ЭТО ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РОМАН. ЭТО НЕ ПРИЗЫВ К ЧЕМУ-ТО, А ВСЕГО ЛИШЬ НЕПРИЯТНЫЙ ВОПРОС. ВСЕ СОВПАДЕНИЯ СЛУЧАЙНЫ.
СКОРПИОН ПРОТИВ ЗМЕЙ
Часть первая. Слушай, Юлдуз.
1.
Настал закат. Красный круг солнца изготовился нырнуть за горизонт. Побагровели вершины барханов, настоящих и бутафорских. Низины между ними наполнял сумрак. В склоне "бархана" возникла чёрная щель. Из-под маскировки вылезли двое. Он и она.
Он явно старше - на вид около сорока лет, худощавый и среднего роста. В полевой форме и шипованных сапогах. Странная кепка с отрезанным козырьком похожа на тюремную шапочку. Под рукой висит автомат. Пружинистые движения, нормальное дыхание и каменная морда свидетельствовали, что ему нипочём пекло пустыни. Прямые и мягкие пепельно-рыжие волосы. Брови суровые и внимательные. Светло-серые, почти белые глаза с неопределённым выражением. Бугристые скулы, впалые щёки. Рот похож на шрам поперёк лица. Такой облик, однажды сложившись, сохраняется много лет.
Она - девушка-хивинка, но с чем-то русским в облике. Невысокая, стройная, похожая на украшение, подобранное со вкусом. Из её халата выглядывало хивинское зелёное платье с высоким воротником и длинными узкими рукавами до самых ладоней. Ладошки маленькие, пальчики тоненькие. Халат до колен, а край платья до сапог. До симпатичных бежевых сапожек, коротких и на низком каблуке. Волна прямых чёрных волос спадала ниже плеч. Лицо смуглое, серьёзное и слегка округлое, с серповидными бледно-розовыми губами. Глаза большие, чёрные, но со странным серебряным оттенком. Если их цвет разбавить, получился бы тёмно-серый. Девушка глядела строго перед собой.
Спустившись со склона, они быстро пошли через впадины, подъёмы и ровные места. Ловко огибали крытые стоянки. Часто из-под песочноцветных укрытий в барханах их окликали:
- Кто идёт?
- Первая дружина, номер тринадцать! "Мы идём"! - говорил он.
- "Мы сильны и бодры"! Проходите! - отзывался голос.
Голоса как голоса. Голоса людей, которые сутки назад изменили мир.
А полсуток назад, на рассвете, здесь было пусто. Но заревел вдали гул моторов. Горизонт покрылся клубами дыма и песка. "Чёрные вороны", мелькнув стреловидными тенями, проверили местность и улетели за горизонт. Затем её прочесали разведчики. И вот сотни танков и бэтээров, тысячи грузовиков после ночного перехода загнаны между барханами. Велика пустыня: сколько бы ни было техники, барханов и впадин между ними ещё больше. Заглохли все моторы. Осела пыль, рассосался дым. По ушам ударила тишина. Пустое небо быстро светлело. Из танковых люков вылезали полудохлые копчёные танкисты с ошалелыми глазами. Одни тут же падали на землю. Другие вяло тащили наружу рулоны маскировочной ткани. Разматывали. Пехотинцы, высыпав из грузовиков, вскарабкивались по сыпучим склонам. Быстро ставили над боевыми машинами каркасы. Натянув песочноцветную ткань, придавливали её края железными грузами. Брали из кузовов пулемёты, патроны, еду. Под днищами танков, "Уралов" и ГАЗов, или просто в барханах укрывались на весь день.
От утра до вечера всё отдыхало. Ни движения, ни звука. Лишь горячий ветер лениво заглаживал следы. Пустыня как пустыня.
И вот конец дня - и первые выглянувшие наружу.
Он вёл её за руку, как взрослый - девочку, не говоря, куда, а она его ни о чём не спрашивала. Шорохи вокруг, невнятные бормотания то удалялись, то нарастали.
Видимо, им нравилось долго молчать вместе.
- Назим, мы не заблудимся? - наконец спросила она на хивинском языке.
- Нет, мы даже из лагеря не выйдем, - ответил он на том же языке. - Я помню свой путь. Кстати, проводить тебя обратно - наугад?
- Давай с этим подождём до утра, - немного резко попросила девушка. - Скажи. У вас у всех кличка. А почему у тебя такая странная кличка Сасанид? Кого зовут Фонарь, кого Матрос. Того, с кем ты сейчас приходил, зовут Человек. Почему ты Сасанид?
- Сасаниды - это в древнем Иране была такая шахская династия. Ещё до исламского нашествия. Сделали вполне приличную страну. Их потом воспевали уже исламские поэты, вот что смешно. Сасаниды поклонялись своим родным иранским богам - доброму Ормузду и злому Ариману, которые вечно дерутся между собой. Пока они дерутся, существует мир. И никто не уничтожит другого насовсем, ибо один без другого исчезнет. Зло без добра сожрёт само себя, добро без зла станет очень скучным и взбесится с жиру. Так что христиане, с их наивной верой в полную победу над адом, слегка ошиблись. Ты никогда об этом не слыхала?
- Конечно, нет! Откуда? Даже мама об Ормуздах и Ариманах не слыхала, иначе бы мне сказала. И при чём здесь Иран?
- Иран занимал в моих планах особое место. Я думал впервые объявиться там. С группой русских добровольцев. В иранской форме и с иранскими именами. А трудно найти более иранскую фамилию, чем Сасанид.
- А, понятно. Но вот, есть Кара-Сардар, Чёрный Полководец, страшный для врагов и для своих. Он убил многих. Он берёт города. Он переехал море, чтобы здесь разбить американцев и он разбил американцев. У него нет самолётов, но у него есть то, что убивает и отпугивает самолёты, - хивинка говорила так, как давно готовилась сказать при случае. - Ты русский, но ты знаешь наш язык как хивинец. И в нашей пустыне ты как в своём лесу. Твоим именем пугают весь мир. А я увидела человека, который хочет во мне разобраться. Это всё, что о тебе известно. А кто ты такой? Откуда взялся? Почему устроил эту войну? И как тебе удаётся то, что не удалось всем - не знает никто.
- Кстати, тут никого, кроме нас. Давай сядем, поговорим.
Это место - живописная низина типа воронки между высокими барханами - и вправду была не занята. Наверно, из-за отсутствия пологого выезда. На вершинах окружающих барханов если кто и прятался, то так тщательно, что даже Сасанид не заметил. Никого нет вокруг. "Тринадцатый" сел лицом к дну низины. Девушка - почему-то не рядом, а напротив него. Ниже по склону.
Уходил последний красный свет. Темнело на глазах. Россыпи звёзд уже проявлялись в вышине. До восхода луны ещё далеко. И пекло под плюс 40. Трудно поверить, что через несколько часов температура станет минусовой.
- Девочка, знай: мастера допросов из всех спецслужб мира, тысячи журналистов, миллионы просто любопытных дорого дали бы за то, чтобы сейчас быть на твоём месте. Я расскажу тебе, как милый мальчик стал новым Чингисханом.
- Почему мне? - помолчав, спросила она.
- Потому что, - (он вдруг по-русски запел под Шуфутинского):
Ты - моя Азия,
я - твоё безобразие!
От неожиданности "моя Азия" хихикнула. И тут же прикрыла рот ладонью.
- Слушай, Юлдуз - обычно-бесстрастно начал он. - Я Виктор Иванович Назимов, русский из Средней Азии, сын пограничника и медицинской работницы. Когда родители были молоды, Россия, Хива и Таджикистан были одной страной. Страну звали Советский Союз. Русские дали союзникам железные дороги и квартиры вместо хижин, дали заводы, водопроводы и каналы, провели свет, научили многому, чего здесь раньше не знали, и за это думали, что мы вместе навеки. Смешанные браки, когда отец хивинец и мама русская, как у тебя, Юлдуз. Или, там, поселиться среди братских таджиков, как моя семья. Это было обычное дело. Правильное дело, всячески способствующее появлению нового, единого советского народа. Кстати, моя первая любовь была таджичка. Но не будем забегать вперёд. Как, уже начались открытые тайны?
- Начались. Я насчитала три.
- Мой отец точно взялся ниоткуда. Какой дом он покинул и почему, так и не сказал. Только имя оттуда - Иван. А фамилию Назимов он выбрал себе сам в шестнадцать лет, когда получал паспорт. Где-то слышал, понравилось, как звучит. Кстати, спасибо: идеальная советская фамилия, одинаково своя и для славян, и для азиатов. На тюркских языках Назим означает "Наводящий порядок, Ставящий всё по местам", а на русском Назим - "на зиму, то есть перед зимой, явившийся". Кстати, я сам родился в ноябре.
- Ты и войну начал осенью, значит, перед зимой.
- На призыве комиссия зачем-то направила Ивана в пограничные войска. Место службы - в Таджикистане, в южной его части. На границе с Афганистаном. Судьба.
