Когда судьба отводит тебе незавидную роль, и ты не лучше травы на тесном пастбище, где топчутся козлы, бараны, быки, то радуешься, если лишь обгадили:
- Слава богу, не сожрали!
Так философски рассуждал один из героев романа, находя утешение в компьютерных играх и чтении фантастики. Он упивался приключениями "попаданцев" и "попаданок", которые перерождались, получали магические силы, волшебные артефакты, тела суперкрасавиц или суперменов. Будучи неглупым, Алёшка прекрасно понимал, что такому хиляку, очкарику и неудачнику, как он, в любом из книжных миров не светит ничего. Не судьба!
Скромная девчонка Нина, сурово наученная деревенской жизнью, устраивается водителем троллейбуса в крупном городе. Она сторонится развесёлых компаний, отдавая свободное время женской фантастике, мечтая о платонической любви прекрасного принца. О, если бы ей привелось попасть в один из книжных миров, где сбываются заветные мечты! Увы, увы...
Суровый Виктор, который не видит смысла в жизни, вынужден жить, ибо связан клятвой, которую дал безвременно ушедшей жене. Самоубийство в любом виде ему недоступно, и он ввязывается в смертельно опасные драки, защищая слабых и лелея надежду на избавительный выстрел или удар ножа. Но судьба отказывает ему в этой малости.
Зато она приводит героев романа в пригородный лес, где дождливой ночью происходит что-то непонятное. Мимо них проносится полтораста лет. Утро они встречают в 2162 году. Но будущее - не подарок. Планетарная катастрофа сокрушила цивилизацию, уничтожила большинство населения, в прах разнесла наземные здания и строения, разорвала казематы, подземные убежища и коммуникации. А самое неприятное - лишила выживших возможности черпать информацию из мировой сети, что и оказалось самым тяжким испытанием.
Попаданцы вовсе не рвутся в лидеры, но закалка прошлой жизни, русская "стрессоустойчивость", которая сегодня так удивляет сытых и благополучных иностранцев - привлекает внимание выживших людей разрушенного мира. Часть из них оказывается миролюбивой и туповатой, как домашний скот. А немногие - проявляют агрессию, свойственную диким зверям, бежавшим из клетки.
Вполне обычные жители двадцать первого столетия, никакие не супергерои, Лёшка, Нина и Виктор вынуждены взять ответственность за растерянных людей на себя. Мало-помалу выясняется, что Россия была членом Конфедерации Контролируемой Благонадежности, а "контроль", то есть, подавление инициативности, агрессивности и проч. - вёлся через вживляемые чипы-вапамы.
"Попаданцы", как умеют, обустраивают стоянки, решают проблемы с едой, разруливают конфликты и мечтают спихнуть ответственность на кого-нибудь другого. Детские и взрослые комплексы, эти "тени прошлого" - всячески мешают им, однако не выдерживают столкновения с "настоящим" и понемногу исчезают, стушёвываются. Незнакомый мир предъявляет героям романа такие требования, что они меняются, незаметно для себя.
Но вот причина апокалипсиса обнаружена. Всему виной не природный, а техногенный катаклизм - результат диверсии на станции Магнитного баланса, по сути, на мощной энергетической установке. Устранить последствия катастрофы, разумеется, невозможно, однако ускорить и облегчить процесс восстановления цивилизации - вполне.
Если запустить установку и получить энергию, то восстановится интернет, заработают серверы, через вапамы, устройства внешней памяти - станут доступны любые сведения, любые знания. Но момент включений - опасен для жизни. Каждый из попаданцев решает, что именно он должен включить энергетическую установку...
"Господи подай - а сам руками хватай"
Глава первая
Лешка бежал за ободранным троллейбусом изо всех сил, реализуя последний шанс доехать до дома. Наверное, со стороны это выглядело смешно, когда тощий парнишка неуклюже размахивает портфелем и вопит: "Эй, стойте!" Но важен результат - а он получился, именно такой, как нужен - тормозные огоньки вспыхнули, задняя дверь распахнулась. Чувствуя себя гончаком, полный день отработавшим по зайцам, Лешка перевёл дух, спросил у немногочисленных пассажиров:
- Какой номер?
- Сорок третий, - участливо ответила старушка из середины салона, и справедливо отметила виновницу внезапной, единственной за сегодня, удачи, - вожатой спасибо скажи. Сердобольная девочка, пожалела.
В другое время бы Лешка и потащился вперед, чтобы поблагодарить водителя, но сейчас сил хватило лишь до первого свободного места. Там парнишка и рухнул, унимая дыхание и запоздало потея. Троллейбус полз от остановки к остановке, собирал полуночников и заполнялся.
Скоро народ забил проход и стал нависать над сидящими пассажирами. Возле Парковой, где начинался длинный перегон, толстая бабища навалилась на Лешкино плечо, затем облокотилась на голову. Он вежливо отклонился, но бабища продолжала теснить, а сверху прозвучало гнусавое оскорбление:
- Ты, ботан засушеный, уступи женщине место!
Лешка сделал вид, что не слышит мужского голоса над головой, но его гордость, его любимый берет за хвостик потянули вверх - пришлось обратить внимание на наглеца.
- Место, говорю, уступи, - длинный и наглый полупьяный тип наклонился к Лешкиному уху, - пока добром прошу.
Толстенная и тоже пьяная бабища килограммов на полтораста, не меньше, поощрительно улыбнулась ухажеру:
- Да. Я так устала, и вообще... Беременным надо уступать, видишь, меня тошнит. Укачало...
- Ага, сто раз беременная,- усомнился Лешка, оглядываясь в поисках поддержки, - пить меньше надо...
Ни одна живая душа из спрессованных в транспортный монолит людей не прониклась к нему сочувствием. Конечно, те, кто стоял, завидовали сидящему и тайно желали зла. А те, кто сидел - отмалчивались, чтобы не злить стоячих. Настойчивая бабища навалилась громадным задом на Лешку и заявила:
- Беременная! Уже полчаса, как не больше, - расплющивая вечного неудачника.
Тот выпростался - не терпеть же такую тушу на коленях? Бабища немедленно растеклась на всё свободное место, а троллейбус резко затормозил, отчего массовка колыхнулась вперед. Лешка припечатало лицом к стойке прохода, смяв очки. Динамики объявили:
- У нас неприятность. Башмак напрочь сорвало. Дальше не поедем.
*
Объявление встретили проклятиями и матом. Грязно-голубой вагон остановился на самом длинном перегоне, где лес рос особенно густо, а дорожных фонарей почти не осталось. Девушка-вожатая извинилась, попросила всех пересесть в следующий троллейбус, который как раз подкатил сзади. Народ тотчас высыпал под дождь, дружной толпой стал ломиться в тот переполненный салон, обругивая собратьев по несчастью.
- Плотней трамбуйтесь, пипл, - подбадривал дополнительных пассажиров уверенный мужской голос, - я на линии последний. Других не будет до утра.
Лешка из всех своих слабых сил ввинтился в заднюю дверь, отпихнув толстую бабищу с длинным вонючим дружком. Тем временем девушка из аварийного троллейбуса по одному опустила длинные "усы" и освободила путь.
Троллейбус тихонечко тронулся, стимулируя последних бедолаг. Лешкин портфель, зажатый в левой руке, застрял где-то далеко позади основного тела. Он болтался высоко, на уровне последних спин, снаружи, и никому не мешал, но внезапно его безжалостно стали вырывать, выкручивать. Пальцы не выдержали и разжались.
Однако расставание с верным другом не сходило в планы Лешки - там лежали еда и ноутбук. Он завопил, рванулся на выход. Этот рывок увенчался успехом - Лешка вывалился из дверей, устоял на мокром асфальте. Портфель лежал недалеко. Три прыжка до него, четыре - назад. Но поздно. Длинный ухажер - это он, он вырвал портфель! - уже втолкнул лжебеременную на освободившееся место, двери сошлись, и троллейбус прибавил ходу.
