Лившаяся из крана горячая вода поднималась вверх влажными горячими клубами. Все заволокло паром. Водяные ручейки стекали по стенам, сливаясь с водой в ванной. Зеркало покрылось густой испариной. Я не видел в нем своего отражения, да и не хотелось мне особенно пялиться на свое иссохшее от веществ и переутомления лицо. Я ковырялся в ухе ватной палочкой, наблюдая за тем, как исчезают в воронке слива частицы пепла и накиданные мною в воду бычки. Ватное копье скреблось и тыкалось в барабанную перепонку. От этого голову пронизывали неприятные шорохи. Закончив прочистку первого уха, я закурил и приступил к уху второму. Опять шорох. Опять вата с налипшими кусками оранжевой серы. Выкинув палочку в воду, я вышел из пропаренного помещения ванны в прохладное помещение коридора.
На кухне выпил сырой воды, долго после этого рассматривая мир сквозь толстое стекло дна стакана. Раздался стук в дверь. Настойчивый и грубый стук костлявой старческой руки моей хозяйки. Пришла Старуха Клер - карга и маразматичка. Она страдала какой-то особенно извращенной формой паранойи. Живя надо мной и к тому же являясь моей хозяйкой, Старуха донимала меня постоянно и по любому поводу. Ей не нравился запах растений в моей квартире, громкая музыка, мои друзья. Ей вообще ничего не нравилось. Она ненавидела, казалось, все живое и неживое. Жалкая городская старуха. Одинокая и оттого злая на окружающее.
Однажды после особенно бурной ночи, я обнаружил около своей двери гранату. Я мог различить каждое ребрышко на ее поверхности, каждую мелочь. На месте была и чека. Не долго думая, я пнул гранату носком ботинка. Удар ботинка о взрывоопасную железяку вызвал глухой, шмякающий звук. Заподозрив неладное, я глянул на гранату, но нашел лишь размазанный по полу и ботинку кусок светло-коричневого дерьма.
Пока я поднимался по лестнице, жажда мести чуть не разорвала меня на куски. Старуха Клер должна была ответить за то, что сделала. Ее старческие фекалии оказались страшно ядовитыми и невероятно, неописуемо вонючими. Я чуть не задохнулся, пока снимал ботинки. Совсем новые ботинки. Их пришлось выбросить из-за какой-то съехавшей с катушек старухи. Предвкушение мести расползалось по телу сладкими спазмами.
Дверь старухи оказалась не заперта. Я нашел Клер-каргу дремлющей в ветхом кресле. С каждым вздохом дряхлого тела старухи из кресла сыпался рассохшийся поролон. Воздух в квартире хозяйки был пропитан старческой вонью. Ненавистный приторный аромат из смеси запахов лекарств, кошачьей мочи и выделений немытого тела. Из длинного носа Клер в ее кривой рот свисала зеленовато-желтая сопельная слизь. Старуха явно не следила за своим внешним и внутренним видом. Она представляла собой отвратительное зрелище. Ужаснувшись, я отправился в уборную Клер за нужными для мести инструментами.
Совмещенный санузел, бедно освещаемый слабой белой лампой. Потемневший кафель на полу и стенах. Ванная с пожелтевшей и кое-где облупившейся эмалью. Вся в буро-зеленых пятнах, забрызганная марганцовкой и едкой зеленью, раковина. В шкафике с кривыми зеркальными дверками расположилась уйма все различных таблеток, пилюль и микстур. Подобной коллекции транков позавидовал бы любой городской наркоман. Меня эта дрянь не интересовала. Порывшись среди лекарств, я нашел опасную бритву, окаменевший от застывшей пены помазок и нечто напоминающее гель для бритья. Я вздрожал от нетерпения перед близким возмездием.
Старуха спала. Мерзкая сопля утолщилась. Обильно покрыв помазок гелем, я вспенил его и очень быстро сбрил карге левую бровь. После этого убрал всё обратно в шкафик и покинул квартиру старухи, не оставив следов своего кратковременного пребывания.
Возможно, я поступил жестоко, но по мне однобровая старуха весьма забавное зрелище. Я до боли в животе смеялся, увидев, как она хмурит бровь, криво нарисованную черным карандашом.
Я не стал открывать Клер дверь. Не хотелось мне видеть ее перекошенное злобой лицо, ее кривые и гнилые зубы, похожие на торчащие, черные скалы.
Все осточертело. Последние два месяца жил как в тумане. Много курил, не чувствую вкуса проглатываемого дыма. Много пил. Мало ел. Почти не спал. Постоянно смотрел телевизор, не вникая в происходящее на экране. Где же я? Где былой Джими Джеймс? Он раздавлен, расплющен обстоятельствами. Осталась лишь пустая внешняя оболочка, лишенная духа и силы.
Все началось с того, что я увидел ее. Тупо, правда? Она явилась мне в толпе серых, однообразных людей, мерцая ярким светом. Я увидел ее издалека. Она двигалась в плотном потоке вечно куда-то спешащих существ. Эти люди - холодные и бессердечные дельцы, творцы новейшей истории. Все они были поражены карьеризмом, как чумой. Все они рвались наверх - к власти и деньгам, не брезгуя на своем пути никакими средствами. Я недолюбливал этот тщеславный сброд, но несся увлекаемый потоком их тел навстречу ей.
С каждым шагом я мог все лучше и лучше рассмотреть ее. Аккуратную прическу, чуть подрагивающую от замученного городского ветра и распахнутые глаза. Изящное, легкое тело и длинные ноги, владевшие изумительной походкой. Я сразу понял, что это она. Та самая - единственная, черт возьми. Когда мы поравнялись, я уже знал, что люблю ее. Я успел крикнуть ей: "Как тебя зовут?!" Она покрутила головой, выискивая взглядом меня. Потоки разносили нас в разные стороны. Найдя мои глаза, проникнув в них на секунду, она ответила: "Дженни!" Ее унесло. Ни фамилии, ни телефона. В грязном муравейнике нашего города были тысячи девушек по имени Дженни, и я знал об этом. Я знал, что поиск будет сверхсложным, но почему-то не сомневался в успехе. Я запомнил ее глаза. Печальные и глубокие.
Добравшись до дома, я первым делом сел за компьютер и поднял базы жителей города. Адреса, домашние телефоны - все было там. На имя Дженни я получил тысячу семьсот пятьдесят четыре ссылки. Тысячу триста восемьдесят шесть из них отсеялись по возрасту. Осталось триста шестьдесят восемь Дженни, проживающих в городе и спальных пригородах. Практически у всех были телефоны. Я схватил свой старый аппарат и стал накручивать диск. К вечеру указательный палец распух и перестал влезать в дырки на диске. Усталый, но полный рвения я заснул.
Мой поиск продолжался несколько недель. Обзвонив всех телефонированных Дженни, я занялся разъездами по городу. Они отнимали много времени - пришлось уйти с работы. Все равно мой скомканный вид вызывал недовольство босса. Лучше самому уйти, чем ждать пока тебя выгонят. Хотя в Городе было опасно сидеть долгое время без работы. Можно было угодить под суд. Я решил рискнуть.
Я вставал рано утром. Съедал банан или питательный авокадо и отправлялся по очередному адресу. Стучась в дверь к очередной Дженни, я не знал чего ожидать. Кто откроет мне - Дженни дурнушка, Дженни красотка или моя Дженни. Несколько раз я натыкался на ревнивых мужей и осатанелых от пьянства мачо-бойфрендов. Два раза я оказывался в наркопритонах. В одном из них меня приняли за копа и чуть не убили, а в другом просто не заметили. Многие Дженни переехали и проживали по другим адресам - я навестил тех из них кто не уехал из Города.
