Об авторе:
ПРИГЛАШАЮ НА СВОЙ САЙТ! http://galinasafonova-pirus.ru/fotografii1
Анна Сергеевна Пирус - мой псевдоним, а "по жизни" я - Галина Сафонова-Пирус и в ПРОЗА.РУ моих опусов много, так что...
Острых коллизий и поворотов в моей судьбе не было, - и, слава Богу!- но с момента пробуждения Души, - с четырнадцати лет, - начала вести дневниковые записи. Веду их и до сих пор, следуя совету русского философа Василия Васильевича Розанова:
Окраинный художник18k "МИНУВШЕЕ""
Аннотация к разделу: Документльная повесть "Как мы ПЕРЕСТРОЙКАвались" составлена из моих дневниковых записей с 1987 по 2000 год.
"В мерцании светил" - тоже из записок всей жизни, и в ней - о том, как жилось мне и моей душе.
И до сих пор за уши притягиваю себя в настоящее, тычу носом: оставайся здесь, живи в нём, ведь его мгновения бывают так прекрасны! Но, увы! Снова срываюсь в прошлое или взлетаю... да нет, теперь почти и не взлетаю в будущее, но...
Четвёртая глава из автобиографической повести "В мерцании светил". Снова - к дневникам юности, раздумьям о том, как унизительно выискивать продукты по магазинам, видеть, как по блату они приобретаются теми, кто близок к кормушке.
1986-й Мой муж, местными властями вытесненный из журналистики, повез группу туристов в Ригу, - за это платят ему в день на кило "Докторской" колбасы... если попадется. Взял с собой Галю и Глеба...\ Вчера Платон пришел домой в половине двенадцатого. - Где так долго... - спросила. И оказалось: за бутылкой коньяка читал друзьям свой новый рассказ "Прах Плеханова", а они сказали: вещь очень глубокая, но держи её, мол, подальше в столе, чтобы не попала в руки гэбистов... \ Стоим с Платоном на балконе, греемся на солнышке. - Пишу новый рассказ, - смотрит вниз на кроны каштанов, - а кому он будет нужен? - Грустный, жалкий. - Да и всё... кому нужно? - Пиши, пиши, старик. Надо ж как-то барахтаться! Ничего не ответил, ещё раз взглянул на каштаны и нырнул в серую прохладу комнат...
...В осенние дожди её ствол и ветки становятся совсем черными, в снегопады покрываются лёгкими сугробиками и при дуновении ветра с них слетают стаи снежинок, кружась малой метелью, а весной... О, весной моя соседка липа вначале лохматится полупрозрачными розоватыми листиками, а потом зацветает на пчелиную и мою радость...
Наше поколение, проползшее через клетку социализма и только в конце восьмидесятых начавшее узнавать чудовищную правду о репрессиях и ГУЛАГе, в ту пору кроме Ельцина и его єкомандыЋ не видели никого, кто мог бы вытащить нас на свободу. А теперь носится в воздухе неприязнь, порой и проклятия простых людей (а зачастую и весьма непростых) в адрес Бориса Ельцина, Егора Гайдара, Анатолия Чубайса и иже с ними, поэтому хочу из своих записок тех лет (єВ Перестройке. 1987-2000Ћ) сделать некий єдайджестЋ, чтобы знали: КЕМ БЫЛ ЕЛЬЦИН ДЛЯ НАС. 1987-й Редактор єНовостейЋ Жучков вернулся из командировки в район: - Опять падеж скота в колхозе, - сидит за своим широким столом, строча очередную информацию. - Совсем коров кормить нечем. А тут еще праздники начались, вся деревня запьянствовала, так что скот на фермах так от голода ревел, что аж в деревне слышно было. - Вот и сделайте передачу об этом, - советую. - А-а, - машет рукой, - все равно не пропустят. И тут же стал созваниваться с Сельхоз управлением, чтобы прислали специалиста, который в єНовостяхЋ дал бы советы колхозникам: что надо делать, чтобы повысились надои. Перестройка, Горбачёв*... Ничего-то из нее не получится, пока будут живы обкомы и райкомы, пока не будет многопартийности, пока не будет хозрасчета на предприятиях, и крестьяне не станут хозяевами земли. А гласность... В центральных газетах она с каждым днём єгласнее и гласнееЋ, а у нас... А-у, долгожданная, где ты загулялась? Седьмого ноября на демонстрации, проходя перед трибунами, местные демократы выбросили лозунг: єМеньше слов, больше дела!Ћ, так из КГБ* приезжали на студию просматривать видеозапись: не пропустили б этого в эфир! Да и в Москве, - Женя Сорокин рассказал, он чаще нас слушает зарубежное радио єСвободаЋ, - разогнали демонстрацию против Сталина и около двадцати человек арестовали. Центральная пресса обрушила на нас настоящую лавину правды о жертвах большевиков, и похоже это на поминание в церкви, только в церкви поминают иногда, а мы - каждый день. Напечатали статью Платона о предприимчивых мужиках из районного города, - хотят те снять в аренду озеро, развести в нем карпов и кормить весь город. - и уже дважды собирали они сходку горожан, спрашивали: хотят ли этого? Да, хотят. Но местное начальство не разрешает. Приезжали журналисты и из єВзглядаЋ*, - появилась теперь такая передача, которую мы ждем каждый раз с нетерпением, потому что она для нас - единственный источник правды. Так вот, они тоже собирали сходку горожан в этом городе, опрашивали их, уехали, но пока ничего не меняется. Вчера во єВзглядеЋ, ошалев от правды, смотрели интервью с Роем Медведевым*, опубликовавшим на Западе книгу о єкровавом деспоте СталинеЋ*; интервью с парнем, который старается собрать картотеку жертв сталинизма; клип Гребенщикова єНам надо вернуть нашу землюЋ. Потрясающий клип. В первом номере журнала єЗнамяЋ* прочитали пьесу Шатрова* єДальше, дальше, дальше...Ћ, в которой берется под сомнение и Октябрьская революция, и все социалистические завоевания. Чудо! Чудо, что дожили до таких дней! И кто-то из героев говорит, что ничего, мол, у нас не изменится, пока там, наверху, будет старый аппарат. И он прав. Такого никогда не показывали по ЦТ: на партконференции обсуждали каждого члена ЦК, прежде чем избрать. И еще: теперь не глушат радиостанции из-за рубежа. Замолчали монстры! И это - чудо! Теперь у нас в городе есть СОИ - Совета общественных инициатив. Собираются человек сорок в выставочном зале и разговоры ведут об экологии, - о другом не позволяют соглядатаи нашей єруководящей и направляющейЋ, - но под праздник революции семнадцатого года они обсуждали: с какими лозунгами идти на демонстрацию? И решили выйти с такими: єЗа чистый воздух и чистую совесть!Ћ, єНЕТ строительству фосфористого заводаЋ, єОтстоим здоровье наших детей!Ћ. Седьмого было холодно, по тротуару вьюжил снежок, и мы на площадь не пошли, а муж ходил и рассказывал: - Вначале нас было немного, но по дороге присоединялись люди, ведь наши лозунги на фоне привычных: выполним!.. перевыполним!.. достойно встретим!.. сразу бросались в глаза, да еще впереди шла девочка с куклой в противогазе, так что смотрели на нас, разинув рты! И когда подошли к трибунам, в колонне было уже человек семьсот, - радостно улыбается: - А когда прошли по площади, то подошел какой-то мужик и сказал: єМолодцы! Молодцы, что не побоялисьЋ! Разговоров теперь в городе о колонне єзеленыхЋ! Весь день звонили и к нам на студию, - ждали, что по телевизору покажут, - но гэбисты моему начальству не разрешили. А в коммунистическом єРабочемЋ большинство сотрудников осуждают Платона, и секретарь райкома партии Дордиева кому-то бросила: - Надеюсь, вы не запачкались участием в колонне єзеленыхЋ? Вот так, даже єзеленымЋ нельзя быть в нашем красном от крови соцлагере. Сижу с моим любимым телеоператором Сашей Федоровым в холле и читаю ему отрывок из статьи Нуйкина* в єНовом миреЋ*: єПора бы наших єблагодетелейЋ поткать носом, как поганых кошек, в дерьмо: прошло уже семьдесят лет после революции, а они еще элементарно не накормили народ. На полках сейчас в основном
...Пожилой, худощавый, почти седой, с бородкой и удивительно голубыми глазами... Да, не хотелось бы сейчас... И всё же, что ему надо от меня? Но молчит. Опустил голову. Бомж? Да нет, одежда опрятная, хотя и не очень-то по погоде. Спросить что-либо? Нет, подожду. Пусть сам... - Вы только что говорили о героях своих рассказов. И говорили очень интересно, вот и хочу спросить, - взглянул, смущенно улыбнулся: - Вы и вправду их всех когда-то встречали? Ну и вопросик? Начать объяснять, из каких ниточек ткётся рассказ, попытаться открыть то, что остаётся тайной и для меня? Нелепо. Нет, пожалуй, пока спрошу: - Простите, а как Вас зовут? - Михаил... Мишкой меня зовут. - Так вот, Михаил, - посмотрела на него: - Как принято теперь говорить, вопрос Ваш интересный, а вот ответить на него не так-то просто. - И улыбнулась искренне, чтобы развеять его смущение: - Но одно могу сказать определённо: да, многих, о ком писала, встречала, так что... - Значит, встречали. - И, как мне показалось, он удовлетворённо улыбнулся. - Значит, они - не придуманные люди, - вроде как обрадовался: - Вот поэтому-то и захотел... Но замолчал... Да, интересно становится, с чем захотел - ко мне? Но хорошо хотя бы то, что подсел не просто для знакомства. Так почему замолчал? Еще не совсем решил спрашивать о своём? А, впрочем... Распрямился, вздохнул: - Понимаете, какая история со мной приключилась. - Вынул пачку сигарет, молча кивнул на неё, но поняв мой жест, спрятал в карман: - Была она случайной и длилась... - Сорвал с куста листок, почему-то смял его. - Длилась... Ну да, почти четыре года, а теперь... - отбросил его в сторону.
К рынку хожу через "базарный картинный салон", и обычно: как же всё пестро там, фотографично, - примитивно! Но вчера... ... И эта его не ухоженность, и манера бросать в ответ незаконченные короткие фразы, пряча глаза, всё создает ощущение: рядом со мной породистый, но одичавший пёс. ... Странно! Все пейзажи Юрия Михно какие-то окраинные. Словно выискивает он свои сюжеты где-то там, возле людских жилищ, но войти к ним не хочет... или боится? ... Снова приходил за деньгами. Сидел, посасывая дольки апельсина, а мы с Платоном уговаривали его попробовать лечиться. Нет, не хочет он "пока, хотя однажды уже и пробовал, может, потом, как-нибудь". ..."Но иногда, чтобы утешиться, она грустно шутила про себя: а, может, совсем одичав, сбежал он в свои любимые поля..."
Моего родного дома нет... Безжалостно, по брёвнышку, его разобрали чужие люди и куда-то увезли. Но еще осталась большая русская печка, возле которой крутилась вся жизнь моей семьи, - новый денежный хозяин решает: разобрать ли её по кирпичику или оставить как невидальщину в своём будущем особняке? И я не могу ей ничем помочь. Подтаявшим айсбергом возвышается она над кусками прогнивших досок, чурок, брёвен, передок её закопчен, бока потемнели, а там, где когда-то я отогревалась, сейчас стайка желтых осенних листьев, еще не унесённых ветром, и моя родная печка пестротою их словно приглашает в последний раз полежать на ней, чтобы не забыла... И я прощаюсь с ней... Прощаюсь, и будто слышу: смотри, я служила тебе, я согревала твоё тело и душу, я была предана тебе! И мне грустно, больно от безысходности того, что непременно должно свершиться, но моё сокрытое "я" шепчет, утешая: что же делать, если всему и всем приходит конец?.. Да, конечно... Но прежде чем тебя не станет... Вот видишь, ты еще жива для меня, жива! И хочу говорить с тобою. Так позволь, когда приеду домой, набросать твой прощальный портрет, призывая в помощники мою ленивую память и дневниковые наброски. Согласна? Ну, тогда слушай...
Мой комментарий к "В России зреет цветная революция" (Автор - Михаил Тимофеев): Вначале, Михаил, хотела ответить Вам только по поводу "двух королей РФ" (Поняла так: Медведев и Путин?), но потом расписалась, так что, помещу "думки" все, раз вызвали во мне такую "бурную реакцию". "Орёл" двуглавым в России и должен быть, ибо одному не справиться с тем, что за семьдесят лет натворили "безглавые", и зачем Вам!.. умному и талантливо пишущему, по этому поводу иронизировать? А вот я сочувствую и той, и другой "голове", что тащат и тащат раздолбанную коммунистами и годами Перестройки Россию к нормальной жизни. Ведь права на нормальную жизнь страны вырабатывали и утверждали веками, но у нас некоторые, дюже нетерпеливые, хотят всего быстренько и сразу, и не удосужатся знать, что на это нужны десятилетия и десятилетия упорного труда, а не кликушества, которым полно СМИ Москвы, Питера и в Интернете...
