По возвращении на милую родину, оставил новобрачную в новом загородном доме в лесу, сам же отправился к маме Ксении и... иже с ней. На лавочке сидел пожилой человек и как пёс, оставленный у входа в магазин, не мигая глядел на дверь подъезда. От него исходили флюиды тревоги. Бросив на него беглый взгляд, прошел мимо, набрал код на замке и погрузился в гулкое лестничное пространство. Остановился, прислонился спиной к стене, попытался разобраться в нахлынувших воспоминаниях.
В моем не вполне благополучном детстве тогда случился весьма тяжелый день. Меня избил парень, которого я считал другом. Да ладно бы лицом к лицу, а то ведь подло, ударил сзади, отключил и потом испинал ногами. Дома на лице обнаружил синюшные отеки, ссадины и классические фингалы под обоими глазами; болели рёбра, наверное, сломанные, ключица, колено и плечо. Пьяный отец, увидев меня в плачевном состоянии, обозвал хулиганом и ударил по лицу, из чисто воспитательных соображений. Мать, проявив классовую солидарность, отвесила подзатыльник, содрала одежду и голым отправила в ванную. Под вечер у нас появилась бабушка, она присела на стул рядом с моей кроватью, положила руку мне на голову и чуть слышно зашептала молитву.
Той ночью, взрослый и сильный, простивший всех обидчиков, я занимался строительством огромного дома, в котором намеревался поселить большое количество друзей. Помнится, моё сердце взыграло внезапной радостью и забилось часто-часто. Я-взрослый буду счастлив, буду заниматься серьезным добрым делом, меня будут окружать настоящие друзья, которые не предадут, как вчерашний "друг". Я-взрослый ходил по полю, по улице, по дороге - залитым ярким солнечным светом. Вдруг увидел черную тень, крадущуюся за мной-взрослым, чуть позже из-за угла появился и тот, кто её отбрасывал на солнечную дорогу, по которой я-взрослый так красиво шагал. От того человека исходила звериная злоба, он крался подобно льву за добычей, только разве не рычал. Я-маленький пытался предупредить меня-взрослого, набрал побольше воздуху в легкие и что есть мочи, закричал...
...В тот миг я проснулся, сел на кровати и замер. Бабушка, дремавшая у моего изголовья, вздрогнула и проснулась.
- Что? Что с тобой, Юрик? - забормотала она спросонья.
- Бабушка, - прошептал я, с трудом подбирая слова, - сейчас видел будущее. Я там сильный, добрый... Бабушка, - вцепился в худенькую руку, - там, у меня, этот... такой страшный... враг!
- Ну, Юрик, это нормально. У каждого человека есть враг. Но вот, что я скажу тебе, Юрик, он ничего плохого сделать тебе не сможет. Ты всегда будешь его побеждать. Всегда!
- Почему, бабушка?
- Потому, внучок, что у нас с тобой есть Бог, и Он всегда будет нас защищать. Запомнил?
- Запомнил, бабушка, - прошептал я, засыпая, улыбаясь во сне, вновь погружаясь в долину света.
Пока я подпирал стену в подъезде, детский сон всплыл из памяти. Странным образом, человек, преследовавший меня-взрослого, человек, похожий на крадущегося льва, соединился с тем стариком, который сидел на лавочке. Привыкший с некоторых пор разбираться с проблемами решительно и без промедления, я выскочил из подъезда, сел рядом со стариком и спросил:
- Так это вы заставляли мать убить меня до рождения?
- Кто тебе сказал? - отпрянул незваный гость.
- Есть у меня, знаете ли, такая служба, весьма информированная, называется служба безопасности.
- Но ты жив, как видишь! - прошипел старик. - И устроил я вашу семью в лучшем виде. Какие претензии?
- Мать всю жизнь прожила в страхе. С нелюбимым человеком. Они оба меня избивали, они меня ненавидели - всё благодаря тебе, гнусный продажный мент. Отец знал, что я не его сын, а мать ему всю жизнь подчинялась из страха. И ты говоришь, "устроил в лучшем виде"?
- Нельзя ли поуважительней, молодой человек?
- ...А теперь ты узнал, что сын Ксении стал состоятельным, сильным, вступил в наследство папочки-графа - и решил затребовать свою долю?
- Ну, да, а что не имею права?
- Я тебе скажу, на что ты имеешь право. Выбирай: даю тебе вожделенный миллион, в рублях, конечно, и ты больше никогда не появишься рядом с моей семьей. Есть еще вариант - офицерская пуля в висок или мордовская зона. Что выбираешь?
- А можно миллион в условных единицах? - робко попросил человечек.
- А можно, пулю в висок прямо сейчас - очень хочется!
- Ладно, согласен, - кивнул он, схватил протянутый чек и чуть не бегом скрылся из глаз.
Вот теперь можно и к маме в гости. Но там, в некогда моём доме, случилось нечто печальное. Отец сидел за столом, морщась отхлебывал ненавистный чай и... плакал. Мать сидела рядом со скорбящим и, подперев подбородок рукой, сочувствовала.
- Что, рухнул коммунизм в отдельно взятой семье? - догадался я. - Завод закрыли, партийную организацию распустили за неуплату взносов.
- Посмейся, посмейся над отцом, - всхлипнул тот.
- Ну, во-первых, никакой ты мне не отец. Отец мой - граф и потомок великого князя. Так что никакого права лупить меня у тебя не было.
- Сынок, кто тебе сказал? - спросила мать, встав во весь рост, наверное, впервые в жизни. - Это же страшная государственная тайна!
- Да полноте, графиня, - сказал я с легким поклоном, приложившись к ручке матери. - Разве не знаешь, что ничего нет тайного, чтобы не стало бы явным. Я несколько дней назад стоял у склепа моей прабабушки в Каннах. Мне всю родословную изложили добрые люди, с документами на руках.
