Аннотация: А что если во дворе заговорит с Вами незнакомая собачонка? Понравится ли Вам это? Вообще, поверите ли Вы в это?..
НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
Тихий зимний день. Нежно и застенчиво падает снег. Подмораживает... впрочем, это приятно: в воздухе прозрачно, свежо. Щурясь от света, учитель Ерошкин неспешно приближается к дому. Каждый шаг отзывается не совсем уместным в этой благодатной тиши скрипом снега. Только и слышно, как поскрипывает под ногами да вороны каркают: хррр-каррр... хр-хррр... кар-р-р... Ерошкин рассеянно рассматривает на ходу свои старенькие ботинки и изредка чему-то улыбается, а после, спохватившись, оглядывается украдкой и привычно хмурится. Но ни души во дворе, только вороньё копошится в мусорном контейнере да у подъезда трётся какая-то лопоухая собачонка.
"Чья ж это?" - Ерошкин смотрит на собаку с неприязнью и опаской, но всё же находит в себе силы подойти и решительно взяться за ручку двери. Собачонка суетливо топчется рядом, приноравливаясь к движениям человека, чтобы прошмыгнуть следом за ним в подъезд. "Между прочим, гулять надо с ними", - мысленно укоряет кого-то Ерошкин, ещё раз оглядывается и, тяжело вздохнув, впускает пса в дом. Виновато опустив голову и прижав уши, собака торопливо вбегает в подъезд, и учитель вдруг проникается мучительной жалостью к ней, отчего тут же начинает сердиться. Так мы злимся иногда на себя за то, что подаём на улице калеке, наткнувшись вдруг на его замасленный картуз, лежащий прямо посреди тротуара.
-Весьма признателен, - доносится до Ерошкина откуда-то сверху, из полумрака лестничной площадки, и учитель автоматически кивает, словно отмахиваясь от назойливых изъявлений чьей-то благодарности.
-Вот ведь как, - продолжает между тем голос, - целыми днями на диване валяться - это пожалуйста, на это времени предостаточно, а вывести меня, простите, во двор - что вы, что вы!
Ерошкин медленно поднимает голову и встречается с выразительным собачьим взглядом. Пёс благодушно виляет обрубком хвоста и как будто улыбается, слегка склонив голову набок.
-Э-э... виноват - что? — немеет от удивления Ерошкин.
-Лентяй он у меня, вот что! - решительно заявляет собака и усаживается поудобнее. - Впрочем, малый он, в сущности, неплохой, только слабохарактерный какой-то. Совсем не умеет бороться со своими слабостями. Диван, газета, телевизор... и это всё, предел. Да ты, мил человек, встань, разомнись, выдь на воздух. И мне радость, и тебе польза какая-никакая...
-Чёрт знает что! - чуть слышно произносит Ерошкин и трясёт головой. - Кому сказать - не поверят.
-Что? - обрывает пёс свою тираду. - Простите, не расслышал.
-Да нет, - мнётся Ерошкин. - Немного странно как-то...
-Понимаю. Вас, очевидно, несколько шокирует моя способность выражать свои мысли, так сказать, непосредственно, в речевой форме.
-Гм... собственно говоря...
-Ничего не поделаешь, - весело заявляет пёс. - Небезызвестное учение товарища Павлова о сигнальных системах следует тщательно пересмотреть, ибо что-то здесь не сходится. Ведь не случайно же, в самом деле, так впечатляет нас речь домашних животных в сочинениях того же, скажем, Булгакова или, к примеру, забавные препирательства простоквашинских персонажей Эдуарда Успенского. Уж они-то, писатели, наверняка знают, где собака зарыта.
-Где же? - глупо ухмыляется Ерошкин.
-Да будет вам, - морщится пёс, - не перегибайте. Ведь мы с вами, судя по всему, интеллигентные... э-э... Кстати, считаю своим долгом отрекомендоваться: Обормот. А по происхождению - спаниель. Имею прямое касательство к древнему английскому роду.
-Ерошкин Семён Тимофеевич, - вяло откликается учитель, не зная, куда деть руку. - Преподаватель средней школы номер... мм... впрочем, это неважно.
-Позвольте узнать, какой предмет представляете?
-В основном, обществоведение. Ну, и историю. Иногда.
-Жаль.
-Это почему же?
-Знаете ли, зоология как-то ближе мне...