...Странный этот Дмитро ... Всё слушал и слушал у нас подпольного Высоцкого, почти шёпотом подпевая: "Протопи ты мне баньку по белому, я от белого света отвык. Угорю я и мне, угорелому, пар горячий развяжет язык...". А, уходя, щебетал и щебетал на украинском, желая нашему дому всего самого-самого, и особенно деткам - "здоровьица". Обещал прийти снова, но... Но сегодня нашел его Платон в гостинице с бутылкой водки. Поднял Дмитро голову, пробубнил: "Думал, что и ты меня бросил". Бутылку Платон отнял, уложил его поспать, а потом проводил к поезду. Да, странный этот Дмитро... А может, слова: "И выпалил сразу всю обойму в головы" - правда?.. которая его терзает? Осталась у нас книжка его стихов вот с такой надписью: "Золотiм-серебрянiм Галi та Платонi - на згодку "незлим... тихим", на свiитий лiита!" Ми бiльше не зустрiмось з тобою. Ми житимем, Як небо iз рiкою: Воно - у нiй, Вона - у нiм, I горе iм, I любо iм.
...Знаешь, дочка вчера рассказала: едут они с Платошкой в маршрутке, а по радио как раз - песня с припевом: "Ты меня любишь, а я уж разлюбил..."... Ну да, как и полагается в попсе: припев - по сто раз, что б как молотком - по голове, по голове, по го... Так вот, а Платошка послушал-послушал, да и спрашивает: "Ма-а, а чего он разлюбил?" Ну, мама и объясняет ему: бывает, мол, Платоша, в жизни, что любят-любят, а потом и разлюбят. А он помолчал, подумал, да и говорит: "Не-ет, так нельзя". "Как нельзя?" "Нельзя. Надо всегда любить"... Она ж не выдумала, зачем ей выдумывать-то? Не верит, что сказал его четырехлетний внук... Стрижи мои золотые! Какая ж вы для меня отвлекающая радость!.. Тёма, дети в таком возрасте гениальные, они сразу и язык учат, и понятия, и взаимоотношения, так что, если б таких как Платошка, воспитывать по-настоящему!.. А что Моцарт? Моцарта еще с пелёнок отец музыке обучал, так он уже в семь лет и сочинил оперу... Ну, почему же отец сам и сочинил?.. Да это твои предположения, а искусствоведы утверждают...
"Cat Самапосебе" - повествование из ручейков моего сиюминутного сознания, в которые впадают и другие, - из ощущений и чувствований жизни, преломлённых и преображенных в вымысел,- но и те и другие, то весело поблескивают, то затухают, словно блики солнца на поверхности бегущей воды. ***** ***** А, может, не ходить сегодня на дачу? Ведь дома уже набегалась. Посидеть за компьютером... да и к сыну надо сходить, квартиру его покинутую навестить. Ну, да, они ж позавчера уехали, значит, надо идти попугаев покормить, а то, поди, сидят голодные. После вот такого долгого общения с компьютером со мной что-то не то происходит: выйду на улицу, а мне вдруг и покажется странным, что люди куда-то идут, едут, спешат... и нереальными видятся, словно в кино. Да не сказать, что это настораживает, пугает, нет! Пожалуй, даже и забавно... Тёма утром пошутил: дом-то сына помнишь?.. номер квартиры? И впрямь, хожу к ним редко... Так, теперь надо с ключами ихними разобраться. Желтый от какого замка?.. Кажется от этого. Нет, не открывает. А если вот этим?.. Нет, и вовсе не лезет... Может, перевернуть первый?.. Ага, открыл. А светлый от какого? Ну, да, от этого... Английский ключ остался... Слава богу, все открыли! Что это? Запах какой-то подозрительный... Не попугаи ли подохли?.. Да нет, вроде бы чирикают. Но чем же тогда?... Ой! Ну, надо же! Своего отражения в зеркале испугалась. И уже не раз вот так...
"Cat Самапосебе" - повествование из ручейков моего сиюминутного сознания, в которые впадают и другие, - из ощущений и чувствований жизни, преломлённых и преображенных в вымысел,- но и те и другие, то весело поблескивают, то затухают, словно блики солнца на поверхности бегущей воды. (На этой страничке - несколько эпизодов из главы.) Вчера щи на обед были, значит, сегодня супчик надо. Но какой? Так-так-так... А сварю-ка я грибной, а то еще с прошлого года застоялись... Ах, на какие опята мы тогда напали! Только-только они на лежащий ствол дерева повыскочили, только-только юные, весёленькие свету божьему возрадовались, а мы их... Сидели на этом стволе и срезали, срезали...
...Нет, с утра в себя надо положительные эмоции закачивать. Эй, вы, положительные, где вы, я здесь!.. Ой, только не все сразу, не все! Пожалуй, вот с этой и начну: ах, как же вчера Бутман играл с Алексеем Уткиным "Диалоги" от барокко до наших дней! Саксофон и английский рожок. О-бал-деть! Ну, где б я такое услышала, если б ни канал "Культура"? Слава, слава каналу "Культура"!..
А на улице дождичек прошел, солнышко заулыбалось и теперь последний снег бы-ыстро растает... Ой, фонарики на деревьях вспыхнули! Да какие разноцветные! Янтарные, сапфирные, рубиновые, а ветки лип... Ветки-то серебром засветились. Ка-кая красота!.. Тёма, дай мне сюда радиотрубку. Мерси. Да, Наташ... Да нет, сегодня не смогу к тебе... Нет, ни не хочу, а стесняюсь... А всё кажется, что оторву от дел, помешаю... Ну да, наверное, комплекс... Я и борюсь, всю жизнь с ним борюсь, но вот... Ладно, ладно, приду как-нибудь, может, и на этой неделе, не обижайся только...
Дед Ляксей часто мне говорил: - Не верь ты, Машечка, ни в чертей, ни в сотан, всё это от невежества людского. Вот к примеру, показалось тебе в углу что-то не так, а ты и не упускай случая: подойди да обязательно проверь. Убедишься, что там ничего ужасного нет, тогда тебе и не будет страшно. Вот и старалася я не верить во все эти россказни. \ Помню, надо было нам раз с Динкой у подруг переночевать. Пошли мы к ним, постелилися, легли. Все сразу заснули, а я - никак не могу: как навалились на меня клопы!.. ну съели прямо! Поймаю какого, а он тошшый, здоровый! Проголодалися, видать, без людей-то... Не сплю я, значить, и вдруг слышу: у сосонника собака залаяла. Смотрю: идёть Петровна в сарафане, в повойнику, волосы у нее развязаны, а за ней - собака эта. Идеть она, значить, и прямо к нашему дому уже приближаецца, к окнам нашим! Я... где была!.. /// Ну, эти Зюгановы всегда славились: ведьмы да ведьмы. Когда свекровь этой Петровны умирала, то перед смертью попросила водички попить. А тогда как говорили? Кто подаст ведьме перед смертью водички, тому она и передаст свое ремесло, вот дочки и боялися, а невестка сжалилась да подала...
Просидела я зиму дома, а к весне у меня ноги-то и отнялись. Всё лето я с ними и пролежала. Придуть так-то вечером соседи: - Ну, Ляксевна... как она? - Да ляжить. Не поднимается. Вот и все врачи мои. \ Приходил еще монах один, Нестором его звали. Придёть, а я ля-яжу себе на печке. Вот и станить возле, и начнёть смотреть на меня... Говорили, что лечил он так. Другой раз так-то гляну на него, а у него глаза голубые-голубые! \ А раз крутилась-крутилась на лавке, да и добралась кое-как до ухвата. Добралась до этого ухвата, поднялась и подвигала к порогу...
Бывало, ходит по кругу лошадь и такой барабан с зубцами вращает, а ты стоишь, и эти лапы через зубцы пропускаешь, пропускаешь, костра и мельчится. \ И вот раз так-то трясу я эти лапы, а тут и приходит Коля, сын Тихона Николаевича, нашего управляющего. Стал он в сторонке и всё смотрит, смотрит на меня, а когда я чуть освободилася, подошел ко мне, взял за руки и говорит: - Такие рученьки маленькие, а делают такую грязную работу! Посмотрела я на него так-то... а руки-то его... белые, мягкие, да и сам чистый, выхоленный. А во чужой какой-то! \ Что с ним стало когда буржуев разгромили?.. А то, что и с другими. Он же никуда не уехал и в такой бедности жил! Дочка с ним осталася, ее тоже, как меня, Марусей звали, и с Колей этим уж очень похожи они были! \ Ты мне про братьев-то расскажи, их же трое было... Она и начала... - Виктор, - говорит, - помер еще в двадцатом от голода и дизентерии, Вова теперь инженером в Крыму работает, а вот Коля... - Тут и замялась. Ну, я и поняла, что он или за границу ушел, или...
Ну, а потом у Писаревых всё как-то под откос пошло. А началось со среднего сына деда Ляксея, дяди Коли. Раз так-то встал утром, ходит по хате да все приговаривает: - Ох, томно мне что-то, томно... ... А когда схоронили, начала мать чуть отходить, и заладила: - И куда ж вы моего Коленьку дели? Это вы не его зарыли, не его. Так пришлось в Орел ехать, к Архиерею, только он и разрешил отрыть сына. Ну, а когда отрыли... как глянула она!.. и опять обмерла. ... Призвали Илью на службу, а он и там стал на призах лошадиных играть, и погиб вскорости, лошадь наткнулась на что-то... Остался Иван. А как раз колхозы стали сходиться и он там за агронома был. Но когда собрали первый урожай и повезли его с красным флагом сдавать, то посадили дядю Ваню впереди и этот флаг ему в руки и сунули, а Катюха Черная подскочила к нему да как закричит: - Кулак, и будет наш флаг везти?! И вырвала из рук. Она-то комсомолка была, что с нее взять?
Спрашиваешь, как я стала ведьмой?.. А вот, послушай. Пошла я как-то в овраг травы накосить, а навстречу - ребятишки идут, галдят. Прошли мимо и вдруг что-то затихли. Обернулась я, а они стоят, и шиши мне в спину показывают. - Дети, - спрашиваю, - зачем вы это делаете? - Да про вас, тетя, говорят, что вы ведьма и ночью коров чужих доите. ... Но всё это еще только цветочки были. Что раз соседки удумали? Собрались и решили точно узнать: ведьма я или нет? А как?.. Да надоумил их кто-то: насбирать головешек, а под Велик день сложить их под угол моей хаты и запалить. Если я ведьма, то выскочу и закричу, а если не ведьма, то сгорю...
В ту пору за мной еще Семен ухаживал, но я не любила его. Зато мамке он очень нравился и она всё-ё турчала мне про этого Семена: - Во парень-то хороший! Чистюля, работящий, и велосипед у него... Да, был у Семена велосипед, первый на всю деревню, но, помню, как только приедить на нём ко мне, так сразу и садится ремонтировать, домой уедить - и там... А, поди ж ты, велосипед!.. \ Ну, к вечеру пошла мать за картошкой на задний огород, роить и слышить: кто-то подошел к ней сзади. Оглянулася... Сергей стоить: - Ну, что, - спрашиваить, - просватали Маню? - Просватали, - мамка-то. - Что ж, в девках ей сидеть, чтолича? А он: - Как же так?.. Да вы знаете, что мы любим друг друга! - Ну, Сережа... Надо было раньше об этом думать, - мать-то ему. - Кто ж вам мешал? - Мешали... Разве вы не знаете?.. \ Вот и начались мои страдания: всю-то ночь я плакала, всю-то ночь металася! И сколько раз решалась написать? И сколько откладывала?.. И все никак не могла простить ему: почему ж сам-то не пришел, почему не прибежал, не утешил? А на утро...