- А что теперь со мной будет? - спросил отец, прервав политически безграмотный плач.
- Не волнуйся, отчим, ты останешься в этой квартире и устроишься дворником у нас во дворе - всё-таки, какая-никакая, пролетарская профессия. Маме я купил просторный дом за городом, с прислугой, разумеется. Одно тебе запрещаю навсегда - издеваться над мамой.
- Спасибо, сынок! - торжественно произнес отчим, сунув руку, которой избивал меня много, много раз. Я её пожал.
- Мама, возьми самое необходимое, поедем в новый дом. Надеюсь, тебе понравится. Кстати, этот продажный полкан из кагэбэ больше вас не побеспокоит, я об этом позаботился.
- Ты его... убил? - прохрипел отчим.
- Фигурально выражаясь, да... Мама, поторопись, мне здесь плохо... всегда было.
На полпути до особняка матери графини, Федор позвонил мне на телефон и сообщил, что полковник КГБ в отставке, не успев обналичить мой чек, пустил пулю в висок. Он сразу подрос в моих глазах - стало быть, совесть у него осталась. Жалел его? Скорей нет, чем да. И это мне сейчас очень не понравилось. Такие дела...
2
Я предупредил Вику, что вернусь позже, чем планировал, и направился к старцу.
Отец Иоанн, как всегда, встретил меня с готовностью, словно ждал приезда. Отвел меня в келью, надел поручи с епитрахилью: кайся! Я рассказал о свадебном путешествии, о рассекречивании моего титулованного происхождения, об освобождении мамы от деспотического плена отчима, о выстреле в висок семейного тирана...
Старец выслушал меня, произнес разрешительную молитву и сказал:
- Ничего плохого в твоей душе не вижу. Что ругаешь себя, чувствуешь недовольство собой - это хорошо. Конечно, удовольствие не из самых приятных, но необходимое. Только есть у тебя на душе что-то еще...
- Да, батюшка, есть, - удивился в который раз прозорливости старца. - Перечитывал пророчества о царе грядущем, прикинул сроки его воцарения и загрустил - получается, что мы как беременная на десятом месяце - перехаживаем...
- Не читал ли в Деяниях: "не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти". Уж сколько раз пророчества с указанием конкретных дат ошибались, а пророки постыжались.
- Так ведь народ изнывает под бременем безбожной власти. Детей наших соблазняют, погружают в омут лжи, убивают их неокрепшие души.
- Видимо, не очень-то изнывает, раз Господь попускает этой власти пребывать до сих пор. Значит, не готовы мы принять Божиего помазанника с открытым сердцем. Мы сами в этом и виноваты. А что касается соблазнения детей и взрослых... Снова отправляю тебя в Святоотеческому преданию. -
Старец показал на икону Антония Великого, стоящего на коленях перед Богом.
- Вот он вопрошает: "Господи, почему же так происходит, что богатые люди хорошо живут, доживают до глубокой старости и умирают, не болея, не страдают, ни о чём не беспокоятся, и всё у них хорошо? А бедный, скромный, честный, праведный человек сильно страдает... Почему же так происходит? Разве это справедливо? Эти кресты, которые даешь - как их понести? Как на них смотреть?"
Этими вопросами задавался святой Антоний, задаются ими и другие, не только ты. Очень многие думают об этом, находясь в тяжелых испытаниях. Но он превратил свои вопросы в молитву, - ни в богохульство, негодование и гнев, а именно в молитву, и сказал: "Господи, скажи мне, поведай эту тайну!" И Господь ответил ему: "Антоний, следи за своими делами, а не за Моими! Это Мои тайны, которые не могут вместиться в твоем уме. Ты мучаешься этими вопросами, потому что они превыше твоих сил, они тебя не касаются, твои плечи не смогут их понести. Нет ни одного человека, который бы не нес свой Крест. Богатые и бедные, красивые и невзрачные, высокие и низкие, и женщины, и мужчины, и дети, и те люди, беспечной жизни которым завидуют - у всех свой Крест".
- Что делать мне, отче? - спросил я.
- Продолжай своё дело, данное тебе Богом. Погружай душу во ад и не отчаивайся, как научил Господь блаженного Силуана. И молись непрестанно, как я благословил. А скорби - они всегда были и будут до скончания века, нам ли их боятся. - На прощанье старец едва заметно улыбнулся: - Всё будет хорошо, именно так, как Богу угодно.
Перед тем, как уехать, увидел Ивана Павловича, махнул ему рукой, он кивнул и дальше пошел по своим неотложным делам. Ладно, заеду к тебе гости, расскажешь, чем ты так увлечен.
На следующий день, тщательно переварив слова и дела предыдущего дня, я чмокнул жену в сонную щечку и сел за руль. Навестил Бориса. Что-то мне подсказывает, что не все у него гладко. Боря сидел на кухне, перед ним по столу расползлась кипа бумаги, смотрел на небо, ожидая появления Веги, думал непростую думу.
- На днях приступаем к работе, - объявил я. - Нам с тобой оформили мощную фирму, да еще аналитический центр, в придачу. Ты готов к труду и обороне?
- Не уверен, - протянул Борис. - Всё никак не решу, как быть, что делать. Представляешь, в новобрачную ночь, родители Дины стояли под дверью и требовали, чтобы я прекратил мучить их доченьку. Короче, сбежал от них, под рёв новобрачной и восторги родителей. Вот сижу, отключил телефон и жду их скандального появления. Долго жду, а они не приходят.
- Тогда остается вариант Б - отрезать от себя дела семейные и с головой погрузиться в работу. Ну и, разумеется, молиться, целиком доверившись воле Божией.