(Да, в тринадцать лет я у него спрошу:
- Папа, а ты ведь мог стать сразу офицером-пограничником?
Папа на меня странно взглянул и без особой радости признался:
- Ну да, мог бы. Сдать экзамены в пограничное училище в Аскве и потратить ещё четыре года жизни. Которая и так вся не моя - на виду у чужих людей, в протокольных заведениях. И, может, не встретил бы Галю. Оно нам с тобой надо?
Я признал, что не надо.)
И вот, долина пограничной реки Пяндж, наш берег. Камыши на реке, горы на горизонте. Между ними небольшой город Ярлонг. Думаю, тысяча жителей там есть и сейчас, а тогда больше было. Ярлонг с трёх сторон окружали поля. Кроме того, что надо, там по весне росло много маков. Сквозь поля в горы, вглубь страны, вела единственная дорога. Дома в Ярлонге каменные или кирпичные и окружены густым зелёным садом. И ограды - глиняные или каменные дувалы высотой по грудь. Сюда попал Иван Назимов. Думал, на полтора (после учебки) года, оказалось, навсегда.
Пограничная застава - трёхэтажная башня из бетона и кирпича, с плоской крышей. На крыше шест со знаменем. Ближе к берегу наблюдательная вышка. Прочие постройки в стороне. Всё это отец видел каждый день. На афганском берегу - убогие хижины, машин мало, ослов много. И женщины в паранджах. Как в старину. А ведь только за рекой. Замполит заставы удивил, мол, там живут такие же таджики, как и здесь.
Река вдоль границы здорово облегчала задачу. Случайно не пройти. Иногда с нашей стороны сунется кабан, который хочет пить. Но однажды пришлось побегать за шпионом. Дело было утром, на городском пляже. Наряд прошёл мимо, там купались несколько человек. Вскоре им по радио с заставы говорят: наблюдателю на вышке, может, показалось, но в какую-то минуту купающихся на пляже было на одного больше. Вы уж проверьте. Вернулись. Тут собака залаяла: след. Купальщики слегка удивлены. Несколько часов, на страх жителям, пограничники с заряженными автоматами и с собаками бегали по улицам и дворам. И милицейские патрули тоже бегали. Автобусную станцию и прочие места прошерстили, на базаре заглянули в лицо каждому. Повезло папе с напарником. Пришли к кинозалу, его вот-вот откроют. Третий день показывали "А зори здесь тихие". Здесь и ребята (были каникулы) и взрослые. Солнце пекло, и кто ждал в беседке, кто на лавках под деревьями, кто прислонился к стене у дверей. Говорят: ай какое сильное кино! Война и девушки. Жаль, оно не цветное. А девушек тебе жаль? И девушек жаль! Вдруг явились пограничники. Один радио настроил, другой с собакой всех обходит. У самого входа сидел на корточках смуглый брюнет лет тридцати. Таких здесь навалом. В зелёной рубашке с закатанными рукавами, в штанах и в сандалиях. Сидит один. Молча курит самокрутку. Собака на него ворчит. Иван к тому парню пристал:
"Давно здесь сидишь?" - "Давно". - "Ты отсюда?" - "Не совсем. Я из кишлака такого-то". "Документы есть?" Тот повеселел: "Ты будешь смеяться, есть!" И из кармана штанов достал свёрток. Там точно и паспорт, и удостоверение жителя пограничной зоны. "У-у, весь набор. А почему в плёнку завёрнуто? Погода-то сухая". "Э, товарищ, сейчас сухая, а через час мокрая". Иван Назимов ему тоже весело сказал: "А давай со мной на заставу сходим, погоду спросим? И если будет дождь, клянусь: я сам первый перед тобой извинюсь. Пошли на заставу". - "Ну, пошли. Я не прочь посмотреть, какова она вблизи". Когда отошли подальше от людей, пограничник прошептал: "Бежать не советую". И многозначительно похлопал ладонью по автомату. "Значит, я буду ползти как черепаха". Вот такая у них вышла аския. Это по-таджикски такой весёлый словесный поединок.
Назимов замолчал. Юлдуз, сидя напротив и чуть ниже, откровенно любовалась его тёмной фигурой на фоне песка. Затем спросила:
- И что, это был он?
- Точно он. На этом тихом участке хотел прощупать и к нам внедриться надолго. Запах его. Паспорт почти как настоящий. Под водой проплыл, вынырнул рядом со здешним сообщником, а тот ему сюда заранее одежду принёс. Оделся, ушёл в город. Отсиделся бы в кино, и пока! Командир сказал брать с Назимова пример. Вскоре в газетах напечатали, что граница на замке, плюс фотография героя дня. Мой будущий отец прославился на глазах у жителей Ярлонга, и они его зауважали. Будут звать на всякие мероприятия, в гости, в друзья. Тем более он разговаривал интересно, при случае что-нибудь споёт "как настоящий артист". Например:
А на плечах у нас зелёные погоны
И мы с тобой, дружок, опять идём в наряд.
У пограни-чни-ка особые законы:
Нельзя нам спать, когда другие люди спят!
На заставе в торжественной обстановке пограничника наградили медалью. Я бы показал тебе папину медаль. Но это невозможно. Потому что она погибла вместе с ним.
Он снова замолчал. Волны тёплого воздуха, колеблясь, поднимались к звёздам и заставляли их мерцать. На этот раз она не спрашивала, ждала, когда он заговорит сам.
- Вообще-то Иван Назимов не собирался здесь оставаться. В армии он научился водить и грузовики, и легковые машины. Страна большая, шофёры нужны везде. Не всё ли равно, куда податься? Но зимой, за несколько месяцев до конца службы, будучи в увольнении, он гулял по Ярлонгу. И встретил на базаре незнакомую русскую девушку. (А здесь все русские известны.)
Она высматривала себе чего-нибудь вкусненького. Она была такая рыженькая и очень милая. В синей куртке, с розовым шарфиком на шее, в клетчатом платье до колен. Голые длинные ноги. Туфли на низком каблуке. (Зима в долине Пянджа тёплая, примерно как русская весна. Правда, по ночам с гор наползал холод.) То был её любимый наряд. У её родителей сохранилась даже цветная фотография, где она в таком виде и с букетом сирени в руках. И несколько местных критикуют её короткую юбку. И тут подходит суровый северянин в форме и говорит: "а вот мне нравится!"
Короче, наш пограничник предложил ей своё общество и покровительство. Девушка не возражала. Разговорились. Её звали Галина, можно просто Галя. Она новая докторша в здешней больнице. Родом из самой России, из Средневолжска, главного города одноимённой области. Точнее, из окраинного посёлка Чувилиха. Тамошний медицинский институт её послал сюда по распределению. (То есть за бесплатное государственное обучение она должна несколько лет отработать, куда направят.) Иван, услышав это, решил остаться в Ярлонге. Потому что рыжая девочка Галя ему понравилась. Он проводил её до служебной квартирки рядом с больницей. Предложил через неделю вместе сходить в кино. Галя пожала плечами и согласилась. Через неделю они очень мило пообщались, после фильма гуляли по Ярлонгу дотемна.
Дело быстро наладилось. Он ещё и сам готовить умел. И вообще, военные тогда были в моде. Тебя не утомили все эти подробности?
- Нет. У тебя, оказывается, были родители! И никто не знает, какими они были.
- На свадьбу из России приехали родители невесты. Парадная форма и белое платье. Две чёрные "волги" с ленточками, за ними армейский "козёл" и пара грузовиков. Были и музыканты, и большой катушечный магнитофон. Столы накрыли во дворе того дома, где квартировала мама. В гостях ползаставы, полбольницы и все соседи. Все с угощением. Такие доброжелательные люди. И папа пел маме песни. А она в ответ показала вместе со здешними подружками захватывающий таджикский танец, отчего все хлопали в ладоши и орали до небес. Был июнь 1975 года. А сейчас 201? год. Ночь с 14 на 15 мая. Давно.
Меня пока не было. Медработница и пограничник съездили в свадебное путешествие на Чёрное море. Погостили в Средневолжске. Вернулись. Она лечила людей. Он стал шофёром в здешней части обеспечения и то и дело ездил на ЗИЛе в Дехканабад, значительный город в глубине страны. Возил всякие грузы и людей. Мои предки каждый день ждали вечера. Больше полугода они наслаждались друг другом. Только уже потом, в годовщину первой встречи, задумались о ребёнке.
2.
Ребёнок появился 11 ноября 1976 года. В родильном отделении больницы города Ярлонг. День был сумрачный, дождливый и с ветром. Мама долго и с трудом рожала тихого хмурого мальчика. Он почти не кричал. У него были очень светлые глаза, похожие на облака или на вечный лёд Памира. И то ли пепельные как у папы, то ли рыжие, как у мамы, волосы. Лицом мальчик был похож на обоих родителей. Сначала он, как и все, спал, мамку сосал, пелёнки пачкал. (Что ты смеёшься?) Ребёнок как ребёнок. Витей назвали. Первый дом - больница, второй дом - служебная квартира, третий дом - наш дом в совсем другом месте.