В списке оставалась последняя девушка. Я возлагал на нее большие надежды, но неожиданно попал на похороны. Родственники усопшей не поняли меня, застав за открыванием крышки гроба и чуть было не вызвали полицию. Я пытался убедить всех в благости своих действий, но меня не хотели слушать. В итоге кто-то, прервав мою речь, пискляво вскрикнул: "Извращенец!" Это послужило сигналом разъяренной родне. Меня побили и выкинули на улицу. В суматохе у меня увели бумажник с несколькими мелкими купюрами. Я не огорчился. Кряхтя и постанывая, я встал на ноги. Болели ребра - по ним сильно пинали. Медленно, очень медленно я пошел домой. Несмотря на нанесенные побои, я был доволен - в гробу лежала другая Дженни.
На следующий день я отправился в рекламную фирму и заказал огромное количество объявлений. Мне любезно предложили их развесить - практически бесплатно. Объявления вырвали жирный кусок из моих невеликих сбережений.
Я стал ожидать звонка, совершенно не выходя на улицу - боялся пропустить ее. Она не звонила. Звонили только сбрендившие старики и нимфоманки. Через неделю самовольного домашнего ареста я понял, что все пропало. Я никогда не найду Дженни. "Она из другого города и ее нет в базе",- думал я. "Она не хочет меня видеть",- думал я, и эта мысль была особенно мучительна. Я мучался и оттого потерял сначала аппетит, а после и сон. Я перестал жить, начав существовать. Я существовал уже три недели.
В очередной раз, прокрутив в голове эту историю, я почувствовал себя неуютно, мрачно и тошнотворно одновременно. Оглядев свою комнату, я проникся ненавистью к ней и решил выйти на улицу. В кармане куртки обнаружилось несколько потрепанных бумажек. "Хоть какие-то деньги", - обрадовался я и, немного пройдя по главной спирали, сел в автобус. Вышел я через несколько кварталов от дома. Делать было нечего, и я начал скитание по сетке улиц. В одном из переулков меня окружила толпа навязчивых электропроституток. Еле вырвался из их цепких пластиковых пальцев. Я натыкался на спешащих людей, учтиво выслушивал их брань и двигался дальше, до тех пор пока не почувствовал жжение в ступнях. Я присел на лавку и закурил, щуря глаза от взвившейся городской пыли.
2
День Эда Робинсона начался обыкновенно. Даже слишком обыкновенно. Как всегда, в семь тридцать, повинуясь многолетней привычке, он проснулся, проспав ровно восемь с половиной часов. Отсчитав до десяти, Эд открыл глаза и резко сел на пружинистой койке. Потом еще раз отсчитал до десяти и сделал три шага до ванной комнаты. Выдавливая на щетку белую колбаску зубной пасты, Робинсон ни о чем не думал - выдавливание поглощало его каждый раз. Эду нравилось сдавливать тюбик. Шестьдесят секунд на чистку зубов, сто двадцать на одевание, пятьсот сорок на завтрак и мытье посуды - утро Эда давно превратилось в автоматизированный до совершенства процесс. Проглотив холодный, бутербродный завтрак Робинсон надел синий фартук и вышел в соседнюю с кухней комнату. Это тесное, пыльное и тусклое помещение называлось у Робинсонов торговым залом. Видимо, потому что именно там располагалась торговая стойка-прилавок, полки с товарами и именно туда попадали немногочисленные клиенты магазина, открыв скрипучую, облезшую дверь. На протяжении оставшихся до открытия магазина пятнадцати минут, Эд подметал пол, протирал влажной тряпицей стойку и проверял сохранность товаров. Ему показалось, что бутылки с полынной настойкой стоят неровно. Эд поправил их, составив в идеальную колонну. Нужно заметить, что эта ярко зеленая настойка, считалась в семействе Робинсонов невероятно полезной при малокровии и головокружениях. Ее рецептуру хранили в строжайшей тайне и передавали от отца к сыну. У Эда не было сына, жены, а также других ближних и дальних родственников. На нем пресекался род Робинсонов.
В восемь ноль ноль Эд отпер двери магазина и встал за наполированную стойку, принявшись отсчитывать секунды до прихода первого посетителя.
В магазине Эда не было магнитных липучек на товарах, скрытых камер и прочей ерунды характерной для современных супермаркетов. Магазинчик Эда сохранился с тех времен, когда хлеб покупали у пухлых булочников, мясо у забрызганных кровью мясников, а все остальное у бакалейщиков. Эд Робинсон был потомственным бакалейщиком. Его дед, Элвуд Робинсон, основал магазин. Магазин был мечтой Элвуда. Всю свою жизнь он работал только ради того, чтобы открыть свой магазинчик, где нибудь на окраинеГорода. В один из пасмурных дней начала прошлого века Элвуд понял, что на магазин ему не заработать. Он поцеловал жену, приобнял взрослого сына и уехал в город, где пропадал около месяца. Вернулся Элвуд с деньгами достаточными для открытия магазина и усталым лицом. "Я пуст. Меня больше нет", - сказал он жене. "Я пуст и ты тоже опустеешь", - сказал он взрослому сыну в день открытия магазинчика. Элвуд, уже немолодой человек, встал за прилавок. Он умер от счастья за этим же прилавком, обслуживая первого клиента. Магазин перешел к сыну Элвуда Робинсона Эндрю, который взялся за дело уверенно. Бакалейная лавка под его ревностным руководством расцвела. Она обзавелась яркой вывеской и автоматом с леденцами, купленным специально для выжимания монет из детишек. Эндрю женился на одной из своих покупательниц, тихой, скучной женщине, боящейся смотреть в глаза. Вскоре она родила ему сына.
Появление ребенка нисколько не обременило Эндрю. Сын не мешал его работе в магазине. Наоборот, с ранних лет Эд проявлял живейший интерес к бакалейному искусству. Приняв утреннюю порцию настойки, он не стремился на улицу, где соседские ребята играли в бейсбол. Эд не любил других детей и их игры. Он боялся сверстников - грубых и не принимавших его. Любимым занятием Эда был бесконечный перебор и пересчет разноцветных казеиновых пуговиц. Застав как-то раз Эда за этим занятием, Робинсон старший понял, что его сын не такой как все и решил не отдавать чадо в школу. Эндрю решил сам воспитать сына. Он решил воспитать настоящего бакалейщика. Это ему удалось. "Помни, сынок, магазин главное в твоей жизни",- любил повторять Эндрю сыну, не зная, что этими словами он лишает себя внуков.
Мать Эда бесследно исчезла. Соседи поговаривали, что видели, как она очертя голову бежала из Города, неразборчиво крича. Эндрю решил, что и без нее прекрасно обойдется, а вот Эд ни на шутку взгрустнул. Но отец знал, чем успокоить сына - банка перемешанных казеиновых пуговиц быстро привела Эда в порядок.
Пригородный район, выбранный Элвудом Робинсоном для торговли, был тихим и уютным местом. До тех пор пока Город не начал расти, захватывая и пожирая пригороды. Старые дома безжалостно сносились, а на их месте возникали железобетонные многоквартирники. Прокладывались трамвайные пути, рылось метро - район менялся. Район перерождался. Домишки и улочки, окружавшие магазин Робинсонов, мутировали в дома и улицы. Исчезли зеленые лужайки, черепичные крыши и гравиевые дорожки. Появились клумбы из абразивного бетона со стальными растениями, сверкающие на солнце стекла фасадов и электродворники, убирающие асфальтовые степи. Район изменился, а бакалейная лавка нет. Эндрю выстоял в битве со строительными компаниями и агентами по недвижимости. Ему пришлось выдержать нападки и угрозы. Ему удалось не позариться на большие деньги. Ему все было нипочем. Он не хотел продавать магазин. Он не хотел уезжать.
