В субботу вечером Кузьма Платонович затосковал . Во сне ему явился мухоморный дядька , который не говоря ни слова вручил ему четырнадцатый белый артефакт .
- Чистой воды растрата , - подумалось Кузьме .
В доме напротив сторожа уже закрывали резные ворота. Шёл последний час повседневности. Кузьма Платонович ожидал прихода из себя. Его неосознанное манило к себе перелётных птиц , и они частенько совершали вынужденные круги в промежутках , разрешённом неписаными строками равноправия. За скополаминовым забором строились седдукеи. Кузьму Платоновича звали ещё Селивер. Лет ему было от роду то ли пятнадцать то ли сорок пять , в зависимости от того какую сторону памяти ему отшибало. Казалось бы тело должно сохранять нерастраченые навыки , но это уже был вопрос для монахов-невозвратных. Серый флакон был для Селивера магнитом , вечным в своей насыщенности , потому что всегда стоял за стеклом из ненадёжного оплодотворения. Вероятнее всего Селивер на этот раз просто проспал своё забытьё и вынырнул в середине нового абриса. Его просто хранилось в нескольких ящиках комода , уставленного новыми игральными костями . Его усредненное бегало в сумерках , а его сложное изгибало вокруг себя миксолидийский лад. Волки мелькали вечерами , когда Селивер выходил на балкон. Изогнутые перила вонзались в сумрак , подсвеченный из небывшего позавчера.
- Никогда , - говорил , обращаясь к воздуху Селивер , - никогда больше не произойдёт глиняный бунт . Помнишь , когда мы ещё не были рождены , мы играли в голубом сегменте утреннего луча , тогда ещё пришлось мне отведать возникающего последствия самолюбования.
Тут бы ему сообразить , что прошедшая ненароком по краю сознания тень является для него более реальной чем этот дом с балконом и чем это оторванное от своего вместилища изображение потусторонней святости . Но недаром мухоморный дядька явился именно в тот час , когда белый свет был силён настолько , что переняв некоторые черты лежащего на подушке тела , заставил его жить новожизнью , ограниченной разве что волей исторгнувшей его из межстраничья.
Отдалённый перезвон не напоминал о том времени года , название которого растворилось между тающим снегом , ноздреватым облаком , поспешно прячущимся за многоэтажкой и зверозубым настоятелем из монастыря номер три.
- Ну как там , господин , - помощник был нетерпелив .
Синнерхарренеб медленно оправил льняную юбку и встал . - Похоже , что там очень распространено храмовое сожительство . Очень много каменных домов .
У Селивера был парус . Никто этот парус не видел , кроме иногда самого Селивера , да полоумной Маняшки , истопниковой племянницы . Под этим огненным парусом окучивал бывало Селивер пространства , посвященные Серапису , ведя в кильватере пять пентеконтор и непостоянное количество триер . Нельзя сказать , что этот парус был действительно огненным , скорее огненным был шедший от него отблеск , освещавший третье по счёту пространство . Мир пока не начинал схлопываться , за дорогой до сих пор были поля , которые пока ещё плавно подымались вверх , но кусты , растущие на этих полях стремились в небо , но не к западному горизонту . С одним из порывов ветра к Селиверу вновь явился мухоморный дядька .
- Откажись от своей головы , - светом сообщил он Селиверу .
Луна в тот момент была в последней четверти . Селивер сидел у своего парадного на лавочке и курил , сплёвывая на влажный асфальт . Маняшка лежала на траве и чертила в ночном воздухе отломанной веточкой знак Ши-Ци-Уе .
- Я сейчас видела кошку , беременную икрой , - доверчиво сообщила она Селиверу.
Тот поперхнулся , и в ночи возникли искры . Но мухоморный дядька предложил ему то , что пока было неосознанно .
- Иди по забору и выключи телевизор , - сказал он Маняшке .
- Ю - ответила Маняшка , - поеду лучше за утренней росой , целу тебя .
- Куда ? - спросил Селивер , - время уже закрывается , пора на озеро .
С этими словами они разошлись по своим квартирам . В темноте под лёгкое жужжание трансформатора Селивер наблюдал как разноцветными пузырями за серебристой завесой пограничной линии поднимаются миры , в каждом из которых на усыпанных цветами горах сидят закутанные и оранжевое и шафранное избранные , улыбающиеся через отсутствующее стекло .
То что рождение иногда бывает невосполнимо знают не все. То есть может быть кто-то знает , а кто-то об этом и догадывается. Однако в дневной суете мысли обычно заняты на сиюминутных крайностях - успеть не успеть , поймать не поймать , дала не дала , поймал не поймал. Схватывание воообще категоризируется физическими абстракциями , когда речь вообще-то шла о фокусировке внимания. После часа полуночи Селивер иногда вспоминал свою мать как светящийся белый столб , ведущий сверху вниз. Возможно он просто грезил своим рождением , хоть и не каждому это даётся , но каждому это выдаётся. Вместо того чтобы отложить это до последней пятиминутки перед отправкой в вечность , ах как это патетично , но остановимся временно на этой формулировке , он раскладывал дарованное ему , разворачивал и крутил так и сяк , потом возвращался в тело , тяжело дыша уже перед самым рассветом. - Это мой заколдованный путь из царства Ся , - облекал он свои странствия в понятные ему самому алгоритмы . Мой первый слой из прозрачного песка , второй обжигает , а про третий даже и неповадно будет упоминать , чтобы не облегчить эту вселенную на ещё одно неосторожное сознание. Уйти без воздуха немногим проще чем закончить свою дорогу по пути к стене необычайно осознанным исчезновением. Проявившись вновь хохохать без принципов , оказываясь в центре непослушания застоявшимся заветам. Селивер впрочем был не настолько проблематичен как скрип отсутствующих дверей. . Его рост немного превышал озадачившихся , глумился над вчерашним и щедро привыкал к невозможному утреннему . На кухне иногда Селивер радовал домашних светящимися письмами , получаемыми совершенно зря . - Путь без пути , - говорил он тогда - приводит нас к вратам без створок . Войти нельзя , выйти невозможно , а ты уже внутри . После чего он ставил сандалии себе на голову и неспешно удалялся .
Тут приходится упоминать про мухоморного дядьку , потому что без него всё приобретает какой-то незавершённый вид . Мухоморный дядька в эти минуты шёл горизонтом , наверное прозрачными полями , одна рука его была отягощена подвесным самоначалием , а в другой он нёс ведро . Шёпотом , проникающим в каждый закоулок он обследовал пространство перед собой , а следов не оставлял .
Что у него было в ведре ? Селивер как-то раз заглянул в него и отшатнулся . Хорошо у него было достаточно расстояния ,чтобы прыгнуть обратно через себя .
Он мгновенно стал своим братом , затем искупался в Маняшином колодце , который та постоянно носила при себе , а затем ему пришлось проткнуть себя иглой в пяти цунях от запоздалого средостения. Не стоит в такой час продолжать рассуждать об этом , не то мы можем рассмеяться всеми лицами. Отбой.