подлецы, какая темнота и несознательность! - всоклицает Солоухин, - Вместо того, чтобы просто отдать денежки государству, то есть Ленину и всем его сообщникам, прячут и норовят израсходовать на себя. Не выйдет, господа мелкие собственники! Отберем. Где силой, а где лишив товаров и посадив на сухой хлеб через торгсины, не мытьем, так катаньем, но отберем!"

Развенчивает Солоухин и светлый образ Зои Космодемьянской. В "Последней ступени" приводит он фрагмент беседы с неким Кириллом, который убеждает писателя в том, что Зоя отнюдь не была героиней.

"Заговорили в какой-то связи о Зое Космодемьянской. О том, как поймали ее немцы. И как повесили на глазах у потрясенных и сочувствующих крестьян.

-- Ваше поколение, Владимир Алексеевич, конечно, могло и не знать, но Зою Космодемьянскую поймали не немцы.

-- Как же не немцы? А кто?

-- Наши русские мужички.

-- Не понимаю.

-- Ты знаешь, что она делала в Петрищеве, какое у нее было задание?

-- Ну, там... Конюшни немецкие какие-то поджигала.

-- Вздор. Она поджигала обыкновенные крестьянские избы.

-- Но это абсурд! Зачем?

-- Для нарушения спокойствия в тылу у немцев, для создания беспорядка, недовольства и отчасти как наказание крестьянам за то, что мирно живут при немцах. А что же им было делать, если село захвачено? И вот представь себе: зима, мороз, а твою избу поджигает какая-то девчонка. Что ты с ней будешь делать? Мужики поймали поджигательницу и передали немцам. Немцы ее на глазах у всего села повесили. Разве ты не помнишь проскальзывающий мотив в этой истории: как Зоя лежит на лавке и просит пить, а старуха ей не дает. И тогда Зоя грозит старухе: "Погодите, придет Сталин, он вам покажет..."

-- Что-то такое было, но ведь я специально не изучал.

-- Так и было.

-- Выходит, крестьяне были настроены к немцам лучше, чем к Зое?

-- Естественно. Немцы освободили их от колхозов, от большевиков, от советской власти, от дикого многолетнего произвола и насилия ( !! - И.П. )

-- И за это творили буквальное насилие над русскими девушками и женщинами?

-- Не понимаю.

-- Как же? Даже песня была: "Над чистой и гордой любовью моей немецкие псы надругались".

-- За всю войну, Владимир Алексеевич, -- вновь становясь серьезным и с откуда-то появившимся металлом в голосе отчеканил Кирилл, -- немцами не было произведено ни одного насилия над женщинами, ни одного факта на всех наших фронтах".

Что сказать по этому поводу, кроме того, что последнее заявление приходится всецело оставить на совести собеседника писателя? Владимир Набоков с ним бы не согласился..

Затем с Зои Космодемьянской собеседник писателя переходит на евреев.

"Они не могли, естественно, привнести в массы лозунг: "Свобода и равенство евреям, братство всех народов с евреями", - сообщает Кирилл, - Массы на это, возможно, и не пошли бы. Но если просто свобода, равенство и братство, то все в порядке. Если все будут равны, то равны будут и евреи. Равны-то равны, но денежки все равно останутся в их руках.

Из народа они все равно будут деньги высасывать, не будет только королей и вообще государственных институтов, которые бы эти деньги хотя бы частично отбирали у них и хотя бы частично в чем-нибудь их ограничивали".

Еще одно положение Кирилла гласит: "Евреи не просто активно участвовали в революциях, но являлись их возбудителями, финансировали их, подготавливали к ним слепые народные массы путем обработки общественного мнения. Короче говоря, во время всех революций, когда по Парижу гремели телеги, нагруженные, как арбузами, головами лучших французов (сотен тысяч французов, убитых без суда и следствия, ибо виноватых не было, но надо просто убрать верхушку нации, снять с нее голову), когда кровь немцев заливала немецкую землю, а кровь русских -- русскую, одни евреи во время всех этих революций знали, что происходит и зачем происходит".

И вот вывод, который делает Кирилл: "Многие думают, что на земном шаре происходит борьба классов, борьба философий и идей. Нет! На земном шаре происходит только одна борьба: последовательная, многовековая борьба евреев

за мировое господство. Другое дело, что они используют в этой борьбе и философию, и искусство, и все возможные средства, а классовая теория -- это их отмычка к любому народу. Всюду и везде есть бедные, недовольные, неудачники"

В подтверждение этого вывода приводятся любопытные слова Достоевского из "Дневника писателя" -

"Еврей, где ни поселялся, там еще пуще унижался и развращался народ, там еще больше приникало человечество, еще больше падал уровень образования, еще отвратительнее распространялась безвыходная, бесчеловечная бедность, а с ними и отчаяние. В окраинах наших спросите коренное население, что двигает евреем и что двигало им столько веков? Получите единогласный ответ: безжалостность. Двигали им столько веков одна лишь безжалостность к нам и одна только жажда напиться нашим потом и кровью".

"Недаром же они движут капиталами, недаром же они властители кредита и недаром, повторяю, они же властители и всей международной политики... Близится их царство,

полное царство! Наступает вполне торжество их идей, перед которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды, чувства христианские, национальные и даже народной гордости европейских народов. Наступает, напротив, материализм, слепая, плотоядная жажда личного материального обогащения, жажда личного накопления денег всеми средствами, -- вот все, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу вместо христианской идеи спасения".

-- Достоевский был гений! -- продолжает Кирилл, -- Он понимал, что евреи в своей борьбе главный упор делают на разложение народов с нравственной стороны, со стороны традиций, устоев, семьи, религии.. черви сначала приготовляют бульон, а потом уж им и питаются. Точно так же поступают и эти. Привнести идею, что нет ничего святого, что все дозволено, высмеять чистые чувства, трогательные движения души и сердца, привести дело к тому, чтобы катастрофически распадались семьи, чтобы люди блудили и богохульствовали, отнять у них святость очага,

заставить их плеваться в сторону предков, лишить их корней национального самосознания, смешать народ во всеобщий интернациональный винегрет..."

И еще: каждый русский, советский интеллигент, как только начнет мыслить критически по отношению к существующему режиму, так сразу же невольно

смыкается с евреями, ибо среди них вернее всего находит отзвук своим мыслям, считает Кирилл. "Ты мыслишь критически, и они критически. Ты недоволен руководством, и они недовольны руководством. Ты пришел к выводу, что надо менять режим в стране, и они хотят этого. Может, ты и не задумал каких-нибудь практических действий, но невольно, в разговорах хотя бы, ты находишь себе благодарных слушателей, чутких собеседников, понимающих тебя с полуслова. Ну-ка, начни ты говорить про наши дичайшие безобразия с Грибачевым, с Кочетовым, с Прокофьевым, тотчас будешь оборван или в лучшем случае будешь говорить словно в вату. А то и получишь окрик:

-- Ты советскую власть не тронь! Ты что, против советской власти?

А с Лиходеевым, Козловским (Яковом, конечно), Кривицким, Гинзбургом, Аксеновым, Поженяном, Шатровым, да с любым евреем, тотчас находишь и общий язык, и самое полное взаимопонимание. То есть неполное, конечно. В разговоре они все же предполагают в тебе дурачка, не понимающего все до конца, не знающего тайны времени. Если же они догадаются, что ты знаешь все, тогда уж собеседования с ними у тебя не получится. Ты сразу же сделаешься для них просто антисемитом".

Неприязнь Солоухина к евреям известна; вот что он пишет о них в "Последней ступени":

"Живя в деревне, я, разумеется, не встречался с евреями. Поговорка все-таки справедлива: "Чем выше ты будешь подниматься по общественной лестнице, тем чаще тебе дорогу будут перебегать евреи". Деревню, значит, надо считать самой нижней ступенькой, вернее, даже и не ступенькой еще, а тем основанием, на которое опирается лестница. Ни одного еврея в нашей округе нет. Правда, моя старшая сестра, учившаяся в Москве в медицинском институте, вышла замуж за еврея, Зиновия Ананьевича Фрица (по-домашнему Зоня), и он даже приезжал в деревню вместе с Клавдией и с новорожденным Владиком. Но кроме постоянной заботливости о новорожденном младенце (часами баюкал его на

руках), Зоня не обнаружил у нас в Алепине никаких особенных качеств. Деревенским мальчишкам он говорил "эй ты, босяк", а читая газету, всегда комментировал нам каждое сообщение.

-- Я вам скажу, в чем тут дело... -- и начинал развивать предысторию, историю, и газетная заметка поворачивалась в ином свете".

Следующая встреча с евреями произошла 16 октября 1941 года, "когда мы, выйдя из общежития на улицу, увидели, что весь Владимир запружен машинами, беженцами. Бежали они, набив машины (легковые) узлами, шубами, продуктами. Генка Перов стащил из машины два белых батона, а другие общежитийские ребята украли у евреев ящик сливочного масла (26 кг), что по тем временам (600 рублей за килограмм) было единственной реальной ценностью, даже не из-за денег, а само по себе. Волна бегущих из столицы евреев покатилась дальше на восток, к Горькому, к Казани, мы же продолжали учиться как ни в чем не бывало".

С пожилой еврейкой герой встретился в редакции газеты "Комсомольской правды", куда принес для публикации свои стихи "Дождь в степи" и "родник". В глазах ее он почему-то прочел "плохо скрываемую лютую ненависть".

Впрочем, евреи иногда помогали писателю. Так, в институт он поступил благодаря Саше Соколовскому. Первую комнату в Москве он получил благодаря Евгению Ароновичу Долматовскому, а первая книга стихов вышла благодаря Тодику Бархударяну.

Солоухин изучал письма Пастернака, Мандельштама, Эренбурга и других известных евреев, и никогда не шел на поводу у экстремистов.

В своем дневнике А. Кузнецов нашел запись, сделанную 3 декабря 1974 года. "Обедали в ЦДЛ с Солоухиным и Гамзатовым. Еще с нами сидел поэт Сергей Поделков. Речь зашла о Гумилеве и Мандельштаме.

-- Я купил в Париже два тома воспоминаний Мандельштамихи,-- говорит Солоухин,-- и вот там есть такой эпизод. Мандельштам написал о Сталине:

Кремлевский горец,

Душегуб и межеборец.

Как реагировал на это Пастернак? Он сказал: "Ося, как ты мог так написать?! Ведь ты же еврей!" Вот ты все знаешь,-- с некоторой иронией обратился он к Поделкову,-- скажи, что он хотел этим сказать? Мне так надо это знать, что я даже думал поехать к Мандельштамихе, она еще жива.

-- Ясное дело,-- ответил Поделков,-- разве ты не знаешь, какие покаянные письма писал в ЦК сам Пастернак?

-- Это я знаю...

-- Ну вот.

-- Значит эта фраза и означает: "Ты еврей, потому ты должен быть скрытен и осторожен"...

Стали спорить. Гамзатов молчал, со скукой посматривая по сторонам".

По замечанию Солоухина, у Есенина было много евреев если не друзей, то коллег и собутыльников. По словам Солоухина, Надя Вольпин, молодая евреечка, родила даже от Есенина мальчика. Галя Бениславская застрелилась на его могиле, а в Батуме он жил в доме Левы Повицкого.

О роли евреев в российской революции писатель размышляет в книге "Последняя ступень".

В этой повести, по словам И.Грициановой, обретение духовной зрячести сопряжено с обретением воли, с пробуждением национального самосознания. Причем в ходе отображения ступеней духовного повзросления героя в тексте якобы происходит замена концепта "социалистический мир" на концепт "русский мир". Архетипическое пространство "Последней ступени" выстроено по принципу пробуждения в сознании героя первичных праобразов ..

"Последняя ступень" была написана еще в середине семидесятых годов. Во всяком случае, об этом свидетельствует друг писателя А. Кузнецов.

"В 1976 году позвонил мне Солоухин и говорит:

- Приходи, дело есть.

И дает мне толстую-претолстую папку с рукописью "Последняя ступень".

- Вот, - говорит, - хочу, чтобы ты прочитал. Давал пока Леонову, Распутину и Белову. Почитай, потом поговорим. Только... никому. Даже жене.

Прочитал. Мозги у меня набекрень: не может такого быть! Не тому нас учили в школе. Хотя где-то таились во мне сомнения в правоте новейшей нашей истории. Доходили какие-то отдельные слухи. Отец боялся говорить со мной на эту тему, но и у него временами проскакивали отдельные фразы о советской власти и ее вождях. А тут лавина на меня обрушилась.

- За такую рукопись, Володя, - говорю, - тебе сразу полагается "вышка".

Смеется.

- Больше никому не показывай. Надо сфотографировать и спрятать, зарыть пленку до лучших времен. А рукопись сжечь.

Он хохотнул.

- Давно уже спрятано. И здесь и там, - показал он большим пальцем за спину".

В восьмидесятые годы писатель тоже давал читать рукопись друзьям, напр., С. Харламову.

"С радостью пустил я рукопись машинописного текста по рукам благодарных художников, - замечает С. Харламов, не удержавшийся от того, чтобы не поделиться рукописью со своими хорошими знакомыми, -

Когда возвращал ему обратно, Владимир Алексеевич спросил - ну как, прочитал? - Да, огромное спасибо. - Никому не давал читать? - Да нет, - сказал я, - и сам прочитал и группа вся прочитала, все в восторге.

Солоухин в ответ даже крякнул, но без гнева, а с удовольствием и ничего больше по этому поводу не сказал".

Издана "Последняя ступень" была только в 1995 году.

Не нравится, не по нраву Солоухину и Аркадий Гайдар. "Аркадий Гайдар был каратель, чоновец, расстреливавший крестьян в Хакасии, - заявляет он в интервью, - Я об этом написал повесть "Соленое озеро". А внук чуть в премьеры не пролез. Занимал бы пост Столыпина. От Столыпина до Гайдара?! Представляете".

В "Соленом озере" Солоухин делится своими впечатлениями от изучения биографии Гайдара. "Аркадий Гайдар, с юности имел садистские задатки, - пересказывает беседу с Солоухиным А. Кузнецов, - В тринадцать лет он уже по ночам стрелял на улицах в людей для собственного удовольствия. Мать, видя, что дело плохо, пристроила его в ЧОН (Части особого назначения)".

И это в то время, когда с экранов Егор Гайдар на всю страну рассказывал, как он гордится своим дедом.

В "Соленом озере" писатель приводит такие слова Троцкого: "Я тогда приеду в Крым, когда на его территории не останется ни одного белогвардейца". "Руководителями Крыма это было воспринято не как намек, а как приказ. Началось бессмысленное кровавое уничтожение всех сложивших оружие и оставшихся на родной русской земле русских людей. Цифры называются разные, кто говорит семь, кто говорит тридцать, а кто говорит семьдесят тысяч. Но даже если и семь, тоже немало. И семь тысяч перестрелять - это работа. Тем более что Землячка изрекла: "Жалко на них тратить патроны, топить их в море". И привязывали камень к ногам".

Сурово обличает Солоухин Аркадя Голикова ( Гайдара ). На возражение читателя - "Мало ли что Голиков служил в ЧОНе. Может, он вовсе и не расстреливал" - он возражает, что такое предположение невероятно. "Для фронтовой медсестры повседневная работа - перевязывать раненых. Для хирурга в медсанбате - делать операции, для артиллериста - стрелять из пушки, для танкиста - водить танк, а для чоновца - расстреливать безоружных людей. Пленных, заложников либо приговоренных к расстрелу Ревтрибуналом. Части Особого Назначения. Не может пожарник не тушить пожара, моряк не плавать на корабле".

В повести речь идет о настоящем психическом заболевании, регулярно приводившем Гайдара в соответствующие лечебные заведения. "Не так-то долго он пробыл на Дальнем Востоке, меньше года, но за это время дважды побывал в психиатричке". По словам медиков, алкоголь был для Гайдара ключом, открывающим дверь уже разбушевавшимся внутри силам.

"Однажды мы (Е. И. Титов и я), жившие в одной редакционной квартире с Гайдаром, начали замечать в его поведении что-то неладное, какие-то тревожные симптомы... Мы знали о его болезни и принялись уговаривать, пока не поздно, обратиться в больницу. Наконец, после долгого сопротивления, он согласился. Втроем мы отправились на поиск психлечебницы. С трудом добрались. В вестибюле Гайдар сразу опустился на ступеньки и мы стали ждать врача. Вдруг по лестничной площадке верхнего этажа пронеслась завернутая в развевающуюся простыню фигура некоего бедуина, а за ним, топая сапожищами, два ражих держиморды - санитара. И тотчас раздался грохот и дикий вопль - это уже не видимый нами "бедуин" сорвался вниз с лестницы. А еще минуты через две те же санитары протопали обратно с носилками, на которых лежал он, окровавленный и стонущий... Гайдар искоса глянул на нас и сказал: "Хорошие у меня товарищи, куда привели".

Пришел врач. Принял нас сухо. Выслушал, посмотрел на Гайдара и взять в больницу отказался. Он, видимо, не привык, чтобы к нему являлись добровольно и не набедокурив, а потому не признал Гайдара больным", - приводит Солоухин слова современника Гайдара.

Гайдар, несколько огорченный таким поворотом событий, напился, затем, взяв стул за спинку, принялся ножками выбивать в окнах одно стекло за другим, перевернул вверх ногами кровати, стол, стулья..

Охоч был Гайдар до бития "стеклышек"!

Да, детский писатель А. Гайдар известен миллионам детей с хорошей стороны. Его книги знают во многих странах мира. Они учат детей быть хорошими, учат добру и справедливости. "Эти книги и я много имея перечитываю. Думаю, правда, автор хорошо пишет о детях. Да и много времени уже прошло с тех пор. Но думаю, что Гайдар - писатель и Голиков - красный командир это два разных человека. Один людей справедливости и добру учит. Другой этим людям шею резал, души вынимал", - замечает респондент Иптеков в "Соленом озере".

А вот что пишет в своих воспоминаниях о Гайдаре Георгий Федорович Топанов, известный хакасский писатель: "Я играл в соседнем дворе. Побежал на шум. Кричал один из всадников на моего отца. Это был высокий, совсем молодой парень. На голове папаха, очень нам знакомая по фото и картинкам времен гражданской войны. Она была сдвинута набок. Таким мне запомнился легендарный герой, "всадник, скачущий впереди", красный командир Аркадий Голиков-Гайдар. Он размахивал нагайкой. Потом он выхватил маузер, выстрелил. Отец упал".

Приводит Солоухин и пересказ радиопередачи "Ачбан Салгачы" (перевод с хакасского), которая прошла 20 октября 1993 года:

" - Видел сам. Моего родственника, 12 лет, который играл железным шомполом, увидел Голиков. "Что это такое? Где взял? Ты, наверное, связной?"

Мальчик ничего не мог ответить. Наверное, он даже не знал, что такое - связной. В ярости Голиков шашкой зарубил мальца.

Топанов:

- Он не только маленьких, но и стариков не любил, убивал. Рубил и в воду приказывал кидать.

- У нас в Сарале было собрание. Трофим Янгулов сказал, ваш Голиков весь хакасский народ уничтожить хотел. Его в милицию увели - 10 лет дали.

И. В. Аргудаев из улуса От Коль:

- У Голикова приказ был, я знаю от матери, если в семье даже один сочувствовал Соловьеву, Голиков всю семью вырезал".

А вот как "героически" сражались повстанцы против красной армии:

"Все село Сереж богатое, но есть бедняки и середняки. Восстание поддержало все население. Подавлено оно только с помощью артиллерии и частей Красной Армии, полностью окруживших село. Повстанцы дрались до последнего.. кончились патроны, дрались палками и вилами. Растерялись и потерпели поражение".

Кроме того, приведены песни, которые хакассы сочинили про Аркадия Голикова ( Гайдара ):

Направо, налево ты стреляешь и рубишь,

Мой добрый народ беспощадно ты губишь.

Отольются тебе наш стон и плач,

Голиков-палач.

Отольются тебе все слезы наши,

Будь ты проклят, палач,

Аркашка.

Стар и млад убиты тобой, убиты,

Под корень ты рубишь, хакасов, нас..

Не любили писателя во времена гайдаровских реформ.. Не оттого ли, что он нелестно отзывался о предке их идеолога?

" - Что ты, Саша, что ты... - поднимал он голову характерным для него образом, словно кивал головой вверх, а не вниз. - Нас-то учили, что Гайдар командовал в шестнадцать лет полком, а он на самом деле был начальником расстрельной команды. Тухачевский его, как известного палача, взял на подавление Антоновского восстания, и он уничтожал целые деревни с женщинами, стариками и детьми. А потом в Хакасии так развернулся... Все документально, все из архивов ЧОНа".

Современным демократам из девяностых тоже досталось от писателя.

- А как вы, сударь, относитесь к демократии? - спрашивает у писателя Е. Черных.

- Это ширма, за которой группа людей, называющих себя демократами, навязывает населению свой образ мышления, вкусы, пристрастия. Демократия как цель - абсурд. Это лишь средство для достижения каких-то целей. Ленин, большевики до 17-го года все демократами были. А взяли власть - такую демократию устроили, до сих пор расхлебать не можем.

- А что впереди, Владимир Алексеевич?

- Произошло уничтожение могучего государства. Но, думаю, постепенно у народа появится ностальгия по государственной крепости. Не все потеряно, сударь!

"Увы, интервью, отрывки из которого мы печатаем, так и не увидело свет в самой демократичной на ту пору российской газете, не боявшейся ругать режим Ельцина", - замечает журналист.

В другом интервью сказано:

- Под красные знамена, Саша, милый, мы с тобой не встанем, да и в демократы не годимся. Вот как хорошо об этом говорит митрополит Иоанн, - взял он в руки книгу митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского "Самодержавие духа". - Читал? Прочти. "Великая ложь демократии". Народ здесь ни при чем, правит верхушка, продажные проходимцы.

А в "Последней ступени" критикуется западный образец демократии: "Но в Америке тоже ведь, хоть и кричат о свободе, пойди, попробуй, напечатайся, если сказал что-нибудь не понравившееся хозяевам газет и издательств. Ни одна газета, ни одно издательство не пустит на порог. И демократия вся в руках у денежек, то есть сами теперь знаете, у кого".

О любви

О возвышающем человека чувстве Солоухин пишет как в стихах, так и в прозе. О нем говорит Солоухин в своем венке сонетов..

Немного надо - встретиться любя.

Но если нет, то всюду ждут тебя

В пустых ночах пустые города.

Да все-таки - надежды слабый луч,

Да все-таки - сверкнувшая из туч

В ночи осенней яркая звезда.

Так же взор влюбленного человека притягивает звезда в произведениях Набокова. И противопоставлена ей, ее свету, тьма пустых, незнакомых городов.

Именно тьма мешает встретиться героям лирики Солоухина. Свет звезды сравнивается с огнем поэзии, -

Он жив, огонь поэзии святой,

И тьма его, как прежде, не объяла.

Замечено, что Солоухин соблюдает "каноны" сонета в стихотворном размере.

И та же тема звучит в другом стихотворении Солоухина:

Россия - под глыбой тьмы...

И все же она не погибла,

Пока еще живы мы.

Держитесь, копите силы,

Нам уходить нельзя.

Россия еще не погибла,

Пока мы живы, друзья.

О любви сказано в стихотворении с претенденциозным названием "Ответная любовь" -

Лишь безответная, глухая

Любовь крепка и горяча.

О безответной любви - стихотворение "Постой. Еще не все меж нами!"

Постой. Еще не все меж нами!

Я горечь первых чувств моих

В стих превращу тебе на память,

Чтоб ты читала этот стих.

Но Солоухин восхваляет и такое явление, как "ответная любовь". О ней он пишет прямо:

И вот она вольна меж нами,

Не стеснена, какая есть!

И к звездам рвется, словно пламя,

И мир отобразила весь!

Понятно, что восторг поэта читатель при этом вряд ли разделяет. Тем не менее автор настойчиво размышляет о том, что недурно бы написать еще одно стихотворение о предмете любви:

Лицо все ярче, все светлей,

Все явственней оно...

Я не пишу стихов о ней,

А надо бы давно!

Любовь в поэзии Солоухина проявляется и как самоотверженность - по отношению к предмету любви.

Но в студеный выветренный вечер,

Не спросив, на радость иль беду,

Ты сумеешь выбежать навстречу,

Только шаль накинув на ходу.

Ты сумеешь выбежать из дому

И обратно больше не прийти...

Удивительная, невиданная прежде преданность является постоянным качеством любви - именно это подчеркивает поэт.

Любовь движет и теми существами, что окружают человека. Так, лось из одноименного стихотворения чует "любовный зов"..

.. любовный зов подруги,

Вдруг прилетев издалека,

Его заставил стать упругим

И бросить на спину рога.

Но этот зов оказывается обманом, страшным обманом - лося поджидает охотник, снабженный умело сделанным манком.

В одном из стихотворений Солоухина описан "огромный обезъян, самец", который с негодованием и гневом отвергает предлагаемые ему фрукты - бананы, кокосы и даже орехи.. А причина проста -

-- Он, вероятно, болен или

Погода для него не та?

-- Да нет. С подругой разлучили.

Для важных опытов взята.

На эту тему есть интересное стихотворение в рассказе Солоухина "Встреча" -

И снова, как прежде, в мученьях, с боем

Найду я тебя на своем пути!

Но только пускай нам будет обоим --

Хочешь? -- обоим по двадцати...

Не будет во мне этой душной глуби,

Не омрачит она твой покой...

Но вряд ли таким ты меня полюбишь,

И вряд ли тебя полюблю я такой.

Как напоминает это стихотворение набоковское "В листве березовой, осиновой, в конце аллеи у мостка", с похожим горьким финалом.

Есть у Солоухина и несколько историй, так или иначе касающихся указанной темы, исполненных в жанре рассказа. О любви Солоухин в прозе не пишет пространно, не слагает ей гимны и оды. Очевидно, причиной тому воспитание писателя - в селе об этой ценности не принято было много говорить. Однако отдельные рассказы все же теме любви посвящены полностью, например, "Трость".

"Ведение стола Любовь Владимировна взяла в свои руки. Никакого тамады не понадобилось. Она расшевелила всех, заставляла кого читать стихи, кого петь под гитару, кого произносить тосты, - так рисует автор портрет героини, - При всем том бутылки пустели, все начали понемножку хмелеть, в том числе и хозяйка. Не исключено, что она делала вид, будто хмелеет, а на самом деле пила осторожно и осмотрительно".

Иной раз создается ощущение, что Солоухин не умеет писать о тонких, романтических чувствах. Вот как он опиывает, например взгляд героини:

"Любовь Владимировна смотрела на него спокойными серыми глазами, в которых только иногда, на неуловимое мгновение, проскальзывал солнечный зайчик, словно срабатывала шторка фотокамеры". Неуместное сравнение с бездушной фотокамерой раздражает привыкшего к образным сравнениям читателя. Никакой загадочности и таинственности..

В рассказе "Трость" даме приходит на ум попросить своего кавалера пожертвовать для нее тростью. Она просит его выбросить трость в бурную Неву.

" -- Красивый мужской предмет. Носили же на протяжении веков...

-- Наверно, и дорогая?

-- Не то чтобы... Но конечно. Черное дерево, слоновая кость, работа...

-- Выбрось ее в Неву.

Через два шага женщина остановилась, видя, что мужчина никак не отозвался на ее приказание, и повторила внятно, четко и громко:

-- Выбрось ее в Неву!

-- Что за фантазия, право...

-- Мы не сдвинемся с этого места, пока ты не бросишь ее в Неву. Вернее, мы пойдем в разные стороны -- я домой, а вы на троллейбус.

-- Это каприз, любезная Любовь Владимировна.

-- Хорошо, пусть каприз. Женщина имеет право на каприз. Неужели три дня, которые тебя ждут, не стоят маленького каприза? В конце концов, я ведь не требую, чтобы ты сам прыгнул в Неву.

Кавалер не решается выбросить трость и погружается в глубокие раздумья.

-- Боже мой! До чего дошло дело, - замечает дама, - Не имение, не дом, не детей, не жизнь -- жалкую палку мужчина жалеет бросить в реку, хотя об этом его просит женщина! Ну, решайся. Холодно стоять здесь на ветру. Да или нет? Идешь со мной или поворачиваешь обратно?

-- Но хотя бы проводить тебя... Нельзя же бросить здесь одну в такой час. Позвольте вас проводить...

-- Не позволю. Да или нет?

Алексей резко повернулся и быстро зашагал назад, к троллейбусной остановке".

"Всему есть предел, -- говорит он себе, -- старинную, антикварную вещь -- в Неву! Слуга покорный. А она просто злюка. В гостиницу, в гостиницу, и выспаться в теплой сухой постели. А завтра самолетом в Москву. И никаких больше звонков, никаких встреч. У меня тоже характер..."

О любви и речь в повести "Приговор".

" .. я просто ехал к Москве, все ближе и ближе к Онкологическому институту имени Герцена на Беговой улице и все дальше и дальше от молодой зеленоглазой женщины, написавшей на тетрадном листе бумаги: "Я хочу Вас видеть. Приезжайте в наш город. Я жду Вас"".

Казалось бы, необъяснимый поступок с точки зрения теории эволюции! Человек предпочитает, разумом избирает путь, уводящий его от молодой красотки. С точки зрения примитивной эволюционной теории это настоящий абсурд! Да и с точки зрения дамского сентиментального романа это то же самое.

В рассказе "Свидание в Вязниках" писатель рассказывает о своей первой любви:

"Нет, не думаю -- это не то слово... Что я день и ночь... Ну что? Ну что? Живу ею? Дышу ею? Мучаюсь? Болею? Страдаю? Ну какие там есть еще слова? Вернемся к самому точному и единственному: мне казалось, что всем сейчас станет ясно, как я день и ночь, день и ночь ее люблю.

Да, вспомнил: курить я начал из-за нее, вино начал пить из-за нее, в карты играть из-за нее, стихи писать из-за нее. Кажется, собраны все главные человеческие пороки, а между тем не было любви светлее и чище, чем моя мальчишеская.

Ромео все же целовал свою Джульетту, дотрагивался до нее, и пение жаворонка заставало их в объятиях друг друга. Если бы тогда все получилось так, что она подошла бы и поцеловала меня или я поцеловал ее.."

На курсе скоре все узнают, что Солоухин "безмолвно и безответно" любит эту девушку.

Но пути - дороги наших героев расходятся. И вот спустя два десятка лет Солоухин встречает свою любовь на Вязниковском вокзале. Оксана - а именно так зовут героиню - уезжает на поезде.

В финале рассказа писателю стало казаться, что он -- это вовсе не он, тридцатишестилетний человек, имеющий за плечами большой опыт и десяток написанных книг, а шестнадцатилетний мальчишка, и что сидит он не в столовой N 1, а в студенческом общежитии на Студеной горе, "и стоит мне только собраться с духом и преодолеть что-то непонятное и нелепое -- и я через десять минут окажусь на улице Карла Маркса и, вместо того чтобы обходить ее дом за три квартала, взлечу на второй этаж, ударю в дверь кулаком, и на пороге появится она, синеглазая и золотоволосая девчонка с крохотной рубиновой звездочкой на груди".

И опять ситуация, близкая к описанной в повести "Приговор". Вместо яркой встречи - мечты о свидании и расставание с героиней.

В рассказе "Главная ночь" Солоухин дает такое определение любви:

любовь -- это неодолимое стремление одного человека к другому. То есть стремление иррациональное, с которым разум человека, его воля вряд ли могут совладать.

Если и есть у любви какая-то логика, то, пожалуй, она и изложена в этом рассказе: "Все, все, все -- за то, чтобы она попалась на улице, подошла к сидящему в сквере, спросила: "Долго еще?" За взгляд, за ее усмешку, за тот дождь, за шепот... -- все, все, все!"

И еще одно важное замечание Солоухина, уже из рассказа "Фотоэтюд": "Красивых женщин немало, но настоящие красавицы, которые как бы светятся изнутри и освещают все вокруг себя, очень редки. Встретишь за жизнь две-три... "

Так же стремится к своей возлюбленной герой "Романтической истории" Николай Николаевич..

