Я протягиваю деньги за проезд нерусскому таксисту. Даю больше, чем стоит поездка. Ненамного, всего-то рублей пятьдесят сверху. Почему-то он упорно хочет вручить мне сдачу, не веря, видимо, в свою маленькую удачу. Я машу рукой, отказываясь, желаю "ни гвоздя, ни жезла" и выскакиваю из машины. Иду к своему подъезду, закуриваю, оглядываю двор.
Субботний вечер. Время - немного за полночь. Вокруг тишина и ни души. Не играет музыка: ни из окон машин, ни из малочисленных освещённых балконов.
Таксист, похоже, получает новый заказ, неуверенно разворачивается и уезжает.
Робко и устало опускаются редкие снежинки, тая на лету от мартовской оттепели. Делаю несколько затяжек и выкидываю окурок в урну.
Я ведь бросил курить, откуда у меня появилась сигарета? Неужели мир подстроился под меня, дав то, в чём я больше всего сейчас нуждался? Да нет, конечно. Последняя заначка неспешно дотлевает на влажном дне пустой урны. Я бросил свою вредную привычку? Или вскоре ожидать появление новых заначек?
Замираю с поднесённым к домофону ключом, понимаю, что мне совсем не хочется возвращаться домой. Что я там увижу, кроме упрекающих взглядов и презрительного ворчания? Отчий дом выживает меня. Родные стены, пропитанные звуками многочисленных скандалов, сужаются всё сильнее, надеясь, что в один момент, я просто вылечу из них, как пробка, и больше никогда не вернусь обратно.
Отворачиваюсь от подъезда, стараясь убедить себя, что облегчённый выдох двери мне только почудился. Пересекаю двор по узкой тропинке. С правой стороны - каток, ото льда которого отражается яркий уличный фонарь. В детстве этого катка не было. Вместо него располагался пустырь, который с помощью импровизированных ворот мы превращали в маленькое футбольное поле. Там же мы играли в "квадрат" и "ножички", если основное футбольное поле было занято. С левой стороны - детская площадка. Ограждённая сеткой площадка для волейбола, с резиновым покрытием, опущенной сеткой, а ещё и настоящими воротами для мини-футбола и несколькими баскетбольными кольцами.
Раньше на этом месте находилось наше основное футбольное поле, в котором воротами служили вкопанные автомобильные шины. Никакого покрытия - только песок. Никаких, конечно, ограждений. А старая детская площадка, как сейчас помню, - перекошенные качели; ржавая горка; песочница, забитая пустыми бутылками из-под алкоголя и окурками; продуктовая лавочка и вкопанный в землю деревянный крокодил, выглядящий устрашающе, что подчёркивала блеклая и облупившаяся зелёная краска.
Мне пока не холодно. Но сильный порывистый ветер то и дело бьёт в лицо, проносится сквозь тонкие джинсы, холодным прикосновением заставляет спрятать руки в карманах. До наступления настоящей весны в наши края ещё далеко. Я рискую замёрзнуть и простудиться, но мне на это наплевать. Меня разрывает чувство ностальгии.
Я слышу наши крики, разрывающие пелену времени и приглашающие меня, хотя бы на миг, вернуться в то время. Талый снег, подмёрзшие лужи, грязь, вылезшее на всеобщее обозрение собачье дерьмо, - всё исчезает. Ярко светит летний закат, уходящее солнце придаёт небесам причудливые оттенки синего, белого, жёлтого и красного цвета. Мне легко на душе, я в кругу друзей, мы думаем, чем заняться завтра. Не хочется расходиться по домам, но также и не хочется получать нагоняи от родителей за опоздание. Мы видим девчонок с моей школы, решаем развлечься, увязываемся за ними.
А после той бесконечной ночной прогулки, я тихонько бреду за одной из них. Лиза, её звали Лиза.
