Аннотация: У тебя неприятности, ты немного выпил с расстройства - а тут надо помочь сыну написать сочинение на тему, которая вдруг кажется тебе близкой, созвучной твоему настроению...
СОЧИНЕНИЕ
Корректор городской типографии Иван Сергеевич Чящяев (именно так значилась в паспорте его фамилия) вернулся домой пьяный и злой и прилёг вздремнуть.
Днём пришлось наведаться на дачу: сосед по участку сообщил, что домик Чящяева вот уже два дня стоит открытым... На всякий случай Иван Сергеевич взял с собой товарища по работе, слесаря Трофимыча. Старик он мастеровой, Трофимыч, надёжный, всегда, если надо, поможет. Да и вообще, домик построен на самой опушке леса, дачный сезон уже кончился, в посёлке, должно быть, теперь совсем никого нет, мало ли что там... Сели в чящяевский "Иж Комби" и покатили в лес.
Приехали, вошли в дом. Так и есть: были гости, взяли лейку, садовый вар, ящик с гвоздями, топор, раскладушку. И, что самое худшее, спёрли электрический счётчик. Чящяев мысленно оценил свои потери. Получалось, что нагрели его тысяч на триста, с-суки...
-Ищи теперь, Сергеич, своё барахлишко на рынке, - хмыкнул Трофимыч. - Такие уж времена нынче волчьи...
-Рынок, мать им в лоб! - выругался Чящяев, угрюмо разглядывая стенку, где совсем недавно висел счётчик. - Как теперь быть?
-Будет, будет у тебя ток, - заверил Чящяева Трофимыч. - Погодь, я сейчас.
Он скинул телогрейку, засучил рукава рубашки и быстро и умело соединил провода напрямую. На все это ушло у него не больше десяти минут.
-Как же без счётчика-то? - возразил Чящяев.
-Сейчас, стало быть, ноябрь, - ответил Трофимыч. - До весны твоя дача никому не нужна, ну а в следующем годе поглядим...
День был холодный, сырой, пасмурный. Высоко, в прозрачных кронах, ветер поскрипывал голыми ветками клёнов. Где-то далеко, на самой окраине посёлка, заунывно жужжала бензопила. Из-за густого тяжёлого тумана контуры отдалённых домиков различались весьма смутно, нечётко. Мужики присели на лавочку и распечатали бутылку "Столичной".
После первой стопки Трофимыч поднял голову и протяжно произнёс:
-М-да... Природа...
После второй он тонко заметил:
-А листья под ногами ужо почти что не шебаршат: все сопрели начисто...
После третьей Чящяев разразился отчаянным матом в адрес коммерсантов, воров, рыночников "и прочих реформаторов экономики".
Опорожнив вторую бутылку, они влезли в автомобиль и медленно покатили домой. Чящяев вёл свой "ижак" вдумчиво и аккуратно. По пути никого не встретили: этой дорогой ездили только дачники. Ну, и, разумеется, воры. До города добрались без приключений. Тут Трофимыч вдруг вспомнил, что Чящяев пьян, и решил дальше ехать на автобусе. Иван Сергеевич возражать не стал: его неудержимо клонило ко сну.
-Спасибо, Трофимыч, - сказал он. - Ты настоящий друг.
Вскоре Чящяев дотащился до дома, а ещё минут через пятнадцать забылся в чутком, тревожном сне. Так спит человек, который выпил хоть и много, но не столько, чтобы отключиться от всех своих житейских проблем.
Проснулся он оттого, что почувствовал рядом, у самого уха, чей-то тяжёлый, скорбный вздох. Это был сын Колька, ученик восьмого класса городской гимназии.
-Пап, ты ведь писатель. Верно?
-Чего? - хмуро отозвался Чящяев, тщетно пытаясь проглотить сгусток вязкой и горькой слюны, скопившейся во рту. Это было странное ощущение: пересохший язык еле ворочался, и одновременно - полон рот жгучей слюны...