- Именно этим я и занимаюсь, - пробубнил друг. - Вот, принялся за анализ антикризисной темы. Решил от имени аналитического центра отправить правительству. Видишь, сколько информации собрал! А выход, как всегда, прост до неприличия. Но для солидности нужно дать объемное обоснование. Завтра закончу и с готовым проектом приступлю к работе на новом месте.
- Молодец! - Хлопнул его по плечу. - А с родителями новобрачной ты попроси поговорить генерала. Он моих родителей так успешно построил, что они с тех пор со мной по стойке "смирно" и на "вы", а отец даже с испугу пить бросил. Кстати, этот приём воспитания генерал перенял у прежнего руководства, зря сейчас его не практикуют.
- А это идея! - озарился счастливой улыбкой Борис. - Мои-то - люди прежнего воспитания, на них это может подействовать. Спасибо!
Ну вот, и здесь порядок, теперь - к Ивану, сбежавшему от меня в деревне старца. Мне нужно лишь перейти в соседний подъезд.
И вот я у Ивана в гостях. Как всегда на балконе, пью кофе и слушаю друга.
- Перед отъездом старец предупредил меня о том же, что наверняка сказал и тебе, - о наступающих скорбях. Дома почитал благодарственный молебен, затем вечернее правило, спать не хотелось, поэтому сел за стол - и "ушел в ночь".
Иван Павлович протянул папку с машинописными листами. - Прочти, это может быть полезным для тебя, для нас. Сейчас принесу свежего кофейку, а ты располагайся и читай.
Думал, пролистаю по диагонали и верну. Но стоило прочесть первую фразу, как меня унесло туда, где побывал Иван той ночью, мысленно, конечно.
"Опять вызывали на тайную встречу по новому незнакомому адресу. По-моему, они совсем свихнулись на почве маниакальной подозрительности. Эти карнавальные маски, балахоны, измененные голоса и обязательные угрозы, вроде "предателя ожидает суровая кара". Напугали девушку широкими плечами!
Уроды. Да мы все тут под карой ходим, дело привычное. Воинам Валгаллы, пившим мёд из чаши Одина, смерть не страшна. Мы пойдем в бой со словами нашего гимна "Мёд искрился, как звезды, в божественной чаше Сладким золотом славы и вечностью слов" - и умрём с радостью.
На этот раз меня назначили старшим группы по работе с какими-то академиками. Я спросил, может подождать, и они сами развалятся от старости. Один из клоунов хмыкнул и сообщил, что там у них служба безопасности посерьёзней, чем у премьера. Тогда я уже хмыкнул: в таком случае интерес и оплата возрастает. Мне протянули листок с семизначной цифрой, и я согласился.
Начал с того, что разузнал всё, что можно об академии: чем занимаются, как организована охрана и в каком порядке кого устранять. Куратор выдал свою оперативную информацию, я еще пробил что можно по братве, по нашим проплаченным федералам и ментам. В общем, план стал принимать четкие очертания. Я предложил начальника охраны - генерала - послать в ту горячую точку, куда он уже ездил, был ранен, только на этот раз оставить его там навсегда. Обещали сделать. Затем разберемся с чинами пониже - кого подкупим, кого запугаем, а кого и устраним. Параллельно с помощью спецсредств устроим инфаркт главному академику, чуть позже - еще двоим старичками, скорей всего заграницей. Ну а дальше, ликвидируем академию, как учебное заведение, и примемся за выпускников.
Куратор, человек старой формации, поначалу запротестовал - не слишком ли много жертв для мирной учебной организации. На него сверху надавили, и тот сдался. Но предупредил, что эта самая академия "устроена по типу религиозной секты, под началом сильного колдуна по кличке Старец". Были и раньше попытки помешать их деятельности, даже на стадии становления, но каждый раз затея проваливалась, а бравые бойцы разбегались кто куда с воплями "спасайся кто может!" Тогда главный клоун в самой страшной золотой маске с рогами и пастью льва рявкнул: "Прекратить мракобесие! Теперь всё по-другому. Наше время пришло! Приступать немедленно!" - и, честно сказать, такого звериного рычания от человека слышать еще не приходилось, и мы - да! - испугались, верней, сгруппировались и приступили к операции".
- Ты эти "записки сумасшедшего" генералу показывал? - спросил я с аскетической иронией в охрипшем от волнения голосе.
- Нет еще, - сознался Иван, - решил прежде тебе показать. Ты же знаешь, генерал человек конкретный, от слов "мистика", "привиделось", "пророчество" - старик может и разозлиться. Старцу позвонил, прочитал ему, так и он велел не поднимать паники и, по святоотеческому принципу, "не принимать и не отвергать". Правда еще добавил, чтобы усилили покаяние и причащались все, кто способен, каждое воскресенье. Так я - к тебе! Что скажешь?
- Старец меня предупреждал о наступлении времени скорбей, - сказал я, подбирая слова. - Меня в рукописи заинтересовали слова "главного клоуна" со звериным рычаньем, - я полистал рукопись, нашел нужное место и прочел: "Теперь всё по-другому. Наше время пришло!" Если сложить воедино предупреждение старца, твой рассказ и мои личные соображения, то - да, это серьезно. А с другой стороны, чему быть, того не миновать. Бог даст, переживем и это. Понимаешь теперь, почему из нас готовили "тайных советников"? Генералы с академиками всё знали наперед и нас защищали. Чувствуют супостаты, недолго им зверствовать, еще год-другой и всё для них кончится. И тогда наступит наше время.
Долго считали и пересчитывали, даже взяли калькулятор и календарь, но все-таки определили с достаточной степенью точности - Вика понесла не за границей, а по возвращении на милую родину. Чудесное слово "понесла" впервые услышал во время уточнения даты, и мне оно так понравилось, что повторял снова и снова.
- Слушай, Вика, если мы выяснили с достаточной степенью вероятности, - проявлял свою новоявленную заботливость, - что ты у нас понесла...
