Аннотация: эссе, посвящено циклу стихотворений Александра Петрушкина "L`Аmerica: уроки английского" (2002)
“МАТ В ДВА ХОДА”
Первые две строчки пушкинской “Элегии”, написанной сто семьдесят с небольшим лет назад, — “Безумных лет угасшее веселье мне тяжело, как смутное похмелье” — вполне подходят в качестве эпиграфа к данной статье. Но случайно бросил взгляд на предстоящее этому стихотворение “Бес” с его памятным началом: “Мчатся тучи, вьются тучи. Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна”. Ого-го, подумалось мне, та “мутная ночь” и есть самая суть предстоящего обозрения, тем более, что чуть дальше, через две строки: “страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин!” А две последние из Бесов” гласят: “Визгом жалобным и воем Надрывая сердце мне...” Это и вовсе уже “ого-го”! — снова подумалось мне. Последующая за “Элегией” четырехстрочная “Царскосельская статуя” сообщает эти два: “Дева печально сидит, праздный держа черепок” и также элегически итожит: “Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит”. Рожденный ровно семьдесят лет назад Вини-Пух, подлетев на воздушном шарике к мрачному с низким дуплом, философски заметил по этому поводу: “Это “ж-ж-ж” неспроста! ...я тоже так думаю...
Новый сборник Александра Петрушкина состоит, если сравнивать его со строением из двух виртуальных лабиринтных ходов, где каждый поворот коридора есть переворот страницы и отдельное самостоятельное стихотворение. Два входа, с начала и до конца книги, и один выход посередине, да и тот вверх — или вниз, это уж как кому приищется. Продвижение затруднено, впрочем, как и всегда, тем, что ты не знаешь, то ли это уже тупик под названием “Приехали”, то ли под звуки ленноновской “Гив Пис э чэнс!” тебе дается таки шаткий этот самый шанс. Связь между коридорными ответвлениями, в том числе и смысловая, закодирована наглухо, зашифрована так, что всем дешифровщикам ГРУ, ФСБ и МАСАД тут нечего делать — а ключ к шифру Саша как всегда потерял. Дошедший до конца, в данном случае до середины, попадает в соединяющее два навороченных этих хода помещение Љ 12, круглая в плане типа кельи комнатушка. А в качестве призового фонда дошедшему до сакрального этого числа предоставляется возможность остаться тут навсегда и крутить головою по этому поводу как по часовой, так и против часовой стрелки. А дабы хоть как-то скрасить остаток дней своих, вы можете читать, читать и читать и читать — вплоть до посинения! — вершащие данный сборник вирши “В двенадцатом часу паскудной ночи” — причем как с начала, так и до конца. Окончании е двухходовки тоже вполне знаменательное и “многообещающее” — “не захотели по любви стереть нас песком прибрежным. Только из Америк не возвратился к воздуху никто” Перспективы, что говорить заманчивые, как далекая “Лямерика”, да еще к тому же с “уроками английского”, это из названия первой части книги, вторая симметричная по счету страниц, а числом их тоже 12, от конца к середине называется “Искариот”. При таком пристрастии и не очень богатом выборе отрицательных персонажей Ветхого и Нового заветов смею предположить, что следующая глава прозаической эпопеи будет называться “Книга Ирода” а стихотворный сборник — “Иродиада или Пилат-Понтийские игры”. Ну а коль скоро разобрались таки с двумя этими ходами, то тут же рассмотрим и мат, вынесенный вместе с ними же в заголовок, или так называемую ненормативную лексику, коя словно изюминки в булочке щедро рассыпаны нескудеющей рукой бытописателя. Ненормативность ругательств в литературе и прочих подобных спорных веще — это, конечно же, дело относительное и в первую очередь является прерогативой автора, дело его рук или хотя бы его чести и достоинства. С одной стороны понятно желание автора расширить резонансную амплитуду звучания — использовать более широкий спектр лексики, с другой стоны это требует еще большей отточенности и соответственно ответственности за подобные “матовые” вкрапления в сравнительно отполированную текстуру. Если поконкретнее, то не всегда на мой взгляд вкрапления эти использованы точно, ест случаи, что называется красного словца, что в каждом подобном случае, учитывая другой удельный вес, инородность подобных инкрустаций, автоматически снижает планку до уровня пьяного бормотания. Но есть и точные попадания, цитировать, понятное дело, ни те ни другие не будем, и тогда общий тон приобретает как это ни странно, черты более близкие, более больные. Слово “больные” употреблено не случайно. Боль, какого бы она ни была характера, это то — что объединяет и роднит всех. Потому что боль — одна из немногих вещей в мире, которую понимают все. Сразу же припомнилось одно из любимых кирсановских стихотворений “Боль Болей” (по аналогии с “Песнью Песней”). Вот тут не премину процитировать: “Боль больше чем Бог, бог не любовь, а боль. Боль болей — Бог богов. Боль простит Боль судья — Боль подаст.” То, что выражено точно, понимаемо всеми. Попадания в данной книге и очень даже точные есть, о них еще будет сказано. Лично мне увиделось в этом нечто блоковское, касательно его “Двенадцати”, но больше того есенинские мотивы в основном периода “Москвы кабацкой”, тональные совпадения почти один к одному. Те же осеннее-листовые россыпи расхристанно-усталой плаксивости, тупиковой замкнутости и одинокой покинутости — непонятно кем и непонятно кого-чего. Правда, рязанский поэт умудрился втиснуть в свои “дорожные жалобы” еще и долю некоторого самолюбования, но наши совпадения, слава Богу, закончились чуть раньше.