Город рос, и у риэлторов хватало забот помимо лавки Робинсонов. Воротилы строительства забыли об Эндрю. Стремительно развивающийся, растущий и бурлящий Город вобрал в себя пригороды и приступил к захвату далеких предместий. Лавина перестройки и модернизации прошлась по пригородам, но магазинчик Эндрю уцелел. Робинсон старший очень этому радовался. Робинсон младший тоже радовался и от радости нечаянно надул в штаны. Увидев пятно, расплывающееся по штанам Эда, Эндрю усиленно поморгал и принял единственно верное решение. Он взял с полки литровую бутыль настойки и молча удалился в свою комнатушку, прятавшуюся за торговым залом.
Устроившись на небольшом и жестком как дерево диванчике, Эндрю с бешеной скоростью проглотил двадцать рюмок настойки. Отдышавшись и помотав головой, он поставил бутыль на пол посреди комнаты. Затем Робинсон взял ручку и накропал на обрывке бумаги несколько строчек завещания. В приписке он добавил, что старина Элвуд Робинсон был чертовски прав. В глазах Эндрю сверкнуло. Он, повернувшись к спокойно стоящей бутыли, разбежавшись, прыгнул в нее, и...некоторая его часть действительно оказалась внутри. Бакалейная лавка досталась Эду Робинсону.
Первой в лавку должна была прийти Старушка Клер. Она всегда появлялась к самому открытию лавки, чтобы купить какой-нибудь необходимый товар. Эд ждал ее, отсчитывая секунды. Он знал, что Старушка откроет обшарпанную дверь на тридцать первой секунде, но этого не произошло. За несколько минут до пробуждения Эда, Клер отправилась к молочнику, за свеженькими сливками для своей дряхлой и чахлой кошки. Переходя дорогу, Старушка Клер угодила под мчащуюся на вызов скорую помощь, которая ее и госпитализировала с травмами различной степени тяжести.
Досчитав до сорока семи, Эд забеспокоился и в надежде увидеть Клер на улице, вышел на покосившееся крыльцо магазина. Он приложил пухлую ладонь ко лбу и начал вглядываться в конец улицы, туда, где жила Клер. Совершенно неожиданно к нему подошел человек интересной наружности. Его крупная голова блестела лысиной. Солнце играло на черной коже его куртки и отражалось в лаке остроконечных, каблукастых туфель. Человек был невысоким, но плотным, и, по всей видимости, сильным. Его глаза излучали хитрецу или даже лукавость. "Привет, Эд", - сказал он и приставил к подбородку Торговца пистолет. Большой, черный пистолет весьма подходящий к облику грабителя. "Если не хочешь, чтобы рядом с вывеской образовалось неприятное красно-серое пятно, медленно заходи внутрь", - незнакомец явно собирался ограбить лавку.
Эд не испугался. Нет. Просто он понял, что с ним происходит нечто необычное, нечто выбивающееся из привычного ритма.
Последний из Робинсонов растерялся и превратился в отупевшую куклу. Незнакомец втолкнул Эда в магазин, и сам вошел внутрь. Наставив на Торговца пистолет, он постоял немного, чему-то улыбаясь, и с некоторой неохотой подошел к кассе. Открыв древний кассовый аппарат, грабитель поморщился. Ему видимо не очень понравилось, то, что он увидел - всего лишь несколько истрепанных бумажек и груду гнутой мелочи. С изрядной брезгливостью грабитель взял купюры и ссыпал в карман куртки всю мелочь. Эд наблюдал за его действиями, не проявляя никаких признаков мозговой и физической активности. Грабитель почти не обращал на него внимания. Будь Робинсон чуть поактивнее, он давно мог бы вызвать полицию, нажав специальную кнопочку или, что проще, самому справиться с грабителем, при помощи стула. Незнакомец, скрипя кожей куртки, прохаживался вдоль полок, тщательно осматривая товары. Увидев бутыли с настойкой, грабитель довольно ухмыльнулся и взял одну из них. Уходя, он сказал онемевшему Торговцу: "Не печалься, Эд. Ты конечно дурачок, но дурачкам иногда везет. Прощай". Смахнув слезу дулом пистолета, незнакомец направился к двери. Остановившись в ее проеме, он громко рассмеялся и вышел на улицу.
Эд долго не мог оправиться. Он стоял в углу и пытался съежиться, отказываясь понимать произошедшее. Ему хотелось съежиться в маленький комочек, лишенный мыслей и чувств. Обида. Нестерпимая, ранящая душу, обида проникла в Эда. Те небольшие деньги, что он получил за прошедшую неделю от Старушки Клер и других клиентов, исчезли в один миг. Эд корил себя за то, что не смог помешать ограблению, за то, что выключился и вовремя не включился. Он решил, что такой трюк с ним никогда больше не пройдет и спустился в подвал, где в одном из сундуков нашел охотничью двустволку Элвуда Робинсона. Поднявшись наверх, Эд спрятал двустволку под стойкой и насторожился в ожидании.
3
Длинный коридор уходил далеко, так что не видно было его конца. Стены, оклеенные белыми обоями, белый кафель на полу и белое свечение ламп раздражали Дженни. Она не любила эту больницу, гордо именовавшуюся "Центром новейшей психиатрии". Центр был очень дорогой больницей, но, по сути, мало чем отличался от любой другой клиники. Такие же больные - забитые и изможденные люди. Такие же врачи, мнящие себя как минимум богочеловеками. И такая же унылая, невероятно унылая атмосфера, полная грусти и отрешенности. Дженни относилась к врачам со скепсисом, как и любой другой коренной житель Города.
Дженни сидела напротив двери своего лечащего врача доктора Харди и от скуки рассматривала металлическую швы на кафельном полу. Это занятие ей уже давно наскучило, но делать все равно было нечего. Прием Дженни задерживался. Наконец латунная ручка кабинета завертелась и от Харди вышел парень с исхудавшим лицом. Под глазами синяки. В движениях парня отсутствовала координация - он шел по коридору, отталкиваясь от стен. "Все понятно - подумала Дженни - Милый доктор приторговывает барбитуратами". Она была абсолютно права. Дженни ненавидела Харди. Она ненавидела его не за то, что он был ее врачом и не за то, что он был самым скользким и мерзким типом из ее знакомых. Нет. Она ненавидела его, потому что лечение было принудительным и ее дальнейшая жизнь целиком и полностью зависела от заключения многоуважаемого доктора Харди. Электронный судья оказал Дженни медвежью услугу, назначив лечение в самой лучшей и самой дорогой клинике. Конечно платить за услуги врача должна была сама Дженни, но у нее никогда не было таких денег. У нее не было денег, но она платила Харди за каждый сеанс и ненавидела те вещи, которые заставлял делать ее доктор под страхом негативного заключения. Несколько раз после визита к врачу ее вырывало прямо на крыльце клиники.
--
Входите мисс Джонсон, - Харди по приятельски улыбнулся. Дженни чуть было не стошнило от этой улыбки. Она то знала что скрывается за этой улыбкой. Милый и добрый доктор, только что продавший парню наркотики. Милый и добрый доктор Харди...
--
Здравствуйте доктор, - Дженни тоже улыбнулась. Сдавленно. Устало. Она прошла в кабинет и села в кожаное кресло напротив стола Харди.
Кабинет доктора представлял собой комнату, в которой не было ни одного угла. Ни места соединения стен с потолком и полом, ни предметы обстановки не резали глаз угловатостью. Они раздражали округлостью. Огромный пластиковый плевок у стены был столом Харди. Два таких же плевка - кресло для расслабленной терапии и лежанка для терапии глубокой. Последняя была окутана разноцветными проводами и имела зажимы для конечностей. Дженни очень не хотелось попадать на эту койку. Ей приходилось стараться для этого. И она старалась. Но именно в тот день ей окончательно опротивел доктор Харди и его кабинет.
Повернув ключ в замке, Харди прошел за стол и сел, сразу уставившись в глаза Дженни. Она не терпела его взгляда и его глаз - буравящих черных точек. Она врастала в пластик кресла, когда смотрела ему в глаза. Она смотрела ему в глаза...
