Петраков Игорь Александрович : другие произведения.

Вне игры

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник моих рассказов.

  
   Игорь Петраков
  
   РАССКАЗЫ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   типография на Свиблово
   2013
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Игорь Петраков -- окончил с отличием филологический факультет ОмГПУ, работал корреспондентом газеты "Жизнь", преподавал в Педагогическом училище.
  
   Игорь Петраков. Рассказы.
   Москва: типография на Свиблово, 2013
   тираж 50 экземпляр
  
  
  
  
  
  
  
   Кассета
  
   Собственно говоря, офис этого рекламного агентства находился так высоко в небе, что Алексей и всех его обитателей почитал за небожителей. Так необыкновенно кружилась голова от расставания с землей, когда он смотрел на нее из окна седьмого этажа, такой славный вид на город открывался отсюда. Внизу что-то строили трудолюбивые рабочие, сгибали спины, как мураши. Окно находилось в уходящем вдаль и вдоль всего здания коридоре. Алексей любил остановиться у него, поговорить неспешно о том, как идут дела у него в школе.
   Во время одного из таких разговоров он и познакомился с выбежавшим на перекур из рекламного агентства Демьяном. Демьян был то, что называется "душа компании", знавал десятка три сомнительного качества анекдотов, умел блеснуть острым словцом, сделать понимающий вид, кивнуть, поддакнуть. Эти умения он нажил в разные этапы своей, впрочем, не богатой на исторические параллели, биографии.
   На этот раз Демьян позвал Алексея туда, где он подумывал в общем-то побывать, но все как-то было недосуг - в само рекламное агентство. Алексей не возражал. Вскоре они оказались в среднего размера комнате, где ютилось трое "сотрудников", как их представил Демьян. Около стен стояло несколько мониторов. Как показалось Алексею, атмосфера была здесь вполне приемлемой. Один из сотрудников, Николай, что-то рисовал на своем экране, проявляя таким образом свои недюжинные художественные способности. Другой сидел в дальнем конце комнаты и тоже был увлечен чем-то всерьез.
   - Ну, знакомьтесь, - сказал Демьян, усаживая Алексея на мягкий диванчик, стоящий почему-то посреди "студии", - тут наше постоянное место. Ребята не жалуются, - Демьян усмехнулся, - думаю, и вы сможете раскрыть ваши таланты.
   Алексей подошел к окну. Медленно падал снег, искрился на склонах аккуратно очищенного тротуара. В мире все обстояло вполне благополучно. Алексей даже на минуту забыл, зачем оказался здесь.
   - Мы покажем вам наши ролики, - предложил Демьян, - они являются как бы нашей "визитной карточкой".
   Он вставил старую, потертую кассету в магнитофон, светски изнеженным жестом нажал на какую-то кнопочку, и на экране возникла эмблема рекламной студии.
   - Сейчас начнется, - предупредил Демьян.
   Алексей внимательно смотрел, как на экране сменяя друг друга движутся цветные картинки и думал о том, что, если бы для него нашлась какая-то работа в школе, он вряд ли бы сидел сейчас на мягком диванчике. Но в школе нашлись другие желающие преподавать - она была очень престижной и в один прекрасный день Алексея просто лишили возможности продолжать занятия, которые он уже, скажем прямо, полюбил.
   Непритязательные, с неестественными пропорциями маленькие человечки появились на экране, рекламируя какую-то краску для фасадов. Их сменили аляповатые фигуры дедов моров в синих халатах. "Ожидаемый уровень кустарности", - отметил про себя Алексей, и вдруг ему стало невыразимо скучно. Однако усилием воли он заставил себя слушать то, что говорил ему Демьян.
   - Первым делом вы показываете нашим потенциальным клиентам кассету, - втолковывал он, - если клиент перспективный, кассету можно оставить на два дня, не больше. Ваша задача - привлечение таких клиентов.
   В этот момент из дальнего угла раздался возглас:
   - Есть!
   Это воскликнул с неким нечеловеческим азартом тот "сотрудник", который сидел в уголке и что-то нажимал на клавиатуре.
   - Как видишь, задача несложная, - не смутившись этим восклицанием, произнес Демьян, - уверен, что ты справишься.
   Алексея почему-то немного по уху "резануло" это обращение на "ты", хотя казалось бы, ничего удивительного, - у Алексея теперь был новый статус, он встречался с потенциальным работодателем, который , впрочем, так и мог бы не появиться на его горизонте, если бы, если бы.. Но о том, что произошло, лучше было не вспоминать.
   Алексей подумал, что, может быть, он и искал вот этой вот фамильярной поддержки, панибратского отношения с похлопыванием по плечу, с минимальной ответственностью за свои поступки. Как будто это был совсем другой мир, далекий от привычного. человеческого, в котором провел Алексей свое детство и юность, и в котором хотел жить, но не сложилось..
   Едва чувствуя, что он делает, Алексей взял нетвердой правой рукой "визитные карточки". Он уже постепенно осваивался в этой обстановке, и поведение Демьяна именно здесь не казалось уже противоестественным. И с другой стороны, как-то не верилось во все происходящее, - Алексей словно смотрел на студию со стороны и не мог поверить, что все вокруг него происходит в действительности, что он действительно сидит здесь и о чем-то спрашивает Демьяна.
   - А это Николай, - продолжил Демьян и представил Алексею сидящего в углу, - ну, играет немного сейчас. Посмотрим, что у него там творится.
   Алексей шел впереди низкого Демьяна, а тот как будто подталкивал его в тесный угол, заставленный стулом, столом и притулившимся к местности Николаем.
   - Проходит второй уровень, - пояснил Демьян, глядя на монитор и кивая на Николая. Николай с ожесточением нажимал те же кнопки на клавиатуре. На мониторе был какой-то коридор, из разных углов которого выскакивали жертвенные фигуры - и неизбежно попадали на прицел Николаю.
   - Смотри, смотри, вот он! - подбодрил его Демьян, казалось, тоже увлекшийся заэкранной игрой.
   Алексею показалось непонятным и странным, как двое людей, казалось бы, вполне вменяемых, могут в одно время быть увлечены одним и тем же безрассудным делом. Но Алексей ничего не сказал. Его не оставляла мысль о том, что ему нужно привыкать к нечто новому. "В этом - великая сермяжная правда", - вспомнил он слова классика, и они его развеселили. Алексей улыбнулся.
   - А, нравится? - по-своему истолковал выражение лица Алексея Демьян, - поди, и не видал такого?
   Безобразные фигуры на экране обнаглели окончательно и, ничтоже сумняшеся, полезли на первый план. Алексей повернулся, посмотрел на окно, на рисовальщика за противоположным монитором. "Как же мне выполнить теперь задание? - подумал он, - не подкачать Демьяна".
   Тем временем в офисе появился еще один сотрудник, они о чем-то оживленно заговорили с Демьяном. Посреди разговора последний оборвал себя на полуслове и жестами дал понять Алексею, что аудиенция окончена.
   Алексей спускался по лестнице, и вместе с ним спускалось солнце, видное из-за гряды пурпурных облаков. Первой задачей была - не сойти с ума. Второй - вернуться к чему-то важному в жизни, чего он так и не понял. Вчера было так славно, так уютно..
   На улице Алексея обдал холодный ветер, обыскал карманы, забирался за воротник. Было совсем странным идти сейчас куда-то, встречаться с незнакомыми. И Алексей взял паузу, помня свою первую задачу - сегодня он больше никуда не пойдет. Куда-то спешили люди, но ему до них не было дела. Мигали огни на вывесках.
   На следующий день Алексей проснулся поздно. И сразу вспомнил об этой новой, появившейся недавно, необходимости оправдывать свое существование. Предательски смотрела кассета с тумбочки.
   И Алексей молча встал, оделся, беззвучно поел приготовленный бабушкой завтрак и направился в агентство по сдаче квартир. Уж там-то, подумал он, людям совершенно нечем заняться, и они с радостью ухватятся за его предложение. Искомое агентство находилось в двухэтажном домике, который напоминал те, которые строят на сваях, чтобы спасти их от наводнения. Прямо на второй этаж вела лестница, а там гостя встречало маленькое крыльцо, с которого отходу назад уже не было. Так, по крайней мере, казалось Алексею, когда он вступил на первую ступеньку лестницы.
   - Проходите, проходите, молодой человек, - молвила дебелая женщина - владелица агентства, очевидно, - с чем пожаловали?
   Узнав, что Алексей прибыл из рекламного агентства, она сразу сбавила ход и уставилась на него как на досаждающего неделями просителя.
   - Что вы можете сделать для меня и моего агентства? - сразу взяла она быка за рога.
   Алексей чуть было не растерялся. Он выудил из пакета данную ему кассету и сказал:
   - Вы можете ознакомиться с нашими работами ( при этом Алексею казалось, что говорил это не он, а кто-то другой ). Это интересно. Мы можем сделать для Вас такую же работу. Мы уже делали подобное для.. ( и тут Алексей назвал несколько известных в городе фирм ).
   - Я хотела бы сделать для себя такую заставку, - кивнула головой женщина, оказавшаяся Светланой, - но, думаю, что наш бюджет не потянет. Впрочем, я возьму вашу кассету - посмотреть, что да как.
   Алексей недоуменно согласился, и кассета перекочевала в коричневый портфель владелицы агентства ( Алексей и не думал, что такие еще сохранились в природе ).
   Вечером Алексей уже был на седьмом этаже и рассказал Демьяну о своих "похождениях".
   - Ладно, ладно, - усмехнулся Демьян, - посмотрит кассету - это хорошо. Но ты не должен останавливаться на достигнутом. Прямо завтра с утра засядешь за телефон - позвони в двадцать агентств. Задача та же - назначить встречу. Подумай, какие могут быть нам полезны. У меня самого есть список, я, так и быть, одолжу тебе номера нескольких из них.
   С этими словами Демьян круто повернулся и легким взмахом руки достал из кипы розовую квадратную бумажку.
   - Вот, перепиши их сейчас, завтра позвонишь, - сказал он.
   Алексей безропотно подчинился. Однако и в этот момент он снова ощутил, что никак не может привыкнуть к отведенной ему новой роли. В школе он был занят любимым делом, а здесь приходилось осваивать какие-то невиданные доселе навыки.. двадцать агентств! сама эта цифра выглядела устрашающе.
   Алексей вернулся домой довольно бледный.
   - Ты бы поел пирожков, Алеша, - сказала ему бабушка, - что-то выглядишь ты не очень. Не заболел ли?
   Алексей нахмурился и пробормотал в ответ что-то невразумительное. Вечером он отрешенно смотрел телевизор, и странные фигуры на экране казались ему продолжением той компьютерной игры, что он видел в офисе агентства. Если есть у человека предчувствие, то оно у Алексея появилось как раз в этот момент.
   Наступил еще один день. Как и было обещано, Алексей обзвонил два десятка агентств - и во всех поручил вежливый, но непреклонный отказ. В трех агентствах, впрочем, к нему отнеслись с большим пониманием, и долго говорили. Алексей не знал, что то были агентства конкурентов, пытавшихся выведать у него секреты рекламного бизнеса.
   Он испытал острое чувство разочарования - почти как в детстве, когда не получал необходимую игрушку. Но на этот раз чувство было тяжелее, оно давило, голова отказывалась воспринимать первую неудачу. Тогда Алексей решил сделать ход конем - он направился в то агентство, в котором был вчера. Наверняка Светлана, так просто с ним разговаривавшая, сможет ему подсказать, что делать дальше. Кроме того, не исключалась возможность заказа - не зря же Светлана смотрела кассету. Значит, есть еще надежда.
   На улице было пустынно. Ветер трепыхал на углу полуоторванной афишей. Уже подходя к крыльцу, Алексей почувствовал неладное. Он остановился, поглядел по сторонам, - может быть, что-нибудь забыл? нет, кассета еще у Светланы. Он поднял взгляд, и увидел, что дверь заперта на большой, внушительный, замок а вдобавок еще и опечатана. Он по инерции поднялся по лестнице, постоял на площадке, обдуваемой холодным ветром. Как счастливы люди, у которых есть настоящая работа, подумал он, глядя на переходящих улицу. Ему уже не хотелось идти в агенство Демьяна. Но он все же уговорил себя, убедил, что это будет пустая формальность. Ведь он всего лишь первый раз попробовал свои силы - неудивительно, что у него ничего не получилось.
   Лифт в здании опять не работал. Алексею пришлось подниматься на седьмой этаж по лестнице. Он запыхался уже на пятом. Сердце билось учащенно.
   Его встретил какой-то незнакомый "сотрудник", который сказал, что Демьян скоро подойдет.
   - Подождите его пока.
   Алексей сел на мягкий диванчик и, чтобы не скучать, уставился на произведение художника, рисовавшего деда мороза за экраном э.в.м.
   Появился Демьян. Он мягко, как пантера, подошел к диванчику и уселся рядом.
   - Ну каковы успехи? - поинтересовался он, - докладывай все.
   - У меня не получилось, - промолвил Алексей, - я звонил в агентства, некоторые только как следует говорили со мной.
   - А кассета?
   - Ну, кассету забрала Светлана, а ее агентство теперь опечатано. Мне жаль, но..
   - Как?! - Демьян даже привскочил с месте, - посмотрите, он посеял кассету! ну и быдло. С такими дело иметь - себе дороже. Второй день работает - никакого толку, только вред! - Демьян перед этим выпил и поэтому все больше распалялся, - ах, тварь! поглядите на него. А мне теперь отвечай за эту кассету. Вон! Вон!! - закричал он что было сил и указал на дверь.
   Алексей не сразу понял, о чем речь. Он сидел чуть не разинув рот и наблюдая разительную перемену, произошедшую с рекламным продюсером.
   Он медленно встал. Вся комната, в которой размещалось агентство, показалась ему до смеху маленькои, а рекламный продюсер - ненастоящим, противоестественным уродцем, выбравшемся на землю из пещер Лехтвейса. Но Алексей ничего не сказал. Он церемонно поклонился и оставил Демьяна одного в этой комнате, кричащего, распаляющего свой гнев уже на других бедных сотрудников.
  
  
   Удивительный пациент
  
  
   И в среде людей, страдающих душевно ( что однако большая редкость в наше рациональное время ), надо сказать, встречаются личности, достойные пера русского писателя. С одной из них мне довелось встретиться в областной больнице. Это был удивительный больной. У него была своеобразная "мания величия" - он воображал себя профессором Преображенским из известного романа Михаила Булгакова. Причем профессором современным, не понимавшим и не приспособившимся к бурным влияниям времени.
   Обычно Филипп Филиппович, как называли его в больнице, сидел в исполненной важности позе на кровати. Но это было лишь внешнее, поверхностное впечатление. На самом деле он был очень добрым и внимательным к другим пациентам. В этом пришлось убедиться и мне, - меня он принял за одного из бедных постояльцев этой больницы.
   - Я удивляюсь, - говорил он мне, - как разительно переменилось время. Я с восемьдесят пятого года жил в моем доме. И за это время не было ни одного из случев, подобных тем, что происходят сейчас вокруг.
   - Какие это случаи? Опишите их, - сказал я.
   - Удивительная полная безнаказанность, которую чувствуют люди. Они, право же, ведут себя так, будто больше нет никакой власти над ними, никакой управы, и никто не может, не способен их привести в чувство. Кому это нужно, я вас спрашиваю? Кому из людей придет в голову прыгать, скакать по квартире посреди дня? Кто из трезвомыслящих людей будет включать какофонию, для того, чтобы ее слушали все, кто живет в городе и в стране?
   - Но ведь это, кажется, естественные проявления так называемой свободы, - сказал я.
   - Но до две тысячи пятого года никаких подобных естественных проявлений, как вы их называете, просто не существовало! не было как явления! Все получило старт, когда у нас в доме появились поселенные существа. Они поселились этажом ниже. Скажите, пожалуйста, почему я должен выслушивать все их басовитые выражения и крики? сидит такая изумительная дрянь в доме на своих четырнадцати аршинах и считает, что она находится в своей стране!
   - А вы не пробовали как-то думать о другом? - спросил я, - например, читать газеты и журналы.
   - Но ведь их пишут люди, которые живут в тех же условиях, в той же стране! - воскликнул Филипп Филиппович, - так что мой верный вам совет - не читайте перед обедом российские и областные газеты.
   - Но ведь других нет!
   - Так никаких и не читайте, - посоветовал Преображенский, - конечно, может быть, они рассчитывают на то, что я последую их пути. Ведь, по их мнению, прыгать и распевать целый день как соловей вместо того, чтобы заниматься прямым своим делом - это вполне достойное занятие.
   - Тогда, может быть, театр? - предположил я.
   - Батенька, да вы, боюсь, не понимаете, что представляет собой современный театр! Это раньше я мог без всякой задней мысли поехать в Большой или даже в Малый, чтобы посмотреть оперу. Теперь все по-другому. В театре нынче актеры прямо на сцене сквернословят как урки. Они считают это высшим шиком, по их крайнему разумению. Что может быть лучше для провинциального зрителя.. да и для столичного тоже, рассуждают они.
   - Возможно, вы, профессор, попали не в самый престижный театр, - сказал я, - но сейчас есть и кинотеатры, в которых можно посмотреть новый поучительный фильм.
   - Я однажды заглянул туда, и - что бы вы думали, там увидел? картины разрушения, гибели всего, что только можно вообразить болезненному, воспаленному мозгу. Причем не имеет значения, для кого этот фильм - для взрослых или детей, разницы никакой. Я посмотрел, признаться, несколько минут, и убежал оттуда через парадный вход. Все остальные остались в зале и терпеливо смотрели картину. Мне их искренне жаль!
   - Послушайте радио, там вы хотя бы не увидите подобных картин.
   - Да, вид радио не портит - это верно. Но те известия о происходящем в стране, которые оно передает, не приведут вас в оптимистическое расположение духа. То и дело сообщают, что где-то взорвали поезд, а где-то сгорел "ночной клуб". Нет, милостивый государь, подобные события никак не благоприятствуют хорошему самочувствию.
   - Может быть, книги, современные книги - что вы скажете по их поводу?
   - Современные книги, во всяком случае, те, что я обнаружил в ближайшем магазине, делятся на три категории - дамские романы, детективные повести и фантастика. Причем первые и вторые так пересекаются, что трудно провести границу между ними. Дамы пишут детективные романы! Что может быть парадоксальней? Что же сказать по поводу фантастики? Она как-то слишком похожа на обыденную жизнь, на те же сообщения по радио. Чем большим количеством жертв автор украшает повесть, тем больше, очевидно, получает ассигнаций за нее.
   - А люди, которые живут рядом с вами? Они, наверное, интересные, пытливые личности?
   - Увы! Они стоят на самой низшей ступени развития. Они еще только формирующиеся, слабые в умственном отношении существа. Все их поступки чисто зверины! Даже животные рядом с ними не выдерживают. И они в присутствии людей с университетским образованием позволяют себе ругать нас с развязностью совершенно невыносимой, подавать нам ересь космического масштаба и космической же глупости, о том, как надлежит себя вести.
   - Вы не пробовали говорить с ними?
   - Говорить? Боже праведный! Что я мог бы им сказать? Что им нужно молчать, молчать и слушать, учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социального общества! Ведь они даже переписки Энгельса с Каутским не читали! Даже Швондера рядом с ними нет, чтобы подать им такую книжку. Чтобы они, так сказать, развивались..
   - Но ведь наверняка большая часть этих существ учится в школах, в университетах, - сказал я, - им наверняка стараются привить что-то хорошее, полезное для жизни?
   - А вы задумались когда-нибудь, кто их учит? - спросил профессор, - каким авторитетом обладают эти люди для них? нет, для них герои и авторитеты совсем другие - те, кто смог подчинить себе, узурпировать, оскорбить.. Неудивительно, что они так ведут себя. От их университетов и школ остаются только призраки учебных заведений. Я как-то решился зайти в один из них. Те, кто там находился, оскорбили меня так, что я еле ноги унес. О, наша бедная Россия!
   - Но, может быть, на университетских кафедрах еще царит некое подобие порядка и разумного устройства жизни? - с надеждой поинтересовался я.
   - Ах, как я бы хотел, чтоб так они и было! - сказал профессор, - но, когда я был на кафедре русского языка, то увидел, что там нарушается даже сам закон о русском языке. На другой кафедре мне предложили заплатить солидную сумму, чтобы я получил возможность предоставить свое исследование, над которым трудился столько дней, ученому сообществу. К берегам священным Нила..
   - Может быть, в спорте сегодня еще сохраняются традиции чести и достойной борьбы? - предположил я.
   - Я тоже надеялся на это. Но вот посмотрел матч Словения - Россия. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения, мой друг! Такого позора еще не было. Тогда-то у меня, видимо, и повредился рассудок.
   - Но нам остаются воспоминания, - сказал я профессору, - о славных временах, которые в прошлом. Я, скажем, никогда не забуду, как я полуголодным студентом явился к профессору Шику, и он приютил меня при кафедре.. Поверьте мне, Филипп Филиппович, это значит и сейчас для меня очень много.
   - Да, голубчик мой, в этом, пожалуй, вы правы, - согласился "профессор" и поднялся мне навстречу, - вы растрогали меня. Спасибо вам. Ведь в сущности я так одинок.. От Севильи до Гренады..
  
  
   Шахматный набор
  
  
   И в грустных историях есть свое очарование. Ведь они "заставляют задуматься", как сказал герой "Обыкновенного чуда". Наша история будет как раз из разряда таких.
   Шахматный набор.. это словосочетание у Егора ассоциировалось с большими, гигантскими шахматами, которые он увидел еще в детстве, на одном из крымских курортов. Тогда Крым еще был доступен, и никаких споров между суверенной, самостийной Украиной и Россией не было и в помине. Шахматы украшали большую набережную, и в их фигурах маленький Егор мог мечтательно затеряться. Они казались знакомыми, дружественными.
   В большом просторном зале на втором этаже санатория происходило нечто невиданно доселе - шахматные соревнования. Егору прежде всего запомнилась атмосфера их, тот серьезный настрой, который царил здесь, на втором этаже, и который так понравился Егору. Не было места злым шуткам, саркастической иронии и тому подобным банальностям, из которых, увы, состояла обыденность, с которой приходилось сталкиваться. Это было настоящее соревнование достойных соперников, и Егор чувствовал, что может быть на равных принят в этот спортивный мир.
   Помня об этом первом детском впечатлении, в один прекрасный осенний день он пошел и записался в шахматный клуб, благо там объявлялся набор детей как раз его возраста. По благоприятному стечению обстоятельств, клуб находился недалеко от его дома. Все вокруг было знакомо - и люди, и дома, и даже осенние листья, покрывавшие землю. Помещение клуба было маленьким, уютным. Кроме Егора, сюда записалось еще с десяток юных шахматистов. Прежде всего остального Егор заметил, как разительно отличались они, их поведение от всего того разнообразного, разношерстного мира, что он видел в школе. В школе происходили невиданные в Отечестве вещи, о которых Егор пытался не вспоминать здесь. Кроме того, Егор никак не мог понять, взять в толк мотивы поведения бедных разумом "школяров". Он удивлялся, как они еще способны к изучению наук, как их бедный разум может воспринять те зерна знаний, что пытались в них посеять терпеливые преподаватели. Ведь, и это было ясно, интересы у них были ну совершенно другие. Поколотить для собственного удовлетворения или унизить своего одноклассника для них было любимым развлечением. Они напоминали Егору игривых животных, которых занимает движущийся предмет или человек, но которые никак не могут осознать, что же происходит с ними самими, какие силы или инстинкты движут ими.
   Посещающие шахматный клуб дети казались Егору совсем другими. Или им так удавалось сдерживать себя, или в самом деле они были человечными по своей природе, - неважно, главное, что Егор чувствовал себя здесь вполне уютно и сносно. Обычно все внимательно следили за Александром Семенычем - преподавателем, который объяснял на доске и расставлял шахматные комбинации. Егор одним из первых угадывал направление атаки, и Александр Семенович поощрял эту его догадливость, выделял его перед остальными учениками. Мелово-белые и черные фигуры занимали свои места на доске - это значило - одна из классических или известных партий и новое решение, новый комбинационный взгляд, новые геометрические перемещения слонов, звездообразные каверзы ферзя, мощный трубный напор ладьи, занявшей ту или другую вертикаль, прыжки коня. В завершение занятия все записывали домашние задания. И придя домой, Егор первым делом брался не за постылые школьные учебники, а за тетрадку с ними, и вот уже расставлял на доске увесистые шахматные фигуры, налитые с исподу обычным магнитом. В этот вечер ничто не могло, не имело права отвлечь Егора от его занятия. И одно за другим возникали разноплановые решения. Нужно было прежде всего угадать, какая идея объединяла все задания. И мысль о правильном ответе приходила посреди собрания других догадок, и ровным светом как будто озаряла комнату. Это значило - решение найдено, труд осуществлен.
   Были, разумеется, не только показы комбинаций на большой доске, но и игры и сеансы одновременной игры, которые давал Александр Семенович. Ребята аккуратно записывали свои ходы в тетради, но чаще всего неизбежно проигрывали, и Егор уже по одному виду торжествующего в душе преподавателя понимал, что положение дел и позиции ребят в игре не завидные. Во время одного из таких сеансов Егору удалось одержать победу над Александром Семенычем. Преподаватель избрал довольно редкое начало, которое не обещало белым легкого развития и приемущества. Егор верно вывел свои фигуры на удобные позиции, воспользовавшись тем, что белые позволили ему это сделать. Кроме того, он завладел инициативой - одна из его центральных пешек уверенно перешла границу середины шахматного пространства и забежала далеко вперед, на третью горизонталь белых. Александр Семенович недооценил такого перемещения пешки. Его фигуры как бы оказались в тупиках - каждая в своем. Естественно, у него был набор известных ходов, но каждый из них никоим образом не улучшал позицию белых на доске. В то же время шахматный набор Егора развернулся основательно, - два коня один за другим вступили в игру. Они добрались в два хода до позиций, прикрывавших неприятельского короля, и организовали нешуточное давление. Александр Семенович проиграл ладью. Он заметил это еще за ход до происшествия и покачал головои - ведь эта была его оплошность в дебюте, ошибка, которую не обязательно было допускать. Александр Семенович задумчиво сделал ход, и перешел к другим доскам. Егор еще раз обдумал создавшееся на доске положение: все правильно, ладья уходит в "фонд клуба". И когда Александр Семенович, завершая свой круг, опять подошел к Егору, он уверенно двинул пешку вперед. Ферзь и ладья растерянно взирали друг на друга, неповоротливые, стесненные своими фигурами, словно бы непонимающие, что это с ними, такими дружными на первой горизонтали, могло произойти.
   - Да, проигрывается ладья, хм.. - сказал Александр Семенович. Однако он не сдался сразу же в дебюте, а предпочел продолжить игру, надеясь, видимо, на то, что Егор тоже допустит ошибку.
   Сосед Егора, сидевший за столиком справа, заинтересовался его партией уже больше, чем своей, верно, проигранной.
   - Ты можешь выиграть, - сообщил он, - да, в самом деле.
   В его голосе звучало большое удивление. На доске между тем настало успокоение. Егор отвел свои фигуры на безопасные позиции, заботясь прежде всего о гармоничном развитии тех, что немного отстали за время последней атаки. Александр Семенович тоже не ринулся вперед, очертя голову, но двумя-тремя движениями подготовил для белых наступательный плацдарм.
   - Можно сейчас провести размен, - подсказал Егору его сосед ( его звали Алексей ), - будет попроще.
   Егор сам не видел размена, и основательно задумался. Он обдумывал один ход, который мог бы облегчить положение черных, и сначала недоумевал, какой размен можно предложить в этой ситуации. Но вдруг словно в сиянии возникло перед ним на доске движение коня, приводящее к размену фигур - ладьи и коня. Еще минуту Егор думал над этой комбинацией, и решил в самом деле прислушаться к совету Алексея..
  
   Обыкновенный белый слон
   гордился тем, что белый он:
   "Видна порода у меня!" -
   слон был разменян на коня.
  