-Да какой я сейчас, к дьяволу, писатель...
Дело в том, что корректор Чящяев пописывал юморески и фельетоны в городскую газету "Святая правда", и иногда его даже хвалили, потому что не лишён был Иван Сергеевич искорки заветной, наблюдателен был, мерзавец, остроумен и ядовит, когда пребывал, шельма, в добром расположении духа. Всё бы хорошо, да только в последнее время что-то не писалось Чящяеву. Сядет, бывало, за стол на кухне, поводит ручкой по бумаге, поёрзает задницей по табурету, выкурит сигарету-другую-третью да и бросит всё к чёртовой матери. Не шёл рассказ, хоть тресни. Собственные мысли казались Ивану плоскими, банальными, отчего ему делалось печально и тревожно, как будто самая светлая, самая радостная часть его жизни была кем-то безжалостно и навсегда вычеркнута и уже невозможно было вернуть её...
-Пап, ты даже поглавнее любого писателя будешь.
-Это ж почему ещё?
-Корректор - это ведь тот, кто исправляет ошибки в чужих книжках. Верно?
Чящяев поморщился от головной боли и трудно, с натугой, глотнул.
-Говори прямо: что тебе от меня надо?
Колька застенчиво отвёл глаза и почесал затылок.
-Сочинение б написать, - сказал он. - Марья Терентьевна велела, чтоб к завтрашнему дню...
-Тема, - сурово потребовал Чящяев.
-"Рыцарство Петра Гринёва".
-А кто это? - удивился Иван Сергеевич.
-Ну, чудак один отвязный... из "Капитанской дочки"...
-Ага, припоминаю, - обрадовался Чящяев. - Он ведь, кажется, с самим Емелькой Пугачёвым якшался. Так?
-Ну да, только не по своей воле. Обстоятельства заставили. А сперва он Пугачёву подарил... эта-а... какую-то крутую куртку типа китайского пуховика. Не знал, что это Пугачёв, вот и подарил.
-А прикидываешься, что совсем не помнишь "Капитанскую дочку".
-Не то чтобы совсем... Смутно, конечно, припоминаю что-то. Кстати, об этом самом тулупчике была песенка у группы "Любэ": "тулупчик заячий, тулупчик заячий..."
-Это разве про Гринёва?
-Думаю, да. А при чём здесь какое-то... э-мм... рыцарство? Кстати, вот ещё словечко - "рыцарство"! Откуда они только темы берут? Что сие значит - "рыцарство"?
-Ну, Гринёв - он сражался, не сдавался, - начал мямлить Колька. - За всех заступался... Швабрин хотел отбить у него Машу, а он отбил у Швабрина. Его чуть Пугачёв не повесил - за то, что он руку у него не поцеловал...
-Кто кого не поцеловал? - не понял Чящяев.
-Гринёв. Дело было так: Пугачёв вошёл в Белогорскую крепость и начал боговать - шмонать направо и налево...
-Погоди, - перебил сына Чящяев. - Вот уже где-то близко. Тем более что и эпизод этот я помню. Там они ещё какую-то капитаншу саблей зарубили. Так?
-Ага. Солдат в крепости было мало и всего одна пушка, а бандитов много.
-Видишь, Колька, - печально заметил Иван Сергеевич, - тот же Будённовск получается... Надо классику перечитывать.
-Пап, - напомнил Колька, - восемь часов вечера...
-Ах, да, - спохватился Чящяев. - Пиши.
Он приподнялся над подушкой и задумчиво поковырял в ухе.
"Очень легко в тяжёлый, опасный для своей жизни момент стать подлецом, предателем, трусом, - медленно начал диктовать Чящяев. - Непреодолимые обстоятельства прижали тебя к стене, и ты затрясся, заюлил, стал искать выгодный для себя выход из создавшегося положения..."
-Пап, не слишком ли сложно? - запротестовал Колька.
