- Начались погромы! - сказал мент в годах, в бронежилете, на ходу, куда-то спеша. И добавил:
- В центре идут погромы, уже везде...
Я сидел в отделении милиции и ждал, когда мне надо будет подписать бумаги, что я не имею никаких претензий к "правоохранителям", хотя меня едва час назад ограбили среди бела дня. Погромы - это Манежка. Манежка - ослепительно прекрасная, блистающая фаерами на фоне уебищного Кремля. Манежка - напор, свет в декабрьских тучах, истинная правда русской жизни, правда, которой никто не сможет перечить, ни там, ни тут, потому что Господь взял фаер в Свои руки и бросил его в небо. Они шепчут "погромы! погромы!", а я сижу тут, у них, ограбленный и преданный, ждущий некую бумагу, которая позволит им и дальше нихуя не делать.
Я вспомнил тот день, день Манежки, когда проезжал мимо крытого листовым железом рынка в машине одного из оперативникорв управления Э.
- Вы знаете, что творится здесь? - спросил я. - Вы в курсе, откуда идет экстремизм? Например, наше отделение милиции...
- Он уже уволен из органов! - вдруг сказал один из них, как бы поделился достижением народного хозяйства.
- Кто уволен? - не понял я.
- Начальник отделения.
Они были в курсе событий? Или это Манежка взрывной волной накрыла уёбков через годы и городские кваарталы... Прекрасная и ослепительная Манежка. И блистательный Господь с фаером в руке, пробитой железным гвоздем во имя толерантности. Во имя пустых слов и старозаветных инстинктов "свой-чужой" в тело Распятиого вогнали железные гвозди - "они выполняли свой долг", "никто не мог ничего поделать".
А тогда я зашел на рынок, чтобы купить батарейку-аккумулятор для мышки. Мышки, которой Ночной Кот охотился на своих врагов - тупость, блядство и предательство.
И на меня напали семеро кавказцев - не собак, а тех, кто с Кавказа, кто приехал сюда, ко мне, от беспросветности, но хочет найти сладкую добычу, легкую жертву, жертву, истекающую соком страха и вожделения.
- Ты разбил моя ваза!
Перемигнувшись, окружают стаей. Они уверены, что они волки. А волк тут я. Вернее я - Ночной Кот. Я - дворовой кот с заводской окраины. Я - ангел мщения, пожиратель уёбков. Они мстят мне за Манежку, которая вот-вот случится, смешной своей душамойной местечково-персидской местью. Потому что они хотят денег, а я хочу правды. И правда лежит в моем кармане в виде самого прекрасного и совершенного ножа на свете - Большой Вулкан от Сога, но еще не время ему показывать на людях свою ослепительную красоту.
- Я тебе не товарищ, а полковник милиции! - хищно прищурился мент, которого потом уволили. Он меня, жертву нападения, запугивает, исполняя свою гнусную клоунскую роль перед работодателями - теми самыми, кто напал на меня среди белого дня в своем гнусном вертепе, где продают гнилые окорочка, и пьяные бабы грязными пальцами пересчитывают свое сокровище - бабки, деньги, купюры, капусту, зелень. Лицо мента странно перекоршенно, как если бы понос наложился на многодневное похмелье, осложненное зубной болью. Я много раз видел этот эффект - физиологическое перерождение организма как следствие морального падения.
Через пару недель мне звонили из прокуратуры голосом гламурной девицы (интересно, она хорошо сосет? или брезгует? или кусается?):
- Вы заявляли, что у вас украли телефон...
- Я же подписал, что притензий не имею.
- Но мы все равно должны будем провести проверку.
- Вот и проверьте! Меня ограбили среди белого дня и украли телефон.
- Наш разговор записывается.
- А мне скрывать нечего. Это не я грабил и покрывал преступников.
А в день Манежки я сдался, потому что сдались они все - и молодые русские парнишки в серой форме с автоматами, и следователь - молодая девица азиатской наружности с папочкой, и их начальник, подскочивший на место грабежа, чтобы отмазать преступников. Я сдался, потому что сдался закон, потому что восторжествовало беззаконие, и те, кто напал на меня под прицелом видеокамер среди белого дня, ходили передо мной и парнишками с автоматами в серой милицейской форме открыто, нагло ухмыляясь и угрожая мне при полном попустительстве "правоохранителей".
Не сдалась только Манежка, и это именно она заставляла бегать по коридорам пожилых ментов, одетых в бронежилеты, и повторять, понизив голос "Начались погромы", но отчего-то в голосах у них сквозило восхищение.