--
Как вам наш санаторий, мисс Джонсон? - спросил Харди, после выдержанной паузы. Дженни ответила неохотно:
--
Спасибо, отлично доктор, - Дженни соврала. В санатории ей было очень даже паршиво. Погулять выпускали только раз в день на огороженный стенами двор и постоянно пичкали какими-то успокоительными, от которых многие пациенты успокаивались до психического столбняка.
--
Вам обязательно нужно отдохнуть в нашем профилактории - он лучший в Городе! - Харди принялся выписывать направление, а Дженни отчего-то вспомнились те обстоятельства, благодаря которым она оказалась под опекой доктора.
Приехав в Город из своего маленького провинциального городишки, Дженни никак не могла устроиться на работу. Ее сбережения таяли. Город высасывал их с невероятной скоростью. Банальная история. Обычно такие истории кончаются смертью в хосписе рядом с сотней умирающих наркоманов и гниющих заживо шлюх. Дженни повезло. Она не стала проституткой, хотя от голода готова была пойти на это. Она не стала наркоманкой, хотя и не отказывалась от синтетических радостей Города. Она всего на всего сошла с ума. Точнее это Город решил, что Дженни и все другие безработные сумасшедшие. Город создал автоматические суды и электро-судей, которые сутки напролет судилибезработных. Многим прямо в зале суда делали извлечение мозга. Других высылали за пределы города без права возврата. А таким как Дженни особенно не повезло - им назначили платное лечение. Что может быть хуже платного лечения для безработного?
--
Вот ваше направление, мисс Джонсон, - сказал Харди, протягивая бланк - Я выписал вам на три недели. Как раз отдохнете. Таблеточек попьете. Укольчики повтыкаете.Я уверен вам понравится в профилактории, мисс Джонсон. Оттуда открывается отличный вид на Городские постройки.
Дженни тягостно вздохнула. Три недели в профилактории убийственны. Еще три недели с видом на бетон смертельны. "Меня сводят с ума",- подумала Дженни. "Я схожу с ума",-подумала она через секунду.
--
У меня для вас важная новость, мисс Джонсон. Похоже научный штат нашего центра выяснил причину вашего заболевания. Точнее не только вашего. Как оказалось эта болезнь имеет глобальные масштабы и ей поражены все жители Города.
--
Что это за болезнь, доктор? - Дженни прислушалась. Харди впервые говорил, что-то дельное
--
Болезнь эта пока не имеет названия. Наши исследователи окрестили ее городским психозом. Звучит, да?
--
Да, - так и подмывало сказать "нет", но Дженни сдержалась.
--
Симптомы у этой болезни самые разнообразные. От депрессивной апатии до необузданного вещизма. Одно из проявлений вещизма, особенно распространенное, называется мобильной лихорадкой. Мобильная лихорадка - это погоня за технологиями, погоня бессмысленная и бесконечная, но вполне безобидная. Пристрастия к табаку, алкоголю, легким и тяжелым наркотикам тоже являются симптомами городского психоза, так же как и сексуальные извращения. Привычка странно одеваться, любовь к старой музыке и еще более старым скучным кино шедеврам - явные признаки психоза, - Харди замолчал и вытер вспотевшие ладони о брюки. Он посмотрел на Дженни, ожидая вопроса и получил его:
--
А как люди заболевают городским психозом?
--
Вы знаете Дженни это до сих пор не выяснено. Совершенно ясно, что это болезнь исключительно психического свойства. Но в чем причина заболевания точно не известно. В данный момент я провожу исследование, которое докажет, я надеюсь, что причиной городского психоза является ультразвук, испускаемый самим городом. Ультразвук неслышим и невидим. К тому же он всепроникающ. Для него нет преград в виде стен, полов и потолков. Он повсюду. Если мое предположение окажется верным, то лечение больным не потребуется. Им всего лишь надо будет выехать из города на несколько дней, для отдыха от ультразвуковых атак. Вот так!
Харди довольно улыбнулся, думая, что поразил Дженни силой ума и мощью догадки.
--
Так значит все так просто, доктор?
--
Да, мисс Джонсон. В том-то и заключается гениальность моей догадки - в том, что она проста и лежит на поверхности. Что скажете? Как я вам?
--
Доктор Харди, я думаю это надо спросить у тех несчастных людей, которым вытащили мозги. Вы знаете, что делают с таким человеком после операции? Знаете, милый доктор? - голос Дженни срывался на крик.
--
Прошу вас, мисс Джонсон...
--
Нет, мой добрый доктор, я не замолчу. После операции таких людей отвозят на пригородные птицефабрики и свинофермы. Только это уже не те птицефабрики и свинофермы, где в незапамятные времена трудолюбивые фермеры вскармливали скотину. Нет, мой славный доктор. На этих фабриках и фермах выращивают людей. Людей лишенных собственного мозга. А знаете, чем их откармливают, доктор? Знаете?! Их кормят собственными испражнениями. Переработанными и обогащенными, но все равно испражнениями. А делают это для того, чтобы, такие как вы, белые воротнички получали к обеду стейки с кровью. Я работала на человекоферме доктор. Два года, милый, добрый доктор, я каждый день видела, как люди жрут собственное говно. Мне до сих пор снятся огромные морозильные камеры, наполненные освежеванными людскими тушами, висящими на крюках. Два года я была предметом изучения для мертвых и замороженных глаз. Знаете, какие они страшные неживые человеческие глаза? Нет, не знаете. Вы ничего не знаете. Дорогой доктор, вы спросили, кажется, как вы мне? Я отвечу. Вы противны мне. Вы просто урод.
Дженни иссякла. Она высказала почти все, что хотела. Она заплакала. Несколько минут в кабинете были слышны только всхлипы и сопение. Харди молчал. Когда Дженни чуть успокоилась, он разрезал воздух парой слов:
--
Ваше время вышло. Сеанс окончен, мисс Джонсон. Пора платить, - он встал из-за стола и, на ходу расстегивая брюки, подошел к креслу Дженни. Остановившись напротив нее, он извлек из многочисленных одежных складок свой сморщенный и кривой член.
--
Доктор может не сегодня? Я в следующий раз заплачу за два сеанса, правда, - Дженни очень не хотелось делать того, что требовалось Харди.
Доктор, вникнув в услышанное, замял в руках пенис и сказал:
--
Вы просите меня отсрочить платеж, мисс Джонсон? Что ж. Это весьма интересный поворот, учитывая тот факт, что минуту назад вы назвали меня противным уродом, - Харди задумался, не переставая теребить половой отросток - Я скажу вам одно, мисс Джонсон - вы абсолютно правы!
Психиатр схватил Его Величество Орган обеими руками и после недолгих колебаний вырвал с корнем. "Я всегда недолюбливал тебя!"- крикнул он улетающему в окно члену. Затем Харди подошел к круглому аптечному шкафу и извлек из него две баночки пилюлей. Сначала он залпом съел пилюли из одной, а потом опустошил вторую. Его истекающее кровью тело обмякло и привалилось к стене, скатившись по ее впалой поверхности к полу. Доктор явно умирал. Жизнь вытекала из него через дыру в промежности. Доктор умирал, но не просил помощи. Он знал, что достоин... достоин смерти. "А теперь уходите, мисс Джонсон. Уходите и простите меня", - это были последние слова Харди. Во всяком случае так думала Дженни, бегущая к выходу по ослепительно белому коридору.
Выскочив на улицу, Дженни устремилась куда-то, не разбирая дороги. Ей было все равно куда бежать, лишь бы спрятаться, скрыться. Она услышала звук сирены. Навстречу ей мчалась скорая. "Надеюсь, он все-таки выживет. Хотя член ему лучше не пришивать", - карета экстренной помощи наехала на пожилую женщину. Та заверещала диким голосом. Ее ногу накрутило на колесо как кусок мягкого каучука. Дженни испугалась. Она не любила кровь, а вид свернутых кольцом костей ее просто убивал. "Спрятаться, скрыться", - вертелось у нее в голове. Оглядевшись по сторонам, она увидела подходящее укрытие и устремилась в него, на ходу считая мелочь, брякающую в кармане.