- Конкретней, пожалуйста, что, куда и с какой целью понесла, и точно ли ты говоришь обо мне и со мной, - выдала жена автоматически, не отрываясь от чтения утренней газеты "Бюллетень практикующего аналитика".
- Понесла из нас двоих ты, родная, - пояснил я терпеливо. - Если по-простому, то забеременела, залетела, попала. Понятно?
- Угу, и что? - прозвучало из милых уст, вперемежку с хрустом пережаренного тоста.
- У меня вопрос, движимый исключительно заботой о тебе: твоя новая работа не помешает ли тебе выносить ребеночка, так чтобы здоровенького и такого же красивенького как ты?
- Не-а, не помешает, - бросила она и, ткнула пальцем в газету: - Да ты послушай, оказывается, подавляющую часть секретной информации разведка получает из открытых источников. Понимаешь теперь, зачем нас посадили в аналитическом центре за чтение прессы и новостей интернета?
- Именно это меня и тревожит, - с расстановкой произнес я, положив руку на ее напряженное предплечье. - Работать под землей, в антисанитарных условиях, где компьютеры излучают, а газеты поднимают графитовую пыль и сажу - по-моему, это опасно для тебя и плода.
- Кстати, насчет плодов, подай мне вон то зеленое яблоко. С собой возьму.
- Ты что, меня не слушала?
- Да, слушала я, слушала, - кивнула она отрывисто. - Ты вот послушай, оказывается, основной массив засекреченных сведений можно получить во время войны компроматов и дискуссий между политическими противниками. Они в пылу спора такие сведения разглашают, что в прошлом их бы к стенке поставили. - Она подняла на меня широко распахнутые глаза. - И ты еще сомневаешься в том, что я нужна моей стране! Да наш аналитический центр полезней всех разведок мира!
- На этот счет я как раз не сомневаюсь. Меня интересует твое здоровье в период беременности.
- Ой, ладно тебе, зануда, - махнула она рукой, - раньше бабы прямо в поле рожали, да не одного, а целый десяток. Как там у Высоцкого: "и однажды как смогла родила" - вот и я рожу, как смогу, то есть качественно и в назначенный срок.
- А тебе не кажется твое увлечение новой работой излишним? Все-таки напряжение там недетское. Давай, хотя бы во время плодоношения ты последишь за своим здоровьем? Ну там, прогулки на свежем воздухе, витамины, размеренный темп работы...
- Ладно, обещаю, - бросила она, мазнув меня по лицу невидящим взглядом. - А сейчас бегу! На работу, страну от супостатов защищать.
- Ладно, - прокричал я вслед, - только хоть один прокол с твоей стороны - и я на весь период беременности посажу тебя на лесной полянке нашего дома под замок.
- Хорошо, хорошо, сажай! - крикнула она, захлопнула дверцу автомобиля и с визгом тормозов, развернулась и вылетела со двора. Ворота за ней закрылись автоматически. Доехав до горизонта, Вика развернулась, обратно поставила автомобиль под окном, бросила камешек, чуть не разбив стекло. Я открыл створку и замер в ожидании откровения.
- Супруг, а супруг! - промолвила жена в полной тишине. - Мне показалось, или это было в реале? Ну... ты это... что-то там сказал, или мне послышалось?
- Да, что-то сказал.
- Если это что-то серьезное, то давай ты еще раз скажешь вечером. Вернусь с работы, сядем за стол...
- Ты же вернешься, как всегда усталая, с языком на плече. За ужином станешь клевать носом, а я тебя понесу на руках в постель. Как вчера.
- Ну да, мы все как один - на полную выкладку. Нет, а как еще можно страну защищать! Да я за мою родину готова костьми лечь, голову на плаху... до последней капли... И так далее... Всё! Пока! До встречи в тылу!
Чует мое отцовское сердце, придется ее арестовать. Всё у этой сумасшедшей на пределе, всё не как у благочестивых мамаш. Позвонил старцу и рассказал о поведении жены. Я не видел его лица, но по тону догадался, что отец Иоанн улыбнулся.
- Не первый год знаю эту семью. У них это родовое - "всё до упора, на полную выкладку". Энергии этих милых людей хватило бы на отопление Арктики. Да ты и сам знаешь... Давай, сделаем вот что: я помолюсь о Виктории со чадом, а ты закажи сорокоуст блаженной Матронушке в Покровской обители.
После того, как мы "сделали" всё как нужно, уже спустя пару недель состояние Виктории изменилось. Начались головокружение, боли, слабость. Работу в аналитическом подземелье пришлось оставить. Токсикоз на весь период беременности устроил ей пост - она не могла смотреть на мясо и даже на рыбу. Овощи, фрукты и злаки употребляла только свежие, воду пила святую и родниковую. Причащалась каждое воскресенье. Тошнота отправляла ее гулять по лесной дорожке четырежды в день. Округлившиеся щечки порозовели, она стала плавной, спокойной и женственной.
На лице появилась улыбка - о, сколько я прочел в этой обычной игре мимических мышц: извинение в дерзости, просьба о снисхождении, желание заботы, устремленность внимания внутрь, туда, где под сердцем произрастала новая жизнь, крошечная как проросшее зерно и огромная как расширяющаяся вселенная. Я ловил себя на том, что мог любоваться этой обновленной женщиной часами, порой задыхаясь от приступов нежности и счастья. Боялся спугнуть хрупкое очарование, не произносил вслух, чтобы не потерять... Кажется, мы с Викой нашли то, к чему стремились с детства, то, чего у нас самих не было, то огромное бесценное богатство - семья, скрепленная любовью, где супруги заботливы, а дети желанны.
Через месяц упорной работы на новом месте, мы с Борисом решили отпраздновать первую победу в ресторанчике. Отмечали промежуточный успех, приём правительством варианта выхода из кризиса и первую зарплату.