"Но чего же проще? -- думает он -- Надо и мне пойти на пляж. Я не люблю жаркого солнца, это правда, но там есть тенты, полежу в холодочке. Но я увижу ее".

Позже герой обнаруживает себя под окнами тридцатилетней красавицы Яны.

"Николай Николаевич вышел опять в лунную ночь. Немедленно увидеть опять Яну сделалось для него -- как выдернуть болезненную занозу. Встав перед трехэтажным домом, в котором были погашены уже все огни, он высчитал, начиная от края, окно Яны, в котором тоже не было света. Он стал поднимать с земли мелкие камешки и кидать их в окно. Два камешка глухо ударились о стену, а третий звонко стукнулся о стекло, потом пятый, седьмой. Загорелось несколько окон справа и слева, там и тут болгары начали выходить на балкон, но окно Яны оставалось темным и не подавало признаков жизни, дальнейшее упорство приобрело бы черты скандала".

Так в романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита" стремится к заветной скамейке превращенный однажды в борова Николай Иваныч.

О любви и рассказ Солоухина "Мокрый снег", в котором писатель знакомится с девушкой. вместе с ним ждавшей автобус, который так и не пришел.

Зовут ее Долорес ( что наверняка понравилось бы Набокову ). О ней немало говорит ефрейтор Курочкин:

-- Погуливают, что ли, эти девчонки? - спрашивает у него автор.

-- Хм. Погуливают! Не то слово.

В рассказе "Серафима" описаны долгие прогулки с героиней по улицам притихшего города.

-- Ты знаешь, я долго мучилась. Хотела звонить -- и не решалась. А потом чувствую: больше не могу! Но давай не будем вспоминать. Какой мягкий день! У меня сегодня ночная смена. С одиннадцати. Целый день свободный. А как странно, что мы здесь встретились! Я назначала на четверг, потому что... Впрочем, глупости. Хочешь, пойдем на французскую борьбу?

И автор молча покорно повиновался Серафиме.

-- Сегодня мы встретились. Пусть, -- не то объясняя, не то оправдываясь, говорила Сима, -- пусть сегодня все будет по-другому. Сегодня все будет сначала. Сегодня пойдем ко мне, поедим, согреемся.

"В мезонине после долгой отлучки мне показалось еще уютнее, - рассказывает автор, - Вино и согрело меня и опьянило, и мне стало казаться, что я больше никуда и никогда не уйду из этой комнатки. Сквозь легкий туманец я смотрел на Серафиму и вдруг вспомнил, что давным-давно уж не было так, как тогда, на танцах, чтобы ее рука на моем плече, и темная бархатная теплота, и лицо близко-близко у моего лица.

Мне мучительно захотелось, чтобы все опять было так же, и еще большего -- схватить ее, стиснуть, обнять, и чтобы так уж было всегда, -- и вроде бы падать, кружась и задыхаясь на лету от падения, от кружения, от счастья".

Неожиданно появившийся на сцене сосед - майор, впрочем нарушает идиллию. На улице он без обиняков объявляет герою:

- Ты еще мальчишка, а она -- матерая волчица. Найди себе ровню, молодую девчонку, - советует он, - и балуйся с ней в свое удовольствие. Правда, опытность тоже много значит. Пройти такую школу!.. Я понимаю...

-- А я не понимаю, о чем вы говорите. У нас с Серафимой чисто дружеские, совсем незапятнанные отношения.

На это майор просто хохочет..

-- Незапятнанные! Уморил!.. Ты хочешь сказать, что всю зиму ходил сюда каждый вечер по чистой дружбе?

-- Да. А для чего же я должен был ходить?

Сергей смеется еще пуще.

-- Ты, может, скажешь, она тебя и целоваться не научила?

-- Да. Мы ни разу не целовались, -- твердо отвечает наш герой.

Майор перестает смеяться и делается серьезным.

-- Да ты знаешь ли, куда, к кому ты ходил всю зиму?

-- К Серафиме, и вы это отлично знаете.

-- Знаю. Я-то знаю, что я к своей Клавдии хожу. Да я ведь даю себе отчет, к кому я хожу и, главное, зачем я хожу.

-- Не понимаю...

-- Да ведь они же обе... В ы с ш е й м а р к и, понял? В ы с ш е й п р о б ы! Нет, не те, которые околачиваются в парке Пушкина и готовы под любым кустом... Эти тоньше. Но, поверь мне, самой чистейшей, самой высокой пробы...

" -- Вы врете! Врете! -- закричал я. -- Вы нарочно мне врете. Но зачем?"

Таким же образом о любви размышляет "бывалый", пресыщенный страстями персонаж:

" -- Знаем мы эти вздыхания! Эти голубые грезы... Полет фантастики. Все равно к одному придет. А я, брат, нет. Я люблю проще. Раз я иду -- значит, мажься одеколоном. Придешь к ней, а ей будто нездоровится -- в кровати лежит. Знает, что каждая минута дорога... Потянется этак сладко, с выгибом... Схватишь ее в это время на самом выгибе... Э, да что вы, сосунки, понимаете!.."

Что больше всего напоминают эти откровения? Правильно, слова мсье Пьера из романа Набокова "Приглашение на казнь", живодера, хвастающегося своими достижениями.

А ведь лучше всего о любви, пожалуй, мог бы рассказать .. Виталька из "Луговой гвоздички". "Есть такое понятие -- блаженный, так вот Виталька был самую малость блаженный. То есть -- теленок. Доброта, услужливость, безотказность, неприспособленность -- на первом месте. Обычно тут и внешность примешивается.

При его внешности и характере вообще женщина как таковая была для него, очевидно, нерешенной и неразрешимой проблемой.

И вот из соседнего села какая-то бабенка взялась за Витальку. Неизвестно, что ею руководило. То ли на сберкнижке у Витальки немного денег лежало, то ли решила подшутить. "Увольняйся с работы в своем колхозе, переходи ко мне жить". Виталька уж и деньги ей отдал "на веденье общего хозяйства". Дня два-три ушло у него на увольненье. И пришел он к ней. И можно вообразить, если к тому же впервые его женщина обогрела, с какими чувствами он к ней шел. Ну, а там его просто высмеяли: "Да ты что? Дурачок. Идиотик. Кому ты здесь нужен? Погляди лучше в зеркало на себя"".

Тогда Виталька вернулся в свою пустую избу, привязал веревку к железному крюку... Что было дальше, писатель не говорит. Но очевидно, финал сей любовной истории был невеселый.

Как противоположность Витальке приведен в сем же рассказе Колька, который рос красавчиком. "Тонкое, продолговатое, тонкогубое лицо, светлые волосы, голубые глаза. Да к тому же война повыбила всех парней, а он по возрасту не угодил в это пекло и остался в первые послевоенные годы единственным парнем на всю округу. Прямо по частушке: "Три деревни, два села, восемь девок, один я". Девок-то было больше, нежели восемь.

Погулял Колька. Переженился раза три-четыре, выбирая самых красивых девчонок, потом осел где-то в городе, обзавелся новой семьей, пошли дети. Но доходили слухи, что очень уж сильно пьет".

Или вот еще любовная история, изложенная в том же рассказе - о житии Любашки и Федорыча.

"Любашка, говорят, хоть и прибилась к Федорычу, однако с нарезки уже сошла, гуляла напропалую, пила с доярками, телятницами, такими же навозницами, как и сама. То говорили в связи с ней о каком-то пастухе, то о трактористе в соседнем селе за четыре километра. Одним словом, сообщество у нее с Федорычем было относительное, а не то чтобы нечто вроде семьи. Она была, по-видимому, что называется, "кошка, ходящая сама по себе". Захотела -- пришла к Федорычу, захотела -- не пришла. Хотя, правду надо сказать, и Федорыч ведь не узаконивал отношений с ней, что сделало бы ее в конце концов полноправной хозяйкой избы и усадьбы. Нет, он тоже держал ее в роли приходящей домохозяйки. Ну и она платила ему той же монетой, хотя большую часть времени проводила у Федорыча".

У Любашки рождается ребеночек, но все говорят в селе, что ребеночек не от Федорыча, а от какого-то парня, возможно, от тракториста.

Также заметим, что героини рассказов Солоухина не склонны к проявлению чувств, сдержанны.

Иногда они просто только плачут на плече, как Долорес. Или как в рассказе "И звезда с звездою говорит" предпочитают любовным утехам поэтические минуты.

Так же, как героиня "звезды" размышляет и спутница писателя из рассказа "На лыжне".

"Я пойду, а вы идите обратно. Ничего больше не нужно. Было все самое хорошее, а дальше будет, как всегда и у всех". И в повести "Приговор" так же неприступна молодая зеленоглазая женщина. Еще одна неприступная красавица, а вернее - ее психологический, если можно так сказать, портрет - есть в рассказе "Черешня":

"Такое сочетание: раннее летнее утро, быстролетящая машина, молодая красавица по правую руку. К тому же красавица с талантом общения, красавица, с которой всегда хорошо, красавица, которая кормит тебя черешней, такое сочетание, наверное, и можно было назвать счастьем.

Вдруг, когда я ел очередную черешню, что-то насторожило меня. Я незаметно начал косить глазами на кулек, на ее руки и увидел, что для меня она выбирает из кулька только самые плохие, "с бочками", ягоды, а себе в рот кладет самые лучшие. Не скажу, что я развернул машину и прервал поездку, не скажу, что это была наша последняя поездка. Еще продолжались наши встречи. Но в общем-то все с этой минуты пошло на убыль".

Ох, и хитра оказалась красавица!

Интересное наблюдение о любви есть в рассказе "Моченые яблоки".

" - А Маруся, моя жена то есть, спать ни за что не ляжет, пока я не приеду. Сидит и ждет. Приеду, тогда уж вместе, - говорит рыжий детина автору.

- Значит, любит.

- Почему же меня не любить? - искренне удивляется Серега.

- Она что же, под стать тебе, рослая, Маруся?

- Что ты! Я ее на плечо посажу и унесу хоть на край света. Ну, правда, верткая, поворотливая то есть, и по хозяйству, и в поле, и так".

Итак, писатель не солидаризируется с мнением "бывалых", о любви рассуждающих легко и со смаком. Для писателя тема любви всегда неотделима от основного сюжета его рассказа, повести, романа.

О хлебе насущном

Владимир Солоухин говорит о хлебе насущном немного. Но с тактом, с толком, так что эти его страницы хочется перечитывать.

То, что еда для Солоухина имеет немаловажное значение, говорится в рассказе "Грабеж". В этом рассказе гостеприимство хозяев подчеркивает то, что кормят они от души. "Я едва вылезал из-за стола. Но все было настолько вкусно, что через несколько часов оказывалось возможным вновь сесть за стол, за горячие домашние колбасы и зельцы, за сметану, больше похожую на масло, за вареники с черникой или капустой, за куриное мясо, за суп из протертых помидоров, за грибы, сваренные в виде супа в сметане, за клубнику со сметаной, за чернику с молоком, за черешню. Да еще, сверх того, за сдобные калачи".

Нередко герои Солоухина мечтают об ужине, вообще о еде.

-- А неплохо бы сейчас кольцо горячей еще колбасы!

-- Супа из помидоров!

"А не согласитесь ли проехать в областной город Львов?-- хотелось сказать мне своим друзьям. -- В областное управление милиции?"

Рисуя в своем воображении встречу с возлюбленной, герой "Романтической истории" не забывает и о еде. Перед его мысленным взором предстает блюдо со свежими, отборными, сверкающими чистотой овощами: крупные помидоры, огурцы в пупырышках, большие, сочные белые луковицы, большая головка молодого, с лиловатыми тенями чеснока, стручки мясистого, красного, сладкого перца. "На отдельной тарелке -- малосольные огурцы с прилипшими к ним семенами укропа и смородиновыми листьями. На отдельной тарелке -- малосольное украинское сало, нарезать его тонкими ломтиками. И чтобы посередине куска шла двойная мясная прожилка. Домашняя украинская колбаса. Положить ее цельным кружком, а резать потом уж, во время ужина. Должна быть еще вареная картошка. Надеялся Николай Николаевич попросить о любезности ресторанного повара. Ну, и гора зелени: петрушка, укроп, модная теперь киндза, сельдерей, эстрагон. Обязательно надо было достать также украинскую горилку с перцем и бутылку хорошего марочного коньяка: обычным, ширпотребовским коньякам Николай Николаевич не доверял".

С удовольствием Солоухин приводит цитату из свой любимой книги - "Лето Господне" Ивана Шмелева - книги, в которой кушаньям, особенно праздничным кушаньям, отводилось далеко не последнее место.

"На именины уж всегда к обеду гусь с яблоками, с красной шинкованной капустой и соленьем, так уж исстари повелось. Именины парадные, кондитер Фирсанов готовит ужин, гусь ему что-то неприятен: советует индеек, обложить рябчиками-гарниром, и соус из тертых рябчиков, всегда так у графа Шереметьева. Жарят гусей и на людской стол: пришлого всякого народу будет".

В Алепино изысканность кушаний для некоторых крестьян служит лакмусовой бумажкой достатка и процветания.

- А ведь как жили, как жили! - вздыхает, вспоминая про односельчан Абрамовых, мать писателя. - Хлеб с водой да голая картошка, а теперь чай-то сладкий пьют, песок в чашку сыплют, и печево каждый день на столе.

В доме Солоухиных готовилась разная еда, начиная со студня, с заливной рыбы, с запеченной в тесте бараньей ноги, с шинкованной капусты и заканчивая домашним печеньем, пирогами и плюшками.

Во время Рождественского поста в доме Солоухиных кушали судаков, крупную вяленую тарань, осетрину в томате, - "и кажется, не могло быть ничего в мире вкуснее этих консервов, вероятно, из-за городского их, а не деревенского, не домашнего происхождения", селедку (залом), сухие компоты. Кое-какие сушеные яблочишки могли быть свои, но чернослив, изюм и урюк, а также сушеные груши, из которых получался вкуснейший грушевый квас, отец писателя привозил из Владимира вместе с мороженой рыбой.

По завершении же поста - с появлением первой звезды, символизирующей Рождество Спасителя, можно было приниматься тоже за кушанья. "Что же следовало за тем моментом, когда звезда все-таки загоралась? О! Этого нельзя передать никакими словами. Уже заранее напечены сочни (что-то среднее между блином и лепешкой, потоньше лепешки, но величиной с хороший блин, то есть во всю тарелку), уже заранее сварен горох (не суп, не размазня, не гороховая жижа, а крутой гopox), который кладется на сочень, сворачиваемый потом в трубку, и вот этот свернутый сочень с крутым горохом внутри нужно есть, запивая его непременно квасом".

Подробно описывает Солоухин семейный ритуал, связанный с блинами.

"Когда бывали блины, то мать на стол подавала их на одной тарелке высокой стопой, а были они большие, во всю тарелку. Резать блины за столом мог только старший, то есть опять же Алексей Алексеевич. Вот он пододвигает тарелку с блинами к себе. Придерживая их вилкой, разрезает пополам (по диаметру, можно бы сказать), потом неторопливо поворачивает тарелку на четверть окружности и еще раз режет стопку опять пополам. Блины оказываются разрезанными на четыре части, тарелка с ними возвращается, и все мы, сидящие за столом (а нас много), начинаем их есть, беря строго по одной четвертинке. Прихватишь сразу две и схлопочешь деревянной ложкой по лбу. Это действие мог произвести не только Алексей Алексеевич, но и дед Алексей Дмитриевич, у него была крепкая кленовая ложка, и он ухитрялся дотянуться ею до самого отдаленного края стола".

В годы детства писателя, оказывается, еда была чуть ли не предметом культа.

В деревне - пышки на столе. Белые, рассыпчатые. Сметана как масло. "Из стаканов тогда не знали. Поставила баба глиняное блюдо со сметаной, деревянными ложками все из одного блюда ели".

Бывало в Алепине и праздничное застолье - довольно обильное даже по нынешним временам.

В книге "Смех за левым плечом" Пелагея Николаевна, повязанная светлым платком в горошек, но в темном платье, не умолкает:

- Кушайте, гости, кушайте. Вот студень, вот заливное, вот баранина...

Через несколько минут опять:

- Кушайте, пожалуйста, кушайте - грибочки, рыжички соленые, зайчатина, кушайте...

"Эта зайчатина, темно-красная, мелко крошенная на тарелке, да еще яркие рыжики, не потерявшие своего натурального цвета при умелой солке, да еще причудливые

0x01 graphic

графинчики, столпившиеся на конце стола, - вот что запомнилось больше всего из бродовского застолья.

В этот дом была выдана моя самая старшая сестра Александра Алексеевна, а по-нашему, по-домашнему, - Шуринка".

Однако обычно кушанья в деревне были отнюдь не изысканные.

Картошка - с постным маслом, блины, капуста, грибы, редька, лук, гороховый кисель - все с постным маслом. "Еще было лакомство для всех детей в нашей округе: полить постным маслом кусок свежего ржаного хлеба и посыпать солью. Соль была крупная, с приятным похрустыванием на зубах".

Около людей кормятся и куры.

"На сковороду с карасями и на остатки хлеба, разбросанные по газете, напали куры. Они совсем не смущались поющих людей, но клевали торопливо, лихорадочно, словно понимали, что кто-нибудь сейчас спохватится, махнет рукой и крикнет:

-- К-ши, к-ши!

Но никто не спохватился и не кричал. Мы с бывшим бригадиром Василием Михайловичем, как не поющие, сидели немного в стороне и наблюдали".

( "Олепинские пруды" ).

Живописно описано принятие пищи во время покоса - в повести "Капля росы".

"Подложив под себя свежескошенной травы, косцы рассядутся завтракать, но не очень кучно, не очень близко друг к другу: с одной стороны, чтобы далеко не идти, а с другой стороны, боязно: вдруг у соседа блины окажутся белее наших! Однако такая рассредоточенность косцов не мешает перекидываться шутками. Например, тот же Иван Грыбов обязательно крикнет, хотя бы и мне, сидящему возле отца:

- Вова, а Вова, не осталось ли у вас там крутых яичек, а то соль доесть не с чем!

Непременно (так уж заведено) каждый косец оставит и блинов, и яичко, и молочка в поллитровой бутылке. Отойдя шагов двести - триста, мы рассаживаемся в кружок, и у нас начинается свой завтрак".

После полезного труда неплохо ведь и подкрепиться!

Заметим, что в не таком уж разнообразном меню жителей села важное место занимает рыба.

" -- Лексеич! -- кричит хозяйка. -- Скоро ужин, а рыбы нет.

-- Хорошо, сейчас будет.

Ради ловли как таковой я ни разу в течение недели не забрасывал удочку, но лишь единственно ради пропитания".

В одном из своих рассказов Солоухин приводит даже два оригинальных рецепта блюд из рыбы. Вот они как есть.

Первый - Донская уха. "Только что пойманную и хорошенько очищенную рыбу кладут в котел (ведро, большую кастрюлю) и начинают варить. Когда вода закипит, опускают в нее большое количество красных, нарезанных помидоров. Через некоторое время помидоры вынимают, разминают в отдельной посудине, отделяют кожицу и получившуюся красную горячую жижу опять выливают в котел с ухой. Таким образом, вся уха получается красного цвета и кисловатого вкуса. Когда я робко попросил сварить мне уху без помидоров, меня не поняли".

Второй - Карп в рассоле. "Впервые я узнал, что такое карп в рассоле, под абрикосовым деревом, во время чествования колхозного бухгалтера.. бывают караси в сметане, бывает судак, запеченный в тесте, бывает осетрина, запеченная в ломтиках картофеля. Но все же нельзя придумать столь же вкусное и здоровое блюдо, как карп в рассоле.

Только что пойманных и хорошо очищенных карпов варят в течение десяти - пятнадцати минут в тузлуке, то есть вот именно в рассоле, в очень-очень соленой воде. Потом их вынимают и выкладывают на большое блюдо рядами. Каждый ряд пересыпают мелко рубленным укропом, измельченной петрушкой, измельченным чесноком, перцем, раздавленным душистым горошком. Карп остывает и одновременно пропитывается специями и пряностями. Можно этих карпов есть через час, через два, но можно и на другой день".

Иногда жители села Алепина отдают дань уважения грибному супу. В повести "Капля росы" им удается добрести до избы тети Маши Буряковой, состоящей с ними в родстве. "Обрывками, сквозь полусон вспоминаю перепуганное лицо тети Маши, ее хлопоты, огромное алюминиевое блюдо, полное грибного горячего душистого супа, такого крепкого, что бульон был коричневый".

То, какой именно перечень продуктов относил писатель к Алепинским, можно узнать из книги "Капля росы": " .. они ( ребята из села - И.П. ), остриженные под нулевку, с вещмешками сидели в здании школы и ждали отправки из города, а я еще оставался, сделало их гораздо старше меня. На чемодане разложили они олепинскую домашнюю снедь: вареное мясо, яйца, лепешки, лук".

Рассказывает автор и о том, что после покоса или навозной устраивали в селе складчины, то есть пускалась шапка по кругу, а посреди села, на зеленой траве под ветлами, устанавливались в длинный ряд столы.

"Несколько женщин (чаще всего тетя Агаша, да тетя Поля, да еще кто-нибудь к ним в придачу) брали на себя все хлопоты по столу, как-то: в огромных бельевых чугунах, называемых корчагами, тушили картошку с бараниной, пекли пироги, готовили зеленый лук и разделывали селедки.

Деревенские люди предпочитают крепкое вино, а пьют его преимущественно из стаканов, так что тот первый период, который длится обычно от момента, когда гости сядут за стол, до момента, когда запоют песни, во время складчины был недолог".

Солоухин интересуется и тем, чем потчевали гостей в старинных русских чайных.

В рассказе "В старинном селе" речь идет вот о чем: "Митрий Баушкин трактир содержал, у него было так. Подойдешь к стойке, на блюдах -- закусь. Рубленая печенка лежит горой, рубец с чесноком, соленые огурцы, мелкая икра... Была раньше такая икра из лещей, из судака -- одним словом, из мелкой рыбы. Стояла большими бочками. Лафитник нальешь -- деньги платишь, а закусь бери бесплатно. Не злоупотребляли, конечно. Щепотку подденешь, и хорошо. Вот как было у Митрия Баушкина. Если пожелаешь отдельное блюдо: щи со свининой, либо уху, либо солянку, тогда, конечно, плати.

-- Ну, и где теперь Митрий Баушкин?

-- Фью! Мы ему такого пинка под заднее место дали, что и следов не отыщешь".

Кроме того, в Алепинском меню есть место и для .. раков.

Так, вареные раки упоминаются в рассказе "Ножик с костяной ручкой": "Юрка покраснел, как вареный рак. Ему-то наверняка не нравилась эта история". Значит, именно такое сравнение писатель считал красноречивым.

А в рассказе "Мед на хлебе" писатель рассказывает о том, как кушали мед в Алепино.

"А у дедушки бывало этого меда - сорокаведерная липовая кадка. Да еще дубовое корыто, в котором рядами установлены рамки, соты: белые (но все же и золотистые), если липовый мед; цвета крепкого чая, если гречишный; ясно-золотой с майского и июньского разноцветья. (А то еще Крысов Иван Александрович, живущий под Вяткой, подарил мне однажды большое эмалированное ведро, ярко-белое внутри, полное зелено-золотистого василькового меда. Больше я такого уж никогда не встречал.)

О целебных свойствах дедушкиного меда не думалось. Намазывали его на кусок мягкого черного хлеба, тоже по-своему душистого и вкусного. И когда сочетается медовая сласть с кисловатостью черного хлеба и соединятся воедино два аромата, то может ли быть что-нибудь вкуснее на земле, а тем более могло ли быть что-нибудь вкуснее для нас, деревенских ребятишек, чем мед на хлебе?

О целебных свойствах меда не думали. Ели с хлебом, пили с ним чай, варили брагу под названием (в наших местах) "кумушка", добавляли в квасы".

К слову сказать, в связи с беседой о меде Солоухин вспоминает и о пчелах. И удивляется тому, что пчела - вроде святого существа среди прочих живых существ. "Даже цветам, за счет которых живет, не только не приносит вреда, но является для них высшим благом. Пчела для цветов вроде как любовь, которая снисходит, слетает, посещает в определенное мгновение".

Итак, пчела или БЪЧЕЛА, как ее ни назвать, приносит пользу не только человеку, но и всему большому миру.

"О целебных свойствах дедушкиного меда не думалось, - пишет Солоухин в очерке "Мед на хлебе", - Намазывали его на кусок мягкого черного хлеба, тоже по-своему душистого и вкусного. И когда сочетается медовая сласть с кисловатостью черного хлеба и соединяются воедино два аромата, то могло ли быть что-нибудь вкуснее для нас, деревенских ребятишек, чем мед на хлебе?"

Не только об алепинских кушаньях говорит Солоухин в своих произведениях. Некий определенный период касается студенческих лет писателя.

В рассказе "Каравай заварного хлеба", рассказывающем о времени студенчества, Солоухин предлагает свой "рецепт" приготовления свинины: " .. я варил себе обеды, когда жил не в общежитии, а на частной квартире. Это тоже было до войны. Я шел на базар и покупал на рубль жирной-прежирной свинины. Она стоила десять рублей килограмм. Значит, на рубль доставался мне стограммовый кусок. Эту свинину, изрезав на одинаковые кубики, я варил с вермишелью. Белые кубики плавали сверху, и, когда с ложкой вермишели попадал в рот кубик, во рту делалось вкусно-вкусно... Продавали до войны и сухой клюквенный кисель. Разведешь розовый порошок в стакане кипятку".Об этом рецепте он между прочим вспоминает во время дороги в свое родное село, когда испытывает чувство голода. О своих студенческих годах Солоухин вспоминает так: в это время он жил на восемьдесят рублей в месяц. Иногда он позволял себе на пятьдесят две копейки халвы, "вкуснее которой совершенно ничего не было во всем мире".

И надо же было случиться, что как раз в эту пору его односельчанин Костя ( тот самый, что предложил ему ловить рыбу на сосновую свечку ) по случаю своих производственных успехов пригласил Солоухина в ресторан.

Владимирский ресторан "Клязьма", куда Костя пригласил будущего писателя, потряс его воображение большим медведем у входа,

держащем в лапах шарообразный абажур из белого стекла. Затем Костя подает карточку с наименованием блюд и говорит, чтобы наш герой выбирал что только пожелает. "Глаза мои не столько задерживались на названиях блюд, сколько на столбцах цифр, обозначающих цены, и ужас окончательно объял мою юную, неискушенную душу: ведь там были блюда, за которые надо было платить по пять и по шесть рублей!

Тотчас я обратился к разделу, где помещались разные каши и оладьи, и сказал Косте, что я хочу каши, а если ему не жалко, то пусть он возьмет для меня две или три порции. Но Костя распорядился по-своему. Он заказал водки, разных холодных закусок, а на горячее по бефстроганову. Я совершенно не запомнил вкуса съедаемых блюд, может быть, даже я ел, не разбирая вкуса, но зато хорошо помню, что пир наш обошелся Косте в девятнадцать рублей, и пока, несколько захмелевший, я сходил с лестницы, мозг мой лихорадочно работал, прикидывая, сколько же халвы мог бы съесть я, потратив на нее эту колоссальную сумму!"

Любопытно, что Солоухина в это время привлекает самая простая еда. По наблюдению Солоухина, опубликованному в его замечательных "Камешках на ладони", когда человек голоден, то ему хочется мяса, лука, хлеба, помидоров и горячих щей. То есть еды не изысканной, простой. Ему вряд ли придет на ум утолять голод экзотическими яствами.

Так же, кстати, и в поэзии - человек тянется в первую очередь к безыскусным стихам, они легче всего запоминаются. Что сложного в строках Пушкина -

Чем меньше женщину мы любим,

тем легче нравимся мы ей? -

а, между тем, это золотой фонд русской поэзии.

Малым довольствуется верующая бабушка из очерка "Черные доски". Как-то писатель спрашивает, на какие деньги живет старушка, где берет продукты, каков ее месячный бюджет, кто за ней ухаживает.

- Ходят. Из деревень женщины ходят. Кто кусочек хлебца принесет, кто сахарку, кто гривенничек. А много ли я съем? Что твой воробей.

В рассказе "Мошенники" писатель вспоминает, как в юности в рабочей столовой, отрывая талончики от обеденных карточек "Р-4", он получал гороховый суп и кашу из мелких прозрачных шариков, называемых сагой. То есть пищу совершенно непривлекательную, безыскусную, даже грубоватую..

Заметим, что еда неприхотлива и в рассказе "Барометр", где "Вера Ильинична, соорудила мужикам закусить: нарезала домашнего сала и подала на стол три небольших соленых арбуза". И само слово "закуска" имеет ведь значение пищи, которая следует после употребления того или иного крепкого или не очень напитка.

В лесу на костре герои рассказа "Мститель" жарят рыжики и заодно уж пекут яйца. Тоже еда ведь - не изысканная, ведь и обстановка и жизнь сами ясны и незамысловаты, но ..

"Рыжики шипели в огне, соль на них плавилась и вскипала пузырьками, даже что-то с шипением капало в костер - не то соль, не то грибной сок. А кончики прутьев дымились и обугливались. Мы съели все рыжики, но нам хотелось еще, так они были вкусны и душисты. Да и соль оставалась, не выбрасывать же ее! Пришлось снова идти по грибы.

Когда мы раскапывали яйца, из земли шел пар - настолько она прогрелась и пропарилась. Надо ли говорить, что яйца упеклись на славу. Мы съели с ними остатки соли. Никогда я не ел яиц вкуснее этих. (это Витька придумал печь яйца. Всегда он что-нибудь придумает, даром что уши торчат в разные стороны)".

В рассказе "Мошенники" даже простой, казалось бы, суп, вызывает восхищенное восклицание героя: "Суп, суп, суп, суп!" В рассказе "Варвара Ивановна" кушанье также неприхотливо: на столе пустая сковорода из-под яичницы, тарелка с остатком зеленого лука..

В Болгарии завтрак писателя состоит из крупного белого винограда и мягкого белого хлеба. "Оказывается, вприкуску одно с другим, особенно если на траве под теплым небом, - необыкновенно вкусно", - замечает Солоухин.

Ничего лишнего, только самое главное, и опять - никаких разносолов. Так Толстой спрашивал у бабушки:

"- Нам кровати не нужны, ты нам принеси вязанку соломы в сени, там мы и ляжем спать; только нет ли у тебя самовара, молока и яиц?

- Все есть, батюшка...

Старуха обращалась с нами кротко и радушно и, как видно, любила принимать странников".

В рассказе "Серафима" герои приобретают колбасу, рыбные консервы, халву и бутылку портвейна. Не Бог весть какая закуска, прозаическая закуска, но все же..

"- Сегодня мы встретились. Пусть, - не то объясняя, не то оправдываясь, говорила Сима, - пусть сегодня все будет по-другому. Сегодня все будет сначала. Сегодня пойдем ко мне, поедим, согреемся. Я работаю в ночную смену, с одиннадцати.

В мезонине после долгой отлучки мне показалось еще уютнее. Вино и согрело меня и опьянило, и мне стало казаться, что я больше никуда и никогда не уйду из этой комнатки".

Т. Толчанова вспоминает, что уважал писатель и обыкновенные пельмени.

" .. первые слова, которые он произнес: "Ох, пельменей бы сейчас", а я добавила: "Сибирских, из трех сортов мяса".

Он взглянул в мою сторону.

- Неужто пельмени стряпать умеете?

- Приходилось, я же - сибирячка".

На Рождество Солоухин приходит в гости к Т. Толчановой.

"Ровно в 18 час звонок в дверь. Открываю. Первое, что бросилось в глаза: какой-то большой белый ком. Наконец разобрались.

Передо мной огромный букет белых хризантем, завернутый в прозрачную бумагу, и занесенный снегом, за ним весь в пушистом снегу поэт. Лицо улыбалось. Букет мгновенно оказался в моих руках, снег посыпался, я так и ахнула. В коридоре мгновенно появились из комнаты мои друзья, ожидавшие гостя.