Помимо нового композиционного решения книги, есть попытки решить таким же образом и отдельные вещи, так на странице четвертой в обратном отсчете наблюдается попытка кольцевой композиции и само это стихотворение, а равно и на странице второй, выглядят много более осмысленно, есть некая сумеречно-мерцающая тень сюжетности, — одного повторения двух начальных строк в конце не всегда бывает достаточно для подобного композиционного завершения, то, что посредине, должно определенным образом спровоцировать последний рефрен.
Частичным нововведением можно назвать фольклорные мотивы или хотя бы их имитацию. Это неважно, важно то, что стилевая палитра получает новые возможности самовыражения. Вот фрагмент страницы восьмой от второго захода: “Ни судьбы ни креста ни стыдоб ни обид на посту вестовой с беглой вестью пришит ни любви ни хулы ни тоски ни доски толоконные лбы заморочек гробы ни грубы не нежны мох из белой мошны по холодной воде в ледяные столбы...” Четко выверенная на манер “пришитого” вестового, его спешных шагов, внутренняя динамика и по-настоящему хлебниковская точность в обозначении признаков и ощущений “беглой вести”. Точность эта в данном случае такова, что автоматически перескакивает момент описательности явления и сама уже становится им, этим явлением, тут речь уже не идет о том, попал или не попал в прорисовывании предмета, потому что предмет этот сам встает вам навстречу — он движется, существует, летит или падает, как в данном тексте “в нелепую грязь подрезая полет”. Этот момент очень немаловажен и требует особой подчеркнутости, потому как выразительность подобного уровня достигается далеко не всегда и только при условии по-настоящему высокого вдохновения. Обратить внимание еще стоит и вот почему. Иногда конкретно поставленная критическая задача не то чтобы начинает доминировать, но хотя бы отчасти начинает вести нас за собой и не поддаться этому водительству бывает трудно курс обозначен ясно, как рельсы, так ч то не свернуть, а со стороны, и это действительно так, всегда виднее. И так вот, проникшись критическим зудом, как паровозное нутро паром, начинаешь путь свой в пункт Б, где пункт А “Аз есмь грешный” и потому непререкаемый”. Истопник в деле критик как правило угля не жалеет и вот перед зашоренным взглядом мелькают уже строки-шпалы два ускоряющийся ритм рифм. Они, конечно, неотделимы от пути в целом, но притомляют достаточно быстро. И оттого перестаем замечать за щебеночной насыпью откоса цветущие поля, перестаем замечать за деревьями снегозащитных посадок лес.
На последнем обсуждении, а было это про поводу “Книги Каина”, неоднократно высказывалось опасение в связи с прямо таки нависшей угрозой деструктивного подхода данного автора в своем творчестве. Конечно, такая опасность есть, и преуменьшать ее не стоит. В качестве примера можно вспомнить жизненный путь Фридриха Ницше с его навязчивым извещением всех и вся о смерти бога. Итог известен: остатки дней своих незаурядный философ провел в желтом доме. В качестве более свежего примера подобного подхода можно припомнить одного из лучших рок-музыкантов современности Курта Кобейна из “Нирваны”. Как он закончил свой жизненный путь, тоже известно: Разрушил все, что попалось по пути, а когда предметы для битья закончились — лег на рельсы сам. Искусство разрушать требует жертв более настойчиво и планомерно, нежели искусство само по себе. Видимо, не случайно именно в среде исполнителей этого стиля музыки, самого жесткого и агрессивного, преждевременный уход — явление е такое уж едкое. Паровоз, разбежавшийся в силу своих возможностей сразу не остановишь, и у ж тем более не развернешь — одно слово: железная!
Однако при всем при этом не стоит забывать, деструктивность как любая составляющая общих процессов не есть вещь настолько самостоятельная, чтобы ее преподносить так уж вполне. Она диалектически неотъемлемая часть того же конструктивизма, как, скажем, снос старых зданий при строительстве новых, как отдача в плечо при выстреле из ружья, как резекция плоти со всею присущей болью. При необходимости операции. И уж, конечно же, вещь эта вовсе не случайна. Другой вопрос, что воспринимается она везде по-разному. В нашей стране более болезненно, и это понятно: две революции, две мировых войны, другие войны и общественно-социальные эксперименты. Американцы вот на своей территории не воевали, да и сегодня бомбить почему-то предпочитают где-нибудь подальше, желательно за океаном, да и революционно-разрушительным призывом тоже как-то не воспылали. Поэтому, наверное, насилия и взрывов хватает, и даже с избытком на страницах книг и экрана всех возможных форматов, особенно это касается, учитывая его зрелищность, кинематографа. При этом никто не паникует по поводу обилия взрывов, разрушений и крови, жестокости и реалистичности подачи этого. Наоборот, поощряется отдельной, например, номинацией в главной кинопремии “За спецэффекты”. Конечно, американцы — нация молодая и нам не пример. Ей более свойственны динамика развития, интерес к познанию мира, другим территориям. И в то же время Америка живет только своими интересами, отсюда их несколько упрощенный взгляд на проблемы других, помесь самоуверенности и частично наивности, некоторая даже ребячливость, отсюда романтизация войны, общенациональная любовь к кино. Одним словом, словом, Лямерика.