Первое, что я помню, это наш дом - изнутри и снаружи. Такой кирпично-щитовой. То есть деревянные щиты обложены кирпичом. Одноэтажный, но просторный для троих. У каждого своя комната, но в первые годы мама спала при сыне. Я в своей кровати, мама рядом - в своей. Правда, иногда я проснусь ночью, а её нет! Я недовольно орал, и она вскоре прибегала. Успокаивала, ложилась рядом, шептала что-то, пока не засну.
- Это мама с папой спала! - хихикнула Юлдуз. - А ты им мешал.
- Определённо, - кивнул Назимов. - А утром за окном бибикнет. Мама поднесёт меня на руках к окну и покажет грузовую машину, едущую мимо по дороге: "Вот, Витя, это папа едет. Помаши папе ручкой" - и брала мою руку и махала ею, а потом я сам.
Наш дом был на северном краю Ярлонга, дальше нас никто не жил. Дом на вершине холмика, рядом с дорогой, что ведёт из Ярлонга в горы и дальше, в Дехканабад. Стены из белого кирпича, двухскатная шиферная крыша с синими фронтонами, окна, застеклённая веранда. Вокруг дома не дувал, а только железная сетка с кольями.
Однажды вечером дом тряхануло. При толчках погас свет. Что-то упало. Я засмеялся, а они - нет. Как они так быстро выскочили со мной на ощупь - сами потом не понимали. Снаружи вокруг ни одного огня. Сначала тишина. Потом голоса. Люди перекликались. Лаяли собаки. Кто-то подходил к нам и спрашивал, всё ли в порядке. Мы спрашивали о том же. Больше не трясло. Папа утром проверил дом. Нормально.
Вместо телевизора сначала было радио. Интересно всё подряд. Пикали сигналы точного времени, всякие дяди и тёти называли себя и рассказывали новости. Были какие-то долгие радиоспектакли. Часто говорили про какой-то БАМ и про Большой канал. Иногда таким голосом говорил что-то малопонятное дядя Лёня Брежнев, тогдашний вождь моей страны. - (Эту фразу, на радость своей слушательнице, Назимов произнёс под Брежнева.) - И, конечно, были песни. Много песен. И я их принимал всерьёз, о чём бы кто ни пел. Об ушедшем лете или о комсомольском огненном билете. И мама и папа смеялись, когда услышали от трёхлетнего малыша: "Тибе и мне остануца лабоцей славы станцыи - любовь, комсёмол и весьна".
- С трёх лет был детский сад. - продолжал Витя. - Маме снова надо работать, а смотреть за дитём некому. Папа без родителей, а дедушку с бабушкой со стороны мамы не позовёшь переселиться за полмира только для этого. (Кстати, дед с бабушкой, когда заехали в гости, ругали родителей за такую деликатность. "Что ж вы о нас так плохо подумали? Разве мы ради родной кровиночки не приехали бы?" Но дело уже сделано). Там играли. Общались на смеси из русских и таджикских слов. Кто русский, кто таджик, без разницы. Каждый день тихий час - хочешь не хочешь, а ложись и спи. Причём днём, а не ночью. Это было невыносимо скучно. Даже песен не попоёшь: соблюдай тишину! Я пытался объяснить, что "у пограничников особые законы: нельзя нам спать, когда другие люди спят". А няньки только смеялись, и гнули ту же линию. Там, в детском саду, у меня появились первые друзья, Ахмед Язданов и Гульбахор Файзуллоева, и первый враг, Вовка Барков. (Как русские умеют жрать друг друга ещё с пелёнок, это почти смешно.) Сижу, строю город. Вовка подойдёт и пнёт ногой, развалит. Я мигом зверею и вцепляюсь в него, а он орёт, что на него напали. Несчастного из себя корчит. Или обзывается, или кидается камешками. А я, конечно, спуску не даю. Воспитательница, тётя Ойхон, замучилась нас разнимать и ставить в угол. То меня, то его. Его, правда, больше, и я гордился этим.
И вот нам по шесть лет. Вовка подошёл и говорит:
- Твой папа шофёр, и всё. А мой папа всем шофёрам получку даёт. А может и не дать! Мой папа главней твоего - и я главней тебя. Ты должен слушаться меня, понял?
У него и так рожа малоприятная, ещё и сказал нагло. Он ещё рот не закрыл, а мой кулак впечатался промеж его вылупленных глаз. Вовка сел на жопу и завизжал как свинья. Когда прибежала тётя Ойхон, она почему-то не стала слушать моих объяснений, а оттащила в пустую комнату. (А Вовка вслед хихикал.) И заперла!
Этого не должно было быть, но было долго. Сначала всю душу щипала обида на мелкого гада и большую дуру, но, уже почти заплакав, я вспомнил, что пограничники не плачут. Так говорили мне родители. Тут я сильно заскучал по папе с мамой и по дому. Почему я так мало там бываю? Ведь как интересно - быть одному дома! Я ж и там могу сидеть тихо, играть, думать о чём-то своём! Я их уговаривал оставить меня дома, но пока зря. А вот бы сейчас попасть домой самому?! Прямо отсюда.
Вдруг в окно заглянул Ахмед. В руке кирпич, и он мне его показывает. Потом Ахмед с Гулей мне сказали, как им стало за меня обидно и они решили помочь. Гульбахор пошла к взрослым, заговаривать им зубы, а Ахмед искал нужное окно. Я в сторону.
Как полетели со звоном мелкие брызги! Кирпич упал на пол громко и на видном месте. Где-то вдали послышались голоса и топот. Ахмед успел спрятаться. Теперь бы я сам не подкачал. Подтащил табурет к пустому теперь окну, встал на подоконник. Взявшись за раму там, где не торчали осколки, оценил высоту и прыгнул. Приземлился на четвереньки, и не слишком мягко. Спасибо, штаны были длинные. В тот же миг вскочил и со всех ног побежал к калитке.
Тут Назимов замолчал. Сбоку от них чуть посветлело. Скоро взойдёт луна. Девушка, подождав, спросила:
- И чем всё это кончилось?
- Я ушёл. Сначала просто бродил по улицам и радовался, что свободен. Потом в укромном уголке проверил себя. Ни одного пореза. Потом через пол-Ярлонга уверенно притопал домой. Поздоровался с калиткой и с каждым кустом. Дом, правда, был заперт. Но я не расстроился, а сел на землю у ограды и стал смотреть на траву. Тихий час приучил долго смотреть на самые обычные стены, потолки и выдумывать про них всякое. А тут трава у дома, как в той песне. Ещё думал о своих друзьях, радовался, что они у меня такие. Долго так сидел. Наконец папа подошёл сзади, я издалека слышал и узнал его шаги. Он грустно сказал, что я мог потеряться.
Я вскочил, сделал большие глаза и заорал:
- Нет, не мог! Я тут каждый шаг знаю!
- Откуда? - усомнился папа. - Тебе ещё шести нет.
- Здрасте! Вы столько раз водили меня туда и обратно! Я запомнил!
Теперь сделал большие глаза папа.
- А давай пройдём, покажешь!
- Давай. Только меня туда не верни, ладно?
- Что я, зверь, что ли? - папа даже обиделся. - И они сейчас уже закрылись.
И я провёл его по своему пути. На полдороге рассказал, из-за чего всё вышло и спросил:
- Они ведь не главней тебя?
- Нет, конечно! - папа ядовито засмеялся. - Его работа даже менее настоящая. Потому что с бумажками хвост отсиживать. И попробовал бы он её не сделать! Мало не покажется. Захочет не дать получку, так его посадят. В тюрьму. Лет на несколько. Вот как дорого ему обойдётся это желание! - тут отец стал очень серьёзным и сказал то, что я запомнил. - Значит, заступился за батю? Это ты молодец. Ты у меня настоящий герой. Вообще, Витя, что бы ни случилось, всегда будь за своих.
- Папа, этот детсад надоел не только мне, а ещё двоим людям. Ты сделаешь так, чтобы мы перестали туда ходить? Ну пожалуйста!
- Раз уж дошло до побега из тюрьмы, ладно. С кем надо поговорю. Чтоб ты дома не наделал ерунды, будем оставлять тебе еду, научим читать. Ещё будешь ходить к Ахмеду и к Гуле, - ответил добрый папа. Надо сказать, что он дружил с родителями моих друзей. (Максуд Язданов и Бурхон Файзуллоев помогали папе строить дом, с этого началось.) Вскоре они забрали нас домой. И начался счастливый год, когда мы трое пропадали друг у друга и делали что хотели. Счастье закончилось через год, когда нас отвели в школу. Там мы вновь встретили детсадовских. И урода Вовку тоже.
А пока мы с папой медленно гуляли по всему Ярлонгу. Был осенний вечер, с гор пришли облака. Облака первого счастья, облака первой победы. Где-то вдали звучала песня Николая Гнатюка:
Когда ты уйдёшь, барабанит дождь,- Назимов не вытерпел, запел -
Барабанит грусть и погода дрянь.
Барабань, барабань!
Ты куда ушла в такую рань?
