Я всегда считал, что лучшее время в моей жизни - это школьная пора - когда я день за днём шнырял по одному и тому же маршруту с утра и возвращался той же дорогой, когда стрелки часов пробегали за полдень. День ото дня, кроме воскресенья и редких праздничных суббот.
Осень, зима, весна - не важно - я выходил из дома и шёл по одной и той же дороге.
Переходил по светофору перекрёсток, потом второй, а рядом со школой, не доходя до очередного светофора, частенько просто перебегал дорогу. Особенно в те дни, когда сильно опаздывал.
Помню, как шагал вдоль забора, ограждающего спортивную площадку за школой. У трансформаторной будки сворачивал налево. Упрямо продвигался к большим деревянным дверям, за которыми я провёл целые одиннадцать лет жизни.
Далеко не всегда я проделывал путь до школы в гордом одиночестве. Очень часто компанию мне составлял пухлый парнишка-одноклассник, живший в соседнем подъезде. Мы разделяли наш путь к знаниям, делясь по дороге новостями из нашего детского мира, обладавшего в наших глазах вселенской важностью. Подшучивали друг над другом, в основном, я насмехался над своим спутником, а он отстреливался, подбирая в уме каждое слово, чтобы ненароком не разозлить меня и избежать пиздюлей. Говорили о компьютерных играх, "пацанской музыке", о фильмах, просмотренных накануне, об общих знакомых, о планах на будущее и интересных моментах из прошлого.
Однажды я не нашёл смелости заступиться за него. С тех пор наша дружба оборвалась. Как бы я не уверял себя, что мне всё равно и этот олух не достоин был изначально моей дружбы, всё равно при каждом воспоминании об однокласснике из соседнего подъезда мне делалось худо. Даже узнав, что он ушёл в бизнес, нашёл красавицу-жену, обзавёлся всеми необходимыми жизненными корнями, и вообще, всё у него сейчас гораздо лучше моего, я всё равно не могу самому себе простить поступка, после совершения которого я был вынужден оборвать с ним всякое общение.
Хорошо, что у него по жизни всё получилось. Если бы он вскрылся после того жесткого и унизительного гоп-стопа, невольным свидетелем и наводчиком которого я стал, мне бы жилось гораздо сложнее. Вспоминаю, как его заставляли натягивать гандон на голову и от этих воспоминаний хочу поскорее сдохнуть.
Всегда, когда я шёл до школы один, в моих ушах находились наушники, которые услужливо бренчали любимую музыку, позволяя абстрагироваться от окружающего мира.
На одной из улиц, которую я проходил по дороге, закрепившейся мне в памяти под названием "Бродвей", рядом с магазинами, аптеками и парикмахерскими, сидели одинокие старушки, продававшие семечки, сигареты поштучно, дешёвые жвачки, карамельки, картошку и вяленую рыбу. Я всегда старался покупать сигареты по целой пачке. Это было выгодно финансово, и никто не задавался вопросами о реальном моём возрасте. Да и хотелось произвести впечатление взрослого, состоятельного человека, который знает, чего он хочет от жизни. Содержимое кошелька часто шло наперекор моим желаниям. Бабульки были не слабоумные, и, естественно, по моим школьным брюкам и огромному портфелю за спиной понимали, что я обыкновенный школьник. Иногда залупались, повинуясь плохому настроению, но всё равно продавали.
Бывало, я заходил в один из пятиэтажных пансионатов, который находился в глубинах дворов, мимо которых пролегал ежедневный мой путь. В той "десятке", как её называли старшие, всегда можно было найти знакомых со школы. Причём даже важных на вид старшеклассников. Покурить с ними или, хотя бы, просто постоять с деловым, полным важности лицом, мне всегда казалось очень крутым занятием. Плюс, ты всегда узнавал местные сплетни, интересные байки, результаты драк и разборок между старшими. А потом шёл вместе с ними до школы, выпячивая грудь от гордости, и выискивая взглядом одноклассников, чтобы они увидели, в какой компании я прогуливался до школы.
Эта "десятка" ещё надолго оставалась местом сбора районной басоты. Но лично я, ещё учась в десятом классе, начинал понимать, что населяющие этот подъезд являлись не самыми желанными и авторитетными друзьями. Но в седьмом-восьмом классе, естественно, я чувствовал себя очень важным, когда курил дешёвые сигареты в кругу той шелупони, включающей в себя нескольких старшеклассников.
Мой путь до школы иногда отмечался знаковыми событиями. Например, моими "врагами": пацанами из соседних дворов, с параллельного класса, из ПТУ (когда я был в восьмом классе), друзья друзей и прочие родственники тех, кого я, якобы, обижал, ловили меня на этом маршруте. Да чего уж там, я сам ловил всяких "лохов" (чаще всего, безуспешно).