   Соперники сделали еще несколько ходов - угроза - защита, угроза - защита. И вот Александр Семенович улыбнулся и поздравил Егора с победой. Это событие вызвало вздохи и шепот сидящих справа ребят. Видно было, что они стали свидетелями редкого случая.
   Весной следующего года Егор получил право играть в настоящем серьезном турнире. Перед началом первой партии он основательно готовился, даже пил шипучие витамины. С надеждой наблюдал за тем, как белый диск растворяется в кружке, и думал о тех интересных партиях, которые предстоит ему сыграть. Первую игру по жребию ему предстояло сыграть с Алексеем, который также был допущен к участию в соревновании. Егор играл белыми. Благодаря гармоничному развитию фигур он добился главного, о чем думал перед партией, - не отдал инициативу Алексею, который чувствовал себя в атаке как рыба в воде. В центре доски сложилась сложнейшая ситуация, клубок которой первым распутал Егор. Одна за другой стали исчезать с доски центральные пешки Алексея, а фигуры Егора вышли на выгодные для белых позиции. Алексей потерял не только пешки, но даже и мечтать не мог о контратаке. Он сделал еще один неудачный ход, и потерял слона. Видно было, что Алексей огорчен таким основательным подходом Егора к игре. Легкой победы не случилось.
   - Странно, - заметил Алексей, рассматривая доску, - обычно ты проигрывал мне, а в соревновании оказался на высоте.
   Алексей был разочарован, но Егор воспринял эти его слова как похвалу. И было много еще других игр, и простых, как та же геометрическая задача, и сложных, как непонятная формула из курса математики. Егору весьма запомнилось это соревнование.. Теперь Егор шел на другой - показательный - сеанс одновременной игры. За школой, находящейся далеко от его дома, проходил этот сеанс. В нем участвовали какое-то "городские" шахматисты. Прямо за корпусом были расставлены столы, на которые организаторы водрузили доски. Егор занял место за одним шахматным набором. Была осенняя погода, дул ветер. "Городские" шахматисты ежились и осторожно делали свои ходы. Был здесь и Алексей. На его доске и на доске Егора завязалась борьба. Егор видел, как его соперник одну за другой выдвигает свои фигуры на сильные позиции на королевском фланге, сдваивает ладьи. Однако несмотря на то, что черные были довольно стеснены, Егор ( уже почти не замечавший, что происходит на соседней доске, где Алексей, похоже, проигрывал ), нашел удачный ход конем, который изменил картину в целом. Картину, которую не видел его оппонент. Теперь белые вынуждены были отступить, а следующим ходом они не только теряли приемущество, но и проигрывали качество. Весь план белых оказался раздутым как мыльный пузырь. Ничего не было в нем, кроме идеи лихого кавалерийского наскока, попытки задавить черных массой своих ладей и ферзя. Это так ясно понял в тот момент Егор, и ему стало жаль своего соперника, который вместо того, чтобы достичь желаемой легкой победы, будет теперь еще, верно, долго бороться за ничью. Однако произошло нечто непредвиденное. Его соперник, одетый в легкую модную куртку, произнес несколько малознакомых фраз, в которых можно было разобрать только - "проиграл" - и неуловимым и страшным движением бугристого пальца сбил с доски короля черных, а за ним - и большинство фигур. Егор был ошеломлен. Он смотрел на доску, где еще недавно была игра, и которая теперь была разрушена одним ударом костлявых пальцев, и думал о том, как хрупок его мир, возведенный с такой заботой. А соперник его уже что-то громко кричал своим приятелям, возбужденный ( партия, которую он играл с Егором, была последней ). И удивительно, эта страница шахматной жизни была последней в блокноте Егора. Больше его не видели на крупных шахматных соревнованиях. Впрочем, может быть, все еще можно исправить, подлатать, починить действительность. И шахматный мир, величественный, прекрасный в своей основе, вновь вдохнет жизнь в простой шахматный набор, с которым так недальновидно обошелся последний соперник Егора.
  
  
   Линия перемены дат
  
   Обзорный доклад, лежащий у меня на столе, гласил: "зона "а" представляла собой вертикальный цилиндр диаметром 11 целых и 8 десятых метра и высотой семь метров. Весь этот объем был заполнен кладкой из графитных блоков общей массой чуть меньше двух тонн: через цилиндрические отверстия в каждом из них были проложены каналы с водой. На периферии зоны "а" были расположены те же графитные
   блоки, но без каналов и отверстий. Они опирались на плиту из металлоконструкции и сверху были закрыты другой подобной плитой. В одном из каналов зоны были размещены кассеты с ядерным топливом - ураном - в твэлах - пустотелых цилиндрах из циркония с примесью одного процента ниобия диаметром соответственно около тридцати сантиметров и высотой около трех с половиной метров. Тридцать шесть таких твэлов собирались вместе и затем вставляли сь в центральный канал. В других каналах, заполненных водой, перемещались стержни - поглотители; вода подавалась в каналы двумя циркуляционными насосами под давлением семьдесят атмосфер. В зоне "а" вода быстро нагревалась и вскипала, пар отводился в верхнюю часть каналов и поступал в четыре барабана - сепаратора - огромные горизонтальные цилиндры длиной около тридцати метров из стали французской фирмы "Король Луар". Затем пар по паропроводам подавался на две турбины и конденсировался в воду, - эта вода которую называли питательной, насосами опять подавалась в барабаны - сепараторы и поступала опять в циркуляционные насосы. Реактор четвертого блока можно было сравнить с печкой, хотя горение урана поддерживать несколько сложнее, чем горение дров. При этом динамику горения показывал коэффициент К; при К равном одному горение было постоянным, при К больше одного - возрастало, при К меньше одного - стремилось к прекращению. Горение контролировали при помощи названных стерженей - поглотителей с подвешенными под ними вытеснителями воды - алюминевыми цилиндрами около четырех с половиной метров в длину, заполненными графитом, которые охлаждались затем водой независимого контура. Обычно зона "а" функционировала со всеми "погруженными" стержнями и лишь после некоторого выгорания топлива они выдвигались наружу. Некоторое влияние горение оказывало и на качество стержней - поглотителей и на материалы элементов контура охлаждения, такие процессы называли "отравлением реактора". В первую очередь речь шла о ксеноновом отравлении, приводящим практически в любом случае к затуханию реактора.
   Днем двадцать пятого апреля одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года остановка блока была задержана. " .. конец рабочей недели, вторая половина дня, потребление электроэнергии растет" - так объяснил свое требование диспетчер "Киевэнерго".
   23.10 Диспетчер снял свой запрет, снижение мощности было продолжено.
  
   26 апреля
  
   0.28 Зарегистрировано резкое падение мощности - "ксеноновое отравление"
   1.00 Мощность - по причине того, что все стержни были выведены из зоны "а" повышена до двухсот условных едениц - больше чем в пять раз. Однако повышение мощности не устранило отравления.
   1.07 Удалось увеличить поток воды через каналы, но резко опустился уровень воды в барабанах - сепараторах, снизилось паро-образование; пара становилось меньше, реактивность падала.
   1.19 Поскольку уровень воды в барабанах - сепараторах стал опасно низким, оператор увеличил подачу питательной воды ( конденсата ). Одновременно персонал заблокировал сигнал аварийной остановки реактора по недостаточному уровню воды.
   1.19.30 Уровень воды в сепараторах стал расти. Однако теперь из-за притока относительно холодной питательной воды парообразование практически прекратилось
   1.19.58 Закрылось автоматически устройство, через которое излишки пара раньше стравливались в конденсатор.
   1.22.45 Содержание пара выровнялось, давление стало медленно расти; решено было приступить к эксперименту ( попыткам получить дополнительную энергию за счет увеличения продолжительности функционирования реактора.
   1.23.10 Поток воды через каналы уменьшился, охлаждение зоны "а" стало слабее.
   1.23.40 Начальник смены дал команду аз - 5 - сигнал максимальной защиты, по которому в зону немедленно вводятся все стержни - поглотители; практически все стержни из крайнего верхнего положения одновременно пошли вниз. Но стержни остановились, пройдя лишь два - три метра. Оператор отключил удерживающие муфты, чтобы стержни упали под собственнои тяжестью, но они уже не шевелились. Впрочем, вытеснители дошли до низа зоны "а" и вытеснили из каналов воду.. произошел почти мгновенный скачок парообразования.
  
   1.23.43 Показатель К превысил единицу и резко взмыл вверх; "сработали" еще две системы автоматической защиты - по уровню мощности и по скорости ее роста, но это ничего не изменило, так как сигнал аз - 5, который посылала каждая из них, был уже дан оператором"
   1.23.44 Мощность реакции в сто раз превысила номинальную.. твэлы раскалились, частицы топлива разлетелись и застряли в граните.. давление продолжало расти.
   1.23.45 Это был момент первого взрыва. Давление пара разрушило часть каналов и паропроводы над реактором.. накрывавшая зону металлическая плита весом около тонны стала приподниматься, воздух устремился в активную зону, раздался новый взрыв, разрушилось перекрытие реакторного зала.. около четверти графита и часть топлива были выброшены наружу, горячие обломки упали на крышу машинного зала и в другие места, образовав более тридцати очагов пожара.
   1.30 По сигналу на место аварии выехали пожарные части из Припяти и Чернобыля".
  
   Я еще раз посмотрел на стол. Под оранжевым колпаком горела лампа. Строки казались слабым сочинением, сочинением, однако, без пунктуационных ошибок. Все было у меня впечатление, что повторяется какая-то старая история с недорогими, будто купленными в комиссионном магазине, эффектами, манерная, глупая, в которой одно за другим происходили псевдо-события, которых не хватало до полноты картины и в которой не было ничего нового - все очень напоминало неприятную продолжительность сна, где все кажется ошибкой, реверсию времени, будто бы сбившегося с пути, противную законам человеческим, с таким же успехом все это могло происходить на другой стороне луны. Но жизнь не уходила из города, напротив - зелень лесов, его окружавших, казалась поспешно изготовленной театральной завесой, напрасно приготовленной. И - как важно подобрать точное слово - одновременно все казалось святым, точно здесь и сейчас происходили последние приготовления к другому, почти немыслимому прежде, очень важному делу. Жизнь была в окнах последних этажей - как заря нового дня, в лицах идущих по улице детей - неизмеримо явственнее, нежели в лицах взрослых, в лучах на стеклах автобусов и такси. Только мы видели это светлое небо в пять утра, необыкновенное как несбывшаяся мечта, преданная, но осязаемая, несмотря на ненависть, ее окружавшую, все еще осязаемая - только рукой подать. В апреле растает лед. Скоро должны расцвести нежные зеленые бутоны. Потом наступит май, теплый, с молочными вечерами. Люди встретят рассвет, солнечный салют.
   Будет бежать река. Согреются стены от теплого солнца, небо будет ясным, голубым, а вечером в небе - счастливые звезды, и будет далеко до зимы и осени. Когда начнется дождь, задрожат стекла, все в росе и свете, и страшно будет взглянуть на небо - чтобы не вспугнуть счастья, и в окно будут стучаться листья. Поверьте мне, никто не расскажет вам о счастьи больше, чем я. Будет гаснущий узор лип и кленов, и летние дни будут глядеться в вечность. Так, линия перемены дат - это не черта, равняющая всех, это, может быть, причина моей любви, причина во времени.. это глагол, дрожащий в вечернем гроте, это выходящее из-за домов солнце, это трепет не терпящей предсказания жизни. И это весна, чудесная, со свежим запахом хвои, с волшебным круговоротом талой воды, с озерами, с домами, где даже моя бедная память может найти свой приют. Это ливень на высокой лестнице, поднимающейся от реки, на каждой ступеньке - ручьи. Божественный дождь и улицы в просвете деревьев.
   Можно было спросить меня - "Зачем придумывать небылое?" - и я бы ответил, что не хотел бы жить по-другому: меня не интересуют множество сценариев, придуманных раньше меня. Они не больше, чем пузыри на этих ступеньках, бусинки, капли на карнизах.
   Р а з в е м ы д у м а л и, ч т о т а к в с е с л о ж и т ся? Р а з в е м ы д у м а л и, ч т о т а к в с е п о л у ч и т с я ? - никакая пленка не могла бы удержать этого, пленка истлеет и не удержит воспоминания - это ясно. Я не могу смотреть проще, не могу смотреть и н а ч е, я не могу вычесть себя из мира, а чего, казалось бы, проще простого арифметического действия. Но как слабый вереск стелются по земле человеческие жизни, и разве я больше, чем идущий среди них человек, человек в толпе, и разве я тоже не вижу синий край облаков в белом небе. А ведь ничего не изменилось, хотя много животных, и отвратительных растений, и птиц уже окружили город, - они-то не забыли ничего. Но - слава Богу, что хоть было и вот так, что теперь не напишу всеобъясняющую книгу, не стану выстраивать из слов загадку.. Итак, субботнее утро, город, море огней внизу. На площади мокро и пусто, и девятого не будет парада. Я зашел в первый попавшийся дом, потому что было холодно. Город как будто постарел за ночь .. старость налетела на город, налетела с птицами, глядящими из черных лесов настороженно. Центральные улицы пусты, светофоры мигают желтым, первые трамваи проходят под окнами фабрик. Я могу еще здесь находиться - дело в том, что я как бы приобрел этот незамеченный иными день - всего один день, не замеченный журналистами, один день, отданный моей прихоти автора, не любящего лишних склонений его имени.
   Мое воображение уже населило его самыми разными людьми. Удивительно - у каждого из них есть своя профессия, своя судьба. Как быстро, как деловито принялись они обставлять, обустраивать только что созданный для них мир! - их трудолюбие кажется мне безпримерным, да, безпримерным. Я вижу, как они, не спеша, идут по улицам, направляются к месту работы - и мне не хочется выдумывать отрицательного персонажа, который, сделав ряд глупостей, столкнулся бы с любящим героем ( Ланцелотом ) и потерпел бы, разумеется, поражение. Так стелются, стелются по земле человеческие жизни. Выбора не было - не было пыльных тропинок на далеких планетах, и планет, к счастью, тоже. И это вовсе не грустно, ибо там и не происходило ничего. Писателю нельзя летать ни на известную германскую возвышенность, ни на допотопные планеты - ничего интересного увидеть там не удасться - и печку корабля-путешественника, скорее всего, топить там нечем. И там не блестят под дождем трамвайные пути, и не горят на высоте, отражаясь в лужах, огни подъемных кранов. Там не захочется любить весь мир, не захочется строить улицы, дома..
   Я стою у окна. Из окна видно все: серебряный бор, стрелу моста, телебашню. Внизу спускается лифт, открываются стеклянные двери, едет автобус. Иглы звезд больше не висят над городом, авария тоже лежит в прошлом, как талый снег на обочинах дороги, и ты понимаешь, что впереди - лето, что все стало ясным, недвусмысленным, и что больше не будет ненужных и глупых снов.
  
   Омск, 23 января 2004 года
  
  
   Правда о механическом младенце
  
   Кто о чем, а мы - расскажем о будущем. Ведь именно тогда и могла произойти эта необыкновенная история.
   началось все с того, что в одном из провинциальных, но тем не менее известных институтов, аспирант, учившийся у профессора Ермеева подошел к тому с удивительным предложением.
   - Профессор, - сказал он, и вы, и я знаем, что современная наука достигла необыкновенных высот. Мы можем создавать очень сложные механизмы, которые приводятся в движение мини-источниками энергии. Они широко используются в быту, на предприятиях. Они подчас до того маленькие, что напомниают чудо.
   - Все это так, но к чему вы клоните? - спросил профессор.
   - Странно, как до сих пор никому не пришла мысль создать организм, который во всем напоминал бы человеческий, - во всяком случае, внешне, а был движим исключительно энергией, которую в него бы вложили. Я говорю о так называемом "механическом младенце", о которых писали еще классики.
   - Но мне всегда казалось, что это лишь мечта, метафорический оборот, - ответствовал профессор.
   - О, что вы, нет, эта идея осуществима. Позвольте мне заняться ею, и мы преподнесем научному сообществу такие результаты, которые двинут науку вперед.
   Профессор немного подумал и .. разрешил. В лаборатории, которую выделили молодому ученому, закипела работа. Задача была - создать младенца, внешне похожего на человека, но движимого силами, которые в него бы вложила наука. Задача предстояла не такая сложная, как казалось на первый взгляд. От ученого ведь не требовали чтобы младенец развивался, превращался в подростка, юношу. Нет - достаточно было создать опытный экземпляр, пригодный для функционирования в человеческом обществе. Задача показалась ученому крайне интересной. Еще бы: ведь это был бы почти человек. Он мог бы сосать молочную смесь, говорить "Агу-агу", кроме того, ему не нужны были подгузники и игрушки, - ведь зачем механическому младенцу развлекаться и играть? Нет, игры для него предусмотрены только те, что могли бы потешить его потенциальных владельцев, например, развеселые прыжки в высоту. Такой младенчик даже мог бы играть в шахматы, - подумал молодой ученый, - но, так как подготовка к изготовлению шла в большой спешке, позволением тех, кто создавал шахматные программы, заручиться не удалось. К тому же, для этого требовалась бы сложная система распознавания фигур на доске - не станешь же помещать на младенчике табло, которое бы показывало ходы.
   Были изготовлены шарниры для ножек и ручек. Сложнее всего было с шеей - младенчик должен был ее поворачивать в разные стороны и удерживать свою головку. С большими усилиями достигли того, что она поворачивалась на сто восемьдесят градусов. Младенчик был почти готов. Осталось только приспособить глаза, которые получились просто отличными - вращались в своих орбитах в пределах, дозволенных их создателем. Вместо языка у младенчика было разговорное устройство, помещавшееся там, где положено ему быть. Очень много работали над голосом младенчика. Он должен быть выглядеть естественно, напоминать детский, так чтобы у никого и подозрений не возникло, что говорит - не человек. Власти распорядились выделить молодому ученому с десяток детей. На протяжении двух месяцев самый лучший из них терпеливо и под надзором произносил приготовленные реплики. Все они были записаны на диск, размещавшийся на спине младенца. Правда, теперь младенец не мог кланяться как следует, но в сущности, если подумать, зачем младенцу это умение кланяться? Он и так хорош. Особым достижением молодой ученый считал то, что ему удалось заложить в лабораторное существо еще и записывающее устройство. Суть его была вот в чем - каждый день, от восьми часов до одиннадцати, оно записывало все слова, которые слышало бы от окружающих. Затем слова тщательно анализировались, из них выделялись наиболее употребительные, так что младенец мог при желании разнообразить ими свою речь. Они включались либо в простые предложения "хочу.. ", "дай.. ", " .. мне", " .. тебе", "иди.. " либо в более сложные "я чувствую себя .. ", "я думаю, это все .. ", "Мне всегда казалось, что это.. ", "Я полностью согласен, - это .. " либо вовсе произносились отдельно. Причем слова вставали на заготовленные позиции не случайно - ученый позаботился о том, чтобы была учтена эмоциональность разговора. Например, если младенчику говорили что-то шутливое, он должен был засмеяться и произнести слово, которое услышал в подобном эмоциональном ( в данном случае "шуточном" ) разговоре. Если младенчика за что-то укоряли, ругали, он должен был оправдываться теми же словами, которые вложили в него взрослые. Если у младенчика спрашивали, выполнил ли он задание, уроки ( младенчик в школу не ходил - вообще его способности к передвижению не были превосходными, но все окружающие могли делать вид, что он выполняет какие-то задания - это было что-то наподобие игры ), он должен был отвечать с использованием слов, которые слышал при предыдущих наставлениях чаще всего.
   Итак, работы были завершены, и на прилавках появилась пробная партия механических младенцев. Особенно они заинтересовали тех супругов, у которых по Бог весть какой причине еще не было детей. Ученые ведь утверждали, что механический младенец - прекрасный тренажер для молодых ( кстати, по просьбе ученых, некоторые модели механических младенцев метали и экскременты - для того, чтобы создать ощущение действительности ). Теперь рассмотрим, что происходило, когда кто-то приобретал механического младенца для своих нужд.
   Оказалось, что такой младенец вел себя крайне безпокойно - как по программе, держал в тонусе своих владельцев весь день. То ему нужно было подавать кашу или смесь ( а если младенец не получал этого, то ревел как настоящий ), то развлекать играми ( за которые младенец, впрочем, принимал любое движение перед своими глазами - так что некоторые владельцы исхитрились до того, что сажали младенца перед экраном телевизора, на котором мелькали фигуры, и таким образом выкраивали себе несколько часов для отдыха ), то водить на прогулку - младенец бдительно замечал, что находится долго в тесном помещении, и своим голоском требовал, чтобы его вывели гулять. Одним словом, он был почти во всем похож на обычных людей. Разве что не общался со своими свестниками и двигался как-то странно - вразвалочку, медленно, берегя свою энергию. Впрочем, для механического младенца был предусмотрен и энергозатратный режим. В таком случае, когда был активизирован этот режим, младенчик выполнял следующие действия. Во-первых, дико кричал, так что повергал в состояние легкого шока всех соседей в округе ( ученые немного не рассчитали силу крика ). Во-вторых, прыгал аки молодой козлик, резвясь по квартире и сметая все подвернувшиеся под руку предметы ( так что держать механического младенца слыло за удовольствие дорогое ). В-третьих, он совершал мгновенные пробежки по предоставленному ему пространству, в самых безсмысленных направлениях. Такой режим повышенного потребления энергии был заложен в младенца и включался автоматически раз в день. И он был бы совсем неудержимым, если бы создатели предусмотрительно не вложили в него функцию подчинения имени. Именем, кстати, младенца можно было наречьь практически любым - такая функция была выведена на переднюю панель управления. Скажем, младенца назвали - Илья. И вот стоило какому-либо из двух владельцев игрушки ( а их было двое, и только их команды слушался младенец ) строго окрикнуть своего подопечного - "Илья! Учи уроки, я сказал" или что-нибудь подобное в этом духе - как внутри существа переключался тумблер, и оно шло "делать уроки", вернее, делать вид, поскольку все данные уже были заложены внутрь дитяти его создателями, а учиться и воспринимать новое оно было уже не способно.
   Как в любой новинке, здесь были допущены свои просчеты, о которых не думали ученых. Во-первых, ахиллесовой пятой младенца стали прыжки. Они явно истощали его энергию. Младенца приходилось заряжать несколько раз на день, чтобы он мог продолжал по-прежнему функционировать. Во-вторых, часто употребительные слова. Оказалось, что в среде ученых, которые готовили этот проект, они одни, а среди обывателей, который давно не касались власти будущего, - другие. Причем за слова младенчик принимал и довольно нелицеприятные выражения, не имевшие никакого отношения к литературному языку, которому его обучали его создатели. Стоило младенчику вставить такое бранное выражение в совсем невинное на вид предложение, заложенное как основа, и оно приобретало устрашающее значение. Таким образом, под влиянием внешних обстоятельств, речь механических младенцев все более становилось дикой, ожесточенной. Такой ведь была и вся обстановка, которая окружала их. У человека были еще заложены силы, чтобы сопротивляться этим веяниям времени и грубости взрослых. Но механический младенчик - то была поистине "табула раса", на которой можно было написать все, что придет на ум его владельцам. Некоторые оригиналы учили младенца кусаться, драться, пуская в ход свои маленькие кулачки. Некоторые - нарочно наговаривали в уши младенчику как можно больше обидных, ранящих фраз, чтобы смотреть потом, как младенчик их "переварит" и будет в будущем бессмысленно, "на автомате" повторять. В самом деле, вы ведь замечали, что вокруг вас живут разные люди и не всех из них следует считать образцом порядочности и добродетели.
   Благодаря луженой глотке младенец был неперекрикиваем, благодаря заложенным в него шарнирам - двигался плавно и безшумно, почти как пантера. Его функции были известны, но иногда возникал сбой - и тогда младенчик вдруг без причины принимался гулить, визжать, восклицать, петь. В этом разе его мог остановить только более мощный крик владельца - "Илья!!" Постепенно младенчик набирался опыта, и его фразы становились более сложными и витиеватыми, лексикон его - все более разнообразным. Некоторым это очень нравилось. Теперь младенец мог воспроизводить их собственные слова и тайные пожелания своим мелодичным голоском, так, как будто хотел это сказать сам. Этому младенцу позволялось даже оскорбить ненароком нежеланного соседа - все равно никакой ответственности за его поведение не было еще предусмотрено.
   Глядя на него, и взрослые стали себе позволять такое, до чего раньше не могли бы додуматься. Они так же кричали, прыгали, басили. Ведь если механическому младенцу не предусмотрено никакого наказания за его безобразное поведение, то какое наказание может поджидать настоящих людей?
   Спустя месяц после начала пробной продажи профессор вновь встретился со своим аспирантом ( благодаря механическому младенцу, впрочем, ставшему уже кандидатом ).
   - Не прав ли был я, когда говорил, что большой пользы от этого не будет? - спросил профессор, - вы получили экспериментальное существо, которое унаследовало пороки человечества, но не его достижения.
   - Признаю, я ошибся, - согласился аспирант, - но я не подозревал, насколько жестоки могут быть люди, и сделал младенца слишком восприимчивым ко всему, что происходит вокруг него. Наверное, следовало, наоборот, привить ему известнрую черствость и равнодушие.
   - Все потому что вы выросли у нас при кафедре, - заметил профессор, - и не заметили насколько в не лучшую сторону изменился мир. Батенька, да ведь они совсем забыли об ответственности, о том, что представляет собой воспитание, о том, что такое жизнь в человеческом обществе! Вы не виноваты - всему виной наше время, в которое процветают своекорыстие, безудержная наглость и безумие.
   - Я и сам задумывался об этом, - еще раз согласился аспирант. - Но вот какая мысль: если эти люди не моги управить механическим младенцем, то что же станется, если к ним в лапы попадут живые?
   Профессор и аспирант уставились друг на друга да так и остались стоять как генералы из сказки Салтыкова-Щедрина.
  
