Загородная трасса. Ночь. По правой стороне стелется поле, в темноте безлунного неба напоминающее бескрайний чёрный водоём. По левой стороне извиваются стволы и ветви густого леса.
Одинокая машина мчит со скоростью, больше разрешённой. Вокруг света дальних фар расстилается тьма. В салоне не играет радио. Стёкла плотно закрыты. Водитель одинок и угрюм. То и дело переводит взгляд на обочину в поисках знаков, а потом в экран навигатора. Боится пропустить поворот.
Эта дорога ему знакома. Но столь тёмной ночью он едет по ней впервые. Фонарные столбы редки. Приближаясь к их ограниченному кружку света, водитель прибавляет скорости, чтобы быстрее их проскочить.
Вот уже много километров его фары не обнаруживали вырывающихся из тьмы машин. В зеркалах заднего вида тоже не было признаков жизни.
Начало весны. Три часа ночи. Пустая дорога.
Перед своим возвращением на трассу, он включал радио. Выходя из круглосуточного магазина у обочины, ему ужасно не хотелось расставаться с песней, что он услышал, расплачиваясь на кассе. Старая песня, от которой сразу лопнул воздушный шарик в голове, взорвавшись образами из прошлого. Земфира. Что-то про корабли и гавань. Никогда ему не нравилась эта песня, но отчего-то так хотелось дослушать её до конца. Почему-то именно в эту ночь.
Песня закончилась. Он тотчас выключил радио. Вся остальная музыка только пугала. Не хотелось слышать ничего, кроме тишины, разбавляемой звуком работающего двигателя.
На автомате включает поворотник, с радостью встретив знакомый поворот. Плохая просёлочная дорога, на которой машина скачет как кролик, доставляя массу дискомфорта водителю. Пассажирам тоже. Правда, сегодня, впервые за долгие пять лет, он едет по этой дороге один.
Перекрёсток. Здесь направо. Поворот налево приведёт в наполовину вымершую деревушку, в которой остались жить лишь с десяток стариков, изредка навещаемых родственниками. Ехать вперёд - уткнуться в тупик. Дорога кончается перед пшеничным полем. Когда-то её хотели провести дальше, соединив с райцентром и ещё несколькими важными точками, такими как захолустная, мелкая автозаправка и дорога на многолюдные сёла и деревни. Из толковой затеи ничего толкового не получалось. Уже лет семь, как минимум.
Дорога стала хуже. Водитель с силой вцепился в руль, подскакивая на кочках, стукаясь плечом о дверь на выбоинах и ударяясь грудью о рулевое колесо и свои руки, выбираясь из ямок.
Машина прошла сквозь распростёртые ворота дачного кооператива. Его название было трудно прочитать на ржавых и стёртых железных балках, венчающих эти ворота-арку. Тем более ночью. "Дачник" - было написано там. Ну что ж, зато случайному путнику сразу будет ясно, куда это он забрался. Довольно говорящее название.
Водитель махнул сонному лицу сторожа, которое выглянуло в окно своего кирпичного домишки посмотреть, кто же это к ним пожаловал на ночь глядя. Свои вернулись.
Дорога стала узкой. С обеих сторон машину окружали оградки участков: заборчики, заборы и редкие высоченные каменные стены, некоторые из них обнесены колючей проволокой.
На одних участках дорога была вполне приемлемой, на других разбита грязью, лужами и ямами. Проехав до предпоследнего поворота, отделяющего дачные участки от природных просторов, водитель свернул налево.
Дорога стала ещё уже. По лобовому стеклу порой шкрябали голые ветки разросшихся яблонь, рябин, сосенок, облепих и пихт. Ограды участков старались зажать собой ночного гостя и раздавить в лепёшку в своей безучастной и безжалостной хватке.
Вот и родной участок.
Остановиться, открыть замок, отворить ворота для машины. Сотни раз проделанные ритуалы вступления в свои земли. Вернуться в машину, загнать её на привычное место. Выйти, закурить, затворить ворота.
Постараться унять нервную дрожь в теле. Открыть заднюю дверцу машины, взять пакет с продуктами. Отметить, как скоро наступила нынче весна. Слишком тепло для раннего марта. Лишь редкие шапки снега на грядках. Тающая сосулька свешивается с крыши теплицы. Капли разбиваются о порог. Темнота - ничего не разглядеть. Но звук падающих каплей кажется непозволительно громким.
Маленький домик презрительно разглядывает своего хозяина осуждающим взглядом чёрных окон. Хозяин возится с замком, тот поддаётся, но не сразу.
Дачник вдыхает воздух, встречающий его во тьме дома. Включает свет. Вроде ничем не пахнет. Из трёх лампочек, связанных с выключателем, загорается только одна. Прямо над головой. Он кладёт пакет с продуктами на пол, находит в настенном шкафчике целлофановый мешок, в котором беспорядочно накиданы свечи, подсвечники (крышки от стеклянных банок) и спички. Зажигает одну свечу, проносит в комнату, ставит на обеденный стол.
Дрожащий свет едва разгоняет мрак комнаты. Хозяину дома кажется, что и этого вполне достаточно. Рядом со свечой ставит пакет, раскладывает по столу его содержимое. Две бутылки водки, нарезанный чёрный хлеб, связка сосисок, пол палки копчёной колбасы, треугольник сыра, банка маринованных огурцов и помидоров...
Раздаётся звук. Явно внутри дома, иначе он не показался бы таким отчётливым. Человек дёргается, оглядывается назад, в темноту, где власть света не имеет силы. Трясёт головой, отворачивается, раздражённо топает ногой по полу, продолжает разгружать пакет. Литровая бутылка минералки, два яблока, лимон, банка шпрот, пачка сигарет, пакет семечек, свежий помидор.
Присаживается за стол. Оглядывает яства. Ставит локти на стол, прячет лицо в ладонях. Толи плачет, толи смеётся. Это длится какое-то время. Он надеется, что кто-то его прервёт. Кажется, что ему непременно нужно совершить что-то несравненно важное, а он страшится этого и оттягивает момент развязки ровно настолько, насколько это возможно.
На ощупь найдя столовые принадлежности, человек начинает свой пир. Размеренно ест, пьёт водку, глядит в окно напротив него. Курит одну сигарету за другой. Часто оглядывается, разглядывает тени на стенах. Топает ногами по полу, словно разгоняя копошащихся в подполе крыс.
После очередной рюмки обрушивается лбом на стол. Это звучит очень громко. Но он уже не боится нарушить тишину в своём дачном домике. Вскакивает, кричит, рушит всё подряд.
Буйство проходит. Человек на полу. Свернулся клубком, царапает линолеум, плачет, бормочет что-то.
Разворачивается и резким движением сдёргивает палас с пола. Под ним оказывается люк. Видимо, ведущий в погреб. Ещё пьёт, но больше не закусывает. Смотрит на люк, решаясь.
Из открытого погреба несёт затхлостью, сыростью и чем-то ещё. Из темноты раздаётся приглушенный стон. Он зажигает ещё одну свечу, аккуратно спускается вниз, боясь погасить свет. Перед лицом бесконечные банки с вареньями-соленьями.
Внизу пахнет противней. Сам погреб кажется пустым. Пол немного затопило водами от растаявшего снега. Ботинок хлюпает в жидкости.
- Ну, здравствуйте, - говорит хозяин погреба.
- Мм, - приглушенно раздаётся из тёмного угла, который он специально не спешит освещать.
- Как вы тут? Плохо, да? Помолчите, пожалуйста! Я же к вам со всей душой!
- Мм?
- Да, вот как бывает. Я ведь, ну не хотел, чтобы так получилось. Ну, это самое...
- Мммм!
- Вот-вот! Вы же всё понимаете. Только я дурак. А везде всегда умные. Двадцать лет в браке. А что, у меня надежд никаких не было? Я не стремился ни к чему другому? Вот, вы девушка умная, скажите, это нормально, что мне-юнцу своим животом беременным тыкают и говорят, мол, я отец? А ведь, неправда это. Не я отцом был. Я всегда это видел и чувствовал. Вот два сына у меня и дочка любимая. А я...
Да нет, это всё неважно. Что я к вам жаловаться пришёл? Вы поймите, я всегда хотел, как все быть. Хотел, знаете, чтобы поводов для разговоров людям не давать. Ну и чтобы всё, как и у всех. А в итоге? Никто меня не любит, не уважает, друзей не осталось. А кому позвонить ??- храбрости под водку, когда наберусь - так они вроде говорят, а сказать им нечего. Только ждут, когда я наконец трубку положу и из их жизни уйду. Жена меня ненавидит и унижает. Дети презирают. Двое съехали уже, все отношения с нами оборвали. Младшую, Алёнку, только жалко. Как же она теперь? Маленькая совсем. И опять не то говорю. А мне это хочется говорить! Сейчас не скажу - так, когда ещё выговориться смогу?
- Мм
- Да-да. Не хочет меня никто слушать, - он закрывает глаза ладошкой и всхлипывает. - Знаете, а я мёртв давно. Вот живу уже пол жизни, а понимаю, что мёртв давно. Это
- такая яма вокруг, что никак из неё не выбраться. Вот кто говорит, что всегда можно жить начать с чистого листа - вруны и глупые, жизни не видавшие люди. Я вот столькими обязательствами оброс, что как представишь их змеями, что вокруг тебя вьются, - так макушки своей не увидишь. А я ведь так стихи раньше любил! Есенина хотите вам прочитаю?
- Ммм!
- Ну, как хотите. Всё сломалось у меня в жизни. Какой тут Есенин? Какие тут гуманисты XIX века? Ценности, ценности... Вот сказали тебе, что так нужно сделать, а ты и уши развешал - делаешь. Вот дайте мне хоть пяток последних лет переиграть, господи, как бы я разошёлся, кто бы знал! Время - такое дело. Когда оно тебе не нужно - хоть лопатой греби. А вот попросишь притормозить, дать где-то покумекать, а оно уже ускакало, не догонишь. Вот и моё ускакало.
- Мм?
- Да. Вы. Последняя моя надежда на крайний вагон уходящей жизни запрыгнуть. А в итоге-то, чем это кончилось? Эх, сами видите. И ведь не остановить ничего, не поменять, не отринуть. Я как вас увидел, так и обомлел. Хотя, по-честному, да ничего в вас особого и нет. А вот я истомился по любви, так от одной улыбки вашей улетел. Вы не против, так что же мне из себя мальчика строить? Вот сорок лет уже, а ведь я, и на самом деле мальчик. Один раз под самогонку увязался за старшим братом к его другу на день рождения, а потом оглянулся и понял, что оказывается я после того праздника не домой вернулся, а в задницу попал. Полную...
- Мм?!
- Мне с вами хорошо было. Помните, я как дурачок к вам с этой лопатой припёрся? Вот смеху-то было... А вчера вы меня увидели, как я дрова в баню скидывал, как меня супруга и попросила. Чёрт её знает, зачем ей было меня об этом просить? Ну что их, утащат что ли? Или сожгут? Времена не те. А я вас и не ожидал увидеть. С августа много дней прошло. Но вы во плоти ко мне подходите. Я даже через вашу курточку всю плоть подглядел и вздрогнул. У меня после водки даже такого не бывало, как я на вас накинулся.
- Мм!
- Да ведь хорошо было! Вы и не сопротивлялись, сами с меня трусы стягивали. Знаете, так что-то на неделе навалилось всё, так устал от всего. А тут вы! Помните, мы лежали уже после всего этого, курили в потолок, целовались?
- Мм.
- Почему моя супруга именно тогда решила меня навестить? В жизни сюрпризов не делала, а тут явилась. Сердце чуяло, что ли? Да откуда оно у неё, у бессердечной? Хотя нет, нельзя так. О покойниках либо хорошо, либо ничего. Либо правду. А правда простая: сука она была редкостная. Как она вас хлестать начала да за волосы дёргать! Разве смог бы я сдержаться? Ну попался мне этот нож под руку. Я ведь пригрозить его только брал. Но ведь надо было ей тогда резко так ко мне повернуться и прямо на нож попасть!
- Ммм!!!
- Виноват. Зря я её потом резать начал. Сорвался что-то. Мне так стыдно и страшно теперь! Вот только вы меня поймёте. Не хотел я её убивать. Просто раз ударил и... не смог потом остановиться.
- Мммм!!!
- Да и вы виноваты. Подняли ор выше гор. Даже не оделись, а уже убегать начали. Вот куда вам бежать? Март нынче тёплый, но нагишом-то бегать - не дело. Вот я вас и догнал. Вы упали, головой ударились, сознание потеряли. Пришлось вас за компанию в погреб положить - вы уж не серчайте. Да, холодно здесь, да, влажно, да, связал вас по рукам-ногам. Это же не повод для паники?
- Мммм!!!
- Ну всё, довольно мне этих истерик! Мне, понимаете, когда вы так дёргаетесь и кривляетесь к вам даже подойти страшно, не то что судьбу вашу решать.
Стоны и мычания затихли. Свеча продвинулась вперёд, дрожащий свет показал сперва лужицу розоватого цвета, а после двух женщин. Одна была мертва, другая связана по рукам и ногам, с кляпом во рту, но живая. Они сидели в луже, спиной облокотившись на полки. Голова мёртвой женщины безвольно лежала на плече живой. Угасшей жизни глаза запечатлели смесь злости и удивления.
- Ах, вы замёрзли! Определённо замёрзли. В одних трусиках, да в луже сидите. Это ведь непорядок. Можно и застудить чего-то. Сейчас я, одну минуточку, одна нога здесь другая там.
Человек развернулся к лестнице и уже занёс ногу на первую ступеньку, но остановился, поставил свечу на полку и только тогда начал забираться вверх. Ему вслед донеслось возобновившееся мычание.
Вернувшись в комнату, он первым делом бросился к шкафу у входной двери. Достал оттуда ворох старой дачной одежды, сбросил её вниз. Захватил с собой начатую бутылку водки, зажал её подмышкой и спустился в погреб сам.
Накрыл посиневшую от холода женщину своим зимним полушубком, остальную одежду подложил вниз, под неё. Тело его жены во время этих манипуляций завалилось набок. Дрожь любовницы заставляла потрясываться его полушубок. Глаза её были выпучены и безумны. Она из последних сил мычала что-то сквозь кляп, надеясь, что этим мычанием донесёт нужный посыл.
Он сделал глоток водки из горлышка. Примостился на одной из ступенек. Вращал головой, словно искал точку, в которую он будет смотреть теперь. В прошлую его речь взгляд был сосредоточен на огне свечи. Он всё же решился смотреть прямо на свою любовницу.
- Ммм! Ммм! Мм.
- Да. Увы, это так. Я не могу вас развязать и даже освободить ваш рот от кляпа. Боюсь, что своей истеричностью в тот момент, вы подорвали моё к вам доверие. Вот вроде я столько говорил, а такое чувство, что самое важное пропустил. И ведь не могу это важное в словах донести, - он сделал новый глоток. Поморщился, издал звук подавленного рвотного спазма, зашёлся в кашле.
- Простите. Я вообще-то почти не пью и не курю. Спасибо моей супруге. А вот сегодня сорвался. В магазине вот накупил всякого. Будто бы здесь жить собираюсь. Знаете, Алёна - моя дочка, такая милая девочка. В пятый класс пошла. На одни пятёрки учится. Я из своих детей её больше всех люблю. Пацаны-то как выросли, как поняли, что я такое... Так бросили меня. Но я их не виню, они молодцы, пусть им в жизни больше моего повезёт. Хотя один из них точно не мой. А второй под сомнением. Но ведь я их воспитал, так значит, мои пацаны, да?
Мужчина всхлипнул, глаза наполнились слезами, он через силу сделал два новых, больших глотка. Его сильно перекосило, но он сдержался. Несколько минут просто смотрел в своё отражение в розоватой луже. Думал, всю ли кровь, что натекла с супруги в комнате, он убрал. После этого вернулся к своему рассказу:
- Только им восемнадцать исполнилось, сразу дёру дали. Паскуды малолетние... Ладно, я об Алёнке хотел рассказать. Вот она - моя. Я это сразу понял. Жена противилась третьему ребёнку, не хотела рожать. У неё все роды такие тяжёлые были. Но я уговорил. Может, всё-таки было у неё что-то вроде совести: столько лет живём вместе, так хоть одного моего ребёнка подари. Вот - последний смысл моей жизни. Пацаны, братья её, ревновали к ней конечно, но всё равно не могли под её обаяние не попасть. Солнышко моё.
- Мм...
- Да заткнись ты! Что ты всё меня перебиваешь? Дай хоть раз в жизни высказаться. Как же она теперь? Меня посадят. Это я точно знаю. Что же, её в детдом отдадут? Бабка её не возьмёт - сама еле как концы с концами сводит. У этой - родственников вообще не осталось. На братьев надеяться? Нет-нет-нет! Не могу я так её бросить! Не могу и всё! Вот сидим мы тут, разговариваем с тобой, а она, одна в пустой квартире, дрожит от страха, спать не может и плачет от одиночества... А как же Яшка-сторож? Ведь он меня видел. А тебя вдруг кто схватится? Бежать, только бежать!
И он незамедлительно делает это, под возмущённое мычание любовницы. Взлетает наверх, скидывает продукты в пакет, оглядывает весь свой маленький дачный домик изнутри и приходит к страшному решению.
Выбегает наружу к сараю, открывает замок, вытаскивает канистру солярки, берёт топорик. Ставит канистру на порог дома, топорик и продукты укладывает на заднее сиденье машины, отпирает ворота.
Не жалея, обливает весь дом горючей жидкостью, стараясь, чтобы она не попала на ботинки, не осталась на подошве. Приподнимает люк погреба и выливает вниз все остатки.
Что-то движется внизу, освещаемое светом оставленной свечи. Да, - это его любовница, не переставая мычать, заподозрила опасность и через лужу воды, крови и солярки, из последних сил проползла к лестнице и обратила свой полный мольбы взгляд вверх.
В её глазах отражается огонь. Мужчина смотрит в них и чувствует, как его всего начинает трясти. "Как же это? Я вот так просто возьму и сожгу её заживо?" Он беспокойно мечется на одном месте, закрывая нос ладонью, прячась от окутывающего пространство химического запаха.
Отворачивается и осторожно шагает в полумраке назад, к ограбленному им ранее шкафу. С верхней полки достаёт платки, шарфы и прочие старые тряпки. Заплетает их в две верёвки. Поливает последними каплями из канистры полученную ткань, зажигает её спичкой. Пламя медленно, нехотя, но всё же захватывает материю. Одну верёвку, дав ей достаточно разгореться, бросает вниз, в погреб. Про себя боясь, что из-за тамошней сырости, огонь не разойдётся. Закрывает люк, предоставляя всё на волю случая.
Поджигает вторую верёвку, которая разгорается быстрее первой. Бросает её на расстеленную, сбитую кровать и, не оглядываясь, спешит в машину, не забывая погасить свет и запереть дверь на замок. При этом, наблюдая сквозь окна разгорающийся пожар.
Уже заведя машину и включив передачу, он замирает, понимая свою оплошность. Хватает топор, проносится к двери и трижды сильно бьёт по хлипкому дверному замку. "Вот теперь хорошо. Вот теперь все подумают, что взломали мой домик." Ему кажется, что тысячи глаз со всех сторон наблюдают за каждым его движением. Вот-вот донесётся вой пожарной сирены. А в унисон с ней и вой полицейских машин, люди в которой уже знают, что он виновник, и им не терпится поскорее его сцапать.
Выехав с дачного участка, останавливает машину, наблюдая всполохи пламени, что заключают в свои объятия место его страшного греха. В небо устремляется чёрный дым. Закрывает ворота, садится в машину и уезжает прочь. "Надеюсь, соседи ничего не видели и не слышали."
Вот и ворота, за которыми начинается свобода и путь домой. В сторожке потушен свет. Видимо, сторож Яков лёг спать. Мужчина выходит из машины, берёт топор с заднего сидения и двигается к маленькой постройке.
Дверь открыта. Стараясь не шуметь, он крадётся к спящему. Раздаётся беззаботный, громкий храп. Мужчина стоит над своим свидетелем, подняв топор. Его сильно беспокоит нервно и постоянно дёргающийся глаз. В его голове происходит последнее сражение между добром и злом. Рука, которая держит топор, бессовестно дрожит.
Он с силой обрушивает орудие острым концом на голову спящего.
Выбегает прочь, прячет окровавленный топор в багажник, намереваясь выбросить его где-нибудь по пути. Возвращается в машину и уезжает.
Педаль газа вдавлена в пол. Машина протестующе ревёт. Скоро утро и нужно успеть добраться до города. Левый глаз непрестанно дёргается. Мысли кружатся в дьявольском танце, беспорядочно пропуская одну из участниц своего сатанинского хоровода на первый план. Мужчина один или два раза срывается в громкий крик, срывающий голос и пробуждающий кашель.
Он примечает пятнышко крови на куртке. Пытается его стереть, но оно только размазывается, становясь больше. Кажется, что вся куртка вымазана в крови.
Зачесалась щека. Машинально трёт её, забыв, что его руки запачканы. Смотрит на своё отражение в зеркале. Лицо в крови. "Меня поймают. Меня просто обязаны поймать."
Он понимает, что необходимо хоть как-то отвлечься, чтобы удержать машину на дороге и не разбиться, оставив Алёну совсем одну в этом мире. Нервно включает радио. Переключает станцию за станцией. Удивляется, найдя то, что он ожидал услышать меньше всего.
Это была Земфира. Та самая песня. Всё затихло, кроме этой музыки. Мысли ушли на задний план. Ступня чуть освободила вдавленную педаль газа. Мужчина пронёсся мимо огромного грузовика. На небе, невзрачной светлой полосой, обозначилась близость рассвета. Мужчина начал громко, не стесняясь, подпевать певице. В глазах всплыл день из далёкого прошлого, обозначилось чудесное личико младенца.
Именно под эту песню, одиннадцать лет назад, он забирал из роддома свою жену, вместе с Алёной.