Мамка работала тогда на фабрике, но жить на ее заработок нам было трудно. И вот раз приходит она с работы и говорит: - Пора и тебе, Маня, на работу. А шел мне уже тогда девятый год... И повела утром на бахшу. \ Бывало, начнется сбор огурцов, так цельными днями спину не разгибаешь, а надсмотрщик следом ходить да следить. Если заметить, что огурец пропустила, сорвёть его да как дасть им тебе в спину! Аж подскочишь... \ Да все ж босиком, босиком бегали-то! Бяжишь, бывало, рано утром на эту бахшу, а трава росная по ногам тебя так и хлышшыть, так и хлышшыть! Она ж хо-олодная в августе становилася, долгая, вот тогда всё и поглядываешь на небо, всё-ё поглядываешь: когда ж солнышко-то пригреить, чтоб её высушило? \ Но одна радость мне всё ж запомнилась: как первую получку дали, и всю - одними гривенничками новыми. Завязала я их крепко в косячок, пошла домой, и от радости-то не шла, а бежала! Пробегу немного, сяду, развяжу платок и начну считать: нет, не хватает одного гривенника... Будет продолжение
Часто бабы так-то и спросють: и чего ты, мол, к детям жить не едешь?.. А у меня сердце замираить с землей расстаться! Она ж меня и теперь кормить, и в те годы лихие спасла. И как бы трудно на ней ни было, а самая она добрая и благодарная, земелька-то! Вот и кажется, что не смогу уже без неё. Как весна подходить, как где-нибудь замелькаить она из-под снега, так сердце мое и заволнуется, и забуду я сразу все трудности, стану по растеньицам разным скучать. И даже представить себе не могу: как бы я весну без всего этого прожила? Трудно, говоришь? А как же?.. Трудно. Другой раз за день так наморишься, что к вечеру от усталости не охаешь, а стонешь прямо! Ляжешь, заснешь только, а тут вставать уже надо, идти печку в теплице топить. Не могу же я растеньица эти бросить в холоде? Они ж страдать будуть, они ж живые, это всеодно, что ребенка на улице оставить. Вот и оденуся, выберуся еле-еле на улицу, присяду на порожек... свежим ветерком меня обдуить и по-ошла. Приду к ним, поздравствуюся: - Ну... как вы тут? Живы, здоровы? Смотрю, а они листочки свои поскрючили, сожмалися, как-будто им так теплеича. Ан нет, знаю: холодно им. Затоплю печку, глядь, и распустють они свои крылышки, и зарадуются сразу... Живые! А что же ты думаешь, не живые? Они только не говорять...
Вскорости отпустили и Сеньку из Брянска... На работе-то здоровые нужны, а он совсем стал плох. Раньше-то если пойдёть куда, так все бегом, бегом, прямо не поспеешь за ним, а теперь еле-еле ташшытся, да и ложиться стал часто. - Ты ж не залеживайся! - скажу ему так-то. - Не поддавайся болезни, можить, и расходишься. А он раз пошел куда-то, потом идёть назад и весь в слезах. Что такое? И оказалося: шел он, шел да и завалился в канаву... и ни-икак из неё не вылезить! Хорошо, знакомый как раз проходил да узнал его: - Сень, да что с тобой? Вот и помог ему до хаты добраться.\ Да и сон как-то я видела: приезжаю, будто, я к нему в Брянск, а мне знакомый шофер и говорить: - Во-он общежитие. Там он живеть... Иду я... Вхожу в барак, а в нем дли-инный такой коридор, а по бокам все комнатушки, комнатушки. Захожу в одну. Сенька сидить, а рядом с ним - женшы, и стра-ашная такая! Длинная, тошшая, чёрная. Я и говорю ему: - Так ты, значить, не один? - Молчить он. Я опять: - Ну, тогда пойду я... - Иди, - говорить. - И выходить меня за дверь проводить. И протягиваить сверток: - Это тебе... Разворачиваю я его, а там бо-ольшая чёрная шаль. И кладёть он ее мне на плечи... и иду с этой шалью чёрной, и чувствую, как она сзади-то аж по полу волокётся, а спереди косяки ее до самых колен моих висять. Бо-ольшая чёрная шаль!.. Вот и пошла с ней по длинному коридору, а Сеньку и оставила с той женщиной черной. Помню, мне этот сон потом кто-то растолковал: - Считай, что ты вдова теперь. И шаль эта черная - печаль твоя. Пойдешь ты одна со своей печалью по всей своей жизни. И точно, так и случилося...
Ну, как я эту хату строила... Да упаси Бог и помилуй! По шестьдесят километров в день отхаживала! Выпишуть лес, вот и пойду его смотреть... Раз так-то пришла, а лесник и говорить: - Идем, покажу какой дорогой возить его будешь. Да как повел меня!.. А там мины - что поросята на солнышке! Раньше-то они под кочками были спрятаны, а когда солнце припекло, кочки поскрючилися, вот и повылезли эти мины. Лежать себе, блестять... Боже мой, да как же и возить-то по ним? Ну, наконец, пошла как-то на Желтоводье, сунула леснику четыре тысячи, а он и дал мне леса: брёвна - кряжи прямо! - Ну, что ж ты мне их даешь? Мне ж машин сколько надо, что б бревна эти перевезти! А он и говорить: - Но если перевезешь, так хата твоя сто лет стоять будет. Это ж камель, смола одна, её никакой червяк не возьмет. - Да-а, - отвечаю, - её-то, можить, и не возьмёть, а меня... пока перевезу эту камель. Но все ж согласиласья. Пошла на другой день на Мылинку машину искать, а шоферы: бензин, мол, давай... Купила им бензину, заправили они машины, но вечер уже, куда ж ехать-то?.. Наутро прихожу, а они и уехали! Обманули...
Ну да, голод, о котором тебе рассказала, был на Украине уже в начале тридцатых, а мы... в восемнадцатом ли, в двадцатом?.. нет, отчётливо что б и не помню, ездили туда одежонку, что мамка шила, на хлеб менять. А как-то увязалася с нами еще и сестра двоюродная, Дуняшка, вот и собралися возле мамки три девки... как квакуха с цыплятами. Ну, подходить товарняк военный, а она: - Девки, цепляйтеся... Всцарапалися мы кое-как, закрылися двери, тронулся поезд. Осмотрелися мы... а вагон-то солдат полный! Вот и полезли к нам. Как начали шшыпать, как начали!.. Мы кричать, мы реветь! Ни-ичего не помогаить! Так спасибо командир один... как выхватил наган да как гаркнить: - Если еще кто-нибудь их тронет!.. Застрелю! А сам побледнел весь, трясётся...
Пришли мы на погост к папашке, а мать как пала на могилку, как начала плакать!.. Никак не могли унять её. И тут подошла к ней женщина одна незнакомая и говорит: - Что ж ты так убиваешься? Разве он услышит? Всё это прах теперь, земля одна... Послушай лучше, что я тебе расскажу. Сама я тоже вдова. Как же я убивалася по мужу своему, как плакала! И вот однажды приходит он: "Чего ты плачешь? - спрашивает. - Видишь, я пришел". \ А потом я и сомневаться стала: да он ли это ко мне ходит? Он же помер! \ И научили меня люди знающие что делать: как настанет, мол, полночь, должна я сесть на порог, насыпать конопли в подол, взять гребень и-и волосы чесать!. \ Выслушала всё это мамка, встала и пошли мы домой. А вечером она говорит мне: - Маня, ложись-ка со мной нонча... \ И уже прошло после этого много месяцев, как рассказала она...
Да помню кой-кого... Гаврюшку Бурюкина, Сережку Лысикова, Пашку Подколёсина... Одних порасстреляли, других посослали, а кто живой остался, так ни к чему и не пришел. Во, Сережка Лысиков... Хороший парень такой был, тихий, умный. Когда коллективизация-то началася* так всё-ё агитировать его посылали, а тогда в глухих деревнях даже и убивать стали агитаторов этих. Как-то рассказывал: пришли они в одну деревню, начали собирать людей, вот и посошлися одни бабы, а мужиков - никого! Ну, как почему одни бабы?.. Да потому, что мужики уже хитрить тогда стали, не приходить на эти собрания. Ну, начни мужик перечить? Его ж и загрести могли, а бабу... Попробуй забрать бабу, когда за её подол пятеро сопливых держуцца! Да... Так вот начал этот Сережка агитировать за колхозы, а бабы как стали кричать, как пошли на него! Смотрить, а у них цельные фартуки чем-то набиты! И вот ка-ак замахали они руками, как стали его песком сечь!.. Он - шутить с ними, он - что... а они совсем осатанели, засекли его прямо! И как уж он оттудова выбрался?.. не помнил, только потом рассказывал: - То-то ж я плакал, то-то ж плакал! - Чаво ж ты плакал? - спрашиваю. - От обиды... Мы ж им хорошую жизнь хотели устроить, а они...
Зарабатывали мы на бахче копеек по восемьдесят за неделю, а когда начиналась садка капусты или сбор огурцов, так еще и прибавку выторговывали. Подойдем, бывало, к бахче... а там ракита возле росла, вот и сядем под ней в холодок, и сидим. Хозяйка выйдет: - Девчат, пора ж на работу-то... А мы си-идим, не идем... \ А раз так-то подозвала меня хозяйка к себе и говорит: - Маня, ты девочка хорошая, послушная, вот я и хочу попросить тебя... Если девчата замышлять что начнут, так ты подойди ко мне да скажи: так, мол, и так... - Ладно,- говорю,- скажу. И стала ей передавать. А девчата узнали и устроили мне суд страшный. Когда шди домой через мост, схватили меня, заголили юбку и кричат: - За то, что ты все передаешь хозяйке, мы тебя сейчас голой задницей по мосту проташшым. Да ухватили за ноги и поташшыли... \ Потом отомстили и еще раз: узнали, что я боюсь красных дождевых червяков, набрали их да и высыпали мне за пазуху...
Иной раз и задумаешься: как создана она мудро, природа-то! Вот, к примеру, прикрою я сейчас это крошечное семечко земелькою и уже вскорости по-ошло: начинаить это семечко прорастать. И вот ты представь себе: начинаить оно прорастать, и свой первый ростик все равно как в разведку выпускаить, а на семядольку ишшо шапочка надета... И хорошо семечко прорастёть, и уже большой этот ростик станить, а шапочку с семядольки не торопится сымать. Так почему это так, как ты думаешь?..
А теперь про Махныриху тебе расскажу, про подругу свою. Завидовала я ей всегда, - уж очень легко ей жилось! Ни хозяйством она себя не обременяла, ни детьми. Как родить какого, так и сбудить с рук, - или сестре подбросить, или матери. А еще как-то у нее так получалось, что муж ей и обед приготовить, и белье постираить... Как копейкой какой разживется, сразу праздник устроить, веселье в их доме закружится. Потом смотришь: денег у нее уже нет, занимать идеть. И занять ей легко удавалося... А уж перелюбила она скольких! И грузины, и татары - все ей милы были. Сейчас посидить с каким минуту и уже дело у них до поцелуев дошло. Бывало, скажу: - Ну как ты можешь так... Наташ? А она: по-другому, мол, и не умею. Вот так-то она и жила. Завидовала я ей и ча-асто думала: а, может, и мне так?..
Звали мою бабку Мария, и была она с Песочни. Мать ее умерла рано, и пятеро девок остались с батей, вот он потом и не считался с ними: как чуть подрастёть какая, присватается к ней кто, так и отдаст сразу. ... Детей от Ильи она никак заводить не хотела, а когда все ж надумала, тут и взъегозилася (засуетилась), идти в Киев,- ребеночка себе вымаливать. ...- И ухватом я бита, и кочергой, и об печку сколько раз... вот только печкой еще не бита. ... Она ж сначала прачкой в гостинице работала, а ты попробуй-ка цельный день зимой в проруби... пополоскайся! Вот от рук она и померла.
1983-й Помню, в детстве-то, как приду к Писаренковым, так и думаю: Господи, да как же и жить-то в такой каторге? И маленький, и большой - все трудятся, все работають! Бабка-то моя ху-удая была, маленькая, а хозяйство какое вела! Гуси, свиньи, коровы, лошади, овцы... и всю скотинку эту накормить надо было, напоить, в закутки загнать! Бывало, только одного свекольнику сколько нош за день наломаить, наносить! Все ж в поле уйдуть, на неё хозяйство и останется, да еще и поесть всем надо приготовить, печку вытопить, хлеба испечь... И вот, бедная, мотается-мотается весь день, а к ночи - бараны эти... Как пустются, паразиты, бегать, как начнуть носиться по двору! Станить она их загонять да к нам: - Дети, помогите! А разве ж сладим мы с ними? Вот и ташшыть барана этого в сарай за рога... А в нэп? Это ж надо было такому сотвориться! После двух-то войн... Ну да, первой империалистической* и нашей гражданской... После войн и разрухи за два года полное изобилие сделать! Всё тогда как из-под земли лезло. Пойдем, бывало, на базар, а там крупа гречневая мешками стоить! А пшено? Да пшено-то... как конопля! Мясо - любое, куры, индейки, гуси... Помню, висить через плечо у мужика связка поросят маленьких резаных, вот и подойди, выбери себе поросеночка и зажарь... А теперь что? Ни маслица нетути, ни колбаски...
Помню, привел отец к нам в хату молодого учителя... Ваней его звали... привёл, значит, и стал тот у нас жить. И еще помню, что висела у него над кроватью иконочка, и горела перед ней негасимая лампадка. Горел, значить, лампадик этот, горел, а иногда, как и затухал всеодно. Тогда забиралась я на кровать, палочкой скапывала нагар с фитилька, вот лампадик снова и загорался ярко-ярко! И свет в хате такой радостный становился! Как в раю божьем. А раз пришел этот Ваня домой да и потушил лампадик. А икону снял...