4
На придорожной лавочке я порядком засиделся. Мимо меня проходили спешащие люди. Они бросали в меня короткие, торопливые взгляды и быстро исчезали в скоростных автобусах, которые мчали тела пассажиров по бесконечно стремящейся спирали Города. Эти автобусы надрывно шумели двигателями и испускали в атмосферу грязные пары. Ядовитые автобусные пары оседали в легких жителей и покрывали спиралевидные улицы Города слоями тяжелой, черной сажи. Черную пыль соскребали с асфальта электродворники.
Электродворники. Микро роботы. Нанотехнологии в действии. Сотни миллиардов этих электронных существ были наштампованы на главном конвейере и выпущены на просторы основной спирали. В их крошечные наномозги заложили только одну программу. Программу пожирания мусора все типов и разновидностей. С тех пор мусора в Городе действительно поубавилось. Это обстоятельство немало порадовало горожан, но меня полчища электродворников раздражали. Дело в том, что наниты питались не только мусором. Точнее за мусор они принимали не только гниющие во дворах отбросы, но и все живое, имеющее непосредственный контакт с уличным бетоном. Тараканы, крысы, дикие собаки и кошки, а также все растения озеленявшие город были уничтожены практически за ночь. Мерзкую живность вроде тараканов и саблезубых крыс я сам недолюбливал. Деревья же и бездомные собаки вызывали у меня восхищение. От них не осталось ни щепочки, ни косточки... Электродворники всеядны. Они не видели разницы между отработанным пластиком, горами лежащим на улицах и бездомными на этих же улицах спящими. Твари. Мелкие электронные твари. Они поселились в моей квартире, истребив муравьев. Они пытались сгрызть мои растения. Я вовремя остановил и рассеял их, включив домашнюю глушилку - маленький приборчик, убивающий всю электронику в радиусе двух метров. Всю комнату покрыл слой металлической шелухи. Мертвые тела нанитов хрустели под ногами. Я смог зажить нормальной, спокойной жизнью. Давно это было. Нормальная жизнь.
Я изнемогал от пыли осевшей на мне. Пыль закупоривала поры на коже, создавая неприятный зуд. Пыль оседала в моих легкий. Она медленно отравляла меня годами, но никогда раньше я не думал об этом и не замечал ее губительного влияния. "Пассивный суицид, - подумал я - Вполне в духе дня". Глубоко вздохнув, я почувствовал некоторое облегчение.
На другой стороне улицы я заметил интересного субъекта. Весь в черном, с коротко стриженой головой он сильно походил на агрессивного пацифиста. Эти ребята под покровом ночи коверкали во дворах качели, вырывали из бетонной заливки лавки, выкапывали метровые ямы в песочницах, сдирали с поверхностей лоскуты мягкого, разъеденного черной пылью асфальта, расписывали стены непонятными для Городского обывателя картинами и делали еще много чего непотребного. Большая бутыль в руке незнакомца часто опрокидывала содержимое в его горло. Остановившись перед переходом напротив меня, черный человек посмотрел в мою сторону и изобразил удивление неожиданной встречи. Он приветственно помахал мне рукой и перешел улицу, ловко увертываясь от проезжающих автомобилей. Подойдя к моей персоне, он выпростал вперед руку для крепкого рукопожатия давно не видевшихся друзей. Зачастую такие рукопожатия заканчиваются одобрительными похлопываниями по спине. Реже крепкими поцелуями в губы.
Я не собирался пожимать рук незнакомцев. С детства я побаивался незнакомых людей одетых в черное. Черный человек не огорчился и, в очередной раз, глотнув зеленого пойла, воскликнул:
--
Да как же ты не помнишь, Джимми? Джанквиль 89? Вспомнил?
Я не выказывал никаких признаков непринужденной словоохотливости. Лишь странное название выявило в моей памяти обрывки безумных вечеринок. Секс, наркотики и рок-н-ролл! Порой секс наркотики и рэп. Иногда секс без наркотиков или наркотики без секса. Изредка секс под наркотиками в полной, давящей тишине. Так, ничего особенного.
--
Ну, давай же, Джимми. Вспоминай!
Я не реагировал. Он продолжал меня доставать:
--
Я-я...- он замер и напрягся - Баки Путов!
"Дурацкое имя", - подумал я и попытался отодвинуться, но рука незнакомца в невероятно быстром и дерзком рывке схватила и сжала мою ладонь. Знаете, как вытряхивают песок из пляжных полотенец? Баки тряс мою руку так, будто хотел оторвать её на сувенир. Кое-как высвободившись из его цепкой клешни, я плюнул в его сторону парой первых пришедших на ум слов:
--
Что за наряд, Баки? По кому траур?
--
По тебе, Джимми. Мне очень жаль, но по тебе, друг.
Он так заржал над своей шуткой, что окончательно опротивел мне.
--
Так ты еще и шутник, Баки?
--
Не поверишь, Джимми. Баки Путов - лучший шутник в Городе.
Я действительно не поверил. Он продолжил:
--
Джимми, ты выглядишь растерянно. Вот, глотни - он протянул мне бутыль с зеленым пойлом - здорово прочищает мозги. Пей сразу как можно больше.
Взяв бутылку, я изобразил на лице сомнение, но на самом деле и не думал отказываться от пары глотков горячительного. Первый глоток обжег мой пищевод. Вкуса выпивки я не почувствовал, но резкое, микстурное послевкусие не почувствовать было невозможно. Я еле отдышался, а потом залпом выпил еще глотков шесть или семь. На последнем глотке в глазах помутнело, руки расслабились, и бутыль полетела вниз. Я не видел, но знал, что Баки поймал ее. Мое сознание улетало в неожиданно открывшееся небесное окно. В тот момент, когда голова ударилась о металл лавки, меня поглотил яркий белый свет. Окно с треском захлопнулось.
Я обнаружил себя на обширном плато. Со всех сторон его обступали невысокие, приплюснутые горы, которые выглядели очень старо и обветшало. Их года вызывали уважение. Все плато, как щетиной, поросло плотной, короткой травой. Вдалеке виднелись редкие деревья. Недалеко от меня, на берегу большой лужи расположилась стая странных гривастых обезьян. Они жадно пили мутную воду и лениво щипали травку, готовясь отойти ко сну, они играли в забавные игры и предавались плотским утехам в кустарнике. Обезьяны не выглядели опасно, и я подошел поближе к ним. Одно из животных заметило меня и издало непонятный клич. Ему вторили все обезьяны от мало, до велика. В мгновенье обезьяны окружили меня. Со всех сторон меня сдавливал пресс из пахучих обезьяньих тел. Мои уши раздирал их низкий, хрипящий вой. Я упал на траву и сжался в клубок, ожидая ударов сильных лап. Но неожиданно вой и улюлюканье стихли. Я услышал другие низкие звуки, в которых с трудом разобрал речь.
--
Не бойтесь нас. Мои братья всего лишь приветствовали вас. Мы не причиним вам вреда.
Я открыл глаза и встал на ноги. Передо мной стояла огромная обезьяна. Её (или его) грива, седая на кончиках, доходила до земли и оттого выглядела запачкано.
--
Расскажи откуда ты, странник - сказала мне большая обезьяна, присев на травку. Так же поступили все остальные обезьяны. Я замешкался, не зная, что сказать. Главная обезьяна махнула мне рукой - Начинай с начала, странник. Мы внимательно слушаем.
Я рассказал обезьянам про то, как родился в пригороде, со временем проглоченном основной спиралью города. Еще поведал о своем детстве и отрочестве. О том, как стал городским львом. Я объяснил, что такое электропроститутка. Это у меня получилось сравнительно легко. Рассказ о прочей дряни, наполняющей Город, длился довольно долго. Я открыл обезьянам свою душу и выплеснул все словесное содержимое. Обезьяны слушали меня, кивая головами. Мне показалось, что они не в первый раз слышат такую историю. А может быть в моей истории они углядели параллели со своими? В любом случае, закончив говорить, я почувствовал невероятное облегчение, как будто удачно и мощно срыгнул.