Покончили с салатом оливье с крошечным тельцем перепела на вершине горы - застарелая советская привычка. Дождались опоздавшего Ивана Павловича, полюбовались его смачным поглощением харчо, заказали винтажный портвейн с тремя семерками на этикетке.
- Что-то давненько вы ничего не рассказывали про вашего школьного товарища, - произнес Иван, наслаждаясь культовым напитком, - как его? Дима, кажется.
- Думаю, сей отрок получил от нас всё, что нужно для его карьеры, и ушел в туман, - предположил я, - как это у них принято.
- Жаль паренька, - посочувствовал Иван. - В конце концов, он жертва мира наживы, в котором ему не повезло родиться.
- Обязательно! Как только встретим, - кивнул Борис. Отпил из бокала и хмыкнул: - Пожалел заяц волчонка, да не успел договорить, как скрылся в пасти хищника!
- Перегибаешь, Боря, - печально улыбнулся практически пожилой человек. - Лехше надо как-то, лехше...
Девушка с улыбкой на милом лице принесла огромный поднос. На зеркальной поверхности его обнаружились три тарелки размером с блюдо, знаменитой чешской фирмы - при касании металлического инструмента о край такого блюда, раздавался звон, похожий на бой корабельных склянок. На каждом блюде-тарелке дымился и благоухал дикарским духом увесистый кусок мяса, запеченный в пламени открытого огня до слегка обугленных краев. Почувствовав приступ голода, набросились на еду. Так, наверное, поступали тысячи лет мужчины всех времен и народов. Аж вспотев, изгрызли толстенный бифштекс с пережаренным картофелем, запили холодным каберне со льдом и вышли во дворик проветриться.
В заведение это по старой привычке пригласил нас Иван Павлович, когда-то давно здесь собирались приличные люди, до сих пор витал аромат недорогого шашлыка и прокисшего пива, из колонок растекалась музыка эпохи застоя. Здесь до сих пор снимали фильмы из жизни простых советских граждан. Ну и сейчас ввиду наплыва посетителей, как завсегдатаев, так и поколения пепси, что-то пристраивали, расширяли, декорировали. Территорию под модный дворик недавно отрезали от стоянки автомобилей, успели только оградить резным заборчиком да накрыть шифером, тут еще темнели кучи строительного мусора, зато горела единственная лампочка и по контуру высадили кусты в кадках. В единственную кабинку туалета в этом заведении всегда стояла очередь из дам, мужчины же пользовались для своих нужд двориком, нарушали запрет на курение, "добавляли" втайне от жен и вели конфиденциальные переговоры, на предмет кого бы заказать и где бы достать денег.
- А вот и безвременно пропавший школьный товарищ! - сказал Борис, указывая подбородком на мужчину в полицейской форме с портупеей.
Покачиваясь, обнимая метрдотеля, тот гнусавил:
- Ты пойми, Стасик, допустим дамочку испугал какой-нибудь пьяный хулиган. К кому несчастной бежать? У кого искать защиты чести и достоинства? У меня, блюстителя порядка!
- Конечно, гражданин начальник! - поддакивал начальник официантов. - У кого же еще!
- ...Бежит, значит, невинная жертва - а тут я, такой гроза преступного мира! Сажаю в мой форд, едем в тихое местечко. Потом дамочка в качестве благодарности отдает холеное тело в мое страстное обладание. Потом достает деньги из кошелька, снимает золотые побрякушки, часики - и просто умоляет взять в качестве платы за мои услуги. Учись жить, Стасик! Кстати, смотрю, дела у вас идут хорошо, так что со следующего месяца будешь платить на тридцать процентов больше. Молчать!..
- Иван Павлович, слушаешь? - прошептал Борис, дернув Ивана за рукав. - И не говори, что не слышал!
- Как сказали бы Станиславский, Немирович и Данченко - все трое хором: не верю! Так, я сейчас...
Человек практически пожилой, поэтому нетерпеливый по части отправления малой нужды, Иван пристроился в темном углу и принялся поливать увядающий куст жасмина. Бравый полицейский, оттолкнул метрдотеля, подошел сзади и с размаху ударил резиновой палкой по плечу нашего друга. Тот обернулся и, продолжая вполне естественное отправление, теперь непосредственно на брюки блюстителя порядка, изумленно воскликнул:
- Димка! Ты чего дерешься, придурок! Это же мы, твои друзья! Соседи, ёлы-палы!
- Димон, да ты в продажные копы подался! - подал голос Борис. - А сюда что, поужинать забесплатно и конверт на карман хапануть?
- Я вот сейчас вас троих в обезьянник посажу! - завизжал школьный товарищ. - У меня в капэзэ такие отморозки сидят - вот уж они на вас выспятся!
- Дима, - обратился я к истеричному другу, - я так понимаю, папу с поста уволили, маму по условному сроку лет на пять за воровство без права работы в торговле...
- А ты откуда знаешь? - Повернулся он ко мне, обдав похмельным смрадном. А еще мы встретились глазами - и я в который раз сгруппировался, превратившись в железный кулак. О, этот взгляд мне был очень хорошо знаком - так смотрит зверь перед нападением, палач перед взмахом топора, снайпер перед выстрелом - тут пощады не жди... "Из глаз монстра смердела адская бездна!" - так, примерно, пишут в триллерах марки "horror fiction".
- Именно так всегда и бывает у неблагодарных двоечников. Неотвратимое возмездие, так сказать, его настигло на взлете!