Прошла зима, наступила весна радостная. Тепло, зелень кругом! Бывало, бягим на работу с девчатами босичком легко, быстро! \ И вот раз так-то прихожу я с работы, а у нас дома гости: дедушка, бабушка и дядя незнакомый... Молодой, красивый! Мамка меня встречаить... Наряженная, причесаная! Встречаить и говорить: - Ты, Маня, пойди, умойся, надень платьице почишше... А я и спрашиваю: - А кто этот дядя? - Он отцом вашим станить. Звать папкой будете? А мы как заревём в три голоса: - Не бу-удем!.. Наш папка помер!.. И вот так-то поглядела я на мамку... а она стоить какая-то чужа-ая... ну совсем не наша мамка! Думаю: куда ж наша-то девалася?.. тёпленькая, ласковая, а эта... прямо королевна какая-то!..
Всю зиму я просидела дома, а к весне повела меня мамка на фабрику: - Будешь со мной работать. Здесь хоть и трудно, но заработки хорошо платють. А пошел мне тогда уже одиннадцатый год. \ И вот помню: стоять бородильшыцы и пеньку бородють. Перед каждой шшеть закреплена, а на ней - в два ряда зубья острые... и бо-ольшие, с полметра, должно. Бярёть бородильщыца бородку пеньки, кидаить на эту шшеть и-и на себя ташшыть, и на себя, вот костра от нее и отсыпается. \ Проработала я первый день на этом гроготе и аж задохнулась прямо! Всё-ё казалось мне, что забила пылишша все мои легкие, и ни-икак не могу я прокашляться, ни-икак не продохну! - Ма, - говорю вечером, - крепко ж трудно!..
Выздоровела я, вот и засобиралися мы на Масловку к дедушке... Пришли, а сестра моя двоюродная, Дуняшка, сразу и затараторила, как ходили они с матерью в женский монастырь к тетке-монашке, как провела их та к себе в келью, напоила, накормила, и еще как потом на паперти девочки пели: - Ну, как ангелочки все равно! И стала меня уговаривать идти в монашки. Ну, я-то сразу согласилась, а вот мамка: - Не-е, пусть на миру живёть. Но мы - свое! И пришлось дедушке запрягать лошадей да ехать за той монашкой. \ Вот и начала она рассказывать: как же трудно ей было, когда изменил ей ухажер и женился на другой!..
Как-то слух по деревне пошел, что ночами по улицам ведьма бегаить и в ладоши хлопаить. Ну, раз бегаить - добра не жди. Вот и собрались наши ребята, и решили: поймаем эту ведьму! Пошли, засели во ржи, приготовили гачень и ждуть. И вдруг слышуть: хлоп-хлоп, хлоп-хлоп! Бягить эта ведьма! Они - за колы да к ней! \ Да что ведьмы! Верили тогда в деревне и в сотан, и в чертей, и нечисть разную. Помню, Сидяка такой в другом краю деревни жил. И вот раз ляжить этот Сидяка на печке и вдруг открывается дверь и входить к нему Данила, уличный вор. А Сидяка и думаить: и зачем это он ко мне?.. Брать-то у него совсем нечего. И вдруг видить: как валить следом за Данилой артель цельная! Сидяка присмотрелся так-то, а это - черти! Копыта-то у них лошадиные, а хвосты дли-инные, как у коров! У маленьких чертенят рожки небольшие, а у самого Данилы аж калачом завернуты! Главный он у них, значить... \ Так -то, моя милая... Серость это все наша, конечно. И не к души мне все это было, как и деду моему Ляксею...
Кончали мы работать на фабрике в шесть часов, а летом солнце в эту пору высоко-о еще стоить! Тепло, зелень кругом. До деревни километра четыре было, и вот идем, бывало, песни кричим. Весело-то так! \ А раз получку нам что-то задержали допоздна, и случилось так, что девчата, с которыми я домой ходила, ушли раньше, а было уже часов десять. \ И еще надо было переходить через мост тот проклятый, к которому, говорили, нечистые силы в двенадцать часов ночи сбиваются, и что там когда-то человека зарезали. А дело было так... \ Идти ж всеодно надо?.. Ну, думаю, пусть будить Божья воля! И как пушшусь через этот мост что было силы! Бегу, стучу пятками по бревнам, ног под собой не чую, стуку-то своего не различаю и думаю: это черти за мной гонются!..
Ведь всё крестьянство на силе только и держалося. Силён - будешь жить крепко. И землю обработаешь, и урожай соберешь хороший. Сам будешь сыт, и скотинка твоя в достатке будет... По праздникам только и отдыхали. И в церковь обязательно сходят, а как же? Богу помолятся, а потом мужики сойдутся, о своих делах потолкуют... Разделили мужиков после революции на кулаков, на середняков, на бедняков. А бедные-то отчего были? Да оттого, что или вдова с детьми осталася, или мужик - лентяй. Мало ли спокон веку таких было? Во, Митроха с нами рядом жил: весь день, бывало, сидить и рассказываить, как на фронте самолет лопаткой сбил. Сидять, помню, слушають мужики... Отец-то мой красивый был, грамотный и всё-ё никак себе невесты не находил по нраву, а вот в мамку сразу и влюбился, как только увидел. Поехали свататься, а дед Ляксей: - Не-е, не отдам Дуняшку за прачкиного сына!..
Посеет мужик, не перевернулся - сорняки полезли, полотье подошло, а тут уже и картошку окучивать надо. ... Ох, и трудная ж это работа была - хлеб убирать! Его-то ведь зорями косили, а если лунные ночи, то и ночами. ... Если рожь сырая была, возили ее сушить на рыгу. Привязуть и как расставють. Тут уж дед цельными днями только и сушить её, топить соломой или суволокой (сухая трава, не пригодная для скота). Ну, а потом только и молотили, обмолачивали. ... Раз так-то возил дед сжатую рожь в сараи, а тут возьми да и отроись рой. А сестра моя двоюродная Дуняшка такая боевая была! Сейчас и наладилась этот рой сымать, и полезла, и зацепилася за сук! А рубаха-то на ней была из замашки, крепкая, вот и повисла на ней...
Мать говорит мне как-то: - Надо тебе, Маня, в школе поучиться. Как же я обрадовалась! Мои-то подруги, которые с отцами жили, все в школу ходили! А была она недалеко от нас, в большой хате, там сразу три класса училися, вот и я пошла туда. Писали мы в школе грифелем на дощечках, чуть побольше тетради они были и в рамочке деревянной. Бывало, другие-то дети как принесут эту дощечку, а она и в тесте, и в картошке, и кто ее знаить в чём! Выучилась я писать буковки, а к холодам одёжа ведь нужна, что б в школу-то ходить... Вот мамка и говорит: - Хватит. Выучилась. Похлебку сваришь и не учёная. На том-то моя учеба и кончилась.
Про Писаревых рассказать?.. Ну, слушай. Работали Писаревы много, жили крепко. ... Деда Ляксея Писаренкова хорошо помню: глаза-то у него голубые-голубые были! И грамотный был, начитанный. Как сойдутся к нему мужики в хату, вот и начнет им книги божественные читать: про святых, про чудеса разные, про конец света. - Опутается весь мир нитями, и сойдутся цари: верный и неверный. И большой битве меж ними быть. И будут гореть тогда и небо, и земля... Си-идять мужики на полу, на скамейках и слушають: Маныкин, Лаврухин, Маргун... а бабы прядуть. ... А вот бабушка и в нечисть разную дюже верила. Бывало, пойдет в стадо корову доить, несёть молоко в доёнке, так ей обязательно прикрыть её надо, - не заглянула б в нее соседка! А если корова молока недодала или у нее вдруг вымя загрубело, то это и вовсе: или чёрт подшутил, или ведьма подворожила. ...Мальчики-то по бокам становилися, а мамка - в серёдке, и вот как запоют "Аще во гроб", так кто в церкви был, так все и плакали...
Сколько мне тогда было?.. А, должно, шестнадцатый уже шёл. Так вот, неподалеку от Рясников, туда-то, к Мальтино, за железной дорогой как раз торф рыть начали. Мужики этот торф лопатками разрывали и рубили, а мы должны были сносить его...\ Но к самой зиме торф этот рыть перестали и стала я работать на военной базе. Паёк давали там хороший, но работа была тяжелая: яшшыки со снарядами носить. Сейчас, как придёть вагон, так сразу и надо его выгружать. И вот набросють на тебя лямку, положуть этот яшшык на нее и неси... Сначала, правда, управлялася я, только пуда по три, по четыре яшшыки были, а потом как пришли пудов по семь!.. \ И послали на чистку снарядов. Должны были мы, девчонки, разбивать яшшыки и проверять: если на каком снаряде пятно ржавое, то счишшать его керосином. А все ж прямо под открытым небом, без навеса даже! Если и мороз ударить...
Наше хозяйство разваливалось. Одну лошадь мать продала еще на похороны отца, а другую - тут же, вскорости. Осталась последняя... Как-то поехал дед пасти ее позади нашего огорода, пас-пас да и заснул, а лошадь возьми да забреди на барский луг. А там караульщик как раз был, и такой свирепый, паразит! \ Раз так-то испекла мамка хлеб утром рано и ушла на фабрику... А у нас свинья еще оставалася... Набегалися мы, прибежали домой, даем этой свинье травы, а она и в рот ее не бярёть, ляжить себе да только похрюкиваить. Мы - молочка ей. И молочка она не хочить, так... мырзнула чуть. \ Еще и сбруя лошадиная на потолке была спрятана. А раз прибегаем мы с улицы и слышим: кто-то по потолку ходит! Что делать?.. Вот и сообразили: взяли да убрали лестницу...\ А другие ловчее были, вот и расташшыли всё, что у нас еще оставалося , даже подушки, и те поразволокли. Одну мамка как-то у соседки обнаружила, а та: - Да я на огороде её нашла... А, может, и на огороде... Может, и мы туда её заташшыли.
1921-й год. Время в те годы было сытное, вольное. Тогда ж политика новая как раз во всю развернулася, нэпом называлася, и власти разрешали заниматься всем, чем захочешь, лишь бы выгодно тебе было. А у нас кузня была, и Сенька за главного кузнеца в ней работал, и место для кузни было бойкое, бывало, как заставють всю горку повозками!.. А тут еще рядом мельница стояла, вот мужики и смелють, и починють что надо, и лошадь подкують. \ Хватало тогда при нэпе и хлеба, и всего, и деньги твердыми стали, двадцать копеек и то большой вес имели. Ведь до нэпа-то как было? Нужна, к примеру, тебе коробка спичек, вот и бери скибку хлеба, и неси. Бывало, идуть бабы и всё-ё за плечами узлы нясуть: кто хлеб, кто муку. Особенно при Керенском плохо стало, ведь керенки эти тогда бешеными называлися: до обеда - одна цена на них, после обеда - другая, а к вечеру - и третья, вот поэтому-то и меняли всё на хлеб. Вот и при нэпе ещё не кончили с этим делом. Свёкор, бывало, стоить возле кузницы, вешаить муку или зерно и ссыпаить в яшшыки, и ссыпаить. \ В то время жизнь ключом била, потому что всяк за дело брался умеючи, чтоб с прибылью обязательно получалося...
... Вот и началося: то один посватается, то другой. Мне-то, конечно, все это интересно было, - разговоров потом!.. Но как жить буду, если просватают, и не думала, - любить-то... я еще никого не любила, а вот когда полюбила... Был в нашем краю один гармонист модный, жил в другой деревне и всё называли его Рыжий да Рыжий, но все девки в него влюблялися. Бывало, как придёшь на фабрику, так только и турчат об этом Кузе. Вот ребята наши раз и говорят: приходите, мол, нынче на сходбище обязательно, Рыжий играть будет. Ну, хорошо, хоть погляжу на этого Рыжего. Собралися мы с девчонками, пошли. Приходим. И правда: сидит, играет этот Кузя. Посмотрела я на него так-то и думаю: да какой же он рыжий-то?.. Волосы у него, правда, светлые, но совсем и не рыжие вовсе, и такой красивый!.. Глаз не отвести. А играет как!..\ ... Вот как будто вчера всё было! Проводил он меня до хаты, постояли мы чуть, а он и говорит: - Разреши, Мария, я тебя поцелую. И ты знаешь... не разрешила я. Испугалась! Чего испугалася?.. Да бывало-то: как какой парень поймает на сходбище, станет целовать, а от него либо щами несёт, либо картошкой толченой или куревом. Вот я и испугалась: ну, помилуй бог, и от него так-то!.. Разлюблю ж его сразу! Как же можно было такую любовь убить? Вот и не разрешила... а он еще и сказал: - Ну, раз не хочешь, так и не надо.\ А на другой день он меня и не встретил...