Возвращаюсь домой утром. Тогда уже во всю светило солнце, взрослые шагали на работу под пение птиц, а я открывал ключами дверь своей квартиры. С губ не сходила улыбка, даже когда получал удары отцовским ремнём по заднице. Не знаю, тогда ли кончилось детство, или в тот день, когда я познакомился с Лизиным старшим братом и его компанией. Как бы там не было, я засыпал в своей комнате, наполненной солнечным светом, пытаясь устроиться так, чтобы не было больно от последствий моего наказания, и ощущал, что проснусь уже совсем другим человеком. А вернее, я уже засыпал, будучи другим человеком.
Кроссовки скользят на подмороженной дороге. Иду аккуратно, боюсь упасть и замараться. Замечаю за собой, что ищу глазами случайного прохожего, чтобы стрельнуть сигарету. Корю себя за слабость воли. Всё равно, я никого не вижу.
Мой район умирает. Я бреду по кладбищу разбитых надежд, полному фантомов из моей прошлой жизни. Выхожу на перекрёсток.
Дорога прямо приведёт меня на центральные улицы, которые сейчас просто обязаны бурлить движением. Если сверну направо, то рано или поздно увижу вновь ту мрачную, некрасивую многоэтажную общагу. Она до сих пор стоит без изменений, как монумент своим жертвам, многие из которых начинали свой путь в никуда в её тёмных недрах. Меня начинает потрясывать от тех картин, которые рисует мой мозг. Каждая из этих картин посвящена серому монстру на отшибе. Даже спустя столько лет, вокруг него не выросли безучастные ко всему новостройки. Этот мёртвый отшиб, мёртвый дом, с мёртвыми окнами, до сих пор не тронут временем и так же притягателен, как и омерзителен в своём беспечном и зловещем виде.
Горло мигом пересыхает, как и всегда, "тяга" обрушивается стремительно и обволакивает своей мощью. Перехожу пустынный перекрёсток на красный. Остаётся последний путь, - налево.
Почему не проносятся по дороге случайные автомобили? Отчего не долетают до моих ушей отзвуки далёких, глухих и сбивчивых вскриков? Мне становится не по себе от того, что я иду по маршруту, которому я посвятил десять лет своей жизни, а он встречает меня лишь опустением и чванливым пренебрежением. По обе стороны дороги светит безжизненный неон магазинных вывесок. Одни непрерывно моргают, издавая электрическое жужжание, другие непрестанно горят одним цветом, третьи переливаются, меняя свои оттенки. Я чувствую себя на этой улице, где раньше располагались лишь аптека, парикмахерская и продуктовый магазин, так, словно меня освещают прожектором на сцене пустого и захолустного театра.
Сворачиваю к тому месту, где раньше стояла наша родная, трёхэтажная, кирпичная школа, с небольшим стадионом на заднем дворе и уютным хвойным парком, на который выходили окна со стороны главного входа.
Я не любил школу, презирал лицемерных учителей, пытавшихся направить меня на путь истинный. Не любил находиться в обществе ватаги моих одноклассников, большинство которых были мне отвратительны. Но там же были и мои самые близкие люди на свете. Чью утрату сейчас, я переживаю больнее всего. А порой, даже боюсь, что так и не смогу её пережить.
Мои ноги отказываются идти дальше. Я ошарашенно смотрю вперёд и не могу поверить тому, что вижу. Моей школы, моего символа детства, - моей, порой тюрьмы, порой рая, - больше нет. Горделивые стёкла новенького, большого торгового центра насмешливы в своём горделивом достоинстве. Не могу в это поверить. Тешу себя смутными надеждами, ускоряю шаг. Ведь парк не тронули? Беседка, от которой мы с Колей волокли Лизу до больницы, обливаясь потом и дрожа от страха, должна была быть на месте!
Нет. Огромная, почти полностью пустая парковка... Мне кажется, что я обманут. Я даже хочу поверить, что совсем сошёл с ума, что оказался каким-то чудом в параллельном мире. Хочу поверить, что это просто морок, мираж, который вот-вот рассеется. Во мне, словно ложка, подставленная под огонь, медленно накалялась ненависть. Мне хотелось перебежать дорогу, бить стёкла торгового центра, крушить припаркованные машины и выть в отчаянной злобе.