Стоять дурак-дураком, упуская шанс? Глупо! Но два спурта в один вечер - это перебор. Силы кончились раньше, чем надежда. Последний троллейбус исчез за поворотом, а усилившийся дождь смыл остатки иллюзий на справедливость в этом мире. Заслонив голову злополучным портфелем, Лешка побрёл назад, к единственному месту, где мог рассчитывать на укрытие. Девушка-вожатая сидела в кабине, уныло ссутулившись. На стук в переднюю дверь она отреагировала странно - вздрогнула и отпрянула:
- Вы почему не уехали со всеми?
- Откройте, тут так льёт! Пустите, я же ваш пассажир! У меня билет есть, это моё право! Вы что, совсем спятили? Я уже промок! Да быстрее же!
С портфеля текли струйки, очень неприятные даже летом, плечи чувствовали сырость промокавшей куртки, а эта соплюха, совсем ровесница - выделывалась, как муха на стекле! Лешка так ей и сказал, для убедительности колотя кулаком в дверь.
- Уйдите, а то милицию позову, - совсем неуместно закричала та тоненьким голоском.
- Дура, какая тебе полиция, - правильно, но опрометчиво возразил совсем промокший Лешка, опустив портфель на землю и пробуя раздвинуть створки дверей.
Девушка испугалась, крик перешёл в пронзительный визг. Но Лешка настойчиво втискивал пальцы в стык чёрной резины. Он отвоёвывал право сидеть под крышей, а не мокнуть под дождём. Эту битву надо выиграть во что бы то ни стало, а иначе и жить незачем, если ты всегда остаёшься на улице, как последняя собака, как бездомная собака, как никчемный и ни черта не стоящий бомж!
От такого неистового желания сил стало много, пальцы протиснулись сквозь две полосы неподатливой резины, зацепили створки и потянули их в разные стороны...
*
...чтобы подтвердить Лёшкину невезучесть. Враньё - все их кино про суперменов! Никуда створки не раздвинулись, металл не согнулся послушной гармошкой, желанное сухое нутро не открылось. Пока Лешка сотрясал неподатливые двери, девушка схватила что-то, соскочила с сиденья и ударила, целясь ему по пальцам. Со второго удара - попала, и очень больно. Лешка завизжал едва ли не громче своей оппонентки, стремительно вырвал руки из резиновой ловушки и запрыгал по асфальту, не зная, как унять боль.
Теперь дождь не имел ни малейшего значения - синеющий ноготь заслонял весь мир. Дуя на него, засовывая в рот или зажимая между колен, Лешка понемногу привыкал к очередной несправедливости мира. Проклятый портфель попался под ноги, получил заслуженный пинок, и отлетел в придорожные кусты. Вслед за ним с насыпи сбежал и хозяин, не намеренный больше мириться с таким положением вещей.
Лёшка не заметил, как в душе зародилась суровая решимость - покончить с этим беспределом! Мокрая куртка, черпанувшие в кювете кроссовки, ушибленные пальцы и раздавленные очки - весили очень мало в общем перечне Лешкиных претензий к миру двадцать первого века. Чаша его терпения, как у всякого россиянина, только казалась бездонной.
Сегодня она переполнилась, когда:
- менты забрали его, фактического спасителя того мужика, вместо тех, кто избил и убежал;
- длинный наглец и его толстенная подружка безнаказанно оскорбили;
- бессовестный троллейбус не дождался одного-единственного пассажира;
- на последние деньги купленный билет не обеспечил Лешке даже укрытия от дождя!
Стоит ли жить в таком гнусном мире, где он изгой, постоянный мальчик для битья, совершенно лишний человек?
"Не стоит, - ответил себе решительный человек, - иначе я поверю, что этот мир создан для воров, подонков, сволочей, и сам захочу стать одним из них..."
Слабый свет от дорожного фонаря доходил досюда. Да и много ли его надо, если ты не выбираешь путь? Сразу за кюветом кусты кончились, начался лес. Лешка залез по веткам первой же сосны насколько смог высоко. Выдернув ремень из джинсов, надел петлёй на шею, потянулся к верхней ветке, принялся вязать узел. Дождь незаметно прекратился, но что это меняло в Лешкиных планах? Тучи висели низко и мрачно, как раз соответственно настроению. Прощаясь с этим скверным миром, парень припомнил, что ему известно о других, лучших? Оказалось - ничего.
- Ну, тогда пропади ты пропа...
Низкий гул прокатился по округе, вздымая волоски на коже дыбом и наполняя душу страхом. Земля затряслась. Шумя хвоей, сосна сбросила Лешку, а закон невезения сработал, как часы, приземлив парня на голову.
Беспамятство накрыло бедолагу...
*
...сердце ушло в пятки. За спиной длинного пацана стояли и ржали приятели, а тот накручивал Лешкину рубаху на кулак, издевательски обдавая лицо тошнотворным табачным запахом изо рта:
- Один из них был рыжим, второй из них был с грыжей...
Он бил Лешку затылком о столб, не больно, но унизительно. Пересилить страх оказалось так трудно, что пинок получился слабым. Мучитель охнул, зажал промежность руками. Лёшку сбили на землю и заработали ногами. Боль от пинков росла, пока удар не пришёлся в голову...
...острая боль в правом подреберье согнула пополам. Мимо тяжело топали остальные новобранцы, хрипло дыша. "Учебка" сдавала кросс. Старшина отвесил Лёшке пинка:
- Ты, урод! Шевели помидорами и не вздумай отстать. Упадешь - убью!
Страх дал силы. После пары резких выдохов удалось заставить ноги двигаться. Один и тот же раскаленный воздух хрипло метался из глотки в легкие, не давая кислорода... Зыбкая муть наплывала изнутри, а снаружи пот слепил глаза... Судорога болью ударила в ноги, связала их, окоротила бег до шага.
- Беги, салабон!
И боль в ушибленной почке разлилась по измученному телу, превратилась в звенящую темноту, а земля стремительно бросилась в лицо...
... два капучино. По соседству кто-то потребовал пива. Бармен наполнил и толкнул туда пенную кружку. Зато кофейные чашечки - поставил далековато. Пришлось встать, чтобы дотянуться. Табурет с грохотом отлетел в сторону, Лешка упал навзничь, выплеснув кофе на себя. А гориллоподобный шутник закатился в хохоте:
- Педрила, закажи тёлке пивка!
Лёшка увидел, как покраснела и выбежала прочь Инна, вскочил и ударил омерзительную харю кулаком. Враг даже не пошатнулся, а обрадовано скрутил противника и сунул головой в бассейн с рыбками. Грудь трепыхалась, прося глоток воздуха. Глаза видели дно и перепуганных рыб сквозь окрашенную струей крови из носа воду... Вода хлынула в легкие...
*
... и Лёшка проснулся, откашливая воду. Невезенье продолжалось - он сверзился с дерева точняком в кювет. Разумеется, уровень дождевой воды поднялся и едва не утопил его. Мокрая одежда неприятно облепила тело. Лёшка ощутил себя ребенком, которого похмельная мамка облила из чайника, отучая от привычки падать ночью с кушетки.
Очки валялись рядом. Протереть мокрые стёкла оказалось нечем, пришлось ополоснуть в кювете. Толстая корявая сосна снизу выглядела огромной. Лезть на неё и вешаться уже не хотелось. Лёшка сдёрнул с шеи ремень, отошёл, вдевая в джинсы, удивился:
- Ничего себе высота! Метров пять, откуда чебурахнулся? И ничего не сломал, только вырубился. Тряхнуло неслабо. Землетрясение, наверно.
Часы показывали семь. Лешка поднёс циферблат к лицу, скосил глаза, чтобы миновать трещину в очках. Самая тощая стрелка истерически дёргалась, очерчивая извечный круг:
"Идут. Тогда - утро. Не мог я проваляться почти сутки!"