Ну, а потом время смутное подошло и стали этот нэп разорять. Неподалеку от нас мельница стояла, зерно там мололи, крупу рушили. Мастер хороший этот мельник был, вот за него и принялися: как прислали ему налог!.. Бо-ольшой налог прислали, но он все ж выплатился на этот раз, а через какое-то время - еще один... потом и третий! Тогда что ж он? Взял да и ликвидировал эту мельницу. \ Добралися и до другой мельницы, что в конце Рясника стояла. Там же ключи были сильные, вода в них чи-истая, вкусная бежала...так иногда захочется той-то водички испить! Так вот... на этих ключах и стояла мельница Грача. И был этот Грач мужик, как и мужик: толстый, бородатый, жену его Дуней звали, и ноги у нее больные были, всё-ё, бывало, как по болоту идёть, - завола-акиваить, заволакиваить ими. А вот их-то и схватили и сослали в Сибирь... Но они там недолго что-то пробыли, сам Грач ослеп там от тяжелых подъемов, его и отпустили. Так что ж Дуня? Бывало, привяжить этого Грача за вяревку и водить по деревне. Побиралися так...
Прошла зима, наступила весна радостная, а с нею Троица, наш девичий праздник. И купили мне батиста на платье и канареечного цвета ленту. Ши-ирокую! Как подвязалась я этой лентой, как пошли мы с девчатами в церковь!.. Ох, и красиво ж! У всех платья белые, банты сзади розовые, голубые, желтые! Каждый, кто ни пройдеть, обязательно оглянется! \ И венчали всех тоже в Тихонах. Помню, как Ханыгу... А Ханыга этот был незавидный, головастый, кривой мужичонка, и вот, значить, понаставили этих пар вокруг аналою, стал дьячок венец на Ханыгу надевать, а тот и не лезить... мал оказался... \ Ну а в тот год, о котором рассказаю, на Троицу было всё, как и всегда: после церкви отпраздновали мы дома, а к вечеру засобиралися идти в карагод, к нам же туда ребята из разных деревень приходили, но тут пригласила нас к себе Шурка, сестра наша троюродная. Пришли мы... Смотрю, а среди ребят - Тишка Хабаров. И малый он был сам из себя видный, красивый, давно я его заприметила! \ А раз иду я с работы, глядь, а на мосту Ампиада стоить. Подошла ко мне да и говорить: - Знаешь, если Тихон женится на тебе, то я утоплюсь. Так и знай: ты меня убьешь! И счастья тебе с ним никогда не будить, я и мёртвая буду за тобой гоняться...
Жили Листафоровы крепко. Две хаты у них было: одна - большая, а сенцы перейдешь - поменьше. Вместе со мной в семье было тринадцать душ, и домом управляла свекровь. Женщина она была добрая и умная, меня очень любила и всё-ё говорила так-то: - Маня - дочка моя.\ ...Мужа своего свекровь не то, чтоб любила, но уважать - уважала, и жили они в ладу, я и не помню, чтобы ссоры между ними были. "Когда меня просватали за Афоню, - рассказывала, - и надо было венчаться, то у него сапог даже не было, в лаптях только и ходил. А для тех, кто женится, у старосты хранилися общественные сапоги, и можно только себе представить, какого они размера были!.. Что б всем в пору. Ну вот... как надел мой жених эти сапоги, как принарядился!.. так с места ног и не сташшыл... А отец посмотре-ел, посмотрел на него, да и сжалился: поехал в город и купил ему сапоги. Так потом вся деревня завидовала Афоне: в своих сапогах венчался!..
В то лето убралися мы с полотьем, межи картошки второй раз прошли, и настала пора сено косить. Собралися мы, поехали. Подъезжаем к лугу, а там кони пасутся. Как глянула я!.. и сразу узнала лошадей Сергея Кадикина. Забилось мое сердце!.. Думаю: ну, значить, и он тут... увижуся с ним. Ну, к обеду, когда кончила переворачивать сено, свекор и говорить: - Маша, там, на повозке корзиночка, иди-ка, насбирай говорушек, я их вчера во-о там-то видел. Взяла корзиночку, пошла. Только стала собирать, вот он... Сергей! - Ну, здравствуй... - говорить. А я растерялася... смотрю на него и слова не могу сказать. Тогда взял он меня за руку, подвел к поваленной сосне, посадил... До-олго смотрел на меня, а потом и говорить: - Скажи, почему ты мне тогда ничего не написала? Ну... я хоть и ждала, что мы когда-нибудь встретимся, и он меня об этом спросить, но что отвечать стану, так и не знала, а вот теперь сразу и выдохнула: - Сергей, ну если б ты тогда сам пришел, позвал! А то записку эту...
Трудяги Листафоровы были большие, а вот книг и вовсе не читали, и в завети* книг этих у них не было. Да и дети все пло-охо училися. Бывало, соберёть бабка внуков в школу, сунить им кошели в руки, проводить, а потом ко мне так-то: - Глянь-ка, Мань... Что там в канаве чернеить-то? Гляну, а там или Шурик, или Колька сидять. Залезуть в эту канаву и чернеють, как грачи какие. Заворчить: - Дед, ты посмотри!.. Пралич их побей! Да возьмёть палку и пойдёть выгонять их оттудова. Помню, раз так-то гонить Шурика к школе, а он идёть, ревёть что есть мочи и кошель за собой по земле ташшыть. Вот так-то они и все училися, так-то и книги читали....\ А я любила читать, и еще с детства. Но как читать-то? Это ж тебе не в городе, в деревне девку никто и замуж не возьмёть, если узнають, что она читать любить. И вот, бывало, заберемся с Динкой на печку с книжкой, а тут как раз соседка и придёть, так мы что? Р-раз, и спрячем эту книжку, а вязанье - в руки...
Когда железная дорога подошла к Карачеву, так уж очень пенька бойко в ход пошла. ... Много с этой пенькой и хлопот было. Бывало, вырастят её, уберут, а как март подойдет, и начнут в копынях отмачивать. ... Из замашки зимой пряли на исподнее (нижнее белье), на простыни, на мешки. Она ж кре-епкая была! ...А рубахи, полотенца - всё это уже только из льна! Под лучинкой, под курушечкой... Нальють маслица или керосинчика в пузырёк, вот и прядуть.
В сорок первом-то... вроде как прогулка у немца была, без остановки они ехали. Лето ж сухое, жаркое было, что им было до Москвы промахнуть на своих машинах? Они б и до Дальнего Востока проскочили. Но осенью дожди пошли и как замороси-ило!.. Вот дожди-то их и затормозили. Бывало, завязнить машина в грязи, как сбягуцца: ва-ва-ва-ва!.. Гормочуть-гормучуть по своему, потом уцепюцца человек двадцать за эту машину, выволокуть. Проедить она сколько-то... опять увязла! Снова её таскать. Ругаются, кричать! Пробка собьется... Дороги-то наши какие? Грязь да топость... особенно туда-то, на Орёл, там, нябось, и с моторами машины ихние заливалися. Вот это-то и погубило их... дороги наши да непогодь, узнали они, как по России ездить! \ Но всё ж вначале вольно себя вели! Поставють так-то машину возле дома, вот и ходи возле нее, если хочешь, и рассматривай, а ребятишкам и посидеть в ней разрешали. Если идти тебе куда нужно, так и иди себе, никто не задержить ни днем, ни ночью. Это уже потом злыми стали, как собаки, когда их на Волге трепанули, да еще и партизаны стали пошшыпывать, тогда такое началося, что и из хаты лишний раз не выйдешь, а если и пойдешь куда, так только по шоссе. Рипа как-то наладилася к своим на Бережок да свернула с моста... хотела пройти как покороче, по полю, и вдруг слышить: фью-юк мимо неё! Оглянулася, а это солдат стреляить, да еще тот, что у нее на квартире стоял. Подхватилася да к нему: - Ты что, забясилси чтолича? А тот: - Приказ, матка. Никс ходить там. И вот так-то... Пойдешь на Рясник свекровь проведать и не знаешь: вернешься ли? Вовси озверели!
Помню, как-то вскорости после войны накормила вас с утра, а вечером и нечем. Легли вы спать голодные, а ты никак не заснешь! Ляжишь и плачешь. - Чего ты? - спрашиваю. - Есть хочу... - Галечка, доченька, потерпи! Засни как-нибудь... Ну, заснула ты, наконец, а у меня и полезли в голову мысли всякие: надо идти воровать, нет другого выхода! Волчица ж воруить... медведица тоже своим детям таскаить, почему бы и мне?.. Да это я днем ходила на речку белье полоскать, а сосед как раз ямку с картошкой открыл, и я как заглянула туда!.. аж сердце мое захолонуло. Вот и решила теперь: пойду, хоть ведро наберу. А как раз ночь была тё-ёмная... Взяла мешок, пошла. Дошла до горки и тут-то... как в голову меня кто толкнул: что ж я завтра ребятам своим скажу? Спросють утром: где ты, мам, картошки-то столько взяла? Ведь обязательно спросють! И что отвечу? Обменяла? А где ж ночью обменяешь-то?.. Догадаются, сообразять: давай-ка мы пойдем, мы молодые, если что, выскочим да уйдем, а тебя, если поймають, то там-то, в ямке этой и убьють. Обдул меня ветерок свежий... вот и одумалася: о-ох, нет... разве ж это выход из положения? Ну украду я, ну поедять дети мои, покормются, а дальше что? Опять красть?.. До чего ж ты опустилася, Мария Тихоновна! Ведь сроду за тобой такого не водилося. И разуты-раздеты были, и голодные-холодные сидели, а что б крошки чужой!.. И в мыслях не заводилося, а теперь и... Господи, да что Бог дасть! И вернулася. Перекрестилася, легла. А на утро...
...Началась и третья наша зима под немцем... И весё-ёлые они тогда еще были, всё пели-распевали. Бывало, приду к ним в хату убирать, а они свистять... как соловьи! И что за манера была такая... свистеть? Оглушуть прямо. А как-то начали мне объяснять: скоро, мол, помешшыки в Россию приедуть и управлять вами стануть. Ну, а я возьми да скажи: - Еще курочка яичко не снесла, а вы уже яишницу себе жарите? Рассмеялися даже... "Мария-политик" меня называли: - Вот, Мария, скоро мы Волгу перейдем, в Волге выкупаемся, - скажуть так-то да еще и покажуть: спинки, мол, полотенчиком утрём, - и дальше, на Баку... А я погляжу-погляжу на них так-то, а сама и подумаю: "Ишь, разбрехалися!.. Подождите-ка, бываить так наши спинки вам потруть, что и до дому не добягите!" А вслух и пробурчу: - Россия мно-ого войн пережила. Еще неизвестно, будете ли купаться в Волге? - Ну, что ты, Мария! - засмеются опять. - Русским капут! Но, видать, рано смеялися. Через какое-то время ка-ак начали спинки им наши тереть, как начали!.. Тут-то они сразу и смеяться перестали...
На вторую зиму начали немцев сильно партизаны шшыпать. Наскочуть так-то ночью на одиночную хату и всех перебьють, поэтому стали они скучиваться по большим хатам. А наша-то на краю города стояла, возле оврага! Вот они и боялис у нас жить: а вдруг партизаны из оврага выскочуть? Но все ж иногда придуть да придуть и сразу: - Матка, партизан?.. - и показывають: из оврага, мол. Вот мы и приладилися врать, чтоб меньше они таскались-то: - Да, да, партизаны, пан! А они и начнуть по двору шастать, шастають, и всё турчать: - Партизан, партизан! Ходишь за ним и думаешь: пралич вас побей, ну что ж, партизаны-то... воробьи, чтолича? Клюнул да в кусты?.. Прямо парализовали их эти партизаны! Раньше-то вольники какие были! Ходили, насвистывали себе, а теперь стали потихонечку, чтоб незаметно как... Раз пришли к нам и немують: во, мол, лес прочёсывать идем, и ни одного партизана не оставим! - О-о, лес велик, - говорю. - И туда лес, - показываю, - и туда. Как от Карачева начинается, так и до самой Москвы аж... - Стоять, слушають. - Сколько ж вам солдат-то надо, чтоб его прочесать? - Не-е, у нас же собаки... - Ну, раз собаки... Ладно, прочёсывайте. Вот и пошли... А их как чесанули там!.. и не под гребешок, а под гребёнку. Партизаны-то все тропочки в этих лесах знали, а немец только чуть отошел в сторону, так и заблудился сразу...
1949-й Помню, отрыли мы весной ямку с картошкой да на радостях я и сварила цельный чугунок, а ребята мои ка-ак сели возле него, так и не отошли: лупять эту картошку и едять, лупять и едять... и без соли даже. А как раз Танька Ряснинская ко мне пришла, да стоить так-то и всё-ё поглядываить на них, всё поглядываить, потом вышли мы с ней во двор, а она и говорить: - Мару-усечка! Как же ты с ними будешь? - головой качаить. - Ребята-то твои почти цельный чугунок картошки сейчас улупили! - А вот как хочешь, милая, так и будь, - отвечаю. Но весной гопики выручали. Пойдёте вы с Витькой на огороды, что возле речки, вскопаить он сотки две, чтоб мерзлой картошки с котелок насбирать, а как она оттаить, и начнем её чистить. Шкурочка на мёрзлой картошке то-оненькая была, так сразу вся и послезить, потом перекручу её через мясорубку, поджарю, вот вы и едите эти гопики. Да поджаривала их на сале, был у нас такой кусок сала... один на всех соседей. Подмазать сковородку он подмазывал, а таять - не таял. Придёть так-то Мария Васильевна ко мне: дай, мол, сало это... потом и подмажить свою сковородку, а после неё я возьму. Так вот и ходили друг к другу, то соли пойдешь попросишь, то еще чего. Как ты думаешь: легче было... вместе-то? Ну, а потом...