А когда в конце барабанщик смолк,
вспоминает он пару звонких нот.
Барабань, барабань,
Даже если сердце пополам!
Ты, судьба, барабань на всю планету!
Каблучков твоих приветы пусть услышит целый свет.
Ты, судьба, пусть ты далеко отсюда,
Но со мной осталось чудо - и ещё что-то там. Правда, красивая песня? Я тогда почти летел от восторга и перепевал её как одурелый, а папа кое-что подсказывал. Потом папа учил меня чертить планы улиц. А потом мы смотрели на заставу. Издали видели плац и строй в зелёном. Пограничники. Над плоской крышей заставы, как всегда, краснело знамя. Ветер развернул его полностью, и знамя было видно издалека. Отец сказал:
- Наши защитники. Они не пустят к нам афганских душманов.
(А я уже знал, что душманы - это новые фашисты, и с ними сейчас, как тогда, идёт война. Я слушал, думал, смотрел, и по телу бегали мурашки от разных чувств.) Короче, домой мы вернулись ночью. Но в этот день чудес произошло ещё одно чудо. Папа быстро успокоил маму, которая полдня была вне себя из-за нас. И мы все вместе ели виноград и смотрели наш новый чёрно-белый телевизор. Посреди концерта я уснул, и родители меня раздели и отнесли спать. Вот так мы и жили. И кому это всё мешало?
3.
Большой розовый круг луны поднялся над горбатой землёй. Все поверхности, обращённые к луне, озарились. Неосвещённые давали густую тень.
- Афганская война связана с моей судьбой. Она началась, когда мне было три года. Когда я почти вырос, она сделала меня тем, кем я стал. И вот мне почти сорок, а она идёт и сейчас. Эти люди такие уроды!
В отсталом Афганистане возникла и пришла к власти партия, которая стыдилась, что везде двадцатый век, а у них - четырнадцатый! И не только на календаре, (у них летоисчисление такое) но и во всей жизни тоже. Что не так - побьют камнями. Вообще, афганцы не так терпеливы, как мы. Оскорби - рискуешь жизнью. Партия дала беднякам излишек земли, взятый у всяких ханов, а вскоре те бедняки найдены убитыми. Нашлось кому сделать это. Больше землю никто не берёт. Урожаи уменьшились. Муллы говорят: в голоде виновата новая власть. Собирайтесь в отряды и боритесь против неё. И многие, - с неподражаемой миной процедил сквозь зубы Назимов, - так и делали. Хотя им надо было совсем не это. Да что там душманские банды - в марте 1979 года армейский гарнизон города Герат поднял мятеж. Тогда погибли первые несколько советских граждан, военных советников. Они честно помогали, отменили телесные наказания, устроили деревянные топчаны - до того афганские солдаты спали прямо на каменном полу. И в благодарность эти предатели их не только убили, но и ограбили их трупы. Горстка зажатых в угол наших ударили по этой сволочи единственным танком и прогнали, а вскоре подошли на помощь кабульские войска.
В той партии были две части, враждовавшие меж собой. "Хальк " - "Народ" и "Парчам" - "Знамя". До революции просто ругались. Сам переворот устроили парчамовцы Кадыр и Ватанджар, но вскоре халькисты оттёрли Ватанджара, а Кадыра вообще арестовали по ложному обвинению в заговоре. Другого лидера, Кармаля, сослали подальше, в Чехословакию. Но это ерунда. Внутри самого "Халька " пошла смертельная грызня! В сентябре 1979 года военный министр Хафизулла Амин арестовал президента Афганистана Нур Мухаммеда Тараки, но вскоре задушил его подушкой. Сам правил. Недолго - несколько месяцев. Много тысяч людей убил, много врагов нажил. Поселился в роскошном и сильно укреплённом дворце Тадж-Бек на краю Кабула. Дворец-крепость на вершине горы. К декабрю красавчик Амин понял, что без помощи ему хана. Завалил советское правительство просьбами прислать то батальон бронетехники, то полк для ударов по бандам, то дивизию, то уже целую армию.
20-го, что ли, декабря советский батальон на броне прибыл в Кабул, а уже вечером 27-го декабря поехал штурмовать дворец Амина. Потому что наше правительство решило слить в унитаз этого ненадёжного и неприятного дядю.
При подходе охрана открыла сильнейший огонь, наш батальон залёг. Наши снаряды отскакивали от стен. Но сорок человек штурмовиков пошли сквозь огонь. Добежали. Один был убит уже во дворце. Все остальные ранены. Но дворец взяли. И охрану положили, и сам Амин был убит. Не жалко. В тот же вечер наши войска перешли афганскую границу. Через много лет я узнал подробности невероятного штурма дворца Амина. И не зря моя армия переехала по льду Каспийское море тоже 27-го декабря.
- День удачи?
- Да. Наши быстро заняли всю страну и пошли чистить её от душманов. Но те почему-то не успокаивались. И время шло месяц за месяцем, а потом и год за годом, а душманы всё не кончались. И ведь наши всё время их побивали! В чём дело? Рядом Пакистан - исламская и к тому же классовая страна, и социалистические порядки в соседнем Афганистане им и на хрен не нужны. Приютили у себя ханов со всеми их головорезами и зазывают простых афганцев: идите к нам. Переодетые пакистанские вояки в большом количестве вливались в отряды моджахедов. А Америка хотела, чтобы мы подольше увязли в Афганистане, как они во Вьетнаме. И вот на словах янки возмущаются, требуют вывода войск, а на деле шлют минёров, чтобы подрывать наши машины на дорогах, и зенитчиков со "стингерами", чтобы сбивать наши самолёты и вертолёты, шлют деньги и много-много оружия душманам. Да и сами афганцы не очень любят, когда к ним приходят чужие войска. Пусть мы друзья, но всё равно - солдаты не здешней армии. Ну в общем ты поняла. Мы бы и рады уйти, но всё время подворачивается новая "работа". И такая лавочка растянулась на девять лет.
Я пацан слышал, как отец рассказывал друзьям о разгроме Мормольских складов в Афганистане. А он узнал от знакомых пограничников. Мормоль - узкое ущелье с отвесными стенами. В стенах пещеры, где полно оружия и боеприпасов. Для всех отрядов душманов, действовавших вдоль границ Союза. Подходы к этому месту были сильно заминированы. Пограничники (а базу брали именно они) высадили прямо там десанты с вертолётов. Долго шёл бой. Наши взяли. Душманы всего Афганистана не верили, что это случилось. Пришлось поверить. При этом у нас ни одного трупа. И лишь одному пограничнику, приземлившемуся прямо на мину, оторвало полноги.
- Как это можно? - изумилась Юлдуз.
- Ну они ж туда не голышом полезли. В бронежилетах и касках. Одежда под цвет местности. Самых ловких послали, умеющих прятаться за камнями. Ещё есть на свете такая полезная штука, дымовая завеса. И не забудь про вертолёты! Атака на врага, как в войну, в Афганистане случалась редко. Если бы советские войска ходили в лобовые атаки на пулемёты душманов, как в годы Великой Отечественной войны на фашистов, то наши потери в Афганистане были бы не пятнадцать тысяч убитых, а куда больше. В атаку, как правило, не ходил никто, кроме спецназа. Они с вертолётчиками так сработались, что могли даже на открытой местности атаковать позиции моджахедов. Делали это так: вертолёт заходит на цель и стреляет по ней из пулемётов, пушек и кассет с НУРСами. Нервы душманов, стрелявших до этого из крупнокалиберного пулемёта и считавших себя неуязвимыми, не выдерживали. Моджахеды прятались от смерти в укрытиях. В этот миг спецназовцы совершали перебежку, приближаясь к цели. Затем залегали, когда вертолёт пролетал и шёл на разворот, чтобы снова зайти на пулемётную позицию душманов. Так, сделав несколько перебежек, спецназовцы забрасывали расчёт пулемёта гранатами, если тот не успевал удрать, бросив оружие, или не был уже убит огнём вертолётчиков. С вертолётами спецназ проворачивал такие дела, о которых раньше не мог и подумать. Да мало ли что можно сделать, чтобы избежать потерь? Было бы желание.
Знаешь, у наших воинов есть такая дивная особенность - самим сочинять о пережитом настоящие песни, которые хочется петь. Европейцы или американцы про войну сочинят официальный марш или музыку к кинофильму. А наши про этот самый бой в Афгане вскоре пели под гитару:
"Получше, парень, в прицел смотри сквозь дым, огонь и туман. Здесь горы злы и пули злы, и зол, как чёрт, ураган. Злые пещеры раскрыли рты, здесь даже воздух чужой - и сам себе не поверишь ты, когда вернёшься домой!"