От серого неба ждать солнца - безнадёжно. Лёшка уныло проломился сквозь мокрые кусты по вчерашним следам. На пустой дороге стоял тот же ободранный тускло-синий вагон с номером 43. Створки дверей, которые вчера не пустили Лёшку в сухость, так же плотно сжимали свои вертикальные чёрные губы. Девчонка сидела в кабине, опустив голову на руль - спала, наверное.
Лёшка глянул на синий ноготь, ушибленный этой трусливой и визгливой заразой, которая переночевала сидя, как последняя дура. Уж он-то, попади внутрь, устроился бы с комфортом, лежа на заднем сиденье, длины которого с лихвой достаточно даже для баскетболиста! Нога споткнулась о портфель.
Подняв его, Лёшка примостил на колено, отщёлкнул замок и откинул крышку. Приличная струя воды изнутри плеснулась на живот, точнее, чуть ниже, добавив холода, но совершенно не огорчив. Ничего хорошего вечный неудачник и раньше не ожидал от жизни, но сегодня куда-то ушло истерическое отношение к неудачам. Его место заняло философское, мудрое:
"Сам виноват, мог бы и догадаться, что в него столько дождя натекло..."
Зажигалка, ножик, блокнотик... Всё мокрое. Раскисшую булку пришлось выбросить. Кусок варёной колбасы и стаканчик йогурта - послужили завтраком. Пластиковый стаканчик, вылизанный на доступную языку глубину, полетел в кювет. Можно идти.
Проверять работоспособность ноутбука Лёшка не стал - толку-то здесь, в лесу? И будить спящую заразу стуком в борт вагона он тоже не захотел, прошёл мимо, направляясь в сторону города. Тут идти-то всего пару километров оставалось, минут на двадцать, максимум.
"Прибавлю ходу, чтобы согреться, - подумал он, шагая шире и помахивая портфелем, - и буду всем попуткам махать, авось, кто и подберёт..."
Но ни встречных, ни попуток на дороге не появилось. Странное запустение и абсолютная тишина царили в мире. Лёшка согрелся в быстрой ходьбе, голова стала работать лучше и обратила внимание на скверное состояние асфальта. Мало того, что всю ширину дороги покрывал толстый слой листьев, а местами вызывающе торчали пучки высокой травы, а кое-где росли приличной толщины деревца.
Парень остановился, посмотрел под ноги. Асфальт выглядел очень старо - мелкие трещины так изорвали покрытие, что под подошвами кроссовок оно рассыпалось, разваливалось в сырую крошку, в труху. Позади оставался след, словно в береговом песке. Нехорошее впечатление производила дорога. Так, если судить по фильмам, выглядел город Припять, брошенный жителями из-за Чернобыльской катастрофы.
И столбы, что с ними?!
Прочные бетонные свечки, которые всегда казались несокрушимыми, сейчас во многих местах накренились, а некоторые рухнули, лежали поперек дороги. Лешка перешагнул один, переломленный пополам, с проржавевшей арматурой и обилием трухлявых чешуек под сгнившим скелетом. Проводов на столбе не было. Именно это добило Лёшку. Он панически засуетился, глядя назад, снова вперед, опять назад, словно троллейбусные нити могли возникнуть над его головой.
Ни фига они не возникли. Зато глаза увидели дым, явно фабричного происхождения - жирный, тёмный, тот могуче клубился впереди, в стороне города. Лёшка сел на асфальт, пережидая бушевавшую в уме бурю. Бедная голова! Она не справилась с пришедшей догадкой, и её пришлось обхватить руками, а потом даже накрыть курткой. Так спокойнее, словно в детстве под одеялом, которое оставляло любой страх снаружи.
*
Самое первое и логичное: "Я спятил!" - не нашло подтверждения, ведь известно, что сумашайки себя считают здоровыми.
"Я сплю?" - отпадает. Во сне ушибленный палец не будет болеть.
"Обкурился?" - то состояние Лёшке нравилось, особенно в первые моменты, когда крыша улетает конкретно. Но отходняк оба раза испортил всё впечатление - он опрометчиво и неразумно мнил себя Ильёй Муромцем, затевал драки. А синяки, они возникают быстро, да вот сходят долго.
"Я попал?"
Никакой радости! На фиг ему постапокалипсис, разруха и запустение? Мистических сил в себе Лёшка не обнаружил, чтобы сразу покорять народы, становиться царём или могучим волшебником. Такие фантазюшки читать хорошо, ставя себя на место главного героя, но в реальность выдумки верить - он что, дурак, что ли?
Однако чем дальше, тем вернее Лёшка склонялся к "попаданству". Тихонько поскуливая от безысходности, он принялся убеждать себя:
- Паскуднее, чем вчера, уже некуда. Вру, я же оптимист, я верю - хуже обязательно будет! Собственно, почему? Может, подвернётся шанс.
Из вчерашней обиды, незабытого желания повеситься, из боли в посиневшем пальце нарождалось мужество. Оно дало силы выпростать голову наружу. А там, на свету, глаза Лёшки-попаданца оценили новый мир иначе, без паники.
Пока ничего особо страшного не произошло. Но входить в незнакомое место следует осторожно. И подготовиться к неприятностям надо заранее. Самые частые неприятности в прошлом всегда связаны с нападением более сильных особей на Лёшку. Ну, физически слабый он, таким уж уродился!
Чтобы повысить шансы, стоило запастись оружием. От упавшего столба легко оторвалась ржавая трубка с удлиненным ромбиком на конце. На жало ромбик не тянул, проткнуть им кого-то не смог бы и Муромец, а вот шандарахнуть по врагу - это запросто! Настроение немного повысилось, и Лёшка двинулся в неизвестность.
А она, проклятая неизвестность, уже неслась навстречу громадными скачками, пригнув лобастую башку, скаля зубы и гулко гавкая. Попаданец замахнулся трубкой, как дубиной, но громадный чёрный пёс сделал последний прыжок. Его передние лапы ударили Лёшку в грудь, опрокинули на спину. Звериная пасть распахнулась, обнажив белые клыки и обдав смрадным запахом...
Глава вторая
Виктор очнулся от холода и сырости. Глаза ничего не видели - их захлёстывали капли. Они били по векам и лицу с неистовостью душа Шарко в том вытрезвителе, куда он попал, сражённый известием о катастрофе и гибели Лены. Менты не поверили, что трезвый человек может впасть в ступор, и заподозрили наркотическое опьянение. Только утром врач осмотрел, понял силу реактивного состояния и отправил в психиатрическую лечебницу...
Неприятные воспоминания подействовали на мужчину сильнее водяных струй. Он перевернулся на живот, встал, повернувшись к дождю спиной. Теперь глаза справились, рассмотрели кое-что, похожее на дорогу в парке или лесу.
- Ага, - сообразил Виктор, - так я в бору, рядом с городом. Где вырубился, там и валялся... Прямо на дороге. И никто не наехал, не ограбил.
Тотчас вспомнилось предыстория, начиная с вчерашней драки, в которую он вмешался, разгоняя нацболов или похожую фашиствующую шваль. Те пинали смуглого кудрявого мужика и отшвыривали тощего, неуклюжего паренька, что звал на помощь. В точном соответствии с поговоркой о "шапочном разборе", патруль прикатил, когда побитые Виктором хулиганы разбежались.
Усмехаясь запоздалой радивости стражей порядка, Виктор посоветовал "соратникам" по драке даже не пытаться объяснить что-либо на месте. И оказался прав - после пешей прогулки в отделение, что оказалось совсем рядом, и спокойного разговора с дежурным лейтенантом всё образовалось лучшим образом.
Их отпустили, избитый попросил уделить ему полчаса, а квартира парнишки, которого звали Лёшка, была как раз напротив - улицу перейти. Но и минуты под открытым небом Виктору хватило, чтобы утяжелись обычное минорное настроение. Ввверх смотреть не хотелось - на город навалилось серое, комковато-целлюлитное брюхо низкой облачности, отчего старые коренастые дама словно присели. Асфальт дороги и тротуаров потемнел и мрачно поблескивал недавними лужицами. Непогода, пусть и без дождя, ссутулила Лёшку и его спутников.