Ну, а к весне... Помню, выйдешь зарею, приложишь ухо к земле-то... Гу-удит земля наша от орудийных выстрелов! Ну, можить, снаряды эти и где-то за сто километров рвалися, но нам всё ж думалося: слава Богу! Пошли наши в наступление! А что немцы... Немцы хоть и перестали на гармошках своих губных играть и свистеть, но обнаглели! Стали тут тянуть из домов всё, что ещё не успели, а людей вон выгонять. Выгнали опять и нас. Где жить? Вот мы и приладилися: подхватимся, да и уйдем в ров. А такой ров... Как раз перед войной всё-ё гоняли нас его рыть... а немец потом на него и плюнул. Ну что ему этот ров? Он же сейчас, где ему надо, и соорудить себе мост, да еще так быстро, что ты и папиросу не успеешь выкурить. Ну да, видать не зря мы его рыли, как раз в нём-то теперя и пряталися. Он же вавилонами разными был, куда ни пойдешь, везде спрячешься. Выроешь так-то ямку, ляжешь, укроешься травой, сеном, жневником и не видать тебя. А как раз лето жа-аркое выдалося, ров этот весь цветами порос, травой, да и картошка вокруг него была посажена, и зерно, горох, вика, - война, не война, а мужики-то сеяли. Ну, а когда общая паника началася, тут уж... ишшы хозяев! Кого в Германию угнали, кто уехал, кто спрятался и вот, бывало, выскочим из этого рва да по полям, как мыши, и шастаем. Насбираем кой-чего, потом опять скатимся в него, натрём колосков, напарим на костре, вот вы и сыты. Ели! Ничем не гнушалися...
Бывало, муж скажить так-то: - Ну, что ты привязалась к этому ученью, что пользы-то в нем? Вон у нас инженер ученый, а одни штаны все лето и носить. - Но когда-нибудь ученые вес возьмуть, - я-то ему. - И ты не думай, что тебя всё выдвигать будуть, придёть время и задвинуть. Сама-то я неграмотная была, и вот как же трудно в жизни из-за этого приходилося, на каких только работах я ни работала! И пеньку трясла, и снег чистила, и торф рыла, а какая-нибудь другая... Хоть три класса и кончила, а смотришь - сидить себе в чистенькой канцелярии и пишить. Мы, неграмотные, яшшыки таскаем да на морозе снаряды чистим, а она в тёпленьком да в сухоньком, как кукла какая, сидить да улыбается. На нас никто и внимания не обрашшаить, а она и страшная, и черт ведаить какая, а поди ж ты!.. с офицером гуляить. Бывало, сгружаем так-то дрова на железной дороге, а к нам подойдёть начальник да как начнёть матом крыть: - Быстрее, так вашу, перетак вашу! Топчитесь, как курицы мокрые! Вот и кидаем брёвна, аж от нас пар столбом валить, а рядом стоять военные да хихикают над нами... А если б в канцеляриях сидели, писали? Нябось, не хихикали б... а по-другому как...Поэтому и хотела детей выучить, всё-таки в тепле да в чистоте сидеть будуть. Ну, тогда уехал Николай учиться в институте, а я с Виктором и с тобой осталася, вот теперь и думай: как самим пропитаться, обуться, одеться да еще и Николая снабдить всем, чем надо. Бывало, не успеешь оглянуться - вотон, приехал... как ревизор какой: и кальсоны сносилися, и рубашка порвалася. А ведь туда-то в кой чём не проводишь, это тебе не дома сидеть... завернулся в тряпки какие, да и ладно, там же город! Значить, теперь по-новому как-то надо соображать: если собьешь какую копейку, себе откажешь, а ему и отправишь...
1917 -1920 В ту пору помещиков грабили все, кому не лень. Ну чего ж было не грабить, коль сама власть велела? Тогда ж лозунг у большевиков был: грабь награбленное! \ А у нас еще с революции по хатам солдат порасставили, и они при лошадях с повозками были, к фронту что надо на них подвозили. Ну а потом, когда грабеж начался, на этих же повозках и грабили. Запрягуть лошадь и по-оехали!.. \ Да что солдаты! У нас на Верховке Азар жил. И вот мой свекор поехал раз к нему за чем-то, а у него в хате рояль стоить. Свекор так и ахнул: - Азар, как же ты ее... в дверь-то проташшыл?... - Да стенку выбивал, - тот ему... - Ну зачем она тебе... для чего? А рояль эта стоить так-то, вся отлакиро-ованная! - Ха... Да робятишков забавлять...
В ту пору (18-19 годы прошлого века) народ сильно обеднял, да и лошадок на Ряснике осталось совсем мало...Ну, да, я ж тебе говорила, что и их тоже на фронт забирали, вот мамка всё и беспокоилася: весна, мол, скоро, а кто ж теперича нам-то огород-то вспашить?.. \ Сидеть дома уже никому не давали и гнали на работу. Пришли и за нами, девчонками, погнали на фабрику... И что делали там?.. Да вот что: сейчас поедуть новые хозяева по мелким фабрикам, порышшуть там, найдуть какую-нибудь пеньку заваляшшую, вот потом и бородим ее. Ведь конопли-то совсем тогда не стало! Что ж, разве мужики зазря сеять её стануть? Раньше-то как было: мужики вырашшывали ее, фабриканты перерабатывали, а купцы продавали. Вот и крутилася машина, так-то она и была налажена, а теперича что?.. Тех, кто вырашшывал - на фронт поугнали, кто перерабатывал и покупал - разорили... Вот машина эта и разладилася вконец. \ А вскорости занял Деникин Орёл и прошел до самого Нарышкина, что тут-то, недалеко от Карачева, только там-то наши латыши знакомые его и остановили...
1918-1920 годы К весне сорганизовался у нас бедный комбед. И всем он стал заправлять: что и когда сажать, когда картошку окучивать, когда рожь убирать... И еще он отбирал всё лишнее, у кого что оставалося, вот и начали с Дахнова, в лесу его владения были...\ Жали мы эту помешшычью рожь и там же молотили Дахновской молотилкой... только она одна и досталася нашему бедному комбеду от всего добра, когда его разоряли. Намолотим ржи, наберем в фартуки, да и спрячем в лесу... Начальники-то увезуть эту рожь, а потом и ишшы у кого за работу спрашивать? Вот мы и приладилися: как побежим домой вечером, так каждый и несёть свою ношку... \ Пробовали тогда и коммуны создавать. Всё-ё тогда говорили про этих коммуншиков, что будуть они теперича с одного котла и есть, и спать под одним одеялом уляжуцца...
Побираться всю жизнь не будешь...И через неделю пошли мы верст за пять от Константиновки наниматься на работу. Прошли сколько-то и вдруг слышим - топот! Оглянулися, а за нами всадники скачуть! Догнали и спрашивають: - Вы знаете, кто мы? Мамка отвечаить: - Да бог вас знаить, кто вы! Потопталися они возле нас, погоцали, погоцали,... я так-то глянула, а они обтрепанные все, босые, один даже в женский фартук вырядился. Штаны-то, видать, прохудилися, вот он и прикрылся им. Ну, погомонили они возле нас, погомонили и-и поскакали дальше, а за ними еще и автомобиль поехал... лошади его повезли. Приташшылися мы на хутор, глядь, а там уже трое мужиков на дереве висять!.. И оказалося: ехал обоз с солью, а эта банда, что нас нагоняла, и наскочила на него. И был это, как нам потом сказали, батько Махно* со своей шайкой...
А на Украину мы потом еще не раз ездили, до самого голода, что там случился. А был он там... кажется, в тридцать втором, тридцать третьем году, и нам соседка о нём рассказывала. Как-то присылаить ей письмо племянник: "Тетушка, пришли ты нам, пожалуйста, хоть шулупаечек!" Вот и насбирала кой-чего, поехала, а потом и говорила: "Иду я по деревне и ни-икого нетути! Пустая деревня. Пришла к своим, а у них соседки сидять. Как схватили мои узлы, да как начали их трепать!.. Смотрю: а глаза-то у них, как ненормальные всеодно, вот и порасташшыли всё, что привезла. Племянник мой уже помер... не дождался. Пошла к знакомым, а у них тоже двое детей померло, так что ж они? Мальчонку разрубили на части и едять... ". И еще одна знакомая рассказывала...
1919-й ...Ну, а к весне и совсем стало плохо, голод начался, и люди всё сдирали на хлеб: траву, кору разную. Помню, принесёшь кусок хлеба, а в нем ржи-то... Овес один!..\ А вскорости еще и эпидемия тифа началась, тифа-возвратника. Вот и повезли гробы, а то и просто завернуть покойника в попону да и на кладбишше. Заболели и мы этим тифом. Лежим, бредим, мечемся, каждый своё лопочить! И вот тут-то и случилося самое страшное. Коля-то наш...
1920-й Пришла весна... Надо огород пахать, сеять, сажать. А чем? Картошку-то мы всю поели после болезни! Да и по братцу мама всё убивалася, вот и решили мы уехать. Куда?.. Да на Украину. Там тогда еще посытней было. Долго что-то ехали, дней пять, должно. Сгонють на какой-нибудь станции и сидим, потом опять к поезду прицепимся и поедем... Ну, наконец, говорять: на следующей остановке, мол, сходите. Стали мы только собираться, а поезд и остановился. Мы скорей-скорей да спрыгивать... думали-то, что наша станция. Скотилися, значить, с этого поезда, а он гукнул, пыхнул и по-ошел себе дальше, вроде как нас специально и ссадил. А уже темнеть стало. Что делать? По-ошли мы...
Побыли мы с недельку дома и снова поехали на Украину за нашим заработанным хлебом. Доехали до Константиновки, попросились переночевать к одним... А рядом с ними евреи жили, и стали эти евреи просить нас: - Оставайтеся у нас. Ничего с вас брать не будем! - Принесли нам подушки, одеяла. - Только, когда будут стучаться, вы открывайте дверь и говорите: мы тут живем, мы одни... Почему?.. А вот почему. Тогда ж, как только банда какая налетала, так сразу убивали коммунистов и евреев, а раз мы русские... Ну, уговорили они нас, согласилися мы. Чего ж не пожить-то даром? Вот только топлива совсем не было, но все ходили к терриконам, в них же мелкие кусочки угля попадалися. И вот сидять, бывало, люди вокруг этого террикона и разрывають его, как куры. Кто ведро нароить, кто - два...\ И прожили мы у этих евреев недели три, должно, но крепко ж плохо с едой становилося! Пойдем, бывало, на базар купить что, а там как завидють, что хохол подвозить что-либо на хурбе своей, как накинутся на него!.. И хохла этого не видать, и телеги, пи-ишшыть там где-то! Расташшуть у него всё, размятуть за минуту...
1918-1919-й К зиме принесли нам повестки: явиться на фабрику. Пошли мы, а нам и говорить председатель комитета: - Идите во-он в ту палатку, будете там сундуки перебирать. Стали мы сундуки эти раскрывать, а в них ниток сколько, платков! Меха разные, цельные кипы шелка, атлас красный, голубой, малиновый! Душа наша замирала как он хорош!.. Еще я и подумала: будем теперь ходить в мехах да в атласах, раз у буржуев все поотняли. Ведь тогда ж все агитаторы кричали: грабь награбленное!.. награбим и поделим! Вот мы и надеялись... и попросила я тогда председателя: - Дайте-ка нам по платочку да ниточек по катушечке. А он как заорёть: - Как ты смеешь! Это все наро-одное! И вот с тех пор всё-ё так-то и поглядывала на этот народ: нет ли на ком меха или атласа? И ни-и на ком не видела. Как ходили мы в драном, так и осталися...
Спокон веку деды наши и прадеды жили и работали на земле. Крепостными они никогда не были, а поэтому летом дома трудилися, а зимой подряжалися к купцам что отвезти: или овёс, пеньку, вино, или еще какого товару. Раз так-то едуть, а навстречу им мужики: - Куда вы? - В Москву. - Да что ж вы туда едете-то? В Москве ж хранцуз! (Война с Наполеоном в 1812 году) Ну, раз там хранцуз, так что ж туда ехать-то? Развернули они лошадей да назад.