   Друг
  
   Как неожиданно порой меняется настоящее.. В прекрасный весенний день, дышащий воздухом и цветами, отражающийся синими кучевыми облаками в лужах на площади, Марк из Роттерберга познакомился с Эльзой. По правде говоря, он и раньше видел ее - работали вместе в одном учебном заведении - но подлинное знакомство состоялось именно в этот день, наполненный воздухом и светом. Эльза была первой, кто внимательно слушал рассказ Марк, который что-то долго говорил о своих переживаниях и заботах. Эльза сочувствовала Марку, и это было чудом в городе, где рациональность и расчетливость человеческая довлели над всем остальным.
   С тех пор они стали бывать вместе в людных местах, смотрели кино, совершали быстрые прогулки по улицам того города, где работал Марк и где жила Эльза. Их появление в этом маленьком городе не оставалось незамеченным. Люди смотрели на нах с интересом, как на пару, и даже липы едва заметным дрожанием листьев, казалось, приветствовали их, когда они проходили под их волшебной сенью. С Эльзой Марку не нужно было утруждать себя собственным существованием. Она понимала все, и не только выслушивала Марка, но и развлекала его своими рассказами - об общих знакомых, с которыми они вместе работали, о своем прошлом.
   Но совсем не так представлял Марк объяснение, которое состоится, должно было состояться между ним и Эльзой. Правда, поведение Эльзы не давало ему больших оснований для подробной разработки тщательного объяснения, но, как известно, надежда всегда живет в человеке, даже если другие не питают ее никоим образом. В тот день все сложилось неудачно для Марка: во-первых, Эльза его пригласила не в гостиную, как это обычно бывало, а предпочла говорить не кухне. Не самое романтическое место для разговора между Марком и Эльзой.. Она кормила Марка каким-то супом ( это Марк почему-то запомнил больше всего ) и рассказывала о том, что увидела и что пережила за день.
   Она говорила о каких-то молодых людях, которые шутили и подтрунивали над ней и удивлялась тому, как легко они относятся к жизни.
   - Впрочем, наши с тобой отношения тоже такие, - заметила Эльза невзначай, - ведь ты не собираешься мне делать серьезного предложения?
   Марк ненадолго задумался. Возможно, слишком долго продержалась пауза в воздухе. Но Марк сказал:
   - Может быть.
   И сразу почувствовал, - словно невидимая стена отталкивания возникла между ним и Эльзой. Она сказала:
   - Вот это да. Марк, я всегда думала, что ты будешь для меня другом. Другом. Но не больше.
   Марку показалось, словно пространство кухни и свет за окном треснули напополам. На одной половине была его возлюбленная - Эльза, а на другой - он сам.
   - Не знаю, Эльза, - сказал он, - твои слова вроде бы разумны. Но влюбленность моя - она все еще не проходит.
   - Ну это уж ты сам виноват, - ответила Эльза, нахмурившись.
   Марк в самом деле почувствовал себя виноватым в том, что так вот заговорил, обезпокоил Эльзу, у которой и так было много хлопот сегодня. Но если влюбленность - не пустое слово, значит, в его словах тоже был смысл.
   Марк возвращался от Эльзы днем, но город, многое вокруг уже стремительно теряло смысл. Как будто во сне перед пробуждением, вот как чувствовал себя Марк. Какой-то мужчина безсмысленно побежал к своему дому. На углу голуби с тупой безсмысленностью клевали зерно, причем их движения повторялись как в замедленной съемке. Дома утратили всякий смысл и выражение, и было трудно подумать, что там, внутри и х, тоже живут люди со своими заботами и делами.
   Марк не помнил как оказался на широкой улице, заканчивающейся мостом. Что там, на другом его краю, какие пределы? - мимолетно подумал Марк, видевший мост этот всегда только с одной стороны. Появилась мысль - он должен ехать в Роттерберг, там он увидит знакомые предметы, вещи, сосновый бор и жизнь снова обретет узнаваемые черты. Марк боялся одного: сойти с ума. Этот день был такой странный, и все в его жизни - его жизни! - получилось так нелепо.. это объяснение с Эльзой, которое так не похоже было на киношные признания. Марку подумалось, что счастливы могут те люди, которые повторяют в судьбе стандарты романного действия. Они не отступают от шаблона, они прагматичны. За полгода думают о предложении, ухаживают за своей пассией по принятым в обществе законам, и благополучно вступают в брак, не отягощая себя теми мыслями, которые досаждали Марку. Такими были соседи Марка в Роттерберге - молодые Ганс и Анна. Но Боже, как была скучна их жизнь, как далека от той романтической, светлой влюбленности, которую Марк испытывал по отношению к Эльзе и которая наполняла новым смыслом его жизнь. Теперь Марк стоял в нерешительности на обочине дороге, переминался с ноги на ногу - будто забыл, как ходить и что делают люди, когда хотят остановить машину. Марк подумал, что может поехать в Роттерберг на такси - благо его родной город располагался неподалеку. И в самом деле, словно в волшебном сне, такси остановилось и предупредительный водитель поинтересовался, куда Марк держит путь.
   Марк назвал город, водитель согласно кивнул:
   - Только до вокзала, - сказал он, - у меня еще дела.
   Марк не стал спорить с водителем - вообще сил у него осталось мало в этот день - и забрался в машину. "Фольксваген" тронулся, и, набирая скорость, водитель присматривался к Марку: молчалив, несловоохотлив, может выкинет какой фортель?
   - Вот. Я сейчас заплачу, - сказал Марк и протянул водителю слегка помятые купюры ( Марк вообще не заботился о том, чтобы как-то организованно, расчетливо, как другие, хранить ассигнации ).
   Эльза, почему ты так? ведь все было так, словно должно случится что-то хорошее, важное..
   - Эльза, кто это? - раздался голос водителя. Марк не заметил, как сказал последнее предложение вслух - жена или подруга?
   - Подруга, - грустно ответил Марк.
   - Вот оно как.. Не расстраивайся, - водитель, как и большинство встреченных Марком на жизненном пути, любил поговорить со случайным попутчиком, - мало ли подруг..
   "И друзей", - подумал Марк. Весь вопрос в том, что он хотел стать Эльзе больше, чем другом, хотел, чтобы Эльза всегда могла быть недалеко от него, чтобы она не оставалась одна в этом мире. Марк видел, как она в сущности одинока, и мысль о том, что она будет, может быть, искать понимания у чужого ей человека, думающего о своих интересах, была ему невыносима.
   Машина плавно повернула на дорогу. В свете фар осветилось ее полотно. Марк сидел неподвижно, словно боясь расплескать воспоминание, бедное, слабое воспоминание о случившемся между ним и Эльзой разговоре. Марку казалось, что именно этот разговор еще держит его в действительности, не дает погрузиться в отчаяние, которое так ему было знакомо. Быстро, как сама плотная асфальтовая дорога, пролетели минуты, проведенные Марком в пути. Вот уже показался старый вокзал Роттерберга. Марку он показался необыкновенно маленьким - словно состарился за день. Вокзал был достопримечательностью города, на которую любили смотреть туристы. Но сейчас этот вокзал, и город, и туристы казались Марку чем-то очень старинным, архаичным, чье время ушло в прошлое и вряд ли вернется. Марк поблагодарил водителя и вылез из такси. Медленно прошел несколько шагов в свете фар, освещавшем несколько метров дороги. Позади оставшийся "Фольксваген" зашуршал шинами - уехал. Марк остался в одиночестве посреди малоосвещенной дороги, которой стоявший рядом старый вокзал придавал какой-то неземной колорит. Марк двинулся по дороге неспешно. Рядом стояли большие сосны - они тоже казались попавшими сюда с другой планеты, где царит иная жизнь. Сосны были освещены звездами, которые были так далеко от Марка, так же далеко, как и Эльза. Вот что значит надежда, и как нелегко говорить ей слова прощания.
   На дороге было пустынно, Марк заспешил, стараясь быстрым передвижением в пространстве придать смысл своему существованию. Но мысли об Эльзе возникали с непреклоннностью, с какой-то всерастворяющей неумолимостью. Как она была красива.. Марк испытал настоящее чувство ревности по отношению к своему воображаемому сопернику, и одновременно - чувство горечи и сожаления. Так складывалась его жизнь, и разве Марк был виноват в этом? И невозможно было бросить думать об Эльзе, забыть ее - ведь это значило бы забыть часть своей жизни. Старые сосны, казалось, шатались от надвигавшегося на них ветра. Все пронизывал ветер и все по-своему объяснял Марку. Неужели жизнь так проста, проста до того, что им больше не удастся увидеться с Эльзой так как раньше? Неужели прошлое так довлеет над людьми?
   Он долго не мог найти верную дорогу к дому. Видно, повернул не там, и бор едва ли не обступил его, не взял в плен. Какой-то чужой дом с непривычной формой окон вынырнул из мглы справа. Рядом с ним играл с собакой молодой человек. Марк отвернулся и пошел дальше. Он увидел свой дом и не сразу узнал его - так странно был освещен подъезд в этот вечер, так необычно горел свет в окнах второго этажа.. Так, словно, и дом, и подъезд оказались на другой, чужой стороне мира, где было возможно все, всякие чудеса.
   Марк поднялся по лестнице, заглянул в себе в квартиру, где темнота, казалось, была крепко настояна. Он постоял немного, не снимая пальто, размышляя. Он понял, что не сможет вот уснуть в этой квартире, с ее шепотливыми углами. Марк повернулся, вышел на лестничную площадку. Затем спустился вниз.
   В магазине, который стоял неподалеку от дома Марка - нужно было пройти по окруженной соснами аллее - какая-то дама уже нагрузила свою большую сумку товарами и поворачивалась к выходу. Марк осторожно встал в стороне. В глаза бросились ряды стеклянных бутылок, наполненных алкогольными смесями, коробки конфет, горки шоколада, закусок.. Здесь сосредоточились как будто все достижения человеческой цивилизации - все, что могло усладить вкус среднего человека. Марк заприметил бутыль с синей этикеткой, стоящую на верхней полке, и попросил продавщицу, накрашенную до сверхъестественной степени, отбить ее. Та поставила сосуд с сорокоградусной жидкостью на прилавок, возникла пауза.
   Марк протянул бессмысленные купюры.
   - Больше не будете ничего брать? - с удивлением спросила продавщица.
   Марк отрицательно помотал головой. Он забросил бутыль на дно пакета, она плавно ушла в его глубину, наполнила тяжестью руку - и быстро вышел из магазина. На аллее было полупустынно в этот поздний вечерний час - лишь один молодой человек возвращался домой, поеживался, с завистью глядел на Марка, одетого более тепло. Марк быстро миновал аллею, поднялся к себе на четвертый этаж. На площадке тускло горел свет. Марк с трудом открыл дверь, ввалился в квартиру, тяжело дыша от быстрой и утомившей его ходьбы. В коридоре будто сам по себе зажегся свет. Марк посмотрел в зеркало, продолговато освещавшее второй коридор - и одежда его показалась нелепой, как и сам вид в зеркале. Он оставил одежду и обувь в прихожей, пошел в зал, прихватив с собой бутыль. Потом подумал и, решив, что это тоже какое-то нелепое, неподходящее место, направился на кухню. В кухне фонарь с улицы освещал угол, краешек стола, оконную занавеску. Марк не стал включать свет. Бархатная тишина, казалось, опустилась на аллеею, на сосновый бор, лишь медленно покачивались ветки за окном, словно сочувствуя Марку. Здесь, в кухне с освещенным углом Марк присел на табурет. Затем понял, что что-то забыл. Он повернулся, взял стакан с маленького столика и откупорил бутылку. Затем налил себе половину, посмотрел на пустую стену, быстро выпил. В тот же момент словно раздвинулись углы комнаты, как будто кухня стала просторнее. Какое-то странное ощущение, которое можно было принять за подобие чуда, овладело им. Но краем сознания Марк понимал, что это облегчение - временное, что ночь за окном - случайная гостья в этом мире, и уже следующий восход все отрезвит и все расставит по своим привычным местам, жизнь снова войдет в свое привычное русло - без чудес, без отрады, без надежды. Горечь во рту постепенно проходила, сменившись теплотой в середине тела. Марк подумал, что люди вокруг него живут совсем по-другому, и глоток вот этой именно жидкости заставляет их забывать свои заботы, замутняет разум, лишает способности к переживанию того, что происходит в действительности. Марк же забыться не мог, он сосредоточенно продолжал думать, и место Эльзы в мечтах его оставалось таким же незыблемым, как и прежде. Как в разгар будничного дня вспоминаешь, как забыло о чем-то приятном, так и Марк сейчас вспомнил о пистолете, который спокойно лежал в соседней комнате, в тумбе. В мире, который постепенно лишался смысла, этот предмет привлек внимание Марка. Можно было с ним учудить кое-что: выйти на улицу, застрелить первого попавшегося подонка, или самому.. Но Марк все еще рассуждал, как человек, который заботиться о своем существовании - по инрерции, как огромный корабль, он двигался по кухне, расставляя табуреты. Потом направился неторопливо в комнату, и там присел на кровать. "Нет, сегодня было достаточно переживаний", - подумал он. И казалось, само время согласилось с ним. Нужно все это переждать, как-то обдумать, ведь человек может размышлять, казалось, говорило оно, - и тем отличается от прочих тварей..
   Марк проснулся уже утром. За окном медленно нарастал ранний, только что рожденный свет. В голове была некоторая, ощутимая буквально, тяжесть. Марк собрался с силами и проковылял в ванную. Почистил зубы, привел в порядок прическу. В соседней ванной раздавались голоса маленького ребенка и женщины. Они не подозревали, разумеется, о волнениях прошедшего дня. И вот что такое жизнь, вот как равнодушен может быть человек к происходящему на расстоянии вытянутой руки от него.. Марк принял душ - холодная вода, ринувшаяся внезапно из крана, его взбодрила. Нужно было возвращаться в город, там Марк еще ведь "работал". Марк позавтракал, оделся - причем все это делал медленно, как бы пытаясь заново научиться, заново осознать, что с ним произошло. На площадке второго этажа Марк, спускавшийся на улицу, увидел Ганса и Анну. У них, в отличие от соседей Марка, не было детей, они тоже работали в городе. Марк без особой теплоты поприветствовал как всегда радостного Ганса. Он уже понял, что ему не отвязаться от Ганса и Анны, что придется идти к вокзалу вместе, и попытался сохранить то молчание, в котором еще жили воспоминания о вчерашнем дне, об Эльзе.
   - Мы вчера катались на роликах, - радостно сообщил Ганс.
   - Да, наверное, удивительно увлекательное времяпрепровождение, - заметил Марк сухо.
   - Еще бы! - не заметив интонации Марка или не придав ей значения, вмешалась в разговор дебелая Анна, - ух как! мы, разумеется, были не самыми лучшими, но первый раз - как говорится, комом.
   Они вышли на аллею. Ганс извлек откуда-то германский плеер и ловким жестом забросил туда кассету. Затем надел наушники и принялся слушать одну ему ведомую мелодию.
   - А мы покупаем новую стиральную машину, - сообщила Марку Анна, - она будет самая современная. Как говорится, прогресс идет вперед..
   Марк все молчал и глядел внимательно на весенние лужи, в которых отражались поочередно ноги Ганса, ляжки Анны, его собственные брюки - именно в такой последовательности.
   - А весна берет свое, - продолжила Анна, - с каждым днем все теплее.
   Марк не откликнулся и на это предложение. Тогда Анна толкнула под бок своего супруга, пытаясь его расшевелить. Тот снял наушники, вертя головой в разные стороны, словно ожидая, что ему что-то прилетит в спину.
   - А как твой университет? - поинтересовался Марк, пытаясь разговор оживить - сессия?
   - Так ее еще не было! - воскликнул Ганс, и Марк вспомнил, что действительно, еще рано, и что вопрос его мог прозвучать глупо.
   - Но Гансу еще нужно будет готовиться. Сейчас он читает учебники, - пояснила заботливая Анна.
   А Марку в это мгновение вспомнились все учебники, которые он видел, - какими же безсмысленными, малосодержательными они показались ему.
   До вокзала нужно было идти достаточно далеко. Ганс и Анна как будто заразились молчанием Марка, и вскоре разговор их иссяк как ручей.
   О чем они могли говорить, подумал Марк. О банальностях, о том, что теперь Марку в сравнении с образом Эльзы нестерпимо скучно, о своих интересах, которым могли позавидовать разве что лилипуты. Но с другой стороны некоторая зависть пробуждалась и в Марке: рядом с ним шли два здоровых, не думающих о превратностях судьбы, существа, которым лень было утруждать себя мыслями о хлопотах чужих им людей. Как знать, может быть счастье одним из своих лучиков и гостило в их доме. Во всяком случае, так думал Марк.
   С другой стороны, Ганс и Анна были моложе Марка - о чем они будут говорить, когда вспомнят свою молодость и эту прогулку?
   Длинная дорога, наконец, показала вокзал, маленький, бордовый, обсаженный аккуратным кустарником. Ганс и Анна оживились.
   - А в городе сейчас продают такое мороженое, в рожках. - мечтательно произнесла Анна.
   - Я его тебе куплю, - любовно произнес Ганс,
   - И еще пирожное, такое круглое, глазированное, хоть одну штучку.
   - Ладно, ладно, - соглашался Ганс.
   Затем они сидели в здании старого вокзала Роттерберга, и Марк в задумчивость изучал доску с расписанием автобусов - живое чудо человеческой мысли. Но присутствие большого количества людей как-то странно тяготило Марка. Он не выдержал, вышел на улицу, где вовсю жила весна, и воробьи подавали свои голоса у ближайшей лужи. Как раз подходил автобус - большой, красный, с названием фирмы на элегантном боку. Из здания вокзала постепенно стали выбираться люди. Среди них были и Ганс с Анной. Как они сливались с толпой, как умели быть похожими на общественно одобренный образец жизни! В обществе, в котором Марк выглядел угловатым, нескладным пришельцем, они были своими, и обращались, казалось, с самой жизнью запанибрата. Эльза была так непохожа на них, словно выросла и жила в другом городе, была такой же угловатой в этом мире обтекаемых, прозрачных друг для друга существований. И вот - он, Эльза - сказала Марку, что хотет видеть в нем друга, и это было такой не связанной с ее образом нелепостью, банальностью, что Марк не перестал думать об этом даже сейчас, когда залез в большой реттербергский автобус.
   Ганс и Анна между тем обогнули Марка с немецкой аккуратностью и засели где-то в задних рядах. Марк повернулся к окну, в котором был виден кусок здания вокзала. Когда автобус тронулся с места, повернул, припустил по дороге, набирая скорость, Марк так и не изменил своего положения. Он смотрел в окно, и ему по-новому открывались те виды, на которые он раньше как-то не обращал внимания. Все было недосуг, жизнь его мчалась вперед - к Эльзе, а теперь произошла как будто поломка и остановка, и предметы холодели в своих очертаниях, дрожал от весенней стужи лес, сгибались под напором невесть откуда взявшегося ветра кустарники. Раньше у Марка была надежда, а теперь.. что-то произошло в мире. Марк сам удивился, как запомнился ему этот простой разговор с Эльзой, ведь ничего чудного не было в том дне. Теперь же вещи и предметы вокруг Марка, казались, начали наливаться своим собственным, идущим вразрез с жизнью, существованием. Марк долго рассматривал, например, спинку кресла, и она казалась ему фантастическим явлением в этом мире, затем взгляд его упирался в сапожки случайной попутчицы, и они тоже представлялись неземными предметами. Марк сам не заметил, как автобус въехал на мост и вот уже ехал по мосту. Отсюда открывался вид на город, который раньше ничуть не удивлял Марка. Но теперь город был новым, было в нем что-то невиданное. Странными казались его улицы и магазины, люди, спешащие куда-то. Автобус проехал еще один мост. Улица вела к вокзалу. Марк отвернулся от окна, чтобы не видеть казавшиеся ему безсмысленными сотни существований - людей, птиц, собак. Автобус еще раз повернул, - это был вокзал. Марк с неохотой подумал, что надо выходить, куда-то идти, быть вежливым, соблюдать правила движения. Он подумал, что возьмет такси сразу же рядом с вокзалом - слишком тяжела была мысль о сотнях новых существований, которые заполнили бы пространство вокруг него. Так размышлял Марк до того момента, когда поднял глаза и увидел Эльзу.
   Он увидел ее сразу, несмотря на то, что Эльза стояла в тени вокзала, и одежда ее была не такой уж броской. Сразу возник шум вокруг, как если бы из долгого сна Марк перешел в настоящий мир. Люди говорили о чем-то близком Марку. Казалось, весь мир понимал его. Марк ринулся навстречу к Эльзе. Эльза смотрела на него и улыбалась.
   Он взял ее в спешке за рукав:
   - Эльза, это ты?
   - Да, это я, - подвердила она, - не удивляйся особенно. Я немного подумала, Марк. Ты не только друг. Ты и сам это понимаешь. Извини, я тогда была растерянна.
   С этими словами Эльза обняла Марка.
   "Все. Вышла на поцелуй", - подумает неравнодушный читатель. Но целомудреный автор скромно оставляет финал открытым. Как знать, что могло с ними произойти, ведь влюбленные так непредсказуемы.
  
   Чужая страна
  
   Задумывались ли вы когда-нибудь о причинах обыденной какофонии, которая, бывало, раздается в будний день из чужих комнат? Задумывались ли вы о том, что происходит в России, если обитающие в ней существа позволяют себе вести себя так? О, я знаю, что это тема - табуированная, и рассуждать о России - привилегия центральных каналов и одобренных министерством просвещения газет. Но я живу, я вырос здесь, и значит, могу написать несколько строчек об этом.
   Егор познакомился с Машей странно - сначала были долгие разговоры по телефону, во время которых Маша не выказывала прозорливости, затем они условились встретиться в театре. Егор хорошо запомнил день, когда он приобретал два билета - он как раз направлялся из института, и в фоие театра, расположенном неподалеку, обнаружил даму, которая продавала билеты. И все в этот солнечный зимний день казалось Егору значительным, обещающим, исполненным смысла. Он, признаться, немного волновался, но это волнение было легкое, нежное, как шелк, праздничное. Их познакомила общая подруга, и Егор испытывал чувство благодарности по отношению к ней - редкий случай, когда о судьбе Егора кто-то проявлял заботу. Это значило, что человечество вовсе не безнадежно, и способно еще удивлять его. Фоие театра было залито наискосок трепетным зимним светом, Егор купил билеты, вышел на маленькую улицу, с облегчением вдохнул свежий воздух. Что-то было сказочное в этом обещании встречи.
   Время быстро летит, и вот настал вечер, в который Егор должен был встретиться с его новой подругой. Он ехал в маршрутном такси, и вокруг была ночь - рассыпалась звездами по высокому небу. Машина бойко шла вперед и тут достигла большой площади, на которой должен был располагатьсся театр. Егор вышел, уже закрывал двери такси. Одновременно произошла довольно странная вещь: из глубины остановки раздалось мощное проклятие. Егор как-то ссутулился, отвернулся, поспешил вдаль улицы. Вечер сразу потерял свою прелесть, привлекательность. Для того чтобы как-то отлечься от этого, Егор стал двигаться быстрее, бегом спускался - боком, боком - по обледенелым ступенькам, - вновь восходил, спешил туда, где леденцовым светом горели витрина ларька и в сумерках возвышался театр. Егор подумал и решил, что, может быть, это было лишь препятствие на пути, препятствие, которое он преодолел. Мимо прошагали два мужика в каких-то невообразимых тулупах, что-то крича на ходу в сторону дороги. Но на мосту людей было меньше. Егор приближался к театру. У его подъезда стояло две пары, снег летал вокруг. Здесь Егор и повстречал Машу, которая стояла в глубине подъезда и сосредоточенно глядела перед собой. Егор увидел, что Маша не была красавицей или симпатичной. В ее лице Егор будто увидел дно суровой реальности. Маша была единственной и уникальной в своем роде девушкой. Безобразие ее цвело пышным цветом. Егор отвернулся в сторону, стараясь не выказать своих чувств, стесняясь их и в то же время ощущая, что словно был чем-то обманут.
   Они медленно вошли в театр. Маша передвигалась неестественно, с каким-то оцепенением, словно ожидая от Егора коварного удара. А Егор был в недоумении. Он помог Маше снять пальто ( причем была у нее какая-то сложность и в этом простом, казалось бы, деле ), проводил ее в зал, где уже располагались зрители и все было готово к началу представления. Они расположились на шестом ряду. Рядом сидевшие девушки казались изысканными красавицами по сравнению с Машей. В лице же Маши, в ее словах Егор не нашел ничего выражающего человеческие чувства, в ее распоряжении как будто был ряд клише, которыми она орудовала, пытаясь ими заинтересовать Егора. Но вот представление началось. Егор испытал при этом существенное облегчение. Представление как будто примирило его на какое-то время с действительностью, с удивительной бессмысленностью его положения. Но еще был антракт. Во время антракта Егор был обязан выгуливать Машу. Другие посетители театра смотрели на нее тоже с некоторым удивлением, как на редкое чудо. Но все хорошее когда-то подходит к своему финалу. И Егор уже стоял с Машей под нежными лучами театрального подъезда, провожал ее до остановки, рассказывал ей две свои истории, чтобы придать этому вечеру хоть какой-нибудь смысл. Все это Маша воспринимала как должное, как нормальное внимание к своей особе. Егору же происходящее этим вечером запомнилось как нечто весьма странное.
   Время идет незаметно, и вот уже миновала весна, во время которой Маша периодически названивала Егору по телефону, видимо, не зная другого развлечения, наступило лето. В это лето Маша позвонила Егору и пригласила его вместе отметить "день рождения" своей подруги на даче. Егор, боясь показаться несовременным - ведь, так, кажется, встречаются молодые люди в действительности? - согласился. Впрочем, его согласие можно ведь и объснить тем, что к тому времени Егор достиг необыкновенной, невиданной доселе степени одиночества. Ему хотелось внести какое-то разнообразие в свою постоянно печальную жизнь. Или - стать частью счастливого мира, где люди поддерживают друг друга, заботятся друг о друге. Много было мыслей у Егора перед этим путешествием. Но передумывать было поздно - кто-то рассчитывал на его присутствие, ждал его. Егор не мог обмануть ожиданий.
   Этот день выдался теплым, дождя не было, ничего не могло помешать Егору осуществить задуманное. Казалось бы, судьба могла быть добра к нему. Егор спустился по каменным ступеням, хранящим тепло, направился к остановке, но не успел сесть в маршрутное такси, как снова сзади раздалось проклятие. Егор не обернулся, залез на сиденье, машина тронулась, и Егор принялся рассматривать городской пейзаж через окна и занавески. Странно - Егор был так взволнован предстоящей встречей с Машей ( которая, думалось ему, похорошела со дня последней встречи - как хорошеет все летом ), что это проклятие, казалось ему, имеет какое-то отношение к тому, что происходит с ним сегодня. Егор старался не думать, отвлечься, но ведь факт оставался фактом - те, кто нагонял его сзади, отнюдь не желали ему счастливого пути - напротив.. Егор вышел на знакомой остановке.. удивился обилию машин, теснивших друг друга на центральном проспекте города, пошел к мосту. Там у скамейки он обнаружил Машу в компании с другой девицей, которая представилась Таней. Появление Тани несколько взбодрило Егора - та была, хотя тоже некрасива, но и не страшна и внешним видом своим напоминала нормального человека. Маша пригласила и ее на дачную поездку. Затем они зашли в кафе, выпили минеральной воды ( все остальные напитки стоили дорого до противоестественности ). Егор чувствовал себя немного неловко - он не был Дон Жуаном и чувствовал, что внимание девиц ускользает, уходит в песок. Но хотя бы то, как они сидели втроем в этом кафе, выглядело как явление обычного человеческого мира, не лишенное даже поэзии. У них была еще уйма времени - нужно было ждать третью девушку - и они направились в магазин книг. Здесь Егор прошел вперед, как бы попав в собственный мир, с радостью разглядывая выставленные на витрине книги. Татьяна и Маша остались стоять у входа, ожидая Егора и переговариваясь о чем-то своем. Егор ненароком повернулся к ним - лицо Татьяны вдруг исказилось, и будто постарело. Впечатление было неприятное, и Егор отвернулся, разглядывая книги, как бы возвращаясь в мир действительности.
   Потом они сидели на скамейке в сквере, - светило постепенно направлялось на запад, Татьяна курила, рассказывала что-то, пытаясь развлечь инертную, словно зачарованную Машу. На минуту ясная мысль осветила сознание Егора: он подумал, что он может казаться Татьяне тоже инертным и непривлекательным, и в ее глазах составлять "пару" со своей подругой. Егор не выделялся признаками мужественности - мощной мускулатурой, или просто тяжестью тела - оттого, наверное, и чувствовал все так ясно. Есть люди, которые так отсидели свою душу, что не чувствуют ее - писал Набоков. Егор пока не относился к таковым. Появилась, наконец, третья девица - куда-то спешащая, размахивающая руками, рослая, как каланча. Егор выглядел по сравнению с ней очень непредставительно. Когда они поворачивали на нужную остановку, Егор с тоской посмотрел на ту, что была поблизости, знакомую - счастливые люди на ней, и с нее Егор мог доехать до своего дома. Но броситься сейчас же в уходящий в свой округ автобус показалось Егору немужественным поступком - пожалуй, перестанут вести с ним знакомство. Приходилось послушно идти туда, где между ветвей сияло заходящее солнце - на дальнюю остановку.. Быстро подошел автобус, и Егор оказался в салоне, подпираемый локтями следующих за ним людей. Весь салон этот показался Егору необычным, новым, невиданным доселе. В дальнем углу сидел дедушка с клюкой. Маша, видимо, желая проявить заботу, указала Егору место впереди. Автобус тронулся. Он свернул на малознакомую улицу, которую Егор в последний раз видел в детстве. И в этот миг Егор почувствовал, что все в салоне - чужое, словно он попал в неведомую страну, зачаровывающую своей властью. Тем временем автобус еще раз повернул и забрался с надрывным ревом на мост. К Егору и Маше подошла старая кондукторша. Егор хотел заплатить ( у него имелись ассигнации в правом кармане ), но Маша почему-то не позволила, сама взяла на себя эту обязанность. Егор минуту размышлял об этой странности, потом его внимание привлекло другое - салон наполнился непонятными существами - фигуры их были упитанны, физиономии раздуты, рты раскрывались, выдавая непонятные Егору фразы. Автобус ехал дальше по маршруту, и все больше людей набивалось в салон. Егор удивлялся, с каким рвением они стремились занять место в автобусе. Видно было, что они уже привыкли к такой толчее и чувствовали себя в ней как рыбы в воде, даже разговаривали между собой. Бог весть, куда мог направляться такой автобус. Дорога была долгой. Егор устал от взглядов людей, безцеремонно разглядывающих его, от надрывных рывков автобуса, спешащего непонятно зачем. Но вот стало тихо. На какой-то остановке сошло большинство пассажиров. Егор вздохнул с некоторым облегчением. Маша толкнула его по-свойски в бок, предупредила, что нужно будет выходить через две остановки.
   На каком-то земляном склоне автобус остановился. Здесь Маша, Татьяна, ее подруга и вместе с ними - Егор - вышли из салона. Они спустились по насыпи и очутились перед распахнутыми воротами какого-то товарищества, которое напомнило Егору проходной двор. Маша пошла вперед, указывая дорогу. Егор и Татьяна шли последними. Егор внимательно смотрел по сторонам - напрасно, вокруг не было ничего замечательного. Но свежий летний воздух, чувство дороги сделали свое дело - Егор уже почти не чувствовал безпокойства, которое одолевало его в начале поездки.
   Маша долго водила их по аллеям ( впрочем, аллеями эти тропинки между участками можно было назвать лишь с условностью ) и, наконец, остановилась возле какого-то недостроенного одноэтажного домика. Егор заметил, что на его фасаде не было.. окон.
   Маша что-то долго высматривала на участке ( Татьяна, Егор и рослая девица терпеливо ждали ), затем помахала кому-то рукой, калитка отворилась.. Перед Егором предстали двое молодых людей. Один из них улыбался и неестественно топырил руки, встречая гостей. Второй глядел угрюмо и мрачно и ничего не говорил. Егор шел последним. Они оказались в каком-то маленьком дворе, здесь росла одиноко малина и крыжовник. Откуда-то из-за угла вынырнал упитанный дядька.
   - Вот и гости! - обрадованно сказал он, - вы как раз вовремя. Поможете собрать малину?
   Двое молодых людей, назвавшиеся Иваном и Сергеем, безропотно подчинились. Та же участь ожидала и Егора. Его отрядили в компанию с рослой девицей. Им достался участок в глубине массива. Егор терпеливо собирал ягоды, с опаской поглядывая на свою напарницу, рассказывал понемногу о своей дачи. С соседних участков неслись нечеловеческие крики, изрядно сдобренными отборными проклятиями. Егору на минуту показалось, что он попал в неведому чужую страну, где до сих пор не ступала нога человека. Он посмотрел сколько собрал ягод - на дне банки было негусто, у себя на даче Егор собирал и быстрее, и больше, и охотнее. "Я не знаю, зачем и кому это нужно", - подумал он о своем занятии.
   Татьяна и Маша в это время возились около деревянного стола, расположенного под сенью раскидистого тополя. Когда съестное было приготовлено, раздалась команда, по которой Иван и Сергей резко поднялись от кустов - верно, с чувством выполненной работы - и поспешили к тополю. За ними потянулась рослая девица, и Егор на минуту остался в одиночестве. Его не покидало чувство нереальности происходящего.
   - Егор, все уже готово! - раздался из-под тополя голос Маши.
   Егор заметил, что проворный дядька куда-то исчез и за столом оказались, кроме него и Маши, двое молодых людей, Татьяна и девица, которая вместе с Егором собирала малину.
   Сначала пили вино. Сергей сразу как-то невесело захмелел и потянулся к гитаре. Заиграли непритязательную песню. Егору вино принесло временное облегчение и он отметил про себя, что поездка хотя бы в этом отношении пройдет не зря. "Я говорил - все дело в дармовой выпивке!" - как говорил один из персонажей пьесы Гр.Горина. Стали рассказывать истории из жизни - причем все они были как на подбор скучные и невыразительные. Рослая девица рассказала, как ее задержали на вокзале. Иван рассказал не лишенную занимательности историю из жизни алкоголиков ( его приятелей ).
   Иван пожаловался, что его знакомый никак не может получить российское гражданство.
   - Я думаю, что гражданство предоставлять следует только тем, кто достоин этого, - произнес Егор.
   Его фраза вызвала раздражение уже взбодрившегося Ивана.
   - А что если он - алкаш? - спросил он у Егора - как будто именно Егор был виноват в той ситуации, которая сложилась вокруг Иванова знакомого.
   Тем временем рослая девица отобрала гитару у Сергея и заиграла что-то лирическое. Эта песня, впрочем, успеха не имела. Иван залез в ванну, стоявшую здесь же, во дворе, и развлекался, пуская пузыри. Тут же, кстати, он рассказал не лишенную интереса историю о том, как поблизости сошел с рельсов вагон, - то-то было веселья! Для Сергея и Ивана это происшествие стало подлинным событием. Кстати, было сказано, что Сергей и Иван не случайно проводят недели вдали от города - здесь они, по их собственному признанию, занимались дачным строительством. Маша сидела на бревне и чутко внимала рассказу Ивана.
   Между тем завечерело. Иван вылез из ванной и, перехватив гитару у высокорослой девицы, взбодрил себя еще раз вином и принялся распевать довольно похабные песни. Егор послушал один куплет, а затем ушел в дальний конец участка, якобы по нужде. Здесь была ночь, было тихо - и резкий контраст с освещенным столом казался кошмарным недоразумением. Но, видимо, Егор слишком долго простоял здесь. Мимо него прошествовал Сергей и что-то буркнул недовольно по направлению Егора. Ему пришлось вернуться к опустевшему столу, где оставались только Иван с гитарой и слушавшая его пение Татьяна. Иван, впрочем, удивил Егора - он предложил ему провести ночь на земле, под звездами. Ведь в "доме" было так мало места. Но вскоре сменил гнев на милость и решил, что Егор должен спать в доме, в одной кровати с Машей. Егор как-то отстраненно выслушал его вердикт, и пошел в дом.
   Там заботливая Маша уже застилала кровать. Егор подождал, пока Маша удалится и с предвкушением отдыха от дневных впечатлений - прилег на кровать, не раздеваясь, отвернулся к стене. В доме было тихо. Внезапно на улице, прямо под окном дома, раздались громкие восклицания Сергея и Ивана. Они о чем-то выразительно спорили, причем Сергей в силу свойственной ему порывистости два раза срывался и кричал. Егор спокойно выслушал эти восклицания, по-прежнему думая о том, с какими существами свела его судьба. Через минуту появилась Маша, легла рядом с Егором. Место насупротив, на соседней койке, занял Сергей.
   Маша с места в карьер попыталась разговорить Егора, а потом и вовсе высказала довольно двусмысленно предложение. Егор не стал объяснять, что он не расположен говорить с Машей в этом "доме" с покосившемися окнами, со странными существами вокруг, отвернулся. Тогда произошло то, что не вполне ожидал Егор - Маша перебралась на кровать к Сергею. Тот оказался более словоохотливым собеседником. В частности, Егору пришлось выслушать историю любви Сергея к какой-то девице ( именно ее Сергей рассказывал Маше ). В силу низкого уровня интеллектуального развития Сергея история была не очень впечатляющей. Она сводилась ( в тишине бархатной ночи, которая была знакома Егору ) к каким-то периодическим вылазкам Сергея со своей избранницей на рынок. Там Сергей разворачивался во всю широту своей натуры. Он предлагал девушке покупать все, что она пожелает - щедрый Сергей оплачивал разные продукты, овощи и фрукты.. Этим он, очевидно, и рассчитывал пленить сердце девушки. Но девушка оказалась стойкая и, по всей видимости, неглупая - на пылкие признания своего незадачливого возлюбленного она ответила отказом. Сергей, рассказав об этом, проскрежетал зубами в темноте, а затем прибавил к своему рассказу непечатное выражение, видимо, с целью усиления эффекта.
   Затем он любезно предоставил очередь Маше. Та поведала о том, что ей вот-вот сделает предложение какой-то солидный мужчина ( все это было несколько надумано, но, в конце концов, у каждого могут быть свои фантазии ). Маша обрисовала свое возможное будущее - она непременно хотела видеть себя состоятельной. Это желание не вызвало у Егора удивления. Наконец они замолкли. Слышно было в темноте посапывание Маши и движения головой Сергея. Неизвестно, снились ли им сны. Но, впрочем, Егору не было до этого дела. Он дождался восхода солнца и присел на кровати. Знакомое ему чувство одиночества возвращалось, но оно теперь было понятным, ясным - так же как слабый рассвет наступающего утра. Бледный свет лег на беленую стену дома, осветил клеенку на столе, железные прутья кровати. Да, это была чужая страна, страна, в которой темнота и бедность были для ее граждан знакомой стихией, где стремление к высшему было позорной слабостью, над которой можно было посмеяться в часы досуга, страна, где властвовали километры банальностей, гекатомбы непонимания. Ее обитатели говорили на чужом, непонятном Егору языке, услаждали свой слух скверными песнями, пили, ели и спали, и в этих заботах проходили дни за днями.. Никакого серьезного труда, никакого искреннего, идущего от сердца слова.. Егор встал, накинул свитер, медленно прошел мимо спящих. Часы показывали семь.. Пора было покидать это пиршество духа. Обезпокоенный чем-то неожиданным, на своей постели пробудился Сергей, вылупил глаза, не понимая, почему Егор стоит одетый у выхода из дома.
   - Как живется в чужой стране? - спросил Егор у него холодно. Тот ничего не понял, секунду поразмыслил, затем хотел было выкрикнуть проклятье, но Егор уже закрыл уши и вышел вон из дома. Входная дверь не запиралась. Егор быстро миновал левую стену дома и вышел на дорогу. Ему живо представилось, как Сергей пытается выкарабкаться из теплого одеяла, чтобы выбежать во двор, и ему стало смешно. Егор уже был далеко от этого домика. Он шел по аллее, не сворачивая и не глядя по сторонам. Везде было пустынно в этот час, и лишь у одного домика раздавались громкие голоса семейства, которое, видимо, куда-то переезжало.
   Егор поднялся по земляной насыпи, - мимо с шумом проехала машина, оставив после себя горький след пыли. Егор подошел к остановке. Притормозила и остановилась машина с красным крестом на боку - машина врачебной службы. Водитель ехал в город и решил по пути подбросить возвращающихся с дач людей. Не нужно было больше ждать автобус. Егор с облегчением вздохнул и присел на одно из мест для пассажиров. Медсестра и знакомый ее, молодой человек, сидевшие напротив, говорили о том, что тот едет в город поступать в университет. Егор слушал их с жадностью - до человеческой речи, до человеческого мира.
   Через полчаса он был уже в городе.
  