Владимир Алексеевич, не заходя в коридор, стряхнул с себя снег и, перешагнув порог, громко сказал: "Здравствуйте".

Я передала подруге букет, помогла гостю снять пальто.

Взглянув на присутствующих, поэт был удивлен, увидев Дмитрия Трофимовича Шепилова (в те годы имя этого человека было нарицательным и звучало по стране как "и примкнувший к ним Шепилов").

Из кухни доносился запах пельменей. Владимир Алексеевич "к столу" добавил баночку мелких-мелких белых грибов: "Не волнуйтесь, не отравитесь. Сам собирал, сам солил".

Расходились все дружно, далеко за полночь. Уходя Солоухин тихо произнес: "Ублажила. Пельмени хорошие"".

Сливочное масло и ветчину предпочитает Мишка из рассказа "Каравай заварного хлеба":

"Мишка вдруг резко оглянулся, потом, напустив спокойствие, ответил на мой вздох следующей фразой:

- Ну ничего, не горюй, как-нибудь переживем.

Рот его в это время был полон жеваным хлебом, перемешанным с желтым маслом и розовой ветчиной".

После поэтического вечера подаются салаты с майонезом, соленые помидоры и баранья запеченная нога, как в рассказе "Трость" или в "Алисе в зазеркалье".

Но при советской власти городские магазины не баловали писателя разнообразием продуктов. В одном из своих рассказов он почти с гневом замечает: "Вы хотели бы купить к обеду что-нибудь по своему выбору: парную говяжью вырезку, печенку, язык, рубец, свиные ножки, куриные потроха, мясную свинину, телятину, овечью голову, бычьи хвосты, эскалоп, антрекот, молодого поросенка, гуся, индейку, куропатку, рябчика, коровье вымя, кролика... Вы заходите в двадцать магазинов подряд и всюду встречаете только говядину первой категории и говядину второй категории, баранину тоже двух же категорий и, всего вероятнее, говяжьи почки. Это все, из чего вы можете выбрать. Это в Москве. В областных же, а тем более небольших городах не найдете и этого.

Вы хотите купить грибы (в нашей лесной стране грибы не роскошь) и про себя начинаете думать, какие грибы вам лучше купить: грузди, волнушки, чернухи, маслята, сыроежки, лисички, белые, подберезовики, шампиньоны, или, может быть, трюфели, или, может быть, маринованный кесарев гриб? Вы обходите сто магазинов и или вообще не встречаете никаких грибов или повсюду встречаете только один сорт, который сегодня завезли и "дают", скорее всего, это будут маринованные маслята".

Не удовлетворяло писателя и то обстоятельство, что в Советском союзе продукты "дают", а не "продают". Что выбор их очень ограничен, если вообще возможен.

" .. я ходил обедать в ЦДЛ, он на той же улице. Комплексный обед стоил тогда рубль, - вспоминает А. Кузнецов, - Если же приходил Солоухин, мы шли с ним в ресторан и обедали, платя подороже. Володя долго изучал меню, подозвав знакомую официантку, расспрашивал, что за селедка, астраханская, беломорская или тихоокеанская. Откуда картошка да огурчики. Поесть он любил и знал в этом толк".

Итак, герои рассказов Солоухина привыкли к еде неприхотливой. Так что к экзотическим, заграничным продуктам они относятся с некоторым недоверием:

- А она сладкая, ягода-то? -- сомневается Пелагея Ивановна из рассказа "Двадцать япть на двадцать пять", поднося оливку ко рту.

-- Это же оливка, маслина. Как же она может быть сладкой!

-- Что они внутри-то спрятали?

-- Это я не скажу. Сами догадайтесь, по вкусу.

-- Ой-ой-ой! Ни кисло, ни солоно.

"Пелагея Ивановна от неожиданности (неизвестно, чего она ожидала от заморской ягоды) выплюнула оливину".

Разносолы есть разве что в стихах, которые рассматривает Солоухин в "Продолжении времени" -

Драгоценного кофе не пригубила,

До фамильного чая не дотронулась,

Топленые сливки ей не понравились.

Крупчатую булочку не попробовала,

На сахар даже не поглядела,

Варенья вовсе не захотела.

Только конфетку одну надкусила.

цитируя стихи якутского поэта Кулаковского.

И только редко когда удается Солоухину попробовать экзотические, например, южные блюда.

В рассказе "Девочка на урезе моря" сказано: " .. я сидел за столом и ел южное блюдо, приготовленное из сладкого перца, кабачков, помидоров, зеленой фасоли и лука".

И только когда писатель отправляется в гости к старой знакомой, он берет свой оковалок пастермы, несколько бутылок "Маврута" и букет цветов. Причем хозяйка "чуть не упала в обморок (от радости и неожиданности), когда в руках у нее оказался тяжелый пласт пастермы. После коротких хлопот стол был накрыт. На нем стояли помидоры, печеный перец, жареная курица и на отдельной тарелке несколько (шесть) тонюсеньких ломтиков моей пастермы".

Заметьте, что дополнительные бутыли "Маврута" только придают пикантность ужину двух знакомых.

Заграничные деликатесы рисуются воображению героя рассказа "Главная ночь", вернувшегося с фронта: "Но вот что рисовалось в мелких подробностях -- это как он будет разбирать на глазах у матери и сестренок свой мешок. Развяжет его рядом с собой на широкой лавке, а на столе будет расставлять и раскладывать содержимое. "Полным-полна коробушка, есть и ситец, и парча", -- подвоет шутя. Сначала он достанет банку с американской тушенкой. Их там пять, но они большие, увесистые. Да еще пять баночек с американским колбасным фаршем. Фарш розовый, сочный, ни мать, ни сестренки такого не только не пробовали -- не видели. Потом он достанет две жестянки с трофейным шоколадом. Каждая банка по килограмму. Шоколад в них круглыми плитками, ломкий, хрупкий. Если открыть жестянку -- шоколадом запахнет на всю избу. Это же чудеса, что в их избе, где пахло только лошадиной сбруей (когда-то), теленком, хлебами, вымытыми полами да свежими березками в троицу, запахло бы вдруг австрийским шоколадом.

Потом он будет раскладывать и раздавать платки, кофточки, ручные часы, но все это как-то уж смазывалось и теряло часть интереса. Чуяло Сергеево сердце, что главная радость и матери, и сестренкам получится не от платков с часами, а от еды. Что там австрийский шоколад, хоть бы просто буханка хлеба да кусок сала... Да! Там ведь еще и сала хороший пласт!"

Рецепты экзотических блюд, знакомых писателю, есть в очерке "Терновник" и в "Славянской тетради". В очерке "Терновник" писатель приводит рецепт хаши: "с вечера кладут в котел тщательно вымытую говяжью требуху, говяжьи мослы, а также добавляют немного молока. Без соли варят это в течение целой ночи, на тихом огне.. соль, а также толченый чеснок обильно кладут в тарелки перед тем, как начать есть. Как правило, в тарелку с хаши крошат белый хлеб, и так едят это густое, сытное блюдо".

0x01 graphic

Довелось писателю отведать завтрак по-чабански, в Болгарии, о чем речь идет в "Славянской тетради". "В глубокой сковороде старик растопил бараньего сала, причем натопил его много, целую сковороду, а если бы слить в банку, наверно, не меньше литра. Немного погодя в сало он высыпал два стакана красного молотого перца и все тщательно размешал и еще раз прокипятил. Подучился яркий горячий соус. Этим соусом повар облил картошку, которая грелась в жаровне. Картошка сделалась темно-оранжевой, как ломтики апельсина, и мы втроем съели ее всю, не потратив на это и тридцати минут".

Писатель, оказывается, - большой дока и знает толк в блюдах из баранины.

"В горах Тянь-Шаня, в киргизских кочевых юртах, усевшись вместе с аксакалами в тесный кружок вокруг казана, мы наслаждались бишбармаком. Жир, на этот раз уж бараний, стекал по нашим рукам до локтей. Лица наши лоснились от жира, - пишет он в "Славянской тетради", - Хорошо было аксакалам, можно вытирать руки о бороды, каково бритым, нам?! Шурпа в пиале (то есть бараний сироп) вобрала в себя, кажется, аромат всех существующих на земле баранов.

Как раз перед поездкой в Болгарию я путешествовал по Дагестану, будучи в гостях у Расула Гамзатова. Молодые отварные барашки (особенно те части, где ребра) будут сниться мне и на .. ложе. Если уж, теряя сознание, я все же найду в себе сил пошевелить рукой, как бы прося чего-то, то, значит, я прошу молодого бараньего ребрышка, какое было в ауле Цада.

Вдоль и поперек я проехал Грузию. Что такое грузинское застолье, я знаю не из рассказов очевидцев. Шашлык по-карски, шашлык на ребрышке, шашлык-бастурма - все это нам доподлинно известно. И ткемали к шашлыку, и сочная, зеленая гора цицматы, и кинзы, и молодой барбарис, и главное - парок, когда разрежешь напополам зарумянившийся кусок мяса. Можно ли было меня удивить теперь рассказами про баранину, если бы даже она и называлась "каверме"?"

К слову, каверме - суть блюдо из баранины, приготовляемое в Болгарии.

В чем секрет приготовления этого блюда, в котором участвовал и сам Солоухин?

Нужно крутить овцу около огня беспрерывно, с равномерностью хорошего механизма четыре часа двадцать минут и столько же времени смазывать ее жиром, намотанным на палку.

При этом снаружи образуется ровная, коричневая, хрустящая, ломающаяся корочка.

"Чтобы узнать готовность блюда, старик, исполняющий у нас роль шеф-повара, надрезал мясо около шеи треугольником, как делают пробу на арбузе. Затем точно так же получившийся треугольничек наколол на кончик ножа и показал нам. Кусок вырезанного мяса курился паром, и несколько капель сока упало с него на горячий пепел.

Теперь, после киргизского бишбармака, дагестанского отварного барашка, шашлыка и вообще всевозможных бараньих блюд (бок с гречневой кашей, баранья отбивная и т. д.), то есть после самых цивилизованных блюд, приготовленных с множеством трав и специй, я должен признаться, что до каверме я не знал, что такое баранина и что такое вкусное мясо вообще. А ведь это самый первобытный способ приготовления. Обитатели пещеры "Магура", может быть, готовили себе пищу таким же образом.

Сочная, как апельсин, впитавшая в себя ароматы родопских трав и сохранившая их в себе во время готовки баранина производила впечатление самого тонкого, самого изысканного блюда".

В Болгарии писатель отведал скару. Это еда, приготовленная на металлической решетке над углями. "Приготовить же на решетке можно все: помидоры, мясо, печенку, рыбу, ну и, конечно, всенепременные во всех уголках Болгарии кебабчаты".

В "Славянской тетради" писатель приводит рецепт приготовления и болгарского перца, кторый он вывез из самой Болгарии.

"Спелые стручки сладкого перца немного обжаривают на сухой сковороде или плите, чтобы кожица прикипела и запеклась. Теперь стручок очень легко очистится от кожицы. Очищенные от кожицы и от семян стручки заливают холодным раствором: одна часть растительного масла, две части уксуса. Соль, сахар по вкусу, чеснок. Держать в растворе одни сутки. Потом вынимать, отряхивать от раствора, укладывать в стеклянную посуду и доверху заливать растительным маслом. Сохраняется в течение года, до петрова дня, говорила хозяйка. Но, конечно, у вас до петрова дня он не достоится, вы съедите его гораздо раньше".

Болгарский кофевар в той же "Славянской тетради" делится секретом приготовления кофе:

"Сначала зерна стреляют так: пук-пук-пук. Снимать их еще нельзя. Если снимешь - кофе будет кислить. Впрочем, многим это нравится. Я жарю до тех пор, пока зерна начнут стрелять так: пэк-пэк-пэк, тогда кофе готов".

В книге "Соленое озеро" Солоухин дает рецепт ухи по-хакасски.

"Уху мы варили на поляне возле белёсой скалы (выход горной породы). Я думал (слышал где-то, когда-то), что по таежным законам в ведро ухи, уже в конце варки, суют горячую в красных угольках головешку. Зашипит - выбросят. А уха будет уже "с дымком", будет пахнуть таежным костром. И, говорят, хорошо пахнет! Но с нашей ухой такая процедура не годилась бы. Дело в том, что уха по-хакасски готовится со сметаной. Да, выливают в ведро кипящей ухи литровую (пол-литровую) банку сметаны и дают еще чуть-чуть покипеть. Редкий способ, а для меня редкостная находка".

Приводит он и повседневный рецепт "беленого супа" от своей матери Степаниды Ивановны. "Не мясо же (особенно, если летом) варить. Да и где его взять? Курицу могли позволить себе зарезать одну-две в год. И вот - вегетарианский супчик. Картошка да морковка, без всякого мяса, пустовато. Но ложка сметаны в тарелку - и все меняется. Не надо ни мяса, никаких дополнений. Беленый суп".

В частном ресторанчике в Софии расставлено все по-домашнему: ягнячьи кишки, отварная ягнячья голова, почки, "старец", бастурма, фасоль, кашкавал... "Такое впечатление, что пришли в дом к хорошим друзьям и нас угостили обедом", - замечает Солоухин. В этом ресторанчике Солоухин поражается .. дешевизне обеда.

О колорите болгарских кушаний речь идет в "Романтической истории".

В болгарском ресторане еда - добротна, разнообразна и вкусна. Овощи всегда под рукой. Особенно любит Николай Николаевич взять мясистый, сочный, большой стручок красного сладкого перца, а потом большой и мясистый же помидор, не торопясь порезать их острым ножом, полить оливковым маслом и спрыснуть слегка душистым и незлым винным, розовым на цвет, уксусом. "Тут-то, конечно, инициатива Иордана, выразительно взглядывающего в сторону бара, не встречала противодействия. К овощам всегда приносили свежую брынзу. А еще нравился Николаю Николаевичу таратор. Что-то вроде окрошки, но только вместо кваса -- кислое молоко. Правда, той мешанины, как в окрошке, болгары не делали: резали мелко свежие огурцы, укроп, добавляли толченого чесноку, вот и весь таратор".

Приводит Солоухин и рецепт китайского салата ( в рассказе о посещении китайского ресторана ). По его словам, основу китайского салата, или салата по-китайски, составляют нежные, сочные ростки. Проращивают рис или сою, и получаются прозрачные, с зелеными головками ростки гораздо крупнее спички. Эти ростки и составляют основу салата. "В него можно добавить крабов, и тогда это будет салат по-китайски с крабами, можно добавить... "

Здесь необходимо сказать несколько слов о молоке. По словам Солоухина, молоко является продуктом питания номер один.

"Молоко в кашу, молоко в картошку, молоко в печево, беленый чай, беленый суп, творожишко, сметана, маслишко... Горло заболело - попей горячего молочка, обмякнет; живот заболел - попей молочка, размягчится; нет к обеду второго - кроши в миску хлеб, заливай молоком - вот и еда; да еще молоко кислое, да еще молоко из погреба в сенокосную жару, когда на глиняной крынке, если внесешь ее в избу, появляются снаружи капельки студеной росы...

И домашняя живность тоже... Зашибет наседка цыпленка, сейчас нужно его попоить молочком, глядишь, и отудобит. И в кошачью локушку, а кошка - законный житель крестьянской избы (и, между прочим, не забава, не украшение, а работница), и ей в локушку тоже не воду будешь лить, а нальешь туда молочка".

Писателю некий Павел Иванович, колхозник из соседнего села, заявляет так:

- Мало ли что, а я люблю, чтобы молоко у меня в хозяйстве было вольное. Я люблю прийти с косьбы да сразу крынку выпить. Я его, молоко-то, в жару вместо пива пью. Вы там, в городе, пиво да разные лимонады, а я молоко с погреба. Как поставит Любаша крынку на стол,

Интересно, что институтом питания РАМН были разработаны рекомендуемые нормы потребления молока на 1 человека в год -- 116 кг.

В рассказе "Каравай заварного хлеба" один из героев любил больше всего парное молоко.

"Он, оказывается, был большой любитель молока и в мирное время в покос или в жнитво выпивал сразу по крынке. И парное тоже любил. С детства еще приучился, чтобы прямо из подойника - кружку молока: "Большая была кружка у нас..." Тут тетя Маша даже принесла эту кружку с кухоньки, чтобы я мог посмотреть, какая она".

Другой герой рассказа отдавал предпочтение такому продукту как сливочное масло, - " .. покатилась стеклянная банка со сливочным маслом, кусочками рассыпался белый-белый сахар, сверточки побольше и поменьше полетели в разные стороны, на дне под свертками показался хлеб.

- Все это съесть, а тумбочку сжечь в печке, - будто бы распорядился я".

В рассказе "Свидание в Вязниках" к молоку прилагаются еще и пирожки разных видов:

"Женщина поставила на стол три тарелки пирожков и самовар.

- Давайте чаевничать. Ешьте пироги. Эти - с черникой, эти - с малиной, эти - с черной смородиной. Иль, может, холодного молока вместо чаю? Жарко теперь.

- Давайте холодного молока".

В "Славянской тетради" писателю предлагают отведать кислого молока. "Коля Михайлов принес в хижину из чулана трехведерную кастрюлю, полную кислого молока. Ложками мы брали дрожащее, режущееся молоко и клали к себе в тарелки. Молоко и в тарелке оставалось крепкими желтоватыми кусками, а не расплывалось в жижицу. Оно было холодное"

И студенты литературного института во времена молодости Солоухина тоже предпочитают молоко: "Восемнадцать лет. Ни сигаретного дыма, ни кофе, а тем более ресторанов с их напитками. Одно молоко. Она поднимала от книги свои сияющие глаза, улыбалась красивыми губами маленького рта и говорила: "Садись"".

В повести "Мать- - и - мачеха" в подвальчике института устроен буфет для студентов. И там имеется молочное суфле -- что-то вроде жидкого мороженого, разлитого по бутылкам. "Они тотчас прозвали напиток "напитком Олимпа"".

И в доме писателя есть "свежее молоко в крынке и мягкая пшеничная лепешка" ( рассказ "Подворотня" ).

Он выливает остатки молока в кошачью локушку, манит кошку из сеней, и та сразу бежит на зов. "Раз кошка гуляла на улице, значит, пусть она съест молоко, и я опять выпущу ее за дверь. Присев на корточки, я долго наблюдал, как ловко она розовым язычком лакает белое-белое молоко. Наконец она выпила все, облизнулась, широко раскрыла пасть с острыми белыми зубами и принялась умываться".

Не забывает Солоухин о хлебе. Ибо хлеб - неотъемлемая часть жизни человека. О нем человек заботится в первую очередь:

Семейство не бьется в нужде,

Всегда у них теплая хата.

Хлеб выпечен, вкусен квасок.

Во время войны хлеб особенно ценился. Так, в рассказе "Мошенники" писатель вспоминает такую беседу:

-- Теперь хорошо бы килограммчик хлеба, чтобы обменять его на базаре на подсолнечное масло.

-- То же и на курево можно там обменять.

-- А я видел вчера, как один мужик на кусок хлеба выменял большую селедку.

В рассказе "Каравай заварного хлеба" писатель рассказывает о том, как благодаря караваю хлеба добрался до Владимира.

- Дяденька, дяденька, не уезжайте! - говорит он шоферу, - У меня хлеб есть, заварной, сладкий. Сегодня утром мать испекла.

- Покажи.

"Я достал из мешка большой, тяжелый каравай в надежде, что шофер отрежет от него часть и за это довезет до Владимира.

- Это другое дело, полезай в кузов".

О хлебе говорит и герой в рассказе "Мошенники": "в миску мы наливали воды и немного льняного масла, солили все это и крошили хлеб".

На втором месте стоит картофель. Не зря именно картошку подают в большом доме Черновых в Алепине. "Как сейчас, вижу огромное блюдо картошки, которое крутится на столе - так энергично загребают из него ложками".

В повести "Мать - и - мачеха" Пелагея Степановна ставит на стол большое, все измятое алюминиевое блюдо, полное картошки, а Митя достает из своего чемодана тяжелую палку душистой чесноковой колбасы. Затем водку разливают по граненым стаканам.

С копкой картошки у писателя связаны воспоминания детства.

"Вместо того чтобы сидеть на скучном уроке по арифметике, нам выпала удача копать картошку на школьном участке. Если вдуматься, копать картошку -- чудесное занятие по сравнению с разными там умножениями чисел", - пишет он в рассказе "Мститель".

Особенно запоминается автору сей процесс еще и потому, что он проходит на фоне тихого, теплого неба.

Невозможно представить произведения Солоухина без еще одной особой темы - темы пития. Начиналось все с детства писателя. Солоухин помнит, как еще в двухэтажном доме его в Алепине расстанавливались по белой скатерти рюмочки и графинчики. "На лимонной корочке, на вишне, на рябине, на зверобое отцом приготовленные настойки. Бочонок медовой браги ("кумушки") уже отбулькал, отбродил на печке три дня и теперь надежно остужен в сенях".

С чего все начиналось?

"Оказывается, я долго не мог бросить материнскую грудь, - замечает писатель, - Ну, скажем, если это был Покров, то мне уже один год и четыре месяца. И вот во время праздничного застолья мать берет меня на руки, а я лезу ручонками к ней, требуя своего. Тут кто-то и пошутил (это как раз мог быть дядя Саша или Михаил Григорьевич Ламанов, наш зять с Брода, тоже шутник):

- Да как ему не стыдно, такому взрослому мужику, грудь сосать! Ему кумушку пора пить. Ну-ка, дай-ка ему кумушки вместо молока...

Мать зачерпнула в чайную ложку кумушки и в тот момент, когда я должен был вот-вот дотянуться до вожделенного, вылила ее мне в рот. Будто бы я закашлялся и расплакался, но грудь с тех пор больше ни разу не требовал и не брал.

Теперь я иногда и сам шучу, что переход к алкоголю совершился у меня непосредственно от грудного молока".

Когда у Солоухина начался подростковый возраст, "ну, там 13-14 лет", он с мальчишками - сверстниками уже в праздник какой-нибудь уже "соображал" хотя бы одну бутылку на всех (нажарить в лесу яичницы на костре и распить эту бутылку). И вот тогда, "почувствовав этот возраст, отец вдруг при гостях, за общим столам наливал лафитник и мне. В этом случае он неизменно приговаривал: "Пей за столом, а не за углом".

Сам он выпить любил, держал настойки на лимонной корочке, на вишне (чаще всего), на рябине. Тут я могу ошибиться. Должна бы быть настойка и на рябине, потому что невежинской рябины - полон сад, но в глазах у меня рябиновая настойка не стоит, тогда как вишни в освободившемся графинчике хорошо помню, хотя бы потому, что украдкой эти пьяные вишни доставали и ели. В праздники, в особенности в гостях, Алексей Алексеевич мог напиться и допьяна. Вероятно, это происходило в праздники и дома, но не запомнилось, потому что не так заметно. Что ж дома? Напился допьяна, лег и уснул. Из гостей же нужно ехать на Голубчике домой, и тут, как бы мал я ни был, становилось как-то очень уж неуютно: доедем ли, не опрокинемся ли, найдет ли Голубчик дорогу сам. Ну и мать, наверное, ругала отца в таких случаях, потому-то пьяные праздники в гостях и запомнились мне больше, чем праздники дома. Когда же на другой день мать все еще продолжала "пилить" Алексея Алексеевича (Леню) за вчерашнее, он, дабы свести все теперь уж на шутку, неизменно произносил:

- Без чудес не прославишься".

Рассказывает писатель и о своих первых шагах в деле употребления бодрящих напитков. В повести "Капля росы" есть эпизод, произошедший в Николютине, в одним из домов которого Солоухин проводит радио.

"Провозившись целый день с установкой мачт (хозяин дома активно помогал мне в этом), настроив приемник, я собрал плоскогубцы, остатки проволоки, оставшиеся ролики и все, что у меня было, и отправился было домой. Но хозяин дома, Николай Федорович Ломагин, остановил меня.

- Ты что же, та-шкать (то есть так сказать), работал, та-шкать, работал, а теперь уходить. Так не годится, та-шкать, надо спрыснуть, или, та-шкать, обмыть.

С этим словом он достал из погреба ледяную (сразу запотели стенки) водку, а также соленых грибов и еще какой-то там снеди. Конечно, налил он мне обыкновенную деревенскую мерку, то есть чайный стакан. Я до этого не пил еще водки, и страх, как всегда бывает в случаях "первого раза", боролся с любопытством, и любопытство, как всегда получается, победило страх. К тому же не хотелось ударить в грязь лицом: что же, радио поставить сумел, а выпить не в состоянии!

- Ты, та-шкать, закусывай грибами или вот, та-шкать, картошкой, не стесняйся и будь как дома.

Но я уж смутно слышал долетающий издалека голос Николая Федоровича. Кожа на щеках и скулах странно натянулась, ледяной огонь моментально разлился и в ноги и в голову. Руки и все тело налились необычайной силой, мне казалось, если я возьмусь одной рукой за угол дома, то и приподниму его без всякого труда.

- Это что, - плел между тем мой язык, - радио провести нам пустяки. У меня, если я захочу... солоница и та заговорит, во!

- Ты, та-шкать, молодец, но ты закусывай, грибы вот ешь, картошку.

Между тем наступил вечер, и в небо вышла полная, в соку и силе, луна. Дорога от Николютина до нас, вернее, не дорога, а тропинка, пролегает по крутым, глубоким оврагам, кручам, буграм, да еще два лесочка попадаются на пути. Не умею рассказать всей дороги, но помню, что луна почему-то оказывалась то совсем справа, то совсем слева, то вверху, над головой, а то уж вроде бы и внизу, под ногами. Утром выявилось еще одно противоречие: мне казалось, что я шел по самой ровной дороге, какая только может быть, и даже не шел, а в некотором роде летел на крыльях, минуя все неровности земли, а одежонка моя говорила о том, что я как раз довольно часто с этой земной поверхностью соприкасался. Никогда я уж не чувствовал себя таким сильным, таким могущим все на свете, таким единственным в целом мире".

Вот что жидкость животворящая делает! - можно было бы воскликнуть, перефразировав известные слова из картины "Иван Васильевич меняет профессию".

Тема употребления бодрящих напитков продолжается в произведениях Солоухина, касающихся времени студенчества.

В одном из них ради того, чтобы испробовать коньяка, молодые герои поднимаются посреди ночи и отправляются в ресторан.

" .. однажды, когда уже ложились спать (и было за полночь), выяснилось в разговоре, что никто из нас ни разу не пробовал коньяка.

- Как же вы живете на свете? - горячился Леша. - Да как же это можно! Прозаики и поэты!

Все московские рестораны работали тогда до трех часов ночи. По настоянию Леши мы быстро оделись и - бегом в ресторан. Во втором часу столики были свободны, официант подошел быстро.

- Бутылку коньяку, - попросили мы.

- Какого вам?

- А что, разве бывает разный?

Лейла, проявляя эрудицию, уточнил, чтобы коньяк был армянский, три звездочки. Тогда бутылка стоила еще, вместе с ресторанной наценкой, шестьдесят рублей, то есть шесть рублей в новом масштабе цен.

Скорее мы разлили коньяк по рюмкам, нюхаем, пьем, недоуменно глядим друг на друга.

- Самогон, - замечает один из нас".

В студенческом общежитии из повести "Мать - и - мачеха" румынам наливают .. водку, по стакану.

"Кроме того, кто же предполагал, что там у них, за границей, своя, особая манера пить водку -- отхлебывать небольшими глоточками, растягивая одну рюмку по возможности на целый вечер?"

В селе Алепино также не прочь употребить по сто или более грамм. В рассказе с характерным названием "Вопрос по существу" Солоухин рассказывает о том, как его знакомый представлял себе в красках ловлю налимов:

-- Нет, не приснилось. Все очень реально, вполне реально. Вот я насаживаю на крючки насадку, закидываю три донки, жду. Вот зазвонил колокольчик на правой донке, я тяну, налим граммов на триста. Да, вот так я умею жить...

Тогда Фирсов его спросил без шутки:

-- А ты что, и сто грамм таким способом выпить можешь?

Итак, вопрос о питии - для писателя вовсе не шутка, это "вопрос по существу"!

При встрече с добрым знакомым как же не выпить? И вот уже Солоухин рассказывает, как Володя Чивилихин угощает его алкогольным напитком:

"Перед обедом и во время обеда он, подобно мне, любил выпить рюмку-другую, что мы и сделали". Кроме того, после принятия бодрящего напитка Володю тянет на откровенность. "Потом он проводил меня на электричку. Поезд задерживался, и тут он мне вдруг говорит:

-- Да, вот ты уедешь, а мне знаешь как от Лены попадет.

-- За что?

-- Знаешь, как мы не любим, когда чужие мужики в нашей бане моются. Теперь мне после тебя полок в парной придется песком скрести.

Другой на моем месте, вероятно, мог бы обидеться".

Питие - обычное явление в селе, где вырос писатель. В "Терновнике", например, Михаил Михайлович, завидя писателя, купавшегося в прохладной реке, замечает:

- Наверное, как из воды - четвертинку в себя.

- Пить нельзя, нужно дело делать, - возражает Солоухин.

- Разве четвертинка делу помеха? - искренне и вполне убежденно удивляется Михаил Михайлович.

Также питие определяет сознание и родственников писателя. Так, в повести "Капля росы"

в чайной герои пьют чаю, а отец - водки, "и довольно много, так, что мы его потом едва-едва завалили в розвальни".

Кроме того, питие определяет моральный кодекс героев повести "Мать - и - мачеха", которые выпивают словно по долгу: "Мишу тоже заставили читать. Он читал о своем сиротстве, как в поле на дороге умерла его мать. Были там простенькие завершающие слова:

И пошел я по осенним селам,

Отбиваясь палкой от собак.

Тут никак нельзя было не выпить еще по кружке".

Ибо культура пития была развита в Алепине.

Скажем, приехали в гости чешский поэт Донат Шайнер с женой Зденой. Анна Ивановна почти с испугом наблюдает за Зденой, отпивающей маленькими глоточками, и, не выдержав, в конце концов с чисто русским деревенским сердоболием советует:

-- Милая, что же ты ее глоточками-то пьешь? Глоточками-то хуже ведь опьянеешь. А ты ее опрокинь, она и -- польется...

Ведь бутылка с бодрящим напитком издавна служит на Владимирщине для налаживания отношений между людьми. В рассказе "Моченые яблоки" сказано: " .. теперь он работает не ради этой самой непременной бутылки. Тут и самолюбие, и... ну, может быть, не самодисциплина, а нечто врождённое, перешедшее от дела и прадеда, ну... порядочность, что ли. А главное, пожалуй, всё-таки азарт. Во всяком деле он должен быть, а иначе не сделаешь никакого, самого пустякового дела. И порядочность тоже, врождённая... Почти инстинкт.

Давно бы он плюнул не только на одну -- и на три бутылки. Не похож ведь на сквалыгу, на жадину, готового радоваться каждому лишнему полтиннику".

"Наловят мужики с полведра карасей, отдадут женам чистить и жарить. Сами пойдут в магазин за водкой: а как же без этого -- праздник. И вроде бы дополнительный повод, дополнительная радость выпить: все-таки лазили по воде, вымокли. После воды или рыбалки -- все равно что с морозу: водка та же, а пьется слаще".

То, что водка сама по себе вряд ли может быть сладкой, не смущает олепинских жителей.

У них не может уложиться в сознании, что человек не хочет выпить. "А если он говорит, что не хочет, значит, не хочет выпить именно с ними".