Чящяев поморщился и принялся массировать надбровья.
-Пиши, пиши... "Но не таков Петр Гринёв..."
-Гы... в рифму получилось, - заметил сын. - Пап, стихи сочинять не задавали.
-Прости, - ответил Иван Сергеевич и повернулся на бок. - На чём мы остановились?
-"Но не таков..."
-Ага! Дальше: "Перед ним сам Пугачёв, а он не боится, не ищет возможность, как подобру-поздорову унести ноги..."
-Пап, а как это пишется?
-Мм... Думаю, что... э-э... "по-тире-добру, запятая, по-тире-здорову". Впрочем, глянь в словаре, - рассердился Чящяев. - Я ещё и об этом должен думать?
Колька быстро нырнул в справочник и сообщил:
-Это два слова через чёрточку.
-Правда? Кто бы мог подумать, - смутился Чящяев. - Что ж, пиши дальше. "Он готов пожертвовать собой, потому что там, во вражеском стане, осталась любимая девушка..."
Колька иронически усмехнулся, и Иван Сергеевич, заметив это, повысил голос:
-Пиши, пиши, балбес: "Рядом с ней - взбунтовавшаяся чернь..."
-Пап, а вдруг на выборах победят коммунисты? - намекнул Колька.
-Ну, тогда не "чернь", а "крестьяне". "Взбунтовавшиеся"... Нет, не так. Лучше - "восставшие крестьяне". Дальше: "...вешающие всякого, кого считают нужным."
-Наоборот, "ненужным", - возразил Колька. - Зачем же нужных вешать?
-Ага, напишем так: "кого считают нужным повесить".
-Вот другое дело, - похвалил Колька.
-"Их возглавляет самодур и самозванец Емелька Пугачёв, - продолжал Чящяев. - Как он поступит - никто не знает. Всё зависит от его настроения, от количества съеденного и выпитого и ещё Бог знает от чего..." "Бог" - с большой буквы!
-Пап, а вдруг на выборах...
-Ах, да-да. "Емельку" замени на "Емельяна", "съеденное и выпитое" вычеркни, а в конце - "и ещё неизвестно от чего".
Он подождал, пока сын сделает необходимые поправки.
-Стой-ка, - вдруг забеспокоился Чящяев, - а ваша Марья Терентьевна - она кто: коммунистка или демократка?
-Не знаю.
-Такие вещи надо знать! - строго сказал Иван Сергеевич. - Ладно, пиши дальше. Тут надо бы немножко личного... Значит так: "Но самое страшное, что рядом с Машей мерзавец Швабрин..." Швабрин?
-Угу.
-Далее: "Это раненый зверь с больным самолюбием оскорблённого женщиной мужчины..."
Колька напряжённо замер и покосился на отца.
-Па, ты чё?
-А чё?
-Да как-то всё это... "Больное самолюбие" и всё такое...
-Нормально, - поморщился Чящяев. - Слушай отца, пока он жив. Ты ещё очень молод и не знаешь, как оно бывает в жизни...
Он ожесточённо потёр виски.
-Слышь, сынок, - жалобно произнёс Чящяев. - Сбегай к маме, попроси таблетку от головы, а то мы с тобой до конца не дотянем... А я пока обдумаю продолжение.
Колька быстро принёс лекарство и, украдкой глянув на будильник, снова сел за стол.
-Дальше напишем так, - сказал Чящяев: - "Ни разу Пётр Гринёв не ударил лицом в грязь, не струсил. Вспомним самый страшный эпизод его жизни. Атаман протянул для благодарного поцелуя руку, но Гринёв остался верен присяге, которую некогда дал государю..."
-Государыне, - поправил сын.
-Это всё равно. "...и не стал целовать руку Пугачёва..."
- "...и присягать ему", - добавил Колька.