   Прохладный мир
   по мотивам произведений Вл.Набокова
  
   Началось с того, что я дурно спал три ночи сряду, а четвертую не спал вовсе. В первую ночь я видел ее о сне: было много солнца и она сидела на постели, в кружевной сорочке, и до упаду хохотала, не могла остановиться. И вспомнил я этот сон случайно, когда проходил мимо бельевого магазина - и когда вспомнил, то почувствовал, что все, что было во сне весело - ее кружева, запрокинутое лицо, смех - теперь, наяву, страшно, и я никак не мог объяснить себе этот кружевнои, хохочущий сон. Я много работал, и все у меня было чувтво, что мне нужно, как говорится, держать себя в руках. Ночью я нарочно напевал, но вдруг, как трусливый ребенок, вздрагивал от легкого шума за спинои, шума пиджака, сокользнувшего со стула.
   На пятый день рано утром, после безсонной ночи, я решил пройтись. То, что буду рассказывать дальше, следовало бы напечатать курсивом - даже не курсивом, а каким-то новым, невиданным шрифтом. Оттого, что я ночью не спал, была во мне какая-то восприимчивая легкость. Мне казалось, что голова моя ничуть не плотнее окружающего воздуха, и легкая ломота в ногах тоже казалась какой-то стеклянной. И сразу, как только я вышл на улицу.. Да, теперь я нашел слова. Спешу записать их, пока они не потускнели. Когда я вышел на улицу, я внезапно увидел мир таким, каков он есть на самом деле.
   На улице было сумеречно. Небо, грязно-малиновое, висело низко. Меня обогнал трамвай, - сквозь его заснеженные стекла расплющенными апельсинами просвечивало горевшее в вагоне электричество. Шаг за шагом я двигался по этои сумеречной улице, стараясь не вглядываться в морозный туман, застывший на стеклах.. вид человеческого лица
   возбуждал во мне желание кричать. И никогда прежде не думалось мне, что люди, человек могут вызывать такое непомерное отвращение, какое я чувствовал в то утро.
   Я видел дома, автомобили, деревья, - но душа моя отказалась воспринимать их как нечто привычное, человеческое. Я был сам по себе, и мир был сам по себе, и этом мире смысла не было. Охваченный ужасом, я искал точки опоры - я уже не боролся, я был только зрение, взгляд, движущийся в обезсмысленном мире - чтобы, начав с нее, построить естественный, привычный мир, который мы все знаем, и который я когда-то знал. Я, кажется, сидел на скамейке рядом с каким-то тротуаром. У меня было тогда только одно желание: не сойти с ума. Страшная нагота, страшная безсмыслица.. Дома утратили для меня свой привычный смысл: все то, о чем мы думаем, глядя на дом - архитектура, такой-то стиль, внутри комнаты такие-то, некрасивый дом, добротный дом - все это скользнуло прочь как призрак, как безсмысленный от долгого повторения звук. И с деревьями было то же самое, и то же самое было с людьми. Я понял, как страшно человеческое лицо. Передо мной было нечто, даже не существо, ибо существо - тоже человеческое понятие, а именно нечто, движущееся мимо, похожее больше всего на что-то из растительного мира в стороне непроходимого для меня парка.
   На углу ветер трепыхал тлеющей от утреннего света театральной афишей. Я встал со скамейки и, не усел пройти несколько шагов, как почувствовал, что сильно замерз. Я отчаянно зашагал быстрее и, когда вошел в полосу ветра, увидел, что мимо гремевшего цепями грузовика через дорогу пробежала девочка. На другой стороне тротуара мать видимо закаменела в страхе, но когда ребенок невредимо добежал до нее, она больно схватила его за руку и тут же побила. Но
   если такова мать, то каковы же все остальные люди..
   Отперев дверь, я со странным чувством вошел в новое свое жилище. Меня гадко мутило - в комнате был безпорядок, какая-то покинутость и тоска отъезда. На столе стояли грязные тарелки. Я стал жадно есть, а когда съев и сонно отяжелев, хотя мог съесть еще очень много, доплелся до дивана, то точас в протянутых ногах что-то мягко, недвижно задергало. И приснилось мне, как моя бедная старая мать в рваной шубенке шагает по городу и мутными и страшными глазами ищет меня.
  
   Летом одна тысяча восемьсот тридцать шестого года Пушкины снимали дачу в пригороде, неподалеку от Чернои речки / я помню, где-то читал, что название "Черная речка" происходит от специфического темного оттенка воды, - корни ольшаника, растущего на берегах, уходят в воду и придают ей темно-коричневую окраску /, и Наталья с Катериной часто видели Дантеса. В июле Екатерина Гончарова забеременела, и стали распространяться слухи о ее возможном браке с Дантесом. Однако Дантес, как и раньше, продолжал ухаживать за Натальей. Один из весельчаков высшего света Петр Долгорукий прислал четвертого ноября Пушкину анонимное письмо: "Кавалеры и командоры ордена рогоносцев.. единогласно избрали г-на Пушкина коадъютером великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И.Борх".
   Пушкин счел, что письмо написано Геккереном и седьмого ноября вызвал Дантеса на дуэль; правда, ему пришлось забрать свой вызов, так как Дантес сватался к Екатерине Гончаровой / к тому времени она находилась на пятом месяце беременности /, они поженились десятого января одна тысяча восемьсот тридцать седьмого года. Но и после свадьбы Дантес продолжал оказывать Наталье все доступные ему знаки внимания.
   Была среда, двадцать седьмое января. Пока секунданты вытаптывали в снегу дорожку, Пушкин сидел на сугробе, завернувшись в медвежью шубу, ждал.. секунданты отметили барьер сброшенными шинелями. Пушкин сразу сделал пять шагов и подошел к барьеру. Дантес сделал четыре шага и выстрелил. Пушкин повалился на шинель Дантеса, но через несколько секунд приподнялся и, опираясь на руку, заявил, что у него достаточно сил, чтобы сделать выстрел. Его пистолет упал дулом в снег, ему подали другои. Пушкин прицелился в своего противника, ударная сила пули, попавшей Дантесу в руку, повалила его, и Пушкин воскликнул: "Браво!" Он решил, что убил Дантеса.
  
   В нашем выпускном классе был пустой урок. Заболел и не явился словесник, и наш класс, чтобы не потревожить занятий в шестом и седьмом классах, наружные двери которых выходили в это же отделение, тихо бродил по коридору. Классный наставник отлучился в классную нижних этажей.
   У окна, что у самои двери, собралась небольшая группа гимназистов. Олег что-то оживленно рассказывал, кто-то из окружающих, возражая, перебил его, но Олег, обозленный, забыв о необходимости говорить полушепотом, мерзко выругался.
   В эту минуту большинство уже заметили нашего старого гимназического батюшку.
   - Как вам не стыдно, дети, - сказал он, - Подумайте о том, что через несколько лет вы уже войдете полновластными гражданами в общественную жизнь великой России. А эти ужасные выражения.. От вас, от вас, которым выпало счастье изучать музыку Пушкина и Лермонтова, и этой музыки ждет от вас несчастная Россия, этой и никакой другои.
   - Вы, батюшка, - возразил Мухин, - знакомы, вероятно, с господами Пушкиным и Лермонтовым только по казенным хрестоматиям.
   - Да. И для вас считаю излишним дальнейшее знакомство с этими писателями.
  
   Снова шел снег, но уже сухой и холодный. Ветер усилился до того, что карета стала напоминать судно посереди бурного моря. Подбородок и щеки так морозно стянуло, что говорить приходилось с лицом неподвижным, брови и ресницы клеялись в ледяных сосульках. Карета мчалась по пустому, визжащему от мороза городу, и площади казались палубами замерзших больших кораблей. С крыш Лиговского переулка свисали, казалось, целые системы сосулищ, терялись в них фасады и окна домов. Стоял сухой и шибкий мороз, которым все, точно до треска было сжато - и белые крыши домов, и боковые окна высоких зданий. Там, высоко в небе, проносились облака ветренно и быстро, ледяной ветер мчал позади кареты. Слабый зимний день уже уступал приемуществу сумерек - в облачной, устланной облаками зоне, становилось мрачно и неспокойно, с окон, заборов и крыш вьюжило сухим снегом, и почему-то горел один фонарь у маленького крыльца. Пушкин сразу не узнал знакомый подъезд, парадное, и только на лестнице, опершись о перила, чтобы не опрокинуться, не поскользнуться - все казалось, что и лестница покрыта скользким льдом, - мелькнуло воспоминание..
   В комнате было жарко натоплено. Хлынул в глаза яркий вечерний блеск.
   С соседнего дома труба выпускала прозрачный жар, в котором трясся кусочек неба.
  
   Клара была для меня первым человком, перед которым мне не нужно было утруждать себя собственным существованием. Встреяась с ней ежедневно, оставаясь с нею безпрерывно много часов, я, как умел, развлекал ее, говорил какие - то слова - но слова только заполняли время, не использовали его..
   Помню, как мы с Кларой нагибались над розовой бездной залы и ждали, чтобы поднялся плотный, выцветший занавес в бледных, золотистых изображениях оперных сцен. И голым локтем она чуть не скинула вниз с барьера свой маленький перламутровый бинокль. Все уже расселись, оркестр, вобрав воздух, приготовился грянуть, - и тут в огромном розовом театре потухли сразу все лампочки - и налетела такая густая тьма, что мне показалось - в этой тьме сразу все задвигалось и панический трепет перешел в женские восклицания. Я рассмеялся, что-то начал ей говорить - и почувствовал, что она, вцепившись мне в руку, молча мнет мне манжету. И когда свет снова наполнил театр, я увидел, что она сидит вся бледная, стиснув зубы. Я помог ей выйти из ложи, она расплакалась.
  
   январь 28
  
   Я проснулся. Была глухая ночь. В комнате было как будто темнее, чем обыкновенно. Я лежал одетым на диване. На столе под зеленым колпаком горела лампа. Я слез, спустил ноги, и мне вдруг стало страшно. Стало страшно так, как бывает страшно взрослым, несчастным людям, когда внезапно, среди ночи, проснувшись, обнаруживаешь, что проснулся не только от виденного сна, но едва ли не от всей жизни.
   Что творилось со мною здесь, в этом ужасном, заброшееном доме?
   Зачем я здесь живу?
   Чем я бредил здесь, в этой комнате?
   Я сижу на диване, трясусь от холода давно, много лет не топленной комнаты. Я сижу уже долго. За окном брезжит поздний зимний рассвет. Под глазами и в скулах пустота и тяжесть. Все как-то грузно остановилось. Тоска наваливается страшная, не-бывалая. В доме тихо, на улице - почти темно. Я встаю, трясу головой:
   - Я больше не могу.. Не могу больше..
   Я двинулся было к столу, но не прошел и половины пути, как вынужден был присесть от внезапной сердечнои усталости, а, присев, внезапно почувствовал отвратительную расслабляющую дремоту. И это было так просто, так естественно. Я не сошел с ума. Ведь это моя жизнь, не больше того. Неинтересная жизнь, скучный, пустой город. Помнишь, как Пушкин написал о вальсе - "однообразный и безумный.." ведь это все то же.
  
   Двадцать седьмого января поздно, в одиннадцатом часу вечера, к Пушкину приехал Жуковский. Когда все ушли, Василий Андреевич сел перед ним и долго смотрел ему в лицо. Голова Пушкина несколько наклонилась, руки были спокойно протянуты - "как будто упавшие для отдыха после тяжелого труда". "То, что выражалось на его лице, я сказать не умею, - признавался гость, - это было не сон, и не покой.. какая-то г л у б о к а я и у д и в и т е л ь н а я м ы с л ь, что-то, похожее на видение, на какое-то полное, удовлетворенное знание. Уверяю Вас, что прежде не видал я на лице его выражения такой глубокои, величественной, торжественнои мысли"
  
   Я был вызван к доске. Алексей Мартынович диктовал, а я писал на доске: "поросший кашкою и цепкой ли бедою.." Окрик - такой окрик, что я едва не выронил мел.
   - Какая там "беда"? Откуда ты взял "беду"? Лебеда, а не беда. Где твои мысли витают? садись.
   За долгие ночи ко мне пришла одна мысль. Вот она - для человека важны не события в окружающем мире, а лишь отражаемость их в его сознании. Пусть события изменились - пока мы ничего не знаем об этом, мы чувствуем себя богачами. Человек живет, таким образом, вовсе не событиями окружающего мира.
   Вся жизнь человека, вся его работа, его поступки, воля, силы - все это тратится на то, чтобы вызвать во внешнем мире некое событие, но не ради этого события как такового!
   Так было и в моей маленькой жизни. Я мечтал стать богатым и знаменитым, и многое, как мне казалось, благоприятствовало мне. Все ближе и ближе подбирался я к заветной цели, и все чаще, приходя в темную комнату, я ложился на диван и, воображая себя тем, кем хотел стать, понимал, что осушествление
   всех этих внешних событий не стоит такого огромного количества времени и труда.
  
   И какая тьма кромешная в комнате, и уроки на завтра не сделаны, а завтра нужно будет вставать пораньше. "Пропущу школу, пропущу, я скажу, что горло болит.."
  
   Несчастная маршрутная мысль, с которой давно свыкся человеческий разум - жизнь в виде некоего пути - глупая иллюзия. Пушкин никуда не шел, дверь была затворена, но воздух входил сквозь щели. Высокая температура уже второй день.. разрастались цифры, прохватывал озноб: в голове путались шелесты, чмоканье деревьев, черные тучи, пестрели сны, катилась карета по набережной, и широко сияла Нева, и царь Петр вдруг спрыгнул с медного коня, разом опустившего копыта, подошел с улыбкой.. Пахло от моря тяжелым ледяным ветром.
   Когда зажглись лампы, осветились его руки, неожиданно худые, незнакомые.. Как трудно ворочать мысли: бревна.
  
   "О чем он писал книгу, Саша? Ну, скажи, ты помнишь! Говорили об этом. О каком-то священнике, - нет? Ну, ты никогда ничего.. плохо, трудно"
   На улице было еще светло, шторы не были закрыты. Однако уже вечерело. Он сразу заметил, что кругом, что-то творится, распространялось странное волнение. В глубоком пролете между домов по ярко-золотистому фону под длинной пепельной тучей проплывал тоже пепельный, тоже продолговатый воздушный корабль. Дивная красота его движения вместе с невыносимой красотой вечера, неба, оранжевых огней, синих людских силуэтов были словно знамение. Он и впрямь почувствовал, что вот-вот дойдет до предела положенной ему жизни, что иначе быть не может. Дома были серые, как всегда, но зато крыши, лепка над верхними этажами, которых днем не замечаешь, так как днем люди редко глядят вверх, теперь были омыты ярким охряным блеском, оздушнои теплотой вечерней зари, - и оттого волшебными, неожиданными казались эти верхние выступы, балконы, карнизы, колонны..
  
  
  
   Лучшее стихотворение
  
  
   Вечер этот запомнился Егору прежде всего своей необыкновенной, как будто волшебной канителью полупрозрачного света у дверей его подъезда, откуда он ныне отправился на вечер поэтический. Там Егор должен был прочитать несколько своих стихотворений, лучшее из которых он предупредительно поставил первым.
   "Всегда запоминается первое впечатление" - думал он, идя по отороченым снегом дорожкам. Яркие запоминающемся строки вновь возникли в его сознании - "Ветер целует в лицо, бьет под полу ковыль.." Лица прохожих казались от этого одухотворенными, полными смысла и человечности. Белый листок, верный. неотвязный спутник поэта, был уже в кармане. Подумать только, через каких-нибудь полчаса он выйдет на освещенное пространство в студии и произнесет это вслух.
   Мимо проплыли невразумительные подростки, но сейчас Егор не обратил на них никакого внимания, да так, что те даже от досады крякнули. Иное уже занимало его, или, как писал Набоков, "другое, другое, другое.." Егор шел и думал, что никогда не сможет понять людей, полностью лишенных романтичности. равнодушных к стихам. "Но в студии-то, - подумал он, - все будет тоже по-другому, ведь достаточно нескольких строчек, чтобы пробудить человеческие чувства от тяжелого, дремотного сна повседневности, опоясывающего жизнь обывателя".
   У крыльца что-то крикнули, обращаясь к нему, стараясь оскорбить, но Егор уже словно не участвовал в этом. Другой мир будто ждал его.
   В маленьком холле он отправил свой шарф и шапку на увешанную чужими пальто вешалку и, слегка волнуясь, прошел в зал. Здесь уже собрались начинающие студийцы, шептались о чем-то, собравшись в кружок. Егор предпочел уединиться на одном из задних рядов, достать еще раз свои стихотворения, перечитать их.
   "Может быть, это то, чего я искал?" - так подумал он о собрании, которое предстало его взору.
   И вот наступил момент, когда на сцену вышел председательствующий.
   - Приветствую всех, - сказал он, - мы открываем наш поэтический вечер. Сегодня свои стихотворения прочитают наши старые знакомые и также молодые поэты. Надеюсь, у нас будет о чем поговорить.
   С этими словами он церемонно раскланялся и сел на один из стульев. Пошли "поэты". Каждый из них читал два - три стихотворения, которые потом живо обсуждались. Первые два стихотворца выступали перед Егором. Их произведения состояли из каких-то странных, непривычных нормальному человеку акробатических кульбитов, буйства слов и красок, кричащих интонаций. В каждом из произведений чувствовалось тщательно взлелеянное самомнение его автора, выдаваемое на публике за стиль. В частности, воспевались все возможные человеческие пороки и несусветные измышления. Егор почувствовал себя неловко.
   В самом деле, зачем, к чему все эти произведения, которые слышал он сейчас из раскрашенных и потрескавшихся уст "поэтов". Что они восхваляют, и к чему призывают? Похоже, их авторы об этом и не думали. "Я! я! я", - кричали они своими строками, ничуть не заботясь о том, что где-то ведь и существует созданный Богом мир.
   На удивление Егора, стихи эти принимались публикой благосклонно. Как понял Егор, из-за большого "авторитета" авторов. Каким образом можно было всерьез говорить об этих бездарных, аляповатых четырехстишиях, Егор не понимал. Ведь они так далеки были от образцов русской классической поэзии. Но похоже, о ней здесь и не вспоминали.
   Однако наступила пора Егора. Его знакомый, сидящий рядом, даже в необходимый момент подтолкнул его, чтобы Егор не проспал свое выступление. Как он мог задержатся хотя бы на минуту! Он сам хотел высказать свои чувства, и сам направился туда, где перед ним выступали другие. "Если их посредственные сочинения принимались на "ура", то как же будут восхвалять мои?" - подумалось ему не без приятности.
   Лучшее стихотворение Егор поставил первым. Оно было таким:
  
   Север
  
   Ветер целует в лицо,
   бьет под полу ковыль.
   Я перешел кольцо,
   в небо взметнулась пыль,
  
   не говоря о тебе, -
   не нахожу я слов, -
   осень и снег в сентябре,
   белый дождь, нет садов, -
  
   в парке замерзшая синь,
   вот кто мои слова,
   ветер - степной ковыль -
   он мою жизнь украл..
  
   тихо, ограда и парк,
   в стенке дрожат кирпичи,
   листья лишь льнут к ногам,
   все снега - белые.
  
   Ты сядешь в автобус - круг,
   станет длиннее день, -
   снег как бродяга, не друг,
   все вечерее, больней.
   Память свои цветы
   спрятала под письмо,
   то, что искала ты, -
   это простое зло.
  
   Егор прочитал стихотворение, выждал паузу и приготовился было уже к следующему, как почувствовал кругом какую-то странную неотзывчивость - будто он находился в пустыне.
   - Все это довольно любопытно, - вдруг заговорил тот, что вел всю программу, которого звали Сергей, - вы это называете стихотворением, так?
   Сергей даже прищурился от удовольствия, глядя на Егора.
   - Сюда ещё бы рифму! О размере уже молчу! - принялся восклицать он. Собравшиеся внимали ему с необыкновенной внимательностью - в отличие от Егора, - или я в поэзии ничего не понимаю, тогда поправьте меня: ковыль ударил под полу и украл жизнь?...
   - Здесь, видите ли, то, что называется поэтическим преувеличением, - попытался сказать Егор, - герою кажется все вокруг него преувеличенным - растения, травы, например. И это стихийное движение, которое, на его взгляд, заложено в природе, выраженное в движении ветра, оно как бы противостоит..
   - А "не говоря о тебе, - не нахожу я слов" - это уже шифровка: Юстас - Алексу! - воскликнул в очередной раз Сергей. Некоторые из сидящих поддержали его довольным ржанием.
   - В стенке дрожат кирпичи, - я представил, - продолжал Сергей, - а эти строки - "листья лишь льнут к ногам", --- откуда листья? Вроде снег кругом!
   Егор стоял в недоумении. Ему вдруг показалось противоестественным и нереальным происходящее вокруг. Словно он смотрел чей-то банальный и чужой сон. Можно было объяснить, что бывают ведь в октябре такие дни, когда на дорогах лежат снег и листья, и именно они, эти дни, почему-то самые грустные в мире. Но ничего этого Егор не говорил. Вместо этого он сказал:
   - Стихи мои, верно, могут показаться необычными, но ведь это не набор рифм или ритмических схем, - важно, чтобы они были талантливыми.
   - Это послание внеземному разуму - я лично ничего не понял, - ответил Сергей, - Но ясно, что от рифмы автора закодировали - жить мешала...
   - Я тоже не очень все поняла, - отозвалась бледная девица со второго ряда, - И вот фраза смущает-не говоря о тебе, - не нахожу я слов..
   - Пока вы говорили, я сочинила и могу предложить вам собственный вариант стихотворения, - промолвила другая, - он сделает ясным то, о чем хотел сказать автор.
   Егор несколько оторопел.
   - Ну, давайте-ка, давайте, посмотрим, - поощрительно заявил Сергей, - итак, вариант Нелли. Что же хотел сказать автор?
   Нелли, некрасивая и немолодая дама бальзаковского возраста, поднялась и прочла по бумажке следующее:
  
   Ветер целует лицо,
   бьёт по ногам ковыль,
   чувств разрывая кольцо,
   в небо взметая пыль.
  