Вместо этого, я прохожу дальше, стараясь не поднимать глаз вверх, концентрируясь на том, чтобы ставить ногу туда, где почище и не так скользко.
Моя ненависть, конечно не к тому, что старое школьное здание снесли, когда в десяти минутах ходьбы воздвигли новую, огромную гимназию, оснащённую по всем стандартам нового времени. Учеников перевели туда, а постройку времён Хрущёва снесли, освободив лакомое местечко для очередного современного торгового центра. В парке резко испортилась почва и деревья стали погибать. Это выглядело подозрительно, но никто и слова не сказал против, когда излюбленное некогда место района вдруг превратили в пустырь, а после, - в просторную, круглосуточную, бесплатную парковку. А если кто-то и сказал, что толку?
Я знал обо всём этом. Почему же сейчас я так завёлся? Наверное, это стало последней каплей. Пустой район, полный призраков, постепенно преобразуется в комфортный жилой массив, со всеми удобствами. Нет, здесь не пусто. Здесь живут порядочные люди, которые ложатся спать в десять часов вечера. Здесь стали чужды и непривычны пьяные компании, горланящие во весь голос в любое время суток. Здесь перестали валяться шприцы в подъездах, не вылетают из окон пустые бутылки и использованные презервативы. Пропала и приглушенная жилыми массивами музыка, доносящаяся из темноты со всех сторон.
Я уверен, что полиция приедет сюда сразу, по любому вызову.
А когда-то, её было не заманить в наш район без невероятно существенного повода. Помню, как полоумная баба Нюра, Царство ей Небесное, не меньше сотни раз вызывала их, чтобы выкурить нас из своего подъезда. Они никогда не приезжали. Даже в тот день, когда Шаляпин истекал кровью от удара ножом, пачкая и без того грязные стены красными отпечатками. Он страшно и пьяно стонал, вывалившись из лифта, когда мы в очередной раз ругались с бабой Нюрой. Она тотчас бросилась набирать свой заветный номер. А мы припустили по лестнице вниз, почему-то уверенные, что уж на этот раз, менты обязательно прикатят. Мы не хотели попасться им, находясь рядом с полутрупом. Меня в тот вечер плохо слушались ноги, я постоянно глупо и нервно хихикал, и совсем ничего не понимал. А потом, когда мы уже расходились, под утро, Рыжий предлагал вернутся в тот подъезд, проверить, лежит ли там труп Шаляпина. На мой вопрос зачем, он ответил: "Хочу затушить сигарету об его глаз..."
Я замечаю машину, которая, не пытаясь это скрывать, медленно катится за мной. В глаза бросаются сначала синие номера, потом полицейская серая форма за стеклом. Их лица закрывает тень. Ну да, всё правильно. Они не могут смириться, что в их чистеньком райончике вышагивает такой элемент, как я. Не останавливаюсь и не ускоряюсь, но чуть замедляю темп, чтобы дать им со мной сравняться. Чувствую на себе ощупывающие взгляды, гадаю, случайно они здесь появились, или даже сейчас, когда я - жалкий осколок развеявшегося в небытие прошлого - они всё равно не списывают меня со счетов. Наконец они принимают решение, резко прибавляют газу и уносятся прочь.
Одиночество, жалость к себе и безвыходное отчаяние охватывают меня, заставляют до крови прикусить губу. Плюю розоватой от крови слюной. Моя ночная прогулка закончена. Вместо облегчения и успокоения, на которые я так надеялся, только усталость и тянущая горечь.
Плетусь домой, где мне не рады, и, с каждым днём, оставляют всё меньше поводов его так называть. Бегу прочь от всплывающих в темноте лиц, обладатели которых, либо мертвы, либо исчезли навсегда из моей жизни. Боюсь, что могу поддаться их шёпоту, сорваться, понимая, что ещё одного шанса у меня больше не будет.
За последние десять лет я прошёл все круги ада, а теперь меня выбросили на свободу, не предупреждая, что возвращаться стало некуда.