-Понятно, - с трудом пряча улыбку, Ерошкин с любопытством смотрит на Обормота. - Кто же вас осчастливил таким именем?
-Да Степаныч, хозяин мой. Он у меня, понимаете ли, большой оригинал.
-Вероятно, не любит вас, - догадывается Ерошкин.
-Пёс его знает. Мужик он, повторяю, неплохой, но... короче говоря, видит во мне только зверя и уж никак не личность. Знаете, Антон Павлович Чехов верно заметил: "Доброму человеку и перед собакой бывает стыдно". А вот мой Степаныч никогда меня не стыдится. Нет у него этого. Должен сказать, люди вообще мало беспокоятся о том впечатлении, какое они на нас производят. Ведь, кажется, это и представить себе невозможно: пнуть живое существо ногой или бросить в него камень. Так нет же! И бросают, и пинают. А мой, например, так вообще: любит связывать мне уши узлом на затылке. Это он, стало быть, развлекается так. Или вот, к примеру, вопрос глубоко интимный: прогулка. Ведь целый день клянчишь, клянчишь... Бывает, что и выть уже начинаешь.
-Ну, а какого он мнения о ваших... гм... феноменальных способностях? Я имею в виду ваше умение говорить.
-Да ни черта он не знает об этом, - машет лапой Обормот. - О чём с ним разговаривать? Я тут давеча во дворе обратился к одному... Открой, говорю, дверь. Холод собачий, мочи нет, а мой Степаныч, видать, забыл обо мне...
-Ну и?.. - оживляется Ерошкин.
-Какое там! - вздыхает пёс. - Главное дело, глаза, сучий потрох, вытаращил, башкой покрутил. "Не может быть", - сказал и пошёл себе.
-Так ведь это и впрямь бред какой-то! - не сдерживается Ерошкин.
-Бред? - хмурится Обормот.
-Ну, не бред, но... Чудо, одним словом.
-И что же? - возбуждённо восклицает пёс. - Если даже и чудо, то - вот оно, берите, берите таким, как есть! Ведь вы же, поди, гордитесь своим интеллектом, происхождением...
-Оно-то, может быть, и так, но...
-Нет, погодите, - не унимается Обормот. - Здесь вопрос сугубо принципиальный. Возьмём, к примеру, вас. Понимаете ли вы, зачем дана вам жизнь? Способны ли вы, Семён Тимофеевич, поверить в чудо, принять его?
-Ну, с моей профессией да ещё в моём возрасте это крайне затруднительно, - смущённо тянет учитель. - Но если очень нужно, тогда конечно. Несомненно!
Ерошкин втягивает живот и расправляет плечи.
-Вот видите, - воодушевляется пёс. - А ведь на каждом шагу попадаются такие граждане, которые вбили себе что-то в голову и... - Обормот тяжело вздыхает. - Пожалуй, мне пора, а то заболтался я тут с вами. Сами понимаете: дефицит общения.
На морде пса появляется нечто вроде виноватой улыбки.
-Что-то устал я сегодня, как собака, - говорит Обормот. - Всего вам доброго. Ещё раз благодарю за ту неоценимую услугу, которую вы мне оказали.
-Ага, - неловко кивает Ерошкин.
Обормот резво вскакивает на все четыре лапы и устремляется вверх по лестнице.
-А от лифта, Семён Тимофеевич, лучше вообще отказаться, пока здоровье позволяет!
"...ет! ...ет! ...ет!" На Ерошкина вдруг накатывает гулкое эхо, учитель вытягивает шею и напряжённо смотрит вверх, в лестничный пролет, силясь разглядеть своего недавнего собеседника, но собаки уже не видно. Воровато озираясь, Семён Тимофеевич вбегает в лифт.
"Славная псина! - нервно усмехается Ерошкин, отпирает двери и прямым ходом направляется на кухню ставить чайник на плиту. - Умница, симпатяга. А что за уши чудесные - длинные, роскошные... А уж философ какой! Вот оно, говорит, чудо, берите его, берите таким, какое оно есть... Нет, это замечательно!"
А позже, проглотив наскоро состряпанную яичницу и погревшись крепким чайком, укладывается на диван и занавешивает лицо газетой.
-Нет, ерунда всё это, - бормочет Ерошкин в блаженной полудрёме. - Не может этого быть. Не может!