   осень и снег в сентябре,
   сад под ковром уснул,
   кто твои руки согрел,
   слышу лишь сердца гул.
  
   В парке - замерзшая синь,
   стынут мои слова,
   Север, беду отодвинь,
   стонет ковыль-трава.
  
   Снег занесёт все мосты,
   белый кирпич оград,
   памяти нашей цветы,
   горечь, что виноват.
  
   Старый автобус - мой враг,
   тихо уносит в ночь,
   что-то сложилось не так,
   жизнь убегает прочь!
  
   - Ну, что вы скажете на это? - спросил Сергей, прищурясь и разглядывая Егора.
   В самом деле, что сказать? Такое стихотворение могла бы написать лошадь ( если бы умела писать ) или дэбил. Оно, правда, было снабжено и обращениями и деепричастными оборотами, призванными скрасить бедность мысли Нелли. Егору стало искренне жаль эту "поэтессу".
   Ковыль не может бить по ногам. Правда, Егора били по ногам в свое время, но это не имело ведь никакого отношения к поэзии.
   При этом, заметим, именно ковыль, благодаря деепричастному обороту, "взметнул пыль" в небо. Неожиданно, о такой связи Егор и не думал.
   Были здесь и поэтические клише - "сад под ковром уснул", "руки согрел", "сердца гул", "стонет трава". Попутно поэт оказывался "виноват" в какой-то неясной ситуации. Велико же желание взвалить вину на другого в этой поэтической среде!
   Но обезкураживающее всего был финал стихотворения, в котором старый автобус объявлялся "врагом" ( с какой стати? в чем он виноват? ), следующим прямо в ночь ( абсурд, если вдуматься ), и завершалось все фейерверком из клише - "что-то сложилось не так, жизнь убегает прочь". Егору чуть было не стало плохо от этого потока банальностей.
   Неожиданно, впрочем, такой вариант стихотворения понравился Сергею, который даже привстал от возбуждения:
   - Нелли! Я тебя покусаю! - принялся опять он за восклицания, - Тут поэт попался! Мои дешифровальщики уже почти нашли ключ к этому радиоперехвату - и на тебе! Хотя бы уж "дрожащие кирпичи" не трогали!..
   Дрожащие кирпичи.. это же самое вкусненькое!
   - Тогда можно сказать так, - произнесла Нелли -
  
   В стенке дрожат кирпичи,
   полу жуёт ковыль,
   милый поэт молчи,
   или допей бутыль.
  
   - Вся беда в том, что они уже допили! - вынес резюме Сергей.
   Егору показались странными эти обвинения. Если бы они хотя бы частью своей соответствовали действительности, то можно было бы спорить. Однако они были и неожиданными и ошеломляющими. Егор не прочитал больше ни одного из своих стихотворений. Он молча покинул освещенное пространство, молча вышел в холл, где в темноте громоздились дешевые пальто, зажег свет. Из зала в зеркало с любопытством следили за ним, перешептывались. Правда, продолжалось это отразившееся зрелище недолго. Егор быстро надел пальто и вышел на улицу, где мел и вычищал дорогу ветер.
   Он не знал, что в этот момент большинство собравшихся в студии загалдело, обсуждая его, на все лады склоняя его имя. Все они остались позади и выглядели теперь лилипутами в той стране поэзии, которая была так хорошо знакома Егору.
  
   Боль
  
   В ту осень в городе часто шли дожди и окна утром были сырые от влаги. Озябшие прохожие недоуменно смотрели на каприз природы и кутались в плащи. В ту осень Антон влюбился. Все симптомы были на лицо, как-то: постоянные размышления о предмете любви, особенно в вечерние часы, теплые мысли о будущем, которое они разделят вместе, меланхолическое настроение. Кроме того, Антон писал стихи. Прямо в небольших записных книжках, которые Антон украшал с титульного листа той или другой запоминающейся и, как ему казалось, символической картинкой, появлялись ровные строчки о Наташе - так звали возлюбленную Антона. Впрочем, больше было стихотворений, напрямую с ней не связанных, но как-то пропитанных ее присутствием. Ведь все мы знаем, что в стихах главное настроение, атмосфера. А в ту осень Антон безбоязненно погружался в атмосферу влюбленности.
   Ему вспоминались прогулки с Наташей по городу, и они, эти невинные, по сути, прогулки, казались ему теперь преисполненными глубокого смысла, были заповедной, его собственной страной, куда не проникала грубость и лживость окружающего мира, где все было ясно, как день. Во время этих прогулок он разговаривал со своей подругой о самых незначительных вещах, начиная с той же поэзии. Иногда Антон вспоминал о них, сидя на своей бедной кровати и держа в руках альбом с фотографиями, на которых была запечатлена Наташа. На одной из них она была изображена на фоне кирпичной стены, и солнце освещало ее лицо. На этой фотографии, казалось, солнечный свет лишь был продолжением Наташиного обаяния, Наташиной улыбки.
   Все эти размышления были, в общем, безусловно приятными. Антон никак не думал, что продолжение его романа последует так скоро, с такой ошеломляющей быстротой.
   В один не самый удачный вечер он беззаботно направился к подруге Наташе - Светлане, с которой и поддерживал отношения главным образом из-за своей возлюбленной. Светлана была высока ростом, разговорчива, и относилась к Антону с тем чувством, которое нынче называют "здоровой иронией". Но Антону нравилось проводить время рядом с ней, Светлана и ее дом всегда ассоциировались у него с Наташей. В этом, очевидно, и была причина. Ему нравился самый звук отворяемой двери, нравилось даже подниматься по тесной лестнице, - и смутное чувство неясного предвкушения счастья охватывало его.
   В этот вечер особенно ярко горели огни на тротуарах, и лампа в коридоре дома Светланы. Антон скинул с себя легкое осеннее пальто и уселся на кухне, рядом с полным чайником. В синих сумерках за окном проходили по своим человеческим делам прохожие. Антон рассказал Светлане о своей работе, о том, что видел недавно общих знакомых, которые работали рядом с ним. Светлана принялась рассказывать про какой-то очередной фильм. Казалось бы, судьба еще могла пощадить Антона. Но неведомо как разговор зашел о Наташе. Светлана сообщила, что недавно видела ее - Наташа приезжала к ней в гости.
   - Да, она - настоящая невеста, - беззаботно произнесла Светлана. - у нее здесь - жених.
   Антон почувствовал себя так, словно падал в лифте с двенадцатого этажа. Чтобы не растеряться, он попытался ухватиться взглядом за знакомые предметы, но те предательски видоизменились в этот миг: пузатый чайник, казалось, смотрел насмешливо, блюдца окоснели. И только часы тикали, отсчитывая время, безстрастно и отрезвляюще. Антон не помнил точно, что он говорил во время этой встречи. Ему необходимо было выбраться быстрее из дома Светланы. Он сказал "до свидания" и переступил порог. Было такое ощущение, что рухнула, как земля на обрыве, часть мира, которая давно и прочно занимала место в его мечтах. Антон вышел на улицу, прошел несколько шагов и остановился. В душе появилась сначала малозаметная, потом все более выраженная боль. "Как же так? - думал Антон, - почему все произошло так стремительно, так неожиданно? И ведь что-то надо.. как-то поступить?"
   Опять зарядил дождь, как бы укрывая Антона и его мысли от взглядов прохожих. Антон вернулся к себе и неважно спал в эту ночь. Утром его охватило странное чувство: поехать сразу к Наташе он не мог. Может быть, стоило встретить ее у дома Светланы и обо всем поговорить? Антон ходил вдоль по дому и никак не мог взять в толк - неужели все, о чем, сказала ему Светлана, произошло на самом деле? В истинности слов Светланы он не сомневался, значит, он становился как бы ненужным в этом новом и, верно, успешном романе Наташи. Ибо, если она предпочла ему кого-то другого, этот "другой" должен быть очень успешным и приятным в обхождении человеком.
   Вечером Антон не мог спать, и тогда боль становилась особенно внушительной, довлела над его кроватью, проникала, казалось, в щели его дома. "Нет, так долго продолжаться не может, - думал Антон, - надо решиться. Так больше нельзя".
   В следующий вечер он ходил по городу - там, где когда-то они были вдвоем с Наташей. Антону показалось, что город очень изменился за это время. Как будто на улицах стало темнее и холодней, ненужные листья лежали, ссохшиеся, на земле, заляпанные снегом. Теперь люди обходили Антона стороной, - и это казалось странным, ибо никакой опасности он, конечно, не представлял. Он сам не понял, как оказался на освещенном пятачке перед перекрестком. Он увидел как ему навстречу движется девушка с прихрамывающим кавалером.
   - Антон, привет! - сказала она. Антон не сразу узнал в ней Ольгу, с которой они когда-то вместе учились в одном институте.
   - Антон, а это Сергей, - представила Ольга Антона и своего "кавалера", и обратившись к последнему, добавила, - ну, тебе ведь пора. До завтра.
   Сергей церемонно шаркнул ногой, чем вызвал на лице Ольги улыбку и, помахав Антону рукой, поспешил вдоль заснеженной улицы, освещенной фонарями.
   - Ты не забыл еще меня? - спросила Ольга, и они развернулись в том направлении, в котором она шла, - вижу, что нет. Я с учебы, этот нечаянныи ухажер как раз с моего курса. Ну, а у тебя что нового?
   Антон сглотнул комок, - так ему хотелось рассказать все первой же попавшейся знакомой.
   - Не знаю, что и сказать, - медленно проговорил он, - одним словом, моя подруга..
   Он замолчал, не зная как продолжить. Все теряло смысл..
   - Я прошел уже через стадии равнодушия, отрешенности, отчаяния, - сказал он, обращаясь уже не к Ольге, а словно к некоему воображаемому собеседнику, и не слишком заботясь о том, каким нелепым пожет выглядеть со стороны этот разговор.
   - Ты не расстраивайся так, - сказала Ольга. - можно подумать, что она олицетворяла собой целую вселенную.
   - А как иначе? - спросил Антон, - все было так по-настоящему.. А теперь.
   - Нужно смотреть вперед, - сказала Ольга серьезно и взяла Антона за руку, - кое-кто хотел бы видеть тебя таким и насладиться своей победой. Не позволяй себя дурачить, Антон. Как знать, может, она тебя вовсе не любила.
   - И все же не могу привыкнуть к этому, не могу думать об этом! - воскликнул Антон.
   - Да, грустная история, - заметила Ольга, - но со мной тоже произошло подобное. Правда, мой любимый не отказывался от меня..
   В двух словах Ольга пересказала Антону полуобыденную, полудетективную историю, которая унесла от нее жизнь ее избранника.
   - Люди, - сказала Ольга, - нельзя от них требовать того, о чем мы мечтаем.
   Эта история, рассказанная Ольгой, несмотря на свою банальность, несколько уняла саднящую боль. Антон вздохнул полной грудью, и почувствовал, что воздух вокруг него наполнен жизнью, движением, всем тем, чего ему так не доставало в эти дни.
   - Спасибо, Ольга, - сказал Антон, - я подумаю над твоей историей.
   - Если бы это была только история, - покачала головой его спутница, - я до сих пор ведь не могу забыть о нем.
   Через день они Антон снова встретил Ольгу. У него было время и возможность, и он подождал ее прямо у входа с курсов.
   - О, меня уже кто-то ждет! - заметила Ольга весело, - Антон! Ты сегодня выглядишь лучше. Ну, куда пойдем?
   Они направились в сквер, и просидели там добрых полчаса. Антон рассказал, что уже меньше чувствует ту опустошенность, которая навалилась на него после сообщения Светланы.
   - Так и должно быть, - сказала Ольга, - с горем надо пережить ночь, затем будет легче. У меня все по-прежнему. Готовлюсь к практическим занятиям по английскому языку. Это, надо тебе сказать, интереснейший предмет. Особенно выделяются преподаватели. Вот я сейчас об одном расскажу..
   Вечером Антон долго лежал, изучал потолок. Ему вспомнился разговор с Ольгой, и он улыбнулся. Боль как будто утихла. Теперь он чувствовал себя трезвым и размышляющим здраво. Влюбленность казалась ему чудесным видением, которое уже прошло и вряд ли когда-нибудь вернется.
   Неожиданно раздался телефонный звонок. Антон поднял трубку.
   - Алло, Антон, - это говорила Светлана, - послушай, приходи сегодня к нам. Здесь будет Наташа, между прочим.
   Упоминание имени Наташи слегка взволновало Антона, но он уже не чувствовал той страшной боли, которая опустошала его в первые дни.
   - Извини, Светлана, - сказал Антон, - думаю , Наташе будет интересней в другой компании. Со своим избранником, так сказать.
   - Все на самом деле не так, - сказала Светлана, - я должна извиниться, но мы просто проверяли твои чувства. Ее жених - это чистый вымысел. Я видела, как ты приходил к ее подъезду, и поняла, что ты еще не равнодушен к Наташе. Я думаю..
   - Очень мило, - прервал ее Антон, - но мне нет дела до ваших планов. Слишком многое пришлось мне пережить. Я понял, что Наташа.. одним словом, сегодня вам придется обойтись без моего присутствия.
   - Но как же.. - раздалось на другом конце провода.
   Антон повесил трубку, подошел к окну. В вечерних сумерках зажигались первые огни. Антон вспомнил тот вечер, в который встретился со Светланой. Теперь все казалось иным. И боль, терзавшая его эти дни, прошла.
  
   Как же хочется в Советский союз
  
   Сегодня, посреди творящейся вокруг вакханалии унижений человеческого достоинства, посреди пожаров и скандалов, которыми встречает гражданина страны повседнесность, хочется вспомнить об одном удивительном явлении, с которым мне довелось познакомиться в детские годы. Речь идет о советском театре.
   Раньше театр не был периферийным явлением общественного сознания, напротив - представлял собой выдающийся феномен культуры, которая в Советском союзе пользовалась уважением граждан. Впрочем, думаю, все это сейчас - отвлеченные мысли. Но вот почему-то мне вспоминаются первые советские театры, в которых мне удалось побывать.
   В холодный, стиснутый морозом день, мы ехали в Концертный зал на новогоднее представление. И уже само это путешествие представлялось необыкновенным, было частью предстоящего праздника. Все мне казалось, что и улицы украшены в угоду нам белым снегом, и в автобусе наши спутники разделяют это трепетное ожидание праздника. В центре города были такие красивые здания, как будто заснувшие в снежном полусне! Казалось, в этих зданиях должны жить тоже красивые люди с умными мечтами.
   Помню волнение, которое сопровождало меня, когда я входил в большой Концертный зал. Посредине большого фойе стояла елка, казавшаяся мне огромной. Я привык к маленьким елкам, которые всякий новый год устанавливались у нас в квартире, и ее высота и размах казались мне противоестественными. Но появлялись долгожданные персонажи - снегурочка и дед мороз - и все вокруг вовлекалось в новогоднее представление. И, безусловно, главным атрибутом его были подарки, - символы приближающегося нового года. Я не сразу рассматривал их, перенося момент знакомства с содержанием мешочка на уютный вечер в собственном доме.
   Было и другое здание, находящееся здесь же, в центре. Это теперь мне известно, что они находятся поблизости друг от друга - слишком часто я бродил там, и запомнил это. Но в детстве это были две разные страны, в каждой из которых были свои законы. Собственно говоря, театр юного зрителя был уже настоящим театром - и я недоумевал, почему цены на билеты здесь невелики - ведь здесь все было так по-настоящему. И ряды удобных кресел, кажется, обшитых каким-то материалом, и занавес, и сцена, освещенная огнями - все могло бы составить честь взрослому представлению. В театре даже самые отъявленные школьные злодеи вели себя совсем по-другому, нежели в обыденной, повседневной жизни. Очевидно, само здание, его размер, величественность внушали полуосознанное уважение. И осознание того, что сейчас, на этой сцене происходит представление, в котором талантливые, неравнодушные люди играют для тебя, для твоих знакомых, для других детей было тоже причиной этого уважения.
   Кроме того, в фойе театра юного зрителя был замечательный буфет ( по слухам, теперь оккупированный существами, отнюдь не принадлежащими к интеллектуальной элите клуба ). Здесь можно было попробовать газировку, пирожное - все было качественное, или, может быть, думаю я теперь, мне все казалось вкусным в то время? На лестнице и в фойе можно было вести неспешные светские разговоры о театре со своими друзьями, и вырасти в глазах тех детей, которые ни смыслили в этом вопросе и с интересом прислушивались к мнению более осведомленных сверстников. Таким запомнился мне театр юного зрителя, с которым - как бы то ни было - не было связано неприятных, негативных, как теперь говорят, моментов, ничего, что омрачило бы жизнь.
   И, разумеется, как же было не запомнить Музыкальный театр, который был возведен в нашем городе не так давно. Само здание его выглядело необычайным, величественным кораблем, остановившемся на Оми и ожидающем попутного ветра. И сегодня только один взгляд на него придает душе надежду.. До Музыкального театра добирались на трамвае, и я помню, как мы ждали его, смотря в глубину площади, там, где она сливалась с мостом. И вот наконец, в снежном просвете, с моста выезжал яркий трамвай. Его ждало много людей, но среди них не вспыхивали конфликты или ссоры, - все было по-другому. Именно так мы доезжали до Музыкального театра. Самым внушительным в нем было фойе второго этажа, с которого открывался прекрасный вид на центр города. Так хотелось подойти к широкому, панорамному стеклу, приблизиться к этому великолепию и красоте! Однако вот уже пора было занимать места в зрительном зале. Мы оказывались у входа в зрительный зал - он выглядел как арка из какой-то волшебной сказки. Билетный контролер проверял билеты и вел себя по-человечески. Меня усаживали на положенное мне место, откуда я мог наблюдать, как готовится к представлению оркестр ( см. стихотворение В.Набокова "Представление" ) и постепенно зал наполняется зрителями. Но вот неожиданно гаснет свет, сцена освещается ярко, и оркестр вступает.. Мне эти звуки казались грандиозными, неслыханными рантше нигде и никогда - они были громкими, и, казалось, наполняли жизнью все пространство вокруг. Появлялись актеры - чудные, невиданные доселе, в самом деле волшебные существа, каждый - с собственным движением, с собственными жестами, ужимками. Само движение их будто завораживало, пробуждало интерес к происходящему. В самом деле, трудно забыть атмосферу этого театра.
   Следующим театром был драматический. Сначала я познакомился с ним во время экскурсии по его разным помещениям, которую провели у нас в институте на первом курсе. Как сейчас помню стоимость этой "экскурсии" - три тысячи рублей ( невысокая по тому масштабу цен ). Больше всего меня интересовали тесные лестницы, по которым проходили актеры - на них было бы трудно разминуться и двум человекам - и их гримерки, в которых тоже царила неповторимая атмосфера. У одной из гримерки, я запомнил, было маленькое окошко, выходящее на улицу, где так же тихо, как в детстве, лежал снег, и было мало прохожих, и сквер был занесен в ожидании новой весны, и на скамейке у дорожки не было никого.
   Мы исследовали также и задник сцены - тоже отнюдь не просторный. Интересно отметить, что здесь, под сценой, располагался механизм в виде круга - он вращался, и декорации таким образом сменялись на другие - сама часть сцены вращалась. Это был, конечно, невиданный доселе механизм. Кроме того, был большой зал, откуда спускались на сцену вторые планы.
   Самое большое, что запомнилось мне при посещении драматического театра - была огромная люстра, расположенная прямо напротив "балкона" - четвертого яруса театра ( а кроме него, были ложи первого яруса, ложи второго яруса, купон, и, разумеется, партер и амфитеатр ). Отсюда, с "балкона", отлично было видно купон и партер. Собственно сцена притулилась где-то в нижнем правом углу. На нее выскакивали маленькие, напоминающие муравьев, актеры, и изображали своей посредственной игрой нешуточные страсти, разворачивающиеся в пьесе под названием "О мышах и людях". Строгие и моральные билетерши стояли на страже закона. Им сразу не понравились веселые студенты с билетами на "балкон", но они ничего не могли с ними поделать. Пьеса, надо сказать, меня не особенно заинтересовала, учитывая, что с балкона открывался разве только что прекрасный вид на упомянутую выше люстру. К тому же непривычная высота создала ощущение, которое испытывают разве что альпинисты. Но, разумеется, я не жалею о времени, проведенном там.
   В нашем городе был и органный зал. Теперь он получил, кстати сказать, новое помещение и находится на улице Партизанской, недалеко от второго корпуса Педагогического университета. Мне довелось не так давно посетить это заведение. Здесь исполнялись русские романсы. В зале, надо сказать, было довольно уютно - он был небольшим, то, что называется, "камерным", и взором можно было охватить все его пространство - начиная с середины зала, где сидел я, до верхних ярусов - второго уровня, где находились другие зрители. Я удивлялся тому, как внимательно, с каким желанием и с интересом они слушали самые обыкновенные русские романсы. Все это мне напомнило мне то человеческое, что видел я в детстве, и что теперь встречается лишь изредка. И в самом деле, теперь распространены другие стандарты. другие шаблоны речи и поведения. Но вернемся к органному залу. И сюда уже проникло время, - в перерыве раздавались чьи-то крики, - явно гражданина, не принадлежавшего к клубу знатоков. Это несколько смазало все впечатление. Но крики были отдельными, единичными, а внимание людское - постоянным и запоминающимся. И это, наверное, важно, важнее всего остального. После представления, после этого вечера я оказался в маршрутке. И была включена блатная музыка.. Да, таковы приметы - разительные контрасты - этого нового времени. Но сколько бы не старались темные граждане внести свою лепту в наши переживания, ощущения и в конце концов, в историю нашей страны, их следы заметет снег, и новое поколение не вспомнит их добрым словом.
   Я помню, как шел после концерта по городу, и сам воздух, само время казались мне значительными, сообразными, смысловыми. На улице уже темнело, но я не придавал этому значения. Ведь я словно побывал в человеческом мире - мире, где живо и настоящее, и прошлое, где ничего не забывается.
  
   Это посильнее, чем "Фауст"
  
   Самой откровенной, самой решительной книгой Гете, как известно, был "Фауст". Гете создал своего героя - Фауста, чье имя стало нарицательным, и уже в этом его заслуга. Гете в своей книге дал возможность увидеть его мировоззрение, сформулировал принципы жизни, но вся беда в том, что он сформулировал в "Фаусте" жестокие принципы. "Фауст" оказался не только великой книгой, но и великой ошибкой Гете.
   Посмотрим сначала на того Фауста, которого хотел изобразить Гете. Перед нами предстает человек, готовый на все ради истины, свободы, жизни, то есть - "лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой". На бой с кем? С природой, с собственным народом? На бой ради чего? Ради прогресса, ради истины? Но стоит ли прогресс человеческих жизней? Да - голосом Фауста отвечает нам Гете. При этом сам Гете говорит, что Фауст не может ошибаться, что он знает истину, имеет право повелевать человеческими судьбами.
   Но каков же истинный Фауст, истинная его природа? Лейтмотив всех действий этого Фауста - цель оправдывает средства. А цель Фауста по Гете, его девиз - "власть, собственность, преобладанье". Для ее достижения Гете не придумывает ничего лучшего кроме сделки с представителем темных сил ( какова цель, таковы и средства ). Другой пример - ради прогресса в понимании Фауста он может с необычайной легкостью пожертвовать людьми:
  
   Средь этих гор губили мы
   Страшней губительной чумы.
   Я сам дал тысячам отраву:
   Их нет, а я живу.. И вот -
   в моем лице воздал народ
   своим убийцам честь и славу.
  
   Гете пропагандирует страшный девиз - людей он уничтожает без лишних мук совести. Ведь человек для Фауста ( читай - для Гете ) - "ничтожный червь". Таково и отношение Гете к женщине. Как быстро забывает Фауст о брошенной им Маргарите, об убитом им Валентине - это легко укладывается в фаустовскую логику - зачем думать о "ничтожных червях", когда надо идти вперед, туда, где ждут его "великие" дела.
   Заложив свою душу, Фауст наивно полагает, что сумеет обратить темные силы в служение себе и своей истине. Фауст поступает так, как сам желает того, надеясь, что тем принесет счастье другим людям. Иллюстрацией этого может служить эпизод из пятого действия части второй. После того, как, согласно планам Фауста, был сожжен дом и сад стариков, он говорит:
  
   Что там за плач вверху певучий?
   Жалеть уж поздно! В вышине
   Он стонет - и досадой жгучей
   вновь сердце растерзало мне..
  
   Что это? Неужели в Фаусте проснулись остатки совести? Неужели к Фаусту пришло раскаяние за совершенное? Читаем дальше:
  
   Я поспешил.. Но пусть золою
   И пеплом станут липы те -
   я скоро башню там построю,
   Чтоб вдаль смотреть на высоте;
   А стариков найду тогда я
   На новоселье - и простят
   они обиду мне, встречая
   в довольстве дней своих закат.
  
   Какой редкий цинизм! Какая хамелеонская совесть.. стоит Фаусту сказать самому себе "Так надо", мотивировать это какой угодно нелепостью - и он вновь чист. Можно сказать, что с приходом к богатству Фауст неуклонно деградировал. Богатство его развратило, ядом влилось в его и без того нечистое сердце ( недаром в Евангелии сказано: "удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие" ). Став сильным мира сего, Фауст совсем не стал задумываться о чувствах людей, да что там о чувствах - о их судьбах и жизнях, ведь дом и рощу Фауст сжег, а башню - так и не построил. Но Фауст оказался безсилен перед силами природы, которые мечтал покорить. Интересно, что, полемизируя с Гете, Булгаков иносказательно обрисовывает положение Фауста в "Мастере и Маргарите" в образе Берлиоза. Споря с Гете, Булгаков создал своего героя, принципы которого противоположны фаустовским - Иешуа. Но это уже другая история.
  
   А пока мы можем сказать, что власть и богатство сделали из Фауста второго императора, второго дракона Шварца. У Фауста имеется своя цель, ради этой цели он готов на все. Столкнувшись раз в жизни с людьми, которые воздали ему "честь и хвалу" за совершенное зло, Фауст понял, что на земле он сам может править бал. Фауст сам стал Мефистофелем. Он якобы "вечно совершает благо", но это похваление Мефистофеля ведь ложно по сути. Фаустовский радикализм, жестокость, принципы "Цель оправдывает средства", "лес рубят - щепки летят" напоминают нам страницы истории нашей страны, которой управляли люди, возомнившие себя служителями Истины и свято верившие в свою правоту, в то, что они делают добро. Ради "светлого будущего". Тогда народ тоже воздал "своим убийцам честь и славу". А строки -
  
   Тщетно слуги днем трудились,
   Грохотал топор и лом;
   по ночам они кружились -
   смотришь, вал явился днем.
   Люди сильные старались
   так, что ночью стон стоял,
   Реки огненные мчались,
   утром был готов канал -
  
   не напоминают ли строительство наших каналов, в частности, канала Ленина, осушившего Аральское море? А ДнепроГЭС, а поворот сибирских рек вспять - чем не фаустовские планы? Эти принципы слишком знакомы нам, слишком известны, слишком большой ценой за них заплачено, слишком они скомпроментированы, чтобы воспринять их как истину. Впрочем, что наша история? И сейчас дело Фауста "живет и побеждает". Не секрет, что успеха добиваются наиболее сильные и наиболее жестокие Фаусты. Дело, вероятно, в животной практичности теории гетевского героя.
   В своей пьесе Гете отправляет нарушившего шесть заповедей из десяти Фауста в рай ( ! ), прощая ему все его грехи. В произведении побеждает циник и эгоист Фауст ( а сколько бы его не приукрашивал Гете, он таким и остается ). Но истинна ли истина Фауста? К счастью, нет. И как говорил Иешуа, "эти добрые люди.. ничему не учились и вообще все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время".
   Действительно, времени прошло уже очень много.
  
  
   Прогулка
  
   Случайно падали звезды
   в мои пустые карманы..
  
   Из песни Земфиры.
  
