Куда деваться от этих звуков млечных, вечных, пахнущих деревней и молодым мартовским садом? Куда деваться?
Негромко, но завораживает. Песнь песней...
Милая!
Мои пальцы, заскорузлые нелепые пальцы-ветки абрикосового дерева осязают пространство и вечность, вселенную и весну
Где ты, где ты, где ты
Паришь, скользишь, плывешь по невидимой легкой глади египетской ближневосточной лодочкой-месяцем.
Я приблизил. Я приблизил ладони ноющие, дрожащие, знойные ладошки, ладоши, ладони к твоим светлым, светящимся, прозрачным бортам. Я прикоснулся, глупый, глупый, глупый, неосторожный. И погиб, и умер, умер.
Милая моя! Лодочка моя!
Зачем, зачем, зачем? Приник к изгибам твоим и выпуклостям, легким и гладким, нежным и нежным, нежным и нежным.
Неси меня, держи меня, меня, меня...
Любимый мой! Нежность моя!
Ты искал меня долго, долго, долго. Ты искал меня всюду и всюду, звал и кричал, кричал и стенал по улицам и площадям в пространстве пустом, бездушном, безлюдном, безумном. Какой невыносимой и бóльной была разлука! Какой невыносимой и бóльной была, была. Я выплакала душу, ожидая тебя. Я бежала в степь, горькую, полынную степь и молилась на случайный, нечаянный, отчаянный подсолнух, подсолнечник. Большие, шершавые, жадные, жгучие листья ласкали лицо мое, грудь, плечи.
Полый, звенящий, поющий ствол вторил стонам моим и ветру.
Любимый мой! Судьба моя!
Ты вернулся, вернулся в чертоги свои, пенаты свои. На вėках твоих осела, лежала, стонала пыль, пыль, пыль. Усталость смертельная сжала, сдавила, смежила зрачки твои холодные, хладные, хладные.
Что толкнуло тебя ко мне, что подсказало, навеяло, навеяло?..
Твои руки, твои ладони-ландыши, ландыши нежные и нежные, нежные и нежные.