Давно уже сказано, очень давно - "Время всякой вещи под небом". Цитата мягко трансформировалась в общеупотребительное "всему свое время". Новый сборник Ирины Аргутиной "Время поить пески" вещь далеко не всякая, так скажем, и словами нашего доморощенного политклассика "очень своевременная книга". Хотя бы потому, что хорошо сказанное слово всегда современно,а очень хорошо сказанное - вневременно.
И потому - "Время осело сыпучей горой / опыта, столь пожилого родителя мудрости". Это первые строки первого в сборнике стихотворенья. Или - "Уже взошел октябрь - Как Жанна Д'Арк - на свой костер / ... / и так остер / горючий запах дыма и листвы. / / Сто лет назад мы были здесь на "Вы". Это то, что чувствовал каждый не раз. Тогда творческие силы страны как будто первые ощутили острейшую необходимость единения. Я тоже хорошо помню то время. Глуховато-монотонное как бы мерцающее чтение Блока и медленно увядающие символисты, эпатажные бурлюковкие вернисажи и иезуитские выверты слова Крученых, сметающие закоснелые наносы древности штормовые шквалы "Вадима Вадимыча" и тихую гениальность птицеподобного Велимира. Который, будучи главным будетлянским идеологом, сказал: "Со временем, когда Мы станет богом, речные русла всех мыслей будут течь с высот единой мысли. Но мы не боги, а потому будем течь, как реки, в море общего будущего. Оттуда, где расположен опыт каждого, течь то Волгой, то Тереком, то Яиком в общее море единого будущего..."
Об этом же говорится и в представляемом нами сборнике: "Река моя - третье колено от Иртыша, / большого брата левой руки Оби. Обь велика, ей можно течь не спеша. / А я помолчу, чтобы не нанести обид." Хотя какие могут быть обиды, когда малое действительно мало, а собственную величину мы как-то очень упорно замечать не желаем. Это болезненное умаление собственного начала, склонность к самоуничижению, словно генетически закодированная даннсть, изначальна. Иконы и книжная графика изографами никогда не подписывались, летописи за редким исключением, а автора велечайшей поэмы древности вычислить не могут до сих пор. Эка куда махнул, скажут мне на подобные реминисценции поборники потупившей очи самозачуханной всепричастности. Отвечу стихами все отсюда же, цикл "Свиданье с Петербургом", "Лики Эрмитажа": "Легкий свет из темноты, - / это ты. Этот ангел, парящий вокруг святого семейства - Не смейся: приглядись, проступают черты: Это ты..." И опять о том же: "опускается занавес ночи, скрывая края, / это я." Вот слово, ради которого уже стоит взять в руки эту "песочно-поильную" книгу. После такого свидания с белыми ночами северной столицы уже можно утверждать, что призыв мелиорировать хотя бы Кара-Кумы не остался гласом вопиющего в пустыне. Имеющий уши да слышит. Тем более что стихотворений такого уровня в сборнике достаточно много. Поэтому отмечу несколько на свой взгляд еще более высокого уровня: "Земной хребет изранен и побит...", "Тополя промокают до сердца...", "К земле" по Р.Фросту, "Октябрь", рождественское 2000-го года "Метель стихает" и "Северный ветер гонит на юг мысли..." Такие вещи своим присутствием окажут честь любому сборнику. Конечно же, перечень этот приблизителен, и его можно варьировать вполне свободно. Было бы, как говорится, из чего выбирать. А с зтим тут как раз проблем нет. Сильной стороной книги можно назвать симфоничность исполненя и ровность звучания хорошего уровня. И это при широкой тематической амплитуде. "Утро. И два океана" соседствует с "романсами маленького человека", за "умирающими стрекозами" следуют "времена жизни", а "за искривлением пространства" "стучат мгновения". Вообще эта вот линия пространственно-временной неразрывности и всечастной приемлемости проведена красиво и уверенно. Эта уверенность придает сборнику хорошо ощутимый запас прочности, и даже при всех ненавязчивых авторских самооговорках уверенный взгляд в будущее. Интересно бывает последить, как формируется подобное ощущение, как поэтапно от страницы к странице каждое стихотворенье, блеснув именно своей гранью, вносит свою лепту, а то и целый динарий, в копилку содержания книги. Это истересно еще и потому, что сборник по всем параметрам вполе традиционен, даже подчеркнуто традиционен. Нет тут, кажется, особых лексических изысков или предвзятых наворотов. Как нет, скажем, иногда встречавшихся экспансированных наездов в виде непомерной развеселости или наоборот поданых с легкой руки шестидесятников так называемых плачей. Зато есть нечасто встречающаяся столь явно определенная в себе этичность, то, что мне, например, более близко и по настоящему интересно. То есть такой уровень содержательности, когда каждый независимо от