   Был уже поздний вечер. Антон и Лика вышли из театра прямо в гремящую машинами ночь. Звуки охватывали весь мир по периметру, и разбивались о стеклянную витрину театра, на голоса отдельных прохожих, на сигналы в наступающей мгле.
   Лика замешкалась - то ли пристально рассматривала что-то в глубине дороги, то ли просто вспомнила об университетском задании - так или иначе, но Антон воспользовался моментом и предложил ей то, на что раньше никак не решался ( или просто не представлялось удобного случая ) - прогуляться немного по улицам. К его удивлению, Лика не стала спорить, кивнула, взяла его за руку.
   - Мы с тобой как персонажи одной известной песни, - сказал он, - "Прогулка" называется. Но сказать по правде, мне больше нравится альбом "Четырнадцать недель тишины".
   - "Четырнадцать недель тишины" - очень странное название, - возразила Лика, - трудно представить, чтобы такой период был радостным. Так можно и с ума сойти.
   - Верно, - согласился Антон, - не зря одна из песен называется "Паранойя".
   Они взошли на мост, и мелкие огни города растворились в казавшейся черной реке. Медленно проплывали машины, шуршали шинами, блестели подведенными фарами. С шумом проехал автобус того маршрута, который был по пути Антону и Лике. Но ни его, ни ее этот автобус не заинтересовал, сейчас было более важное - прогулка. В странном городе, в чужом воздухе, на мглистом мосту, тонущем в маслянистой темноте ночи, они были как будто одни и были так близки друг другу как никогда раньше.
   - Какую пьесу вы ставите в вашем кружке? - спросила Лика ( здесь надо сказать, что Антон посещал театральный кружок, который был организован у них в университете ).
   - Шоу, "Дом, где разбиваются сердца".
   Лика, безусловно, читала Шоу, хотя сегодня и он казался архаичным писателем, все же заметила:
   - Это сложная пьеса. Хочу сказать, что и я в ней не все поняла. Но по крайней мере, это - не Стринберг.
   - Стринберг не любил феминисток, и с этим можно согласиться, - сказал Антон.
   - У нас в университете, во всяком случае, Стринберга не любят. Слишком груб, слишком прямолинеен.
   Они сошли с моста, повернули на улицу, пересекавшую площадь. Впереди стали видны освещенные витрины какого-то продуктового магазина. С реки подул холодный ветер.
   - Тебе не холодно? - поинтересовался Антон, - можно зайти в магазин.
   - Вовсе нет, - улыбнулась Лика, - мне нравится это неспешное путешествие, благо у меня есть еще час времени, пока меня дома никто не ждет. Нужно тебе сказать, что мои родственники не так хорошо понимают меня, как мне бы хотелось. Разве только мама. Осторожно, здесь скользко.
   Они перешли перекресток, и углубились в частный квартал посредине города, квартал, который все хотели, но никак не удосужились заменить на высотные дома.
   - Верно, у тебя и у них разные интересы, - сказал Антон, - разные вкусы. Вот мы, например, хорошо понимаем друг друга, ведь так?
   - Пожалуй, что так, - ответила Лика.
   - Нам нравятся одни и те же книги, одна и та же музыка.. Безусловно, существуют, различия, но я замечаю, что наши вкусы удивительно похожи. И нам так легко говорить.
   - Да, Антон, должна признаться, - Лика замедлила ход, - что рядом с тобой я не испытываю постоянного в последнее время смешанного чувства ответственности и давления. Это называется "легко". С другим человеком вряд ли я вот так согласилась бы куда-то идти.
   - Мне, признаться, очень редко удается идти рядом с тобой.. извини, кажется, я путаюсь. Здесь уже возникают комплименты, а где комплименты - там банальности.
   - И пошлости, - подтвердила Лика, - знаешь, лучше уж вернемся к классике. Она всегда действовала на меня как-то .. отрезвляюще. Вот, например, это стихотворение -
  
   Двадцать первое, ночь, понедельник,
   очертанья столицы во мгле,
   и придумал какой-то бездельник,
   что бывает любовь на земле.
  
   Лика строго посмотрела на Антона. А Антон был почти счастлив - ему нравилось, что Лика не побоялась прочесть ему такое стихотворение. Определенно, этот вечер не пропадет зря, не исчезнет безследно в череде дней, а напротив - может наполнить жизнь смыслом. Обо всем этом смутно думал Антон, а сам сказал:
   - Хорошие стихи. Очень соответствующие моменту.
   Антон побоялся признаться, что не знает автора стихотворения. Ведь то, о чем можно было прямо говорить днем, теперь могло показаться некстати.
   - Тут лужи, - заботливо произнесла Лика, и переступила своими ножками вправо. Она подала Антону руку, чтобы он мог перебраться через это неожиданно возникшее водное препятствие.
   - Удивительно, хотя и не очень, что в столице все не так, - заметил Антон, - улицы там освещены с какой-то небывалой щедростью, дорожки, пешеходные дорожки, аккуратные и ровные. У нас же здесь, честно говоря, не так светло, как хотелось.
   Действительно, улицу освещал только многоярусный банковский комплекс, расположившийся в ее глубине.
   - Находи в этом особое очарование, - сказала Лика, - и местный колорит.
   Положительно, эту девицу ничем нельзя было смутить.
   - После того, как я была в фольклорной экспедиции, эти детали меня уже не удивляют, - призналась Лика, - мы оказались вчетвером в глухой северной деревне, где до тех пор, кажется, не ступала нога человека. Но в целом деревня была нормальная, только несколько личностей там выделялись своим чудаковатым поведением.
   - Очень интересно, - сказал Антон, который сам в таежной деревне не бывал.
   - Там был один молодой человек. Он ухаживал за нами всеми скопом. Видимо, это был местный Дон Жуан. Как говорится, первый парень на деревне. Да уж..
   Лика поморщила носик, показывая, как неприятен ей был образ любимца деревенской фортуны.
   - У него была излюбленная фраза - "Это я тебе как врач говорю". Вообще, у него было мало фраз в лексиконе. Как, впрочем, и у большинства опрошенных нами жителей. К сожалению, внутренний мир их был не богат. Впрочем, встречались и там умные люди. Видно, не обеднела земля русская на таланты из глубинки.
   Странно: Антону казался близок и симпатичен, так же, как сама Лика, и этот нарисованный ею мир, где, оказывается, еще кто-то ухаживал, кто-то влюблялся и питал деликатные чувства.
   На миг отразилось в лужах небо, устланное синими облаками, банковское здание приветливо светило огнями, на углу стоял молодой человек без шапки, выбежавший за сигаретами. Он торопливо поглядел на Антона и Лику и убежал в подворотню. "Кем ему мы, интересно, показались? - подумал Антон. - прекрасной влюбленной парой? счастливыми людьми? Во всяком случае, в глазах его читалась зависть? Ко мне.. Все это в высшей степени странно".
   - А мне, Антон, определенно нравится наш город, - сказала Лика, подумав, - может быть, потому что я родилась и выросла здесь. И не хочу менять его на незнакомые края. Да, неизведанные дали не манят.
   На жердочке напротив освещенного магазина сидели три подростка. При приближении Антона и Лики она почему-то замолчали, прекратили блудный разговор. Это показалось Антону странным. Неужели даже подонки чувствуют, что в мире происходит что-то настоящее, доброе, что эта прогулка имеет какое-то значение?
   Вечерняя улица раскрывалась как разворот в большой книге. Там, вдали был уже виден угловой дом. тоже с магазином, а дальше - перекресток, парк, и весь город, так сразу ставший понятным в своей сути Антону. Какими-то несущественными показались прошлые воспоминания об обидах, о том, что живет он там, где находятся существа, которые любят кричать, орать и иначе выражать себя, существа, для которых бутыль крепкого напитка в пятницу заменяет любой досуг и является предметом первого вожделения. Там обитали и домашние тираны, любящие показать свою недюжинную силу на существах, которые были слабее их, изливавшие свой гнев на соседей по квартире, по дому, и таким образом норовившие оставить свой след в истории России. И эта улица, эти огни фонарей, эта синяя от облаков с звездной проседью ночь казались Антону невиданным пространством, местом, где все происходит и будет правильно, и где иначе просто не может получиться. Лика, которая шла с ним рядом, была нормальной - в отличие от многих существ, окружавших Антона в дневной действительности. С ней можно было говорить, не опасаясь приступов гнева или агрессии с ее стороны. Антон вспомнил строки из песни -
  
   Ночь качалась над головой,
   прятала луна в облаках звезды,
   мы ловили губами их..
  
   - но не стал приводить их Лике, боясь показаться фамильярным.
   Вот и поворот на парковую улицу. Она была заполнена с правой стороны маленькими двухэтажными зданиями, и оттого напоминала город начала двадцатого века. Здесь им встретились две пары, которые шли навстречу. Антон еще раз подумал о том, что они выглядят в глазах этих поздних прохожих, как еще одна влюбленная пара. Он вспомнил еще одну прогулку - похожу, ровно по этой же улице, и ту боль, которую испытал при расставании со своей прежней подругой. Лика была совсем не похожа на нее: и внешне, и манерой речи. И о прогулке с Ликой Антон никогда бы не стал жалеть как о времени, которое было упущено, пропало втуне. Он чувствовал себя удивительно свободным - и от тяжелого прошлого, и от будущих воспоминаний. И жизнь представлялась Антону наполненной смыслом, и новый день, который последует, не пугал, напротив, - обнадеживал.
   - Никогда не задумывалась о тех, кто живет в этих домах, - сказала Лика, - а ведь у них, должно быть, жизнь не такая как у нас - из окон открывается вид на парк - трамвай проходит под окнами каждый день..
   - Романтично, - согласился Антон, - хотя..
   - Я знаю, что ты хочешь сказать. Вся эта романтика уводит слишком далеко от подлинной жизни. И потом может причинить боль, которую испытываешь, наверное, от несоответствия. Мечты и действительности. Того, что ты вообразил себе, и того, как воспринимают мир люди.
   - Люди часто ведут себя странно, - сказал Антон, - особенно нынешние дети..
   - Я понимаю. Я же была на практике в школе. Там мне достался седьмой класс..
   - У меня был восьмой, - вставил Антон.
   - Ну, тогда ты меня тоже понимаешь. Признаюсь, что сначала они показались мне какими-то дикими, но потом, несмотря на предшествующее воспитание, они даже привязались ко мне.
   Они миновали большой перекресток с видом на убегающую на восток улицу. Справо медленно, как величавый корабль, проплыло здание горсовета. Антон понял, - что бы ни случилось в будущем, какие бы испытания не преподнесла ему слепая фортуна, - ничего уже не изменит эту ночь, эту прогулку. Какие бы бури моря житейского не окружали его жилище, какие бы оскорбления не доводилось ему видеть, ничего не сможет перечеркнуть этих звезд в вышине, этих слов Лики.
   Справа было здание больницы. Его огоньки в наступившем полумраке выглядели зловеще. Антон вспомнил, как оказался в этой больнице в прошлом году. как кормили его здесь картошкой с обломками костей, как ходил он в одиночестве по ее слепым белым коридорам, и все эти дня показались ему неприятным сном, странным капризом общества, который остался в прошлом. Антон старался не смотреть не больницу, которая - будто нарочно попалась на их пути - еще раз вспыхнула огнями справа, но затем погрузилась в мрак южной части города со всеми своими флигелями, и только асфальтовые дорожки, ведущие вглубь сквера, сохраняли некое правдоподобие.
   - Ты, Лика, не веришь в чудеса? - спросил Антон, - а мне кажется, что сейчас как раз то время, когда можно было представить любое из них.
   - "В небесах торжественно и чудно", - согласилась Лика, - но я тебе не обещаю чудес. Разве что кружку горячего чаю, когда придем ко мне.
   - А я вспомнил другие строки - из "Смысловых галлюцинаций" - из песни "Розовые очки".
   - Да, я слышала ее, - сказала Лика.
   - Самые первые -
  
   Мне не нравится лето, солнце белого цвета,
   вопросы без ответа, небо после рассвета,
   унеси меня, ветер, на другую планету,
   только не на эту, где я все потерял.
  
   - Тоже романтично и даже имеется гипербола, - заметила Лика.
   Счастье.. Удивительно, как может быть счастлив человек, когда он не имеет ни знаков отличия, на пенсий, данных ему обществом, когда нет у него собственного жилища, где он бы мог чувствовать себя в безопасности.. И тем не менее человек счастлив. Здесь, на этой осенней улице, насыщенной запахом листьев, идущий со своей подругой, забывший о дневных заботах и печалях, которые может еще принести грозный завтрашний день.
   Они перешли пути и добрались до подъезда Лики. Здесь все напоминало о мирной жизни - росли культурные деревья, кто-то выходил из дома с собакой.. Ни крика, ни вопля ужаса не раздавалось здесь. Антон послушно поднялся вслед за Ликой на второй этаж. На кухне горел свет, теплая кружка чая согрела озябшие руки. Где-то далеко был театр, университет, где они встретились и познакомились с Ликой. А здесь - островок света, тихий, все замедляющийся, ход часов, голоса из соседней комнаты - человеческие.
   - Спасибо, что развлекал меня, - сказала Лика, - надеюсь, это было не так утомительно?
   - Вовсе нет, - ответил Антон.
   - В будущем надо будет встретиться нам в какой-нибудь более удобной обстановке. Тогда мы отдохнем.. От волнений повседневности. Иначе ведь, кажется, можно сойти с ума.
   Антон сказал, что уже поздно и он поедет к себе.
   - Ну а я провожу тебя, - заметила Лика, - хотя и немного, но все же..
   Они вышли из подъезда. В вышине, где-то высоко над землей, горела звезда. Такая же беззаботная и верная, как всегда.
   Они с Ликой шли молча, как бы боясь расплескать, нарушить то хрупкое понимание, которое установилось между ними. В этот мог Антон осознал, что существует ведь не только прошлое, но и будущее, в котором тоже живут люди, и которое вовсе не враждебно к нему лично. Олицетворением его была Лика. Она не смеялась над ним, не делала саркастических замечаний, не упражнялась при виде его в остроумии - как большинство знакомых Антона. И Антон берег это и ценил.
   Когда они вышли на перекресток трех дорог, свет фонаря осветил их стройные фигуры. Поздний прохожий, выносивший какой-то пакет, задержался на мгновение, и в его глазах возникла будто картина будущего. Дорогой читатель, оставлю, пожалуй, вам возможность самому домыслить финал этой прогулки.
  
   Вне игры
  
   В пасмурный весенний день с холодным ветром и стремительными облаками над головой Фред ехал на работу, чтобы просить об увольнении. Ехал он в трамвае, и по-новому, с безразличием и усталостью рассматривал знакомые предметы, полупустой рынок, магазины. Здесь надо сказать, что многие завидовали Фреду, его работе - считалось престижным в его городе получить место при редакции газеты, пусть и самой средненькой, ничем не выдающейся.
   Фред думал о том, как положит заявление редактору, и ему становилось почему-то стыдно. Несмотря на то, что еще вчера его страшно, противоестественно, незаслуженно оскорбили прямо в редакции, - и сделал это не кто иной как редактор - Фред отчего-то чувствовал себя виноватым - наверное, в том, что не предусмотрел, не предугадал вот такого поведения редактора. Оно, это поведение, конечно, было безобразным и покоробило вчера почти весь состав редакции, в большинстве его хороших знакомых. Но возвращаться на прежнее место, где его оскорбили, несмотря на правоту, было трудно. Появятся укоризненные взгляды, тяжелые вздохи.. Нет, Фред не будет задерживаться там ни на минуту, ибо слишком много пришлось пережить ему уже вчера.
   В редакции газеты Фред писал статьи, и в этом находил с вое призвание. Это занятие ему нравилось, больше того - именно о нем он и мечтал. И Фред продолжал работать, несмотря на то, чт о его статьи безобразно перекраивались, безбожно перелицовывались. Редактор считал честью для себя добавить в статью Фреда какой-нибудь омерзительный анекдотец или псевдонародную поговорку-банальность. Но Фред, наивный Фред, не замечал этого. Все казалось ему, что все это - временные явления, редактор же в будущем будет более покладистым. Но вот последовало оскобление. И вся работа будто померкла для Фреда, интерес улетучился, и остались лишь безжизненные черные буквы на дешевых страницах газеты. И эти буквы безмолвно призывали Фреда уйти отсюда, покинуть эту редакцию, которой он служил столько месяцев, просто потому что она первая пригласила его.
   Фред зашел в маленький редакционный особнячок, поднялся по лестнице. Сидевший внизу охранник почему-то удивился, увидев Фреда, хотел с ним о чем-то заговорить, но Фред не удостоил его и кивка головы. Он уверенно двигался по коридору и вот зашел в полукруглую редакционную комнату, где к тому времени собрались Лиза, Марк и Гретта.
   Гретта что-то рассказывала Марку, но замолчала, когда зашел Фред. Видимо, речь шла о вчерашнем происшествии, на котором Марк не присутствовал - был на задании. Фред сел за свой монитор, включил его. На экране появилась, как ни в чем не бывало, приветственная надпись. Впрочем, Фред заметил, что сегодня она шла под косым углом, как бы приобрела зловещий наклон. Фред раскрыл страницу со списком файлов. Предстояло выполнить непростую работу. Фред принялся стирать свои новые статьи, которые должны были пойти в следующий номер. Теперь-то в них не было никакого смысла. Вся его редакционная жизнь стремительно приближалась к завершению. Все стерев и убедившись, что файлы уже не восстановить, Фред довольно усмехнулся. Теперь он направился в кабинет редактора.
   Длинный, похожий на черного грача, редактор сидел за своим столом и с невозмутимым видом что-то "вводил" в компьютер.
   - Я принес заявление, - сказал Фред самым безобидным тоном, - прочитайте.
   Редактор холодно взял заявление, поставил его перед глазами, ожидая, верно, что Фред просит очередной отгул или еще какую-нибудь мелочь. Фред развернулся и покинул кабинет, оставив дверь открытой. В зеркальной полосе было видно, как лицо редактора вытягивается от удивления. Фред не стал задерживаться в комнате, ожидая, когда редактор поймет, что происходит, и молча покинул кабинет, сказав своим знакомым сотрудникам только "Пока". Он не слышал, как редактор в досаде произнес проклятие, не слышал, как он выскочил в комнату журналистов, чтобы показать им письмо Фреда - дескать, полюбуйтесь. Ничего этого не слышал Фред - он был уже далеко, во дворе, затем на улице, где ветер мел осенние листья, и постоянный дворник о чем-то размышлял на углу улицы.
   Можно было ехать домой, но долго не шел трамвай, словно не хотел увозить Фреда с его привычной, знакомой ему работы. "Расскажу, обо всем расскажу Анне, - думал Фред, уже сидя в трамвае и разглядывая с какой-то веселой мыслью людей, - она поддержит меня. Да, давно пора было стать разборчивым в отношении работы и друзей". Анной звали возлюбленную Фреда. Их познакомила Гретта, в благодарность за то, что Фред как-то замолвил за нее словечко в редакции ( собственно, поэтому Гретте и досталась эта работа ). Но Анна была не похожа на редакционных сотрудниц. Она многим казалась несовременной, но она была как раз то, что искал Фред - ее старомодная рассудительность, способность к пониманию другого человека нравились Фреду. И вот сейчас Фред был уверен, что анна, в отличие от редакционных знакомых, которые не были способны на подобные мысли, оценит его постуток. Анна приезжала в город вечером, на поезде, а до этого времени Фред решил побыть в одиночестве. Дома он перебрал все старые газеты с его статьями и статьями знакомых, медленно собрал их в стопку и поместил в отхожий пакет. У Фреда теперь была новая, другая жизнь, никак не связанная с прежней работой в редакции, которую следовало забыть как нелепый сон.
   В комнате раздался звонок. Фред снял трубку и положил ее на рычаг снова. Звонок повторился. Но напрасно, напрасно.. Фред просто ушел в другую комнату. Там попалась его же газета с программой - в печку ее.. Между тем вечерело, и в доме напротив холодным светом зажигались первые осенние огни. Какое-то странное предчувствие возникло в груди Фреда, какое-то щемящее чувство, вроде как тоски.. Фред пошел на кухню, выпил газированный напиток. Можно было еще переждать, сидя в уютной комнате, но Фред уже собирался, одевался. Он одел самый простой свитер, который, как он заметил, любила Анна. Подумал и решил, что купит для нее цветы - символический букет, ей, наверное, будет приятно. Фред спускался по лестнице, внизу раздавался чей-то крик, но Фред не мог думать о постороннем, - так велико было его собственное волнение. Анна, безусловно, поймет все: что Фред был прав в поступке, то, что в самом деле невозможно же работать с такими существами как его редактор. Что-то делает этот бедолага сейчас, подумал Фред, как мечется, пытаясь закрыть его статьи, и верно, кричит на испуганных, не смеющих возразить ему бедных сотрудников. Боже, каким наивным был Фред, когда думал, что работа в этой газете и составляет его призвание. Нет, в его жизни все будет по-другому..
   Фред шел вперед, размашистыми шагами, чтобы быстрее встретиться с Анной и рассказать ей о примечательных событиях дня. И казалось, что прохожие, которые шли навстречу ему, разделяли мысли Фреда, их взгляды словно поддерживали его, вселяли уверенность, и Фред припускал еще быстрее. Как хорошо человеку, у которого есть настоящая забота в жизни, есть, о ком заботиться! Вот и небольшая в синюю краску покрашенная станция. Как будто по расписанию раздался гудок паровоза. Фред подождал. Блестящий локомотив показался слева, проехал вдоль путей. Но нужно было спешить. Фред прибавил шагу, перешел пути и углубился в квартал двух- и трехэтажных домиков, который располагался совсем недалеко от вокзала. Ему попались навстречу какие-то мальчишки с собакой, две девочки, аккуратно лижущие мороженое, полупьяный мужик с котомкой, с интересом в ней что-то рассматривающий. Но все это проносилось мимо Фреда как фрагменты прошлой жизни, которая пасовала перед новой, той, которая была впереди и которую олицетворяла Анна. Совсем скоро она приедет.. Фред уже видел мост через пути. Здесь он наткнулся на стайку девушек, которые оживленно говорили между собой о чем-то своем, обогнул ее справа, чуть не бежа, запыхавшись, вступил на деревянные ступени моста. Этот мост пересекал пути перпендикулярно, и с него можно было сойти на любой перрон. Фред увидел, что пути свободны, - это значило, что он был здесь как раз вовремя, вот-вот должен был подойти поезд. Фред, пританцовывая от бега, спустился по скрипучей лестнице и оказался на перроне, где толпилось десятка три ожидающих. Фред готов был держать пари, что ни один из них и не знал о том, какой кавардак происходит сейчас в редакции известной и популярной ( как она сама себя называла ) газеты. Фред усмехнулся - как будто ему было известно о произошедшем в мире что-то большее. Тут раздался гудок поезда, и ожидающие насторожились, прижались друг к другу как нахохлившиеся наседки. С этим гудком Фред вспомнил, что забыл - цветы - да, цветы для Анны! Так торопился ее увидеть, что забыл купить. Что ж, еще одна неприятность этого дня. Вот другой молодой человек, что стоит на перроне - с цветами, позаботился, а он.. Впрочем, ведь Фреда извиняло то обстоятельство, что сегодня он пережил не самые приятные минуты в редакции. Поезд медленно накатил, протянул свой состав по перрону, взлетели птицы, потревоженные его появлением. Фред встал чудь вдалеке, заняв позицию рядом с выходом с перрона. Раскрывались вагоны. Бабушка с баулом переваливалась по ступенькам. Молодой человек с цветами целовал девушку.
   Фред вдруг почувствовал какую-то странность в картине, словно он чего-то не понял, не увилел. Он еще раз посмотрел на перрон, где толпились радостные встречающие и пассажиры. Фред увидел, что его возлюбленная, Анна, была в объятьях молодого человека с цветами. Фред в растерянности отступил на шаг, как будто входя под своды вечерней холодной полутени вокзала. Со стороны выглядело так, что Фред будто старался слиться с этой огромной человеческой массой, растворить в ее недрах с вои переживания, волнение, подступающее к горлу, как некая насыщенная темнотой жидкость. Какие-то пассажиры проходили мимо него, поглядывая на его лицо, облака с уродливыми, рваными краями двигались слева направо. Между тем Анна и ее ухажер, вполне насладившись моментом встречи, подняли свои сумки и готовились прошествовать к выходу с перрона. Фред круто повернул влево, причем чуть не столкнулся с рослым усатым мужчиной, куда-то бежавшим с горящими глазами. Он чуть не упал с края платформы, устоял, поднял глаза. Теперь ему были видны лишь спины медленно идущих Анны и незнакомца. Фред повернулся всем телом, стараясь движением отогнать от себя это впечатление. Местные птицы вновь вернулись на платформу, окружили Фреда. "Как же так? - подумал он, - Все как-то.. неладно". Мысли не задерживались в голове, летели мимо, оставляя лишь обрывки фраз. Фред неторопливо пошел к мосту, передвигая ноги так, словно заново учился ходить. Какая-то бабушка с рюкзаком прошла мимо, со странной деловитостью, спешила, видимо, не отправляющийся поезд. Фред не знал, что еще днем Гретта сообщила Анне о том, что Фред покинул их редакцию. И Анна, выказав большую практичность, сделала соответствующие выводы, предпочтя Фреду более обещающего и уверенного в себе ухажера. Во всяком случае, она не намерена была терять времени, отставать от времени.. время же Фреда теперь представлялось ему самому заполненной обрывками старой бумаги пустошью, где не происходило событий, где хозяйничали бездомные птицы. Фред с трудом взошел на мост. Он удивился к тому, с каким трудом ему удалось это, каких физических усилий потребовало. Словно усталость от прожитого дня и его впечатлений навалилась на Фреда. Он дышал с усилием, смотрел с усилием, тщетно стремясь увидеть в мире что-то знакомое, родное. Но напрасно: все изменилось - мост постарел за эти несколько минут, покрылся выбоинами и щелями, вокзал оказался на поверку покрашенным в пошлый светло-голубой цвет, люди были одеты с какой-то нарочитой бездарностью. Фред старался не смотреть на них. И вот он уже спускался по лестницам моста, и испытывал лишь чувство облегчения оттого, что теперь надо лишь спускаться, а не подниматься в гору. Весь предстоящий путь до дому представлялся ему чередой безсмысленно распланированных улиц, населеннных неумными людьми, дорог, по которым мчались куда-то машины, домов с облупившимися стенами. Фред сейчас понял, как был привязан к Анне, понял, что ему непросто будет ее забыть, как того требовало стремительное настоящее, что ему предстоит провести несколько вечеров, размышляя о причинах ее поведения ( которые, как мы теперь знаем, были до смешного просты ). Фред шел уже долго, ноги ныли, сердце стучало, здания вокруг сливались в одну сплошную бежевую стену. Фред смотрел себе под ноги, боясь наступить на что-то неподходящее, мерзкое. Впереди него, опережая его, бежала его тень, огибала придорожные камни, заливала собой зеленую траву. Фред прошел почти весь путь, всю дорогу до дома, когда увидел, что с маленького мостка над теплотрассой спускаются три фигуры, одна из которых была комически высокой и тощей одновременно. Фред, очевидно, не почувствовал опасности, потому что шел все так же ровно, медленно, глядя в основном себе под ноги. "Как же так? - еще раз подумал он, - чудно, право". Три фигуры внезапно встали у него на пути, словно ожидая чего-то от Фреда. Фред хотел проскользнуть между ними, но верзила грубо толкнул его в грудь. Фред в недоумении остановился.
   - Я его знаю, - сообщил верзила своим тоже комичным спутникам - один из них был с неестественно круглой головой и розовыми, как у поросенка, ушами, другой был облачен в какую-то курточку аляповатого образца, - он из редакции.
   Фред хотел было сообщить, что уже не имеет никакого отношения к редакции, но его предупредил круглоголовый:
   - Давай с дороги, поговорим по-пацански, - предложил он.
   Фред почувствовал, что сейчас должно произойти что-то необыкновенное. И оно, это необыкновенное, было как-то связано с образом Анны, тем, что он увидел сегодня.
   - Не хочешь? - не унимался круглоголовый, - какой-то ты непонятный. У тебя что, проблемы?
   - Куча проблем, - произнес Фред с надеждой, что этот встречный поймет его и посочувствует. Но тот уже закусил удила, как зашоренная лошадь, и не заметил жалобной интонации в словах Фреда.
   - У тебя - проблемы? - произнес он с негодованием и неожиданно ударил Фреда в грудь. Фред только почувствовал, как от него повеяло горячим дыханием. Но от удара горечь, которая заполняла его существо, не прошла. Фред с удивлением посмотрел на круглоголового. Но тут подоспел верзила. Он тоже решил внести свою лепту: еще сильнее ударил Фреда. Фред еще надеялся, что первый удар был случайным явлением. Но теперь он отступил на шаг, поняв, что может произойти что-то из ряда вон выходящее. Странно - Фред не испытывал досады или ожесточения, он принял эти два удара как должное, как естественное продолжение событий этого дня. У него даже не возникло вопроса "За что?" - поведение этих молодых существ, признаться, было абсурдным, но разве не менее абсурдным был тот мир, который окружал Фреда до этого?
   Между тем кругоголовый и низенький отстранил своего приятеля и принялся наносить Фреду удары в живот. Их было не больше трех, но каждый удар был страшным по своей силе. Фред молчал, не зная, что нужно говорить в таких ситуациях.
  -- Давай, давай! - подбодрил его верзила, - вот так ему! будет знать.
  