Когда они вошли в квартиру и сели на кухне, парнишка поставил чайник, а сам сбегал за соседкой. Так явилась с йодом, ватой, бинтом, ахнула при виде смуглого гостя:
- Это кто тебя так отделал? Хлеще Лёшки!
- Тёть Маш, - пояснил хозяин квартиры, - нацболы его пинали, а мы защитили.
Виктору понравилась шустрая старушка - она ловко оттёрла влажной салфеткой кровь с лица Егиазара и расставила коричневые отметины йода. Тот молча перетерпел процедуру лечения и лишь потом пояснил:
- Они меня за грузина приняли. Передай Саакашвили, что ему не жить, орали, горе-патриоты...
- Я знал, что вас встречу. То есть, не знал, какие вы, но предчувствовал. Кстати, хотите предсказание? Лёша, дай мне ладони, обе, я прочитаю. О, как... Ты встретишь друга, но необычного, потеряешь и обретёшь его вновь... И женишься, но не здесь...
Его манипуляции и бормотание показались Виктору забавными. Смуглый мужчина уверено водил пальцем по линиям жизни и ещё по каким-то складкам ладони, растягивал их и вещал о будущем. Хотя давно известно - предугадать его невозможно, а уж предсказать и подавно. Самые расхваленные Ванги и Нострадамусы выдавали туманные, многозначительные фразы, которые при желании легко подогнать под любое событие.
"Оракул хренов, - беззлобно подумал он, - ты даже прошлое не угадаешь, а туда же, пророчествуешь. Пифия этакая, мошенник, как все цыгане..."
Идти домой Виктору категорически не хотелось. После Питера он перебрался сюда, к могиле Лены. А крыша над головой его привлекала мало, так как не имела ничего общего с домом, где некто Ефимов когда-то был счастлив с единственной женщиной на свете.
Собственно, это и была квартира, то есть, четыре стены для ночлега, а никакой не "дом" в истинном смысле слова. Поэтому он допивал чай, вполуха слушал Егиазара и посмеивался, деликатно, почти незаметно, выдавая себя разве что лёгкой скептической улыбкой.
- .. слом былой жизни. Резкий. А дальше всё неясно... Линия судьбы не прерывается, а сдвается в этом месте... Вот и всё, Алексей. - предсказатель отпустил руку парнишки, повернулся к Виктору. - Давай твою, посмотрим.
- Не стоит. Я всё знаю. Жить буду бобылём, долго, а умру случайно... Моему ангелу-хранителю дан строжайший наказ хранить, и он не ослушается.
Егиазар внимательно посмотрел в лицо. Его глаза двигались, как у человека, когда тот читает интересную книгу - забегали в начало строки, опускались до низа страницы, возвращались к нужной строке, замирали, обегали абзац и так далее, неостановимо.
- О, как странно! Твоя жизнь остановилась. Ты не ищешь смысла бытия, и ни одна религия тебе не подходит. А виной всему - Елена...
Виктор вздрогнул - слова Егиазара ковырнули открытую рану. Покинув Питер, он не заводил новых знакомств, поэтому никому и никогда не рассказывал историю любви, смерти и мести. Как этот цыган разузнал?
- Осторожней, ты! - Виктор гневно оборвал гадание, но спохватился, взял себя в руки, увёл разговор в сторону. - У тебя имя, какие берут шарлатаны. Сам смуглый, горбоносый... А русский - родной, это слышно. Ты кто по национальности?
- Имя я не выбирал, родители дали. А кто они - понятия не имею. Наверное, евреи. Но сам я, по призванию если - цыган, бродяга, - речь гадателя обрела размер и рифму. - Увидел табор, к ним примкнул, и так вот странствую по миру... В тебя смотрю, как будто в воду - боль вижу, пролитую кровь. Ты светел и готов к уходу, как неизбытая любовь...
Стихотворная строка прозвучала с таким состраданием, что проникла слишком глубоко, а ужалила больно, в самое сердце.
- Я светел? Убийца - светел? Ай, что ты мелешь!- неожиданно для себя воскликнул Виктор. - Можно подумать, ты мысли читаешь!
- Это несложно. За столько-то лет и болван вроде меня натаскается! - с такой уверенностью и без бахвальства парировал Егиазар, что смеяться никому из собеседников не захотелось, а Лёшка даже спросил, проникшись уважением:
- Вы из шумеров? Атлантида? Древний Египет?
- Не помню, - отказался признаваться гадатель, - да и что это меняет? Важно, не кто я и откуда, а кто вы, и зачем живёте. Я многие народы испытываю, вот вас проверил на искреннее сострадание...
- И как? - воспользовался Виктор возможностью уйти от острой темы своего прошлого. - Сдали мы экзамен?
- Да. - Егиазар не принял иронию. - Пока лишь русские и сербы прошли его, а остальные слишком себя любят...
Гадатель принялся многословно рассуждать про историческое предназначение, не к месту приплёл пассионарность, демонстрируя недурную образованность, но Виктор уже пришёл в себя, закрылся наглухо. Сухо распрощавшись, он вышел под низкое, серое, комковато-целлюлитное небо, поймал "бомбилу" на истрёпанной иномарке и назвал адрес храма святого Владимира. Дождь копил силы, пока они ехали, но зато бегом гнал Виктора от машины до входа.
*
Под куполом было тихо и скучно. Три старушонки молились на приличном отдалении друг от дружки, служитель с лицом то ли пропойцы, то ли почечного больного продавал предметы культа четвёртой бабке. Вслед за ней Виктор прошёл к подставке, где на разной высоте жалко трепетали пламена тоненьких коричневых свечей.
Нагретый ими воздух струился, напитывался своеобразным ароматом, а отдалённое бормотание старушек можно было принять за журчание этого воздушного ручья, слитого из крошечных струек свечного тепла. Размякшую в руке восковую палочку Виктор запалил, укрепил взамен погасшего огарочка и шепнул:
- Для тебя, Лена.
- Обмахнись и поклон отбей, нехристь, - бабка заметила нарушение правил, ворчливо принудила перекреститься и оставила в покое.
Роспись стен, потолка и купола была выполнена в нарочито примитивной манере древних художников, насколько помнилось - Феофана Грека и Андрея Рублёва. Видимо, заказчик велел копировать, чтобы не нарушать канон. Иконописные лица выглядели одинаково благообразно и лубочно, без единой эмоции, как фотографии на паспортах. С трудом найдя изображение Спасителя благодаря надписи, опять-таки нарочито старообразной, неопытный прихожанин перекрестился, надеясь, что правильно сложил персты.
Он не понимал, где верующие черпают силу, как успокаивают душу. Обильная позолота, яркие краски раздражали глаз, а одинаково неправильные изображения лиц святых заставляли критически относиться к тем высшим существам, которых следовало умолять. Виктор точно знал, что физическое уродство всегда меняет психику индивида, хочет он того или не хочет. Эти, насколько он помнил, сторонились нормальной жизни, не заводили семей и любовниц.
"Вряд ли меня поймут... Кто сам не любил, тот не знает, каково терять..."
Он вспомнил, как смешно выглядела толпа священников, облаченных в раззолоченые ризы, когда обходила этот храм с хоругвями и заунывным пением.
"Скверный театр... Да, театр. И репертуар одинаковый, уже столько лет... Но ведь зрители ходят, многие, как меломаны, даже ноты выучили и сами подпевают. Значит, есть что-то, а я не понимаю. Так ведь и в другом не больше понимаю, а верю ведь? В неведомую загробную жизнь, где Лена ждёт меня... В электрон, в атом... А представить загробный мир, ту же вечность, которая всегда есть и будет - не могу. И пространство... Наверно, непостигаемое и непонятное и есть Бог... Тогда молить его можно везде, и ни к чему храмы и попы, вся эта пышная декорация..."