Или вот ещё, как солдат змею полюбил, часто к ней из лагеря ходил. Кормил. Гладил. Однажды вечером пришёл к змее, а она вдруг заползла ему на шею. И не отпускала до утра. Только утром уползла. "И когда солдат, весь поседевший, в лагерь возвратился поскорей, он увидел лагерь обгоревший и убитых всех своих друзей." Да-да. Спасла ему жизнь. Мораль сей басни: "Там, бывало, змеи выручали. Здесь бывают люди хуже змей." Пророческие слова; их не поняли и не оценили сами авторы - солдатские поэты. Большие начальники уже кое о чём мечтали. Что ещё? Какие-то суки гордятся, что распространяли здесь иностранные хиты. А я горжусь тем, что мой папа первым в Союзе пел песни афганской войны своим знакомым. Пел, что запомнил, общаясь с теми, кто оттуда. Но, заметь, Юлдуз, на советском радио и тем более по телевизору "афганских" песен не пели! Как будто их и вовсе не было.
- Почему? - спросила она.
- Не объясняли. Или, вот ещё. Часто солдатам хотелось полакомиться виноградом, а душманы, зная это, ставили мины возле виноградника, и наши подрывались.
- Ну нет бы повара солдатам почаще виноград кушать давали, а?
- Да. Жаль, что ты им этого тогда не сказала. Ещё, люди, они разные. В нашей самой справедливой армии самой справедливой в мире страны были и такие, кто грабил бедных афганцев, нисколько не заботясь, что поступает как буржуй и фашист, что он позорит и подставляет своих же. Зачем это? Да просто некоторым советским гражданам в форме хотелось купить себе дополнительно пару кроссовок и джинсов. Джинсов, завезённых в афганские дуканы аж с самого Запада.
Об этом и подавно помалкивали.
Говорили и печатали про другое.
Я помню: мы с Ахмедом и Гулей ещё не пошли в школу, а у Гульбахор был старший брат Файзулло, и он уже пионер. Это когда несколько лет отучишься, и тебе на шею красный галстук повяжут, и ты участвуешь во всяких таких делах. Файзулло выписывал журнал "Пионер". Разноцветный. Там много картинок и много чего написано.
- Моя мама про что-то такое и мне говорила. - согласилась Юлдуз.
- Родители уже научили меня читать, и я читал друзьям вслух всякие сказки. И вот были однажды у Файзуллоевых, попался нам один из номеров "Пионера". Смотрим про взрослые дела. Как сейчас помню, разворот из двух синих страниц. Рассказывают про Афганистан. Как у нас есть субботник, а у них - хашар. И было там дальше про афганского пионера.
Мальчик Исматулла, добрый и вежливый, первым в своём кишлаке надел красный галстук, помогал по хозяйству не только своей семье, но и другим людям. Для стариков сам сделал навес, чтобы им было где посидеть в тени. Пацана уважали и любили. Ещё Исматулла любил читать. Всех спрашивал, есть ли чего новенького. Отец доставал ему что мог, но это было редко. И вот однажды, когда отца не было дома, к Исматулле подошёл какой-то незнакомый человек и дал ему книгу. Сказал, что он из города, он новый друг его отца, и они вместе делают ему подарок. Исматулла обрадовался, поблагодарил человека и бегом домой - читать своё новое сокровище. Через минуту в доме раздался взрыв. В книгу была вложена пластиковая бомба. Так погиб афганский пионер Исматулла. Как сейчас помню, я прочитал это, а потом изменившимся голосом еле-еле сказал ребятам вслух, и нас всех троих как будто изнутри ударило.
Понимаешь, мы очень живо это себе представили. Там рисунок был - дом с плоской крышей, и бородатый дядя даёт книгу мальчишке. До нас дошло зловещее значение этой сцены. Мы, трое неполных семилеток, поняли, что это страшное и мерзкое дело - убийство мальчика, никому не причинившего зла - произошло где-то неподалёку отсюда. У нас горело внутри от жалости к Исматулле. Гуля молча, без звука плакала. Мы с Ахмедом сжали кулаки. Он сказал:
- Попадись мне только этот дядя! Я б ему показал!
- Я хочу порвать его на куски. - добавил я.
- Ребята, а ведь такой мог бы придти и к нам. - сказала Гуля. - Как хорошо, что у нас нет душманов!
- Было бы страшно. - подумав, согласился я. - Хорошо, что нет. И откуда им быть?
Нам, дошколятам, простительна наша наивность. Взрослые были куда наивней нас.
4.
Луна поднялась выше. Сам Назимов стал виден спереди во всех подробностях. Его белые глаза аж засветились. Неровности лица, складки мундира или штанов, мельчайшие детали автомата будто вырисовал талантливый художник. Фигура откидывала за спину длинную чёрную тень, уходившую за край впадины. А Юлдуз ближайшие несколько часов будет освещена сзади, а спереди - тёмный силуэт.
- На семилетие папа подарил мне взрослый бинокль, из каких высматривают врага на той стороне. Вообще-то я просил его о настоящем боевом оружии, из которого можно убивать убийц. Но папа объяснил, что мне ещё рано заботиться об этом. У нас есть много больших и сильных людей, которые как раз и охотятся за этими гадами. Может выйти и так, что ты, Витя, найдёшь того душмана, а он тебя раньше заметит и сам убьёт. Лучше учись не попадаться никому на глаза. Прячься, высматривай врагов издалека - и не давай себя заметить, и тем более поймать. Бинокль тебе в этом поможет. Уговорил. Выслушав на прощание совет не отсвечивать стёклами на солнце, я вышел в разведку. На самой реке пограничники, и я наблюдал тот берег издалека. А потом бродил по Ярлонгу. Иду, думаю, гляжу на всё вокруг сквозь бинокль. Дувалы, что через дорогу, кажутся крепостными стенами перед самым носом! Идёт человек, за полквартала отсюда, а в бинокль его лицо как будто рядом. Поздние плоды на деревьях - большие и близкие. Вдруг из-за угла Вовка Барков с компанией. Он сделал глаза по семь копеек:
-Ух ты! Ну и бинокль! Где свистнул? - (Вовкины прихлебатели захихикали.)
- Нигде не свистнул. Папа подарил. - терпеливо объяснил я.
- Врёшь. Дай побачить. - и руку протянул, почти лапнул. Я еле отдёрнул бинокль.
- Э! Ты что, жадина? - завопил он. Все сгрудились вокруг.
Я прижался спиной к стене и высоко подняв своё сокровище, внёс ясность:
- Кто ты мне такой, чтоб тебе давать? Дашь, потом обратно не дождёшься. А то и разобьёте, знаю я вас.
- Что-то ты, Витёк, задаёшься. Обижаешь. Надо проучить. - сказал один из них.
Следующие несколько минут я отбивался от них одной рукой и ногами по очереди, пока не появился кто-то взрослый и они удрали. Я кричал им вслед:
- Я запомнил ваши рожи! Я не только всем вам смотреть не дам, но и всем, с кем каждый из вас якшается! И вообще идите уроки учите!!
Это были не пустые слова. Я вправду запомнил все нужные лица и относился к их обладателям с предосторожностями.
Насчёт уроков. До школы я мало пел, но в школе, на уроках пения, выяснилось, что у меня хороший слух и голос. С тех пор меня на пении чаще всех в нашем классе вызывали к доске. И по торжественным дням привлекали Витю Назимова к участию в концертах. Я и для ребят много чего пел на переменах и в свободное время. "Барабан", "Домик на окраине, скоро он будет снесён" - это я исполнял так, что у них появлялись слёзы от жалости к домику, "Учкудук", "в траве сидел кузнечик", "мы строим БАМ", "В Багдаде всё спокойно" (под эту песню из одной-единственной фразы мы, школьники, во главе со мной, устроили такое же шествие, как и в том фильме. Так смешно было!), пел узбекские и таджикские, "афганские" (наши) и песни Высоцкого - их я перенял у папы.
- Всё больше взрослые песни. - заметила Юлдуз.
- Да, почему-то так. В восемь лет услышал по телевизору красивую песню, а потом больше её не встречал. Хорошо, что запомнил с одного раза! Пришибленный ей, я гуляю один и пою. Вдруг вижу, рядом Гульбахор, и она смотрит на меня во все глаза как на чудо какое-то. И шепчет: "Витя, спой ещё!" Спел. Мы тогда были одни. Гуля попросила петь эту песню только для неё. Ладно. Мне это просто, а ей приятно.
В школе выяснилось, что Витя Назимов легко запоминает тексты - и прозаические, и стихотворные. Ну, и ещё кое-что по мелочи. Географические карты, положение всяких предметов во всяких местах. Кто что сказал однажды год назад. И этого пацана трудно сбить с толку. Сам пацан не придавал этому значения, а вот другие удивлялись.
Как-то, вскоре после смерти Андропова, шёл я мимо одного дома, и во дворе старик сказал по-таджикски кому-то, кого я не разглядел, и сказал со злой радостью:
- Эти вожди мрут как мухи. Скорей бы они все там оказались.
Я ушам не верил. Как можно такое говорить о тех, кто возглавляет нашу самую великую и лучшую страну в мире! Через много дней я проходил там с папой и спросил: кто здесь живёт? "Не знаю. А тебе зачем?" Я объяснил. Он удивился, как я запомнил и место и слова, а потом задумался. И почему тот старик сказал такое, так и не объяснил.