Какие еще праздники были?.. А много праздников было! После Крещенских Сретенье подходило, потом - Масляная. Блины жарили, рыбу, игры на улицах разные затевали... Потом Загвины начнутся. Тогда уже семь недель скоромного не ели, а незадолго перед Пасхой, в Чистый четверг, к вечерне ходили, стоянием это называлося. И со свечками обязательно!\ А на саму Пасху мно-ого народу сходилося к церквам со всех деревень! Но не было такого, чтоб подралися, не-ет, такого не бывало. Ну а мы, девчонки, пообегаем все церкви, а потом обязательно в город побежим, в Казанскую. Она же я-ярко освещалась! Напротив нее Кочергин жил, купец первой гильдии, так вот он и подвел к ней электричество.\ Потом Троица подойдеть, наш девичий праздник. К нему обязательно всем девкам белые платья шили с разными бантами... \ Ну, а после революции расправилися с этими праздниками, как и с буржуями. Помню, тогда я уже снова на фабрике работала, и было голодно, холодно... а как раз Пасха ранняя подошла. Приоделися мы, в церковь сходили. Приходим домой, глядим...
Как царя прогнали, люди даже и растерялися: как же теперича без царя-то? А потом, кто понимал, объяснять стали: - Ну что ж, обязательно царь чтолича? Вон, как по другим-то странам? Выберут какого на три года, на четыре, а потом и опять...\ А вскорости Керенский стал править. Деньги, что были при царе сразу пропали, но потом керенки появилися ро-зовенькие, голу-убенькие и сразу такими неустойчивыми оказалися! Начинались-то с двадцаток, а миллионами и кончились. Бывало, начнешь за что-нибудь расплачиваться да как намотаешь ленту!.. Прямо узел цельный, хоть за плечи увязывай да неси.\ Ну, а вскорости добрался до престола Ленин. Но зима прошла спокойно, а летом... Летом стали буржуев громить. И начали с Кочергина...\ Остались дети сиротами, так потом поограбили их, пообчистили! Кто мог, тот и тащил что хотел за кусок хлеба. А самая маленькая Маня... \ А Вася выжил. Бывало, смеются над ним, как над дурачком каким: буржуйский сын, буржуйский сын... А чего смеялись-то? Темнота!..\ Женщина одна мне особенно запомнилася с девочкой... сбежала она с ней с поезда, когда их в Сибирь везли. И девочке этой всего годика три было, голубогла-азенькая такая!..
Пошли мы как-то с девчатами работать к Тетеричу... А про него говорили, что он крепко грубый!.. Но платит, мол, хорошо и деньги не задерживаить. Была у этого Тетерича еще и маслёнка, и в ней мужики си-ильные, здоровые работали. И вот раз так-то сунулся Тетерич к масленщикам этим, да как заорал вдруг, заругался матом!.. а потом что-то и затих. И вдруг видим: катится он кубарем из этой палатки через порог!.. ползком, ползком да в сторону, а масленщик вослед еще и веревкой его лупить. Во, как, милая... Могли за себя постоять, у кого сила была! А над нами, девчонками, можно было и поиздеваться. И что ж этот Тетерич устраивал? Сейчас выйдить на балкон, позовёть нас из сарая, сунить своему сыну кнут в руки, а он, паразит, как начнёть гонять нас по двору этим кнутом, как врежить-врежить по ногам!...
1918-1919 годы Начали тогда сначала громить крупных буржуев, а остальные, кто уцелел, стали разбегаться, разъезжаться, уходить. Они ж грамотные были, дело своё знали, да и деньги у них имелися... Уезжали, приспосабливалися по другим городам. Ну, а кто не сумел... \ А он, оказывается, приспособился там-то, в деревне, да и жил себе помаленьку, вот и дровец как раз вёз на лошадке... и лошадка-то ста-аренькая! Не совсем ликвидировали его, видать, тогда-то...\ Ну, а про Кочергина тогда уже и слухи пошли... Рассказывали как-то Бережанские мужики: ехали они раз на зорьке мимо сосонника, в котором его расстреляли, дрова везли из лесу и вот видють: из сосонника этого всёодно как тени выходють!..
Мне шел уже двенадцатый год. Всю эту зиму я проработала на фабрике, но не на той, что раньше, а у Бардюков.\ Фабрика у Бардюка бо-ольшая была, так за зиму я, должно, десять профессий сменила: и бородила, и костру трясла, и в барабане бегала, и лебёдку крутила, и вьюху тянула. \ А в просадах ходили по четыре прядильщика, и вот как только дойдёть какой до конца просаду, спрядёть нитку, съемщик срастить нитки с концом, который на вьюхе, то и крикнить нам: - Тяни! Тогда мы и давай их наматывать на вьюху. А вьюха была... ну, всеодно как большая катушка, вот мы её и крутим, крутим, нитка на нее и наматывается. \ А барабан уже из досок сбивался, а величиной был с нашу хату, нябось. Влезешь в него, в серёдку прямо, а там - вал железный, вот и держишься за этот вал, ступаешь по доскам, да так и раскручиваешь этот барабан. Раз, другой еле-еле повернешь, а потом ка-ак разгонишь!.. О-о! Лятить этот барабан, как молонья какая! Если вдруг упадешь в нём, так все кости он тебе переломаить...
1915-й Выстроили на Ряснике неподалёку от нас бараки, стали в них и солдат пригонять. И сначала бараки эти, вольные были, в любой конец входи-выходи, вот мы и бегали туда, белье солдатам стирали. \ Потом натянули еще один ряд проволки, дисциплина становилась все круче, и начали даже розги применять. Бывало, как прибежим утром и видим: несуть эти розги и ставють в бочку с водой. Зачем?.. Да вымачивать. Этими розгами одного солдата даже насмерть засекли. А дело было так... \ У нас тоже голодно становилося, как и у солдат, да и скот в деревне почти весь поотняли. Сначала-то отымали, у кого три коровы было, потом - у кого две, а потом уже оставляли на два двора одну. И лошадей тоже поугнали, нечем стало огороды вспахать. \ Начали в деревне и калеки появляться безногие, безрукие и в поле работать стало некому. Но кое-как еще управлялися, нанимали пленных немцев, австрияков. Попадалися среди них и трудяги, прямо как хорошие хозяева работали! А попадались и лентяи несусветные, Писаренковым раз такого выписали. Бывало, только, зараза, и сидить, и слушаить, когда в колокол зазвонять...
Конечно, взрослым ривалюция эта заботы принесла (февральская революция 1917 года, отречение царя Никлая второго), ну а нам, детям, всё интересно! Говорил же тогда солдат, что тюрьму откроють и всех повыпустють, вот и пошли мы в город узнать: а так ли это? Пришли, глянули, а ее и вправду распустили. Раньше-то, как мимо идешь, так всё-ё арестант какой рукой помашить из-за решетки, а теперь - ни-ко-го! И тюремшыков нетути... \После ривалюции этой, солдатам еще вольно жилось, даже с войны они стали убегать. Придёть такой-то, с недельку дома посидить, сумку хлеба, картошки набьёть, да и в лес. Ишшы его там!.. Там-то они и пряталися. И никто ведь их тогда не хватал, в тюрьму не прятал и в Сибирь не ссылал, как при Сталине, после второй войны-то... А кому ж и хватать было? Раньше хоть становой с ними расправлялся: как вырвется какой солдат из-под проволоки в деревню, так тот его и схватить... Ох, и су-укин сын был этот становой! Так с плеткой и ходил, без неё - никуда! Вот раз и решили солдаты с ним разделаться...
1914-й год Поставил меня тогда ходатель к двум прядильщикам бородильщицей, а я, как на грех, и приглянулась одному. Так что ж?.. Подойдёть он, бывало, ко мне, возьмёть горсть пеньки еще не бородёной и пошел прясть! Он же опытный прядильщик был, мог и из такой... А мне и легче, кон-то мой и растёть, могу я теперича и в обед отдохнуть подольше, и домой раньше уйти, ну, а потом... \ На чёске хорошо платили, но крепко ж трудно там было! Что за чёска?.. Да это стоишь, бывало, возле зубцов, набрасываешь горсть пеньки на них, и-и на себя тянешь, набрасываешь и-и на себя, а потом скручиваешь его и кладешь, скручиваешь и кладешь...\ Но на этой чёске недолго я проработала, и теперь помню, как лихо мне там пришлося.
Пришли мы на работу, а там уже суматоха: - Война! Война с немцем... (1914 год. Россия вступила в первую империалистическую войну.) И уже на другой день на лошадях едуть, пушки здоровенные вязуть, по мостовой гремять, по булыжникам, улицы сразу набились народом, солдатами...\ Прошла неделя, может, и две, а как-то прибегають девки и кричать: - Раненых на вокзал привезли! Как пустилися мы туда!.. а там уже из вагонов их выгружають. Кто побогаче, подарки несуть этим раненым, гостинцы разные... \ Взяли на фронт и нашего хозяина. Пришли и на фабрику какие-то мужики, навесили на палатки, где пенька хранилася, большие замки, печати нашлёпали, а нас домой отправили...\ А за Рясником буркала (овраг) был глу-убокий, должно с дом пятиэтажный, и к нему мужики на ночлег лошадей гоняли. И вот, должно, сидять там ночами, цыгарки курють, да, видать, и бросють какую, буркала этот и загорись. Зашумять потом по деревне: буркала горять, тушить надо!..
1917-й А война все приближалася, иногда и разрывы глухие уже слышны были, но спали мы спокойно. Самолетов-то тогда не было... может, на фронте они и были, но мы их не видели и не слышали. И снова пошла я работать на фабрику. Раз так-то бежим мы домой... а пасмурно было, холодно!.. глядь: поляки едуть в хурманках своих. Едуть, плачуть!.. \ И проходила я на эту фабрику до января, а когда совсем уж сильные морозы начались, мамка и говорить: - Давай-ка белье стирать с раненых. Вон, Кырза говорить, что дело это выгодное. И, правда, хорошо нам платили, но крепко ж много стирки было.\ А как-то приходить к нам подруга и говорить: - Давай-ка, Мань, булками торговать. Вон как ребята этим делом промышляють! А надо было за булками этими выезжать с санками часа в три ночи, чтобы успеть купить их в пекарне и в шесть утра подвезти к солдатским баракам. \ Раз приезжаем так-то, а проволоки и нет!.. Кинулись к нам солдаты да как начали булки расхватывать! Кто сунить деньги, кто - нет! - Что ж вы это делаете! - кричу им. А они и порасхватали их моментом... \ А на улицах уже!.. полно солдат-то, и у нас в хате один сидить... Помню, бабка Рыжиха еще и запричитала: - Господи! Видать, последний конец света пришел, раз царя-батюшку с престола согнали. Он ведь, царь-то наш, Бог земной! Как же можно поднимать руку на Бога?
А весна была жа-аркая и много народу тогда помирало от тифа. Помер и отец нашей подружки Маши. Побежали мы посмотреть на похороны, а на Маше платьице новое серенькое надето с черными обирочками и на подоле, и на рукавах. Мы так и ахнули: ка-акое платье у неё красивое! // Встретили мы отца, а он подъехал к хате и сразу в дом пошел... Бывало-то, потормошит нас, посмеется, а тут и сказал только: - Возьмите, дети... Там, на повозке, гостинцы. // Через день отцу и вовсе худо стало.// Стали мы молиться. Пала я на колени... и вот, как сейчас, помню: гляжу на Божью Матерь, и мне кажется, что выходит она из кивота и смотрит на меня жа-алостно так... но ничего не говорит. Так страшно мне стало!..
Жили мы хорошо, подворье у нас было большое: три лошади, две коровы, штук десять овец, гуси, свиньи... Нас, помню, не молоком, а только сливками и поили... Все, бывало, так-то наши посмеивались: ну, этот татарской крови! Почему?.. Да прабабка была очень красивая, вот ее и взял к себе барин, а татарином оказался. ... Часто слышала я и о пращуре своём... не помню уж, как его звали?.. что он взбесился. А дело было так...
(Начало двадцатого века) ... Дед мой и лампу семилинейную (фитиль в сосуде с керосином и под стеклом) первым на деревне купил. Мужики, бывало, как зайдут, как ахнут: о-о, свет-то, мол, какой яркий! ... А потом и самовар привез. Бо-ольшой! Ведра на полтора, должно. Сейчас как закипит он, так бабы откроют окно и выставят его на подоконник. Вот соседи и сходилися посмотреть на него: диво-то какое! ... Как время-то махнуло! Телевизоры теперь, самолеты, ракеты. А еще мамка моя девчонкой бегала с подругами к железной дороге первый паровоз смотреть (в начале восьмидесятых годах 19 века).