Виктор закрыл глаза, чтобы не видеть пестроты, заткнул уши, чтобы бубнение старушек не мешало, и мысленно обратился к Спасителю:
"Если ты есть и всесилен, всевластен, то даруй мне возможность избавиться от этой опостылевшей жизни, не нарушая слово, что я дал Лене. Только возможность, слышишь? Я всё сделаю сам..."
Он поднял лицо вверх, сцепил руки в замок и обращал мысленные слова туда, в небо, хотя прекрасно понимал, что Земля круглая, и небо, то есть, бескрайнее пространство за пределами атмосферы - оно везде, но хотелось как-то подчеркнуть, выделить, что - да, признает он высшую силу, которая безразлична была к нему, как и он был к ней равнодушен, а вот хочет попробовать, призвать её на помощь...
*
Виктор стоял и повторял самодельную молитву, пока не навалилась усталость. Тогда он направился домой, пешком, чтобы устать, промокнуть под ровным и нудным дождём, озябнуть и от этого провалиться в сон сразу, без томительных воспоминаний. Так и произошло, но перед самым пробуждением к нему пришёл странный, сумбурный сон, будто он вновь встретил Лену, и та жестоко, гневно отчитала его за равнодушие, пренебрежение, тиранство по отношению к ней, к себе и окружающим:
- Ты струсил, сбежал от себя, от друзей! Ты позволил им забыть о тебе, а значит, и обо мне! Ты думаешь о том, как обмануть меня, нарушить обещание, убить себя, а не живёшь! Слепец... - много других слов выкрикивала она, пока Виктор просыпался.
Точные выражения забылись, как обычно происходит со снами, но гнев и направленность его - запали в память. Он поехал в спортзал, кое-как провёл плановые групповые тренировки и немедленно помчался на кладбище, на могилу Лены.
Точнее, это был кенотаф или нечто подобное, ведь урна с прахом являлась не более, чем символом. Обломки самолёта и фрагменты тел разметало на площади больше квадратного километра, а делать генетическую проверку власти не стали, дорого, дескать. Пригоршня пепла, что лежала под плитой, вряд ли относилась к телу, что некогда было любимой женщиной мастера спорта Ефимова.
Но Виктору было достаточно, что есть место, принадлежащее только ему и ей. Он вошёл внутрь оградки, сел на скамейку, положил пакетик с едой на колени и закрыл глаза. Почему Лена возникла перед мысленным взором и продолжила, как наяву, обвинять, на каждый его аргумент приводя свой - Виктор не понял. Наверное, это было сумасшествие, помешательство, если в одной голове очутились сразу двое. Наверно, но времени на осмысление своего состояния во время спора он не сумел выкроить - разговор получился трудный, тяжелый, и длился до темноты.
Совершенно разбитый, как после ударной разгрузки вагона, что было знакомо по студенческим годам, он заказал такси и задремал у кладбищенских ворот. Спустя полчаса сторож разбудил, угостил стаканом крепкого кофе. Слабость отступила, но сморила его снова, уже по дороге домой, а в самой гуще бора, где ночью машин почти нет - неудержимая тошнота взяла за горло. Когда Виктор склонился над кюветом, уступая спазмам, таксист вдруг рванул прочь. Сознание ушло точно так же - резко и внезапно.
А вернулось лишь сейчас, в кромешной тьме, под ливнем.
*
Кроме грохота и потоков воды с небес, в представлении участвовали молнии. Они ветвисто полосовали небо, упирались в землю, на краткий миг создавая изумительно непостоянные конструкции. Свет останавливал всё, что удавалось осветить - капли дождя, сорванную ветром листву, падающие деревья, мокрую лису, бегущую через дорогу.
Виктора беспокоила собственная неспособность держаться на ногах. Его натурально "штормило", как после существенного перепоя, когда земля под ногами ходуном ходит, и даже на четвереньках устоять сложно. Сейчас он был трезв, но потерял опору и свалился, хотя сгруппироваться все-таки успел. Однако земля продолжила трясись и колыхаться, когда Виктор распластался, в надежде переждать внезапный приступ головокружения.
- Так это землетрясение, - осенило его, - а не я вырубился!
Однако головокружение усилилось, сокрушило слабую попытку овладеть собой, и закрутилось в тонкий чёрный жгут, типа торнадо. А тот всосался в небо и унёс сознание...
*
Виктор чихнул, приоткрыл глаза. Бор выглядел сплошным буреломом и ветровалом. Сосны валялись в беспорядке, многие стволы щетинились свежими переломами. Но с каждой минутой видимость становилась хуже и хуже - неведомо откуда наползала пыль, что и заставила его чихнуть. Густая, серая, с запахом бетона или сухой извести, она заполоняла всё.
Виктор сел, затем встал, проверяя свое состояние. Вроде бы голова не кружилась. Да и в целом - он чувствовал себя здоровым и сильным.
- До города недалеко, надо идти, - пришло решение, - там явно что-то неладное. Ночью так трясло, наверняка старые дома разрушены. Но мой-то сейсмоустойчивый... Хотя, случаи бывают разные...
После ночного дождя было душно, и пот струился по лицу, затекал в глаза. Приходилось ежеминутно смахивать его со лба и бровей. Мутная пелена, что застилала всё, поднесла ещё сюрприз. Виктор старался дышать носом, и пыль почти мгновенно забила его, а отсмаркивать плотную корку оказалось трудно и очень неприятно. На счастье, в кювете блеснула лужица, где удалось ополоснуть лицо, промыть нос и намочить майку. Обвязав ею нижнюю часть лица, парень двинулся вперёд. Дорога хоть и выглядела заброшенной, но для ходьбы годилась лучше, нежели бурелом за обочинами.
Скоро лес отступил в стороны или остался позади - поди разгляди в такой серой мгле! Что оставалось Виктору? Идти по дороге, которая становилась лучше с каждым километром. Когда пучки травы и кустарники поредели, а покрытие обрело прочность - спереди послышались странные звуки, похожие на гул толпы. Виктор прибавил ходу.
Впереди и выше горизонта что-то происходило. Серая пелена в той стороне приобрела красноватый оттенок, который присущ, как правило, открытому огню. Плюс к этому - воздух ощутимо пришёл в движение и стремился к зареву.
"Пожар, - сделал предварительный вывод Виктор, ускоряя шаг, - надо глянуть, вдруг помощь нужна".
Чем ближе он подходил, тем сильнее становился поток воздуха. Ветерок уже не шевелил волосы на затылке, а развевал их. С учётом липкой и пыльной духоты это было приятно, однако встречный жар тоже усилился и сильно нагревал лицо и руки.
Гомон толпы распался на отдельные выкрики, плач и причитания. Из мути выступили темные силуэты, которые за несколько последних шагов обрели выразительность мужских и женских фигур. В поле зрения Виктора оказалось около двух десятков человек, которые вели себя странно, если не сказать больше.
В студенческие годы нашему герою повезло устроиться санитаром в психиатрический диспансер. Это случилось благодаря протекции спарринг-партнёра по самбо, который постоянно работал в отделении "буйных", если выражаться общепринятым языком. Проще говоря, скручивал и удерживал больных на несколько минут, пока подействует лекарство. Виктор попервоначалу пугался, действовал неоправданно жёстко, но потом приобрёл опыт, научился распознавать, кого можно взять на болевой, а кого придётся удерживать бережно, чтобы тот не сломал себе что-нибудь, яростно вырываясь из захвата.
Толпа, которую он увидел перед собой, выглядела сборищем "тихопомешанных". Несколько человек сидели на земле, обхватив голову или зажав уши. Они покачивались из стороны в сторону, словно слушали внутреннюю музыку и полностью отрешились от реальности. Три или больше полуголых мужчины - сосчитать и различить было трудно, настолько быстро и беспорядочно они вбегали и выбегали из обозримого Виктору пространства - именно что метались, словно мальки в поисках укрытия от голодного окуня.