   А низенький уже вошел в раж, чувствовал себя распорядителем чужой судьбы. Он отстранил Фреда к стене и с отеческой заботой принялся разглядывать, как Фред морщится от боли, которую он ему причинил.
   Какая-то дама, проходившая мимо, не осталась равнодушной к происходящему.
   - Что вы делаете? - спросила она с возмущением.
   - Не видишь - разговариваю, - удостоил ее ответом круглоголовый.
   - Погодите, погодите, - попросил Фред у своего визави, - только не сегодня..
   - Что - не сегодня? - с расторопностью спросил низенький, и как бы в подтверждение своих слов нанес Фреду новый страшный удар своей башкой в лицо.
   Тогда Фред присел. Он понял, что физически очень устал от этого избиения. Уставился взглядом в свою тень, подумал, что она тоже испытывает те унижения, которые вот сейчас происходят с ним.
   Тем временем круглоголовый заботливо склонился над Фредом, желая продолжить "разговор".
   - Ганс, пошли! - воскликнул третий, увлекаемый течением теней куда-то вправо.
   Ганс ( так звали круглоголового, как выяснилось ) помедлил, как бы не желая оставлять свое любимое занятие.
   - Что, оставим его? - поинтересовался он у верзилы.
   И через минуту их смыло как пыль от весеннего дождя. Улица была все та же, люди по-прежнему шли по ней. Фред удивленно смотрел на людей, - ведь они не знали, что произошло с ним, не ведали того, что творилось здесь минутой раньше. От удара круглоголового немного болел живот. Фред посидел немного в тени, собираясь с силами. Как бы стыдясь своего состояния, он быстро зашагал к дому. Уличные мальчишки, бывшие свидетелями позорного избиения, шли рядом, с любопытством разглядывая Фреда.
   Фред вошел в подъезд, закрыл дверь. И мальчишки, и Анна, и словно весь мир остались за этой дверью. Он поднялся по лестнице, думая о том, что ведь болит живот и нужно что-то предпринять. Но мысли были такими же отрывочными и не складывались в стройную картину. Растерянность, усталость, слабость.. Фред зашел в свою квартиру. На кухне набрал в ладони воду, вымыл лицо. Затем направился в свою комнату, сел на кровать и так долго сидел, не думая почти ни о чем, рассматривая без интереса стройный ряд книг в шкафу напротив.
   Фред понял, что никогда больше не пойдет в редакцию. Не будет дарить цветы и ухаживать за Анной. Все это теперь казалось ему частями игры, которая завершилась сегодня вечерним избиением. К Фреду поспешило время, будто говорившее о том, что все виденное и пережитое им нынче осталось навсегда в прошлом. Весь день отшумел, и Фред с облегчением подумал о том, что ему не надо будет завтра вставать поутру, идти куда-то, делать вид, что его интересуют вещи, банальные и скучные, среди которых жили Гретта, Ганс, Анна. Какая скучная игра, подумал Фред. Он улыбнулся и подошел к окну, в вышине соседнего дома собирались птицы. И Фреду стало жаль виденных сегодня людей. На стене часики тикали, как бы соглашаясь с Фредом и обещая новое время.
  
  
   Два королевства
  
   Однажды великий детский писатель - сказочник Ганс Христиан Андерсен сидел в своей каморке под крышей в одном из домов Копенгагена и мечтал о блестящем грядущем, которое уготовано человечеству. За окном тихо падал снег, погода стояла ясная, неспешно шагали по улице важные жители Копенгагена. и сказочник волей-неволей уносился мыслями в ту чудесную, как ему думалось, даль. которая приуготовлена была человечеству. Рядом с ним лежала книжка его произведений, которая как раз должна была выйти в канун Рождества.
   "Это очень важная книжка, - думал сказочник, - она тоже будет способствовать тому, чтобы человечество шло по пути развития добродетелей. И как прекрасно, что она выходит накануне Рождества. В ней описано немало чудес. Ах, как было бы хорошо, если бы одно из таких чудес произошло со мной! Чего я хочу? Да, наверное, того же, что большинство моих соотечественников. Оказаться в будущем, хоть одним глазком посмотреть на то, что происходит на земле тогда, когда не будет всех тех неприятных вещей, которые так свойственны современной Дании".
   С этими словами Андерсен подошел к новогодней елке и уставился на украшавшего ее ангелочка. И надо же - ангелочек оказался наделен волшебной силой. Он выполнил желание великого сказочника и перенес его в будущее. Андерсен, как был, в своей старинной датской одежде, оказался посреди самого что ни на есть будущего, в двадцать первом веке, в городе Омске. Он сидел в просторной светлой комнате, расположенной в высотном доме.
   "Чудеса, да и только! - подумал великий сказочник, - Что ж, можно, пожалуй, выйти на улицу и посмотреть, что тут происходит".
   Сказано - сделано. Андерсен оказался на улице. Здесь его обдул такой сильный холодный ветер, такой мороз, что сказочник пошатнулся. Такого он не видывал в Дании отродясь! Через минуту, однако, Андерсен решил, что главное, чтобы было хорошее настроение, а ведь капризами погоды можно и пренебречь. С этими словами Андерсен направился под арку высотного дома. Тут навстречу ему поспешили два молодых человека. Они вели речь на каком-то странном, диком наречии ( девятый век до нашей эры ), и ничуть не смущались этим. Больше того, - один из молодых людей при приближении Андерсена плюнул писателю под ноги, выразив, таким образом, свое безграничное презрение к сказочнику. Андерсен слегка оторопел и хотел было проучить сорванца, но вовремя одумался - ведь он находился в чужом времени, в неизвестном королевстве, и, как знать, может, быть здесь было принято плевать в прохожих? Может быть, это был один из местных обычаев, которые ему так и не дано было понять?
   При выходе на улицу Андерсена еще раз обдал ветер, который нес по улице какие-то вздувшиеся пакеты, обертки от чипсов, бумажки и прочий мусор. Ганс Христиан Андерсен однако невозмутимо продолжал свой путь. Он решил заглянуть в одно здание, которое на поверку оказалось магазином. Здесь Андерсен был буквально поражен обилием алкогольных напитков, расставленных по прилавкам. Две довольно подозрительные личности, обросшие волосами как деды морозы, выбирали себе как раз один из них. "Сказочная страна, удивительная страна!" - подумал Андерсен. С этими мыслями он продолжил свое путешествие. При выходе из магазина ему в бок задышал какой-то молодой человек.
   Андерсен с удивлением оглядел его. Бедолагу шатало то ли от ветра, то ли от собственного нетрезвого состояния.
   - Не узнал? - спросил он у Андерсена.
   Андерсен пришел в недоумение. Откуда ему было знать этого человека будущего, подумайте сами!
   - Слушай, дай червонец, - продолжил тот, причем изо рта его вырвалось облако ядовитого перегара.
   Андерсен не понял, что такое "червонец", и повернулся, не желая разговаривать с незнакомцем.
   По мере того, как сказочник удалялся от молодого человека, тот все больше - пропорционально - повышал свой голос, как бы продолжая свой разговор с писателем.
   - Погоди.. Ну дай хотя бы мелочь.
   На этом разговор завершился, потому что молодой человек упал, запутавшись в собственных ногах, в мусор.
   Сказочник продолжал свой путь. Странные вещи предстали его взору. Так, в домах, на уровне первых этаже, зачем-то были самым нелепым образом прорублены двери, ведущие в самые глупые конторы, которые только можно было вообразить. Вокруг остановок общественного транспорта теснились ларьки. как бы споря за свое место под солнцем. Чуть поодаль возвышалась "Чудо-баня". Ее название привело Андерсена в замешательство. Он много лет писал сказки, но не мог понять, какие чудеса могут происходить в бане? Но он продолжил свое путешествие.
   Дорожка, по которой он шел, казалась ему волшебной - ведь она была асфальтовая. "Наверное, по ней ходят только необыкновенные люди", - подумал сказочник. Впрочем, он тут же на ней едва не столкнулся с двумя молодыми людьми, один из которых, завидев писателя, выкрикнул что-то очень громко. Андерсен не понял и продолжил движение. Тогда молодой человек, приблизившись к Андерсену, повторил свое изречение так, чтобы сказочник услышал и осознал. Андерсен, признаться, несколько отропел. Он был новым человеком в этой действительности и многого не понимал. По улицам некоторые люди несли елки. Эта картина была Андерсену знакома. Он замечтался, вспомнив Данию, и вступил на дорогу. В этот момент его чуть не сбила какая-то самодвижущаяся коляска, с лихостью промчавшаяся мимо. В последний момент водитель, очевидно, повернул свой руль, и обогнул сказочника по дуге. "Вот это да!" - только и успел подумать Андерсен. На перекрестках стояли какие-то непонятные существа. Бог весть, о чем они там рассуждали и дискутировали.
   Позади раздался гудок - еще одна машина предупреждала о своем приближении. Андерсен сошел с мостовой на тротуар, но и здесь ему не дали покоя - какой-то мужик проковылял мимо, громко лая что-то в удивительную трубку рядом с ухом.
   Андерсен быстро устал от обилия впечатлений, людей и машин на улице. Он вернулся обратно в тот дом, из которого вышел так недавно. Снял верхнюю одежду, присел на кровать. И в этот момент откуда-то сверху раздался дикий стук. Некое существо стучало молотком с десяток раз подряд, сначала редко, потом все более часто, как бы разгоняясь. Потом следовал перерыв, во время которого неизвестный Андерсену обитатель дома, наверное, набирался новых сил. Писатель начинал надеяться, что больше не услышить этого. Но в этот миг на его обрушивался новый стук, еще отчетливеее прежнего. Так повторялось не один десяток раз. Андерсен недоумевал - что может происходить там, с какой целью производится этот стук? Он думал - и не находил никакого разумного объяснения! А стук повторялся, стучащий действовал яро, с каким-то мстительным самозабвением. Андерсен попробовал затыкать уши - но это помогало лишь на время - стук находил себе дорогу. Невозможно было представить, чтобы его производил человек! Нет, это было явно существо из пограничного с нами, потустороннего мира, где возможны всякие превращения и несообразности.
   Чуть погодя стук поддержал свист сверла.. Да, совсем не так представлял себе Андерсен будущее! Он полагал, что здесь человечество достигнет такой ступени развития, когда произойдет гармонизация отношений между людьми. Но все было иначе.
   Но вот стук и свист прекратились, Андерсен было вздохнул свободно, подошел к окну.. И тут раздались звуки какой-то непонятной.. нет, не мелодией - мелодией это назвать было невозможно, - но какофонии! Андерсену казалось, что что-то трубила труба, габон, стучали барабаны, пиликали скрипки - и все это одновременно.
   "Боже, это невозможно выносить! - взмолился Андерсен, - верни меня в мою любимую Данию!"
   И в тот же момент все смолкло. Андерсен снова оказался в своей маленькой каморке под чердаком старинного дома. За окном светило солнце, и ничто не напоминало о том ужасе. который ему довелось пережить. "В странном королевстве мне пришлось побывать, - сделал вывод сказочник, придя в себя, - его жители наделены большими способностями. Они могут скакать, кричать, прыгать под какофонию, не сообразуясь, что рядом с ними живут люди. Да, если я опишу его в сказке, мне ведь никто не поверит".
   Ганс Христиан еще раз посмотрел на улицу, где бегали дети с подарочными леденцами, и мысленно произнес - "Боже, храни Данию!"
  
  
   Таня и Сережа против диких гитар
   Предновогодняя история.
  
   "Это было давно, очень-очень давно в королевстве у края земли, там любимая мною девица жила. назовем ее Эннабел Ли.." хм.. о чем это я? Писателю нелегко выбирать начало для своей истории, но не до такой же степени! Итак, начнем. Жили-были девочка Таня и мальчик Сережа, учились уму-разуму и всяким премудростям, о которых писалось в ученых книжках и пособиях, в одном маленьком провинциальном педагогическом университете. Но однажды случилось страшное - по дороге в институт на Сережу напала банда беглых контролеров ( не путать с беглыми гласными ).
   В этот день ничего не предвещало беды. Была пятница, 13 - е. Сережа спокойно ехал к себе в институт, где его ждали верные друзья и не самые строгие преподаватели. Но вот, как уже говорилось выше, дверь автобуса на остановке раскрылась и пред светлые очи Сергея предстали беглые.
   - Не торопись, Сережа, - сказал самый главный, самый страшный контролер, преграждая студенту дорогу своей гитарой, - Предъяви-ка, дружок, проездной билет.
   Сергея несколько удивило такое фамильярное обращение к нему, студенту филологического факультета. Но он не стал спорить. Он честно признался, что проездного билета у него отродясь не было.
   - Не беда, - изрек контролер ( при этом на Сережу словно повеяло болотной гнилью ), - взгляни на мою гитару. На ней я люблю играть в теплой компании.
   Сергей послушно разглядел гитару и нашел, что она очень потрепанная жизнью.
   - Сколько на ней струн? - продолжил контролер.
   - Семь, - отвечал студент, не ожидая подвоха.
   - Точно. А теперь ответь на вопрос - сколько будет семь Ю семь?
   Здесь любой здравомыслящий читатель понимает, что, поскольку Сергей учился на филологическом факультете, этот вопрос располагался далеко за пределами его компетенции. Он мог прочитать контролеру быличку или басню старика Крылова, но чтобы ответить на вопрос из курса математики - это было выше его сил.
   Далее мы пропускаем сцену, в которой "дикие гитары" принялись обыскивать студента в поисках у него денег, припасенных на обед в студенческой столовой ( тем более, что сам Сергей утверждал незначительность ее для развития сюжета ). Мы делаем это, однако, не из-за свойственной нам щепетильности, но из-за нежелания выслушивать обвинения в пропаганде насилия среди молодежи - и переносимся ( да, если уж об этом зашла речь, рекомендуем любителям пикантных и острых ощущений сериал "Дальше некуда" - в котором действовали такие достойные всяческого подражания герои как контролер-общественник Ко-Ко Четвертый и контролер-самолетчик на линии Токио - Киото Сим-Сим Двенадцатый, этот великолепный сериал - какой размер, какой гекзаметр, а какой временами встречающийся старояпонский язык с курильскими наречиями! - написанный в соавторстве гениальными, а ведь иначе и не скажешь, прозаиками Алексеем Липиным и Игорем Петраковым ) на практическое занятие пятьдесят третьей группы, в коей и училась та самая Татьяна.
   Как здесь не вспомнить слова пушкинского романа - "Татьяна, русская душою, сама не знаю почему, с ее холодною красою, любила русскую зиму". Да, за окном была зима, изредка даже проносился снег, ветер завывал в водосточных желобах. И только практическое занятие пятьдесят третьей группы шло по заранее намеченному фарватеру. Татьяна Ивановна Подкорытова пыталась втолковать трезвомыслящим студентам кое-что о поэзии Александра Блока. При этом выяснилось, что ее, поэзию, мало кто читал. Так, один из студентов отвечал:
  
   Я честно, признаться, без дураков,
   ну как бы сказать вам сейчас.. не готов! -
  
   И тут Подкорытова встала на стуле -
   ответ очень быстро оборван был пулей!
   "Мы не закончим этот урок,
   пока мы не выясним, кто такой Блок!!"
  
   Да, преподаватель, было видно, не шутит. Впрочем, подробно практическое занятие пятьдесят третьей группы по русской литературе описывать не берусь, дабы не быть уличенными в пропаганде разгильдяйства среди студентов. Скажем только, что, не обнаружив Сергея среди сокурсников ( справедливости ради отмечу, что он и раньше не особенно выделялся ), Татьяна тоже не на шутку рассердилась. Кроме нее, рассердился также и Алексей Липин, которому Сережа на момент описываемых событий должен был десять рублей. А стипендия, которую выдавал избранным автор этих строк, была еще далеко.
   Сергей как раз объяснялся в это время с контролерами. Те выписали ему штрафную квитанцию, которому Сергею надлежало оплатить до Нового года ( а все происходило как раз тридцать первого ). Сергея эта квитанция повергла в состояние задумчивости. Он долго ее рассматривал, а затем направился на заочное отделение, чтобы взять там немного денег ( разумеется, на заочном отделении не всем выдавали деньги, но для Сергея почему-то сделали исключение ). Тем временем в поисках Сергея Таня побежала - не удостоив свою тезку - преподавательницу русской литературы Татьяну Ивановну Подкорытову - сколько-нибудь вразумительного ответа ( так что отдуваться в который раз пришлось флагману и старосте группы Ларисе.. но о ней в другой сказке ) на вопрос о третьем томе лирики Александра Блока - так вот, побежала Таня - куда бы вы думали? - на радиостанцию "Эхо Москвы".
   Около радиостанции она увидела лениво прогуливающегося журналиста Матвея Ганапольского. Тот мурлыкал себе под нос какую-то песню.
   - Матвеюшка, - сказала ему Таня. Матвей так и расплылся в улыбке.
   - Я хочу дать объявление о пропаже студента, - продолжила Таня.
   - Видите ли, сейчас в эфир идет передача о национальной безопасности государства Израиль, - ответил Матвей, - как ты полагаешь, имеет ли твое объявление какое бы то ни было отношение к заданной теме?
   - Безусловно! - воскликнула Таня. Матвей опешил. Такого напора он не ожидал.
   В этот момент Сергей уже позаимствовал нужную сумму и искал здание чиновничьего управления, куда ему надлежало уплатить штраф. Оно располагалось на тихой улице в глубине застроенного домами квартала. Сергей не сразу признал его. Сначала он, нужно сказать, сунулся на факультет дополнительного образования. Он очень был похож на чиновничье управление. Сергей поднялся на второй этаж, где обнаружил Ивана Михеича Чередова.
   - Я узнал вас! - воскликнул Иван Михеевич и схватил Сергея за рукав,- вы - студент - географ!
   Напрасно Сергей пытался вырваться - Михеич держал его цепко, почти как старик Державин ( тот, бывало, поймает лицеиста в Царскосельском лицее и как давай его благословлять! - лицеист вырывается, плачет, а старик Державин знай себе благословляет ).
   - Ну-ка, говори, сколько лекций я прочитал! - скомандовал он.
   Сергей был обезкуражен и принялся извиняться за свой визит ( при этом он пятился к лестнице ).
   - Это еще ничего, - ответил ему Иван Михеич, - а вот придете вы в школу - а там класс наркоманов! И все потому, что, кроме вас, там работают другие силы, распространящие это зелье.
   Сергей бросился к лестнице - и здесь наткнулся на преподавателя Петрусевича. Сергей так торопился, что опрокинул ворох схем и таблиц, которые нес Петрусевич в класс.
   - Ничего, молодой человек, - сказал Петрусевич, - вы-то и поможете мне занести все эти плакаты в аудиторию.
   Сергей понял, что отговорки насчет безсмысленности этой затеи не подействуют. Вместе с Петрусевичем он собрал плакаты и бережно перенес их в аудиторию на втором этаже.
   - Это схемы для начинающего менеджера, - пояснил Петрусевич, - тебе, наверное, интересно узнать, как нужно располагаться во время переговоров?
   Петрусевич принялся что-то объяснять про менеджмент, а Сергей медленно отступал к двери. Таким хитрым маневром ему удалось усыпить бдительность Петрусевича, и он оказался в коридоре. При этом Сергей увидел, что в соседнем кабинете Иван Михеич с видом экзекутора стегает плеткой разодетых студентов-географов.
   Татьяна в это время узнала на радиостанции место расположения беглых контролеров и уже через пять минут настигла их на одной из остановок.
   - Ну-ка, признайтесь, что вы сделали с мальчиком? - спросила она.
   - С каким мальчиком? - отпирались те.
   Тогда Татьяна достала из кармана коробочку из-под часов.
   - У нее меелофон! - закричал один из контролеров, который перед этим посмотрел фильм Павла Арсенова, - сейчас ей станет все известно.
   - Что известно? - спросила Татьяна.
   - Что мы направили мальчика в заброшенный дом на Сенной!!
   - Понятно. Он признался, - сказала Татьяна вслух.
   - Ничего я не говорил, - пытался возразить контролер, но было уже поздно. Главный тоже понял это и с досады так огрел своего напарника гитарой по голове, что из нее повылетали струны.
   В это время Сережа уже входил в чиновничье управление. Если вы читали роман Франса Кафки "Замок", то поймете его чувства. В управлении было множество кабинетов по обеих стороны коридора. По самому коридору носились с тряпками молодые люди - здесь шел субботник. Сергей зашел в одну из комнат. Там он обнаружил художника. Он рисовал богиню правосудия, больше похожую на богиню охоты. Затем он зашел в еще одну. Там благосклонный и упитанный сотрудник, к большой радости Сергея, принял у него деньги и поставил печать в квитанции.
   - Суду ничего от тебя не нужно, - сказал он с важным видом, - суд принимает тебя, когда ты приходишь и отпускает, когда ты уходишь.
   Сергей выбежал на крыльцу и увидел Татьяну. Тут произошла довольно бурная встреча, которую я не буду описывать.
   В завершение нужно отметить, что и Сергей, и Татьяна смогли встретить Новый год так, как и предполагали. Беглые контролеры посмотрели "в отказах", таким образом, коварство темных сил было повержено. И сделали это самые обыкновенные студенты пятьдесят третьей группы. Ура, как говорит Татьяна Тарасова. До встречи в следующем рассказе.
  
  
   Дорога
  
   Новое утро расставляло предметы и здания по знакомым местам. Андрей смотрел в окно, где желтые лучи передавали свой привет всему живому, а сам он ехал в маленьком, наполненном людьми автобусе, направлявшемся на дачные участки, расположенные в Мокрой Балке. Здесь Андрей чувствовал себя в каком-то необыкновенном одиночестве: в автобусе в основном ехали на свои фазенды пожилые люди, рядом с ними Андрей выглядел посторонним.
   В окне протянулись полуразрушенные здания, серые бетонные заборы, все это вместе напомнило Андрею его жизнь. Когда-то Андрей преподавал в училище: он в подробностях почему-то запомнил этот незначительный для сторонннего наблюдателя эпизод своей биографии. Но из училища Андрея молча вышвырнули как слепого кутенка. Ему с удивительной быстротой наши замену. Но Андрей все еще питал уважение к тем, кто так странно с ним обошелся. Андрей кое-что понял в это время: ведь нельзя было требовать чтобы сотрудники училища пошли против собственной природы. Да, по профессиональному статусу они должны были казаться добрыми, понимающими, неравнодушными людьми. Все это так. Но ведь по сути своей в глубине своего существа они несли нераскаянность и темноту. Поэтому их поступок, то, как они поступили с Андреем, не вызывал у него удивления.
   Здесь нужно сказать, что это было не первое место работы, откуда был изгнан Андрей. В училище при этом его хотя бы не оскорбили - и Андрей чувствовал смутную благодарность к тем, кто так распорядился его судьбой. В других местах все обстояло куда более прозаично и печально, впрочем, и в этом событии тоже ведь была своя печаль. Андрей питал надежды: думал, что рядом с ним находятся люди, способные испытывать человеческие чувства. Он мечтал принести пользу своему народу, заслужить его благодарность. И все это прошло, осталось в прошлом, как железный каркас остановки, что пронесся сейчас мимо него и растаял в тумане дороги.
   Странно было в его жизни: здесь Андрей находил отличие от судеб знакомых людей. В самом деле, большинство из них всю свою жизнь проводили на одном, насиженном месте, получали премии и звания, не предпринимая никаких лишний движений. Учили своих подопечных одному и тому же - и, казалось, пройдет еще сто лет - и их "наука" не претерпит никаких изменений. Всю жизнь они как будто плавали в специально подогретой воде, и им не были знакомы бурные потоки горных рек, водопады, от которых кружилась голова. Больше того - они как выросли в одном городе, так и не покидали его пределы, вполне довольствуясь тем видом из окна на заснеженный горизонт, который открывался им каждое утро. Андрей нре знал, были ли они счастливы, но подозрение, что это так, у него было. Впрочем.. Недавно ему прислали фотографию его подруги. На ней она была изображена в компании с неунывающим супругом и довольно упитанным младенцем. Андрей когда-то был мастером фотографии. Он сразу понял, что это изображение представляет собой тщательно подготовленный фотомонтаж - а именно - бралась фотография подруги, к ней сбоку приспосабливался супруг, который непременно обязан был улыбаться - для создания иллюзии, собственно. Третьим в этой необыкновенной фотографии был младенчик, который в виде клина оказывался между персонажами картины. При этом стыки очень трудолюбиво ретушировались, и тем не менее по перепаду света, по несоответствию красок - взгляду Андрея было заметно, что эта фотография - обыкновенная назойливая фальсификация, одна из тех, что в большом количестве наводнили в последнее время его Отечество. И на других фотографиях Андрей замечал те же улыбки, в которых было т а к мало смысла, те же неестественные позы.. Как будто люди, изображенные на фотографиях, забыли что-то важное, касающееся жизни.
   В окне были видны постройки девяностых годов прошлого века и даже более ранние - они все имели вид знакомого Андрею недоумения - не знали, что делать с наступлением нового столетия. Для всех окружающих людей оно ознаменовалось какими-то эпохальными событиями, запомнилось радостью. Для этих же полузаброшенных, жалких зданий новый век не принес ничего нового. Они стояли вдоль обочины дороги, с недоумением глядя на проезжавшие мимо новые, блестящие автомобили. Внутри их сохранились вещи, знакомые по прошлому веку - груды кирпичей, цемента.. Теперь они были мало кому нужны, разве что дядьке Андрея, который с фанатичным упорством отстраивал новую дачу. Именно сюда и держал путь Андрей.
   Сначала дорога шла между одноэтажных домиков на окраине города. Казалось, сюда никак не проникли разрекламированные веяния цивилизации. По-прежнему в уютных окошках за прозрачными занавесками были видны непривлекательные цветы в горшочках, по-прежнему окна как-то по-домашнему косились на проезжавшие мимо машины. С места водителя доносилась песни:
  
   Дальше тянется дорога,
   окружает сердце дрожь,
   мне осталось еще немного,
   если верить, что ты меня ждешь..
  
   В предрассветной тишине
   сквозь лунный свет
   на заплаканном окне
   мой белый след.
  
   Жарче тяжести в груди
   возникает дальний свет..
   если можешь - помоги.
   Нет?
  
   Некоторые здания из тех Андрей видел так часто, что они уже потеряли для него всякий смысл и выражение. Так теряет смысл какое-нибудь слово, если повторять его достаточно долго. Казалось, рядом с ними не может произойти никакого события, ничего, что могло бы взволновать Андрея. В них обитали чужие люди, разговаривавшие на непонятном, невиданном языке. Затем по обеим сторонам дороги потянулись деревья, сливаясь от движения автобуса в причудливые линии, созвездия веток и листьев. Они живо благодарили весну своей зеленью, своей молодостью, которая сама по себе сейчас была далеко от Андрея. Но движение автобуса как бы убаюкивало время, заставляло его уступить на время свою власть. Движение поглощало расстояние, пространство, так же как человеческий разговор вытесняло время. Показались аккуратные, живые домики - из тех, что были избранными, находились ближе всего к городу. Здесь цвела совсем другая жизнь, чем в Мокрой Балке. Андрею казалось, что эти домики до краев наполнены счастливыми людьми, которые знают секрет благополучия. А как поэтичные были склоняющиеся над воротами ветви деревьев, словно написанные на картине талантливого хукдожника! Андрей жадно всматривался в эту картину и казалось - на минуту, только на минуту, - что и в его жизни был смысл, что еще мгновенье - и перед ним откроются ворота, и знакомые шаги раздадутся в аллее, и человеческая речь наполнит вид из окна.
   Но автобус ехал дальше. А дальше по дороге была пустошь, наполненная жидкими посадками картофеля и двумя - тремя копошащимися там людьми. Затем - поворотная остановка, на которой почему-то всегда было много людей, в основном пожилых. Она стояла практически посреди степи, и только поворот дороги придавал еи подобие осмысленного выражения.
   Потянулись картофельные поля, поворот - старый поселок, застроенный трехэтажными зданиями, куда, как казалось Андрею, давно не ступала нога человека. Все это виднелось слева, а справа одна за другой шли остановки, обычно в это время пустые. На одной из них в автобус зашла веселая компания, с утра еще взбодрившая себя приемом горячительных напитков. И трудно было представить себе людей, более далеких от Андрея, чем эти молодые существа, настоящее которых было обезпечено, которые могли себе позволить в этой стране вести себя так, будто рядом с ними не было людей, которых можно было стыдиться или стесняться. Андрей сразу почувствовал это противоестественное, что ввалилось в автобус вместе с разноцветной компанией.
   Немного подумав, косясь на Андрея, существа двинулись по салону автобуса, зачем-то намереваясь занять позицию в ее задней части. Будто какая-то самими ими непонятая сила требовала от них этого движения, этого перемещения, в ходе которого они расталкивали людей, изрыгали проклятья.. Но Андрей ничуть не удивлялся этому - только старался меньше уделять внимания существам, протискивающимся в заднюю часть автобуса. Как это можно было сделать? Андрей отвел глаза, посмотрел в пустое пространство между сиденьями. В этот момент какое-то существо сильно толкнуло его в спину. Андрей медленно повернул голову.
   - Так и будем стоять на дороге?! - присовокупило к своему толчку существо.
   Андрей ничего не ответил, только попытался всмотреться в лицо существа, чтобы запомнить его.
   Тогда другое, более рослое, очевидно, посчитавшее достойным и привычным такое обращение с Андреем, произнесло, поясняя для окружающих ситуацию и кивая при этом на Андрея:
   - У человека депрессия, - при этом оно добавило непечатное выражение, скрепив им свои слова с необыкновенной силой.
   Но Андрей не двинулся с места. Пришлось взобравшимся существам огибать его, смешно расставляя ноги. Взоры их пылали, но никто больше не посмел прикоснуться к Андрею. И наконец, все прошло - существа заняли столь желанную ими позицию в задней части салона, с выражением усталости от возлияния уселись на аляповатых сиденьицах. Было видно, что этот мир, эта дорога - то, что вполне устраивает их, отвечает их сущности, и другой радости они не знают, не желают знать.
   Андрей не слышал их, хотя они старались говорить громко. Он вспомнил другую песню, которая напоминала солнечный свет, пробивающийся из грядущего. Мелодия ее становилась все более яркой и заполнила постепенно все пространство маленького автобуса. Андрей еще раз повернул голову - выражение лиц существ было удивленным словно они чего-то не поняли и были этим обезкуражены..
  