После уроков я по возможности быстро расправлялся с домашним заданием - чтобы оно мне не мешало читать или лазить повсюду с Ахмедом и Гулей. Доходили до гор, где чабаны пасли овец. Залезли почти на каждое дерево в Ярлонге и рядом с ним.
Специфика моих родных мест: что ни дерево, то карагач или абрикос, или чинара, или пирамидальный тополь. А вот ёлок никогда не встречал, потому что здесь их отродясь не бывало. Ёлки я в первый раз увидел живьём в восемь лет, когда мы всей семьёй съездили в Россию - в гости к деду с бабкой. Это было первое большое путешествие. Через полстраны, через две тысячи километров, и ехать несколько дней! Проезд оплатило родное государство. Это стоит подробного рассказа. Это тебе не с папой в Дехканабад прокатиться!
Кстати, мы неминуемо проехали на автобусе в Дехканабад, где начиналась (или кончалась) железная дорога. На поезде проще. Всего одна пересадка в Душанбе, и ехай себе на московском экспрессе прямо до станции Средневолжск. Мы хотели съездить летом, но и папино и мамино начальство как сговорились. Дали им отпуска зимой, около нового года. Всё равно они были рады. Говорили мне: "Увидишь настоящую зиму. Отпразднуем нашенский новый год". Правда, сначала мы видели из окна Гиссарский хребет - белые вершины и пёстрые долины. А потом поезд дал очень большой и длинный крюк через Узбекистан, затем через зимнюю пустыню Хивы и через бесконечный Казахстан. В поезде хорошо топили. На остановках мы на несколько минут выходили наружу, и снаружи был собачий холод. Однажды, в Хиве, я пощупал ближайший бархан. Он был сухой и сыпучий. Один песок, снега нет. Я на эти барханы, и жёлтые, и бурые, и серые, успел насмотреться досыта.
- У нас в Атарыке зимой иногда падало несколько снежинок. - сказала Юлдуз. Луна поднялась повыше.
- На следующее утро уже степь. Много травы. И в траве зачастили белые пятна снега. Ещё видели мы в степи маленький каменный домик с куполом вместо крыши. Вокруг домика бетонный забор, а на заборе большими буквами написано: "Серик".
Я засмеялся и показал папе, мол, что это такое? Папа не смеялся. Он сказал, что это казахская могила, и этот Серик в ней похоронен. Видно, он был непростым человеком, раз ему такой мавзолей отгрохали. Потом говорили про мавзолеи и про многое другое. Потом ехали всю ночь, а наутро я глядь в окно - а там, снаружи, всё белое!
Было ясно, что мы приближаемся. Россия, родина русских, где этот русский пацан из Таджикистана ещё никогда не бывал. Какова она? Очень хотелось узнать не из кино и не по книгам, а живьём. Въехали незаметно. Вокруг та же равнина. Посёлки, хаты и многоэтажки, машины и снегоуборочные трактора, фонарные столбы. Деревья. Кусты. Названия - только на русском языке. Папа сказал: "В этих местах Пугачёв, а потом Чапаев воевали за счастье народа". Я смотрел ещё внимательней и мечтал увидеть всадников в папахах и с шашками. Но так и не увидел. Всё чаще попадались рощи и перелески, одетые в снежное кружево.
- Назим, и как тебе Россия? В первый раз?
- Прежде всего - облака. Сиреневые и жемчужные облака, закрывшие собой всё небо. В наших местах такое бывало редко и ненадолго. А в России - на много дней и, повторяю, на всё небо! А потом поезд въехал в леса. Едем сквозь целое море деревьев. И среди них сколько угодно ёлок в треугольных платьях, как в той песне поётся. Мне крупно повезло родиться в то время, когда первая встреча с родиной моего племени была приятной. Люди вежливые, свойские, у них только одна забота - успеть купить к новому году чего-нибудь праздничного. И купят, конечно.
Мама глядела в окно больше меня, и узнавала приближающиеся родные края. Вот показалась Волга, большая, шире Пянджа, и покрытая льдом. Проехали по железнодорожному мосту (Рядом - автомобильный мост). Вскоре многолюдный Средневолжский вокзал. Мы с нашими сумками вышли из поезда и быстро поймали такси до Чувилихи. Ехать было недолго и опять-таки мимо мостов. Я впервые увидел место, особенное в моей судьбе. Дорога вдоль реки. С одной стороны высокая бетонная стена какого-то завода, и вдоль стены фонарные столбы. А с другой стороны - береговой откос, густо поросший красивыми, но сумрачными деревьями. А за этим узким местом открылась настоящая русская деревня. Большая. Много улиц туда-сюда. Вдоль дороги ряды деревянных домов, вокруг них низенькие заборчики. Улица, параллельная Волге. Ряд, который справа, ближе к Волге. Синий домик, перед которым два клёна. Нам сюда. Навстречу выбежал крепкий, бодрый бритый мужик с рыжими волосами, и даже брови у него рыжие. Это был дедушка. Бабушка на его фоне была какая-то менее заметная, но я её запомню позже. Радостные крики, объятья, поцелуи. Сумки в дом и прочая возня. Эти новые для меня люди умудрились с первых минут стать мне дедушкой и бабушкой.
- Они этого очень хотели.
- Ну да.
5.
Как бы покороче? Я подружился с местными ребятами, строил с ними снежную крепость. Эти зимние каникулы прошли сказочно. Одно из лучших воспоминаний светлого детства. Как-нибудь расскажу тебе подробно, но не сейчас. Уезжать отсюда домой не хотелось. Всё портила школа, в которой надо продолжать учиться, и я ненавидел школу. Впрочем, я уговорил старших, что будущим летом снова приедем сюда.
Так и вышло. Незадолго до поездки, в начале лета 1985 года, Ярлонг встряхнуло: афганская война дотянулась и до него! В тот день я был дома, и когда стреляли, мать в меня вцепилась по-взрослому и не пустила поглядеть. Зато ближе к реке был Файзулло, Гулин старший брат. Он потом нам рассказал. Вдруг через Пяндж с афганского берега начал стрелять пулемёт. Судя по звуку, то было в стороне заставы. (Потом слышали, на заставе было несколько раненых). С вышки ответил наш пулемёт, и враг вскоре заткнулся. Только сирена воет. А с берега по улице перепуганная толпа бежит. Файзулло залез на дерево и видел, как на берег прибежали пограничники с автоматами. И пуляют за реку. А по реке от афганского берега к нашему мчится горящий катер. И мотор работает. Группа пограничников долго по нему стреляла. Катер взорвался. Горящие обломки уплыли по течению. Весь Ярлонг стоял на ушах ещё много дней, но нападение не повторилось. Советские войска хорошо почистили приграничье. Страна о войнушке не узнала: с ярлонгцев люди в костюмах и форме брали подписку о неразглашении. Мне дома папа строго запретил хвастаться чувилихинским пацанам о том, что у нас было. Впервые отец вызвал во мне какое-то неприятное чувство. Ведь совсем незадолго перед этим тот же папа говорил людям о Бадабере.
- Что такое Бадабер?
- Это старая крепость в Пакистане, возле города Пешавара. Лагерь моджахедов и склад оружия и боеприпасов. Там душманы прятали наших советских солдат, взятых в бою. И афганских солдат тоже. Если прятать в Афганистане, могут найти и освободить. Значит, надо переправить в Пакистан. Другая страна, и она формально с Союзом и Афганистаном не воюет. Не придерёшься.
Сейчас, через много лет, и Раббани, и прочие душманы уверяют, что обращались с ними терпимо, чуть ли не дружили. (ха-ха). Друзья-шурави вынуждены до упаду таскать боеприпасы, которые потом своих убивают, а друзья-моджахеды их с автоматами на прицеле сторожат. Как хотят, плётками избивают, да ещё и заставляют принять ислам. Верю. Это и вправду дружба. В один из не самых лучших вечеров эта "дружба" достигла сказочных высот: одного из солдат душманы выебали в жопу. Притащили и кинули на пол. Все наши над ним постояли и решили, что хватит. Пора эту лавочку закрывать.
Я от папы слышал, их предводителя по имени звали Виктор. Как меня. Он попался незадолго до того и был силён и ловок. Он сказал, что надо делать. Дождались ближайшей пятницы. После работы вечером душманы ушли на молитву. Сторожить пленных на дворе у казармы оставили только двоих автоматчиков. Те сидели в удобном месте с автоматами в руках и были, наверно, очень спокойны. Не бояться же им кучки измождённых шурави? И вдруг "измождённый" Виктор метнулся к ним как молния, вырвал автоматы, а их самих скрутил. Остальные навалились и заткнули им рты. Оттащили внутрь здания, в одну из камер, где ещё утром сидели сами. И с удовольствием взялись за оружие.