Другие, числом пятеро, одетые в одежды одинакового покроя - просторные шаровары на манер казацких, "шириной с Чёрное море", и блузы, которые привычно видеть на цыганском хоре, с нарочито просторными, даже мешковатыми рукавами - тихонько плакали, обнявшись и поскуливая. Они напомнили Виктору щенков, одновременно отнятых, отлученных от материнских сосцов, которые помнят тепло её живота, и сгрудились в плотную кучку, утешаясь взаимным запахом молока, ещё не выветренного с их мордашек. Остальные - большинство - лежали, скорчившись калачиком.
Поймав за руку мужчину, что "нарезал круги" в темпе хорошего марафонца, Виктор сдвинул на шею майку, которой прикрывал нос от пыли, и потребовал ответа:
- Эй, что происходит?
Лицо, покрытое слоем пыли, с многочисленными дорожками, промытыми потом ото лба до подбородка, повернулось к парню. Глаза, в уголках которых скопились комки грязи, сверкнули разумом, а голос выразил надежду, неизвестно на что, но явственную:
- Вы не отключены? Узнайте, когда они наладят? - и захлебнулся кашлем.
*
Возьми любого человека - тот из встречного вопроса понял бы только, что ничего не понял. Мало кто, разве что единицы, смогли бы сразу извлечь важную информацию: случилась авария в системе связи, на которую замкнуты эти люди. А вот навык, привитый Виктору всей прошлой жизнью - искать в необычном потенциальную опасность - мгновенно сработал и выдал тревожный сигнал:
"Это секретный полигон, где ставят опыты на людях... Надо убираться, пока не сцапали!"
Он отпустил мужчину и повернулся спиной к зареву, чтобы уйти. Но радостный крик хлестнул в спину:
- Куда? Вы обязаны нам помочь! Держите, у него вапам исправен! Стой!
Виктор ускорил шаг, слыша, как множество шагов спешит за ним. Крики и мольбы не стихали, преследовали его. Он вынужден был оглянуться, чтобы оценить ситуацию и похолодел - все бежали за ним. Ему стало страшно, ведь заповедь единоборца - никогда не вступать в схватку с толпой - родилась на похоронах тех рукопашников, которые погибли под ногами яростной людской массы.
Виктор тоже попробовал бежать, но серая муть предательски скрыла какое-то препятствие под ногами. Он зацепился носком, споткнулся, полетел наземь, выставляя перед собой руки. По закону подлости и это не помогло. Из мути вырос столбик, бетонный или железный, который прошёл между растопыренных ладоней и устремился в лицо. Всё, что удалось - согнуть шею и повернуть голову, спасая нос и зубы.
Ослепительной вспышкой отдалась боль где-то выше уха.
Мир исчез.
Глава третья
Собака длинно лизнула Лёшку в щёку, обрадовано гавкнула, забрызгав слюной. А потом принялась нарезать вокруг изумлённого парня круги, словно щенок.
- Ты ошалела, псина! Думаешь, хозяина нашла, что так радуешься?
Та гавкала в ответ, припадала на передние лапы, приглашая играть, и вертела хвостом, соглашаясь с каждым словом Лёшки. Такое доверие растрогало его, и под защитой великолепных клыков он двинулся дальше. За полчаса совместной ходьбы собака, которая оказалась девочкой, согласилась откликаться на имя Гарда и научилась нести в зубах портфель.
Лес стал редеть, тучи - тоже. Одежда просохла. Какие-то птицы шумно взлетали с дороги, завидев путников, а затем им встретился заяц. Он выскочил из мелкого осинника, плотным островком росшего посреди растрескавшегося асфальта, и заметался. От Лёшкиной трубы ему удалось увернуться, но Гарда перехватила косого на лету. Немного подумав, парень справился с жалостью и увидел в зайце добычу.
Память подсказала, что шкуру снимать и потрошить надо обязательно. Но сначала - огонь! Зажигалка не подвела, сухих сучков и бересты удалось набрать, и там и сырятина затрещала в пламени да под ветерком. А вот перочинный нож оказался туповат. Заточить лезвие - тоже не на чем. Поэтому разделка и свежевание зайца шли с трудом. Лёшке это кровавое дело не понравилось категорически, но куда денешься?
Гарда с удовольствием закусила потрошками, с хрустом раздробила голову косого и улеглась в сторонке от костра. Мясо слегка пригорело, в некоторых местах не пропеклось. Только ведь голод - он не тётка и не дядька. С чем не справился хозяин, докрушили зубы собаки. Запивать жаркое Лёшке пришлось водой из кювета, по примеру Гарды.
Время перевалило за двенадцать, когда солнце выглянуло полностью и немедленно стало припекать макушку. Только теперь Лёшка спохватился, что любимого берета нет. И непонятно, где он его потерял, вот незадача! Но вскоре солнце потускнело, да и воздух утратил прозрачность. Чуть погодя видимость стала вовсе скверной. Тот дым, что издалека смотрелся фабричным, затянул всё небо, набрал густоту и цвет. Чёрные клубы изображали собой тучи. Отличались они от грозовых единственным признаком, но существенным - начинались с земли. И этот дым стеной, от земли до неба, тянулся навстречу, застилая лес мутной серостью и воняя горелой свалкой. Пожар, понятно. Если лесной - надо уходить в сторону, так, вроде, учили...
Показав Гарде направление, Лёшка двинулся вослед. И почти сразу потерял собаку из виду. Подлесок на обочине разросся слишком сильно, вот парень и не заметил оврага, пока не ступил на самый его край. Кустарник, через который он проломился, загораживал обзор, а когда Гарда гавкнула, предупреждая - оказалось поздно. Здоровенный кусище земли вместе с деревом и кустом, за который парень ухватился, сполз и ринулся вниз, набирая скорость.
- Ой, ё...!
*
"Хреново".
С этой мысли голова заработала в нормальном режиме. Руки отцепились от колючего кустарника - шиповник, гадство, надо же именно ему подвернуться! - и вместе с глазами принялись разыскивать трубу, оружие которая, и портфель. Кусман леса, на котором Лёшка удержался, не понять, каким чудом, основательно обтесался, стёрся по бокам и стал совсем маленьким - дерево и мелкие кустики оторвались. Собственно, только шиповниковые заросли и уцелели. Грунт из переплетения корней выкрошился почти полностью, что парень заметил, выдираясь из колючего куста. Видать, круто оползень глиссировал на дно оврага, прокладывая путь среди предшественников,
Портфель валялся на самом дне. Труба лежала неподалеку, метрах в пяти. Но выбраться из оврага - проблема! Слишком круто вздымались стены, слишком рыхлой оказалась земля внизу и слишком влажной и скользкой - немного выше. Такое впечатление, что овраг возник совсем недавно.
Там, высоко, где стоял лес, края нависали неопрятными лохмами и нагло топорщилась корнями. В некоторых местах деревья перегнулись, заглядывая в глубину, а то и вовсе завалились, держась на честном слове. Толстый слой темной земли ниже переходил в жёлтый, затем полосатость учащалась, мокро блестела.
"Родники, - догадался Лёшка, - вот почему скользко... "
Вверху гавкнула Гарда. Она стояла на самом краю и следила за хозяином.
- Эх, была бы человеком, сбегала бы и посмотрела, в какой стороне вылезти проще, - посетовал парень, маня к себе псину, - прыгай уже, чего ждёшь?
Собака исчезла, показалась снова, но уже чуть в стороне. Гарда словно оценивала ситуацию, искала более пологий путь спуска. Пользуясь свежими впечатлениями, Лёшка прикинул на себе - рискнул бы он сигануть вниз? По такому крутяку? Где устоять не получится, только съехать на спине или на заднице?
"Ой, не знаю, - честно ответил парень, - очко не железное. Вряд ли, да и толку-то, ну, спустился? Хрена ли тут делать? И зачем я её зову, кретин!"