Обыкновенно застолье устраивается в ближайшем лесочке, под старой сосной, на поляне. В рассказе "За что?" герои обосновываются в зеленом овражке, под старым дубом, в травке в тихое предзакатное время. "Около бутылки, разумеется, захватив домашних припасов". И ведут чинную беседу. Любят также олепинцы посидеть в саду, на траве под яблоней. Картина, которая получается при этом, отнюдь не привлекательна. Прочитаешь, например, такой фрагмент рассказа "Олепинские пруды" - и подумаешь прежде чем в следующий раз взяться за стакан: " .. тонким стаканом водки можно наказывать провинившихся. Мы же должны были пить добровольно, мало того, желая друг другу самого лучшего и драгоценного -- здоровья. Рука невольно тянется к столу и шарит, ища чего-нибудь острого, отшибающего противный сивушный дух: соленого огурца, селедки, гриба, капустки... Здесь были караси, к тому же горячие. Пока донесешь разваливающуюся рыбку до рта, пока на нее подуешь, пока обсосешь острые косточки -- водочный дух и вкус все еще стоит во рту, и в горле, и в самом желудке.. Все морщатся, зажмуриваются, шарят рукой вслепую и, только спустя некоторое время, обсосав третью рыбку или удачно поддев пласт яичницы, приходят в себя".

Питие занимает важное место в сознании героев рассказа "Двадцать пять на двадцать пять", которые непременно не откажут себе в удовольствии выпить по сто грамм, и попеть.

"-- Я думаю: что-то Ленька мой не едет, обещался, а я уж и пирогов любимых с луком, с яйцами напекла.

-- Мы ждем, ждем... По первой выпили, по второй. Спели и "Подмосковные вечера", и "Хотят ли русские войны", и "Я люблю тебя, жизнь"".

Особую ценность имеет питие в компании. Об этом Солоухин говорит в рассказе "Зимний день": "Впереди -- вкусное жаркое. Выпьем в компании, поговорим, пошутим, посмеемся. Как еще можно лучшим образом провести выходной день в маленьком поселке?"

Писатель предвкушает, пока брел через зимний день, драгоценную минуту, когда тепло и не нужно идти по целине, а на столе свежее жаркое из печени, и есть что выпить, и за столом добродушные веселые люди и незамысловатые их истории.

Манечкин разливает по стаканам зеленую водку, добавив от души:

-- Архангельский сучок, мать его так и разэдак. Ну да с морозу и с устатку все пройдет.

О питии как о само собой разумеющемся процессе говорит Солоухин в рассказе "Барометр".

"Тем временем хозяйка, жена Петра Потаповича, Вера Ильинична, соорудила мужикам закусить: нарезала домашнего сала и подала на стол три небольших соленых арбуза. Они хоть и с впалыми боками, но оказались, когда разрезали, с рассолом внутри, не обвялые, одним словом, арбузы что надо. И не перекисли нисколько.

-- Вот что значит -- погреб глубокий. Ах, хороши. Ну, Ильинична, удружила! Да в этакую-то жару...

Стаканы уже опустели к этому времени".

То есть пир не обходится без традиционного возлияния.

Особенно уважают питие в сибирской глухомани, в частности, в Тобольске, куда приезжает писатель с поручением от редакции.

"Я думал -- сколько взять водки на пять человек? Выпивать, наверное, придется только вечером. Утром на рассвете -- какая выпивка? Хватит ли трех бутылок? Или размахнуться и взять по бутылке на брата? Ладно, проявим широту души, покажем московскую щедрость, возьмем по бутылке на брата".

Однако местный сибиряк советует писателю не стесняться и взять сразу целый ящик на пятерых.

Питие любят и в Псково-Печерском монастыре. Во время трапезы, так сказать..

"Ну, потом ( после колокольного звона ), -- застолье. Народу за столом набралось порядочно. Я был с дочерью Ольгой, но с Козловским, как всегда, -- свита. Пианистка-аккомпаниаторша, арфистка, еще какие-то приближенные. Во главе стола -- сам владыка, вокруг стола ходит с бутылкой хорошего коньяка в руке служка, келейник, молодой, рослый, вальяжный хохол -- отец Владимир.

Вдруг наместник напустился на него:

-- Отец Владимир, ты что же не смотришь! У гостей рюмки пустые! Разве так можно?

Неторопливо расхаживая вокруг стола и наклоняя бутылку над нашими рюмками, служка произносит тоже спокойно, неторопливо, характерно по-церковному окая:

-- Обогреем, владыка, обогреем..."

Однако на праздновании трехсотлетия духовной академии, в Троице-Сергиевой лавре Солоухин увидел, что на банкете в духе времени на столы не было поставлено ни грамма спиртного, только минеральная вода и квас. Тут у него не могла не сорваться с языка шутка, которая, говорят, и до сих пор повторяется к случаю церковными иерархами.

-- Могли бы хоть раз воспользоваться тем, что отделены от государства.

В этом высказывании писателя есть некое сожаление о том, что, вот, недогадались руководители праздника запастись бодрящими напитками.

Как говорил дружок писателя Вася Федоров: "Организм мой в растерянности. Он знает, что водка для него вредна, но он же и знает, как мне ее хочется".

Взбодрившись хмельным напитком, удобно рассказывать собеседнику ту или иную поучительную историю.

Так в книге "Смех за левым плечом", потряхивая бородкой и то и дело подбивая бородку тыльной стороной левой ладони (а в правой держа лафитник), Григорий Иванович рассказывает гостям, как у него однажды украли лошадь Чайку.

"- Да... пошел я утром за лошадью... на залоге привязана была... цепь на месте, а Чайки нет:.. следы... сапоги... Земля сырая, все хорошо видно, а тут дорога, река... Концы в воду. В наших местах искать бесполезно... Чайка не иголка, второй такой лошади в мире нет... да... я по конным базарам... да... Юрьев-Польский, Кузьмин Монастырь, Суздаль, Владимир, Гаврилов Посад... где конный базар - я туда, где ярмарка - я туда, два года по всем ярмаркам и базарам, ни одного не пропустил, да... и вот вижу... в телегу запряжена, все чин по чину - моя Чайка... Ну... я тихонько сторонкой в милицию, так и так - моя лошадь. Пришли мы с милицией на базар. Хозяин Чайки - ничего не знаю, говорит, моя лошадь. Ничем не докажете. Милиционер отвел нас обоих за тридцать шагов и спрашивает у того: "Как зовут лошадь?" "Пальма", - отвечает тот. "Зови", - велит милиционер. Тот начал: "Пальма, Пальма", а Пальма и ухом не ведет. "Теперь ты". Я как крикнул: "Чай-ка!", Как она голову вскинет, как заржет на весь базар, да так радостно, привязь оборвала и прямо с телегой - ко мне... Ну, дело ясное... распрягай, хозяин, приехали..."

Причем при наличии тонизирующего напитка никакого тамады не понадобится. Он расшевелит всех, заставит кого читать стихи, кого петь под гитару, кого произносить тосты. При всем том бутылки пустеют, все начинают понемножку хмелеть..

В рассказе "Трость" теплая квартира, да еще с едой на столе, да еще с рюмкой коньяка, кажется Алексею "раем, из которого и не выходить бы на мерзкий холод".

И сразу же "в руках у Алексея оказалась полновесная рюмка, которую он с передрогу с наслаждением выпил".

"Всеми силами надо беречь нам от чужеземного влияния наш русский способ еды и пития", - постулирует Солоухин. "Сесть основательно за стол, положить на тарелку разнообразной закуски, которая вырабатывалась дедами и прадедами на протяжении веков. Соленые или маринованные грибки, грибная икра, студень с хреном, соленые помидоры, квашеная (кочанная) капуста, свиное сало (с горчицей), разварная картошка. И вот, когда все это расставлено на столе, положить того и другого на тарелку и тогда уж поднести ко рту чарку, и не с каким-нибудь крошевом льда, а с чистой нормальной водкой, а еще лучше с домашней настойкой, ну, скажем, на хрене. Или на тмине. Или на смородиновом листе. Или на осиновой коре... Нет, дай Бог не утратить нам этого нашего своеобразия и не перейти на нелепые аперитивы... А хозяйка между тем уже предупреждает, чтобы гости оставили местечко, что будет еще и борщ".

И совсем уж нельзя удержаться, чтобы не выпить за знакомство. В "Славянской тетради" читаем: "От Маврута кустарь-одиночка отказался и попросил чего-либо покрепче. Ему налили стакан шестидесятиградусной раки. Уж очень как-то по-русски он и опрокинул этот стакан".

После такого приема горячительного напитка можно и попеть, как болгарин -

Бродяка Пайкал переходит,

Рибарская челну возьмет.

Тяжелую песню заводит,

О родину горько поет -

который пел, стоя на коленях и держа в руке стакан.

В другом фрагменте той же "Славянской тетради" новый знакомый писателя предложил по рюмочке коньячку. "Через десять минут принесли коньяк и маслины.

Опять-таки впоследствии прояснилось, что ему было нужно. Он хотел, чтобы я помог ему напечататься в каком-нибудь московском журнале".

Для знакомства в повести "Терновник" некая Анна Ильинична предлагает продегустировать несколько бутылочек с напитками разных цветов.

- Это черемуховое вино, - поясняет она, доставая бутылочки из сумки, - оно для желудка полезное. Это - из черники, это брусничное, это малиновое, это земляничное,

это из костяники.. одна только клюква не способна давать градусов, все остальные дают.

При этом дегустация бабушкиных вин, как замечает писатель, доставляет ему много удовольствия. Да и беседа после этого проходит живее.

За знакомство выпивают и герои рассказа "Мокрый снег": " .. тетя Маша ладила со своей квартиранткой, потому что кроме соленых огурцов, с прилипшими мелкими семечками укропа и листьями смородины, кроме грибов, тотчас распространивших по комнате пряный запах чеснока, она поставила на стол еще и бутылку водки. Я люблю жизнь за эти вот неожиданные резкие переходы, за резкие смещения "планов". В самом деле, предстояло (и уже существовало в сознании) тоскливое ночное бдение в пересадочных поездах, а потом предстояла полуосвещенная московская квартира, тихая медовая музыка, зазывающие, как бы парализующие волю глаза. Мог ли я еще и один час назад знать, что окажусь в деревенской избе, у тети Маши, и будут лафитнички на столе, и я разолью по ним холодную водку".

Красота, как сказала бы в этом случае Эллочка людоедка.

С большим чувством описывает Солоухин питие за встречу героев рассказа "Главная ночь": "Шура достала из сумки две простыни, наволочку, бутылку самогонки (0,75), пол-литра портвейна и пучок зеленого лука с аппетитными белыми головками.

-- А закусить больше нечем. Сам знаешь -- карточки. У тебя ничего в мешке нет?

-- Найдется.

Банка тушенки и баночка колбасного фарша перекочевали из мешка на стол. Сергей достал из мешка же трофейный десантный нож и только тогда вспомнил про сало.

Сергей выпил сразу стакан желтоватой вонючей жидкости, а Шура полстакана портвейна. Первый всплеск дождя наполовину ослаб, но оставшаяся половина шумела устойчиво, ровно, в расчете, может быть, на всю ночь.

Самогон обогрел после купанья и посреди шумящей и булькающей стихии. Что-то ликующее поднималось в душе у Сергея, и он осознал на мгновенье (ничего, что на самогонный хмель), что это вот и есть счастье".

Заметим, что ощущение счастья появляется в связи с упоминанием употребления самогона, хотя писатель и дает предлог "несмотря на" ..

В одном из своих стихотворений Солоухин сказал:

Я тих и добр. Люблю с друзьями

Попить, поесть. Наедине

Люблю остаться со стихами,

Что пробуждаются во мне.

То есть творение стиха в одном ряду ( посмотрите на вторую строчку ) с упоминанием о хлебе насущном.

"Я тоже выпиваю иногда, и каждый человек в это время волен относиться ко мне, как он хочет, - признается писатель в рассказе "Немой", - но должен признаться, что ежели трезв, то пьяных собеседников не люблю". Беседа с пьяным не может не быть односторонней. Такой собеседник жаждет высказаться и начинает

дудеть в одну и ту же дуду -- какой ты распрекрасный и простецкий человек, либо, напротив, какой ты плохой, и зазнавшийся.

При этом спорить с ним - безсмысленно. Такой пьяница будет только рад что Вас вовлек он в спор ..

Как видим, ффект от употребления алкогольных напитков не всегда позитивный. Об этом пишет Солоухин в свои рассказах, например, в "Золотом зерне", где сказано:

"В одном гостеприимном доме километрах в пятидесяти от Пскова, обогретые коньячком, все пустились в самодеятельность". Вспомним, что в романе Войновича "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина" также описаны случаи, когда алкогольный напиток приводит людей к плохому самочувствию или неблаговидным поступкам.

То, что Солоухин не делал из пития культа, подчеркивает фрагмент беседы с ним во время подготовки к восхождению на горную вершину, который приводит А. Кузнецов:

"Спустились в лагерь -- оказывается, приехал Чингиз Айтматов. Привез хорошего вина.

-- Нет, Чингиз, нет,-- мотает головой Солоухин. -- Мы тренируемся.

-- Немножко-то можно,-- настаивает Айтматов,-- немножко не повредит. -- Солоухин смотрит на меня. Я молчу.

-- Нет, Чингиз, извини, не могу. Я хочу подняться на вершину. Мы с тобой еще сто раз выпьем, а восхождения у меня больше не будет. Один раз в жизни. Не могу".

"Не делайте из еды культа", - говорил герой Ильфа и Петрова.

Писатель рассказывает также случай, произошедший с ним после выхода в свет "Владимирских проселков", когда он был, "что называется, невестой на выданье":

"Кривицкий, например, привез меня на дачу к Константину Михайловичу Симонову, и там под рябиновую домашнюю настойку они целый вечер буквально уламывали меня идти к ним в "Новый мир" (Симонов - главный редактор, Кривицкий - его заместитель) членом редколлегии, заведовать прозой "Нового мира". Кто хоть немного знает этих людей, их хватку, тот поймет, какого труда мне стоило удержаться от соблазна".

То есть рябиновая настойка сама по себе не означает доброго отношения со стороны друзей, она может стать и символом соблазна.

Однако И. Панин рассказывает, что Солоухин повел к себе домой Вознесенского после того, как того "раскритиковал" Хрущев, отпоил его водкой и успокоил добрым словом, "нисколько не думая о том, что сочувствие опальному в тот момент поэту может выйти боком и для него самого".

Не отказывает себе писатель и во время посещения нью-иоркской дискотеки:

"Когда мы уселись за столик и заказали по водке (мне безо льда), а Нинель Николаевне джин с тоником и со льдом, народу за столиками было еще мало, а на обширной желтой, яркой, глянцевитой арене танцевало не больше десяти человек", - пишет он в "Продолжении времени".

Что и говорит, уважают писатели это дело. Спроси у любого болгарского писателя, или художника, или другого интеллигента о Бачковском монастыре, он ответит:

- А, Бачковский монастырь. Это где водка на ягодах с единственного в Болгарии дерева... Ну, как же, знаю...

Один популярный драматург в рассказе "С этой минуты" говорит Солоухину:

-- Владимир Алексеевич, неужели мы, два письменника, так и будем греметь этими подносами, неужели мы, два письменника, не можем себе позволить сесть в ресторане за чистый стол, взять по сто граммов "выборовой"...

Вспоминает С. Харламов: "Однажды мне позвонил о. Алексей и попросил, чтобы я заехал на машине за Солоухиным и вместе мы приехали к нему. С сыном Ильей мы прибыли в Переделкино, где я бывал у писателя неоднократно и через два с небольшим часа были в Городне. По дороге Владимир Алексеевич рассказывал о том, что в Германии у немцев идет акция протеста против... картофеля, что, дескать, крахмал сгубил их нацию, так как вреден в большом количестве для организма, расслабляя его чуть ли не на генетическом уровне. Для меня это была новость и я-с интересом слушал его.

Когда приехали и сели за гостеприимный стол о. Алексея, Владимир Алексеевич поглядывал за мной, чтобы тоже не особенно расслаблялся и не выпил лишнего - ведь я же водитель все-таки, мне же с завистью приходилось смотреть на его достаточно широкий рот, куда он опрокидывал очередную рюмку коньяка. Но к вечеру оба были "в норме" и, когда ехали обратно, в два голоса, Илья не подпевал, пели песни - и "Горят пожары", и "Любо, братцы, любо" и другие. Заехали к нему на дачу, посидели еще, вспоминая прошедший день, помянув добрым словом о. Алексея и его подвижническую деятельность. На прощанье Вл. Алексеевич подарил мне на память только что вышедшую довольно объемную книгу "Смех за левым плечом"".

Любил Солоухин выпить рюмку хорошего конъяку, как любили это делать и герои Булгакова в романе "Мастер и Маргарита" ...

Это подтверждает и следующее наблюдение современника, рассказывающего, как после одного из партийных заседаний с большим и тяжелым портфелем подошел к нему Владимир Алексеевич. "Мы все бросились к нему с вопросами - ну, как, выгнали наконец из партии или нет.

"Да нет, - последовал ответ писателя, - оставили в рядах".

.. вся небольшая компания пошла с ним в Дом литераторов отметить "незыблемость" партийных рядов, так как в портфеле было достаточное количество нераспечатанных бутылок коньяка".

Из рассказа "Свидание в Вязниках" также становятся ясны предпочтения писателя. А именно то, что он предпочитает и водку, и коньячок.

"В чайной не оказалось ни коньяку, ни водки...

-- Хотите, открою портвейн? -- предложила буфетчица.

Мы поглядели друг на друга. Я понял, что пить ему в жару не хочется, что он пришел сюда только ради меня, что вообще ему нелегко развлекать меня, когда полдневное время почти не движется. А я и в худшие времена терпеть не мог никакого портвейна".

Вот что пишет В. Морозов в статье "Наказ Владимира Солоухина":

"Солоухин, слегка приподнимая глаза и, по-моему, не особо замечая, кто с ним здоровается, полупоклоном отвечал на приветствия.

- Дай-ка мне вот этот, с икоркой, и этот вот, с рыбой, бутерброд. Можно, что ли?

- Ну отчего же нельзя. "Оплочено!" А как со здоровьем-то, Владимир Алексеевич?

- Здоровье - что: сейчас намного лучше. Орел не орел, но, как видишь, летаю. Ты вот что, убери шампанское, давай мы за этих ребят коньяку выпьем. Хороший коньяк-то? - он прищурился, вглядываясь в этикетку.

- "Двин", кажется. Говорят, неплохой.

- Вот давай его, помаленьку...

Мы выпили за здоровье генерала Дроздова и за советскую разведку, доставившую немало хлопот нашим противникам".

Как видим, писатель предпочитал игристому шампанскому более крепкий, а главное - качественный, напиток.

В произведениях Солоухина коньяк "уважают" не только герои, но и героини.

-- Ну и ну! Я-то думала, будет сейчас бессонная ночь на вокзале... а вместо этого -- горячая вода, мыло, чистая постель. Наверно, достанется и рюмочка коньяка? - говорит Яна в "Романтической истории".

-- Три. И хрустящие малосольные огурчики.

-- Под коньяк?!

-- Отлично, если кто понимает. Впрочем, можете предпочесть горилку с перцем.

Иногда наш герой предпочитает пиво.

"Через полчаса, выпив наконец долгожданную кружку пива и пожелав соседу в полосатой пижаме спокойной ночи, я блаженно засыпал в чистых простынях, на мягкой, приятно пружинящей постели", - пишет Солоухин в рассказе "Комбинированный вагон".

Он не прочь отведать пива, которое подается и к хаши.

- У нас только хаши, - сообшает подошедший официант, молодой грузин.

- Прекрасно, мы и хотим хаши.

- А это самое .. больше ничего?

- Нет, нет, разве что бутылку пива. Думается, что у нас все еще впереди.

Нередко писатель говорит о пиве. " .. было много гостей, - пишет он в рассказе "Обознался" - в том числе один крупный журнальный работник, мой приятель и муж моей приятельницы. В гости друг к другу ходим. Пиво вместе пьем и воблу едим".

Значит, пиво в этом случае не только не вносит разлад в отношения приятелей, но даже некоторым образом их сближает.

В рассказе "Пишта" герои в помещении "Пипача" попивают пиво. "Мы посидели некоторое время в пустом зале за маленьким столиком, пожевали соленые орешки, выпили по стакану пива и отправились восвояси".

"Да, вот еще проблема -- пиво, особенно если хорошее, - пишет Солоухин в рассказе с названием "Удивительно", - У меня бывали случаи: захочешь под вечер пива (летом), начинаешь искать. Руль в руках. Один магазин, второй, третий, объездишь пол-Москвы, да так и возвратишься ни с чем. Выручает наш Дом литераторов, ресторан. Но и то иногда под вечер-то -- не бывает. Не говорим про другие города. Любителям пива этот едва ли не самый распространенный в мире напиток только снится.

А в это время в мире-то нет, как говорится, тычка, от бензоколонок и универсамов до бесчисленных баров и ресторанчиков, где не лежало бы штабелями, грудами, тоннами в разнокалиберных банках и бутылках пиво -- голландское, датское, баварское, любой страны, любых оттенков (цвета и вкуса), а то еще "прессьен" -- то есть из бочки -- янтарное, холодное".

Солоухин сообщает, что в ЦДЛ, в известнейшем все-таки ресторане Москвы, пиво круглый год подают теплое, комнатной, что ли, температуры.

Как-то две недели Солоухин прожил в Праге. Опекал его в это время друг Вацлав Еленек, поэт и переводчик.

В это время довелось писателю отведать хорошего чешского пива, которое, когда нальют его в кружку, то пена лежит над ним белая и плотная, как сметана. "Отпиваешь из кружки постепенно, во много приемов, пена опускается вместе с пивом, но все еще остается белой и плотной. На стенках кружки остаются явственные отметки, где находилась пена. По этим отмоткам можно сосчитать, во сколько приемов была выпита вся кружка. Это я говорю для того, что после нашего пива и нашей жиденькой крупнопузырчатой пены кружка получается чистенькая, как бы уже ополоснутая, не надо и мыть.

Так-то вот, во много приемов, высосем мы с Вацлавом кружки по две, и он говорит:

-- Теперь мы сейчас перейдем на другой берег Влтавы, и там я знаю одну пивную...

-- Здесь-то чем плохо?

-- Э-э... Владимир Алексеевич, это только мы, старые пражане, знаем... В той пивной, куда мы пойдем, вот эти трубы, по которым пиво из бочки подается в кружку, -- стеклянные... Представляете? Одно дело пластмасса или металл, а другое дело -- стеклянные! Нет, мы сейчас пойдем туда.

Ну и опять -- кружечки по две".

"Если за десять дней тебе никто не улыбнулся и ты никому не улыбнулся тоже. Душа зябнет и каменеет. Зайти, что ли, в кафе, попросить полстакана водки..." - размышляет Солоухин в одном из своих рассказов.

Так думает писатель, находясь в Париже. Этот город, по мнению Солоухина, имеет одно важное преимущество перед другими: в любой точке Парижа, если вам придет в голову выпить бокал холодного пива ("месье, какое предпочитаете: немецкое, голландское, канадское, датское, французское?"), чашечку кофе, стакан сока, съесть бутерброд, не придется идти дальше ста шагов. "Захотелось, остановились, огляделись по сторонам и тотчас увидели шагах в тридцати -- пятидесяти кафе, бистро, бар, то самое, что вам нужно. Так и я в первое же утро (в восемь часов утра), выйдя из дверей гостиницы, увидел, что кафе находится в пятнадцати шагах от меня".

Также в ресторане писатель не прочь отведать вина:

-- Вино красное, пожалуйста, нет, нет, только не испанское... такие тяжелые вина... И не итальянское, нет. Просто бордо. Но хорошей марки...

В повести "Терновник" писатель дегустирует грузинское вино. Это происходит на базаре в Телави. где выставлены длинные ряды темных бочек, а около бочек - тазы с вином. Над тазом - кахетинец, который наливает вино:

- Пей, генацвале!

"Около каждой бочки выпили мы по граненому стакану, чтобы узнать, в какой же бочке самое хорошее маджари. В одной бочке оказалось такое маджари. что здесь мы простояли четверть часа. а кахетинец время от времени наливал да наливал нам над тазом, с краями и повыше краев.

- Кахетия! где еще такое пить будешь? пей, генацвале!

Глядя на тазы, расположенные рядом с бочками, писатель вспоминает строки:

Но сквозь буйные дороги,

Сквозь ночную тишину

я на дне стаканов многих

Видел женщину одну.

"шумит пестрый телавский базар. Горы зелени, орехов, фруктов, баранины. Но над всем загорелые лица.." - пишет Солоухин.

Писатель мимоходом замечает в рассказе "Бутылка старого вина", что он знает толк в винах.

-- Вы знаете, -- признается он чистосердечно, -- было время, когда я не понимал никакого толка в натуральном виноградном вине. Попробовал однажды -- квас, кислятина, да и крепости никакой.

Итак, чтобы улавливать терпкость "Мукузани", пикантную горчинку "Гурджуани", солнечную тонкость "Цинандали", розовую сластинку "Чхавери", сложность, так сказать, вкусовой гаммы "Изабеллы" или легкость "Васкеваза", чтобы улавливать все это и наслаждаться этим, такое не дается с первого раза. "Зато уж если поймешь, приобщишься -- в жизни не возьмешь в рот никакой крепленой и подслащенной дряни".

Однажды писатель привозит в Москву бутылку французского вина 1901 года. Он решает выпить ее на свой юбилей.

Возвратившись домой из командировки, он, едва лишь поцеловав жену, устремляется к холодильнику, чтобы убедиться в целостности и сохранности бутылки. Но где же бутылка?

-- Какая бутылка? -- наивно спрашивает супруга. -- Та, что лежала в холодильнике?

-- Ну да, конечно, где она, зачем ты ее переложила в другое место?

-- Я не перекладывала. Однажды зашел в гости братишка, знаешь, что слесарем на водокачке работает. Ну, а был дождичек. Мне не хотелось бежать в магазин. Я открыла ему эту бутылку.

-- Да как же так? Да ведь это...

-- Так получилось. Уж он ругался, ругался, мол, какой ты меня густой, липкой дрянью угостила.

-- Чем хоть он пил-то?

-- Из чашки.

"Я потом нарочно ездил к этому Витьке и выспрашивал у него насчет вкуса и запаха, чтобы хоть немного представить, какой это был напиток.

-- Да что, -- отвечает Витька, -- разве я разобрал. Да не убивайтесь вы, не страдайте, говорю, дрянь, -- значит, дрянь. Против нашей "белой головки"".

Вино уважает героиня рассказа "Паша", и дает даже свое обоснование этому.

-- Проходи, Паша, садись. Рюмочку-то налить ли? - предлагает автор.

-- Рюмочку можно. Я люблю винцо, вот ей-богу. Тетя Поля.. Мы с ней выпивали. Паша, гаварит, схади купи четвертиночку. Мы выпьем, галава меньше балит. Вот ей-богу. Старому челавеку винцо палезно. И тетя Поля любила. Винцо, ано кровь согревает.

"Я наливал Паше рюмку, и Паша долго глядела на нее, держа в руке, улыбалась и пила маленькими глоточками. Ела она очень мало, обломит хлебушек, соблазнится ломтиком московской колбасы, возьмет конфетку".

И что удивительно, после рюмки глаза героини делалются живее, улыбка - добрее и умиротвореннее.

"Иван Митрич тоже не любил винцо. А тетя Агаша любила. Бывало, говорит: Паша, ты пенсию сегодня получила. Сходила бы, принесла четвертиночку. Я схожу, мы и выпьем. Огурчиком соленым закуси".

"К нашему приезду в доме избача стояли на столе соленые грибы и разварная картошка. Если бы к ним не эту дрянь типа портвейна, а светлой водки, хотя бы и красноголовой, цены бы не было ни горячей картошке, ни грибам. Тяжело вздохнув, я начал разливать вино по граненым стаканам".

Итак, значит, был смысл для писателя не только в хорошей закуске, но и собственно в бодрящей жидкости, в которой он, видимо, знал толк.

О смешном

В произведениях Солоухина есть немало юмористических моментов. Их можно разделить на следующие группы ( по значению ) -

1 ) Народный юмор, включающий в себя высказывания русских людей, полные иронии и смысла,

2 ) Комические ситуации, основанные на парадоксе, совмещении "несовместимого",

3 ) Юмор, связанный с буквальным пониманием слов собеседника,

4 ) Юмор, возникающий благодаря омонимичности или многозначности слова,

5 ) Юмор, связанный с представлениями о действительности или действиями профанов.

"Человечество прошло такую историю, что вполне заслужило право, чтобы мы - люди - говорили о себе и о своем пути, пройденном сквозь века, с оттенком иронии или даже юмора", - пишет Солоухин в "Камешках". И в своих произведениях он говорит о происходящем вокруг порой "с оттенком юмора". То есть произведения Солоухина нельзя назвать буквально юмористическими. Но авторская улыбка, точно подмеченные комические моменты в них почти всегда присутствуют.

Иногда комический эффект вызывает сама картина, которая представляется воображению читателя. Так, в одном из рассказов покупательница предлагает пустить купленного ею карпа в ванну, чтобы тот томился там в ожидании приезда зятя.

" - Чисть так.

- Что ты! Я один раз положила на сковороду, а он как трепыхнется - да на пол.

- Живучие.. Самая живучая рыба.

- А если в ванну пустить, до субботы доживет? Ко мне в субботу зять в гости...

- Доживет и до понедельника. Похудеет немножко. Самая живучая рыба.

- Их надо в рассоле варить, - не удержался и я от кулинарного совета.

- Как в рассоле? Как в рассоле? - накинулись на меня с разных сторон.

Я начал рассказывать, как готовить карпа в рассоле".

Иногда комический эффект возникает из-за простого несоответствия запросов - желаний и возможностей персонажа.

Так, в "Камешках на ладони" старая интеллигентка возмущается:

- Как это говорят теперь - "мушкетёр", надо говорить - "мушкетер". По-французски это слово пишется "mousguetaire" (мускетэр). Теперь же неправильная форма по образцу "полотер", "живодер" вытеснила правильную.

- Да, но произношение "мушкетёр" настолько укоренилось, что исправить тут, боюсь, ничего не удастся. Придется вам примириться.

- Ну уж нет!

- А что же вы будете делать?

- Как - что? Говорить "мушкетер"".

Подвиг отважной старой интеллигентки, как понимает читатель, не возымеет желаемого эффекта.

Рассмотрим выделенные темы Солоухина по порядку.

1 ) Народный юмор.

Часто источником юмора в произведениях Солоухина является сам народ, представители которого нет-нет да и блеснут интересным замечанием:

- Что-то мазь, Григорий, какая-то не такая стала. Бывало, помажу колеса и неделю езжу. А теперь не успеешь до лесу доехать, а колеса уже скрипят. Что за притча такая? - жалуется персонаж книги "Смех за левым плечом".

"Григорий Иванович только тряхнул бородкой и поддел ее тыльной стороной левой ладони:

- Какова власть, такова и мазь".

Иногда улыбка судьбы словно освещает страницы повестей Солоухина, особенно если сопровождается поясняющим замечанием того или иного односельчанина.

В "Капле росы" рассказана история Кости Рыжова, который мало бывает на людях или, лучше сказать, не бывает совсем. Работа его - на пасеке - располагает к одиночеству. "Но надо сказать, что с годами от одиночества начинает тосковать Костя. Я знаю, что, выпивши, он слезно жаловался кузнецу, что и семьи-то у него нет, и никого-то у него нет, и что самый он несчастный человек на свете.

Я один раз заикнулся было мужикам, что если сам он никак не соберется, то женили бы его через сваху, все же надо вывести человека на люди, на что Александр Федорович спокойно и уверенно ответил:

- Не, ничего не выйдет. Костя-то? Он завьял..."

Да, ведь иначе не скажешь..

Кроме того, юмор свойственен русскому человеку, оказавшемуся пусть даже в весьма непростой ситуации. В одном из очерков Солоухина владелица иконы Анна Дмитриевна шутит:

" - Анна Дмитриевна, вы, может быть, меня не знаете, но я ведь младший сын Алексея Алексеевича и Степаниды Ивановны.

Анна Дмитриевна встрепенулась.

- Как же это я не узнала! Слепа, слепа. Один глаз совсем не видит, другой туда же готовится".

Народный юмор богат на забавные сравнения. Так, один из пассажиров в рассказе "Комбинированный вагон" изрекает:

-- Вишь, шарф-то в клеточку, что твоя канарейка.