- Ах, вы подонки! - взвизгнул оборотень в погонах, отступая от меня, расстегивая кобуру. Иван, размяв ушибленное плечо, принял обидчика в объятия, выхватил пистолет, из нагрудного кармана формы ловко двумя пальцами извлек документ. Борис что есть сил ударил кулаком в солнечное сплетение, взял удостоверение с личным оружием и зашвырнул в огромный мусорный бак через дорогу. Сложили останки бывшего друга в тот самый темный угол, который орошал практически пожилой человек. Услышав сдавленное "Уроды, вы за это заплатите!", Борис исполнил контрольный удар ботинком в голову - стало быть, научили парня на военной кафедре. Мы еще закидали тело сломанными до нас стульями и черными пакетами с пищевым мусором, да и вышли из заведения.
- Ты еще жалеешь Димку? - саркастически спросил Борис.
- Сейчас еще больше, - прошипел Иван, продолжая разминать плечо. - Ты только представь: очнется парень утром от холода, морда лица разбита, как минимум два ребра сломаны, на полкорпуса мокрый от человеческих отправлений, а может еще и собачьих в добавку, штатного оружия нет, удостоверения нет - это же такой...
- ...Урок! - огласил приговор Борис.
- А с другой стороны... Ох, кажется, он мне ключицу сломал! - произнес, поморщившись Иван. - А с другой стороны, если бы он выхватил пистолет, то вполне мог бы выстрелить. Вы видели его лицо! И как только таким истерикам доверяют оружие! Он же неадекватный...
- А еще мог бы арестовать и за оказание сопротивления лет на пять посадить, - предположил я.
- Да-а-а, - промычал Иван, - таким психически неустойчивым субъектам давать власть - это преступление. Ладно, ребята-демократы, пойду-ка я в травмопункт. Заодно побои задокументирую. Пусть будут.
- Да брось ты, - сказал Борис, - таких неадекватов наш генерал на счет раз нейтрализует.
- Это не "во избежание", а для пополнения архива - летопись-то я пишу на основании фактов. Всё, прощайте, друзья!
Мы с Борисом шагали сквозь ночь. Звезды плыли над нашими головами. Особенно ярко блистала Вега. Эйфория прошла, возбуждение от ресторанной драки растаяло, оставив на душе смутную пустоту. Пока Борис пытался подвести под происшествие психологический базис, у меня в голове трижды прозвучало на разные голоса: "...вы за это заплатите!"
И вот она - расплата! ...Из-за угла выступил человек в черном и наставил на нас пистолет марки Беретта. Он не выстрелил сразу, не потребовал денег, а замер в оцепенении. Поняв, что наступило время действовать мне, я перекрестился и с молитвой "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его..." пошел навстречу незнакомцу. Когда я приблизился на расстояние вытянутой руки, он вскрикнул, отбросил пистолет и убежал в темноту ночи. Я оглянулся на Бориса, убедился, что он в норме, поднял за конец ствола Беретту, аккуратно положил в карман и продолжил проводы друга до дома.
Пистолет отдал заместителю Генерала - Федору, он снял отпечатки, пробил их по базе и сказал:
- Так я и думал. Это профессиональный киллер, которого нанимают для самых ответственных дел. Впрочем, он у нас в разработке, мы уже знаем о нем всё необходимое, чтобы нейтрализовать. Не хватало только улик - а тут и ты с машинкой, заляпанной отпечатками. Ты не заметил, он был в нормальном состоянии?
- Вряд ли, - сказал я, - иначе бы выполнил заказ. Ничего ему не мешало: мы были безоружны и стояли в пяти метрах от его позиции, вокруг - никого.
- Значит, вы его так испугали, что он наделал уйму ошибок. Во-первых, оставил отпечатки, во-вторых, не выстрелил сразу, а застыл в нерешительности. Ну и потом, выбросил пистолет с пальчиками - это вообще нонсенс. И сбежал... Ну-ка признавайся, чем ты его накрыл?
- Известно чем - молитвой "Да воскреснет Бог...". Она меня не раз выручала.
- Это, конечно, всё объясняет! - усмехнулся Федор. - Кстати, ты можешь не знать, но ваша с Иваном информация, которую он изложил на бумаге и нам отдал, позволила принять превентивные меры. В результате, попытки отравить академиков провалились - ребятишек со спецсредством взяли еще на проходной. Генерал отказался ехать в горячую точку на переговоры, а того, кто отдал приказ, самого сдал в прокуратуру - оказался продажным штабистом. Нам удалось выследить подельников киллера и допросить. Раскололись парни "на счет раз". Теперь остался только сам командир группы, но сегодня мы его уже возьмем. - Потер он руки. - Я просто предчувствую удовольствие от его допроса. Особенно, после твоей молитвы - раз благодать на него так сильно действует, то ему конец.
- Ты не забыл, что в... информации Ивана Павловича фигурируют так называемые "клоуны". Неплохо бы узнать, кто они.
- Как раз с этими проблем нет. Мы их прекрасно знаем и уже вовсю нейтрализуем. Как на допросе стали известны их настоящие имена, мы список - на аналой старцу. Наш человек, которого мы туда внедрили, не успевал докладывать победные реляции: этот попал в психушку, тот удавился в сортире, еще двое врезались в столб освещения - всмятку. Кстати! Уж не знаю, как тебе это понравится... В общем, ты только не расстраивайся...
- Знаешь, кто был одним из тех, кто разбился в спорткаре?
- Артур, что ли? - догадался я. - Иван мне сказал, что после тюрьмы он наотрез отказался идти в храм на исповедь - а это приговор!
- Точно! Мажор, как приехал домой, сразу к ним и прибился, к тем политическим самоубийцам. Они себя называли "Боги анархии", вроде, кино такое было. Сами ничего придумать не могли, так у голливудских сатанистов слизали. ...А еще двоим удалось сбежать в Англию - этих известный тебе Михал Михалыч успокоит, с помощью Интерпола, скорей всего, - загадочно улыбнулся он. - Короче, с Божией помощью, по молитвам старца, сегодня всё и закончится. Разумеется, победой! Не зря же ты в молитве сказал: "...и расточатся врази Его".