- Гарда, фу! Не надо сюда, иди по краю, там встретимся, - закричал наверх, завидев голову собаки, в очередной раз.
Лёшка понимал, что слова тут бесполезны, разве команда сработает, но продолжал орать и махать руками. Псина вслушалась, брехнула совершенно в иной тональности, убралась с края. Подождав, парень огляделся по сторонам.
"Фигассе овражек! Если везде так, я не выберусь", - пробежала трусливая мысль, когда потенциального выхода в пределах видимости не оказалось.
Но выбирать всё равно пришлось, не стоять же дурак-дураком? Тем более совсем рядом очередной оползень ринулся на дно оврага и навеял пылищи. Лёшка понял намёк, повернулся в противоположную сторону и побрёл, обходя препятствия.
Через полчаса он утомился и заскучал. Ноги увязали в рыхлом грунте, а то вляпывались в раскисшую землю. Родниковая вода пропитала её и сделала грязью, вместо того чтобы собраться в ручей. А пить хотелось. Немного поразмышляв, Лешка приглядел самое мокрое место на склоне, взобрался насколько смог и принялся ковырять трубой в глине углубление. Идея была такова - вода насочится в эту ямку, вот и решена проблема! Глина оказалась твёрдой, углубление получилось небольшим, всего с ладонь.
Но туда вода стекать не спешила. Она струилась тонким слоем по всему склону и только жалкие капли попадала в приготовленную ёмкость. Требовалось собрать хилый поток и направить в одно место. Память подсказала прочертить косые направляющие, как подсочку на каком-то хвойном дереве для сбора смолы. Или канифоли? Лёшка помнил такую фотографию, но детали выветрились из головы за ненадобностью. Да и не надо!
Борозды, сделанные ромбовидным концом трубы, помогли. Вода весело заструилась по ним, снося грязь в углубление. Выгребая пальцами первые порции, парень заодно и руки помыл, затем ополоснул лицо. А когда муть осела или смылась, попытался зачерпнуть пригоршню чистой водицы. Ни фига не получилось. Не рассчитал он глубину приямка. Снова копать, расширять и углублять?
Пить хотелось так сильно, что самое простое решение пришло мгновенно. Парень дождался, когда вода перелилась через борт, и принялся схлёбывать. Правда, он понимал, что сейчас уподобляется хомячкам в клетке, которые лижут поилку - но перед кем фасон держать? И Лёшка самозабвенно лакал, схлёбывал свежую чистую воду, пока кто-то не тронул его спину жесткой рукой.
Глава четвёртая
Слёзы душили Нину, перекрывая горло спазмами, страх пригнетал, заставляя сползать с сиденья вниз, к педалям. Там было тесно, зато уютно. Этот насильник больше не ломился в двери, но обмануть её трудно! Она не купится на дешёвые трюки, не станет поросёнком Наф-Нафом и семерыми козлятами, какую бы овечью шкурку не примерял этот волчара! Вот ведь какой изобретательный подонок - специально не сел на тот троллейбус, чтобы без свидетелей сделать своё чёрное дело! Но она лучше умрёт, чем ещё раз позволит измываться над собой!
Сжавшись в комочек в тесном пространстве под рулём, где её невозможно увидеть снаружи, девушка вслушивалась в окружающую темноту. Внезапно она сообразила - свет в салоне - он же выдаёт! Осторожно протянув руку вверх и нащупав тумблер, Нина погасила все лампы. Сразу стало спокойнее на душе. Ровный шум дождя ослабел, почти стих. Ни единого подозрительного звука - скрипа, удара, царапанья - не доносилось снаружи. Может быть, техпомощь приедет раньше, чем насильник вернётся?
Выждав несколько минут, Нина выползла из тесного закутка, держа в руке монтировку, которой отбивалась от вторжения. Мерзавец оказался предприимчивым и сильным, едва не раздвинул створки передних дверей. Она била по его поганым лапам, почти ничего не видя - так слепил ужас! Боже мой, столько лет минуло, а стоило только повториться ситуации, и всё вспыхнуло по-новой, обжигая почти залеченную душу.
Снова слёзы потекли по щекам, унесли в себе пережитое воспоминание. Нина потрогала двери, убедилась, что те плотно закрыты. На корточках передвинулась ко второму ряду сидений, уселась на пол, чтобы держать створки в поле зрения, но не находиться напротив них. Платочком стёрла мокроту с лица, тихонечко высморкалась. Дождь кончился. Сидеть на жёстком полу было неудобно. В салоне стояла абсолютная тишина. Фонари вдоль дороги, горящие не через один, а в лучшем случае, через пять-шесть, почти не разбавляли темноту.
Девушка осторожно поднялась, чтобы только глаза оказались выше кромки окон, осмотрелась. Никакого подозрительного движения. Затаился? Или передумал, отказался от намерения? Получил отпор, понял, что лёгкой добычи не будет и ушёл восвояси не солоно хлебавши?
Так и не решив, что делать, Нина гусиным шагом добралась к заднему сиденью, самому длинному. Там она легла, свернувшись комочком. Насильник, если решит вернуться, не разглядит её в этом углу, а пока он будет раздвигать створки дверей, она успеет подбежать и снова ударить его монтировкой. Для этого она и прижимает спасительную железяку к груди. С ней спокойнее. И всё-таки, как неуютно здесь, как не хочется торчать в этом опасном и пустынном месте, дожидаясь "технички":
- Господи, очутиться бы сейчас дома, - взмолилась Нина о чуде, которого ей так не хватало все эти годы.
Внезапно троллейбус качнуло. Человеку не под силу расшатать салон так, чтобы девушка свалилась с сиденья. Нина снова испугалась, но совершенно по-иному, нежели недавно. Гул и сотрясение относились к природным явлениям, которые были совершенно безразличны к ней, и не покушались на тело. Нина боялась погибнуть в аварии, от молнии, утонуть в наводнении, как любой нормальный человек, но то - судьба. Её отменить невозможно, она выбирает жертву случайно и не станет издеваться над нею.
Примерно так выглядели философские воззрения девушки, если бы кто спросил Нину. Только никто и никогда не спрашивал о таких вещах вожатую троллейбуса, невзрачную серую мышку, невесть откуда приехавшую работать. Кому она интересна - тощенькая девчоночка, тихо обитающая в комнатке на четвёртом этаже служебного общежития. Конечно, парни сразу попытались вломиться к новенькой, чтобы ввести в хмельной и весёлый круг одиноких сожителей и сожительниц. Однако дверь оказалась прочной и надёжно запертой, а наряд милиции по её звонку приехал очень быстро. Больше с дурой никто не рискнул связываться.
И слава богу! Сколько себя Нина помнила, от мужчин добра ждать не приходилось. В их деревушке только одна женщина ходила без синяков - бабка Варначиха, и то из-за славы ведьмы. Всех остальных мужья колотили по делу и без дела, просто от скуки. А среди немногочисленной молодёжи царил один закон - закон силы. Всех девчонок, как только они входили в пору, разбирали старшие парни, которых было раз-два, и обчёлся. И если потом, пирком да на свадебку, кого-то объявляли женой и уводили на совместную жизнь - считалось, что той сильно повезло.
Остальные девушки оставались невостребованными. Они радовались, если бывший любовник хоть изредка забегал, разнообразя свою сексуальную жизнь. Сколько одиноких подруг сейчас мыкали горе в её родной деревне, Нина могла себе представить. Она благодарила судьбу, что струсила и убежала, куда глаза глядят, страшась вечера, когда этот урод Минька Силай, который прилюдно и бесстыдно запустил руку в её трусы и там причинил невыносимую боль корявым грязным пальцем - сдержит обещание "отодрать".
Спасибо геологам, которые нагнали в горах неказистую деревенскую дурочку и довезли до города. Спасибо инспектору детской комнаты милиции, который не поленился съездить в захолустье, забрать у матери свидетельство о рождении и помог получить паспорт, а потом устроил на учёбу.