-- Да где ты видал, чтобы канарейка в клеточку была?

-- А мне что, все одно.

Иногда интересна собственно речь персонажа, просторечие, вызывающее улыбку читателя:

"Ну, думаю, мало ли тут кто отдыхает на воздухе да на травке. Пошла шишиться на огород, - говорит героиня рассказа о ледяных верщинах человечества, - Часа два прошишилась: продергала морковку, подвязала помидоришки, гляну -- а он все сидит. Ну, думаю: сиди, сиди. Только, вижу, не просто сидит, а плачет. Эк, думаю, сердешный".

Перед нами - словно готовый портрет жительницы села, не требующий комментариев.

Иногда возникновению комического эффекта способствует местный колорит, в подробностях описанный автором. Так, в повести "Капля росы" отец писателя все время понукает лошадь: "Ишь она, чего тут!", "Но, шевелись, на горе отдохнешь!", "Ишь она, уснула, вот я ее сейчас!" Причем на лошадь "это не производит ни малейшего впечатления, судя по тому, что сани скользят после таких понуканий не шибче и не тише, а все так же монотонно и усыпляюще тихо".

Рядом с цивилизацией некоторые явления выглядят весьма комично. Так же, как местная футбольная команда - гордость ставровцев, - несмотря на то что в районной газете то и дело писатель читает заметки с заглавиями вроде: "Заслуженное поражение", "Опять проигрыш", "Победили гости".

Иногда наблюдения писателя над поведением местных жителей, смешными высказываниями последних входят в поговорку.

В "Капле росы" рассказано, как Шурка Московкин, который хорошо умел плести кнуты и потихонечку брал подряды ( "Укради у матери двадцать копеек - сплету кнут" ), так, за двадцать копеек сплел кнут Вальке Грубову и, "принеся его однажды к вечеру, заговорщически тихонько поскреб у окна. Валька выбежал на улицу, поглядел кнут, замер над ним душой и побежал в избу воровать двадцать копеек. Пробыв в избе довольно долго, он вышел наконец, весь красный от смущения, и сказал:

- Денег нет, а на ватрушку".

Народный юмор проявляется и в рассказе "Моченые яблоки", где незадачливый водитель неожиданно вспоминает, что он сам является виновником создавшейся ситуации:

"Кха, кха! Трах!

-- Тьфу! Так-перетак, что за черенки пошли! Эдак-переэдак, нельзя дотронуться, -- он уже перелетает!

-- Кто насаживал?

-- Сам же и насаживал".

Есть у Солоухина отдельные, редкие образцы народных прибауток. Вот

Шура Куделина, которая в девчоночьем возрасте ничем не выделялась из своих подружек, бывало, завидев Митю, напевает, приплясывая:

Рыжий, рыжий да седой,

Самый, самый дорогой.

Рыжий, рыжий, конопатый,

Не годится во солдаты... --

"за что и была однажды затиснута носом в сугроб. Пришлось вытаскивать ее оттуда за ноги".

Также народный юмор проявляется в поговорках, например, отец писателя Алексей Алексеевич любил загадывать загадку: "Когда баранка съедается, куда дырка девается?" Ответить, правда, никто не мог.

Иногда любит пошутить и кассирша, обитающая на вокзале в Гаграх. Об этом пишет Солоухин в повести "Терновник".

Когда приходит поезд на Тбилиси, писатель и его супруга с сожалением смотрят на него, мечтая уехать. В это время кассирша у вагонов разговаривает со знакомыми проводниками.

Когда писатель направляется в буфет поужинать, кассирша неторопливо шествует с перрона к зданию вокзала.

- Куда же вы? - говорит она иронически, - Поезд уходит через полторы минуты. Разве вы не хотите ехать в Тбилиси?

- Но у вас же нет ..

- Что вы, в Тбилиси у нас всегда есть билеты.

За полторы минуты наши герои успевают купить билеты, получить вещи в камере хранения и на ходу прыгнуть в поезд, хотя и не в тот вагон, что значится в билете.

Любит пошутить и управляющий гостиницы - мужчина лет пятидесяти с выразительным лицом римского императора, который саказал окружившим его и даже не давшим сойти до конца лестницы людям ( так что пришлось поневоле ему несколько возвышаться над людьми и говорить как бы с трибуны )

- Граждане, запомните, в этой гостинице никогда не было, нет и не может быть свободных мест!

- Но как же! Но четыреста человек уехало?

Но с олимпийским спокойствием распорядитель не стал ничего доказывать. "Произнеся свою историческую фразу, он спокойно удалился вверх по лестнице".

Порой интересные, смешные фразы "выдают" представители творческой интеллигенции, а именно - писатели и поэты.

Вот стоит на столе конская, особым способом приготовленная колбаса "кызы". "Яшин попробовал ее и спрашивает у Константина Михайловича ( Симонова - И.П. ):

-- Костя, идет слава про эту колбасу, что она помогает мужчинам? Правда ли это?

-- Пгавда, Саша, -- ответил Симонов со своим характерным грассированием. -- Но если гассчитывать только на нее -- не поможет.

Иной раз юмор "из народа" грубоват.

- Хорошая невеста, хорошая, но очень уж мала по сравнению с ним, - говорит один из персонажей в "Камешках на ладони", - В кармане, что ли, ее носить?

- Ну, не говори. Мышь копной не задавишь.

Смелое сравнение!

Народный юмор касается иногда и нравов и обычаев народов, с которыми по воле писательской судьбы Солоухин соприкасался. Так, в одном из своих рассказов он приводит болгарский анекдот про пастерму ( то же, что и бастурма, вяленое мясо ):

"Идут по дороге два болгарина. Вдруг один начал ахать, ахать и чуть ли не плакать.

-- Ты что?-- спрашивает у него спутник.

-- Потерял пастерму.

-- Ну вот, большая потеря. Дойдем до ближайшей деревни и купим новой.

-- Я горюю не о пастерме, а о том, что кто найдет, не сумеет ее как следует порезать".

Кроме того, яркие, образные сравнения есть и в речи организатора колхоза:

"В наших местах была прекрасная порода скота -- симменталы, - говорит он в одном из рассказов Солоухина, - Коровы длинные, дойкие, на морде благородство написано. А уж быки! Про быков и не говорю -- красавцы".

Любят пошутить и студенты, например, в Литературном институте, где учился Солоухин.

-- Диалектика учит, что все в конце концов превращается в свою противоположность? - спрашивает один из них.

-- Да, товарищи студенты, именно этому учит диалектика. Всякое явление должно превратиться в свою противоположность - говорит с трибуны преподаватель кафедры марксизма-ленинизма.

-- Во что же, в таком случае, превратится коммунизм, когда он будет построен?

"Ш. посмотрел на спрашивавшего осоловелыми глазами, будто его стукнули по голове. После длительного молчания он сказал:

-- Ваш вопрос, товарищи студенты, требует напряжения мозга. Я отвечу на него в следующий четверг"

Любят пошутить и сами преподаватели кафедры, которые берутся за написание диссертаций даже несмотря на то, что далеко не в совершенстве владеют русским языком.

-- Ти знаешь-понимаешь, - говорит некая Эмма Мартыновна, - я свой диссертаций совсем написала. Осталось только пронизать ее идеями марксизма-ленинизма...

Также комический эффект возникает благодаря упоминанию сферы деятельности персонажа - учебы в аспирантуре:

" .. они ничего. Студент? Чиновник?

-- Он аспирант. Пишет диссертацию по эстетике.

-- Все аспиранты заражены рефлексией, -- убежденно бросила Майя. -- Слишком они носятся со своим интеллектом"

Так в повести "Мать-и-мачеха" разговаривают лучшие подруги.

В "Камешках" Солоухин рассказывает историю о том, что один один оратор в английском парламенте устроил остальным членам парламента своеобразную остроумную ловушку. "Обсуждался вопрос о молодежи. Оратор огласил с трибуны четыре высказывания разных людей о молодежи.

.. изречения о молодежи, о грозящей гибели культуры были встречены в парламенте аплодисментами. Тогда оратор раскрыл карты". Оказывается, одно из изречений принадлежит Сократу, второе - Гесиоду, третье - египетскому жрецу, а четвертое найдено в глиняном горшке в развалинах Вавилона.

"Получилось в парламенте очень эффектно и даже смешно", - подводит итог писатель. Парламентарий, таким образом, застал своих незадачливых коллег врасплох. Привлек исторический контекст там, где ожидали разговора лишь о современной молодежи.

2 ) Комические ситуации, основанные на парадоксе.

Комический эффект возникает, когда писатель сравнивает взгляды людей - представителей двух разных образов жизни, с противоположными, подчас несовместимыми, убеждениями. Так, знакомый писателя Олег Степанович:

- ежедневно по утрам бегает,

- голодает по системе Брегга,

и таким образом поддерживает свой организм в равновесии.

И вот в субботу он вынужденно пробегает мимо дверей винного магазина. А там уже собираются местные любители выпить. "С пустыми бутылками в авоськах, небритые, опухшие, жаждущие только одного: скорее бы опохмелиться". Какими же глазами смотрит на них голодающий по системе Брегга Олег Степанович? И какими глазами смотрят "алконавты" на него? Большего взаимонепонимания трудно себе представить.

Иногда взаимонепонимание возникает между иностранцем, ничего не понимающим в русской душе и в России как таковой, и героем повествования. Так, в Париже на улице к писателю обращается человек из Южной Америки и спрашивает, "как пройти на какую-то там улицу".

Солоухин извиняется, говорит, что не знает и добавляет, что он - русский.

- А! - восклицает с досадой его собеседник, - Очи черные!

Улыбка возникает и тогда, когда в речи персонажей соприкасаются возвышенный и бытовой пласт повествования.

- Кажется, вчера ты был в одной компании с Наталией Н. Пленительная женщина, не правда ли? Пленила ли она тебя? - спрашивает собеседник у Солоухина ( настраивая нас на возвышенный лад ).

- Как же она могла меня пленить, - трезво замечает писатель, - если была в штанах?

В повести "Владимирские проселки" герой вместе с Сашей Косицыным копает червей для рыбалки. Комический эффект возникает при сопоставлении самого азарного копания в навозе героев с трезвым взглядом на это дело местных женщин, искренне не понимающих, чем так они увлеклись.

- Копни еще! Вот они, голубчики! Вот они где скрывались! - воклицания эти не могут не вызвать улыбку.

Иногда комический эффект возникает и благодаря повторению одной и той же фразы, в ситуации, когда окружающие жаждут услышать другую.

В повести "Терновник" писатель замечает, что по наивности думал, что в Гаграх такси везет туда, куда скажет пассажир. Но вот лихо подкатывает "Победа" с шашечками, "и две тетеньки, приехавшие на юг, вероятно, убавить килограммов по пятнадцати веса, торопливо труся, устремились к автомобилю.

- Куда? - упредительно и строго спросил у них шофер.

- В Пицунду.

- Ничего не выйдет. Кому в Гагру Старую?

Новые пассажиры, оттеснив толстых тетенек, заняли места в машине.

Подъехала еще машина с шашечками.

- Куда?

- в Пицунду.

- Не повезу. Кому в Гагру Старую?"

В результате вся очередь рассасывается, остаются лишь герои да бедолаги - тетеньки.

Изредка комичность заключается в самом неожиданном для окружающих, но тем не менее логичном, завершении той или иной ситуации. В повести "Терновник" речь идет об одной молодой паре. Когда супруг сидел на причале и ловил рыбу, уходя лишь пообедать, жена его очень скучала. Целыми днями она простаивала позади своего супруга или сидела рядом и "потихоньку пилила его". Однажды, вняв недовольству жены, рыбак заявил, что ловит рыбу последний день. В этот день он щедро раздаривает крючки, грузила и лески. Кому-то даже подарил перочинный нож, которым пользовался для разрезания ракушек.

Однако через два дня пара снова появилась на причале.

- Не выдержала жена, - поясняет рыбак, - Томилась, томилась, да и говорит: "Чего-то вроде не хватает, не сходить ли нам порыбачить?"

В Болгарии с писателем, когда он ловил форель, произошел интересный случай. В разгар рыбалки к нему подошел мальчик и сообщил, что ловить форель здесь запрещено. Писатель счел необходимым быстро смотать удочки.

Солоухин вернулся со своим уловом форели в хижину, и спросил приятеля Станислава, почему тот не предупредил его о существующем запрете.

- Не беспокойся, - ответил Станислав. - У меня есть специальное разрешение. Мне его выдали как старому партизану.

"Скорее всего он хотел таким образом успокоить мою совесть. И правда, успокоил. Хотя я и до сих пор не очень-то верю в это его специальное разрешение", - вздыхает писатель.

Парадоксальность ситуации в данном случае - в том, что разрешение выдается .. именно партизану.

Иногда комический эффект возникает на фоне городской ( московской ) суеты, когда человек, живущий, так сказать, в одном ритме совсем не понимает другого, живущего в другом ритме:

Вот какая-то старушка звонит в редакцию газеты. "У меня интервью с лауреатами горят, до шестнадцати часов их надо сдать, а она про одна тысяча девятьсот сорок шестой го,...

- Вы меня слушаете? В одна тысяча девятьсот сорок шестом году мне присвоили... впрочем, это к делу не относится.

- Ну так давайте о деле... если оно только есть...

Даже сам я понял, что проговорил я это грубовато. Сорвалось. Ничего не поделаешь.

Но старушка как будто нисколько не обиделась и продолжала:

- Скажите, Николай Евгеньевич, я правильно вас называю?..

- Правильно, правильно... - ну вот, получилось еще грубее, во всяком случае нетерпеливее,

- Скажите, Николай Евгеньевну вам в детстве пели песенку "В лесу родилась елочка, в лесу она росла"?

Час от часу не легче? Ну, пели, пели мне, эту песенку, дальше-то что?

- Ну, пели, - говорю а трубку, - только у меня сейчас...

- Вы, наверное, знаете ее слова?

- Ну, знаю.

- Правильно. Ее все знают. Удивительная песенка. Простенькая, а все знают. И какая прелесть. Многие поколения людей выросли с этой песенкой.

- Ну, знаю, знаю, "Трусишка зайка серенький под елочкой скакал..."

- Конечно, правильно. "И вот по лесу частому под полозом скрипит. Лошадка мохноногая торопится, бежит. Везет лошадка дровенки..."

Ей не видно там, старушке со своей песенкой, что я тут киплю и чуть не лопаюсь, как перегретый котел. Вон две мои сотрудницы вбежали с готовыми интервью, стоят ждут, пока я положу трубку. А как я ее положу?"

Ирония судьбы заключалась в том, что старушка хотела, оказывается, познакомить журналиста с автором этой песенки.

В одном из рассказов Солоухин описывает случай из жизни ( которых у него немало ). Водитель "Запорожца" неожиданно для себя оказывается за рулем "Мерседеса" другого рыбака:

-- К чему, скажите, столько разных рукояточек? - спрашивает он, - То ли дело у меня в "Запорожце" -- никаких рукояток и кнопок, ничего лишнего.

-- Да ведь каждая кнопка нужна. Эту нажмешь, стекло опустится...

Он нажимает, и стекло действительно опускается.

-- Вот я и говорю, что за прихоть? Как будто трудно мне за ручку повертеть, чтобы стекло опустилось.

-- Небось скрипит, когда за ручку-то крутишь, с натугой небось...

-- Ну и что -- скрипит, опускается же... А это что еще за ручечка?

-- А это кондиционер.

-- Здравствуйте, новое дело! Не хватало мне кондиционера в моем "Запорожце".

"В первую секунду у новоявленного водителя "мерседеса" произошел конфуз. Он не рассчитал "приемистости" незнакомого ему мотора, многовато дал газу при троганье с места, и машина буквально прыгнула на двадцать метров вперед. Но потом водитель приноровился, и доехали мы до Москвы благополучно.

Как-то раз я столкнулся с обладателем "Запорожца" на улице. Поздоровались, тары-бары.

-- Ну, как твой "Запорожец"? -- поинтересовался я полушутя.

Знакомый мой помрачнел лицом.

-- Ты знаешь, испортила меня та рыбалка, вернее, обратная дорога. Пришел на другой день в гараж, смотрю -- что за финтифлюшка стоит, что за консервная банка? Сел за руль -- не могу, проехался -- не могу. Гремит, дребезжит, воняет. Нет, испортил меня "мерседес", не могу".

Так в "Камешках на ладони" пожилая москвичка, увидев в своей ванной зеркало во всю стену, никак не могла уразуметь, для чего оно.

Иногда комичность ситуации состоит в неожиданности ее финала.

В одном из рассказов Солоухин замечает, что в любом месте, где была запротоколирована встреча и где она состоялась, ему дарят книги. Эти книги, скажем, на английском языке, поэтому писателем никогда не будут прочитаны. Ему не хочется тащить их с собой и переплачивать за их вес.

-- Знаешь что, -- предлагает он другу, -- давай "забудем" эти сумки с книгами в вагоне. На фига они нам нужны? А кто найдет, будет рад. Он же читает по-английски. Книги дорогие, подарочные, для него это будет -- находка.

"Виктор Петелин согласился. Операция наша прошла успешно. Мы вышли из поезда, можно сказать, налегке. Устроили нас в гостинице. Погуляли мы по городу, а вечером, возвратившись в свои номера, обнаружили в целости и сохранности наши пластиковые сумки с книгами".

Выясняется, что от книг при всем желании в Англии избавиться практически невозможно.

Удивительные истории, с комическим финалом порой, происходят в Сибири. В рассказе "На заимке" писатель говорит о старообрядце, который к семидесяти оказался вдов и одинок. Но, как многие сибиряки, к тому же старообрядцы (а это значит -- не пьет и не курит), был еще крепок. "И вот -- в городе приглянулась ему тридцатилетняя официантка из захудалого ресторанчика, крашеная, курит, -- в общем, вполне современная, прошедшая многие котлы и медные трубы, особа. А приглянулась так, что старик совсем потерял голову. Да и -- одинок на своей заимке. Уговорил он красотку на легкие дармовые хлеба и увез в свою таежную избушку в роли жены. Даже то, что курит, не остановило его.

И вот картина. Старик просыпается рано, с восходом солнца, начинает двигаться, шевелиться по хозяйству. Там улей с пчелами, там дровишки, там в землице поковыряться: огородишко, лошаденка. За водой сходить на ручей...

А бывшая официантка спит себе, не зная забот, отсыпается за весь предыдущий недосып. Все же часу в десятом сердце старика не выдерживает, он на цыпочках подходит к спящей, трогает ее за плечо:

-- Гражданочка, гражданочка... вставать бы пора..."

Если представить себе эту картину, то невозможно удержаться от улыбки по поводу такого обращения к любовнице.

Комический эффект возникает и ситуации, когда дети примеривают на себя роли взрослых, например, в "Чаше":

"- Вы - Великие Князья? - спросил я старшенького.

- Да, - ответил тот.

Я расхохотался.

- Какие же вы великие, когда вы - маленькие?

- Нет, мы - Великие Князья, - серьезно, с верой в правоту, настаивал старшенький".

Иногда комический эффект возникает благодаря восприятию детским сознанием тех или иных вещей из "взрослой жизни", например, свадеб, которые в селе проходят. В "Капле росы" рассказана история двух братьев, паньки и Петяка, которые долгое время не могли жениться затем, что боялись гулять с девками или, может быть, девки не хотели гулять с ними (мешала репутация). "Родители решили однажды оженить сразу обоих. Нашлись свахи, нашлись и невесты. Чтобы избежать лишних расходов, свадьбу играли за один стол. Парни отнеслись к женитьбе со всей серьезностью. Будучи вездесущими мальчишками, мы видели, с какой обстоятельностью приколачивал Петяк большой железный крючок к чулану, в котором ему предстояло провести первую брачную ночь. Мы поняли это по-своему: наверно, он боится, чтобы невеста от него не убежала".

В другом эпизоде речь идет о том, как, прочитав книжку "Три мушкетера", ребята увлеклись средневековыми поединками.

- Ты кто? - кричал Солоухин разгоряченно, налетая со шпагой на Бошку. - Говори, ты кто?

Бошка молчал в растерянности.

- Дурак, надо при дуэлях называть свое имя! Я герцог Орлеанский, а ты кто?

0x01 graphic

И, видя его затруднение, Солоухин шепотом умолял:

- Ну, придумай себе какое-нибудь имя, скажи!

" - А я Синицын! - вдруг выпаливал Бошка, сообразив, в чем дело, и бросался со шпагой на меня.

Согласитесь, не пристало герцогу Орлеанскому драться на дуэли с каким-то там Синицыным, и игра расклеивалась"

Порой в комическое положение попадает тот, кто сам решил подшутить над своим соотечественником.

В повести "Капля росы" Костя, который любил над писателем всячески подтрунивать, предложил ему ловить рыбу на сосновую свечку:

- Знаешь, - на что всех лучше рыба теперь берет? Во, гляди!

Костя срывает с сосны молодую, нежную свечку, и дает понюхать желтую, как масло, пахучую сердцевину.

- Во, на нее-то рыба лучше всего клюет. А червяков своих выбрось, разве это наживка?

"Я поверил Косте, - пишет Солоухин, - И вот он стоит за спиной и, насмехаясь, смотрит, как я, пыхтя, сопя и шмыгая носом, насаживаю на крючок кусочек сосновой свечки.

Не успел я забросить свою из суровой нитки и бутылочной пробки снасть, как пробка дернулась, подпрыгнула, и я в беспамятстве что есть силы рванул удочку вверх. На траве затрепыхалась белая в желтизну рыбина. Я уж и не знаю теперь, что это было: то ли язь, то ли плотва, - но помню, что была рыбина довольно крупная.

У Кости округлились глаза, и он стремглав побежал домой за удочкой. Но, конечно, ни у него, ни у меня на эту выдуманную наживку больше не клевало. Наверно, увидела голодная рыбина нечто беленькое и, не разобравшись, с налету схватила в рот попробовать, а там, мол, выплюну. Но по неопытности своей я дернул удочку слишком рано, так что она не успела выплюнуть и попалась на удочку. Как бы там ни было, а Костя, прибежавший через десять минут, запыхавшись, с удочками и горстью сосновых свечек, оказался в более смешном положении, чем я".

3 ) Юмор, связанный с буквальным пониманием слов собеседника.

Этот вид юмора в одном из старых журналов был назван "делириум буквалис".

Комический эффект возникает, если один из собеседников воспринимает слова другого буквально. То есть формулу вежливости принимает за откровение души. В "Камешках на ладони" рассказано, как однажды встретились в зале ЦДЛ Лев Ошанин и Юрий Олеша.

- Как живете? - спросил Лев Ошанин.

- Вот хорошо, хоть один человек поинтересовался, как я живу, - обрадовался Олеша, - С удовольствием расскажу. Отойдем в сторонку.

- Мне некогда, я бегу на заседание секции поэтов, - возражает незадачливый собеседник.

- Ну .. Вы же меня спросили, как я живу. Теперь нельзя уж убегать, надо выслушать. Да я долго не задержу, я уложусь минут в сорок.

Лев Ошанин еле вырвался и убежал. Так иногда шутил Олеша..

Любят пошутить и другие приятели писателя, например, некий писатель А. на вопрос дочки:

- Папа, почему у тебя такая толстая шея? -

ответил так:

- А я подозреваю, дочка, что тебе с твоей сестрицей долго еще придется на ней сидеть..

В "Камешках на ладони" Расул Гамзатов жалуется:

- Что, Миша Н., совсем юмора не понимает?

- А в чем дело?

- Около буфета встретились, - поясняет Гамзатов, - говорю ему: "Что, Миша, в гости ко мне не приедешь в Махачкалу?" А он взял и правда приехал. Совсем чувства юмора нет..

Представляем Расула Гамзатова, в растерянности принимающего гостя в Махачкале, и поневоле улыбаемся.

В Кисловодске, идя по прогулочной тропе, писатель подслушал такой разговор курортников:

- Гляди-ка, девятьсот метров над уровнем моря, - замечает один табличку.

- А где здесь море? - отвечает истомленный жарой собеседник, - Здесь и моря-то никакого нет!

И в самом деле, очевидно, что один из собеседников - человек недальновидный.

4 ) Юмор, возникающий благодаря омонимичности или многозначности слова.

Улыбку вызывает старый большевик, который в стихах у однокурсника писателя Жени Винокурова каждое утро с трепетом разворачивает газету, а... "пожара мирового все что-то нет и нет..."

Комическая ситуация возникает благодаря многозначности слова. В "Камешках на ладони" Солоухин замечает, что напротив его гостиничного номера в Улан-Баторе висел лозунг: "Сур, сур бас дахин сур".

Он спрашивает у монгольского писателя, что означает этот лозунг.

- Учиться, учиться и еще раз учиться.

Но при этом монгол .. усмехается.

- В монгольском языке слово "сур" имеет еще одно значение, - поясняет он.

- Какое же?

- Ремень.

Иногда комический эффект возникает благодаря тому, что тот или иной герой путает два омонима. В повести "Терновник" мать писателя вчитывается во фразу из определителя грибов: "Мякоть белая, на изломе слегка розоватая. Споры.."

- Ну вот, я и говорю, что поганка, - делает она вывод из прочитанного, - Вишь, где растет - на навозе, на мусорных кучах.

- Но написано. что съедобен, да еще второй категории, - пробует возразить писатель, - значит, после белого и рыжика следом идет.

- Написано там, что споры. Спорят, значит, люди, есть его или не есть!

5 ) Юмор, связанный с представлениями о действительности или действиями профанов.

Иногда профан делится своими маленькими представлениями с односельчанами, и это откровение может вызвать улыбку.

Из своеобразных и временных поселенцев Алепина Солоухину запомнилась мне одна пара, запомнилась потому, что женщина в этой паре была неудержима на любовь. Супруг ее однажды у водопроводной колонки (раньше это было бы у колодца) кричал громко:

-- Ну и что -- моя баба гуляет? Значит, хорошая баба, если всем нравится.

"Помнится, меня слегка удивила эта своеобразная философия мужа", - замечает Солоухин.

Иногда профаны берутся за какое-то дело - с энергией, с охотой.

В "Капле росы" они ловят хоря - навостряют сундук в Кунином сарае. У обыкновенного сундука приоткрывают крышку и подставляют под нее распорку в виде лучинки. К лучинке на веревочке привязывают кусок мяса, спущенный внутрь сундука. "Значит, если хорь залезет в сундук и будет пытаться съесть мясо, то лучинка выскочит и сундук захлопнется.

Но помнится, что в сундук попался Ивана Васильевича Кунина вороватый дымчатый кот".

Котофеич в сундуке! Красота, - вокликнула бы еще раз Эллочка-людоедка.

Иногда улыбку вызывает неуместное сравнение человека с представителями верхнего мира. "Паша! Ангел ты мой непорочный!", - говорит дедушка своей старушке, которая

забижает его, заставляя жить в закутке и всячески принижая (второе классическое изречение после "почты-связи").

Но часто юмор, связанный с речами профанов, несведущих людей, довольно грустный, ибо грустны и обстоятельства.

Так, в повести "Капля росы" Николай Федорович в день объявления войны собирает митинг и произносит речь. "Врезалась мне в память одна лишь горькая в конечном счете фраза: "Ну что же, товарищи, я, та-шкать, думаю, что мы в Петров день будем, так-шкать, в Берлине чай пить".

Говоря это, он искренне верил в свои слова".

Улыбку вызывают несмелые фантазии влюбленного Митьки, описанные в повести "Мать-и-мачеха": "Когда Митя представлял, что Шура сидит рядом с ним на крыльце, и говорит ему что-то такое ласковое, доверительное, и смотрит на него, а потом кладет ему голову на плечо (дальше этого мечты не дерзали), сладкая боль сжимала сердце и не жалко было бы отдать за это все, вплоть до ничтожных остатков жизни".

У Митьки появляетя более проворный, чем он соперник, Гришка. Гришка тоже производит комический в некоторои степени эффект.

" -- Вчера у Малашкиных на крыльце сидели. Я обнял ее, а она -- ничего. Минут пять так было, - рассказывает Гришка, - Потом встала. "Холодно, -- говорит, -- домой пора". Это ведь у них первая отговорка. Или ноги озябли, или спать хочется. Только и правда дрожит вся. "Посиди, -- говорю, -- я согрею".

-- Ну, а она?

-- Ничего, еще посидели.

"Врет, -- думает Митя, -- ушла, должно быть".

Затем Гришка продолжает свой рассказ, причем рассказ довольно откровенный, и за это-то откровение и получает от Митьки в лицо.

И завершается история печально: "На другой день Митя уехал в город. Перед уходом в армию ему не удалось побывать дома. С тех пор он не видел ни родного Самойлова, ни Гриши Тимкина, ни Шуры Куделиной".

Но порой профан обитает в городе и совершенно не знаком с вещами, находящимися за пределами Садового кольца, с деревенской жизнью.

- Ты знаешь, мне так было больно, как будто меня в язык ужалила пчела, - говорит такому профану писатель.

- А как она жалится? - спрашивает его собеседник.

- То есть как это "как"? Тебя что, никогда не жалила?

- Нет, а разве обязательно?

- Не обязательно, но очень уж чудно. А малину в лесу ты собирал?

- Разве малина в лесу растет? Я думал, что - садовое растение.

- Да тебе лошадь-то запрягать приходилось или нет?

- Что ты, запрягать! Я, если хочешь знать, ни на телеге, ни на розвальнях ни разу не ездил. Слышал, что бывают розвальни, а как на них себя чувствуешь, не знаю. Наверно, очень тряско?"

Такой профан может сказать про Венеру: "Какая-то голая баба, а кругом кусты". И знаток живописи наверняка ухмыльнется в ответ на это высказывание.

Кроме того, профан любит деньги, и вообще материальные ценности - из-за ограниченности своего собственного воображения. В "Камешках на ладони" Солоухин вспоминает, как в беседе с культурным и интеллигентным на вид господином упомянул, что человек обычно затрудняется назвать три желания, которые он хотел бы исполнить.

- Почему, - возражает "культурный и интеллигентный", - я точно знаю свое желание.

- Какое?

- .. денег в неограниченном количестве.

Итак, профану свойственна непомерная жадность. Другой собеседник Солоухина, говоря о своей мечте, завяляет так:

- Озеро, полное рыбы, и чтобы, кроме меня, на этом озере никого.

Третий мечтает обогатиться, ограбив других людей.

Кроме того, профан начисто лишен творческого воображения. В его мире мыслям тесно, а вещам просторно. Он не выходит за пределы нормы, не воображает себя на месте .. ну хоть президента Соединенных штатов или того же испанского короля.

Он никогда не объявит людям вслух, что он - президент Соединенных штатов. Следовательно, его вряд ли отвезут в психиатрическую больницу.

Профану, напротив, легче всего навесить на своего супротивника ярлык. В "Камешках на ладони" Солоухин пишет так: "Ученые будто бы докопались, что во всей современной человеческой деятельности участвует, занято пока 8 процентов мозга. Остальное - в потенциальном ожидании".

Солоухин приводит сравнение сознания человека со стокомнатным дворцом, в котором обжиты всего восемь комнат. Что в остальных, какие сюрпризы? - задается он вопросом. "А может быть, некоторые живут в девятой, в двенадцатой комнатах, а не в первых восьми, а мы их считаем сумасшедшими?"

Иногда профан не выдерживает напора существования или сознания, и делится своими умозаключениями с собеседником, что тоже вызывает комический эффект. В "Камешках на ладони" описан случай, когда знакомая писателя, Нинель Николаевна, работающая юристом при Организации соединенных наций, в Нью-Иорке, пошла в Москве в овощной магазин и попросила свесить ей помидоров.

Продавщица исполнила просьбу - покидала помидоры на весы - три килограмма.

"Нинель Николаевна стоит ждет, и продавщица стоит ждет.. наконец продавщица не выдержала:

- Ну чего стоишь, забирай свои помидоры!

- Но как же я их заберу? - искренне удивилась Нинель Николаевна. - Положите в пакет.