- Значит, их время еще не пришло? - напомнил я слова "клоуна" из информации Ивана.
- И никогда не придёт, во всяком случае, у нас в стране - будь уверен!
3
Мучительная двойственность появилась во мне с тех пор, как в академии пришлось утрамбовывать в мозг огромное количество информации. Чувствовал, как желанная простота сменяется чудовищной усложненностью. Обращался к старцу, а он - потерпи, через это необходимо пройти, но с Божией помощью всё наладится. Примерно, то же говорил академик и друзья, Викторию такого рода "заморочки" вообще не волновали, она была увлечена новой жизнью, и похоже она ей нравилась. Обычно после хорошей исповеди и причастия, чувство раздвоения уходило, но через какое-то время обязательно возвращалось.
Чем только не приходилось заниматься! Ко мне стекались огромные массивы информации, требующие анализа и самых серьезных выводов, от которых порой зависели судьбы тысяч людей. Конечно, без божественной помощи я бы просто-напросто или сошел с ума, или загордился до состояния безумного гения, что со временем погубило бы меня. Но именно успешное ведение дел при внешнем спокойствии давало повод быть уверенным в том, что я при всех трудностях на пути истинном, что мое дело угодно Богу, "наше дело правое, победа будет за нами".
Иногда оптимизма добавляло успешное завершение дела. Например, приносит мне офицер полиции альбом фотографий преступников и чуть не умоляет показать пальцем - кто из них убийца. Мужчина смотрел на меня, как потенциальный самоубийца на психотерапевта или отчаявшийся на колдуна, словно от моего слова зависела жизнь его, семьи, родственников, не говоря уже о карьере. Я уведомил его, что не являюсь ни следователем, ни криминалистом, ни тем более каким-нибудь экстрасенсом - но ему было все равно, лишь бы уцепиться за соломинку, лишь бы у него появилась малейшая надежда. В моем кабинете мы были одни. Я предложил ему подойти к красному углу, где крошечный огонек лампады освещал любимые иконы, откуда исходил дивный покой.
Крепкий мужик робко подошел, встал чуть сзади меня, я шепотом зачитал молитвы, более всего приличествующие поставленной задаче, он повторял некоторые слова, крестился, делал поклоны. В моей душе появилась драгоценная уверенность в том, что сейчас мы не одни, с нами Бог, мой сосед, похоже чувствовал то же. Молча сели за стол, я пролистал альбом, перед моими глазами промелькнули десятки лиц, но лишь на одном остановилось мое внимание, и я указал на него пальцем. Так и думал, сдавленно просипел он у моего уха. Я вгляделся в фотографию, непрестанно молча молясь, - что-то меня удержало от восторгов. Еще раз глянул на иконы и неожиданно для себя сказал вслух: "Его уже нет, отец убил, как узнал, что сынок натворил, ищите их дома, надеюсь, адрес знаете". Забыв поблагодарить, офицер выругался, закрыл ладонью рот и выбежал из кабинета.
Перед самым окончанием рабочего дня он мне позвонил и поблагодарил - он с группой товарищей прибыли по месту проживания родителей и обнаружили пьяного отца, пившего за упокой сына, лежавшего в спальне на кровати. Потом еще трижды помогал этому офицеру, но самое главное, он сообщил, что уверовал и воцерковился, чему я обрадовался, но тихо, по-рабочему, без излишних восторгов.
Примерно таким же образом помог врачу поставить диагноз. Опытный доктор исследовал больного, каждый орган, каждый миллиметр тела, собирал консилиум, перепробовал все известные медицине методы лечения - но внешне крепкий больной таял, худел и впадал в отчаяние, умоляя врачей прекратить его мучения радикальным методом, то есть эвтаназией. Мы с доктором вместе помолились, как смогли, я полистал для видимости медкарту - в голове появилось слово, которое я высказал вслух, о смысле которого не догадывался. Доктор выпучил глаза от неожиданности - такого диагноза он никак не ожидал. Вскочил, растеряв солидность, и вприпрыжку бросился из кабинета. Звонил через три дня, поздно вечером, сообщил, что операцию на свой страх и риск сделал, вырезал опухоль, и больной пошел на поправку. Все-таки чудеса случаются, завершил он и положил трубку.
Мой новый друг, олигарх Валера, позвонил и позвал на встречу, разумеется, в ресторан, конечно, в самый дорогой. Сообщил, что разговор со мной не дает ему покоя. Ругнулся даже, но с улыбкой. Как я предсказывал, отчизна зовет своих сынов обратно домой. Самым громким звонком оказался наезд европейской полиции. Его даже задержали и поместили в тюрьму на три дня. Конечно, с помощью адвокатов он вырвался из застенков, но как говорится "осадок остался", и понял, что он на западе беззащитен, его в любую минуту ограбят, арестуют активы и вернут в тюрьму по надуманному обвинению.
В тот момент прозрения он и вспомнил мои слова "Отчизна зовет своих сыновей", вспомнил мою протянутую руку - и вот он дома, чему несказанно рад. Только, зная ментальность чиновников, в какой бы стране они ни злодействовали, олигарх у меня, убогого, попросил защиты или как он выразился "хочу под твою крышу" - в чем отказать ему не смел. ...Учитывая, что в спецоперации по возвращению олигарха домой мне пришлось принять самое непосредственное участие. Ну и ладно, в конце концов, лучше его миллиардам пополнить нашу родную казну, а хорошему парню - получить шанс и жизнь свою спасти и душу. Вслед за ним потянутся другие, в конце концов, у Валеры там было немало подельников, весьма талантливых ребят, между прочим.