   Пусть дорога как стиральная доска
   И качает грузовик наш и трясет,
   из груди никак не выскочит тоска
   и обидой по щекам не потечет..
  
   скоро будет на полях темным-темно,
   можно будет огоньки пересчитать,
   те, что воткнуты как свечки в горизонт,
   словно в церкви..
  
   Двенадцать писем под полой - мое сокровище,
   я этой памяти хозяин и слуга,
   двенадцать месяцев читаю - а чего еще.
   когда хандра привычна и долга.
  
   Слава Богу, что хоть было и вот так -
   на листочках синей пастой запеклось,
   что возможно на заснеженных верстах
   сочинять, что в самом деле не сбылось,
  
   степь закатным серпантином осыпать,
   добавлять лиловых сумерек на снег,
   до тех пор пока не стану засыпать,
   продолжая вспоминать тебя во сне.
  
   И ты возникнешь как ночной звонок межгорода,
   я помню свет, когда ты в дом вошла,
   и я был с ног до головы облит тем золотом,
   да позолота вся со временем прошла.
   Вот и еду, и печаль невелика,
   что глаза мои слезятся на ветру,
   только надпись на борту грузовика
   я сквозь изморось никак не разберу -
  
   то ли год, когда вернусь издалека,
   то ли месяц, тот, что встречей наградит,
   то ли день, когда глубокая река
   безконечную дорогу преградит..
  
  
   Эпидемия
   эссе по мотивам произведений Варлама Шаламова
  
   На Колыме не поют птицы. Цветы Колымы - яркие, торопливые, грубые - не имеют запаха.. короткое лето, стынущий холод ночью. Пахнут только горный шиповник - рубиновые цветы - и лиственница. Вдохнешь этот запах глубже, приглядишься и поймешь, что это запах сопротивления северу, запах победы.
   Про лиственницу не споешь, не сложишь романс. Здесь слово другой глубины. Человек хотел помочь запомнить. Человек не знал, не думал, что ветку в Москве оживят, и она запахнет Колымой, зацветет на московской улице, и люди Москвы будут трогать руками эту шершавую, неприхотливую, жесткую ветку, будут глядеть на ее ослепительную зеленую хвою, будут вдыхать ее запах - не как память о прошлом, а как новую жизнь.
  
   - Что у вас тут, война что ли?
   - .. война - не война, а двадцать восемь убитых, а сколько раненых - вы и сами скоро узнаете.
   - Обсушиться бы.
   - Ну тогда поедем к нам - у нас печка горит.
   - Я болен. Мне в больницу надо.
   - Все больны.. Успеешь. Порядок здесь надо навести. Будешь работать санитаром. Сними с меня валенки, санитар.. Поставь к печке, повыше. А утром подашь тепленькие, я люблю тепленькие..
   - Я не хочу работать санитаром. Отправьте меня в больницу.
   - ..лодырь, симулянт! фашист.. будешь работать или нет? такой лоб..
   - Я - не фашист. Я больной и голодный человек. Это ты фашист. Ты читал в своей газете, как фашисты убивали людей, стариков? Подумай, как будешь рассказывать своей невесте, что ты делал на Колыме.
   - ..нет, ты видишь, олень? они еще хуже работать стали, работу из них выжимает только холод. Они машут руками, чтобы согреться. А мы вкладываем в эти руки лопаты, кайла, подставляем тачку и прииск выполняет план, дает золотишко..
   - Я не знал, что они такие гады.
   - Не знал? В следующий раз будешь знать. Будешь верить старшим. Одного сегодня застрелили.. филон - полгода зря ел государственную пайку. Повтори - филон.
   - ..филон.
  
   Крист только что спасся, спасся - до завтрашнего дня, не более.
   Крист положен в больницу. И вот Крист надевает грязный халат санитара, метет полы, заправляет койки, моет, меряет температуру больным. Новые голодные, новые больные смотрят на Криста как на свою судьбу, как на божество, которое может помочь, избавить.
   Я помню: в хирургическом отделении носилки стояли тесно по коридорам. Запахи мы запоминаем как человеческие лица. А доктор Доктор забыл о нашем пароходе "Ким". У Анатоля Франса есть рассказ - "Прокуратор Иудеи". Там Понтий Пилат не может через семнадцать лет вспомнить Христа.
  
   - Слушай, Крист, к тебе привезут гостей, этап придет. Встретишь их, дезинфекция и прочее. Ни один человек здесь знать о них не должен. Доверяем тебе.
   - Откуда этап?
   - Ах, Крист, Крист, никак не думал, что ты мне можешь задать такой вопрос. Из Москвы самолетом.
   - ..значит, лагеря не знают.. первая щелочка на волю, как им кажется.
  
   - Вот поступил донос от певца Козина, - режиссер Андреев разрабатывал планы первомайской де-монстрации в Магадане - оформить праздничные колонны как крестный ход, с хоругвями, с иконами. Это, конечно, затаенная контрреволюционная работа. Еще Андреев сошелся с одной еврейкой, из актрис, дает ей главные роли, певица одна.
   - А что это за Андреев?
   - ..фашист, из спецзоны его перевели, режиссер. А Козин человек надежный.
   - А в театре Андреев что ставил?
   - "Похищение Елены".. мы смотрели. Помнишь, ты еще смеялся. Еще художнику на досрочное освобождение подписывали.
   - Да, припоминаю..
  
   Крист:
   - Ты кто будешь?
   - Андреев.
   - А как тебя пропустили через вахту в такое время, Андреев?
   - Они меня знают. Я всегда мыл полы у прежнего фельдшера, тот был очень чистоплотный человек.
  
   - Ну, я не такой чистоплотный. Мыть сегодня не надо, иди в лагерь.
   - А другим, вольным?
   - Тоже не надо. Сами вымоют.
   - Я хотел попросить вас, гражданин фельдшер, оставьте меня на этом месте. Буду мыть полы, чисто будет, порядок. Я болен, внутри болит что-то. Я болен.. а освобождения мне не дают.
   - Как же так?
   - Да вот голова болит, стучит в висках.
   - Гипертония 260/ 110.
   -..значит, я могут завтра не работать?
   - ..конечно. А что за конфликт?
   - Видите, фельдшер, которого Вы сменили, не умел пользоваться аппаратом и говорил, что аппарат испорчен. А я гипертоник, еще с воли, с Минска, с материка.. А я ведь пытался бежать. И я почти.. Я обосновался в Мариуполе, купил там дом, поступил на работу. Но мою жену задержали на севере. Ей не разрешили выезда на материк. Она стала ждать, месяцы тянулись за месяцами, - ей отказывали, как всегда, без объяснения причин отказа. Она сделала попытку уехать с другого края Колымы - самолетом над теми же таежными реками и расщелинами, но и там ее ждал отказ. Она была заперта в огромной каменной тюрьме величиной в одну восьмую Советского союза, она устала от безконечной борьбы, борьбы с кем-то, чьего лица она не мола рассмотреть, от борьбы с кем-то, кто был гораздо сильнее и хитрее ее.. деньги кончились - жизнь на севере дорогая - яблоко на магаданском базаре стоило сто рублей. Ее измучило это безмолвие природы, глухая стена людского равнодушия, тревога за судьбу мужа. Меня ведь могли убить другие беглецы, и только по неотвязному вниманию к ней и к ее личной жизни она радостно поняла, что муж ее не пойман, - стало быть, "в розыске", она страдает не напрасно.
   Ей хотелось довериться кому-то, кто мог бы понять ее, посоветовать ей что-либо. Но кому она могла довериться? В каждом, в каждой она видела, чувствовала шпиона, доносчика, наблюдателя, и чувство не обманывало ее - все ее знакомые - во всех поселках Колымы - были вызваны и предупреждены учреждением.. Но любовь была настоящей, настоящее чувство. Я актер, я знаю, что настоящее. И очень много женщин приехало сюда за своими мужьями.. ужасная судьба, ухаживания начальства, всех этих хамов, которые позаразились сифилисом. И ни один мужчина не приехал сюда за осужденной женой. Обычное дело, презрение к женщине. Только одна женщина поставлена здесь на высокий пьедистал - мать вора.
  
   Крист:
   - Как тебя звать-то?
   - Нина. Нина Богатырева.
   - Измена родине, 58, 1 "а" или 1 "б". Из оккупации?
   - ..нет. Мы не были в оккупации.. арестовали, хотел
  
   майор, чтобы я с ним жила. Я не стала. И вот срок, Колыма. Сижу на этой скамейке. Все правда, и все - неправда.. не стала с ним жить. Лучше со своим буду гулять.
   - ..трудно тебе будет, Нина из-за твоей красоты.
  
   ..тюремное время - длинное время, тюремные часы безконечны, потому что они однообразны, безсюжетны. Жизнь, смещенная в промежуток времени между подъемом и отбоем, регламентирована строгим регламентом, и в этом регламенте есть некое музыкальное начало, некий ровный ритм жизни. В тюремном времени мало внешних впечатлений - поэто время это кажется черным провалом, бездонной ямой, откуда память с неохотой достает какое-либо событие. Ведь человек не любит вспоминать плохое. Да и какое это событие? масштабы понятий смещены, потом это время будет казаться пустым, будет казаться, что пролетело оно скоро, тем скорее пролетело, чем медленней тянулось.
   Мне приснилось, что я был на Земле. Мальчиком я пробегал по улицам горящего деревянного города, и на всю жизнь запомнил яркие, освещенные огнем дневные улицы, безветренную тревогу горящего светло-голубого неба.. сила копилась в самом огне, ветра не было, но дома рычали, дрожа и швыряли горящие доски на крыши домов через улицу. Внутри было тепло и сетло, и я мальчиком без труда, без страха прошел эти пропустившие меня живым и тут же сгоревшие улицы. Сгорело все заречье, и только река спасла правый берег.
   Это был тихий провинциальный город. Он вставал с солнцем, с петухами. И река в нем текла тихая, такая, что иногда даже течение останавливалось. У города было два развлечения - пожары и революции, третьим
   традиционным развлечением городан была охота на белку. Каждый в толпе горел желанием быть первым, попасть в белку камнем, убить белку... фронт был всего в ста верстах.. женщины города стояли у палисадов, у калиток, выглядывали из окон, подзадоривали мужчин, протягивали детей, чтобы мальчики могли научиться мужскому делу. Мальчишки подтаскивали камни, палки, чтобы не упустить зверька:
   - Н а, п а п а, у д а р ь.
   И папа ударял, и толпа ревела. Все мчались по измученным городским бульварам, охваченные страстной жаждой.. И город всегда настигал белку.. конечно, каждому нужно было на работу, у каждого было свое дело к городу, к жизни. Но никто не уходил домой, не взглянув на белку, не убедившись, что охота удачна.
  
   Нина Богатырева:
   - Вы - хороший человек. Я хочу с Вами посоветоваться.
   - О чем?
   - О моей жизни.
   - Не надо.
   - Но я думала, что писатели..
   - Русская литература лезет в чужие судьбы, в чужие дела, она высказывается по вопросам, в которых ничего не понимает..
   - Хорошо, тогда я вам расскажу сказку, и Вы оцените ее как литературное произведение. Всю ответственность за условность или "реальность" - что мне кажется одним и тем же - я беру на себя.
   - Отлично. Попробуем со сказкой.
  
   Василий Андреевич:
   - Во время войны были сломаны лепрозории, и прокаженные смешались с населением. Прокаженные легко выдавали себя за героев, за раненных, за жертв войны, прокаженные смешивались с бегущими на восток. Прокаженные жили среди людей, прокаженные становились начальниками и подчиненными, солдатами только они не становились, мешали похожие культи пальцев... львиную маску, человеческое лицо, похожее на морду льва.
   - ..значит, дед это чума?
   - Вроде того. Эпидемия, инфекция убийства.. убийство заразительно.
   - Но куда вы бежали? у вас не было ни карты, ни компаса.
   - Так и бежали. Все побеги заканчиваются одинаково... нужно время. Что она видела в жизни? хождение по тюрьмам за справками и поездка ко мне в Магадан, жизнь в нужде. Я видел жизнь. Но мне жаль дочь. Я пишу только ей, она в Москве. Еще не попала в облаву для членов семьи. Вот ее фотография.
   - Дочь?
   - Да. Если бы сын.. Я знаю двадцать языков. До Колымы знал. Отлично знаю древнееврейский. Это корень всего.. Здесь я изучил арабский, тюркский, фарси.. составил таблицу - сводку е д и н о г о языка.
   Вы понимаете, в чем дело?
   - Кажется, да.
   - Но все гораздо сложнее, важнее. Я сделал кое-какие открытия. Скажите, Вы лингвист?
   - ..нет, профессор.
   - Жаль. Это занятие интересней медицины.. знаешь Савельева? Это был мой земляк по бутырке, студент московского института связи. Из камеры он, как верный комсомолец, писал письмо вождю партии. Его собственное дело было пустячным / переписка с невестой /, где свидетельством агитации были письма жениха и невесты друг другу, его "организация" / п. 11 ст. 38 / состояла из двух человек. Все это на полном серьезе заносилось в бланки допроса. Мы с ним не то чтобы дружили, просто любили вспоминать Москву - ее улицы, памятники, Москва-реку. Ни ленинград, ни Киев, ни Одесса не имели таких поклонников, таких ценителей.
   - Я тоже знал язык, но забыл, давно забыл..
   Каждая минута этой жизни - отравленная.. здесь много того, что человек не должен видеть. Моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону. Оказывается, можно предавать - и все же жить. Можно пропить деньги больного товарища. Можно быть трусом.. блатные "слова" - отрава, яд, влезающий в душу человека, и именно с овладения блатным диалектом начиналось сближение с блатным "миром". Интеллигент превращался в труса, собственный мозг подсказывал ему оправдание всех своих поступков.
  
   Ольга Степановна:
   - Вот больнои. Слушайте этот звук - коробчатый, этот оттенок, запомните его на всю жизнь, как и эти кости, эту кожу, этот блеск в глазах.
   Крист:
   - Запомню. На всю жизнь.
   - Описывайте все это. Записывайте твердой рукой. Смело.. Интресных больных сейчас нет. То. что Вы сейчас видели - голод и голод.
   - Как Вы тут живете?
   - .. цепь унижений. Но и тут бывают дни лучше, дни безнадежности сменяются днями надежды.
   - А что Вы читаете?
   - Вот.. нравится?
   - Да.
   - Прочитайте мне "Девушка пела в церковном хоре". Теперь - "О дальней Мэри, светлой Мэри".. Хорошо. Теперь вот это "В голубой далекой спаленке".
   - А я нашел тетрадь. Это серая, ученическая тетрадь, обыкновенная, школьная. Смотрите: какие яркие заиндевелые холодные листы. И я рисовал когда-то - у керосинки, на обеденном столе.
  
   Иван-царевич скакал на сером волке по сказочному еловому лесу. Елки были меньше серого волка. В тетрадке было много, очень много заборов. Люди и дома на каждом рисунке ограждены ровными заборами, обвитыми черными линиями колючей спирали. Около заборов стояли люди. Люди в тетрадке не были крестьянами, рабочими. Это были солдаты, конвойные, часовые. Голые треугольные деревья были натыканы в снег.
  
   - Вы думали, что я Вам даю Евангелие. Евангелие у меня тоже есть. Вот.. Читайте апостола Павла. К Коринфянам.. Вот это..
   - Сейчас я думаю только об одном: дадут ли мне сегодня ужин?
   - Дадут. Вы будете читать книги, журналы..
   - ..журнал Московской патриархии?
   - нет, не Московской патриархии.
  
   - Эй, как тебя?
   - Слушаю, гражданин начальник.
   - У тебя есть дети?
   - Мои дети? Они в Москве учатся, товарищ начальник.
   - ..да не твои! Дети, ну, маленькие дети. Детсад где у вас?
   - Да в этом же доме, гражданин начальник.
   - Зови детей.
   - Они спят.
   - Всех звать, всех будить. Смотри, чтобы ручки были вымыты. Хочу показать их на "зиме".
  
   У каждого человека в разное время его жизни бывает необходимость решить что-то важное, "переломить" судьбу, и большинству приходится делать это в молодые годы, когда опыт мал. Обманутый тысячей обывательских легенд о преступном "мире", подросток делает страшный шаг. Потом он привыкает, и сам начинает вербовать молодежь в ряды этого "ордена", в практике уоторого есть одна важная тонкость, вовсе не замечаемая даже специальной литературой. Дело в том, что этим "миром" правят потомственные "воры", те, которые выросли с детства в блатном ожесточении ко всему миру. К мению мальчика-подростка - брата какого-нибудь видного вора - блатной "мир" будет прислушиваться больше, чем к суждениям "порчаков".. блатари немало заботятся о подготовке своей "смены", о взращивании достойных продолжателей их дела. Юноша подчас не в силах сразу разглядеть подлинное лицо "вора". Он видит их напускную свободу, кажущуюся независимость. Он не думает, сколько чужого тружа и челоческой крови награбил и тратит этот персонаж. Там есть всегда "план", и мальчику дают выпить, - и восторг подражания овладевает им. А главное - он видит, что почти все б о я т с я "воров".
   Вот юноша уже пьян. Старшие берут его "на дело" - стоять сначала на страже. Вот уже и взрослые "воры" ему доверяют.. Он быстро усвоит манеры, непередаваемой наглости усмешку, выпустит брюки на сапоги особым напуском. В первую же "отсидку" он татуируется мастерами своего дела. И много раз после он будет жалеть о наколках, но это будет после, много после.
   Он давно уже овладел блатной феней, воровским "языком". Он бойко услуживает старшим. И дверь за дверью открывает перед ним блатной "мир" свои последние глубины.
  
   - Ну-ка, позовите этого Ивана Иваныча! Иван Иваныч!
   - Я не Иван Иваныч.
   - Он не идет, Федечка.
   - Как не идет? ты думаешь жить?
   - Думаю.
   ..удар в лицо.
   - Так отвечать нельзя. Вас, Иван Иванович, в институте разве так учили отвечать? ..иди, тварь. Ну, подымите его. Слушай, я тут погорячился. Слушай, а роман ты тиснуть можешь?
   - ..могу.
   - Ах ты, милый! Ну иди, лезь сюда. Вот тебе хлебушка.. чем-то ты мне по душе. Олень и олень, а есть в тебе капля жульнической.. Напиши-ка письмо жене товарища моего.. ты писатель, ты столько романов прочитал, напиши, понежней да поумней. Небось ни одна не устоит против такого письма. А мы что.. Пиши - "..я во всем признался.." Человек перепишет и отправит. У вас даже имя одинаковое - Александр.
  
   Мы бурили третий день. У каждого был свой шурф, и за три дня каждый углубился на полметра, не больше. До мерзлоты еще никто не дошел. Дождь лил третьи сутки, холодный, мелкий дождь. Я понял, что не гожусь ни в членовредители, ни в убийцы.
   Мы оставались только жить и ждать. Ближайшей удачей был конец рабочего дня, три глотка горячего супа - даже если суп будет холодным, его можно подогреть на железной печке, а котелок - трехлитровая консервная банка - у меня есть. Вот так, перемешивая в мозгу "звездные" вопросы и мелочи, я ждал, вымокший до нитки, но спокойный. Все человеческие чувства - дружба, зависть, человеколюбие, жажда славы - ушли, наверное, с тем мясом, которого я лишился во время своего продолжительного голодания. Мы разучились удивляться, у нас почти не осталось гордости, самолюбия. Мы научились понимать людей, предвидеть их поступки. И самое главное - мы поняли, что наше знание - знание людей - не дает нам в жизни ничего полезного.
   Что толку в том, чтобы чувствовать, разгадывать, предвидеть? Я не буду добиваться должности бригадира.
   Я вспомнил женщину, которая вчера прошла мимо нас по тропинке, не обращая внимания на выкрики конвоя. Она показалась - конечно, только показалась - нам красавицей, - первая женщина, увиденная нами за три года. Она помахала нам рукой, показала куда-то в угол небосвода и крикнула: "Скоро, ребята, скоро!"
   - Ты откуда бежал?
   - Ниоткуда.
   ..удар.
   - Отвечать как полагается!!
   - Нокаут, нокаут!!
   - ..деньги? Е м у деньги? Вот эти троцкисты губят нашу советскую страну!.. они губят меня.. деньги ему понадобились! стой, фашист, фриц! наливай.. что, силы нет? Видишь, писатель, мы живем в жестоком "мире", где выживает сильнейший. Так было всегда и.. так всегда будет. Люди делятся на слабых и сильных. Это в крови. Я, честно говоря, сочувствую слабым. Эх, да мне их просто жалко. Это как естественный отбор. И тут ничего не поделаешь. Набирайся ума, Саша. Вот, может быть, ты думаешь, у меня нет будущего или типа я.. никто, что же? Но если кто
   скажет мне это в глаза, я ему глотку порву. Да я барану, живому барану голову заворачиваю.. крак - и
   готово. А у этого петушка - у живого.. где петух? / взял петуха, одним движением схватил его за голову.. петушья кровь забрызгала брюки и шелковую рубашку / А бабы? много я знал баб, много.. дело это простое.
  
   Ольга Степановна:
   - Здравствуйте! А вот и гости.
   - Все роете? пустое дело, говорю, пустое, угостил бы вас чаем, да все в разгоне. Засим - простите.
   - А что эа книга?
   - Библия, сынок. Других книг не держу.
   - Всю жизнь я куда-то спешила. Теперь понимаю, что торопиться не надо. Я тебе должна подарок..
   - Я не беру подарков.
   - Как же: я всем - начальнику больницы, и сестрам, даже больным.. А для тебя нет. Тогда деньгами, пригодятся.
   - Я не беру.
   - Тогда..
   - И коньяк не везите.
   - Что же я могу для тебя сделать?
   - Ничего.
   Не осталось ничего - кроме мысли, желания перетерпеть, переждать мороз живым. Однажды я упал, не мог встать сразу со снега и, внезапно, решившись, отказался тащить проклятое бревно. Было уже поздно, темно: конвоиры торопились на политзанятия, рабочие - до еды, десятник в этот вечер опаздывал на карточное сражение. И во всей задержке был виноват я. Меня били сначала свои же товарищи, потом десятник. Мне показалось, качнулась стена, и горло захлестнуло мутью, тошнотой.. она была знакомой.
   - Где я?
   - В институте неврологии. Общая палата.
   Утром кормили. Хлеб, кипяток. Я спал, просыпался только тогда, когда давали пищу. В один из таких дней я убедился, что все еще живу. Я понял, что живу, живу з д е с ь, лежу и никуда не собираюсь ехать. Теперь, думал я, я буду умнее. Любовь, энергия, способности - все растоптано. Здоровье утрачено, сломлено - навеки? - да, вероятно. А для того, чтобы здоровье вернулось, нужен полный отдых, многомесячный, на чистом курорте, в курортных условиях, с молоком, с шоколадом. И так как совершенно ясно, что курорта не видать.. Я хотел жить. Я знал, что такое секрет, и хотел его сберечь. Только в этом случае я не боялся.
  
   Василий Андреевич:
   - С вашим приходом в камеру жизнь изменилась. Игры стали.. более осмысленными. Наверное, опыт есть.
   Крист:
   - Есть.
   - Очки у меня блатари забрали. В Таганке. Меня ведь вызывали как свидетеля по делу о квартирной краже. У нас в квартире пальто украли у соседа. Допросили меня, предъявили постановление об аресте.. абракадабра. Ни слова - уже третий месяц. И перевели в бутырку..
   - ..организованная путаница, как выражается критик Иуда Гроссман-Рощин. Поговорим, Василий Андреевич, о другом. О лучшем дне Вашей жизни.
   - У меня был такой день. В одна тысяча девятьсот первом году я был первокурсником-медиком, студентом Московского университета. Молодой был, возвышенных мыслей, глупый.
   - Ближе к делу.
   - Сейчас буду - ближе. Читаю как-то газету, - огромное объявление. Княгиня Гагарина потеряла брильянтовое ожерелье. Фамильную драгоценность. Нашедшему - пять тысяч рублей. Читаю газету, комкаю, бросаю в мусорный ящик. Иду и думаю: мне бы найти это ожерелье. Половину послал матери бы. Съездил бы за границу. Пальто хорошее купил бы, абонемент в Малый театр, тогда еще не было художественного. Иду по Никитскому бульвару, смотрю - в канаве. Словом, нашел ожерелье.. сидел, помню, на бульваре, мечтал. О своем будущем счастье. В университет не пошел, пошел к мусорному ящику, достал газету, звоню. Лакей. "Насчет ожерелья".. выходит князь, выбегает жена. "Я сейчас принесу деньги, - это князь, - или Вам чек? садитесь". Я не сел. Говорю - я студент, принес ожерелье не за тем, чтобы получить какую-либо награду. "Ах, вот что, - сказал князь, - простите нас. Прошу к столу, позавтракаем с нами". И жена его, Ирина Сергеевна, поцеловала меня.
   - Хотите совет, Василий Андреевич? Показывайте только правду. Ваше спасение - одна правда, и только.
   - Я всегда говорил только правду.
  
   Было время обеда ночной смены. В ночную смену убрали с чьих-то глаз - если были такие глаза! - здесь были самые слабые, самые плохие, самые голодные. Мы были человеческими отбросами, и все же нас приходилось кормить, притом вовсе не отбросами, даже не остатками. На нас шли какие-то жиры, приварок и самое главное - хлеб. Если уж кормили нас - то в самую последнюю очередь.
  
   - Мне надо с тобой поговорить.
   Крист:
   - Со мной?
   - Да.. отойдем подальше. Как ты смотришь на все это? У меня есть карта. Я возьму рабочих, тебя возьму и пойду на Черные ключи, пятнадцать километров отсюда. У меня будет пропуск. К морю. Согласен?
   - А у моря? поплывем?
   - ..неважно. Важно начать. Я выведу, я знаю дорогу. У меня есть карта.
   - Только подкормиться бы.
   - Вот и хорошо, обязательно подкормишься. Я при-несу тебе.. консервов.. утром. У нас ведь можно.
   - Утром. Сгущенное молоко..
   - ..хорошо, хорошо, молочных!
  
   Деревья здесь достигают зрелости в триста лет. Поваленные бурей, падают навзничь, головами все в одну сторону, на мягком толстом мхе, розовом или зеленом. Вот спит Хрусталев, спокойно и крепко. Рядом с ним Иващенко, бывший разведчик. Раскинул обе руки танкист Поляков. Положив под голову санитарную сумку, уснула фельдшерица Саша Малинина. Каждый из них по-своему представлял побег. Он обещал им свободу, и они - получили свободу. Они лежали на земле, и никто не был выше их.
   Один раз я встретил священника: "..признайтесь, Вы служили литургию". "..нет, нет. Как я могу служить обедню? У меня нет ни даров, ни епитрахили.. это казенное полотенце. Кроме того, я не знаю, где восток.. солнце встает на два часа, и заходит за ту же гору, из-за которои всходило. Где же восток?" "Разве это так важно - где восток?" "..нет, конечно.. Воскресенье сегодня?" "Четверг, сегодня четверг".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Содержание:
  
  
   Кассета
   Удивительный пациент
   Шахматный набор
   Линия перемены дат
   Правда о механическом младенце
   Друг
   Чужая страна
   Прохлажный мир
   Лучшее стихотворение
   Боль
   Как же хочется в Советский союз
   Это посильнее, чем "Фауст"
   Прогулка
   Вне игры
   Два королевства
   Таня и Сережа против диких гитар
   Дорога
   Эпидемия
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"