- Ты откуда приехала? Из Америки, что ли?"

В точку попала продавщица, сама того не ожидая.

У недальновидного человека есть свой кругозор, свои, так сказать, шоры, за пределами которых он мало что видит. Одного из таких людей встретил Солоухин, когда выезжал на своей машине из нового микрорайона ( случай, описанный в "Камешках на ладони" ). Писатель остановился и спросил мужчину средних лет, "работягу":

- Если я направо поверну, то куда попаду?

- Не знаю, - отвечает мужичок, чуть подумав.

- А если налево поеду, куда попаду?

- Не знаю.

Отчасти сердясь, писатель спрашивает:

- Да сам-то ты куда идешь, знаешь?

- Я? Я иду в магазин, - невозмутимо отвечает мужичок.

С таким же невозмутимым видом отвечал Некрасову мужичонок Влас: "Из лесу, вестимо".

Немало профанов среди молодежи, ограниченность которой не знает пределов, которые бы ее ограничили! Солоухин как-то опросил десять молодых людей восемнадцатилетнего возраста. Из десятерях пятеро не знали, как раньше назывался город Калинин, семеро - как назывался Горький, восемь - Киров, девять - Загорск ( ну, этого и автор этих строк не знает ), десять - Свердловск, десять - Алма-Ата, десять - Новосибирск. А один человек не знал, как раньше назывался Ленинград. Это была студентка техникума из Донецка!

Иногда невежество профана станоится очевидным, когда он говорит об иконах.

"Помню, один коллекционер продавал мне икону "Рождество" и все говорил:

- Ну что ты скупишься, здесь ведь одних лошадок шесть штук!

Если так рассуждать, то самой дорогой должна быть икона "Чудо о Флоре и Лавре", там целый табун скачет слева направо в нижней части доски".

Это невежество контрастирует с осведомленностью самого автора о ценности той или другой иконы. Впрочем, иногда сам осведомленный писатель оказывается в положении незадачливого исследователя.

Вот он желает отобрать икону у некой тети Дуни:

- Не издеваться, тетя Дуня, напротив, все на нее будут глядеть как на картину, любоваться, восхищаться будут ею. Вот, мол, какая прекрасная русская живопись.

- Я и говорю: нешто иконой любуются? На нее молятся. Огонек перед ней зажигают. Нешто она девка нагая, чтобы на нее любоваться? - резонно возражает тетя Дуня.

- Вы меня не так поняли, тетя Дуня.

- Говорю, что безтолкова, - значит, не спрашивай. Насчет иконы не переменюсь.

Комический эффект возникает и в разговоре двух профанов, один из которых как бы соглашается с невежеством другого. Так у Лескова в повести "Однодум", фрагмент которой приводит писатель в "Камешках на ладони", разговаривают городничий и протопоп:

- Каялся .. против начальства особого зла не мыслит .. а что "даров не приемлет", - то это по одной вредной фантазии.

- Все же, значит, есть в нем вредная фантазия?

- Библии начитался.

- Ишь его, дурака, угораздило!

- Да, начитался от скуки, и позабыть не может.

Комический эффект возникает благодаря наигранным репликам будущей тещи героя в повести "Мать-и-мачеха". Подобно героине Бунина, она пытается поставить свою дочь перед недвусмысленным выбором:

"-- Кого же ты любишь больше?

-- Мама, это разные вещи.

-- Нет, допустим, один из нас должен сегодня вечером погибнуть... Или нет, допустим, оба мы тонем в реке. К кому бы ты бросилась в первую очередь? У тебя в руках веревка. Одна. Дело решают секунды. Кому бы ты бросила веревку? -- Почувствовав, что напала на верную струну, Елизавета Захаровна азартно возвысила голос. -- Отвечай теперь раз в жизни по-хорошему и всерьез! Кому бы ты бросила веревку?

-- Я думаю, если бы вы оказались в одной реке, Митя спас бы тебя и... -- Но шутки явно не получилось. Атмосфера была не та, чтобы в ней могла вспыхнуть и осветить лица добрым светом немудреная шутка.

-- Мама, прости, не хотела. Я больше не буду. Мама, родненькая. Я тебя люблю. Скажи что-нибудь, не молчи. Милая, единственная!

-- Мне плохо, дочка, я не знаю... Последнее слово мое: я или он".

Пафос матери героини вместо желаемого эффекта вызывает только улыбку читателя.

Иногда в комичном положении оказывается и сам писатель, например, за границей, у дверей ночного клуба, куда героев не пускает "стеганый" парень.

- Не сунуть ли ему бумажку в руку? - предлагает писатель.

- Я предлагал. Не берет.

- Как же так? В Америке, где все покупается и все продается... Может, мало предлагали?

- Ну, не сто же долларов ему давать.

- А если ему сказать, что вот, мол, писатель.... из Москвы...

- Это у вас прошло бы в каком-нибудь областном городе, а здесь не пройдет.

Иногда комический эффект возникает благодаря творению недальновидного поэта. В "Камешках на ладони" Солоухин замечает, напр., что строчки А. Вознесенского

Посыпай купусту дустом,

Не найдешь детей в капусте, -

его так и тянет прочитать с полной рифмой:

Посыпай капусту дустом,

Не найдешь детей в капустом.

Юмор писателя иногда бывает грустным. Даже на границе с сарказмом. Так, в "Камешках на ладони" рассказано, как однажды писатель сидел в президиуме на юбилейном вечере национального поэта. Причем комичность ситуации была в том, что ораторы все время говорили на своем языке, не произнося ни слова по-русски. А продолжалось все это часа три. И вот сосед по президиуму стал шептать:

- Скучно, тяжело слушать три часа речи и ничего не понимать.

- А ты думаешь, если бы мы все понимали, нам было бы веселее? - парировал писатель.

Иногда профаны берутся обучать своих подопечных игре на народных инструментах. Причем умение играть на последних становится своеобразным ироническим критерием.

"В этой-то сельскохозяйственной школе было уже на втором году ее существования введено обучение игре на балалайке. Все основательно и по-тенишевски на широкую ногу. Обучать мальчиков игре на балалайке, а в дальнейшем руководить оркестром балалаечников (из тридцати человек) приглашен профессионал В. А. Лидин, балалайки делали в собственных мастерских, но мастер был выписан из Петербурга", - свидетельствует писатель в очерке "Продолжение времени".

Иногда профаны предлагают свой взгляд на поступки своих политических оппонентов:

"Агентурными данными установлено, что банда Соловьева и Кулакова объединились и оперируют вместе, имеют четыре пулемета, вооружены трехлинейными винтовками и большим запасом патронов. Обмундированы хорошо, - доносит один из персонажей "Соленого озера", - Со слов населения банда возит знамя: "За Веру, Царя и Отечество", называют себя отрядом имени Великого Князя Михаила Александровича. Главарь банды носит погоны полковника. Обращаются друг к другу: "Господин такой-то"".

Писаель намекает на то, что профаны существовали и раньше. Их деятельность заключалась не только в наивных оценках сил и возможностей политического противника, но и в собственных неприглядных поступках, жертвами которых становились даже их товарищи.

Так, "командир ачинского ЧОН тов. Соколов 7 января 1923 года будучи в пьяном виде во время игры в карты в деревне Копьево, выстрелами из револьвера "наган" ранил в плечо трубача вверенного ему взвода, а также и себя в средний палец на левой руке. Мне же донес, что он, Соколов, и трубач Логинов получили ранение в бою с бандой".

Иногда профан идет в профессию, связанную с людьми, и уже оттуда дает свои советы:

в рассказе "Пусть ест блины" пришедшему Ивану Сергеевичу частный доктор советует по поводу его супруги, заболевшей нервами:

-- Пусть блинов больше ест.

-- Что же в них, в блинах, -- спрашивает тот, -- целебность какая-нибудь, лекарственность?

-- Нет. Но... блинов наестся, чего же нервничать? Блинов наестся -- нервничать уж не будет.

Нередко профан - житель другого государства с ограниченным словарным запасом, нахватавшийся русских слов случайно и желающий ими щегольнуть.

В рассказе "Ступили на немецкую землю" к героям - писателям подходит" один человек, мужчина лет пятидесяти.

-- Русс, гут, зер гут. Их дейтш, немец. Одесса воевал, пук-пук, карашо, капут, русски знал -- матка, млеко, яйки, е... твою мать!

"Выпалив, как видно, весь запас русских слов, оставшихся от войны, он смотрел на нас завороженно, восторженно и готов был сделать для нас все, что мог".

Иногда профан, не знакомый с обычаями той или иной страны, попадает в комическую ситуацию.

Так, в Мюнхене немец, принимавший двух специалистов из Советского союза, простодушно предложил гостям фирмы хорошую сауну. "То ли слово "совмещенная" они пропустили мимо ушей, то ли не поняли значения этого слова, но пошли в баню с легкой душой и спокойным сердцем. Совпало так, что пока брали билеты и раздевались, баня не обнаружила перед ними своей совмещенности. Они открыли дверь и шагнули в парную...

Новичок схватил за руку своего соотечественника:

-- Коля, назад! Провокация!"

Часто профан и писатель говорят словно на разных языках. И - не понимают друг друга.

- Дедушка Феофан, а не собираетесь ли вы продавать икону, если бы, скажем, за хорошие деньги? - предлагает писатель владельцу иконы Георргия Победоносца.

- С удовольствием продал бы, деньги мне нужны. Но не могу я ей распоряжаться - обчественная. На хранении у меня состоит. Нужно спросить у обчества.

- Скажи, у кого нужно спрашивать, я спрошу.

- Не знаю, у кого теперь спрашивать. Не у кого теперь спрашивать.

- Если не у кого спрашивать, значит, решайся сам.

- Не могу. Обчественная. На хранение взял, без обчества не могу.

- Но мы же установили, что никакого "обчества" больше нет. Значит, и спрашивать не у кого. Где твое "обчество", покажи, чтобы я мог спросить.

- Не знаю, милый, не знаю. Не у кого спрашивать.

- Вот сам и решай, за деньгами я не постою.

- Не могу, милый, не моя икона. Доверена мне от обчества.

Писатель уходит от старика, рассерженный его бестолковостью, а тот стоит на пороге с бородой васнецовского кудесника.

Комический эффект возникает, если мы представим себе картину целиком: настойчиво пытающегося втолковать свое писателя - и дедушку, обладающего поистине упрямством барана.

Если профану в руки попадают билеты, - тогда он показывает чудеса предпринимательства. В рассказе "До случая" Солоухин говорит, что его почему-то не пригласили на банкет в Пскове. Он провел вечер в кинотеатре с дочерью Олей.

После завершения фильма он встретил у кинотеатра руководителей области.

-- Как? Вы не получили приглашения? Но это какое-то недоразумение. Неужели вы не могли прийти и без этой бумажки, неужели вы думаете, вас не пустили бы?

-- Ну... когда не зовут, мы не лезем.

И только потом потом выяснилось, что свинью (не сознательно) ему подложил Иван Семенович Козловский. "Ему надо было провести на банкет кого-то второстепенного из своей свиты. Он взял мое приглашение, сказав, что передаст мне, а про себя решил так (как он сам мне потом объяснил): ну, Солоухин и без билета пройдет..."

Иногда профан прорывается к власти - и командует направо и налево, добиваясь увольнений подчиненных ему лиц.

В одной из передач, в которых участвовал писатель, говорилось о переименованиях Нижнего Новгорода, Вятки, Самары, Твери, Екатеринбурга, Владикавказа, о тысячах переименованных улиц и площадей.

"И все же это было бы ничего, не назови он фамилии. Он сказал: "Известно, что в Моссовете комиссию по переименованию возглавляет товарищ П. Самое страшное для него -- названия религиозного происхождения, ну, скажем, Благовещенский переулок, или Пименовский переулок, или Воскресенский тупик. Дать бы волю товарищу П., он переименовал бы и поэтов Рождественского с Вознесенским".

Ну, а П., должно быть, слушал все это, сидя в Москве, или слушали его дети и закричали: папа, папа, про тебя говорят!

Всего было уволено с работы тогда восемь человек. Шестеро в Ленинграде и два человека в Москве, те, которые нашу передачу пустили на весь Союз.

Не знаю как других, но меня после этого восемь лет не пускали в эфир ни по телевидению, ни по радио. Одним словом -- поговорили..."

Получив доступ к власти, профан начинает окружающих его людей загонять в шаблон, дарованный свыше. Так поступает, например, милиционер, изображенный в рассказе "У чукчей".

В этом рассказе речь идет о неком Тихоне Семушкине, который двадцать лет учительствовал в очень отдаленном и глухом чукотском районе. "Он учил чукотских детей читать и писать, все чукчи его очень любили. Между тем далеко в стране происходили разные события, менялась обстановка и атмосфера. И вот наконец до становища, где обитал Семушкин, добрался представитель власти, а именно милиционер. Он начал с пристрастием расспрашивать Тихона Захаровича, чем он тут занимается.

-- А какую политработу вы проводите с местным населением? -- спрашивал милиционер.

-- Я учу их грамоте, а с пожилыми чукчами беседуем об их охоте, о жизни,

-- Так вы, значит, не проводите никакой политработы. Вас надо снять и уволить.

-- Увольняйте. Будете учителем вместо меня.

-- Нет. Мы начнем исправлять ваши ошибки. Сегодня вечером надо собрать всех чукчей. Я им прочитаю лекцию о международном положении, о правом и левом уклоне, а вы, товарищ Семушкин, споете им "Интернационал".

-- Не буду я петь, -- запротестовал Семушкин, -- у меня и слуха нет.

-- Как? Вы отказываетесь петь "Интернационал"? Так и запишем".

Неудивительно, что профаны удивляют не только своими речами, но и поведением.

Однажды дама, курирующая Московскую писательскую организацию, неожиданно схватила Солоухина за палец. Значит, она слышала уже о перстне, дошло и до нее, и знала, за какой палец хватать.

-- Что это у вас? Никак, Николашка.

-- Во-первых, Николай Александрович, -- ответил Солоухин.

А. вспыхнула, покраснела.

-- И почему вы его носите?

"Ну... Объяснить все было бы невозможно, тем более пока меня держат за палец"

-- Да так, каприз любимой женщины, - брякнул Солоухин.

О перстне, который носил Солоухин, один пожилой поэт даже написал стихотворение, которое приводим здесь фрагментарно, как говорится:

Это, верьте не верьте,

но факт -- не придумать такого:

на пальце не с камешком перстень --

с лицом Николая Второго,

Хочу у него спросить

всерьез (не точить лясы):

неужто душою вы в той Руси,

где царь и охотнорядцы?

Только Россия -- не стрижка под скобку.

Ее без кондовых слов

любили Лазо, Маяковский.

Калинин, Дзержинский, Свердлов.

Это стихотворение не может не вызвать улыбку. "Ах, Степа, Степа! Прожил ты на свете больше семидесяти лет, но так ничего и не понял", - говорит Солоухин автору этого стихотворения.

С одной стороны, поведение профана может вызвать улыбку, а с другой - и безпокойство за его судьбу. Как он будет жить с его маленьким мировоззрением, со своим узким, зашоренным взглядом на мир? Вот к Солоухину приходит инженер Николай Иваныч и, обуреваемый манией величия, заявляет, что в него .. вселилась - не больше и не меньше - душа Карла Маркса.

- В меня вселилась душа Карла Маркса, - заявляет профан, - Евтушенко -- Фридрих Энгельс. Кстати сказать, я должен ему немедленно это сообщить. Прямо от вас я пойду к Евтушенко. Я ведь кроме того, что Карл Маркс, -- курьер всевышнего.

Тут же Солоухин узнает, что он ... Ленин, так как родился в 1924 году.

- В ближайшее время вас могут уничтожить, убить. Я хочу предупредить вас об этом, - продолжает "курьер всевышнего", -- Какой номер вашей машины?

-- 47-22.

-- Ну-ка сложите две левые цифры и две правые, сколько получится?

-- Слева -- 11, а справа -- 4.

-- Это случайно? Да? Слева больше, это случайно?

По ночам "курьер" спит на площадке перед ндверью. Иногда вскакивает и мчится к Евтушенко, тоже предупреждать его о грозящей опасности.

"Иногда можно было наблюдать идиллическую картину, - пишет Солоухин, - моя теща шлепает из магазина, а рядом Николай Иванович тащит авоськи с молоком и другими продуктами. Причем они мирно беседуют. Хорошо, думал я, пока что у него идея охранять меня. А если всевышний пошлет его, чтобы меня ликвидировать? Иногда Николай Иванович исчезал на несколько недель или даже месяцев (должно быть, его клали в больницу), а потом появлялся снова".

"Мы заметили, что, когда Николай Иванович видел меня перед собой, он особенно возбуждался, начинал тараторить, его била дрожь, а когда меня не было -- успокаивался"

Последняя весть от него была такая. Солоухину позвонила незнакомая женщина.

-- Я шла мимо больницы и на тротуаре подобрала записку. Видимо, ее бросили из окна. Там ваше имя-отчество и телефон. Там у вас находится брат, как написано в записке. Он предупреждает, что вам грозит опасность, чтобы вы были осторожны. Я сочла своим долгом...

-- А мимо какой больницы вы шли?

"Женщина долго молчала, видимо что-то соображая.

-- Мимо сумасшедшего дома. Извините меня, я как-то сразу не сообразила...

Больше мы о Николае Ивановиче не слышали".

Иногда даже человек, находящийся в изрядном подпитии, может выдать на гора какой-нибудь звучный афоризм: Так, в рассказе "Олепинские пруды" "вдруг вскочил Александр Иванович, который, когда выпьет, делается очень чувствительным.

-- Мужики, мужики, о чем вы говорите, опомнитесь! Горох, пруды, караси... Разве об этом надо сейчас говорить... Вьетнам гибнет!

На этих словах Александр Иванович вдруг ударил себя в грудь кулаком".

Картина, если ее представить, получается довольно комичная.

Иногда сверкает тот или иной алмаз и в речи персонажа:

"Это я теперь отстрял, - признается некий Семен в рассказе "Счастливый колос", - А то я и селькором был, избачом тоже, пьесы разыгрывали, стенгазету выпускали. Лектор из района приедет -- прямо ко мне. Введите, говорит, в курс обстановки".

Иногда любопытен, интересен, юмористически окрашен сам по себе портрет человека - как биографический, внешний, так и речевой. В "Камешках на ладони", например, есть колоритный председатель колхоза, обитающий в Бурятии, на берегу Байкала. Подвыпив и захмелев, он восклицает время от времени: "Главное для меня - это погрузочно-разгрузочные работы!"

В финале рассказа "Серафима" появляется комический майор. Он пытается открыть глаза герою на моральный облик Серафимы.

Но сами его фразы, их строение, лексика выдают в нем враля.

Комический эффект возникает и благодаря преувеличению. В одном фрагменте "Камешек на ладони" приятель Солоухина Вадим Сикорский, у которого в квартире жила зеленая обезьяна, дает такой совет, явно сгущая краски:

- Это каприз моей жены, ей подарили. Хочешь, дам совет? Держи свору собак, двадцать кошек, играй в азартные игры, пьянствуй, кури гашиш, разводись, бей посуду, дерись с женой, делай что хочешь, но только не заводи обезьяну.

Здесь имеет место явное преувеличение. Драться с женой, конечно, не следует.

Иногда улыбка появляется от неожиданности - имя неизвестного поэта называется там, где его меньше всего можно было бы ожидать.

-- А стихи вы читаете, любите? - спрашивает Солоухин у своей спутницы, когда идет с ней от автобусной станции.

-- Очень.

-- Ну кого, например?

-- Сергея Поликарпова.

"Я рассмеялся. Кого бы тут можно было услышать? Есенина, Блока, Маяковского. Ну, дежурного Евтушенку, ну, Цветаеву, что ли, по женской линии. На же вот тебе -- Сергей Поликарпов! Не икнулось ли ему сейчас в бильярдной Центрального Дома литераторов?"

Чувство юмора свойственно ( другого слова и не подберешь! ) и автору - Владимиру Солоухину.

В одном из своих рассказов он вспоминает, как в Доме творчества в Ялте в вестибюле играли в шахматы Зорин и Поженян. "Тут же сидел и я. Вдруг вваливается в вестибюль пьяный-препьяный Аксенов. Посидел, развалившись в кресле, и громко спрашивает:

-- Вот скажи, Солоухин почему все евреи хорошо играют в шахматы?

Я не нашелся тогда что сказать на этот явно провокационный и наглый выпад, а нашелся, когда все разошлись и сам я тоже пошел спать.

-- Ну почему же все? Садись, я тебя сейчас разделаю под орех.

И риска не было никакого. Уж с пьяненьким Аксеновым я бы, наверное, управился. Да он и не сел бы со мной играть".

Здесь писатель предлагает нам тонкий иронический намек на то, что сам Аксенов принадлежит к упомянутой национальности.

Писатель обладает даром видеть смешную сторону даже в самых серьезных делах.

Вот Феликс Феодосьевич Кузнецов, тогда председатель Московской писательской организации (на банкете вчера он сидел от меня по правую руку), открывая траурный митинг - погиб Володя Чивилихин, - громко, четко, делая характерные для него, выразительные, весомые остановки между словами, говорит на весь ЦДЛ:

-- Сегодня... мы... провожаем в последний путь... замечательного... русского... писателя... Владимира... Алексеевича... Солоухина...

"Совпадение ли имени-отчества потянуло за собой фамилию, вчерашний ли банкет сидел еще гвоздем в голове, но чудовищная оговорка была произнесена. Ко мне стали подходить со словами сочувствия и утешения. Мол, не обращай внимания... сто лет проживешь и т. д... А меня, по правде сказать, это развеселило".

Затем отвезли Володю на Кунцевское кладбище, возвратились в тот же Дубовый зал на поминки. "Поминки, "а ля фуршет", вел Егор Исаев. Народу было не меньше, чем на вчерашнем банкете.. трапеза затянулась до позднего вечера. Закрывая мероприятие, держа рюмку в руке, Егор Исаев произнес:

-- Итак, выпьем по последней чарке за упокой души замечательного русского писателя Владимира Алексеевича... Солоухина..."

Вспоминает А. Кузнецов: " .. однажды Солоухин уезжал в командировку, а я спросил у него:

- Едешь собирать материал?

А он ответил:

- Материал собирает прокурор. Я еду жить".

Отметим находчивость русского писателя, ответившего своему другу так, что он запомнил ответ на десятилетия.

А. Кузнецов приводит и такой случай. В Париже Солоухин накупил много белоэмигрантских книг. Деникина, Краснова, Ильина, Булгакова, Бердяева... "В то время ни одну из подобных книг нельзя было провезти в Союз, навсегда сделался бы невыездным. А он набил ими два ящика и отправил багажом. Через некоторое время его вызывают к начальнику московской таможни. Сидит с ним и товарищ из КГБ.

- Эти книги нельзя провозить, - говорит начальник. - Неужели вы этого не знаете?

- Я писатель, - отвечает Солоухин. - Как же я могу писать об этих людях, не читая их?

Они были так поражены, что отдали ему оба ящика".

Верно, поражены были чиновники неожиданностью ответа. Не принято было читать работы политических оппонентов в советское время советским писателям.

Еще один случай, который стал основой для распространенного впоследствии анекдота.

- Возвращаюсь на своем "козле", - рассказывал Солоухин, смеясь, - в час ночи, в легком подпитии. Раз! Задел слегка крылом машины тумбу. А тут милиционер. "Документы! - потом: - Выйти из машины!" Вылез, он изучает мои документы. "Писатель, что ли?" -"Да. Поэт и прозаик". - "Про каких еще "заек"?"

Любопытно, что эта история имела продолжение. Писатель оказался в отделении милиции, задержавший его милиционер пошел искать лейтенанта. Сам Солоухин в это время немного посидел, подождал, затем "взял документы, ключи, вышел, сел в машину и уехал".

На следующее утро ему позвонили: "Вы были пьяны, задержаны и сбежали из отделения".

Писатель наделен даром видеть и подмечать смешные моменты в обыденности. Юмористические фрагменты в его произведениях позволяют достичь эффекта приближения к читателю.

О современности

Как известно, время - субстанция подвижная. О беге времени Солоухин сказал в стихотворении "Песочные часы":

Жизнь течет. То лег, а то проснулся.

Пишешь. Любишь. Голоден и сыт.

Чуть забылся, только отвернулся --

Года нет!

Работают часы.

Здесь он продолжает тему, заявленную, кажется, еще Анной Ахматовой в строках:

Но как спастись от ужаса, который

был бегом времени когда-то наречен?

С сожалением Солоухин замечает, что предельно рационализированный современный мир подавляет личность человека, сводя на нет все свои достижения, не дает человеку возможности остаться наедине с самим собой, употребить досуг для развития своих духовных способностей. "В интервью В.А.Солоухина, данного им критику А.Георгиевскому и опубликованному только в 2004 году в "Литературной газете", писатель выделяет две стороны прогресса: техническую и непосредственно относящуюся к человеку. Сам писатель отдает предпочтение второй стороне. "Только тот прогресс истинный, - отвечает В.А.Солоухин на вопрос о нравственно-философской основе прогресса, - что лежит в сфере нравственности, в сфере духовности человека" ( Е. Федосова, 64 ).

Следовательно, прогресс, который уводит человека от его родины, от его дома, нельзя назвать человечным.

Однако Солоухин сегодня не моден, научное сообщество, литературоведы относятся к нему с некоторой опаской. Ибо Солоухин смело писал о Ленине, о русском народе, о большевиках. И даже о евреях.

Не думал, видимо, писатель, что будет приветствоваться время ниспровержения вечных ценностей, десакрализации значимого .. торжества маргиналов. Безчувствия к слову и презрения к человеку.

Время, когда для многих место русской культуры (русская культура для Солоухина первостепенна, именно ее наследие помогает писателю выбрать между истинным и ложным, между правдивым и неверным ) занимает контркультура.. Такие люди считают себя свободными, но это - обман. На самом деле ими управляют, и управляют легко.

Потому что рабами - рабами своих пороков, своих привычек, известных власть предержащим, - управлять несложно. Они не совершат гениального открытия, важного изобретения, того, что перевернет жизнь человека .. Никакой опасности нынешнему устройству страны от них не исходит.

Легко управлять тем, кто обманут. Тем, кто потерял представление о действительности. Тем, кто витает в облаках и питает себя грезами.

Итак, постепенно место традиционной русской культуры занимает сальная контркультура. Вместо традиционных для России ценностей предлагается поклонение "золотому тельцу". Обладание какой-либо суммой ассигнаций становится критерием.

О такой атмосфере как нельзя более точно сказал Набоков в стихотворении "Ульдаборг" -

смех и музыка изгнаны, страшен

Ульдаборг, этот город немой.

На смену коммунистической идеологии пришло повсеместное отсутствие идеологии, а то и просто "идеология" денег, наживы.

Что сказал бы Солоухин, увидев "реалии" сегодняшнего дня? Или даже вот как - что сказал бы русский патриот Солоухин, увидев нынешнее идолопоклонство перед западом? Услышав, как поругаются самые основы русской жизни? Что написал бы об отчаянном грохоте и скрежете, который нынче доносится изо всех щелей? Об их стуке, прыжках? Остается только догадываться!

И что сказали бы о Солоухине нынешние осоловелые представители нового поколения, озабоченные, главным образом, тем, как бы им "уколоться и забыться" ( так пел Высоцкий в песне о Канатчиковой даче )?

Впрочем. нам известно, что говорил Солоухин в "Последней ступени" хотя бы о выборах президента..

"Многие из них выбираются на короткий срок. Это само по себе уже плохо. Американские президенты, например, выбираются на четыре года. Дело не только в том, что президент успевает сделать мало за этот срок. Даже один человек часто планирует свою жизнь больше чем на четыре года вперед. А ведь жизнь страны это не жизнь человека. В ней происходят более постепенные, более длительные процессы. Как же президент будет планировать долговременную политику, если его преемник через четыре года может повернуть всю политику в другую сторону? Страна невольно начинает жить сегодняшним днем. Будущего преемника, то есть своего соперника на будущих выборах, президент невольно, как бы он ни был патриотичен, воспринимает вот именно как соперника, а проще говоря, как противника, который стремится его, сегодняшнего президента, победить и уволить, отстранить, лишить президентской власти. Невольно по отношению к будущему президенту у нынешнего президента рождаются и воспитываются в груди недобрые чувства. Не то чтобы ненависть и вражда, но все же при решении очень трудной государственной задачи с возможными неприятными последствиями через много лет, может ведь у существующего президента мелькнуть мыслишка: "А это достанется уже моему преемнику, пусть он и расхлебывает. Ему так хочется на мое место, вот пусть ему и достанется". Надо сказать, что большинство из государственных каш, завариваемых сегодня, неизбежно будут расхлебываться потом, через много лет. Второй оттенок главнее этого. Одно дело деревенская сходка, на которой выбирают старосту. В деревне сорок домов, сорок мужиков. Все они известны в подробности по характеру, по достатку, по способности быть старостой в деревне. Другое дело - население страны в десятки миллионов человек, а то и в сотни. Где гарантия, что будет выбран самый достойный? А не тот, у кого больше денег на избирательную кампанию? Возникают вдруг, как бы сотворившись из воздуха, два-три кандидата, портреты их начинают печататься в газетах, к их именам начинают привыкать. А откуда они взялись? Населению кажется, что это оно выбирает президента, но всякие выборы невидимо управляемы. Даже и на деревенской сходке можно подговорить, а то и подпоить пять-шесть мужиков погорластее, чтобы они создали так называемое "общественное мнение". В современном государстве выбирает президента фактически тот, у кого в руках средства массовой информации: газеты, телевидение, радио, реклама всех видов. Вот и готов будущий президент. Значит, президент фактически является не выбранным лицом от всего населения, а ставленником определенной группы людей, контролирующей средства массовой информации".

Как это нам знакомо! И такое явление как манипуляция общественным мнением, и манипуляция мнением отдельного избирателя, сознание которого буквально насилуется накануне очередных "демократических" выборов.

И как знаком нам принцип "разделяй и властвуй". Для того, чтобы властвовать, нужно разделить народ, на отдельных представителей, на отдельных индивидуумов. Для этого и организовывались тюрьмы и концентрационнные лагеря.

"Но сколько людей может в себе сконцентрировать лагерь? Всего лишь несколько тысяч. Как же быть? Значит, надо эту часть населения, подлежащую концентрации, в лагере не держать, надо ее через него ПРОПУСКАТЬ. В этом и заключается идея концентрационных лагерей. Людей везут и везут. В лагере они исчезают и исчезают. Вот что такое концентрация".

Что сказал бы Солоухин, оказавшись посреди современной страны? Посреди современного города? Увидев, как опустошены - духовно, нравственно - люди? Как равнодушны они к своим согражданам? Как поклоняются они "золотому тельцу" - за неимением других ценностей?

Что сказал бы, увидев произведения современных популярных авторов, не гнушающихся изображениями расхожих страстей? Остается только догадываться.

Остается только догадываться, что сказал бы Солоухин, услышав нынешний стук барабанов, дикую музыку в российских городах и весях. Все это перемежается прыжками младенцев и лиц, близких к ним по уровню развития. Каким способом заговорить их, чтобы они не нарушали более закон, остается и по сей день загадкой.

Заметим при этом, что строки Солоухина

У памяти моей свои законы,

Я рвусь вперед, стремителен маршрут,

Ее обозы сзади многотонны..

0x01 graphic

напоминают известнейшие строки современного поэта:

Но у зверя - свои законы,

ведь законы он пишет теперь..

Скачет, прыгает, скочет он словно

Это радостный некий зверь..

А как пронзительно кричат современные студенты, особенно если находятся в библиотеке..

Доколе? Разве могут эти существа ( и опять язык не поворачивается сказать - люди ) защитить родную культуру? Полноте, как сказали бы в девятнадцатом веке, они ведь о ней давно забыли. Зато они громки, оглашают своим звучным голосом большие пространства.

Писатель говорит о своем страдании в "Камешках на ладони":

- Душа болит, Леонид Максимович, а больше пока ничего. Душа болит.