На этот раз открываю дверь своего подъезда и захожу внутрь. Зубы стучат от нагрянувшего озноба. Пытаюсь выбросить из головы все мысли, оставив только улыбающееся лицо моей дочери, которая искренне радуется карточному домику, который я для неё построил. Хочу закутаться в одеяло и впасть в забытьё, растворившись в том одухотворении, которое я получил за полчаса общения с девочкой.
Я не верил, что это взаправду, когда раздался звонок моей тёщи и она пригласила меня повидаться с дочерью. Матери не было дома, меня представили дядей Серёжей, приехавшим с Северного полюса, и позволили общаться с ребёнком под чутким контролем. Сначала я не мог выдавить из себя ни слова, видя здоровую, красивую девочку, которая стреляла в меня озорными глазками и без малейшего смущения принялась рассказывать какую-то историю. Я слушал её голос и таял.
Если, с моей помощью, обрёл жизнь столь чудный человечек, значит, несмотря ни на что, я просуществовал на этом свете не напрасно.
Потом пришла моя жена. Ведь она уходила на работу! Я лично видел, как она садилась в такси и уезжала. Видимо, материнские инстинкты, за время нашей разлуки, у неё не только появились, но при этом ещё и обострились предельно. Карточный домик разлетается, когда она кидает в него свою сумочку. Ураган ярости, отвращения и страха подхватывает мою дочь и уносит в другую комнату, словно спасая от прокажённого. Я ловлю недоумевающий взгляд детских, ярко-голубых глазок.
Ураган возвращается, шипит на меня, брызгает желчью. Я вижу, как её пальцы хищно изгибаются, готовые либо броситься терзать моё лицо, словно когти дикой птицы, либо мёртвой хваткой сцепиться на моём горле.
Ничего не оставалось, кроме как уйти. Я уже в доме родителей, прохожу мимо их спальни, стараясь не слышать ворчливый шёпот. Они всегда просыпаются, когда я прихожу. Не важно, как тихо я двигаюсь или как поздно возвращаюсь. Всегда этот недовольный, невнятный, сводящий с ума диалог, который они разыгрывают между собой. Прохожу в свою комнату, шмыгаю под одеяло, прямо в одежде, стянув только носки. Пытаюсь заснуть под неровный стук собственного сердца.
Будто заглядывая в шкатулку с самыми сокровенными драгоценностям, ещё раз переношусь в день свидания со своим чадом. Прокручиваю каждый миг недолгой встречи. Цепляюсь за тот жест, когда она, стараясь, чтобы её бабушка ничего не заметила, дотронулась пальчиком до тыльной стороны моей ладони. Как бы невзначай, самым кончиком подушечки пальца.
А потом бросила быстрый взгляд мне в лицо и сразу отвела его назад. Что бы это значило? Я ломаю голову, лелея самую сладкую догадку. Боюсь поверить в неё, не хочу ошибиться и опять всё сделать не так. Но вдруг, моя догадка верна? Может ли быть самый микроскопический шанс на то, что она поняла, кто я такой, на самом деле? А что ещё призрачнее, и куда более важно для меня, есть ли шанс, что она готова принять меня, узнать меня, позволить мне войти в её жизнь, отдать всего себя ради её счастья?
Эти сомнения не дадут мне покоя, до того времени, когда я не узнаю всё наверняка. А что вообще я могу ей предложить? О чём буду с ней говорить, чему смогу научить? А как же её мать? Моё присутствие, даже моя жалкая тень рядом с ними неминуемо будет сводить её с ума. Я, конечно, всё испорчу...
Ворочусь в терзаниях, в выборе между забвеньем и слабой надеждой. Я ненавидел делать выборы, плыл по течению, прибившему меня в итоге к берегам, на которых царит вечный мрак. И слабое светлое пятнышко, которое легко может потухнуть, подобно одной из мириад звёзд в ночном небе.
Острая боль в сердце, от которой перехватывает дыхание. Попытки вздохнуть отзываются новой болью. Весь скрючиваюсь в кровати, стараюсь успокоиться, восстановить дыхание. Со временем, приступ проходит. Я тяжело дышу, боясь нового укола в груди. Пожалуй, мне стоит поторопиться с выбором...