Пока я говорил, прошло несколько часов. Солнце высоко поднялось и палило нестерпимо. Я решил отправиться к водопою и утолить жажду. К моему удивлению обезьяны выстроились в живую стену, не пропуская меня к воде. Я орал на них. Пытался объяснить им как хочу пить. Они не слушали меня, продолжая загораживать воду. Я попытался прорвать стройные ряды обезьян, но был с ожесточением отпихнут. Донельзя разозлившись, я схватил большой булыжник и со всей силой метнул его в сторону человекоподобных. Я не хотел ни в кого попасть, но так случилось, что камнем я угодил прямо в голову главной обезьяне, чем убил ее наповал. Ряды обезьян зароптали. Тогда я взял тяжелую палку, очень кстати валявшуюся поблизости, и с ее помощью развеял обезьянье войско. Парочке особо медлительных обезьян сильно досталось палкой по спине и гриве. Собравшись в кучку, обезьяны принялись зализывать раны. Они смотрели на меня глазами полными мольбы и отчаяния. Повернувшись к ним спиной, я жадно напился теплой воды из лужи. Хотя она и была мутной, даже грязной, но показалась мне необычайно вкусной.
Подняв взор от лужи, я увидел вдалеке на одном из горных склонов перемещающееся пятно. Приглядевшись, я узнал в этом пятне Дженни. Я не поверил своим глазам, но это правда была она. "Не может быть. Что ей здесь делать?" - думал я, пересекая плато длинными скачками. Я был у подножия горы через несколько минут и, вскарабкавшись по склону, увидел Джении совсем недалеко. Попытка выкрикнуть ее имя не удалась. Из моего горла летели нечленораздельные звуки, напоминающие рык. Дженни обернулась. Ее лицо исказила гримаса ужаса. Она побежала прочь от меня, цепляясь за острые камни старомодным платьем и оступаясь на каблуках. Я легко мог догнать ее. Но у меня почему-то не получалось. Казалось, вот-вот я ее поймаю и сожму в объятиях. Но в самый последний момент Дженни увертывалась из-под моих рук и бежала дальше. На жаре мои силы быстро таяли, а ее, кажется, нет. Полностью обессилев, я упал на камни и долго смотрел вслед Дженни, удаляющейся за горизонт. Пролежав так довольно долго, я обернулся и увидел всех обезьян, собравшихся позади меня в плотную кучу. Многоголосным ревущим хором они сказали мне:
--
Ты сделал нехорошо с нашим вожаком. За это ты наказал себя. Ты сделал себе нехорошо. Смотри! - и все обезьяны оттянули пальцами нижние веки, покрытые зеркальной пленкой.
В пленке я увидел свое отражение
- Ты испил из источника! Ха-ха!
Я видел в пленке черную гривастую обезьяну.
--
Теперь ты наш вожак! Ха-ха-ха!
Обезьяны хрипло захохотали, а я проснулся в холодном, липком поту.
Открыв глаза, я увидел перевернутый мир. Все вертикальное в нем стало горизонтальным и наоборот. Болт, крепящий полотно лавки к бетонным ногам, больно давил мне через щеку на зубы. Я хотел подняться, принять нормальное сидячее положение, но не мог. Все мышцы жгло и неприятно покалывало. К тому же вернувшееся в тело сознание было несколько туманно. Закрыв глаза, я пролежал еще минут десять и только тогда смог сесть, как подобает порядочному горожанину. Протирая кулаками глаза, я знал, что, открыв их, увижу окружающее в несколько другом свете. Так всегда бывает после странных обмороков. Но, распахнув свои воспаленные очи, я увидел нечто вовсе необычайное. Я увидел перебегающую через дорогу Дженни. Она страшно торопилась. Я, не задумываясь, бросился за ней, крича изо всех сил: "Дже-ен-ни!" Крик потонул в пугающей сирене автобуса. Я никогда так раньше не бегал. У меня сбилось дыхание. Сердце заколотилось как бешеное. Из горла полетели хрипы. В глазах покраснело. Я бежал и ощущал, как бултыхаются в желудке остатки зеленой дряни. Что-то с сильно острыми углами терлось о мой кобчик. Терлось неприятно и как-то раздирающе. Перебежав дорогу, то и дело увертываясь от ревущих автомобилей, я увидел, как Дженни нырнула за угол старого кирпичного здания. "Кирпич в эпоху бетона? Престранно... Нашел о чем думать!" - подумал я и устремился вслед вожделенной особи.
Невысокое крыльцо, пара ступенек, облезлая дверь, тупая, старомодная вывеска. "Бакалея, так бакалея", - из открывшейся двери запахло кислым и ещё чем-то более манящим. Я прошел внутрь и утонул, увидев её.
5
Огромное здание Управления полиции Города, выстроенное в стиле бетонного минимализма, занимало большую площадь и возвышалось над Городом, нависая над близлежащими кварталами. Гигантский, белый куб дома полиции был виден со всех точек спирали. Для горожан он являлся каждодневным и ежечасным напоминанием о всеобщем законе.
В необъятном объеме главного полицейского участка, в малюсенькой комнатушке, примерно полтора метра шириной и четыре длиной, сидел небольшой человек. Он сидел за узким столом, перегораживающим кабинет, и рассматривал заоконный мир через обосраное птицами стекло. Слой белых птичьих испражнений покрывал окно таким плотным наносом, что разобрать что-то через него было невозможным. Марвин Перцен (именно так звали небольшого человека в потертом костюме тройке блекло-зеленого цвета) вытягивал шею, чтобы видеть через неизгаженную птицами часть стекла церковь Официальной Городской Религии. Титановые маковки куполов блестели и сверкали в лучах полуденного солнца. Марвину приходилось жмуриться. Рядом с церковью располагалось похоронное агентство. Полицейские были частыми его клиентами. Две красочные вывески призваны были подманивать в агентство потенциального потребителя.
Четвертование со скидкой!
Два гроба = Одна кремация!
Марвин грустил. Это занятие отнимало у него практически все свободное время на протяжении пятидесяти лет, из которых тридцать два года он отдал службе в полиции. Меланхолия лейтенанта Перцена была неотъемлемой частью его работы в полицейском управлении. Точнее именно благодаря своему затянувшемуся, вечному сплину он стал полицейским. Лучшим полицейским Города.
Марвина ценило начальство.
Марвина уважали коллеги.
В управлении никто не понимал методов его работы. Слишком необычно. Слишком опасно. Слишком странно. Пожалуй, его все-таки недолюбливали. Сильно недолюбливали.
Начальство боялось и не повышало Марвина.
Коллеги смеялись над ним.
Лучший полицейский и полицейский изгой в одном лице. Марвин давно смирился с этим. Он хотел работать. Помогать невинным людям, выручая их из лап психов и обезумевших от галлюцинаций наркоманов. Марвин вытаскивал заложников. Он был узким специалистом. Лейтенант Перцен знал свое дело и делал его хорошо. Профессионально. Да, Марвин был настоящим профессионалом, и ему было наплевать на начальство и коллег. Он срал на них так же, как городские птицы срали на его окно.
Взгрустнув, лейтенант согнулся пополам и почесал ногой у себя за ухом. Затем он стал слегка покусывать кожу на плечах, избавляясь от несуществующих блох. Накусавшись вдоволь, Марвин перевел дух и несколько раз вкусно зевнул. В ящике стола лейтенант Перцен хранил пластиковую кость. В минуты особого душевного напряга он с ожесточением грыз эту кость, мотая головой и брызгая вспенившейся слюной.
На людях Марвин контролировал гены, доставшиеся ему от легавой. Но наедине с самим собой он расслаблялся, и врожденные повадки брали верх.