А ведь у современных поэтов душа не болит. Ибо не одобрено свыше!

Не зря вспоминается следующее стихотворение:

"Демократические" годы!

В бездумье впавшие народы...

Пришло время, когда разум человеческий затмевает мелькание денежных купюр..

На первыи план выступает поклонение "золотому тельцу". Те, кто хорошо ему поклоняется, востребованы обществом. Важно и гордо они изрекают свои предположения..

Как замечает В. Бондаренко, даже государственный канал РТР, содержащийся на народные, русские деньги,-- ни слова не сказал о юбилее Владимира Солоухина! "Это ведь не Окуджава, не Василь Быков с его проклятиями всем москалям, не Борис Васильев, призывающий к расстрелу патриотов... Их юбилеи -- громки и навязчивы. Солоухинская дата -- окружена молчанием. Забыт талантливейший, прекрасный русский писатель, известный всему народу. И все "демократические" газеты, журналы, телепрограммы этого "не замечают". Разве что какая-нибудь литкозявка вроде Дмитрия Быкова опять может сказать: а кому, мол, этот Солоухин нужен?"

Действительно, кому нужен хороший русский писатель в современной России? вопрос это скорее риторический.

Все в мире они мерят нехитрым способом - длинным рублем.

Обладание денежными купюрами оправдывает для многих предательство. Заменяет моральные устои. На изгаженном, вытоптанном месте не вырастет гражданского мужества.. Или, как сказал еще один современный поэт -

Отчего так в с и б и р и подонки не спят?

Отчего, сквернословные, все понимают?

Вдоль дорог, прислонившись до ветру, стоят ...

экскременты печально кидают.

Я пойду по дороге - и даже не рад.

Может, это лишь все, что я в жизни узнаю?

Отчего так по ветру ошметки летят?

Лишь к у п ю р ы они не бросают.

Над трудом русского писателя здесь чаще всего смеются. Или встречают его снисходительной ухмылкой. Или просто не замечают. Зачем? Ведь эти существа ( язык не поворачивается сказать - "люди" ) сами, как они думают, уж чем-чем, а словом владеют виртуозно. Вернее, не словом, разумеется, а словцом...

Как это все напоминает картину, описанную в "Последней ступени" Солоухина, где он говорит о трех ребятах из села, осквернивших храм -

"-- Значит, они стали осматривать и оценивать?

-- Что ты! Ну, правда, две ризы содрали с икон, скомкали их в мешок, значит, серебро, это уж точно.

-- А иконы?

-- Иконы тут же и бросили на пол. Одна сразу же и раскололась.

-- А потом?

-- Потом представление началось. Нарядились они в поповские ризы, начали было петь, но слов никаких не знают. Начали матерно орать. А Юрке велели все вокруг перекрошить, чтобы ничем нельзя было пользоваться. Юрка побежал и принес кол. Этим колом он стал налево и направо крушить: подсвечники, паникадило, купель, Христа распятого, иконы, которые за стеклами, -- он по стеклам. Звон, треск пошел.

-- А они в ризах?

-- Потом-то они их сняли. Юрка эти ризы рвал. Ногой наступит, а руками дерет. Долго они там пропутались. А я как потихоньку вошел, так и вышел. Мало ли, думаю... Лучше с ними не связываться.

Так скажите же мне, друзья, в чем тут дело? Приехали не татары, не евреи, а р у с с к и е из отдела культуры. Взяли с собой русского парня Юрку Патрикеева, и не в конце двадцатых -- в начале тридцатых, а в шестьдесят первом году. Можно бы уж и опомниться к этому времени. И вот то самое место, где перевенчались все их прадеды, деды, отцы и матери, где отпевали всех их отцов и матерей, где сами они были крещены, это самое место вызывает у них наибольшую ярость. Ладно бы просто закрыть, вывезти имущество, так нет -- осквернить, наплевать в самую душу".

Вот и выходит, что русские, предавшие веру своих отцов, - куда страшнее тех же самых евреев. О них пишет Солоухин в "Последней ступени" так: " .. что для них осталось святого? Что для них насилие над чужой женщиной? Или вообще над другим человеком? Жечь, убивать, мучить, предавать, доносить -- все пожалуйста! А уж глумиться на словах - про это и говорить нечего".

Обладание той или иной суммой ассигнаций определяет статус человека в современном обществе. При этом его моральные и нравственные характеристики отходят на второй план.

"Если ты такой умный, то почему такой бедный?" - ехидно спрашивают поклоняющиеся земному богатству. Как будто успешность жизни определяется наличием у того или иного человека золотых монет ..

Однако и сегодня есть люди, хранящие и иконы, и веру. О них говорил Солоухин в очерке "Черные доски". "Начиная от старух родного села, держащих в красном углу иконы, старухи Анны Дмитриевны, молящейся у иконы Бориса и Глеба о спасении души своего внука, утонувшего "по пьяне", до монахини Евлампии, которой "Бог поручил" хранить иконы, и она "теплит негасимые лампадки" и молится перед ними в одной из подвальных келий закрытого Волосовского монастыря [Там же, c. 201], или тети Дуни, ни за что не желающей "перемениться" и отдать икону, тем самым уподобившись Иуде [Там же, c. 248]. Одна из таких старух "из дома Захаровых", в котором когда-то хранился древний образ "Воскресения", сказала ключевую фразу об иконе: "Икона дошла из света веков, а теперь... ее поглотила тьма неизвестности... она свет, она огонечек, и тянет вас на этот ее огонечек" ( Л. Дорофеева, 84 ).

О современности девяностых Солоухин говорил так: "В таком случае легионы "темных" там, в параллельном мире, беспрерывно и бурно пополняются. Мало кто сейчас выбирает добро и свет". Эти слова писателя, как говорится, не потеряли актуальности и сейчас.

Что сказал бы Солоухин, услышав - не, не увидев, только услышав - ярые прыжки, гогот, ругань, доносящиеся до гражданина России сегодня?

Смог бы творить и жить в этаких условиях? Вопрос скорее риторический. На фоне современности даже жестокие приказы красных командиров выглядят блекло и невыразительно.

"Боже мой! В руках каких властей, каких людей оказался наш народ! Полуграмотные невежды вершили дела, арестовывали, казнили, творили насилия, отбирали хлеб и скот, сгоняли людей с обжитых мест, морили голодом, хватали заложниками, бесчинствовали, осуществляли диктатуру... Кого? Чью? По чьему приказанию?" - восклицал писатель в книге "Соленое озеро". Что-то бы он сказал сейчас?

Что сказал бы Солоухин, узнав, что современные литературоведы отвернулись от писателя, и принялись исследовать произведения сорокиных и нелепиных - как более близких им по духу авторов?

Что сказал бы Солоухин о современной науке, о ее "достижениях"? Ведь наука - торжество стерильного человеческого разума, если воспользоваться выражением писателя. Всем этот разум хорош, есть только один у него недостаток - зачастую он безплоден. Впрочем, ненадежность самого этого понятия он почувствовал еще в восьмидесятых годах. В одном из своих рассказов он приводит весьма грустную историю одного дяди, который довольствовался заседаниями коллегии министерства, курированием специального журнала, оппонированием на защитах докторских диссертаций.

Как раз на защите с Сергеем Андреевичем ( так звали дядю ) и случился удар. "Раньше сказали бы -- удар, а теперь и школьник знает, что называется это инсультом и причин только две: либо лопнул сосудик головного мозга, либо тромб закупорил сосудик и тем самым участок мозга отключил. Если говорить точнее, то инсульт произошел не на самой защите диссертации, а позже, во время банкета. Бывает такой момент, когда и выпили уже, и поели, и произнесли все речи, и встают из-за стола, чтобы покурить, размяться, передохнуть. Сергей Андреевич тоже встал вместе со всеми, и тут ударила снизу в мозг темная волна и покачнулся под ногами и поплыл синтетический, похожий на зеленый лужок, ковер. Сергею Андреевичу казалось, что вот приляжет сейчас на этот зеленый фальсифицированный лужок, и ему будет хорошо тут лежать, на самом же деле все увидели, что уважаемый их коллега упал плашмя".

Как видим, и раньше научным ребятам было не сладко!

Что сказал бы Солоухин о времени всеобщего ниспровержения моральных и даже нравственных ценностей? Времени, когда над русским человеком не просто измывались, а еще плевали в лицо и пинали? Времени, когда на смену цельной, настоящей русской культуре пришла клиповая псевдокультура запада?

Понял бы Солоухин современное состояние общества, с его пафосом разрушения, уничижения человека?

Пренебрежение к слову соединяется с поклонением всему западному, иноязычному, и его обожествлением. А ведь презрение к слову - это и есть, в некоторой степени, презрение к Богу.

Предается забвению причастность понятию "русский", память о национальных культурных ценностях: "Ты можешь быть инженером, партийным работником, химиком, комбайнером... но если ты русский человек, ты должен знать, что такое Пушкин, что такое "Слово о полку Игореве", что такое Достоевский, что такое поле Куликово, Покрова на Нерли, Третьяковская галерея, рублевская "Троица", Владимирская Божья Матерь"

Теперь редко встречается даже тип дяди Никиты, описанный в "Черных досках" -- простого русского мужика, доброго, но потерявший свое лицо (встречаем его в состоянии "после запоя"), "из категории безразличных к вере, церкви, иконе, но способных к духовному и нравственному преображению (все же из разрушенной церкви, алтарной ее части, взял икону домой, она тогда "пооглядистей была", и хранил)" ( Л. Дорофеева, 85 ).

Что бы сказал Солоухин о современной жадности до ассигнаций, соединенной с тупой и безсмысленной жестокостью по отношению к живому существу? Об обожествлении денег и презрении к человеку как таковому?

Вместо проникновенной веры у многих появляются золотые и серебряные идолы, которые они обожествляют. Добавьте к этому картину слепого преклонения перед любой властью..

В эпоху советской власти религиозный нигилизм не приветствовался, зато потом он расцвел пышным цветом, соединившись с неприязненным отношением к языку и стране как таковой. Приметой времени становится маргинализация мышления, культурный нигилизм, презрительное отношение к истории собственной страны и ее вековым ценностям.

Что им ярко выраженная религиозная направленность древнерусской живописи, многофункциональная сфера иконописи, интерес иконописца и художника к внутреннему миру человека, специфически национальные черты живописи, реализм изображаемого!

Что им стремление человека к "духовному обогащению внутреннего мира путем приобщения его к произведениям русской и мировой культуры"?

Об интересах и нравах этих, с позволения сказать, граждан, сказано еще в моих рассказах "Вне игры" и "Чужая страна".

Современная душевная пустота заполняется "реальностью" вымысла, не имеющего ничего общего к действительности. С высоты своего небольшого опыта люди оценивают и литературное произведение.

У таких людей совершенно не развито чувство красоты. Они не могут оценить красоту, данную Создателем, не видят красоту в природе.

В цикле "Ненаписанные рассказы" Владимира Солоухина есть рассказ "Черное платье", где он описывает свою первую встречу с Зоей Богомоловой в Москве. "Впервые я увидел ее в Колонном зале на первом учредительном съезде Союза писателей .. Как войдешь, посмотришь, так и охватишь взглядом весь зал, причем не с затылков, как было бы, если бы вошел в задние двери, но так, что видишь и лица. И вот - в середине зала, на писательском съезде (!) сидит красавица. Черное платье, белое, как мрамор, лицо, на голове венец из темных волос. Настоящие красавицы встречаются редко. У Чехова даже есть рассказ "Красавицы". За всю жизнь он видел двух или трех. Впрочем, на расстоянии (а зал всё же не маленький), вероятно, и нельзя было разглядеть черт лица, но было очевидно, что в центре зала сидит женщина -- из ряда вон. Было такое впечатление, что там -- источник света или вообще какой-то излучающей энергии...".

Писатель рисует строгий и одухотворенный образ своей героини Полины Сергеевны -- так зовут в рассказе Зою Алексеевну. Рассказ "Черное платье" - рассказ о красоте.

Красоте внеположена .. пустота, отсутствие вкуса, духовных и нравственных ориентиров, приводящее к некой удаленности от самой жизни. К схематичному, таблоидному ее восприятию.

Что сказал бы Солоухин о теперешнем времени? Как воспринял бы то, что искажены представления о чести и достоинстве? Как воспринял бы то, что нравы и понятия "нижнего мира" стали общественно приемлемыми?

Как вы там живете? Как вам не лихо? - спросил бы Солоухин - Каждый день вы глядите на ужасную грязь, на безпорядок. "Мимо едешь -- тоска берет, а вы каждый день".

Еще одна примета современности - ниспровержение личности как таковой. "Человеком массы" легко управлять, он "востребован", личность же - напротив.

Или такая примета как двойные стандарты. Для бездарности в современном обществе, особенно если она наделена ассигнациями, открыты все двери. Талантливый же человек, не обремененный лишними купюрами, воспринимается с подозрением.

Для современного общества характерен и кризис концептуальности. Многие современники чувствуют, что на место пусть плохонькой, но идеологии пришла .. некая пустота.

Вспомним слова патриарха Московского и всея Руси Алексия II в послании от 2 декабря 1993 года. Главную задачу Русской православной церкви патриарх видел в духовном единении россиян: "Сегодня нам надобно осознать нашу величайшую нужду в нравственной основе экономики, политики, культуры, - словом, всей жизни народной. Я верю, что Русская православная церковь, как никто другой, поможет россиянам воскресить в себе нравственные чувства и преобразить жизнь нашей родины в духе мира, согласия, правды и любви"

А вот как пишет современный поэт о поселенных в городе:

Впотьмах соседи наши безнадежно жили,

Свое лишь ублажая естество,

Что так безхитростно, в помине

Не будет их имен, и зло,

Что так охотно и легко творили

Они то врозь, то вместе, пропадет

Под первыми лучами, просто сгинет,

Оставив талый след в земле, вот-вот.

Трезвый исследователь, прочитав эти строки, непременно сделает вывод: спустя десятилетия горожане не только не улучшились, но больше итого - только усугубили свое положение.

"Насколько изменились они внутренне?" - спрашивал своего собеседника, как известно, персонаж романа "Мастер и Маргарита".

Итак, моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону. Оказывается, можно предавать - и все же жить. Можно пропить деньги больного товарища. Можно быть трусом.. блатные "слова" - отрава, яд, влезающий в душу человека, и именно с овладения блатным диалектом начиналось сближение с блатным "миром". Интеллигент превращался в труса, собственный мозг подсказывал ему оправдание всех своих поступков.

Итак, ублажение собственного естества, вынесенное на первый план. Показной интерес, а внутри - полное равнодушие к другому человеку. Презрение к его жизни, к его образу мыслей. Усмешка, хохот, бурное изъявление собственных чувств и невнимание к чувствам другого.

Как живут эти существа, как существует их обезбоженное сознание? Поистине это великая загадка. Презрение к слову соединяется в них с надругательством над словом, -

свои малый опыт они излагают гордо.. имея общение друг с другом, они глухи к чувствам людей. Придуманные людьми наказания их больше не страшат. К созиданию они не способны, но способны лишь разрушать .. К Православию они также относятся с презрением, считая его недостойным своего обезбоженного сознания.

Также забыли они и о действительности, и живут в придуманном мире купленной "реальности". Понять их невозможно постольку, поскольку они утратили уже человеческое подобие, и уподобили себя .. зверю.

Кто такой Солоухин? - спросим мы их. Но вразумительного ответа не услышим. Разве что разразятся они привычными для них шумными проклятиями.

Что им плач по поруганной Вере, по многовековому укладу жизни, по России - забытой, но еще не до конца погибшей?

Скажут ли им что-нибудь строки Солоухина -

Озноб, стихи, редакции, поэты,

Троллейбусы, афиши, вечера,

Гомер, Шекспир, симфонии, балеты,

Безплоднейшие споры до утра.

Видели ли они в своей жизни хотя бы одну редакцию, слышали хотя бы одну симфонию, не говоря уже о балете? Не говоря уже о том, что о труде - не писательском даже - о самом простом труде на земле, труде человека - они имеют самое смутное представление.

Однако они имеют весьма отчетливое представление об одном отдельно взятом предмете - о деньгах. К этим относительно ценным бумажкам они испытывают подлинный пиетет, и приходят почти в религиозный экстаз, когда видят их.

Отчего так по ветру ошметки летят?

Лишь купюры они не бросают, -

сказал о них современный поэт. Удивительно смотреть, как загораются их глаза при виде денежных ассигнаций. У таких существ отсутствует восприятие действительности, вместо этого у них "чувство реальности".

Что им писатель, который радел за народ и землю, на которой он живет, у которого каждая строчка говорит о заботе, тревоге и любви ее автора к отчей земле?

Что им русский народ с его историей и православными традициями, с его светлыми идеалами добра и справедливости? Что им зов любви, призыв к единению, напоминание о Христовых заповедях ..

Для писателя важно и жизненно необходимо, "чтобы народ понимал свою историческую преемственность в потоке чередующихся времен. Из чувства этого и вызревает главный гормон общественного бытия, вера в свое национальное безсмертие". Так писал Л. Леонов ( не путать с Лешей Леоновым ).

О существах, которых с натяжкой можно назвать людьми, поэт сказал так:

И оскорбив своею бранью лютою,

В довольстве и тепле он все же радостен..

.. устали, милые, за день

от дел своих, проклятий шумных ..

Или вот такое стихотворение современного поэта:

Как они мечутся, как они скочут,

как они странно и громко честят..

Богобоязненность им заменил мощный прыжок, скрежет железа и еще не приведи Бог какие проявления..

Для таких существ то, что находится выше их быта - не существует ( об этом говорил и Набоков в романе "Приглашение на казнь" ). Они потеряли уже всякое представление об осторожности ( помните, как Солоухин говорил: "Осторожнее с русским языком!" ).

Какие чувства можно испытывать к этим разрушителям России, которые сами не ведают, что творят? И даже не задумываются на миг о своих поступках и их последствиях? Вопрос, приобретший в наше время характер риторического.

И еще: существует ли для них хоть что-нибудь святое? Что-то, что осталось бы непоруганным? Ручаться за это нельзя. О таких существах писал еще Иван Бунин:

Они глумятся над тобою,

Они, о Родина, корят

Тебя твоею простотою,

Убогим видом черных хат...

Национальное самосознание есть ли у этих существ? Думается, что нет. Что противопоставить этим существам?

"И вы не должны спокойно смотреть на то, что происходит. Вы видите, как наша Россия окружена со всех сторон алчущими "собратьями", которые готовы рвать ее на части, стремясь ухватить кусок пожирнее, - говорил Солоухин, - Вы видите, как потворствует им потерявшая совесть и страх "пятая колонна". Не мне это вам рассказывать, это вы сами знаете, как не знает никто. Так... не дайте же!.. не дайте погибнуть своей Родине!.. (Он уже не стеснялся открытых слез и рыданий.) Она вас вскормила, но сегодня она слаба и унижена, и вы - ее последний оплот! Я, старый человек, русский писатель, я обращаюсь к вам: держите ваш меч сухим! Нам нельзя быть добрыми к нашим врагам - их слишком много, они сплочены и сильны и не хотят быть добрыми с нами".

Все они работают, или "ляботают" (бессмысленная работа, о которой так ярко говорил Александр Блок, и столь же бессмысленное обучение ей - такова картина, которая предстает вниманию непредвзятого зрителя), все они анализируют. И все они защищаются. И тем не менее их работа и их "анализ" остаются темными и безсмысленными.

Вместо живого слова, вместо творчества - у них пустыня безплодного разума, тупик своих представлений о мире.

Итак, их "анализ" безплоден и не имеет будущего. Его цель - сузить горизонты мышления, вовлечь мысль писателя в узкие рамки своего безопасного "дискурса".

Безплодность "анализа" имеет корень в его оторванности от действительной жизни, от устоев Православия. Даже от культуры народа. Эстетический концепт любого "анализа" ущербен, дышит заимствованным светом. "Я не литературовед, я не собираюсь и не умею исследовать текстов", - признается Солоухин в очерке "Посещение званки". Это значит, писатель - не тяжеловес, не выдумщик, не поставщик надуманных мыслей.

Безсмысленность "анализа" проступает особенно в сравнении его разорванной ткани с тканью подлинного литературного произведения, его безсюжетности - с сюжетом литературного произведения. Безымянный текст, - полотно, не имеющее какой-то исторической ценности, в отличие от литературного произведения, - увы, явление, распространенное нынче.

Тогда как у настоящего писателя настоящая эстетическая концепция есть в любом из его произведений. У Солоухина она нашла отражение уже в ранней поэзии пятидесятых годов - сборниках стихов "Дождь в степи"(1953), "Разрыв-трава"(1956), "но наиболее глубоко и полно была раскрыта писателем в художественно-публицистических очерках шестидесятых-восьмидесятых годов - "Письма из Русского музея", "Черные доски", "Время собирать камни", "Продолжение времени"" ( Е. Федосова, 56 ).

И нельзя не упомянуть такое распространенное, пожалуй, явление как презрение к слову. В частности - к слову писателя. К нему привыкают постепенно относится как к инструменту, который можно повернуть как налево, так и направо.

И презрение к слову соединяется с презрением к Православию, к вере как явлению. Безверие становится, напротив, явлением распространенным и чуть ли не коммерчески успешным.

Презрение к слову пестовалось, видимо, годами лицемерия и безверия. Где презрение к слову, там и - презрение к человеку. И вот уже мы видим вокруг себя явления, которые отнюдь не радуют глаз. Ведь за внутренним презрением следуют внешние, весьма неприглядные, поступки.

Писатель уже как бы предчувствует это и подчеркивает в своем рассказе "Комбинированный вагон" - к человеку нужно относиться с уважением.

"В купе все тоже как положено: "Добрый вечер", "Не хотите ли партию в шахматы?", "Спокойной ночи!" Я человек, и вы человек. Мы должны ходить по своей земле спокойно и достойно, а не толкать друг друга, не суетиться, как во время стихийного бедствия, не бегать с нелепыми мешками и чемоданами".

Любопытно, что ненависть к слову сочетается с поклонением всему иноязычному, не русскому. Об этом поклонении, приобретающем порой комичные черты, писал М. Задорнов.

А как задушевно они постукивают!

К самым простым человечьим чувствам относятся с презрением. К словам человека - с подозрением, как бы подозревая в них, как и в собственных словах, какой-то подвох.

Вместо слова - проиудина информация ..

Итак, фактическое презрение к слову .. С чего оно начинается? С презрения к самой жизни, с ощущения временности существования. О Боге не задумываются, не страдают. Неведомо таким существам, как и безсловесным животным, сложное чувство - любви.

Плюс к этому торжество контркультуры, десакрализация вечных ценностей - все это, вместе взятое, наводит на мысль о кризисе в сознании "россиян".

Можно много разбираться в причинах отсутствия уважения и презрения к слову. Здесь и отсутствие какого бы то ни было воспитания, культуры, образования, презрение к нравственным ценностям народа. Но больше всего - личная душевная ущербность, личное уродство души, не доверяющей Создателю.

Доходит до того, что такие граждане начинают считать слово своей собственностью, и в своем заблуждении творят такое, о чем ни в сказке сказать, ни пером описать..

Такое явление как равнодушие к слову приводит к равнодушию по отношению к другому человеку. К забвению того "закона набата", о котором Солоухин как-то написал в своем рассказе: "Велик и непреложен закон набата: старый ты, усталый ли, занятой ли ты человек -- бросай все дела и беги на зовущий голос. Этот голос всегда означал только одно: другим людям нужна твоя немедленная, безотлагательная помощь

И поднимается в тебе (несмотря на беду) некое восторженное чувство, что ты не один, что, случись у тебя беда, и для тебя точно так же побегут люди, потому что велик и непреложен закон набата".

Рядом с презрением к слову обычно идет и презрение к слушателю, к человеку, и к миру.

Любовь для таких "личностей" - только эмоция, она не принимается в расчет. В ту универсальную формулу страха, которой охвачены "реальные" персонажи.

С усмешкой они отнеслись бы к таким словам писателя: "Но если вы действительно любите, то любовь независимо даже от сознания осветит и согреет страницы, написанные вами. Она подскажет вам слова".

Презрительное отношение к слову влечет за собой и презрение к талантливым людям, связанным с ним - преподавателям языка и литературы, журналистам, писателям. Да и в средствах массовой "информации" все меньше говорят о выдающихся русских писателях, все больше - о персонажах выдуманной "реальности" и скандалах, связанных с ними.

Волнует ли читателей "желтой прессы" судьба восстановленной "Триумфальной арки" и пока не возрожденных "Красных ворот" и знаменитой Сухаревой башни? размышляют ли они о вечных культурных ценностях, которые составляют основу духовной жизни человечества, и видят ли настораживающие факторы в небрежении этими ценностями? Вряд ли .. Люди уже привыкли к тому, что не каждый видит красоту и изящество в природе. И не каждый ценит наследие русской культуры, которая отчасти красоту природы отображает.

Если Вы посмотрите на творчество современных авторов, то увидите, что им ближе сего жанры, так или иначе связанные с маргинальными слоями общества, детектив, шаблонная фантастика, псевдоэротические рассказы.. Авторы этих произведений думают, что описывают самую действительность.

И еще одно распространенное явление - презрение ко всему русскому, в частности, к русскому языку. Не к лютой брани, к нему примешанной, и для многих уже заменившей его, а именно к подлинному русскому языку, как средоточию русской культуры. Понятно, что такое презрение могут испытывать только те, кто слабо знаком с национальной русской культурой и литературой.

Типичная примета нашего времени - жестокость, пошлая по сути и безсмысленная жестокость в отношениях между людьми. Нередко соединена она с тем же презрением к человеку как созданию Божию.

Даже завзятые и записные "демократы" признают, - "далек наш мир сейчас от таких добрых, человечных отношений - нас уже не удивишь жестокостью, ненавистью и все увеличивающимся дефицитом доброты. В таком мире растут наши дети". Подчеркнем - их дети ..

Любопытно что многие власть предержащие ( при всей омерзительности поступков некоторых из них ) все же пытаются так или иначе, тем или иным неловким движением, включить себя в контекст русской культуры.

Как если бы во время шабаша на один миг вспомнили об ангельском чине.

бессмысленная жестокость,

впрочем, оказывается, была распространена еще в годы юности Солоухина. В книге "Смех за левым плечом" он вспоминает об убитой его товарищами белочке -

"Добро бы хорь, который таскает цыплят (но который, кстати сказать, в конечном счете тем же крестьянам приносит больше пользы, нежели вреда), ну ладно, если бы мышь или крыса, которых никогда не преминет убить крестьянин, а то и всего-то невинная белочка, с пушистым хвостом, с милой мордочкой, с не менее милыми передними лапками. Зачем она была нужна всем этим парням и мальчишкам, обложившим ее, загнавшим в сарай и там, в сарае, продолжавшим бессмысленную забаву. Кто-то из парней начал граблями тыкать и бить в щель под переводам, куда спряталась белка, и вот на мгновенье мое детское сознание сфотографировало, запечатлело на всю жизнь окровавленную мордочку и красные капли, капающие из-под перевода на земляной припыленный пол сарая".

Автор убегает в глухое место в саду и плачет там, чувствуя обиду на мальчишек.

В другом фрагменте повести Шурка Улитин, да Колька Грубов, да Борька Московкин измываются над беззащитным котенком.

"Борька Московкин достал из-за пазухи маленького (но не совсем уж маленького, смышленого уж) беленького, с черным ушком, розовым носиком и светлыми глазками, котеночка. Наверное, были у него и еще черные пятнышки, на спинке или на боках, но мне помнятся теперь только белая шерстка, розовый носик, светлые глазки да еще вот - черное ушко. А надо сказать, что все детство мое прошло с котятами, я играл с ними бантиком на веревочке, они спали у меня под одеялом, я и сейчас из всех живых существ не назову никого более очаровательным существом, чем котенок.

Борька Московкин достал беленького котеночка из-за пазухи и посадил его на землю. Котеночек испуганно (после темноты) прижался к земле, оглядываясь, и тотчас же, как и уговорились, в три палки - по этому живому, очаровательному, беспомощному существу: бум, бум, бум... Какие-то глухие получались у них удары, и опять кровца из розового носика, и опять вытянувшееся тельце .."

Изощренна и груба была, значит, человеческая, в особенности - детская - жестокость еще в то безоблачное советское время. Вспомним, что у Варлама Шаламова тоже ведь был рассказ "Белка" - об убийстве жадными до крови жителями северного города маленького животного.

Еще одна типичная примета времени, пожалуй, это нагромождение звуков, несообразных и ненужных, напрасных.. Редкая для города картина, когда писатель сидит в тихом доме. "Пусто в этот утренний час. Прасковья Тихоновна где-то в других комнатах, ее не слышно, не видно. Я сижу за столом (в столовой), где сидел несколько раз и при хозяине. Громко тикают старинные часы, да иногда вдалеке, как сквозь воду, как трамвай на другом конце улицы, звонит телефон. Звонок слышно, а голоса Прасковьи Тихоновны - нет".

Ну это уже курорт! - скажет сегодняшний читатель. Чтобы вот так было в городском доме, в России - возможно ли в это поверить?

Еще во времена жизни Солоухина чувствовалась потребность в отдохновении от шума города, от какофонии звуков.

"До радио и телевидения, до патефонов и "Меломанов", то есть когда в мире стояла музыкальная тишина, человек мог сам распоряжаться потреблением такого сильного духовного экстракта, как музыка. Скажем, раз в неделю -- концерт. Народное гулянье в праздники. Церковная служба, месса в определенные дни и часы. Ну, или как неожиданное лакомство -- уличная скрипка, военный оркестр, шарманки, певички.

Представим же себе, что какую-нибудь еду (какую бы ни было) мы будем поглощать с утра до вечера в полном беспорядке и ежедневно. А между тем потребление музыки нами именно таково. Музыка по радио, в телевидении, в кино, транзисторные приемники, магнитофоны, радиолы и вот еще -- "Меломаны". Как если бы вы сидели спокойно, но вдруг подходит посторонний человек и собственной рукой внезапно запихивает вам в рот жирный блин или целую порцию мороженого.

Мы обожрались музыкой", - пишет Солоухин в рассказе "Золотое зерно".

Хороший музыкант должен беречь свои уши от плохой музыки, как дегустаторы вин берегут свое обоняние, считает Солоухин. Но ведь так же должен беречь свой слух и всякий человек.

Ныне какие-то совершенно немыслимые прыжки, периодический стук услаждают слух русского обывателя сегодня. Мощные прыжки, как бы подтверждающие самый факт существования..

Дикая музыка, а вернее, какофония, дополняет картину. И все это происходит не только в будние дни, чему еще можно было бы как-то сыскать объяснение, но и в воскресенье.

Как не вспомнить известное стихотворение современника:

"Так он еще поэт!! Ату его отсюда!"

Я уши закрывал, но крик был мощен, крот ..

Не любил Солоухин посторонней какофонии. Даже в доме колхозника, где бедствием было .. радио. "Тонкие, а то и просто фанерные перегородки не мешали разноситься на весь дом ни храпу, ни скрипу, ни бульканью (из бутылки в стакан), ни гомону, ни тем более радиопередачам, которые не умолкали, не выключались, не приглушались от начала передач в шесть утра, от исполнения гимна и до полуночи.

"Пионерская зорька", "Утренняя гимнастика", "Последние известия", передовая статья газеты "Правда"... О, боже, все, все приходилось мне слушать до одурения, до тошноты, до такого состояния, что хоть головой об стенку. А мне ведь хотелось еще и посидеть с утра за столом, пописать. А уж почитать-то во всяком случае. Около девяти часов соседка уходила на целый день по своим командировочным делам, но радио при этом не выключала. Положение мое сделалось настолько бедственным, когда уже ищут отчаянного крайнего выхода из положения. Вдруг я обратил внимание, что радиопроводка в комнату моей соседки идет через мою комнату. Не знаю, что помешало мне немедленно перерезать эту проводку. Ведь какая наступила бы сразу блаженная тишина! Скорее всего, я рассудил здраво: если проводку перерезать, то начнут искать неисправность в радиосети и найдут и опять проводочки соединят. Я пошел в галантерейный магазин и купил там обыкновенную швейную иголку.. Выбрав местечко поукромнее (за шторой), я проткнул иглой сразу два провода, составляющие один провод в общей изоляции,

Наступили дни неизъяснимого блаженства".

