Раз под вечер именитый литератор,

Эссеист Евпатий Постосвятов,

Разбирался в марокканских апельсинах.

(В апельсинах он неслабо разбирался...)

Вдруг из ящика выпала живность,

Головой ударилася опол,

Поглядела на писателя нагло,

Помавая блиновидными ушами — 

И запахло в дому космопаленым.

Преисполняся брезгливого гнева,

Опознал Евпатий Чебурашку — 

Плод, вернее выкидыш убогой,

Но кошмарной фантазии жидовской.

Полчаса гонял он эту мерзость

По просторам трехкомнатной квартиры

И, поймав каминными щипцами,

Примотал шпагатом к батарее.

Как шипело исчадье, материлось,

Умышляя укусить и в очи плюнуть!

Пот утерши со чела и со членов,

Подошел Евпатий к телефону,

Набирал он дрожащими перстами

Милый сердцу семизначный номер

Кожеменова Никиты, россолюба,

Но десница дрожащая случайно

Набрала неправильную цифру — 

Может, магия черная вмешалась,

Ан попал он в квартиру фармазона.

Фармазон прослушал сообщенье,

Хохотнул издевательски в трубку,

Пожелал лицемерно доброй ночи

И к жиду пошел за советом.

Лаской жид фармазона встречает,

Во подземный ведет его террарий;

Аллигатора оттуда извлекоша,

Злого ящера алкоголем поит,

Нарекает Геннадием урода

(Грех велик — христианское имя

Нарещи такой поганой твари!),

Надевает на чудовище шляпу

И святую русскую гармошку

В лапы гада кощунственно влагает!

... Горе, горе литератору, горе! — 

Увидал он во глазке крокодила,

Но почел оптическим эффектом,

Искажающим простой и открытый

Русский облик молодого гармониста;

И под звуки песни "Я — Алеша"

Поглощен был во мгновение пасти!

Крокодил воровато огляделся,

Отвязал от радиатора друга,

И пошли они, погано ухмыляясь,

По российским городам и весям...