Трансгенный человек. Или уже не человек? Извращенная шутка над матушкой природой. Гены легавой в геноме человека. Жестокая, очень жестокая шутка. Уверен, матушка природа не оценила ее по достоинству. Городу в любом случае было все равно. Город жил по своим законам. Законам, которых не знал никто кроме него.
Из ворот инкубатора выходили, принюхиваясь, легавые люди. Идеальные полицейские для идеального Города. Не сбиваясь со следа и не размышляя над приказами, они ревностно искореняли преступность. Из распахнутой крыши косяками вылетали сотни чиновников. Отличные гены птиц секретарей необходимы бюрократам. Полу кроты метростроители сразу лезли под землю - рыть новые и расширять старые тоннели, соединяющие Город с человекофермами.
Я не трансгеник. Слышите?! Джимми Джеймс не генетический выродок, выращенный в колбе. Я всего лишь представитель мира катящегося к черту. Мира, в котором не понимаешь, зачем живешь. Мира, которым заправляет глобальный, всеобъемлющий ублюдок. Душа Города. Она везде и нигде одновременно. Она все и ничто. Всесильная и невидимая гадина творила что хотела. А я ничего не мог поделать. Я не хотел ничего делать. Я хотел любить...
Легавый на другом конце провода не успел договорить. Зарядив и воткнув в кобуру пистолет, лейтенант Перцен выбежал на улицу. Он втянул носом смрадный городской воздух и уловил запах преступления. Он понял, куда нужно двигаться и побежал. Помчался. Рванулся. Устремился спасать людей.
Через восемь минут Марвин был на месте. Его кратко проинструктировали. Требований нет. Количество заложников неизвестно. Помещение маленькое. Осторожность превыше всего. У тебя есть тридцать минут с момента входа.
Перцен вполне бы справился и без инструкций. Они только отнимали время. Еще раз проверив оружие в потайной кобуре, он вошел в торговый залец. В Марвина вонзились взгляды - тупой, отчаянный и умирающий. "Ну что ж, приступим", - подумал лейтенант перед началом полицейского спектакля.
6
Она стояла у прилавка, разглядывая какую-то ерунду. Человек за прилавком, судя по всему, торговец выглядел довольно-таки заднепроходно. Человек-жопа. Он ел что-то, запихивая пищу в рот огромной лапой, так будто был не рот, а сфинктер. Другую руку продавец держал под стойкой. Он монотонно водил ею, не отрывая пустых глаз от Дженни. "Вот урод", - я отвернулся и подошел ближе к предмету обожания.
Я встал рядом с ней и притворился, что разглядываю бутыли с настойкой. Саднил кобчик. Счастье никогда не подпускало меня ближе. Дженни выглядела прекрасно. Убийственно прекрасно. Мне стало страшно. Не знал, что сказать ей, как начать разговор.
"Помнишь? Я тот парень, что спросил твое имя на улице?"
Ограниченно и тупо.
"Как дела, подруга?"
Начало достойное дубины.
"Будь осторожна. Ты слишком кристальна. Стервятники вьются над твоей чистой душой, готовые вонзить свои острые когти, свои ядовитые клювы. Будь осторожна. Опасайся тех людей, которые жуют не проглатывая. Их замыслы туманны. Они прожуют тебя и выплюнут на грязный асфальт жизни - измученную и лишенную веры в идеалы. Стервятники вьются. Они рядом с тобой. Они точат когти. С их клювов капает яд. Они растерзают тебя. Опасайся. Остерегайся их. Я буду любить тебя вечно".
Бред.
Продолжая размышлять, я поднял глаза к потолку и увидел высоко на стене маленькое зеркальце. Я присмотрелся. В нем отражался урод торговец, к которому я стоял спиной. Он прекратил пожирать биомассу и уставился на мой зад. Вторая его рука тоже опустилась под стойку. Я подумал, было, что являюсь свидетелем презабавнейшего действия. Но когда торговец извлек наружу охотничью двустволку, я понял что будет жарено. Он направил ружье в мою спину. Я резко повернулся и хотел отпрыгнуть в сторону, но не успел. Оба ствола рыгнули огнем. Мимо! Я жив. Урод промахнулся. Секунда ликования.
Дженни!!!
Не-е-ет!!
Да...
Два заряда картечи в живот. Она повалилась на пол. Из ее разорванного живота потекла кровь. Красная, пузырчатая пена.
Я опустился на колени рядом с Дженни, пытаясь помочь. На пол упало что-то. Меня оглушил металлический лязг. Оглянувшись, я увидел позади себя огромный черный пистолет. Он-то и натирал мой кобчик. "Сукин ты сын, Баки", - успел подумать я, прежде чем схватил пистолет. Я направил его в голову полоумному ублюдку торговцу. Ружья в его руках уже не было. Я готов был убить. Я ненавидел этого грязного торгаша. Мой палец на курке не дрожал. Он был уверен в своей правоте.
Колокольчик над входной дверью дрогнул. Он издал звук совсем неподходящий к ситуации. На пороге покачивалась фигура легавого. Мне было, в общем, все равно. Я знал, что убью торговца. Я знал также, что у Дженни катастрофически мало шансов... Люди с такими ранами обречены на долгую и мучительную смерть. Тем не менее, внутри меня тлел уголек надежды. Я отказывался понять, что надежда умирает последней не в тех случаях, когда твоя любовь истекает кровавой пеной.
Легавый посмотрел сначала на Дженни и на вытекающую из нее жизнь. Затем его грустные собачьи глаза поднялись на торговца. Последним полицейский оглядел меня и пушку в моей руке. Ему все стало ясно.
--
Вы нарушили законы Города и понесете наказание, - легавый был настроен серьезно - Бросьте оружие.
--
Нет, офицер.
--
Я повторяю еще раз - бросьте оружие, а то...
--
А то что?
Легавый немного растерялся. Видимо, он не был готов к такому повороту событий.
--
В противном случае вы понесете еще более суровое наказание, - он собрался с мыслями.
--
Что у меня выковыряют мозги? А потом направят на ферму, откормят и сожрут, да?
--
Суд назначит вам справедливое наказание.
--
За что!? За то, что меня лишили последнего шанса? Он обязан умереть - я потыкал в сторону торговца пистолетом - Он просто обязан сдохнуть. Таким гадам нет места в Городе.
--
Мне кажется в Городе нет места, таким как вы.
--
Таким как я? То есть отчаявшимся и одиноким людям?
--
Вы поняли, о чем я.
Дженни захрипела. Рукавом куртки я вытер кровь, вырвавшуюся из ее рта. Она открыла глаза и, увидев меня, попыталась улыбнуться.
--
Это ты. Я узнала тебя, - она говорила очень тихо, и видно было, что каждое слово дается ей через боль.
--
Да, Дженни. Это я. Я.
--
Кто?
--
Джимми Джеймс.
--
Джимми, - она попробовала мое имя на вкус. Ей понравилось. Кончики ее рта вздернулись на мгновение в еле заметной улыбке - Я умираю.
--
Нет, нет. Все обойдется,
Она потеряла сознание. Я накрыл ее курткой, чтобы скрыть страшную рану. Бежевая куртка в момент стала пунцовой. Дженни еще дышала. Пока дышала...
Пришло время разобраться с торговцем. Повернувшись к нему, я, ледяным тоном убийцы, процедил сквозь зубы:
--
Скажи пару слов на прощание
--
Меня зовут Эд Робинсон. Я люблю пуговицы. Это мой магазин. Я продаю пуговицы из казеина, казеин, настойку, калиброванные макароны, которые я тоже люблю, муку, сахар, казеин, клей "Улет", клей "Казеин Pro", паклю, пеньку и конфеты. И казеин. Я не знаю, что люблю больше макароны или пуговицы. Одни круглые. Другие длинные. А вы, что предпочитаете?