-Молодец! - похвалил Чящяев. - Глядишь и я научу тебя чему-нибудь. А знаешь, - оживился вдруг он, - недавно из кроссворда я узнал, что какой-то герой Пушкина пытался присобачить мочальный хвост к мысу Доброй Надежды, потому что сделал воздушного змея из географической карты. Собственно, и требовалось ответить, кто автор этого фрагмента. Я потом заглянул в ответ. Оказалось, Пушкин!
-Так это как раз о Гринёве! - обрадовался Колька. - Это он сделал змея из карты.
-Вот, - потёр руки Чящяев, - вот и напишем, что рос он избалованным барчуком, гонял голубей, запускал воздушных змеев, учиться не хотел... папа за него сочинения писал и так далее. И что, дескать, взрослеть он начал в этой самой крепости, где встретил Машу и вступился за её честь. Ты напиши так: "Испокон веков благородные рыцари защищали доброе имя своих возлюбленных".
-А тулупчик? Что написать про тулупчик? Марья Терентьевна, небось, голову оторвёт, если я про тулупчик не напишу. Она весь урок про этот тулупчик базарила...
-Ну, напиши, что Гринёв не пожалел Пугачёву заячьего тулупчика и что никто Гринёва не принуждал это делать. Дескать, Петруша поступил так, как велела ему совесть.
Колька быстро-быстро конспектировал вслед за отцом.
-Вот и напиши про всё это, а я пока полежу молча. Что-то устал я тут с тобой, - сказал Чящяев и отвернулся к стене.
Вскоре Иван Сергеевич задремал, и ему приснился бородатый Пугачёв в заячьем тулупчике, который был атаману явно мал. Емелька размахивал огромной казацкой саблей и орал во всё горло: "Целуй руку, гад, целуй руку!.."
-Пап, - услыхал Чящяев голос Кольки, - как закончим сочинение?
-На чём ты остановился?
-"Береги платье снову, а честь смолоду", - сказал отец Петру на прощанье."
-А тема какая?
-"Рыцарство..."
-Ах, да. Пиши так: "И Гринёв не забыл наставления отца. И в личной жизни, и на государственной службе он оставался тем, кем и был на самом деле: настоящим мужчиной, человеком долга, рыцарем". Всё!
Чящяев откинулся на подушку и устало закрыл глаза.
...На следующий день, едва только сын вернулся из гимназии, Иван Сергеевич спросил не без тайной тревоги:
-Ну, что? Как сочинение?
-Марья Терентьевна похвалила. Спросила только, один я писал или помогал кто.
-Но только Марья сказала, что она так и не поняла, кто такой этот самый Гринёв.
-То есть как?! - возмутился отец. - Пётр Гринёв, главный герой из "Дубровского"! Кто ж этого не знает?
-Нужно было вставить где-нибудь в начале “герой пушкинской повести "Капитанская дочка", - пояснил Колька.
-Ну так вставь.
-Я вставил.
-И какая же отметка?
-Пятёрка. А за грамотность "четыре". Я в одном месте "Пугачёв" через "о" написал.
-Эх, - вздохнул Чящяев, - сын корректора, а пишешь с ошибками. Видать, и впрямь "природа отдыхает"... А вообще ты молодец, - подбодрил он сына. - Будем и дальше с тобой учиться писать сочинения.
Вечером Иван Сергеевич, плотно поужинав, сел на кухне за свой рабочий стол. Он намеревался написать какой-нибудь рассказец или едкий фельетон о системе образования в России, о странностях школьной программы по литературе, о том, что детям в этом возрасте "Остров сокровищ" читать бы, Майн Рида или Буссенара, а им о любви подсовывают да о государственных переворотах и к тому же такие темы сочинений предлагают, что остаётся только удивляться. Обо всём этом хотел написать Иван Сергеевич, да только не получилось у него. Видно, не был он уверен в своей правоте. Так и просидел он до глубокой ночи, вяло водя авторучкой по бумаге и рисуя женские профили.
-Нет, не пишется, - вздохнул, наконец, Чящяев и встал. - Не пи-шет-ца!