Пока она вспоминала прошлое, гул стих. Троллейбус перестал качаться. Ночь тянулась бесконечно. Глаза смыкались, а техпомощь всё не появлялась. Стало светать. Если насильник не возвратился, значит, давно отказался от своего намерения. При дневном свете чёрные дела не делаются. Нина перебралась на водительское сидение, умостила руки на руль, голову на руки, и задремала.
*
Её разбудило солнце, нагревшее левую щёку. Протерев заспанные глаза, Нина осмотрелась. Техпомощь так и не пришла. А вот с дорогой что-то случилось. Точнее, не только с дорогой. Всё вокруг выглядело незнакомо.
Троллейбус стоял среди редких, мелких кустиков травы, которые выбивались из трещин асфальта. Местами даже росли молодые деревца, а вот за кюветами начинались настоящие дебри, если судить по высоте подлеска. Сосны, вчера стройные, нынче вымахали настоящими великанами. Те, что стояли ближе к дороге, выбросили могучие горизонтальные ветки едва ли не на десяток метров в стороны.
Встревоженная такой картиной, Нина не сразу обратила внимание на опоры. Бетонные столбы местами наклонились, а кое-где рухнули, надломившись у оснований. Привычные глазу вожатой парные провода - исчезли с небесного фона.
Открыв дверь, Нина выскочила наружу, пробежала назад, поднялась по лесенке на крышу вагона. Троллеи покоились на своих местах, послушно прижатые, как усики кузнечика. Одна, как и вчера вечером - без токоприёмника. Но нигде в обозримой дали не было видно контактных проводов.
Вернувшись в салон, девушка закрыла глаза, чтобы отрешиться от мира. Увиденное нуждалось в осмыслении, а как? Кому известен способ помочь растерянному мозгу усвоить, переварить и понять невозможное? Нина его не знала, поэтому все мысли сразу столкнулись, устроили затор и замерли в неподвижности, робко перекликаясь между собой.
Ощущение беды выплыло неизвестно откуда, громадной тушей нависло над обездвиженными мыслями, словно грозовая туча, готовая вот-вот ударить молнией и прибить насмерть тех, кто не спрятался...
Нина словно выплыла из непрозрачной толщи воды на поверхность. Наверное, то состояние, в котором она пребывала, бог знает сколько времени - но мало, мало, слишком мало! - можно сравнить с неполным обмороком?
Словно её душа выпорхнула из тела, замершего в салоне грязно-синего троллейбуса, взвилась в некие кущи или просто немыслимую высь. Так уже было однажды, когда она пришла искать духовность на занятия биоэнергетики.
В том кружке царила благожелательность. Наставник, Борис, внушал, что способности есть у каждого, вопрос лишь в прилежании и концентрации. На очередном занятии Нина отрешалась от окружающего мира, чтобы уйти в себя. И вдруг это произошло. Она словно провалилась в свет и купалась в нём, не делая ни единого движения, наслаждаясь ощущением невиданного напора сил.
То дивное ощущение, немножко походило на отдых, когда лежишь на полянке весной, ветерок тихонько сгоняет с тела лишнюю теплоту от солнышка... ненавязчивые пчелки жужжат рядом... аромат примятой травы вливается в запахи цветов, а над всем этим блаженством опрокинута бездумная синева с нежными пушинками облаков. И так сладка эта безмятежность, что отрешение от времени тянется вечно...
Но Борис вмешался, вернул и запретил впредь так погружаться, мол, опасно дилетантам... Нина несколько раз пробовала повторить уход в своей комнатёнке, но шум пьянки за стеной мешал сосредоточиться, и она поняла злость наркомана, лишённого возможности получить "приход". Об этом рассказывали соседки по общаге, изведавшие всё на свете.
Сейчас это произошло само собой, без концентрации, на одном испуге и желании понять, что происходит. Ослепительный свет, где блаженство всезнания и абсолютного покоя влилось в душу, сравнить было не с чем, а бросить ради бренного тела?
"Ни за что, - воскликнула Нина, - ни за что!"
Однако всё оказалось непросто. Тоненькая, однако, очень прочная связь - цепью приковала световую сущность к бескрылой, а земное тело настойчиво требовало ответа и влекло душу назад. Горестно крича, Нина вернулась. С готовым ответом, словно подсмотренным в конце задачника:
"Забудь прошлое. Это теперь твой мир. Строй его сама, как пожелаешь".
*
Створки дверей раскрылись частично, но копаться в неполадках Нина не собиралась. Отринув всё, что связывало с прежним миром, она протиснулась наружу и решительно направилась в гущу леса. В том направлении протекала замечательная речушка Иня, чистая и неторопливая, где природа создала замечательные затишки, похожие на озера или обширные пруды. Деревенская идиллия всегда была мечтой девушки, так почему бы не начать новую жизнь с чистого листа?
Лес только выглядел непроходимым. Всё-таки сосняк, даже с лиственным подростом - это не чернохвойная тайга. В диком ельнике тапочки девушки вряд ли прослужили бы долго, а вот на толстом ковре сосновой хвои они справились - защитили ноги. Но острые сучочки порой продавливались через тонкую подошву и причиняли боль.
И зачем она отказалась от полезной привычки носить сменную обувь? Вот так всегда: понадеешься на удобства, а они окажутся временными - пожалеешь сто раз! На вахтовке после смены удобно, конечно - до самого порога общаги довозили, а вот как сейчас, собственными ножульками?
- Неважно, перетерплю, - утешила себя девушка, - там, в избушке, должна быть всякая обувь.
Конечно, кто мог помешать ей придумывать то, что хочется? Когда сказка становится былью, а чудо воплощается в реальность - Золушка вправе сама стать феей. Раз уж Нина сумела вырваться из постылого мира вечного насилия и ограничений - сумеет и остальное сделать.
Ей не нужен Воланд, она силой собственного воображения построит домик с цветущими вишнями, придумает и приведёт к порогу настоящего принца, который будет любить её беззаветно... А она - ответно полюбит его за мужество, нежность и красоту, конечно...
Все любовные романы, прочитанные девушкой, нравились ей. За исключением одного нюанса. Любовные сцены. Авторши усердно и однообразно - а зачем, спрашивается? - описывали, как героиня отдавалась любимому. И лгали при этом изо всех сил! Можно подумать, кто-то из читательниц верил, что секс приятен, три ха-ха! Более омерзительного занятия мир не знал со дня творения. Даже в священных книгах отмечено, что бог проклял Адама и Еву за секс.
Собственно, примитивное тыканье оправдывалось только продлением рода, и всё! В том мире, который Нина покинула, она сумела бы обойтись искусственным осеменением, ну да ладно, здесь один раз можно потерпеть. Принц не станет мучить любимую насилием, он не похотливый козёл...
Мечты оборвались, когда бор кончился. Странно. Сказка не складывалась. Милая сердцу Иня блестела извивами и плёсами, безмятежно раскинувшись под утренним солнышком. Но задуманной избушки на берегу не оказалось. Вместо этого луг занимали смятые и поваленные палатки, среди которых бродили, сидели и лежали пёстрые человеческие фигурки. Много. Стайка перепуганных детей и несколько взрослых явно пребывали в состоянии паники, судя по крикам, стонам и рыданиям.
*
- Ага! Это испытание, - поняла Нина, бросаясь на помощь, - я должна проявить себя.
Дети сидели на траве и спальных мешках, тихо, а то и громко плача. Несколько девочек лежали с закрытыми глазами, спали, видимо. Наиболее разумным из всех выглядел высокий парень с ярко-синим галстуком на шее. В отличие от остальных взрослых - не бегал и не вопил, спокойно сидел на валуне, зажимая уши ладонями. Такое впечатление - слушал музыку и закрывался от шума-гама. Появление Нины парень заметил:
- Добрый день. Ты откуда?
- Оттуда, - за спину указала девушка, - а что с вами стряслось?
- Связь пропала. Ещё ночью. До сих пор не восстановилась, а ты же понимаешь, каково детям?