Жизнь подбрасывала мне уроки, когда по морде, редко, но метко, прилетало подач на том несгибаемом маршруте.
Мне запомнилась особенно парочка раз. В один из них мне пришлось, глотая слёзы обиды от порушенной гордости, извиняться перед парнишкой, которого я на следующей неделе очень жёстко избил в отместку, сломал ему нос и пару ребер, а потом лишь чудом и годовой "пятёркой" по литературе избежал отчисления.
После этого, спустя пару месяцев, меня держали за руки и за ноги трое человек, а тот же задохлик, воняющий кошачьими ссаками, выписывал мне обидные, хоть и не особо болезненные затрещины. В итоге, мы с ним даже подружились. Правда, он почему-то обиделся на меня, когда я пришёл к нему в гости, напоил его тремя банками дешёвого алкогольного коктейля с омерзительным химозно-фруктовым вкусом, а когда он отрубился на диване, утащил у дурачка с десяток дисков с игрушками, фильмами и музыкой. После того случая, мы не общались. Похищенное я не отдал, потому что задохлик не был уверен, что только я один был в тот день у него в гостях. А я тогда был один.
Ещё один памятный момент. "Залётный" наркоман, угрожая мне ножом, со своими зрачками размером с пятирублёвую монету, отобрал у меня дешёвый телефон "на связь". А я был так обсажен, что даже не помню всех деталей произошедшего и даже сомневаюсь, а был ли этот наркоман на самом деле или он лишь плод моего одурманенного в тот день мозга?
Ну и ещё момент, который вспоминается прямо очень ярко: человек семь с "б" класса подловили меня во дворе и отвесили каждый по увесистому пинку под зад. Мрази конченные. В тот же день, у нас была драка класс на класс, в которой я дрался, как лев. И впервые в жизни побывал в глубочайшем нокауте, от которого отходил уже в нашей районной больнице.
Тяжеленный сапог проломил мою челюсть. А хозяин сапога помер через два месяца. Пьяный отчим разбил ему голову, размазав мозги по стенке, а потом, видимо от испуга, зарезал матушку хозяина сапог, на которых ещё хранится капелька моей крови. По крайней мере, я в это верю.
Ох, и не сосчитаешь всего, что случалось на этом расстоянии, которое я порой пролетал за какие-то семь минут. Этот путь, по которому, помимо меня, шагала в наш унылый дворец знаний ещё сотня-другая человек, негласно звали "тропой". Место всегда сохраняло статус "нехорошего". Много говна, грязи и кровищи выплёскивалось на этот обычный, с первого взгляда, участок нашего спального района.
А я хотел бы запомнить его другим.
Когда жаркое солнце отражается от луж летнего дождя. Когда через него идёт народ, направляясь в сторону центра города. Дождь, пулемётом стучащий по асфальту, и ты, бегущий по родному району, знающий, что через всю грязь, через все разбитые бутылки, бычки от сигарет и выброшенный из окошек хлам, ты можешь забежать в любой подъезд, отмахнувшись дождём на любой любопытный взгляд, пересидеть непогоду, почти как у себя дома.
Сколько же историй я мог бы вспомнить о своём районе! Как же трудно выбросить из головы те стёкла, что отражали закатное солнце, тех девчонок, что своим заливистым смехом придавали нам всем жизненной энергии. Мою компанию, в которой никто не был нужен родителям. В которой многих выставляли с утра на улицу, наставляя возвращаться домой только под самый вечер. Кто-то постигал свою участь внезапно, кому-то, с молоком матери приходило осознание, что ему судьбой уготовано воспитываться улицей. Никто не жаловался. Ясное дело, попробуй только пожалуйся - навеки потеряешь свой статус.
А мы росли, невзирая ни на что. Играли в свои игры, живя ими. Ставили всё на кон, даже не осознавая, что, проигравшись, этому пареньку или даже девчонке, навеки заказан вход в наш мир. А самое ужасное, что и нет у этого несовершеннолетнего, бесполого существа, кровью связанного со двором, какого-то мизерного кусочка пространства, что он сможет назвать домом. Двор вырастал в школу, школа расширялась до микрорайона, потом до района. Выйти драться за район казалось делом чести. Отбор для этого проходил порой жёстче, чем на областные соревнования в местной секции по каратэ.
Годы дробили всю систему. "Братья навек" едва пожимали друг другу руки при встрече, со временем все разбегались кто-куда. Лично я, почувствовав, что смогу вырваться из своего окружения, в погоне за знаниями, в потребности к развитию, вдруг резко отошёл от любимых тем, которые, казалось, отдавали "Двором". К счастью, на своём малолетнем жизненном пути, я смог найти людей, которые отчуждённо смотрели на мой хвост, тянувшийся из пацанов, которых ты, "не по понятиям кидаешь". Спасибо девочке, что уговорила меня окончить десятый и одиннадцатый класс, а не идти вслед за друзьями в самое невзрачное ПТУ, наполненное людьми, для которых целью в жизни служило стремление оказаться за решёткой. А я слишком любил и до сих пор страстно и самозабвенно люблю свободу...