...И все же тонкое мучение раздвоенности нет-нет, да кольнет сердце, горизонт затянет серыми тучами, и я плетусь свинцовыми ногами в храм, чувствуя себя "нагим от добрых дел", предателем и бесчувственным бревном. Смотрел на входные ворота и остро желал, пройдя сквозь огонь стыда и покаяния, выйти из них оправданным.
4
Этой ночью, светлой и тихой, со мной были только птицы и ангелы. Не успел отпылать закат, как заалел восток, разливая по сумеречным низинам прозрачное топлёное молоко робкого рассвета. Птицы отовсюду пульсировали мелодичными трелями, ангелы молча пронзали душу таинственными ощущениями. Я превратился в рыбака, замершего на берегу зеркальной поверхности озера, я не видел обитателей подводного мира, но знал абсолютно точно, что они рядом, они осторожны, может быть даже пугливы, и не спешат обнаружить себя, проверяя мои намерения на предмет опасности, на степень агрессивности относительно их мистического существования на глубине, под этой плавной текучей плоскостью, отражающей лазурные небеса.
Замер в предощущении касания чего-то великого, опасаясь обнаружить суетность насквозь земного тела души, лишь только немая молитва, соединенная с биением сердца, текла по артериям, наполняя надеждой предельную усталость моего существа.
Видимо я все-таки провалился в обморочный сон, потому что всё разом изменилось. Будто меня поглотила та самая глубина, над которой я замер над небесным зеркалом, видимо меня протестировали и решили принять таким, какой я есть. Осторожно оглянувшись, обнаружил иное время, неизвестное пространство, вдалеке - незнакомых людей, которых почему-то знал, но не принимал и не отвергал, позволяя им находиться рядом. Я был одинок, но это не опечалило, я видел себя уродливым, немощным старцем, но с удивительно молодой неопытной душой.
Где-то рядом звенела весна, оттуда веяло свежим сладким ароматом цветущих садов, оттуда доносилось пение птиц, по сравнению с ним недавние трели земных птичек казались грубым скрежетом. Меня повлекло туда, в невидимое прекрасное совершенство, но я точно знал, что не готов стать его частью, моя душа представляла собой нечто темное и дрожащее от низменных страстей. "Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения!"
...И я стал, как брошенное дитя в толпе несущихся по своим делам взрослых, меня захлестнуло ядовитое отчаяние. В миг наибольшей оставленности, гнетущего одиночества, когда сердце готово было разорваться на части, снизошел покой, словно мама прижала к себе дитя, погладило по влажной от пота голове - и затих, утешенный, усталый от надрывного плача. Сердце наполнила любовь, из самой глубокой глубины вырвался радостный крик: "Я не оставлен, я живой, я Твой, Господи!" Я повторял эти сладкие слова "я Твой, Иисусе, я Твой, Господь мой, я Твой, и никогда не стану чьим-то другим".
Мне сейчас видимо очень много лет, много раз смертельная усталость подводила меня к краю земной жизни, когда остро желаешь кончины, но не для обрушения во ад, а для встречи с Иисусом, которого любит душа человеческая. В помяннике сотни имен усопших, которых я пережил, тело в шрамах от ударов ножа в спину, в живот, по лицу, сердце пронзено предательствами тех, кто называл себя друзьями, душа отравлена желчью измен тех, кто клялся в любви до гроба. Как же я сумел пережить всё это и не лишиться рассудка! Понятно, что не по силам это обычному смертному, ясно, что не без промысла Божиего.
Отсюда вся моя земная жизнь кажется цепочкой ошибок, плутанием по сумрачному лесу, я спотыкался и падал, разбивая лицо в кровь, ломая руки и ноги, разрывая сердце - но всё-таки поднимался и упорно бежал, шёл, полз... Сам того не понимая, двигался к Тебе, Господи, плелся туда, откуда слышался то набатом, то тихим шепотом Твой, Господи, призыв, полный любви и сострадания. Несмотря на то, что с детства пришлось познакомиться с уродством и насилием, несмотря на то, что зло въелось в душу, как черный уголь в кожу и легкие шахтера - я неосознанно искал красоту, тянулся к любви, шел на свет. И всегда это был Ты, мой Бог! Днем и ночью, среди веселия и в тоске, в мороз и в жару, с первого вздоха до последнего, вот этого вопля радости - Ты был рядом, ни на миг не оставляя своего непутёвого блудного сына. Твой я, Господи!
Сейчас я как никогда чувствую в себе семя предательства, оно при определенных обстоятельствах, при должной мере обольщения, очень даже способно прорасти и дать убийственно ядовитый плод, подобный тому, что вкусила Ева. Вот почему перед сном я особо проникновенно повторяю жгучие слова молитвы святого Иоанна Дамаскина: "Вем убо, Господи, яко недостоин есмь человеколюбия Твоего, но достоин есмь всякаго осуждения и муки. Но, Господи, или хощу, или не хощу, спаси мя". Вот почему сейчас взываю к Тебе: только не оставь меня, только будь со мной до конца!
Нет жизни без Тебя, Господи! Нет вообще ничего без Тебя! Там, где нет Тебя, нет ни жизни, ни пространства, ни времени - ничего... Ведь Ты - Творец, Создатель, Вседержитель, альфа и омега, путь и истина - Ты и есть сама Любовь!
Я Твой, Господи, и мне повторять это радостно, это дарует надежду и такую... сладость, такой золотой свет, такой дивный аромат рая! Опять пахнуло на меня блаженное соцветие Небес, опять великое совершенство рядом, вот здесь, за тем холмом, за тем облаком, за тонкой перегородкой мышцы сердца, внутри него, где в огненной плазме живет вечность, необъятный космос, осененный торжествующим сияющим Крестом.
5
Сейчас, когда ураган пролетел над нашими головами, унеся моих друзей; сейчас, когда наступило затишье, я снова и снова мысленно возвращаюсь в те дни. Не дает покоя вопрос - что явилось причиной столь фатального разгрома?