Душманы как-то умудрились поднять тревогу. Наши с афганцами успели занять стены и угловые башни, но их было мало. По тревоге сразу несколько сотен душманов окружили крепость и полезли на штурм. Наши отбили штурм. Многих гадов положили из автоматов, пулемётов и миномётов. "Отблагодарили" добрых друзей. Но уйти к своим уже нельзя. Всё новые и новые сотни и даже тысячи душманов, а потом и пакистанских военных подходили к Бадаберу, чтобы их не пустить. Пакистанцы стянули туда танки и пушки, в воздухе было полно вертолётов. Наши отстреливались всю ночь и всё утро, пока было кому стрелять. А днём то ли пакистанские снаряды, то ли наши сами взорвали склад боеприпасов, и пришёл конец.
- Какой конец? - сдавленно спросила Юлдуз.
- Миллион патронов и десятки тысяч мин и снарядов одномоментно взорвались и стёрли базу с лица земли. Наши все погибли. Они были в самом сердце взрыва. Даже мясной пыли не осталось. Но чем лучше быть игрушкой для охреневших ублюдков?
Человек, от которого отец узнал про Бадабер, утверждал, что наши восставшие пленные смогли по трофейной рации связаться с нашей 40-й армией в Афганистане и позвать на помощь. Тот человек за стаканом водки говорил отцу, что эту радиопередачу приняли за провокацию.
Несколько дней после этого дела власти Пакистана чувствовали себя паршиво. Ведь это веский повод для войны. А советская армия рядом. Даже при своих недостатках она может быстро сокрушить эту поганую страну с её омерзительным строем. Зия-Уль-Хак и вся его банда тряслись. С часа на час ждали наших самолётов и ракет, которые испепелят Исламабад с Пешаваром и все эти лагеря. Ещё ждали танковую колонну, которая раскатает в блин сухопутные войска этой вечной англо-американской проститутки. Ждали советского ультиматума: в три дня закрыть всю эту моджахедовскую лавочку! Чтобы избежать советского удара, пакистанцы бы и сами с радостью выслали обратно в Афганистан все банды душманов и все базы закрыли, и сидели бы тише мыши. Но... ничего не случилось. Советский Союз даже жалобы в Организацию Объединённых Наций не накатал! А в Союзе о восстании в Бадабере сказали по телевизору всего один раз и как-то между прочим. И всё. Наш великий народ не заметил. И никак не возмутился. И ничего от нового хозяина Кремля не потребовал.
Я дома (сделал вид, что ушёл гулять, а сам остался под окном) слышал, как отец возмущённо говорил матери и друзьям:
- Чёрт знает что! Отомстить за них и одним ударом всё закончить в нашу пользу, а они вместо этого хотят утереться и затянуть дело ещё на несколько лет! Бред. Всё можем, но ничего не делаем. Я просил кое-кого в нашей части отправить запрос министру обороны, так мне сам командир сказал: не нашего ума дело! Там лучше знают.
- Это что! - помолчав, сказал Максуд Язданов. - У нас в Таджикистане, где-то на Памире в сорок девятом году целый город с несколькими тысячами жителей завалило при землетрясении. Разве у нас может быть такое, чтобы целый город со всеми жителями погибал? Лучше сделать вид, что этого города вовсе не было.
- Как этот город назывался? - спросил гость-военный, рассказавший о Бадабере.
- Хаит. - ответил Максуд.
Все помолчали, затем налили водки по стаканам и выпили.
Так я впервые понял, что у нас кое-что очень паршиво.
И вскоре папа мне говорит неприятным голосом: у нас в Ярлонге ничего не было. Ты понял? Въелся и не отставал, пока я не сказал: понял. Мне разонравился папа.
К счастью, через несколько дней я снова глядел из окна поезда на горы, пустыню, степь, покрытые лесом уральские холмы и всё, что видел в прошлый раз. Только теперь тепло, и вместо отопления - вентиляция. Теперь вокруг горячее, зелёное лето. И на этот раз я еду только с мамой. И это приятно.
Снова Чувилиха. Снова у деда с бабушкой.
Мама водила меня в лес, высокий и густой сосновый лес. Он выглядел как в сказке. Мы говорили о всяком, собирали и ели лесную землянику. А потом мы вышли на высокий обрыв над Волгой, под названием Козья Смерть. Долго любовались этим диким, мрачноватым и захватывающе прекрасным местом. Грунтовая дорога, справа просвет и дальняя даль в том просвете. Впрочем, сосны растут до самого края обрыва. Высоченный отвесный песчаный обрыв, из него кое-где торчат серые коряги. Далеко внизу - спокойная чёрно-серая вода. Широченная река, а за ней низкий, покрытый лесом берег до самого горизонта. И небо в тёмно-синих облаках. Я спросил маму:
- А почему Козья Смерть?
- Знаешь, Витя, когда-то в старину здесь погибло целое стадо коз. Козы отсюда, из Чувилихи. Они паслись тут, в лесу, и чего-то испугались, то ли шума, то ли зверя какого-нибудь. Козы, они пугливые. Услышат что-нибудь не то и все как рванут в одну сторону, неважно куда - и попробуй удержи! И вот и тогда побежали. Пастух даже ахнуть не успел, а они все уже улетают с обрыва! Разбились и утонули. Это был очень грустный день. Пастух побежал за народом. Кто по земле, кто на лодке. Ругаются, плачут, вылавливают несчастных животных - тех, что ещё течение не унесло, а с обрыва сняли таких несколько покалеченных коз, что из жалости их лучше на мясо зарезать. И с того дня прозвали люди это место Козьей Смертью.
- Бедные козочки! - сказал я. - Мне их так жалко. А что потом было с пастухом?
- Не знаю. Об этом история умалчивает.
Мы с мамой в обнимку долго просидели на обрыве, и только потом пошли домой. А дома вечером по телевизору показывали кино про войну. Все смотрят. А мы с мамой переглядываемся: у нас есть своя война и мы о ней знаем, а все остальные нет. Это наш секрет.
Ни в Ярлонге, ни в Чувилихе почти никто и почти никогда не говорил мне: "Рыжий-рыжий-конопатый, убил дедушку лопатой!" За это я реально мог лопатой трахнуть.
Мы с ребятами из Чувилихи купались в Волге, смотрели на проплывающие по реке корабли, гуляли и лазили повсюду. И всегда с нами была моя мама. Она вела себя как такая же пацанка, а не взрослая тётя. Ей было хорошо с нами, а мы удивлялись ей. Как мы с мамой дружили в то лето, и какое это было счастье.
Не прошло и года, как мама загубила наше счастье.
6.
Назимов воспроизводил чужие высказывания как хороший актёр, с чувством и выражением. Но, возвращаясь к самому себе, мгновенно переключался: звучал бесстрастно, как говорящий робот.
- Всё бы ничего, но я у родителей один. Грустно. Хотелось кого-то ещё. Несколько лет я просил папу с мамой: ну пожалуйста, подарите мне брата или сестрёнку! Родители почему-то всё отговаривались. "Нам и так хорошо", "тебе ещё рано об этом думать". Они ничего не обещали и ничего не делали. И Девять лет ничего - разве это случайно?
Весной 1986 года вдруг возникла возможность. Как я был настроен - можешь догадаться. Около месяца длилось это - пока однажды папа и мама не съездили на целый день в Дехканабад. Я дома хозяин. После уроков позвал друзей к себе. Как сейчас помню, мы славно посидели, пока старшие не пришли. А через день или два, днём, дома, родители меня разочаровали. От них я такого не ожидал.
Потом они говорили, что я смотрел на них без всякого выражения на лице. Ни чувств, ни звуков - я просто разглядывал их, а потом начал пятиться прочь от них.
Когда я спохватился, уже поля позади. Поля, от маков красные как кровь. Рядом уже горы, а вдоль дороги полно камней. И сзади он подъезжает. На грузовике. Он выскочил из кабины и что-то там забормотал. Мол, извини. Но ты же не хочешь, чтобы мама умерла - она и тебя-то родила с трудом. Он добился обратного результата: мне захотелось долбануть его камнем. У воспитанных девятилетних мальчиков редко возникает такое желание. А сделать это - вообще труба! Я нагнулся и схватил камень. Папа заткнулся. Я стоял перед ним с камнем в занесённой руке и думал - может, хватит и этого?
Что?! Хватит? После такого? Зачем сдерживаться? Что в этом хорошего? Если я сейчас ему не врежу, я потом всю жизнь буду об этом жалеть! И я таки швырнул в него камень. Камень попал в грудь. Папу всего дёрнуло, его лицо обалдело, он совершил несколько дурацких движений и стоял на месте. А я заорал ему прямо в лицо:
- Получил, живодёр?
От "живодёра" его перекосило сильней, чем от камня. Это доставило мне что-то вроде радости. Я ещё сказал, что он козёл, сучара и падла, и гнида, и хрен помоечный, и многое другое. Но пока не то. Все эти слова слишком слабенькие. Чего-то не хватает. И я поднатужился и крикнул ему так сильно, что весь мир вокруг меня содрогнулся:
- Чтоб вы сдохли, гады! Вместе и в один день, и это вам было неприятно!
Только после этого внутри стало тихо. Оставив папу у машины, я развернулся и пошёл дальше по дороге.