С другой стороны, подобный взгляд на жизнь имеет и свои плюсы. Да, жизнь сложна и тяжела бывает невмоготу, но постоянно апеллировать к этой ее грани в целях якобы предупреждающих от грядущих бед подрастающее поколение тоже, видимо, не стоит. И хотя данное замечание в целом запоздало лет на десять, но иногда и оно бывает не лишним. Впрочем, отвлекся.
Итак, деструктивизм Петрушкина мы отметили, не забыли морализаторски погрозить пальчиком, дескать, смотри, доиграешься. Смотреть, конечно, надо, никто не спорит, дорога хоть и железная, но и случаев схода под откос тоже хватает. Не отметили, правда, то, что весь этот так называемый деструктивизм на протяжении ряда уже лет, если смотреть в целом, остается в фиксированном состоянии, не прогрессирует и, кажется, не собирается делать этого в дальнейшем. Так что впору говорить как раз о структуризации данного предмета, стабильность все-таки налицо. Хотя и в таком виде форма исполнения не каждому по душе. Как бы то ни было, надежды на прогресс есть, а последняя книга тому подтверждение. И не будем торопиться за менять про” на “ре” и назидательно покачивать пальчиком перед носом. В свое время многомудрый живописец наш Василий Суриков, казалось бы, принадлежащий целиком веку девятнадцатому, встал на защиту юного и никому не известного Пикассо, которого рьяная критика бойко и наперебой обвиняла в разложении натуры на составляющие, т.е. примерно в том же, что и наши претензии к некоему П. И что же, время все расставило на свои места. И как раз по полочкам. Очень многое из наследия авангардного гранда века двадцатого отмелось, осело в осадок. Но остались “Девочка на шаре из голубого, “Старик-еврей и мальчик” из розового периодов и апофеозная, рожденная истинным чувством и по-настоящему высоким вдохновением “Герника”.
Теперь о замечаниях. Меньше их не стало, да и не могло стать, все та же инерция. И то же, к сожалению, упорное нежелание хоть сколько-нибудь обусловить материал. Отсюда — обманчивое ощущение возможной многовариантности его. Кажется, что напиши так или немного по-другому, ничего в принципе не изменится. Так не должно быть! Читатель должен быть уверен, что именно этот и только этот вариант прочтения предоставленный ему, есть единственно правильный и верный. Для целей подобных предварительно или по ходу дела, явно ил скрыто, сразу же в целом или по частям задается плановость. Как котлован под фундамент подразумевает объем, как фундамент подразумевает размер. И только после выхода на так называемый нулевой цикл начинается возведение стен, что в нашем случае обозначает написание текста. В текстах же нашего автора стены без всей этой тягомотины ставятся как ему на данный момент заблагорассудится, без ориентации на уличные порядки, на стороны света и т.п. Больше того, иногда и вовсе не ставятся, а просто зависают в воздухе. Отсюда обманчивое впечатление у обсуждающих, что подобные вещи можно выдавать чуть ли не на вес. Это, конечно же, не так, и работа проводится вполне серьезная. Вот только редкое упорство и нежелание хоть как-то реформировать, разнообразить процесс строительства достойны лучшего применения. Не говорю уж о вещах общепринятых: крыльцо, коридор — завязка, гостиная — общий сюжет, кульминация, судя по смоьбой акцениттированности половых разборок, приходится тут на спальню. Если продолжить в той же аналогии, не мешало бы разнообразить ровные стены дополнительными объемами. Это полуниши или, наоборот, пилястры, немаловажны оконные проемы — свет измеряется миром. Вверху, как это часто делается, двух-трехуровневый потолок с обязательно отдельным уровнем под люстру — мир измеряется светом. Эскизный вариант цветового решения, настроения. Хотя как раз тут стоит оговориться: именно настроение тут сделано как надо. Чисто выдержанный от корки до корки минор это как бальзам на душу. Цельность книги при такой расхристанности просто отменная. Настолько, что можно говорить если не о поэме, то о крепко сбитом тематическом цикле. Хотя более усложненные жанровые формы — это вовсе не цель и тут совсем не обязательны, но были бы, мне кажется, интересны в целях большей определенности, целенаправленности в работе. Тем более, что и данная книга уже имеет жанровые признаки. Но это дело автора и только автора. По крайней мере, эта работа по духу и настроению — чистейшей воды драма.