Слово "предпочитаете" он выговорил только с четвертой попытки. Придурок Эд явно не понимал, что натворил. Душевнобольной. Черт. Я должен был пристрелить сумасшедшего. Месть, которую я не хотел, но должен был совершить. Палец напрягся. Курок уже почти щелкнул, как вдруг я почувствовал, что кто-то трется о мою ногу. Это был легавый. Он поскуливал и подставлял мне свою кучерявую голову.
--
Поласкайте меня. Пожалуйста, поласкайте. Чего вам стоит. Я бедный полицейский, которого никто не любит. У меня совсем нет друзей. Никто меня не ласкает. Тридцать два года в полиции и до сих пор только лейтенант. Я глубоко несчастен. Почешите за ушком, а?
--
Пошел ты, генетический выродок! - он не отстал. Тогда я пнул его в бок со словами - Тварь. Плохая собака!
Он поднял режущий ухо скулеж и скрылся под стойкой. Оттуда донеслись глухие удары пустой полицейской головы о дерево и всхлипы, перемежающиеся словами: "Меня никто не любит. Не ждет". Легавый разревелся. Такого я не видел даже во сне. Я рассмеялся нервным, безумным смехом. Выхода из сложившейся ситуации просто не существовало. Магазин окружен копами. Они никогда не приходят по одиночке. К тому же у единственного дорогого мне человека картечь разорвала живот. Легавый в депрессивном психозе плакал почти у моих ног. Неполноценный торговец, которого я должен был пристрелить, перебирал пуговицы.
Можно было не убивать торговца и поменять его на врача для Дженни. Было только два "но". Во-первых, ни один врач не согласился бы на такое. Во-вторых, я знал основные приемы полиции. Если лейтенант засланец не справиться со своей миссией за полчаса, то копы откроют беглый огонь по зданию, не отличая заложников от захватчиков, полицейских от гражданских. Я глянул на часы. Оставалось двенадцать минут.
Очнулась Дженни. Она позвала меня:
--
Джим-ми. Джи...
--
Да. Я здесь, я рядом, дорогая, - она странно посмотрела на меня. Я бы сказал нежно.
--
Это так необычно.
--
Что именно?
--
Умирать...
Мы молча смотрели друг другу в глаза некоторое время. В ее глазах оставалось все меньше света. В моих глазах - мир разрывался на части.
--
Я вижу горы, Джимми.
--
Горы?
--
Да. И обезьяны. Странные такие. Черные гривы.
--
Что они делают?
--
Не знаю. Одна обезьяна бежит за мной. Страшная. Сейчас догонит...
--
Не бойся. Не бойся. Я здесь.
--
А я там...
--
Дженни.
--
Да, Джимми.
--
Я должен сказать тебе кое-что.
--
Говори.
--
Я люблю тебя, Дженни.
--
И я тебя.
Не могу точно описать, то что я испытал в тот миг. Необычайный душевный подъем. Полет в облаках. Я поцеловал ее губы. Соленый вкус крови. Она распахнула глаза во всю немаленькую ширь. Оглядела мир последним взглядом и умерла, отойдя в страну волосатых обезьян. Я рухнул вниз и расшибся об острые камни жизни. Но я не выпустил из руки пистолета.
--
Пришло время умереть, Тупица Эд. Сдохни псом.
--
Брось оружие, Джимми, - коп был как новенький. Будто это не он только что бился в истерике. Черное дуло его пистолета уставилось мне в голову. Дуло пушки в моей руке направилось в человека-жопу. Он обгадился. Запахло страхом.
--
Бросай оружие, чертов фрик! - безмозглый легавый. Он не понимал, что я не брошу пушку. Ублюдок убил Дженни. Достоин ли он наказания?
--
Да-а-а-а-а-а!!! - взревело во мне войско ненависти. Тысячи голосов серафимов вскипели и слились в один мощнейший импульс. В мозг ударила волна адреналина.
--
Тебе конец, урод! - заорал я и три раза нажал на курок.
Голову торговца должно было разнести в клочья, в липкие красно-серые ошметки. Сухие щелчки дошли до меня поздновато. Пистолет не был заряжен и он не был моим. "Да. Ты лучший шутник в Городе, Баки", - я улыбнулся этой своей нечаянной мысли и повернулся к копу лицом. Мне очень хотелось видеть его глаза. Я хотел найти в них ответ, но я забыл задать вопрос.
--
Я - закон, - легавый застыл в позе вольного стрелка. В его голосе чувствовалась отрешенность - Я - справедливость и я - сама слепота. Город отторгает тебя Джимми Джеймс. Ты отработанный материал. Я должен тебя обезвредить.
--
Да. Мы должны обезвредить тебя, Джимми. Ты стал слишком асоциален и опасен. Извини, - сказало мне дуло полицейского пистолета, прежде чем плюнуть в мое большое и трепещущее сердце раскаленным свинцом. Большое сердце разбилось на отдельные безжизненные части.
--
Пока мышцы!
Меня сосала в себя огромная воронка.
- Пока кожа, сухожилия и кости!
Я кружился по спирали.
- Прощай мозг, прощайте верный нейроны!
Я на дне воронки. Я в конце пути. Темно, тихо и никого вокруг. Только черная пустота. Повсюду. Я выключенный телевизор, и я не боюсь того, что уже никогда не включусь.
7
Возвращаясь домой, Марвин ощущал на душе неприятный осадок. Он жил почти в центре спирали. В старом, убогом районе заселенном трансгениками. В его ноздри ударил отвратительный запах испражнений человеко-котов. Он ненавидел этот запах, но жил постоянно вдыхая его. История в магазине задела Марвина. Ему казалось, что настоящий виновник не наказан. Два человека мертвы.
Лейтенант услышал позади себя цоканье каблуков мужских туфель. Он обернулся. К нему приближался хорошо и дорого одетый человек с короткой стрижкой.
--
Здравствуйте, лейтенант Перцен.
--
Здравствуйте. А с кем, простите, имею честь?
--
Прощаю. Вы имеете честь со мной. Я - Баки Путов.
--
Очень приятно.
--
Уверен, что это не так, но все равно спасибо. Не желаете пройтись и обсудить последние происшествия?
--
Я шел домой...
--
Я знаю. Понимаете, мой хозяин приказал поведать вам одну историю, а поскольку она длинная, то я и предлагаю вам пройтись.
--
Извините, я действительно спешу.
--
Вам некуда спешить, лейтенант. У солнца есть луна. У ночи есть день. А у вас нет никого. Ну что прогуляемся?
Перцену стало интересно:
--
Хорошо. Только сначала скажите кто ваш хозяин.
--
Понимаю, - Путов развел руки в стороны, показывая на дома и дорогу - Вот мой хозяин. Я раб Города. А теперь пойдем.
Баки взял Марвина под руку и они пошли к центру спирали, порой зажимая носы, защищаясь от зловонных миазмов. Город в этой своей части походил скорее не на современный мегалополис, а на заброшенные бетонные трущобы. Трансгеники не отличались особой чистоплотностью. Помои выливались из окон на улицы. Дворы были непроходимы от мусора. Кучи кала на обочинах и реки мочи текущие по асфальту. Заметно было, что Баки очень волнуется за чистоту своих туфель. Он аккуратно переступал через фекалии и перепрыгивал лужи. Они шли молча. Марвин не решался начать разговор. Да и не он был инициатором вечерней прогулки. Баки же молчал из каких-то других соображений.
Шли они довольно долго, пока не очутились около центра спирали, огороженного высоченным забором с колючей проволокой. Вход для жителей запрещался. Под страхом ссылки на ферму. Баки снял свою кожаную куртку, набросил ее на проволоку и в несколько движений перебрался через забор.
--
Давайте, лейтенант. Не стесняйтесь.
--
Это карается законом, мистер Путов.
--
Ну вы же меня не подстрелите, правда? Хватит трупов на сегодня. Перелазайте.