собственно уровня грамотности и коффициента IQ находит в данном материале по своим потребностям. Достичь такого уровня ответственности перед читателем значит уже достичь многого. Компоновать книгу как самостоятельную букинстическую единицу - это искусство другого порядка нежели написание ее де факто. Редакторкая работа вопреки есенинской установке "ничего не видать, когда лицом к лицу" предполагает не только видение, но и осознанно направленное формирование взгляда под различными углами зрения, причем такое, чтобы не только большое, что называется, виделось на расстоянии, но чтобы это выглядело эстетично и при ближайшем рассмотрении. Это не макияж, а скорее имидж. И в этом плане книга конечно же удалась. Она как хороший собеседник интересна сама по себе когда вспоминает былое и рассказывает, когда заглядывает в завтра и молчит. И потому сегодняшний интерес к ней по другому слову все того же монументального пропагандиста "всерьез и надолго". Образ получился действительно обьемный и живой. Хотя в плане цельности два стихотворения и самое так же в настоящем времени я все-таки выделил. Они не столько выпадают из концепции, сколько дисгармонируют цельность образа. Первое своей внутренней разнонаправленностью и как следствие недоговоренностью. Второе стихотворение на мой взгляд нарушает психологический микроклимат этих девяти десятков страниц "пустынной жаждою томимых". Думается, надо назвать эти два поименно.
Итак - "Раки ходят задом наперед / в одиночку. Путь у них не гладок, / но не долг. Мой - ужасно длинный..." Во второй строфе: "Финиш скрыт, отчетлива судьба, а борьба с собой проблематична". Во многом это, конечно, так, и стадность ракам не присуща, и особым долголетием они не отличаются. Хуже то, что первая строка, мало того, что вопреки общему направлению сразу задает отвратное, так еще не совсем точно отображает их природу передвижения: раки, как все нормальные членистоногие, ходят все-таки головой вперед. Плывут - да и сколько угодно, обратно. Но это в общем формальности, чего не скажешь о собственном "ужасно длинном" пути. Так и напрашивается: Чем же это он так ужасен и в каком месте длинен столь непомерно? А фраза борьба с собой даже как-то перекликается с мюнхаузенским самовытаскиванием из трясины.
Второе стихотворенье "посвящение". И, как водится, со знаком минус, когда в лучшие года соцреализма дело касалось чего-то авангардного. Называется оно "Слава создателю..."Черного квадрата". Собственно ни сам Казимир Малевич, ни его творения почти вековой давности в моей адвокатуре не нуждаются. А расмотреть это дело чуть подробнее понуждает другое. Хотя бы потому, что ничего близкого к тому, что "каждый побоится прослыть невеждой / или, например, "безнадежно отсталым", ничего похожего в отправной точке автора и рядом не стояло. Или хотя бы потому, что сегодня ни один реальный гений не скажет влед за стихотворным прообразом "я не знаю такого шедевра". Имя Малевича занесено почти в любую энциклопедическую, справочную литературу, касаемую живописи современности. И подобный отклик конечно же не случаен. Или хотя бы потому, что сам мэтр был прекрасным рисовальщиком и не менее одаренным живописцем, он вполне мог бы сделать на этом поприще себе карьеру. Но не это его влекло. Искуство начала века полностью пересматривало основополагающие концепции, инвентаризация коснулась буквально всего. Не случайны же, пусть и декларированные, но "сбрасывания" классиков с "корабля современности". Главный будетлянский идеолог, разъяв слово чуть ли не на корпускулы, вернул слово к первоисточнику и заставил его звучать первозданно и чисто. Русский футуризм и парадигма Лобачевского в геометрии, "Болеро" М. Равеля и теория относительности А. Эйнштейна в данном историческом контексте эти вещи одного порядка что и "Черный квадрат". Который мне видится просто краеугольным камнем нового взгляда, необходимость которого всегда очевидна особенно на переломах эпох, новизна эта отразилась буквально во всем будь то кино или танец, архитектура или дизайн. "Черный квадрат", словно тень нависшего "вселенского зева", предтеча черной дыры в астрономии, дверь в иной мир, портрет первозданного Хаоса, который согласно первому известному нам по имени древнегреческому поэту Гесиоду, есть одна из четырех первопотенций мира.
К тому же Малевич был просто образованнейшим человеком своего времени. Его искусствоведческие, и надо сказать очень серьезные работы, с которыми он объездил пол-Европы, до сих пор пользуются уважением специалистов. Поэтому, пользуясь предоставленным мне словом, предлагаю просто реабилитировать достойное имя. Хотя бы на основании истечения срока давности.