Однажды Солоухин даже выкрадывает у дежурной радиоприемник и прячет его в шкафу.

Интересные размышления о природе производимого шума есть в очерке "Продолжение времени": "Известно, что звук (шум) есть сила физическая, реальная. При скольких-то там тысячах децибел (единица измерении силы звука) из металлических конструкций вылетают заклепки. Вылетают заклепки от звука, и ни от чего более. Так вот, в дискотеке сила звука доведена до той степени, когда она еще не убивает, но начинает воздействовать уже сразу на нижние слои мозга, на его подвалы, на подкорье, на подсознание, на глубинные слои психики, производя на человеческий организм как бы наркотическое действие. Причем это не мелодичная музыки, не Чайковский и не Шопен, но музыка ритмическая, поп-музыка".

Как нам знакомо это тщательное воздействие якобы музыки! Как забыть поп-какофонию, мощно раздававшуюся в два часа ночи в стенах дома!

Известно, между прочим, что крысы, над которыми производились подобные опыты ( безпрестанное воспроизведение поп-музыки ), начинали бегать в своих клетках, буквально не находя себе места.

Подведем некоторые итоги, касающиеся темы современности в настоящем исследовании.

С одной стороны, мы видим чиновничье буквоедство, скурпулезное следование документации. С другой - безразличие и равнодушие к судьбе человека, невиданное в советское время.

Безразличие, возведенное в высшую, экзистенциальную степень. Часто оно соединяется с презрением к русскому народу, к его культуре и традициям. Оно, это презрение, в свою очередь, идет рука об руку с поклонением всему западному, иностранному. Автор этих строк, оказавшийся однажды на улицах заштатного сибирского городка, был немало удивлен несообразностью иностранных названий фирм, понатыканных почти на каждом углу с действительностью .. Странно было все это видеть в сибирской глубинке.

Безразличие к России и русскому народу можно было бы объяснить, если бы речь шла об инородцах и иноверцах. Ибо они не ведают, не знают ценности русской культуры. Но поражаешься, когда встречаешь такое отношение среди самых представителей титульной нации, как будто бы намеренно забывших о русской литературе и культуре страны.

Библиография

Солоухин В. Возведенный народом. "Москва", 1989, N5. -С.3-4

Солоухин В. Время собирать камни / Предисл. В. Енишерлова; Ил. В. Лукашова.-- М.: Правда, 1990.- с. 688

В. Солоухин. И вечный бой : Стихотворения. Венок сонетов. М. : Русскiй мiръ, 1999

Солоухин В. Избранное. Лирика. - М., "Советская Россия", 1987 г.

Солоухин В.А. Камешки на ладони.- М., 1988.

В. Солоухин. Каравай заварного хлеба : Рассказы. М. : Правда, 1986

Солоухин В.А. Лирические повести: Врадимирские просёлки. Капля росы. М., худ.лит., 1964.

В. Солоухин. Мать-мачеха : (Роман); Рассказы. Кишинев : Картя молдовеняскэ, 1980

В. Солоухин. Мед на хлебе : [Повесть и рассказы]. М. : Сов. Россия, 1981

Солоухин В.: "Меня вела какая-то рука по благоприятной жизненной дороге"). К 70-летию автора: Беседа с писателем/ записала К. Смирнова) // Торг. газ. - 1994. - 30 ноября.- Сб.

Солоухин В.А. Олепинские пруды. М., Современник, 1973. 350с.

Солоухин В. Память человечества (Беседа с писателем)\\ Альманах библиофила. Вып. XIV. - М., 1983. - С. 14 - 21.

В. Солоухин. Под одной крышей : Рассказы. Пер. с рус. Минск : Мастац. лiт., 1984

Солоухин В. Продолжение времени: (Ответы в. Солоухина на вопросы читателей о перестройке применительно к литературе)// КО. - 1987. - N8. - С.8.

В. Солоухин. Разрыв - трава : [Стихотворения] / Владимир Солоухин. М. : Молодая гвардия, 2001

Владимир Солоухин: Россия еще не погибла, пока мы живы, друзья!

http://www.kp.ru/daily/23296/29614/

Солоухин В.А. Северные берёзы. Стихотворения. - М.: Молодая гвапрдия. 1990. - 78с.

Солоухин В.А.Собрание сочинений: в 4-х т. Т.1. М.,1983.

Солоухин В. Чаша/В. Солоухин//Роман-газета. -1998. -N 6. -187с.

Солоухин В. "Я много бумаги исписал...": (К 70-летию автора: Беседа с писателем/ Записали А. Щуплов, В. Атанасов).// Кн. Обозрение, 1994, 21 июня (N25) -С.4.

В. Солоухин. Я шел по родной земле, я шел по своей тропе

http://soloukhin.ouc.ru/a-shel-po-rodnoy-zemle-a-shel-po-svoey-trope.html

Биография В. Солоухина

http://solouhin.voskres.ru/biography.htm

Богомолова З. А. Всюду -- жизнь... : статьи, очерки, литературные портреты, воспоминания. Ижевск: Удмуртия, 2008. С. 125--131.

Боль души моей. (Беседа с писателем В.Солоухиным)- "Сов.лит.", 1980, 29 янв.

Большакова А.Ю. Русская ""деревенская" проза" 60-90-х годов в англоамериканском восприятии: (К проблеме русско западных межлитературных схождений) // Филол.науки. - М., 1995, NN5,6. - с.45-56.

Бочаров А. Литература и время: из творческого опыта прозы 60 - 80-х г.г.-М., 1988.

Ю.Буртин. Поэзия деревенского детства. - "Новый мир", 1959, N1

Владимирская энциклопедия: Библиографический словарь/ Владимирский фонд культуры. - Владимир, 2002. - с. 409-411.

Викулов С. Сила слова неравнодушного / С. Викулов // Москва. - 1974. - N 6. - С. 209-214.

Георгиевский, Алексей Сергеевич. Владимир Солоухин и некоторые тенденции современной лирической прозы -- 10.01.02 -- Москва, 1984

http://www.dissercat.com/content/vladimir-soloukhin-i-nekotorye-tendentsii-sovremennoi-liricheskoi-prozy

Георгиевский А. Многоцветный мир художника: к 60-летию В. Солоухина. - Молодая гвардия, 1984. N6.

Георгиевский А.С. "Радуешься, когда возникает живое явление"/ Лит.газ.- 9-15 июня 2004 (N23)- С.8.

Герасимова В. Владимир Солоухин-прозаик / В. Герасимова // Дружба народов. - 1958. - N 11. - С. 205-254.

Глушков Н.И. Очерковая проза. - Изд-во РГУ,1979, - С. 84.

Грацианова И. Душа культуры: Владимир Солоухин в культурологической перспективе/ТКубань, 2001.-N2.- С.247-256.

Дас, К. Циклы миниатюр в современной прозе о деревне :Ф. Абрамов, В. Астафьев, В. Солоухин -- 10.01.02 -- Москва, 1994

http://www.dissercat.com/content/tsikly-miniatyur-v-sovremennoi-proze-o-derevne-f-abramov-v-astafev-v-soloukhin

Ольга Дворникова. Земля и небо Владимира Солоухина

http://festival.1september.ru/articles/590420/

Дементьев В. Служение прекрасному: к 60-летию В. Солоухина. М., 1984.-N5. с. 192-194.

Дорош Е. Деревенский дневник. М., Сов.писатель, 1958.

Есаулов И. А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995.

Запевалов В. Н. Солоухин В. А. // Русские писатели ХХ века: биографический словарь: в 2 т. / под ред. Н. Н. Скатова. М., 1998. Т. 2.

Зеленков В.А. Камешки или булыжники? // Советская проза. 1993. - 11 февраля.

Зельцер Л.З. Проблема жанра современной советской лирической повести. - Иркутск, 1970.

Золотусский И. "Я надеюсь на медленный процесс...": ( По материалам беседы с Владимиром Солоухиным) // Лит. газ. - 1994. - 24 августа (N34). - С.5.

Зотов И.А. Человек и природа в творчестве М.Пришвина. М., 1982.

Идти по своей тропе: (Беседа с писателем Владимиром Солоухиным / Записала Э. Шугаева)// Лит. газ. - 1990. - 30 мая (N22). - С. 4

Казаркин А.П. Поэтика современного лирического рассказа (Проблема автора). - Томск, 1974.

Каменский А.Б. Не доходя прошедши / А. Б. Каменский // Вернисажи. - М., 1974. - С. 398-414.

Кандарпа Д. Циклы миниатюр в современной прозе о деревне: Ф.Абрамов, В.Астафьев, В.Солоухин: Дис. канд.фил.наук М.,1994.

О.Кожухова. О зеленой и голубой стране. - "Вокруг света", 1958, N 7

Ольга Конодюк. Какие "камешки - мысли" Владимир Солоухин подарил людям?

http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-26462/

Кононова В. "Поздно, поздно, никто не ответит и душа никому не простит" (В. Солоухин. "При свете дня")// Встреча. -- 1993. - N8. - С. 39 - 42.

Татьяна Копаева. "Третья охота" Владимира Солоухина

http://my.mail.ru/community/knigi/25faa7779f4c123c.html

Кудрова И. Рассказы Владимира Солоухина / И. Кудрова // Новый мир. - 1964. - N 11.- С. 253-257.

Александр Кузнецов. Взошедший на вершину (К 75-летию Владимира Солоухина)

http://www.russianforever.com/stixiya/articles/811.html

http://www.litera.ru/stixiya/articles/811.html

М.Кузнецов. Спор решит жизнь. - "Новый мир", 1960, 9, с.249.

Кузнецов Ф. За все в ответе: Нравственные искания в современной прозе и методология в критике. М.: "Советский писатель", 1978. - N4. - с. 58-108.

Ланщиков А. Деревня и "деревенская" проза //Ланщиков А. Вопросы и время. М., 1978.

Б.Леонов. Свидание с талантом. - В кн.: Владимир Солоухин. Мать-мачеха. Роман. Рассказы. М., 'Московский рабочий", 1971.

Леонов Л. Раздумья у старого камня // Роман-газета. 1987. N 13. С. 3

Лепахин В. В. Икона в русской художественной литературе. М., 2002.

Литвинов М. В. Солоухин В. А. // Русские писатели ХХ века. Биографический словарь / гл. ред. и сост. П. А. Николаев. М., 2000.

Минокин М.В. Современная советская проза о колхозной деревне: Пособие для учителя. М.: Просвещение, 1977.

Ал.Михайлов. Красота родной земли. - "Литература и жизнь", 10 апреля 1960 г.

В. Морозов. Наказ Владимира Солоухина.

http://gosudarstvo.voskres.ru./heald/solouhn1.htm

И. Мотяшов. Солнце в капле. - "Москва", 1960, N 6.

Е.К.Неронская. Жанровое своеобразие творчества Владимира Солоухина. Минск, 1973 (1-я глава посв. поэзии В.Солоухина).

Нефагина Г.Н. Русская проза 2-й половины 80-х начала 90-х годов XX века. Минск. 1998.

Никифоров Г. Ухабисты владимирские проселки / Г. Никифоров // Владимирские ведомости. - 1993. -12 окт.

О Владимире Солоухине.

http://www.toyotacamrydrive.ru/toyotas-237-2.html

Овчаренко А.И. Большая литература: Основные тенденции развития советской художественной прозы 1945-1985 годов. Сороковые-пятидесятые годы. - М., 1985.

Овчаренко А.И. Еще о творчестве Владимира Солоухина / А. И. Овчаренко // Большая литература. Шестидесятые годы / А. И. Овчаренко. - М., 1985. - С. 255-264.

Осипов Ю. Русский мир и я в нем русский // Завтра N 50 от 15 октября 2004 г.

Дмитрий Соколов. Памяти Владимира Солоухина

http://rusk.ru/st.php?idar=112623

Игорь Панин. Крестьянин во дворянстве

http://exlibris.ng.ru/tendenc/2008-06-05/9_solouhin.html

Пастухова Л.Н. Читая Солоухина. ЛШ ,2000, N5.-С.64-66.

Василий Песков. "Место высокое, бескомарное"

http://kp.by/daily/23295/29558/

Пономарев А.Н. Добыча правды всегда была трудоемким делом / А. Н. Пономарев // Вопросы истории КПСС. - 1991. - N 4. - С. 80-89.

Прикосновение во сне: о любви и измене, страсти и ревности с писателем В.Солоухиным. - // Про любовь и не только. - 1996.: N7. - С. 9.

Владимир Пронский. В Алепино, к Солоухину

http://www.hrono.info/text/2007/pron0507.php

http://www.hrono.ru/text/2007/pron0507.php

В.Пудожгорский. Жанровое своеобразие рассказов Владимира Солоухина. - В сб.: Проблемы реализма, вып.2. Вологда, 1975.

Романов Б. Русский сонет. (Сонеты русских поэтов 18 - начала 20 в.). - М., "Советская Россия", 1983 г.

Рыленков Н. Слово о Солоухине // Рыленков "Насущный хлеб поэзии". - М., 1989.-С. 143-153.

Маргарита Рюрикова. Служебный роман.

http://www.ogoniok.com/archive/2001/4720/45-50-52/

Савельев А.Н. Русская "деревенская" проза в англо-американской критике 1980-х гг./ РГПУ им. А.И.Герцена, СПб., - 1992. - 17с.

Сакун Г.И. Жанрово-стилевые искания прозы 60-х годов о деревне. - Великие Луки-Москва, 1974.

Сахаров В. За живой водой / В. Сахаров // Наш современник. - 1974. - N 6. - С. 168-175.

Сахаров В.И. Цельность / В. И. Сахаров // Обновляющийся мир : заметки о текущей литературе. - М., 1980. - С. 114-153.

Инна Симонова. Последняя ступень Владимира Солоухина

http://rusk.ru/st.php?idar=111480

Независимая газета. - 1997. - 15 мая.

Смеляков Я.В. Владимир Солоухин / Я. В. Смеляков // Избранное. В 2 т. Т. 2 / Я. В. Смеляков. - М., 1970. - С. 405-408.

И.Соловьева. Хорошо идти по земле. - "Юность", 1959, N 7

Солоухин Владимир Алексеевич. БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

http://www.hrono.info/biograf/bio_s/solouhin.php

Солоухина Р. Владимирскими проселками / Р. Солоухина // Владимир : Лит. - худож. и краевед. сб. / гл. ред. Н. Лалакин. - Владимир, 1997. - Кн. 11. - С. 130-134.

Солоухина Р. Дневник [жены писателя] / Р. Солоухина // Юность. - 1998. - N 7. - С. 14-21. - N 8. - С. 67-71. - N 10. - С. 24-31.

Е.Старикова. Родное и близкое. - "Знамя", 1958, N 10

Лидия Сычева. Ненаписанное интервью.

http://www.pereplet.ru/text/sycheva03.html

Тургенев, И. С. Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Соч. в 12 т. -- Т. 10. Повести и рассказы 1881-1883. Стихотворения в прозе 1878-1883. Произведения разных годов. -- М. : Наука, 1982.

А.Турков. Действенная летопись. - "Новый мир", 1958, N 10;

Е.Усыскина. Оранжевая нить. - "Молодая гвардия", 1968, N 10

Елена Федосова. Мотивы творчества и словесная живопись в прозе Владимира Солоухина. Дис. к. ф. н. Ставрополь, 2005.

http://www.dissercat.com/content/motivy-tvorchestva-i-slovesnaya-zhivopis-v-proze-vladimira-soloukhina

С. Харламов. Вспоминая Владимира Солоухина.

http://gosudarstvo.voskres.ru./heald/solouhn2.htm

Г.Холин. О рассказах Вл.Солоухина. (К вопросу о развитии традиций). - В кн.: Традиции и новаторство русской литературы XX века. М., 1973.

Г.А.Цветов. Проза Вл.Солоухина. Л., 1979.

Цветов Г.А. художественно-публицистическая проза Вл.Солоухина// Жанрово-стилевые поиски советской литературы 70-х годов. - Л, 1981.

Г.Шленская. К вопросу об идеино-худокественном своеобразии рассказов В.Солоухина (на материале рассказа "Наша дама"). - Научные труды Новосибирского педагогического института, вып.22. Горно-Алтайск, 1969.

Шленская Г.М.Лирические повести Владимира Солоухина (Некоторые вопросы мастерства и жанра). Барнаул, 1968.

Валерий Энговатов. Владимир Солоухин.

http://my.mail.ru/community/knigi/2BA460AF4A1D0CCD.html

Эпштейн М. После будущего. О новом сознании в литературе. // Знамя. 1991. N1.

14 июня - день рождения Владимира Солоухина Голос писателя. - 2007. - N6. - с.1

Солоухин называл себя поэтом. И ревностно относился к достижениям других. Когда ему говорили (к примеру), что Иосиф Бродский - гениальный поэт, он сразу требовал: "Строфу наизусть". Молчание и растерянность. "Строку наизусть", - продолжал требовать он. Тишина.

Среди современных трактовок творчества писателя есть и такая:

"Владимир Солоухин на примере создания П.Д.Кориным картины "Русь уходящая" показал трагедию творческой личности в условиях тоталитарного общества". Так, фигура борца с тоталитарностью отождествляется с профилем писателя.

Однако, как и Набоков, Солоухин "проповедует" счастье созерцания. Созерцание - счастье, а человек, лишенный возможности созерцать чудеса, сотворенные Богом, испытывает страдание -

И чужда ты миросозерцания,

С панталыку сбитая душа.

Эпитетами избалован современный читатель, считает Солоухин. А ведь слово - прекрасно само по себе, утверждает он в "Камешках на ладони": "Осень. Море. Трава". Неудивительно, что пришедшие к власти непременно пытаются обуздать слово, поставить его к себе на службу. Вспомним, как большевики в первые годы советской власти дали народу пук неологизмов, так или иначе связанных с новой властью.

В романе известного зарубежного писателя сказано: "Кто управляет прошлым - тот управляет будущим". Для любой власти важно и управление средствами массовой "информации" ..

"По внешности он типичный представитель тех мест, в которых родился и вырос. Я там неоднократно бывал, это не так далеко от Петушинского района, где мы проживаем летом. В каждом месте, крае есть свой характерный, образный тип лица, сформировавшийся веками, под влиянием тех или иных природных и климатических особенностей и обстоятельств. Так вот Владимир Алексеевич был ярким представителем древнего Юрьев-Польского крестьянского края", - замечает, как бы между прочим, С. Харламов.

"Книги "Капля росы", "Владимирские просёлки", "Третья охота" (о грибах) - это всё о русской природе", - считает тот же Валерий Энговатов.

По мнению И. Грициановой, мировоззрение писателя претерпело эволюцию от момента исповедания эстетических идеалов социалистической культуры ( ?? - И.П. ) к восприятию православных основ традиционной русской культуры и осознанию монархии как единственно возможной в России формы государственного правления.

Елена Федосова считает, что к мастерству В.А.Солоухина в изображении природы средствами словесного искусства применимо высказывание И.Зотова о Пришвине: "М.Пришвин своими произведениями пропагандировал идею необходимости глубокого изучения средствами искусства жизни природы, ибо это, по мысли писателя, поможет человеку глубже постичь ее законы, проникнуть в ее тайны и использовать ее богатства".

По мнению Е. Федосовой, эстетическая концепция классицистов позволила в дальнейшем В.А.Солоухину изучать памятники культуры в аксиологическом аспекте: ценностные качества произведения живописи соизмеряются с пользой, приносимой им стране.

В деревне лучше всего может трудиться писатель. Хотя, впрочем, не только в деревне..

"Но и правда, мое рабочее место -- домашний письменный стол. Я сидячий работник умственного труда. За столом я должен проводить большую часть своего времени. Я могу менять обстановку, переезжая из московской квартиры в другой город, в деревню, в санаторий, в Дом творчества, на берег Черного моря "дикарем", но всюду я первым делом ищу удобный письменный стол ираскладываю на нем свои бумаги".

В "Камешках на ладони" Солоухин описал такую ситуацию: он находился в доме отдыха ( и писал! ) около двух месяцев кряду. И менялись соседи по столу, причем первые вскоре стали писателю казаться чем-то вроде древних греков.

"Нет, все держится только в твоих руках. Ни начальства, ни подчиненных. Ты сам себе и генерал, и солдат. Сам велишь, сам исполняешь. Никто не спросит, когда ты сел за стол, когда встал. И сел ли ты вообще или пошел прогуляться под мелким дождичком, обдумать сюжет рассказа, найти поворот в статье, поймать необходимую рифму. Казалось бы, вольная воля.."

В таких близких к идеальным условиях особо чувствуется потребность писать, выражать свои мысли на бумаге. И понимаешь свою ответственность - не перед суетным соседом из Москвы, не перед кругом литераторов из той же столицы, а перед Создателем.

Инна Симонова утверждает, что Солоухин писал с утра, ежедневно, положив за правило: две страницы в день, ни больше - ни меньше. Но говорил, что если чувствовал приближение рождения стиха, тут же откладывал в сторону все, над чем в тот момент работал: очерк, повесть, роман. "Прозу я писал сам, а стихи - мне всегда казалось, под чью-то диктовку", - признавался он. "Так появились замечательные стихотворения "Ястреб", "Стрела", "Давным-давно", "Она еще о химии своей...", "Лозунги Жанны д'Арк", "Идут кровопролитные бои", "Друзьям", "Настала очередь моя"... Владимир Высоцкий как-то поведал, что свою знаменитую "Охоту на волков" он написал под впечатлением солоухинских "Волков":

Мы - волки,

И нас

По сравненью с собаками

Мало"

( "Последняя ступень Вл. Солоухина" ).

К слову, стихотворение "Волки" писатель считал весьма значимым для своего творчества и - не раз читал его в кругу знакомых.

О писательстве есть ряд интересных замечаний в "Камешках на ладони", например, такое:

" .. сам процесс исписывания страниц это тоже творческий процесс. Но высшей точкой творческого акта, искрой, блеском молнии, озарением является момент рождения замысла".

Отец рассказывает писателю, какие ловятся караси в пруду, какие пескари на Скворенке, и что грибы высыпали в лесу, и что малина в Крутовском буераке.

В рассказе "Барометр" один из героев советует председателю колхоза отказаться от полива, напирая на то, что он чувствует, что будет дождь.

-- Заварили мы с тобой кашу, будь он неладен, твой осколок! -- говорит председатель,Егор Васильевич, здороваясь с Потапычем за руку. -- А вдруг это липа -- все твои дожди?

-- Будь благонадежен. Сегодня всю ночь не спал. Так-то сильно, пожалуй, никогда не болело. Бури бы какой не случилось.

И, что любопытно, предсказание Потапыча сбывается, правда, на два дня раньше срока.

"Случалось ли вам встать однажды с постели раньше обыкновенного и встретить самое раннее утро не в доме, а где-нибудь у реки или в лесу? Значит, вам хорошо знакомо чувство раскаяния, запоздалого сожаления, что все предыдущие утра (сколько тысяч их было!) вы беззаботно и безвозвратно проспали".

Есть у Солоухина подробное описание того, как надлежит раскладывать, перебирать грибы. В одну посудину идут грибы белые, в другую - маслята, подберезовики и подосиновики, в третью - рыжики, на сковороду откладываются шампиньоны, часть мелких масляток, часть лисичек, часть мелких подосиновиков и два-три белых - для букета, исключительно для букета!

"Характерная особенность солоухинского пейзажа, - пишет Е. Федосова, - заключается в том, что даже в тех случаях, когда пейзаж служит своего рода психологическим аккомпанементом переживаний героев, внутренне связан с сюжетными ситуациями, он никогда не перестает быть объективно верным изображением природы в ее многообразных проявлениях. Яркие эпитеты, ряды однородных членов предложения, противопоставление красот северной и южной природы, ассоциации, возникающие при созерцании отдельных элементов ландшафта, составляют важные компоненты пейзажного мастерства Владимира Солоухина. Безошибочно найденное автором сочетание правдивости и романтизации позволяют реально ощутить поэзию русской природы". Пейзаж, данный в очерке "Посещение Званки", выдержан в ярких красках: "Ильмень. Садко. Красногрудые рериховские струги на синеве. Ослепительно белые барашки... Здесь ромашки, купальницы, розовый горец. А если камень, то округлый валун, от которого веет былиной и который навеивает не виденье печенега или татарина, но викинга, закованного в броню и снявшего шлем, так что светлые кудри по железным плечам. Русь". Итак, нельзя не отметить величественный образ России, возникающий на фоне исторических ассоциаций Владимира Алексеевича Солоухина.

Герой полон души, и ее порывы воссоздает в поэтических строках. Это не механизированный, не бездушный городской обыватель, с его набором социально одобренных чувств. Он не сочиняет стихи к первому мая с рифмами "Взвейтесь", "Развейтесь", как персонаж романа Булгакова. У него есть свои темы, по которым можно угадать автора.

Малолюдный пляж на южном берегу описан в этом рассказе:

"Галька холодила ноги, не как при солнце, когда нельзя на нее ни сесть, ни лечь, настолько горяча. Зато морская вода рядом с прохладной галькой казалась только что не горячей.

На пляже почти никого не было. Два энтузиаста купались, фыркая и исторгая непонятные междометия, да еще стояла под густокронной сосной раскладушка "нашей дамы"".

В рассказе "Кувшинка" героиня говорит:

-- Ты знаешь, я однажды отдыхала по путевке в альпинистском лагере на Тянь-Шане. Ты не представляешь, какая это прелесть, какое чудо. Сначала нас учили простейшей технике: как подниматься по травяному склону, как преодолевать каменную осыпь, как залезать на скалы. Потом дело дошло до снегов.

Ведь это же сюжет повести "Прекрасная.."! - скажет читатель.

О народе Солоухин размышляет следующим образом ( в очерке "Трава" ):

"Отдельный индивид может не знать что-нибудь очень важное, начиная с истории, кончая названием цветка. Отдельный Серега Тореев может не понимать, куда идет дело и каков смысл всего происходящего с ним самим. Но целый народ понимает и знает все. Он не только знает, но и накапливает и хранит свои знания. Поэтому он богат и мудр при очевидной скудости отдельных его представителей". В этих строках чувствуется классовая закваска!

Об отношении Солоухина к толпе: " .. из холодной, мерзкой московской улицы, с гамом и свистом за нашими спинами, с автобусами, поставленными в виде ограждения, с милицией и терпеливой, послушной толпой", - напишет он в "Последней ступени".

В рассказе Солоухина "Романтическая история" встрече двух героев - Яны и Николая Николаевича - мешает дама из гостиницы, пышущая завистью к счастью героев.

Впрочем, бывали моменты, когда и водка была некстати: "Единственная причина, из-за которой иногда не хочется идти в гости в тот или иной деревенский дом, -- водка", - замечает Солоухин в одном из своих рассказов.

"На другой послеконцертный день мы с Козловским, отделившись от остальной группы, поехали в Юрьев монастырь.Некогда богатейшая, процветающая под золотым покровительственным дождем Орловой-Чесменской, опекаемой, в свою очередь, архимандритом Фотием, Юрьева обитель теперь бездействовала, была пуста. Ни сказочных сокровищ (например, иконы "Знамение", вырезанной на огромном изумруде), ни монашеского чина, ни монастырских трапез, ни больших ектений, ни громогласных дьяконов, ни колокольного звона, расплывавшегося над Ильмень-озером не на двадцать ли верст...

Теперь была лишь ровная зеленая травка, а на ней белокаменная постройка. Монастырская стена с башнями, посередине грандиозный, второй после новгородской Софии, Георгиевский собор"

( рассказ "Золотое зерно" ). Монастырь упоминается и в очерке "Время собирать камни". Здесь речь идет о посещении Оптиной пустыни Гоголем. Солоухин приводит такую выдержку из письма Гоголя: "Я заезжал по дороге в Оптину Пустынь и навсегда унес о ней воспоминание. Благодать видимо там присутствует. Это слышится и в самом наружном служении, хотя и не можем объяснить себе почему... За несколько верст подъезжая к обители уже слышишь ее благоуханье: все становятся приветливее, поклоны ниже и участие к человеку больше". (Письма, т. 4, с. 332.)

В монастыре Гоголь жил в скиту в отдельном домике, чудом сохранившемся и до наших дней. "Говорят, весь скит тогда представлял из себя внутри ограды сплошной цветник, причем из редких, умело выращенных цветов [См., напр., Ф. Достоевского "Братья Карамазовы", главу "Приехали в монастырь"]. Если прибавить к этому тишину; утренний благовест и вечерний звон, можно понять, в какой обстановке жил Гоголь. Он много ходил по окрестностям, собирая целебные травы, но и много читал. Известно, в частности, что там была им прочитана книга Сирина (вероятно, в рукописи) и что эта книга произвела на него огромное впечатление".

Побывал в Оптиной пустыни и Достоевский. "В монастырь он ходил пешком. В скиту ему был отведен небольшой домик, где он жил. Монастырь и скит вместе с городом Козельском он сделал основным местом действия своего самого крупного романа. Главный герой этого романа носит полное имя потерянного сына - Алексей Федорович. Уже по одному этому можно судить, что роман для самого писателя был главным, любимым детищем. Монастырь, его скит, его посетители, его старцы, его атмосфера, его место в том времени и в той жизни занимают в романе десятки страниц, которые каждый желающий легко может перечитать".

А - затем и Лев Толстой, которому, правда, не удалось побеседовать со страцами. Известно, что он сказал Маковецкому: "К старцам сам не пойду. Если бы сами позвали, пошел бы".

О ней писал и поэт Апухтин:

Меж кельями разбросанными - сад,

Где множество цветов и редкие растенья,

(Цветами монастырь наш славился давно).

Одним из проявлений гостеприимства даже у китайцев считается предложить гостю крепкий напиток. В рассказе "Париж. Китайский ресторанчик" писателю предлагает его хозяйка ресторана:

"Хозяйка бесстрастно взяла у меня заказ, но принесла все на этот раз сама. Вместе с бутылкой вина она поставила на стол графинчик с желтоватой прозрачной жидкостью.

-- Что это? -- спросил я.

-- Сладкая китайская водка.

-- Но вы ошиблись. Я не просил...

-- Это вам от нашего дома".

Еще одна отличительная черта профанов - их непомерная гордость, от которой их буквально распирает. Так кичятся они своим маленьким знанием о мире. Важно изрекают они порой самые пошлые вещи, провозглашая их громко, как бы одаривая ими сограждан.

Как бы откровения провозглашают они - и упиваются произведенным эффектом. Бездумно, механически повторяют оскорбительные фразы, как будто бы некие куклы.. Они считают, что все уже познали, все испытали. И теперь делятся своими ощущениями с согражданами.

" .. порнолитература в блестящих обертках, как и масскультура в целом, "гнуснее" даже "рынка" заполнила книжные прилавки. Подлинное искусство ушло куда-то вглубь и затихло", - говорит об этом времени С. Харламов.

Перед истинностью слова наивными выглядят попытки внести свою лепту в изучение некоторых отечественных литературоведов ..

Поэтому писателю хочется, чтобы его слово не залеживалось в пыльных ящиках письменного стола, как в темнице, и звучало.

Хотя признавался Солоухин, что он, дескать, не литературовед, но тем не менее писал подробно о стихотворениях Державина ( в очерке "Посещение званки" ) и даже сравнивал их с пушкинскими строками.

Комментарии: 1, последний от 07/06/2023. © Copyright Петраков Игорь Александрович (petrak-igor@yandex.ru) Размещен: 09/11/2015, изменен: 09/11/2015. 661k. Статистика. Эссе: Критика Иллюстрации/приложения: 13 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Моя книга о жизни и творчестве известного русского писателя Владимира Солоухина. Между прочим, 3950 скачиваний на моем сайте.

Петраков Игорь Александрович : другие произведения.

Солоухин: слово и мир