К вечеру я свернул в горы и набрёл на чабанов. Их было двое, молодой и старый. Мы с ними поговорили о чём-то, они мне дали поесть. Сказав им "Ташакор", я попросился переночевать. Чабаны удивились, но согласились. Правда, к ночи к костру вышли двое пограничников и сказали, что они за мной.
- Дальше что? - напряжённо спросила Юлдуз и как-то машинально достала из кармана халата тёплую шаль. Накрыла голову и плечи. Действительно, становилось прохладней, хотя пока ещё терпимо.
- Привезли в Ярлонг, прямо к дому. Меня встречали в дверях с печальным видом, я пронырнул мимо. И старался в школе и у друзей проводить времени больше, чем дома. А враг почему-то не посмел мне и слова сказать.
Как сон, прошло известие о взрыве атомной электростанции где-то далеко на западе нашей страны. Там много земли отравлено и многих людей отселяли оттуда. Смотрел я об этом по телевизору, слушал по радио и думал: они там большие, они разберутся.
Родители оставляли мне еду. А сами расходились. В школу я вставал по будильнику. Выполню я или не выполню все домашние задания, какую оценку за это получу, мне было всё равно. В свободное время по своему желанию читал взрослые книги. Почти все игры и развлечения забросил, кроме игры в разведчиков.
Осенью у папы на заставе сменился начальник. Прежний, Силин, видел в нём старого сослуживца и нередко заходил к нам, а новый, Ефремов, видит в папе лишь одного из подчинённых, и на дом к нам не зайдёт. А мне-то что?
Зима 1987 года. В одной из разведок в глухом переулке встретил взрослого парня. Раньше я его никогда не видел. В этом переулке только мы одни. Я думал, он просто пройдёт мимо, а он вдруг метнулся через дорогу и сбил меня с ног одним мощным ударом. Взрослому дяде проделать такое с мальком легко. Вот я лежу на асфальте, а он пинает меня ботинками. В тело, в руки и ноги, но не в голову - чтоб на лице следов не было. И шипит: "Червяк! Русский крысёныш! Отродье неверных!" Бинокль был со мной, висел на шее, на ремешке. Этот незнакомый парень рванул бинокль с меня и с размаху шмякнул его об асфальт так, что осколки брызнули вокруг. И ушёл. Я лежал. Двигаться больно. Но больнее внутри. От обиды. Кто это такой? И что я ему сделал? К счастью, было не до плача - даже по верному биноклю. Я кое-как встал и ушёл. Но не домой.
Мне уже больше десяти. Из-за всякого жаловаться предкам? Они подождут. Помощи и утешения хотелось от кого-то другого. И приплёлся я к Гуле Файзуллоевой. Она была во дворе. Я ей сделал знак молчать. Прошмыгнули к ней. Там я рухнул на кровать. Рассказал, что было. Она ахала и тихо плакала. Гуля умеет молчать. Кстати мне повезло гулять в тот день в толстой одежде, она смягчила ушибы. Я чисто по-детски решил скрыть это от родителей. Дождался темноты и ушёл домой.
С того дня я ходил с камнями в карманах. Ну, и ещё с шариками от подшипников. Я сам его нашёл. Уже весной. Увидел издалека возле базара. Узнал сразу. Долго, осторожно, с колотящимся сердцем, следил за ним издалека. Было несколько случаев закидать его по пути, но при этом он бы меня увидел, а зачем мне это надо? Пусть этого взрослого гада постигнет кара из ниоткуда. Проследил я его. Нашёл место для засады. И путь отхода
Назимов на пару секунд мечтательно улыбнулся:
- И час настал - идёт мимо этот "благородный" и "добрый" юноша. Многодневные тренировки принесли плоды. Свистели камни и стальные шарики и смачно ударялись в него. Он так шарахнулся! Он метался туда-сюда и выл как собака. А я вовремя улизнул незамеченным. Был очень доволен. Парня я потом не видал.
Ещё в тот год мы с Ахмедом и ребятами участвовали во многих больших драках со шпаной Вовки Баркова. В большинстве случаев побеждали мы. Ну, и в школьной военной игре "Зарница" Ахмед и я были на первых ролях.
Ещё помню, в новогоднюю ночь сидим мы, вся семья, дома у телевизора, и новый вождь Горбачёв говорит:
- Пусть новый год станет годом новых побед труда, разума и гуманности, а значит - мира и добра. С Новым годом, дорогие товарищи!
Горбачёв имел в виду 1988 год. Через два месяца начался Карабах, самая первая и самая долгая война в Советском Союзе. Почувствуй разницу. Оказалось, братья-армяне и братья-азербайджанцы ненавидели друг друга так сильно, что начали много стрелять. И даже отряды советской армии им не указ. Да и власть что-то тянет резину. Однажды поймали зачинщиков, а вскоре отпустили - Горбачёв приказал. У, как папа его ругал!
Ругал и какого-то общесоюзного министра, который прилетел в Армению после большого землетрясения, и много военных было отвлечено от разбора завалов и спасения жертв на его охрану. Ругал и торгашей, которые завезли в Ярлонг большую партию тёплых зимних женских сапог, которых здесь никто не возьмёт. А в России их нет.
- Давай не стесняйся, покрепче давай - советовала мама. - Может, что в этом мире и изменится, кроме того, что Витя научится материться по-взрослому?
Папа скромно умолчал, что я уже кое-что умею.
7.
Папа с мамой долго ждали, пока я снова смог их выносить и даже делать вид, что мы живём как прежде. Может, и я этого хотел? Слабость, простительная для пацана. А ещё, кто, как не папа, объяснит, как понимать местность по карте, ни разу там не побывав?
На двенадцать лет они подарили мне роскошное издание "Шахнамэ", великой поэмы иранского поэта Фирдоуси. Громадная книжища - полный текст и множество красивых рисунков. На рисунках красавицы, чудовища, дворцы, битвы и места отдыха. Меня удивило, что древнеиранские богатыри своими островерхими шлемами, сапогами, кольчугами и чем-то ещё похожи на древнерусских богатырей. И имена у них были неисламские, необычные, сказочные: Рустам, Хосров, Гив, Тус, Гударз, Сиявуш. В те дни вся голова была полна Кеянидами, Сасанидами, Саманидами и фразами вроде "и в бой пошли сабульские дружины". Я бредил зелёным Ираном, прекрасным и страшным, древним, ещё не испорченным исламом.
В тот год папа выкопал под нашим домом подвал и обложил его камнями. Провёл свет. А я помогал. Получилось уютное прохладное помещение, где было бы хорошо прятаться летом с друзьями. Но папа решил там хранить всякие припасы. А меня попросил никому не говорить о подвале. Новая обида от родного отца. Ничего, думал я, как-нибудь я там расковыряю угол, назло вам, и вырою подземный ход.
А в 1989 году папа купил легковую машину. Оранжевый "асквич" с квадратными фарами. Я помогал строить гараж. Выкопали в склоне нашего холма углубление под заднюю стенку и часть боковых. Ворота выводили прямо на дорогу. Крышу дёрном покрыли для красоты. Гараж вписался в пейзаж. Строили весной. А летом мы на нашей машине съездили через всю страну в Средневолжск. Несколько лет не до того было, значит, надо обновить.
По автодороге маршрут несколько иной, чем на поезде. Но всё равно длинный. Ну и вымотал он нас! От Душанбе на север, через Анзобский перевал, дальше по горным трассам до Ташкента. Даже папа несколько раз тыкался не на те дороги, пока не выбрал нужную. И всё равно не миновали бесконечного Казахстана. Вся разница: долго катили вдоль Сырдарьи (а не Аму), и там другая железнодорожная линия, и обогнули Аральское море с севера, а не с юга. Папа загнул большой крюк от Аральска до Актюбинска. Летнее пекло в металлической машине, открытая местность - полупустыни, степи. И походная жизнь. Папа ночевал в машине, а мама и я в палатке. Бензин брали на заправках, а воду в колодцах. Дорога однообразная. Скучно.
- Папа, а когда Наджибулла совсем победит душманов?
- Э, ему бы без нас самому удержаться.
Зря Запад гавкал, что "кабульский режим" после ухода "коммунистической чумы" сразу падёт. Правда, после вывода войск в феврале 1989 года душманы взбодрились. Ударили под Джелалабадом, Хостом, Кандагаром, Кабулом, Салангом. Но кабульские войска успешно дали им сдачи. Сами, уже без нас! И держались ещё три года. Могли и дольше. Ушли советские войска. Не с кем бороться. Никаких завоевателей и неверных. Ещё, Пакистан явно хотел сожрать Афганистан и командовать в нём. И у некоторых моджахедов (о чудо!) проснулся-таки афганский патриотизм. И они отошли от борьбы с правительством - кто влился в армию, кто зажил мирно. А Союз поставлял оружие и некоторые товары. Так что, марксисты в Афганистане держались не только на иностранных штыках, но и умудрились получить некую опору внутри страны.
Извини, отвлёкся. Едем дальше.
Дорога длинная, однообразная, скучная. Я задаю новый вопрос: