Аннотация: Повесть написана по дневникам, воспоминаниям, зарисовкам, миниатюрам, рассказам.
ЧАСТЬ 3
Глава 12 С "Симодами" - на толчок
Хочу рассказать о том, как мы с дочкой ездили в Киев на толчок продавать сапожки, но сначала - общая картина тех лет.
Из записок.
1990
"Снег растаял, потом подморозило и по тротуарам завьюжила пыль.
А ведь Новый год!.. На книжный шкаф дети подвесили еловую ветку с несколькими шарами, притрусили её конфетти. Скромненько получилось, но красиво. И скоро будем пить сухое вино, провожая Старый, потом - "Шампанское", встречая Новый. Но вот ведь как странно получилось: магазины пусты, а на столе!.. Но буквально о каждом провианте можно рассказ писать, как он попал к нам. Ну, к примеру: свиной рулет - из деревни, и привез его Лёша, наш деревенский знакомый, который заходит, чтобы просто отвести душу, - муж, защищая его от произвола парт аппаратчиков, писал о его попытке фермерствовать, но так и не защитил. Теперь - о сухой колбаске: мне её на работе дали... В нашем социалистическом обществе как-то укоренилось: в магазинах или дают, или выбросывают, а вот в спец. распределителях для партийной элиты выдают. Но отвлеклась я... Так вот, сухую колбаску корреспондент Редькова где-то выбила (тоже термин зрелого социализма) для Комитета, и потом еще слушок прошел, что погрела, мол, она ручки на этой колбаске, недовешивая всем по пятнадцать грамм. Красную рыбку, - названия её мы так и не припомнили, - недавно дочке уступила подруга, а той с Севера прислали, и сын повесил эту рыбину на кухне для провяливания, но две недели, что она там болталась, всё ходил и отщипывал, так что к Новому году красная доплыла не вся. Зелёный горошек, точками выглядывающий из салата, приехал когда-то из Москвы, и он - добыча сына... привез его, когда всем классом возили их туда на экскурсию. А с майонезом месяц назад повезло мужу, - шел мимо магазина, а тут - "Дают!.." Так что сейчас можно было бы годовщину отметить того счастливого события. Ну, а что касается десертов... Сгущенное молоко для торта ждало своего часа с того самого дня, когда летом дочка привезла его из Киева... правда, четыре банки дети вылизали сразу же, переругиваясь, кто, мол, больше... но одна, благодаря моей бдительности, все же уцелела; за шоколадом дочка "давилась" целый час в их заводском буфете, да еще со скандалами, ибо пробежал слушок, что, мол, "всем не хватит"; конфеты "Птичье молоко" дали опять же мне... коробочка в двести грамм, двадцать четыре штуки...
- Почему уже двадцать три? Кто одну увел?
- Нет, не я... - хитровато улыбнулась дочка. - Глеб, наверно...
Ну ладно, промолчу, увели так увели... все ж Новый год на носу. Да! Еще - о винах...
О, сухое дочка привезла еще осенью, когда ездила в столицу искать себе сапоги к зиме, и аж шесть бутылок!.. поэтому Борис встречал ее в семь утра.
Вот такие, совсем не праздничные истории о нашем праздничном столе... Ой, о селедке "под шубой" забыла! Но у нее особой истории нет: как-то, недели две назад, этих представительниц фауны выбросили в военторговском магазине, а я как раз мимо проходила... ну а "шубу" "сшила" из бураков и морковки, купленных не в магазине, - там всё это весьма неприглядно, - а на базаре у бабульки. Зачастую и покупаю у таких, жалеючи, - руки трясутся, глаза умоляют".
1991
Ну, вот и первое января. Иду в магазин...
Ба-а, даже колбаса появилась, но цены! От радости что ль взбесились отпущенные? Как раньше в газетах писали: "с таким же периодом прошлого года..." творог подскочил... ("кость на кость, кость долой...") в тридцать три раза, сыр колбасный - в двадцать шесть, сырки плавленые (любимая закуска "на троих") - в двадцать и придется теперь тройкам закусывать рукавами курток. Продавщица за прилавком шутит:
- И цены теперь свободные, и покупатели. Подошел, посмотрел и-и свободен!
... Прошло два месяца после того, как взбесились цены и тогда в троллейбусах, поездах было, как на митингах, а теперь... А теперь тихо. Только иногда кто-либо начнет поругивать правительство, но лениво, "не в голос". И, наверное, потому, что в магазинах все можно купить. Но дорого! Баснословно всё дорого".
И вот тогда, при непривычном для нас изобилии продуктов и товаров, моим детям захотелось подзаработать. Дочку как раз взяли корреспондентом в недавно созданную демократическую газету "Новые известия", но её зарплата по сравнению с журналистами "рупора партии" "Рабочим", была небольшая, - местная коммунистическая Дума отказано их газете в субсидии, - сын учился в институте, так что на вдруг заполнившиеся продуктами и товарами магазины моим детям можно было только поглядывать, и они решили с появившимися в нашем городе итальянскими сапожками "Симодами" съездить в Киев на толчок. Съездили. Вернулись с прибылью. Снова засобирались "провернуть операцию", тем более, что дочкин поклонник помог ей купить еще тридцать пар", но сын по какой-то причине не смог поехать и пришлось собираться мне. Да и узнать хотелось: через что проходят дети?
"Дорогой дочка всё успокаивала: "не бойся, мол, не волнуйся! А у меня и впрямь томилась, ныла душа и относительно успокоилась лишь там, на верхотуре Киевского стадиона, где начали продавать сапожки. Но вначале их не покупали, а тут еще стали мерзнуть руки, ноги, но к одиннадцати народ повалил, мы сразу продали три пары, а потом толпа так нас закрутила, что жарко стало. И тут подошел парнишка симпатичный:
- Надо платить... - и пристально посмотрел в глаза.
- Сколько? - сразу сообразила дочка.
Окинул нашу сумку взглядом:
- Двести.
- Может, и с меня еще потребуете? - не стерпела я.
- Да, и с вас, - взглянул на свитер, который я недавно вывязала для продажи и держала в руках: - А с вас сто.
Но мы сразу не сдались:
- У нас еще нет денег, ничего не продали, соврала я: - Может, позже?
Хорошо, он подойдет позже... И подошел, паршивец! Но мы решили идти напропалую:
- Так мы уже отдали! - И дочка состроила удивленное лицо: - Второй раз, что ли, платить?
- Как отдали? - удивился.
- А вот так... Подошел какой-то Юра и взял, - сообразила и я: - Молодой человек, вы хотя бы договаривались меж собой, нельзя же так?
И он поверил. А, может, и не поверил, но только в третий раз не подошел.
Не сказать, что наш товар шел нарасхват, но часам к двум мы продали семнадцать пар, а потом, как заклинило, - за полтора часа ни одной пары не продали! Что делать? А базар уже так поредел, что одни продавцы и остались, да и холодно стало, ветер навязался, есть захотелось. Прошлись по кругу, поднялись на трибуны, присели, достали термос, разложили яички, нарезали батон, - благодать! Да фик с ними, с этими оставшимися "Симодами", дома продадим. А потом...
Потом всё как-то закружилось, завертелось стремительно. Отдохнув, спустились к воротам стадиона, - там еще толпился народ, - прошлись меж торгующих, и я предложила:
- Давай попробуем остальные продать.
- Да ладно... Пусть остаются, - устало засопротивлялась дочка.
- Ну, чего ты? Попробуем...
И попробовали. Как-то сразу нас окружили, расхватали оставшиеся сапожки, и уже в сумерках повесила мне дочка на пуговицу бумажку "Меняем купоны" и мы пошли к воротам... Да, а когда она считала купоны, то отошли мы с ней к ступеням стадиона, у которых стояли две легковые машины, одна из них была заведена, но не уезжала, и когда дочка считала купоны, я стояла рядом и почему-то всё поглядывая на эту дымящую машину. Но потом она немного отъехала, остановилась, и шофер стал тоже поглядывать... на нас, а рядом с ним кто-то сидел в коричневой куртке, спиной к стеклу... широкой такой спиной, и у меня наконец-то мелькнуло: а что если они за нами наблюдают? Но наконец дочка сосчитала купоны, с запиской на пуговице пошли мы к воротам, чтобы обменять их на рубли, и тут подошли двое:
- Сколько менять будете? - спросил парень в черном пальто. - Двадцать сможете?
- Сможем и больше, - ответила Галя.
- Больше? - удивился парень в коричневой куртке: - Ну, тогда давайте отойдем вон туда... - - кивнул в сторону, - и там будем считать.
И мы отошли к какому-то прилавку, дочка начала отсчитывать купоны тому, что в куртке, а парень в черном пальто стал заговаривать со мной, и я еще подумала: ничего, вполне интеллигентные ребята. Но тут подскочили к нам еще двое, сунулись к Гале:
- Вы что тут делаете? Нельзя запрещено менять на улице.
Сейчас-то вспоминаю: а ведь наши менялы ничего им не ответили, а вот я выпалила:
- Мы и не меняем. - И как сообразила? - Мы долг отдаем.
И отошли от них за ворота стадиона, остановились, и дочка с тем, что в коричневой куртке, опять стали считать. Но те, что уже подходили, снова настигли:
- Нельзя. Запрещено.
Как-то оказались мы еще дальше от стадиона, возле кирпичного строеньица с колоннами, и дочка снова стала пересчитывать, а я... А мне тот, в черном, сунул в руки пакетик с уже сосчитанными деньгами со словами:
- Да-а, мужество надо иметь, чтобы вот так, на ветру, весь день торговать.
- А что ж вы думаете? - доверилась ему: - Конечно!
Спросил он откуда мы, что продавали, и я все бы ему рассказала, если б Галя не шепнула: помолчи, мол, считать мешаешь. И я замолчала, дав знак и тому, что сочувствовал: тише, мол, не будем мешать. И стояла рядом с дочкой. И держала в руке мешочек... Ну, что б пересчитать эти, сосчитанные? Нет, полностью доверилась им, этим двоим... да, наверное, и не смогла бы рассмотреть купюры, если б и попыталась, ведь было почти темно.
Не вспомню момента, когда дочка взяла этот пакет у меня. Не вспомню и того, как отходили от нас менялы, - наверное, потому, что снова подскочили те двое, стали пугать, - и только отчетливо помню, как она вдруг остановилась и тихо сказала:
- Мам, нас кинули...
И губы её задрожали.
- На сколько?
- На тридцать пять тысяч. - Ее растерянные глаза и: - Куда ж они скрылись?
Да, они все слышали, эти верзилы, которые пугали, ведь еще топтались рядом, и только когда я потянула Галю за рукав - пошли, мол, пошли от них! - то сразу исчезли.
И опять лишь размыто помню, как дошли мы до метро, как спускались, ехали, как кто-то сунул нам в руки листки с религиозными текстами... но отчётливей помню, что страшно было за дочку, потому что она всё молчала, - словно застыла.
А потом вышли мы из метро к вокзалу... и было уже совсем темно... и она вынула оставшиеся купоны:
- Надо обменять...
Я же потянула её за руку, - не надо, мол! - а она заупрямилась с каким-то отчаянием, со слезами на щеках, подошла к высокому мужчине с бородкой, что-то спросила... отошла с ним к освещенному окошку, стала отсчитывать купоны, он - рубли и тут... Меня кто-то слегка толкнул в плечо. Оглянулась. Милиционер! Плечом начала слегка оттеснять его в сторону, а он заорал:
- Вы что меня толкаете, женщина!
- Это вы меня толкаете! - почему-то выкрикнула и я.
Но он все же быстро ступил к окну, сунул голову через плечо бородатого мужчины:
- Чем вы тут занимаетесь? - опять закричал.
Дочка выпрямилась, вымученно застыла, обернулся к нему мужчина:
- А вам какое дело?
- Я имею право против таких, как вы, - и милиционер взялся за дубинку - применять вот это!
- Может, еще и автомат? - шагнул тот в сторону.
- Да, и автомат!
А дочка всё так же стояла и только смотрела на них.
- Галь, пошли... - тронула ее за руку:
И она вроде бы не услышала меня, но через секунду мы почти побежали в вокзал, - спрятаться б, затеряться среди людей и от этого милиционера, и от всего того, что случилось! Но вдруг она метнулась к какому-то парню.
- Что ты? - догнала ее.
- Билеты надо...
- Какие еще билеты? - запричитала. - Милиционер сейчас...
А она подошла к какому-то парню, они пошептались и у неё в руке мелькнули билеты:
- Как раз два... купейные.
Отвернулась к стене, полезла за пазуху, достала деньги, чтобы отдать перекупщику, и мы снова почти побежали по вокзалу, в темном уголке нашли свободные места, сели и я затараторила дочке на ухо:
- Да хрен с ними, с деньгами!.. да слава Богу, что живыми остались!.. ведь эти бандиты все равно нас не отпустили б, узнав, что у нас такие деньги... это они были, они, что в машине сидели...
И сыпала всё это потому, чтобы как-то заговорить ее, чтобы забросать словами, чтобы ушла от отчаяния.
На свой вокзал мы приехали в половине третьего ночи. Вместе с нами с поезда сошел только один мужик и мне снова стало жутковато и от безлюдного тёмного вокзала, и от этого мужика, который всё не уходил и сидел неподалеку от нас. А потом - и от безлюдных улиц, по которым надо было идти искать такси.
- Давай до утра на вокзале останемся, - тихо уговаривала дочку.
Но она не хотела. И тогда пошли мы все же по этим чуть освещенным улицам, припорошенным снегом, и я все оглядывалась: не идет следом тот мужик?.. а дочка твердила, как заклинание:
- Здесь я ничего не боюсь. Здесь нас никто не тронет.
И предлагала идти пешком до самого дома, если не найдем такси. Но оно замелькало. Остановили, сели. В нем было тепло, рядом с шофером сидела молчаливая девушка... словно манекен.
Сколько лет прошло!.. А я все ни-икак не могу простить тем, интеллигентным с виду, что так зло "кинули" нас. Всегда засыпала с молитвой, в которой конечными были слова: "Господи, прости всех грешных!", а после пережитого в Киеве стала прибавлять: "Господи! Пошли ты обидчикам нашим такую кару: пусть живут и терзаются, сознавая своё падение, грех!.. и пусть покаются! Господи, накажи их так, а потом прости".
Глава 13 "Венок" из опавших листьев
Наша квартира - в пятиэтажном доме, жильцов много, но как-то так сложилось, что нет у нас соседей, с которыми были бы дружеские отношения, хотя и приветствуем друг друга, перебрасываемся репликами.
И всё же... Как-то осенью принесла я из рощицы "Лесные сараи", которая в пяти минутах ходьбы от дома, "букет" оранжевых листьев, оторвавшихся от ветки родимой, сплела из них венок, повесила над книжной полкой и, когда любовалась их пёстрой красотой, то вспыхивала и грусть: а ведь совсем недавно принимали они на себя солнце, дожди, шелестели на ветру, но вот пожелтели, слетели с веток... Как же беспощадно, коварно время! И пробуждали они во мне ассоциации с "листьями" моей памяти, - образами тех, кто когда-то был рядом.
"Она входит, осторожно перешагивая через порожек и, ощупывая стену, прячет за ухо прядь седых волос, запахивает теплый халат и упирается взглядом в стенку, - плохо видит:
- Ох, Галечка, это опять я, - всегда слышу.
- И сколько вам дать сегодня? - уже вынимаю кошелек из сумки...
Ну да, мой верный дружок Комп, пожалуй, вот так и начну свою зарисовку о нашей соседке Надежде Борисовне, - опять вчера приходила занимать деньги, когда я только-только подсела к тебе, помнишь? Ну конечно, ты всё помнишь... если не выберу и не нажму "delete". Да, кстати, надо написать о том, что приходит она...
А приходит она к нам каждый месяц, сразу после тринадцатого, - знает, что в этот день мы получаем пенсию, - вот и сегодня... А я, между прочим, после утренних хлопот, только-только уселась за компьютер, а я только-только собралась с мыслями, чтобы закончить четвертую главку, но вот:
- Ох, и не знаю, - медлит Борисовна, словно рассматривая обои и только теперь соображая: сколько ж попросить-то? - А-а, давай тысячу, - машет рукой и еще раз запахивает халат.
Открываю кошелек, вкладываю ей в руку купюру, - Борисовна очень плохо видит - и думаю: ох, хотя бы взяла ее и ушла! Не надо бы сейчас... не хочу сейчас!.. опять её рассказа о новой двери? Но увы, уже слышу:
- И как тебе наша дверь новая?.. Красивая говоришь, - и её интонация уже набирает разбег, чтобы опять рассказать о двери.
А дело в том, Комп, что её дети сменили недавно входную дверь, и вот теперь она каждый раз!..
- Еще и крепкая, говоришь? Ну да, да. Мы ж в кредит её взяли, сын будет расплачиваться, - пытается найти мои глаза: - Хотя и как он будет это делать? Пьет же, собака. - И интонация её ожесточается: - Да и дочка закладывает. Правда, закодировалась вчера, может, не зря, а? - не найдя моих глаз, снова смотрит в стену.
Да сочувствую я ей, Комп, сочувствую! И тогда ахала, охала, а сама... Знаешь, нехорошо это конечно: человек выкладывает тебе душу, хотя бы и про дверь, а ты...
Но она вдруг всплеснула руками:
- Га-алечка, а ты слышала про Аньку-то? - Нет, не слышала я про Аньку потому, что, честно говоря, даже и не знаю её. - Она же щенка себе дорогого купила на базаре от маленькой собачки! Принесла домой, накормила, потом легла так-то на кровать, а его и положила себе на грудь. Она ж одна живет, хочется ей, что б рядом живое что-то было. Ну вот, легла она, значит, смотрит на этого щенка-то, а тот - на неё. И прямо в глаза Аньке смотрит-то! Да так, что не отрывается. Напугалась Анька этого его взгляда да к ветеринару. - Снова заправляет свои седые пряди за уши. - Принесла ему этого щенка, а тот как глянул!.. И оказалось, что и не щенок это от маленькой собачки, а самая настоящая крыса. И глядит так на Аньку потому, что ждет, когда та уснет, а как только уснет, так сразу в горло ей и вцепится. И загрызет. - Борисовна всплескивает руками, опускает голову, стоит какое-то время, слушая мои удивлённые ахи, а потом, так же неожиданно, как и начала, заканчивает: - Ну, ветеринар, значит, взял шроиц и усыпил эту собачку. - Я снова издаю междометия, а она уже говорит: - Спасибо тебе за деньги, спасибо. Пойду я. Когда снова приду, ты уж не откажи.
Да не откажу я ей, Комп, не откажу! И её рассказ об Анькиной крысе приняла как расплату за эту тысячу, и под локоть тихонечко направила к двери, приговаривая: осторожней, мол, осторожней, не разбейте лоб, у нас же двойная дверь. Но когда ушла!..
Уф!.. Теперь - к Компу, к тому, что наметила сделать. Итак, я хотела закончить главку словами Набокова: "Мне думается, что смысл писательского творчества вот в чем: изображать обыкновенные вещи так, как они отразятся в ласковых зеркалах будущих времен..." Но все крутилось, кувыркалось в голове: собачка маленькая... щенок... крыса... снова щенок с пристальным взглядом... ветеринар со шприцем... Блин! Как же выбросить-то, стереть всё это из головы? Ах, если б - как в компьютере: выбрать - "delete" и-и всё! Но, увы.
И вот сегодня ночью влетело: да просто напиши об этом, может, как раз для этих самых "ласковых зеркал" и пригодится?"
"И до сих пор, проходя возле квартиры номер пять, вспоминается бывшая её хозяйка, довольно помятая высокая худая блондинка с ярко накрашенными губами и лохматыми волосами. Шептались соседи: водит, водит мол, Ленка к себе мужиков, и сколько ж их у неё перебывало! Да и песни попсовые, часто гремевшие из её окон им надоедали, - веселилась она, хотя были у неё дочь подросток и сын, которого я так и не видела, - придя из тюрьмы, вскоре снова туда возвратился, а дочь... Несмотря на совсем юный возраст, часто видела её во дворе в окружении развязных парней с непременными бутылками пива, они громко разговаривали, смеялись, на просьбы соседей вести себя тише хотя бы после двенадцати, не обращали внимания и как-то соседка с третьего этажа из форточки выплеснул на них ушат воды. Взвизгнули, замолчали, но ненадолго... Потом к подъезду стал подъезжать серенький помятый "Москвич" с упитанными мужичками, выходила дочь Лены с такими же, как и у матери, ярко накрашенными губами, садилась в машину, и та их увозила. Но вскоре стихли песни в той квартире, - на одном из поворотов центральной улицы "Москвич" врезался в столб и дочь погибла, а мать вскоре продала квартиру и куда-то съехала.
... Вроде бы то была счастливая семья, - симпатичные муж и жена, да и дети были такими же, - сын Олег и дочь Марина. Когда на праздники после демонстрации возвращались они домой с яркими шарами над головой, - красивые, улыбающиеся, приветливые, - то в душе пролетало облачко любования этой благополучной семьёй, но... Как же хрупок наш мир! Вскоре сына забрали в армию, попал он в Афганистан*, а возвратился в одном из цинковых гробов. Отец не вынес горя, стал пить и вскоре жена нашла его утром мёртвым. Поговаривали соседи, что она потом тоже стала "закладывать" и через год последовала за мужем.
Осталась дочь Марина. Несколько лет летними вечерами гремели из её квартиры шлягеры, слышался веселый говор, а однажды моя дочка привела со двора хромого кокер спаниеля со словами: "Давай себе оставим... Маринка выбросила его из окна, и он даже ногу сломал". И спаниель остался у нас, а Марина хотя и узнала об этом, но даже не подошла к нам спросить о собаке, и вскоре тоже куда-то съехала.
... Соседи почему-то называли её белорусской, эту одинокую невысокую пожилую женщину с цепким взглядом темных глаз, Когда мы возвращались с дачи и проходили мимо сидящих рядом с ней говорливых собеседниц, то почему-то спиной ощущался именно её прилипчивый взгляд. Не слышала я добрых слов о ней и от соседей, - по-видимому и их цеплял её взгляд, а, может, и слова, ибо поговаривали, что именно она отравила двух кошек, которых жильцы выпускали погулять на лестничные площадки. Было ли так? Не знаю. Но, наверное, не зря говорили, ибо когда она неожиданно умерла, то не услышала я слов сожаления об этой одинокой и, может быть, когда-то озлобившейся душе.
...Теперь соседнюю квартиру хозяин сдает временным съемщикам, а в не столь давние времена жила в ней семья: баба Настя с дочкой и маленьким сыном, который часто забегал к нам играть с моими детьми. Приехали они из деревни и в их квартире поселились её приметы: на полу - половики из лоскутков, на кровати - подушки с кружеными наволочками, на столике - самовар, на стене - пара лапоточков из липы, и всё это в окружении обоев с яркими цветами. Да и сами хозяева не теряли облика деревенского, - дома одевались пёстро и непременно с вышитым фартучком, говорили с мягкими окончаниями, - идёть, говорить, поёть, - и почему-то от этого становилось на душе так же уютно, как и при виде полосатых половичков и пышных подушек. Да и в общении хранили они традиции деревни, - в христианские праздники поздравляли с улыбкой, полупоклоном и добрыми пожеланиями с обязательным: "Не хворать вам и вашим деткам". Но как же скоро распался этот уютный мирок, оставив лишь хрупкие тени памяти, - вскоре умерла баба Настя, а дочка, продала квартиру и возвратилась с сыном к сестре в деревню.
... Когда поднимаюсь на свой пятый, иногда мелькают совсем легкой тенью те, о которых не могу рассказать каких-то историй, но... Вот в этой квартире одиноко жил преподаватель института, подтянутый лысоватый блондин, бросавший при встрече короткое и вроде бы доброжелательное "Здравствуйте", но за которым чувствовалось желание поскорее пройти мимо; а в этой - чета пенсионеров, и муж, всю жизнь проработавший смотрителем тюрьмы, по-видимому сохранил в себе особенность своей профессии, - видеть перед собою открытое пространство, - поэтому, когда соседи высадили под его окнами деревца, то он как-то ночью их вырубил; а здесь тоже жили пенсионеры, она - бывший экономист, он - инженер-строитель и очень добрый, открытый человек, любивший работать на даче и одаривающий соседей плодами сада. Когда он неожиданно помер, то жена всё плакала и твердила: "Хочу, хочу к своему Лёнечке!", и её желание довольно скоро сбылось; прямо под нами, на четвертом этаже, жила молодая пара с прелестной голубоглазой девочкой, да и супруги были красивы, но через несколько лет семья распалась, - он изменил ей, она не простила и уехала с дочкой в другой город.
... Вот таким получился мой "венок из опавших листьев" памяти. А сколько их было!.. тех, которых хочется вспоминать, да и тех, о которых - не хочется. Но и те, и другие ненароком "пролетают" мимо, ибо малыми частицами остались в моей душе, и то, какой она стала, зависело и от них".
Глава 14 Немного - о достоинстве
Вглядываясь в жизнь, вчитываясь и вдумываясь в советы Великих мира сего, выносилось такое понятие достоинства: оно складывается из того, какой материальный достаток имеет человек и того, насколько он, не ограничивая себя тем, что имеет, ищет и смысл своего существования.
"Конечно, при социализме, когда товаров и продуктов всем не хватало, мы были весьма унижены. Но те, кто заведовал магазинами, был продавцами или работал при распределителях для коммунистических начальников, жили с уверенностью и своим особенным достоинством. Как им завидовали, как мечтали с ними познакомиться, как сидели они в первых рядах залов, как ходили, говорили!
Помню, под Новый год мой муж-журналист пристроился в длиннющей очереди за апельсинами, а какой-то мужик и полез без очереди. Ну, Борис захотел приструнить нахала, а тот развернулся и-и ему кулаком - в лицо. Вот и встречал мой интеллигент Новый год с апельсинами... вернее, с одним "апельсином", но не оранжевым, а синим, полученным в борьбе за попранное человеческое достоинство.
И еще как-то... Стоял он в такой же очереди уже и не помню за чем, но вдруг по ней пробежал слушок, что "продукт" выносят с чёрного хода и всем не хватит. Народ заволновался, а мой муж, - борец за правду и справедливость, - и позвонил из соседнего магазина в Комитет Народного контроля (был в те времена такой орган), что тут, мол, с черного хода... И приехал Народный. И перед расступившейся очередью прошел в магазин наводить справедливость с портфелями... и вышел с ними же, но уже набитыми "продуктом", сел в машину, и уехал... с достоинством.
"Блат". "По блату"... Тогда-то и родились эти понятия, ибо тот, кто "что-то" имел, а у другого этого "чего-то" не было, мог снизойти и дать кому-то "это"... за что и почитали его достойно. У меня была ассистентка, и которой мать работала в магазине для партийных начальников, так частенько я видела такую картину: в соседнем кабинете сидит моя помощница, пред ней на столе - расковырянные банки с тушенкой, сгущенным молоком, пахнет апельсинами, кофе. Наестся она со своими близкими подругами этих, недоступных для других продуктов, а потом и оставит недоеденное на столе для тех, кто - потом... И заходили мои коллеги, доедали. А перед праздниками привозила Ильина еще и вина разные, так потом шушуканья по коридорам летали, когда распределяла бутылки меж избранными! И за это её уважали, - даже заискивали! - отчего достоинство её росло день ото дня. А меня она начинала ненавидеть за то, что не доедала её объедков, не заискивала из-за бутылки вина, ибо уже тогда чувствовала, что с достоинством человека не всё в порядке в нашей социалистической и "уверенным шагом идущей в коммунизм", стране".
В советские времена под Новый год ёлочные игрушки были дёшевы, да и ёлки - тоже, а посему не ставили их только ленивые, и в канун праздника из многих окон через разрисованные морозом узоры с ярко украшенных зелёных веток улыбались разноцветные шары, а иногда подмигивали и лампочки дефицитных гирлянд.
"Маленькой ёлочке холодно зимой. Из лесу ёлочку взяли мы домой. Бусы повесили, стали в хоровод...". Наверное, во многих домах звучала эта песенка у ярко наряженных ёлок при встрече Нового года. Но уже вскоре отслужившие людям ёлочки начинали мелькать во дворах, с каждым днем их становилось всё больше, и ребятишки уже футболили их по двору, строили из них, осыпающихся и "потемневших ликом", ограды вокруг катков, а те, что оставались незамеченными, долго стояли в сугробах, словно спрашивая у проходящих: за что, мол?.. И мы с детьми собирали эти, выброшенные утехи новогодних дней, и относили к оврагу, что у сосновой рощицы, складывали из них одну большую "ёлку", в последний раз украшали серпантином и поджигали. Весело потрескивал огонь, бойко перескакивая с ветки на ветку, вились язычки пламени, искорками устремляясь в небо... И нам казалось, что в этом пламени сгорают все наши горестные ощущения ушедшего года от унижения при бегании по магазинам в поисках мороженого хека или "синей птицы", от забубённых лозунгов и плакатов социалистической идеологии, от масок наших полуживых вождей... И чудо свершалось! В нашем, огнём очищенном сознании, взлетающие фейерверки казались уже не искрами, а частицами душ этих самых ёлочек, которые, возносясь в небо, уносят с собой наши тёмные чувства и там, высоко за облаками, начинают новую светлую жизнь".
Глава 15 "Жизнь станет светлее"
Мои воспоминания о старшем брате Николае скупы, ибо он ушёл на войну* в шестнадцать лет, когда мне было три годика, а возвратившись в 1946 году, сразу уехал учиться в Ленинград. И виделись мы только во время его коротких наездов в Карачев и моих поездок в Ленинград, когда заочно училась там в Институте Культуры.
2008-й
Письмо Николая:
"Здравствуйте, родные. Как правило, напоминание о письме к вам исходит от Вали. Знаю, этот факт не украшает меня, но что поделаешь! Эти задержки объясняются не только моей ленью, но и отсутствием событий, которые могли бы заинтересовать вас..."
Это письмо брата вынул сегодня из почтового ящика муж и я, не сумев заставить себя открыть его дома, читаю теперь в вагоне... читаю по абзацу, и потому, что...
Утром позвонил племянник и тихо сказал: "Папа умер".
Черные верхушки сосен хлещут раскалённый за день шар солнца, словно пытаясь дотянуться до него и побыстрее столкнуть за темнеющую линию горизонта, но оно стремительно летит и летит, ныряя за левый край вагонного окна.
Да, Николай писал нам редко, и если бы ни Валя, а вернее, Валечка, как он всегда называл жену, то были бы мы для него ещё дальше, "где-то там"!.. не только в смысле протяженной удалённости, но и в сердце. Да нет, не осуждаю его за это, - в шестнадцать лет покинуть семью... Вначале - фронт, потом - учёба в институте, женитьба на "ленинградке", работа на Дальнем Востоке, - эти годы и разделили нас. Правда, мама рассказывала, что из Совгавани он приехал в Карачев и попытался остаться с нами, предложив заработанные деньги на покупку нового дома, но мама рассоветовала, - жена, мол, твоя городская и не привыкнет к провинции, - вот и уехал в Ленинград, в двухкомнатную квартиру Валиных родителей.
И всё же красный диск вот-вот нырнёт за метущиеся и уже нечёткие силуэты дальнего леса. Какое диковатое сочетание красок! Синее небо у верхней рамы окна и переходящее в желтое, розовое и серое в нижней. Да ещё эти скользящие, тревожные, чёрные изломы линий... Есть в этом даже что-то мистическое.
"А еще задержки ответных писем объясняются не только моей ленью, но и отсутствием событий, которые могли бы вас заинтересовать, а, скорее, динамики этих событий, но есть то, что вызывает вопросы относительно вашей жизни..."
Ах, Николай! Твоя профессия инженера пропитала тебя насквозь: "...задержки объясняются... динамика событий... вызывает вопросы относительно..." Ну да ладно, зато ты "чётко формулируешь свою основную мысль".
"Так, например, мы теряемся в понимании судьбы Викторова романа "Троицын день". Как нам известно, какая-то его ученица приобрела станок для его напечатания, но ведь Виктор сообщает, что он основательно переписывает уже написанное, так что же дальше? Желательно из ответного письма узнать что-то об этом противоречии".
Размытые силуэты привокзальной площади, сероватые тени провожающих, спешащих к поезду... Какие же у меня разные братья! Один - фантазёр, мистик, у которого не только вещи и предметы живут там, где им заблагорассудится, но и мысли не выстраиваются в логической последовательности, мечутся в зависимости от настроения, а другой - аккуратен, в квартире у него всё разложено "по полочкам"... как и его мысли.
"Теперь - о положении Виктора. Он живет один, а в старости это недопустимо и страшно. Не ставился ли вопрос об обмене поместья в Карачеве на что-то упрощённое в вашем городе? Наверное, совместными усилиями это можно было бы сделать. При положительном решении этого вопроса всем будет спокойнее и нам - тоже".
Да, конечно - спокойнее и ему... тоже. В общем-то, отцом для меня стал Виктор, а не старший брат. Так сложилось, что Николаю было не до нас, и я принимала это как должное, но всё же... Вместе с лёгкой обидой, запомнилось: мы идем с ним по Марсову полю, я рассказываю об институте Культуры, куда приехала поступать, о том, что экзамены сдала и меня берут, но, как пообещали, без общежития до первой сессии. Я рассказываю ему это, а он идёт рядом, молчит, а потом тихо говорит, словно оправдываясь: я, мол, и сам на птичьих правах в квартире, а тут еще и ты... может, на заочное отделение поступишь? И я поступила на заочное. А если бы помог мне тогда? По-другому бы сложилась моя жизнь, по-другому.
Чёрные верхушки сосен хлещут уже не раскалённый шар, а красную четвертушку полукруга. Но вот и он метнулся над посёлком, над линией электропередач, над синим льдом реки с красными всполохами бликов и врезался в вершины деревьев. Ну и хорошо, ну и, слава богу, пускай эта сине-черно-красная, - зловещая! - картина скорее нырнет в ночь.
"Много вопросов накопилось и о семье Виктора. Как судьба его дочери-журналистки Насти, сражающейся с жёсткой Москвой - столицей "империи зла"? Насколько нам известно, она была приближена к свите экс-премьера Фрадкова, положение которого изменилось, и как теперь это повлияло на её положение, на приобретение жилья? Хотелось бы знать и как складывается жизнь сына Максима. Не оставляем без внимания и жизнь вашего сына, его польской подружки. Порадовало возможное увеличение семьи дочки вашей, но мы, по суеверным соображениям, сдерживаемся от эмоциональных славословий по поводу этого события".
Вот и совсем темно. А, впрочем, нет, еще мельтешат в раме окна чёрные кляксы придорожных кустов да размытые пятна проносящихся фонарей... но вот, вдруг разбрелись по серой привокзальной площади, ярко вспыхнули, и один из них нагло заглянул в окно.
А помнишь, как в голодные послевоенные годы получили мы вдруг от него из Совгавани посылку с копченой скумбрией? В жизни вкуснее ты больше ничего не ела... А помнишь, как на его стареньком "Москвиче" ехала с ним, Валей и четырехлетним племянником из Карачева до Питера через Смоленск, Даугавпилс?.. А как полгода назад прислал он тебе диск с его и твоим любимым хором из оперы "Набукко" Верди*? Как в последние годы под Рождество присылал тебе и Виктору по тысячи?.. и, значит, деньги, которые ты получила от него с неделю назад, пригодились вот на эту поездку.
"Наша с Валей жизнь: основное положение - старость, а у всех старых людей главная тема разговоров - обсуждение болячек и борьба с ними. Но тему своего здоровья, а вернее, его отсутствия, я постараюсь не затрагивать, чтобы не подражать тем, у кого это переходит в манию и для них посещение врачей становится основным занятием и развлечением. А способствует этому то, что наши городские правители приняли законы, по которым все люди города военных времен (без разбору) получили звания участников войны с бесплатным лекарственным обеспечением, и настоящие фронтовики смешались со всеми, в том числе с детьми блокадного Ленинграда, полностью потеряв свои преимущества. Ведь все старое население города стало осаждать поликлиники, врачей и приобретать неимоверное количество лекарств, тем самым создавая большие очереди, после чего лекарства и пропали. По этой причине я вынужден отказаться от врачебных услуг, т.к. если их добиваться, то можно и окончательно потерять здоровье".
Когда в последний раз виделась я с Николаем?.. Ну да, полтора года назад, когда он приезжал к нам. И как же заговаривал меня! Особенно, когда начинал рассказывать о своих изобретениях, и не о тех, за которые получил авторские свидетельства, а о тех, которые применял на своей даче. Вот и тогда всё преследовал меня траншеекопателем для посадки картошки и я, наконец, взмолилась: "Николай, ты, конечно, молодец. И твой траншеекопатель - чудо. Но скажи, зачем мне знать подробности его устройства? Ведь я же не стану его собирать... даже из готовых деталей?" Выслушал, согласился, и - опять...
"А так дела наши и жизнь - в норме. Нашей стихией остается дача и огород: посадка, прополка, борьба с вредителями, урожай, его сохранение. И таким образом неплохо преуспевая на земле, мы утверждаем свою гордость, одаривая потом детей, внуков и друзей консервами, вином и настойками. А в последние два года я успешно освоил самогоноварение - изготовление гарантированного качественного спирта, на котором делаю настойки из разных ягод. Пришел к заключению, что ягодное вино более вредное, чем настойки, т.к. в вине (в результате его брожения) образуются сивушные масла, а настойки свободны от них и, следовательно, менее вредны. Валя почти систематически употребляет их, правда, микроскопическими дозами, а мне, к великому сожалению, противопоказано и то и другое".
Нет, уже не буду смотреть в окно, там тянется лишь тёмная полоса, изредка рассекаемая желтыми всплесками придорожных фонарей... Вот ведь как бывает: у Вали - больное сердце и она давно "сидит" на нитроглицерине", а Николай никогда не жаловался на здоровье и только в последние два года... Племянник вчера сказал: "Положили папу в больницу для очередного профилактического осмотра сердца, стали там делать какие-то процедуры, а он и умер". Легкая смерть.
Как долго стоит поезд!.. Нет, лучше пусть идет, стучит и стучит на стыках... В Петербург я приеду в половине шестого утра. Плохо. Надо будет ждать, когда заработает метро, когда хотя бы немного посереет, ведь идти-то по темным кварталам... да и дома их не знаю, только адрес, - недавно получил всё же Николай однокомнатную квартиру, и они разъехались с сыном, но, знаю, что живут рядом.
"Теперь - о детях. Сын и невестка много работают, много получают и тратят бездумно, не оставляя на черный день. Так, например, купили для себя и сыновей акваланги для подводного плавания и, естественно, тут же полетели в Египет на Красное море. Или: приобрели современные лыжи, для которых нужны специальные горы и которых нет в окрестностях Петербурга, поэтому опять же - поездки в Финляндию и Польшу с большими расходами и опасностями. Всего этого мы, естественно, не одобряем, правда, молча, т.к. всей своей жизнью приучены экономить и всего бояться".
Да уж... То же самое крепко сидит и в нас с Борисом. Но, наверное, в Николае страха было больше, - в шестнадцать лет попасть на войну!.. Никогда не слышала, чтобы о ней рассказывал. Почему? Наверное, не хотел будить в душе тот, самый последний страх, не хотел заражать им нас? Но осталось о "его" войне то, что рассказала мама:
"Он же в войну сразу на передовую попал, при самом фронте части их стояли. А как раз тогда изобрели чертовину какую-то, что б огнём немцев жечь. Повесють эту оружию солдату на плечи и теперь должен он с ней подобраться к окопу немецкому и поджечь его... Как-будто там тараканы какие сидели! Да немец и высунуться им не давал из окопов этих! Как высунулся какой, так тюк!.. и готов. Вот и лежали солдатики зимой в них по неделе голодные и холодные. "Мы как вылезли из них, - рассказывал, - так нас даже узнать нельзя было!" Из их отряда только несколько человек в живых и осталося, кто погиб, кто замерз в окопах этих... Свернулся, должно, калачиком и замерз. Вы хоть в хате сидели, кое-как да накормлены были, а уж Коля мой бедный так настрадался, что и не приведи Господь!"
Да, война брата для нас - тайна, которую унёс с собой.
"В поле нашего постоянного внимания находятся внуки и особенно Вася. Старший как-то рано проявил упорную самостоятельность и у него сейчас хорошая двухкомнатная квартира, в которой он, кстати, поселил своего друга. Кроме работы, Саша еще продолжает учиться в институте, стремясь получить звание магистра. Ведут они с другом слишком свободный образ жизни, но, слава богу, не очень разгульный, имеют машины, никаких денег им не хватает, и поэтому мы на их жизнь смотрим с опаской, но изменений делать не пытаемся, да уж и не можем. А с маленьким внуком встречаемся часто. Голова у Васьки хорошая, и он, глядя на Сашу, тоже делает попытки к самостоятельности. Часто в беседах с ним затрагиваю тему наркомании, что, мол, принимая зелье, можно в кайфе прожить три года, а если не принимать, то более восьмидесяти. При этом стараюсь, чтобы аргументы "против" или "за" выбирал он сам, и это удается". Мелькают, проносятся вспышки привокзальных огней. Но сейчас они замедлят свой полет, повиснут у вагона, а потом снова поползут влево, замелькают, исчезая за рамкой вагонного окна... Забавно, настанет день и эти огоньки исчезнут сами по себе, а вот мы, - тоже огоньки, вспышки, - исчезнем, когда наступит ночь для каждого из нас... Что-то я намудрила. И всё же, как мало знала я брата! Не могу и предположить: а приходили ли ему в голову подобные мысли?
"Ты, Галя, пишешь, что мало, мол, наше правительство уделяет внимания сельскому хозяйству. Это верно и, думаю, даже хорошо, т.к. нарыву вначале надо дать созреть, чтобы потом легче было его врачевать. А вообще в политическом плане мы голосуем не столько за личности, сколько за стабильность, при которой поднятая человеческая муть имеет возможность когда-то, наконец, осесть, тогда жизнь непременно станет светлее и хотелось бы, конечно, дожить до того времени, но сие от нас не зависит".
P. S.
Эти записки я сделала после возвращения из Питера, и не могу не дополнить их строчками из трёх его писем, написанных в "роковые девяностые":
"Мы с Валей всё работаем и работаем на даче и, думаю, больше того, чем необходимо для выживания. А мотивы такого поведения - страх перед голодом. Первый приступ его мы испытали, когда начинались реформы Гайдара*, - думали, что всё рухнет и голод неизбежен, - но получилось даже лучше: уже спустя два месяца после их начала, в Питере открылась масса торговых будок, где можно купить всё, что при коммунизме видели только в иностранных фильмах и почти на каждом шагу ананасы, бананы, шампанское, а барахла и того больше. Правда, цены вызывают нервный смех и, естественно, купить что-то просто невозможно".
"В настоящее время испытываем второй приступ страха: боимся, что коммуняки вернутся к власти, а, вернувшись, ничего хорошего не сделают и снова начнётся смута. Сейчас-то правительство живет только поддержкой Ельцина, но он не вечен, а если снова победят коммунисты, то всё полетит в тартарары: деньги пропадут, за ними - продукты и вещи, а далее последует кошмар, очень похожий на гражданскую войну, и никаких пенсий мы получать уже не будем. Во всяком случае, к такому варианту надо готовиться".
"Наша чернь вполне может выбрать в Президенты Зюганова*. К сожалению, в России недалёких и сломленных людей в несколько раз больше, чем умных и свободных. Но утешает в какой-то мере одно: эта смута будет недолгой, и в конце её произойдет окончательное крушение коммуняк, а образованные люди навсегда придут к власти".
Вот такие грустные строки... вернее, моменты жизни брата. А что же осталось в моей памяти от того, последнего дня прощания с ним?
Предрассветные, пустынные улицы с тёмными домами. Пустой двор, подъезд... Я - Вале: "А где же Николай?" "Там, - вялый взмах руки. - Мы его не привозили домой".
Потом - долгая, долгая дорога к больнице, к крематорию. Все - на передних сиденьях, спиной к Николаю, я - над гробом. Что тебе сказать, брат? Прости, если было что-то не так... Потом, в небольшом зальце крематория, при отпевании - тёплые, понятные слова священника, - неожиданно! - и гвоздики, много разноцветных, смеющихся гвоздик - на Николае... медленно опускающемся в проём.
Вот и всё. Прощай, брат!
И на поминках - искренние, тихие слова друзей, молчащая Валя и я:
- Помню такое: Николай приехал домой с фронта на побывку, а за столом я почему-то вдруг расплакалась, да так, что не могли унять. Тогда он посадил меня на колени, поднёс к моим глазам бутылку, словно собирая в неё слезы, а потом приподнял и сказал: "Посмотри, сколько ты наплакала. Во как много! Может, хватит?" И я, поверив ему, сразу успокоилась. И еще. Вот строки из его письма: "Жизнь непременно станет светлее и хотелось бы, конечно, дожить до того времени, но сие от нас не зависит". Да, не зависит. И мы не совсем уверены, существует ли душа, есть ли Бог? Но всё же, Николай, если ты видишь нас сейчас или хотя бы слышишь, то знай: тебя уже нет с нами, но ты остаешься в каждом из нас".
*Афганская война - период присутствия советских войск в Демократической Республике Афганистан с 1979 по 1989 год.
*Великая Отечественная война. 1941-1945.
*Джузеппе Верди (1813-1901) - Итальянский композитор.
*Егор Гайдар (1956 -2009) - Политический деятель, доктор экономических наук.
*Геннадий Зюганов (1944) - лидер коммунистов.