Господи! Сколько я могу ещё вспоминать о детстве! Какое огромное количество россказней я знаю!
Ох, как бы я рад был с ними поделиться.... Рассказать, как я выбрался из болота, как научился зарабатывать первые деньги, про жизнь в общаге...
Как меня исключили из универа, а я ещё полтора года жил в общаге. Про девчонок, которые оставляли после себя лишь отрешённое послевкусие, чем полноценное воспоминание. Я мог бы рассказать, как в первый раз отнял жизнь у человека...
Или мог бы продолжить травить милые школьные байки. Одну за другой, одну за другой. Если так подумать, то я могу их вспоминать бесконечно, даже не верю, что когда-то они могут закончиться.
Хотите послушать? Господи, как бы я сам хотел их послушать. Чтобы кто-то просто взял и поведал мне о собственной жизни, начав с самого начала. Просто монотонно твердил слово за словом. А я не пропускал бы ни одной смены интонаций. Вдруг, я смогу найти в этом рассказе что-то, ради чего ещё можно будет отыскать смысл жить? Любой намёк я радостно принял бы за чистую монету.
Какой намёк, какие слова, какую интонацию я пытаюсь выискать в своём воображении? Можно ли найти в моей биографии хотя бы что-то, из-за чего я мог бы обрести надежду на рай? Как же мне нужна сейчас святая надежда!
Мамочка, папочка, я не хочу умирать....
Невыносимое жжение в груди, беспрестанно сочащаяся алая кровь из маленькой дырочки, которая находится чуть выше правого соска. Ещё одна пуля, явно прошла насквозь через правый бок. Я почти не чувствую левую сторону своего тела. А правая - превратилась в сплошной сгусток боли. В голове отдаёт грохот сердца: сбивчивый, тяжёлый, неровный, раздающийся громом в ушах, с каждым новым, судорожным сокращением.
Лишь жалость к себе и незаглушимое желание жить. Я боюсь опускать глаза вниз. Не хочу видеть дыры в своей груди, не хочу смотреть, как кровь заливает мою одежду. Меня мутит, тяжело дышать, кружится голова, иногда в глазах начинает темнеть. Чёрно-белые мошки то и дело застилают взгляд. Мне осталось совсем немного. Шершавая, недавно окрашенная мелом стена приятно щекочет спину. Она у меня уже вся запачкана в извёстке. Мысль о том, - что волноваться не о чем, я всё равно не увижу больше свою спину, свою запачканную кожаную куртку от Gucci и умру прямо так, прямо здесь, - почему-то вызывает смех. Я беззвучно смеюсь. Что-то подступает к горлу. Я кашляю, с каждым спазмом ощущая, как меня покидает жизнь. Отхаркиваю кровь, собираю всю мерзкую слизь в своём горле, потом громко сплёвываю.
Странное ощущение. Ты уже не чувствуешь себя. Не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой. Взгляд прикован на грязный пол где-то в подворотне. Звуки приглушены. Я кое-как держусь, чтобы не закрыть глаза навсегда. Мысли путаются. Похоже на то, что я уже засыпаю, но продолжаю яростно бороться с веками, что норовят захлопнуться.
Мне страшно закрыть глаза. Гул в ушах всё нарастает, становится невыносимым. Я пытаюсь что-то выкрикнуть, но из губ вырывается только хрип. Что-то вязкое, противное, густое и отвратительное вытекает из уголка губ. Мне кажется, что вокруг очень много людей. Мои знакомые, мои родные, близкие, друзья возвышаются надо мной и глядят с осуждением...
Я понимаю, что остался совсем один. Валяюсь в какой-то подворотне и тихо умираю. Мне уже не больно. Обречённость и безнадёга превратились в лучших друзей. Мне плевать, что я ещё молод. Мне нет и тридцати. Быстрее бы уже забыться.
Мысли путаются. Всё темнеет. Простите меня...
Мама. Я не любил тебя, но сейчас я хочу, чтобы ты была рядом. Папа. Я совсем не помню тебя, но я верю: мы скоро встретимся.
Те, кого я обидел, те, кто плакал от моих действий, те, кто хотел бы, чтобы я никогда не рождался. Я родился, я умираю, и я раскаиваюсь.
Никогда не чувствовал в себе истинной веры. Сейчас же, стараюсь найти Бога в сердце.
Ничего не получается. Глаза непроизвольно закрываются. Не могу найти силы, чтобы удержать ускользающее сознание. Голову сжимает стальными тисками...
Прощайте! Как же много я хотел сказать... Но уже не смогу сказать ничего, никогда...