Но мужиков в конце двадцатых пока ещё не очень трогали, это потом и на них так нажмуть, что и деться станить некуда, а тогда всё только агитировали*. Бывало, сгонють всю деревню, выйдить агитатор и начнёть: - Надо все хозяйства объединять! Надо в колхоз всех! А Гарася такой-то встанить да и скажить: - С кем же я объединяться буду? У меня три коровы, две лошади, овцы, гуси, а у соседки моей только коровенка одна, да и та чуть живая, зато детей - семеро, когда ж ей работать от такой оравы? И вот теперича отдай я всё в колхоз, работай там, а потом с Танечкой всё и раздели? Как же это так получается? Ну, а те, у которых ничего не было, своё гнули: в колхоз, мол, конечно в колхоз! Вот и начнётся: шумять, кричать! Водой разливали. А агитаторы, видать, слушали да всё на ус и наматывали, а когда повысмотрели, повыслушали, кто против объединения в колхозы, и донесли в сельсовет: тех-то, мол, надо ликвидировать, тех-то... Ну и пошло! С Гарасиных как раз и начали, но старого-то Гарасина уже не было в живых, под Карачевом его как-то убили, так вот с сыновей его... И сначала за младшего принялися, за Петьку. А у него детей штук десять было, но всё равно, пришли, посажали всех на сани и по-овезли. Но старшего, Гаврюшку, тогда не тронули, он же георгиевский кавалер был, его уже в тридцать втором подгребли, тогда-то и георгиевские, и всякие в Сибирь загремели...
Соседи напротив жили, семеро детей у них было. И вот зимой как соскочишь с печки да как лупанёш к ним через дорогу босиком!.. и сразу - на печку. А она у них бо-ольшая была! Разогреешься, наиграешься там и-и домой. Бяжишь, а снег под ногами!.. Когда обутый-то идешь, ведь не так он хрустить, а вот когда под босыми ногами... во когда неприятно! Как-то по-другому хрустить он и колить! \ Здоровье-то у меня плохое было, всё ноги болели. Сейчас заболят, затрусятся, не устоишь прямо! И вот заболею так-то, сошьют мне платье смертное, а я и выздоровею. Помню, сшила мне как раз мамка платьице розовенькое, красивое, а я и выздоровела, и повели меня в нем к обедне. Стою, слушаю, как певчие поют... А жарко было, раскраснелась вся!.. И подходит ко мне вдруг дьякон, и говорит: - Ах, какая девочка хорошенькая! Глазки черненькие, платьице розовенькое. Ну, как ангелочек всё равно! Вот тут-то я и подумала: видать, и вправду я хорошенькая, раз дьякон говорит, а то бабка моя всё-ё, бывало, так-то и скажить: - Тебе, Машенька, помереть бы лучше. Крепко ж ты страшная! И кому ты такая нужна будешь? .
...Ну, а немец уже к Карачеву подходить... Вырыли мы с Витькой ямку в огороде, спряталисья в ней, сидим... А тут еще соседи своих детей приташшыли, сами-то разбежалися ухватить поесть им чего-нибудь, а я и осталася с оравой цельной: своих двое, Собакиных двое, Кутеповых двое, Бариновых трое... Сбилися все в этой ямке, сидим, ждем... Вотани! Стреляють, шумять, несуцца на танках по болоту прямо!.. да к нам уже... с луга-то! "Ну, - думаю, - сейчас со слепу наедуть танками своими на нашу ямку и прямо тут-то и передушуть всех... как котят слепых!" Да выскочила из этой ямки и ка-ак начала вышвыривать детей оттудова!.. Подъехали, вылезли из танков, окружили нас...
С 1927-го года 20-го века. А тогда ж всех в колхозы сгоняли: и крупные хозяйства, и мелкие, у кого что имелося, всё в этот колхоз ташшы: семена, скотину, птицу. У мамки, правда, ничего этого не было, а соседка ее, Кырза, свела туда корову свою. - И вот, - мамка рассказывала, - ляжить она ночами, плачить по ней: как, мол, коровка-то моя там... как она? И слышить раз: корова её под окнами реветь! "Ох, да что ж это?.. Почудилося мне, чтолича? Как же могла она увайтить оттудова?", двор-то Бунинский, куда их посогнали, крепкий был... Крестится она, молится, да выглянула так-то, а корова её и вправду стоить под окнами! "Ну, - думаить, - видать, как я по ней скорбела, так она и пришла". Обрадовалася Кырза, выскочила на улицу, загнала свою корову в закутку, закрыла... А это, оказалося, пожар на Бунинском дворе случился и, наверное, ворота кто-то открыл, а скот и разбежался по своим дворам. Ну, а потом колхоз этот опять сорганизовали и снова: веди корову...
Лето сорок первого жаркое было, сухое, поэтому немцы бы-ыстро продвигалися. Они ж на машинах все были, пехоты у них я и не видела. И страху ж нагнали своими машинами! Прямо парализовал всех этот страх сначала. Бывало, как лятить мотоцикл, как рычить!.. У нас и человек по этому болоту не пройдёть, а он, как чёрт, нясёцца себе и хоть бы что! Вот и начали потом на этих машинах грабить по деревням. Всё оттудова ташшыли: одеяла, подушки, половики, лук связками... холстина какая - и её в сумку, лампа - давай и лампу! Один даже мочалку детскую не постеснялся... А уж скот как губили!.. Как поедуть в деревни, так и вязуть оттудова и овец, и телят, и коров. Щас свинью привязуть, зарежуть... так чего потом только с ней ни мудрять! Рулеты крутють, свельтисоны разные... Панствовали во всю, повара-то ихние умели готовить! Это тебе ни то, что наши: отварил кусок мяса да и нате, ешьте. А эти!.. эти умели готовить. Как, бывало, привязуть гусей связками!.. сбрасывають их с машины и головы им тут же рубють, рубють... Когда в первую-то зиму возле городов всё пообчистили, поприжрали, как саранча, так на вторую поехали в дальние деревни, а там их партизаны уже луданить стали. Приезжають раз мои немцы, что в хате нашей жили, и немують: во, матка, русских всех убивать надо! Только шесть лет ребенку, а что сделал?.. Дверь снаружи подпёр и поджег хату... и спалил двенадцать немцев! Гормочуть так-то по-своему, возмущаются: киндер, мол, а какой коварный! Но разве станешь возражать им?.. Поддакиваю, а сама и думаю: стоить вам, стоить!.. Как же, хозяева новые понаехали!..
25-26 годы двадцатого века. ... А продуктов тогда в магазинах было сколько хочешь, мясо по три копейки за фунт продавали, на рубль купишь - за неделю не поешь. Ну как почему продуктов много... Ведь как раз нэп взялися ликвидировать, так люди, небось, и думали: придуть щас и отнимуть корову, так лучше самим её... Вот и резали скотину по чём зря, и стало мясо ни по чём. Помню, пришла к нам в Брянск женшына одна из нашей деревни и плачить: - Купите коровку мою! Молодая, молока даёть тридцать литров, жалко резать-то... И просила за неё только коротенький старый полушубок. Но куда ж мне было тогда корову ставить? Мы сами-то уголок только и занимали в чужом доме. И вольница эта с харчами продолжалась всю зиму, а к весне стало всё пропадать. Скот порезали, погубили, порасшвыряли как зря, летом остальное подобралося и начался чуть ли ни голод....
... А еще и аресты началися*, ка-ак раз после первомайского праздника. Но на первое-то Мая еще такой банкет в этой части воинской устроили! И чего там только на столах ни было!.. И шоколад, и пирожные вазами всякие-разные, и севрюга, и белуга... Никогда потом я такого не видела и больше уже не увижу. А после праздника смотрю так-то газету, а там Ворошилов обнимаить на параде Убаревича, начальника нашего округа. Я и говорю Барановскому... А Барановский этот работал в энкэвэде и жил с нами рядом, вот я и говорю ему: посмотрите-ка, мол... а он и засмеялся. И не хорошо-о так засмеялся!..\ Раз Сенька приходить и говорить: - Знаешь, главного бухгалтера арестовали... А за что, почему, никто и не знаить. Ну, поговорили мы, поговорили... а тут хлоп!.. и взяли начальника строительства Багдатьева, вредительство за ним! А Багдатьев этот был пожилой, лысый и такой душа-человек, я хорошо жену его знала, моло-оденькая такая была... Через день - комбрига... И каждый день стали хватать. Знакомый наш, начальник электростанции, такой высокий, красивый был, и вот как-то встречаю его, а он и рассказываить: - Знаете, купаюсь я вечером в озере, и вдруг как погналась за мной змея! Так гналась, так гналась, что еле-еле на берег от нее выскочил! Если б плохо плавал, не уйти. - А потом ещё и прибавил: - Ох, плохой это признак, когда за человеком змея погонится... Сказал так и как в воду глянул: через день его арестовали...
В каком году перебрались в Карачев?.. Сейчас припомню... Ну да, в тридцать девятом, как раз за два года до войны. Приехали, а тут с продуктами со-овсем плохо. Сахару нет, хлеба не достать... Но осталися, и стали жить в Динкиной квартире, Андрея-то перевели в Хотынец. Устроился Семен коммерческим директором картонной фабрики, подали мы заявление и дали нам поместье вот это, на котором хата наша стоить. Купили сруб. Достал Сенька машину, что б перевезти его, поехал, да и застрял ночью в лесу и к утру не успел на работу. А как раз перед этим указ вышел, что за пять минут опоздания партийных из партии вон, а остальным полгода платить алименты по двадцать пять процентов. Ну, алименты... это еще ничаво, а вот что из партии вон... Если из партии-то Сеньку выгонють, то и с директорства - тоже. Очень Сенька переживал из-за этого!..
Расправилися тогда коммунисты с нэпом, разорили его, а мужики, у кого какая скотинка была, порезали её... Как зачем резали? А затем... Я ж тебе говорила: боялися, значить, что придуть власти да отнимуть. Ну, вот, порезали, распродали, и начался почти голод. Бывало, идешь по улице, а люди прямо на глазах и падають. У нас так-то крылечко был, так вот раз Виктор вышел, а на этом крылечке и ляжить мертвый мужчина. От голоду помер. Во как, милая... А тут еще и безработица... Она, конечно, и при нэпе была, но при нэпе еще не так страшно: если заработаешь денег, то хоть купишь, что надо, а вот когда еще и голод, во когда лихо! Как раз напротив нас биржа для безработных расположилася, и вот возле этой биржи столько народу стояло! Стоять-стоять, ждуть-ждуть...
Ну, а тогда обзавелась я коровкой, а она такой хорошей оказалася! Молоко у нее жирное, желтое было, мамка как понесёть его на базар, а там ее и ждуть уже, встречають. Потом и поросят завела.\ А раз так-то зарезали мы поросенка и собралися его засолить. Пошел Сенька в магазин, купил яшшыков, разбил их, чтобы вечером по-своему сбить, а дошшечки с гвоздями и положил на грубку*. - А то ещё, - говорить, - дети ноги наколють. Что б сразу повыташшыть гвозди-то эти! И вот вожусьяя так-то дома и слышу: Витька мой во дворе заплакал! Выбегаю, а он... а он снял с грубки эту дошшечку с гвоздями да и наступил на нее. И наколол ногу! Выхватила я у него эту дошшечку, нашлепала по заднице, а на ногу и внимания не обратила, - крови нет, ну и ладно. А он часа через два и застонал: ножка болить, да ножка болить! Растопила сала свежего, ножку этим салом растерла. Вроде бы и легче ему стало, а к утру...
Дина живёт одна уже почти два года и когда спрашиваю: "Не скучно тебе?", отвечает: "Да нет, ведь у нас с Юрой друзей почти не было, а теперь... Так что привыкаю - и без него. А, впрочем..." И, как оказалось, с этим самым "впрочем" сегодня и пришла ко мне. - Ты знаешь, каким-то удивительным образом для меня стали оживать вещи, предметы и даже те, которые раньше вроде бы и не замечала... (Кивнула на скамейку, жестом пригласила сесть) А теперь они словно приглашают меня в собеседники, чтобы вспомнить моменты их появления и даже слова, которые при этом были сказаны. (Взглянула, чуть заметно улыбнулась.) Не веришь? И удивляешься... Знаю, знаю, не отказывайся. И даже знаю, что скажешь: не чуди, мол, выбрось из головы, да?.. Ну вот, почти угадала. А я не могу оттолкнуть их... оживших, не могу выбросить из головы то, о чём - с ними... А потому, что вести диалоги... ну, с вещами, картинами, книгами, фигурками, папками и даже с запонками для меня становится необходимостью, которая как раз и спасает от одиночества... (Снова взглянула, но с искоркой упрямства.) Да-да, и даже в эти мгновения создаётся вокруг меня мир, населенный не только словами, но и запахами тех мгновений, когда...
Письма, которые Вы будете читать, когда-то оставила мне подруга, журналистка, выехавшая в другую страну, - не захотела хранить их, чтобы случайно не прочитал муж. - И что мне с ними делать? - спросила я. - А-а, делай, что хочешь, - ответила тогда же. Но когда я, прочитав их, поняла, что ТАКОЕ не должно затеряться всуе и предложила ей поместить их в Интернет, то она легко согласилась. Так что, подправив, и предлагаю их Вам. "Не быть любимым - это всего лишь неудача. Не любить - вот несчастье!". Альбер Камю
Мой дружок Комп, мы с тобой уже давно вот так... с глазу на глаз, и ты снова смотришь на меня, словно ожидая: а что еще расскажешь, что доверишь? И даже неудобно от этого твоего взгляда потому, что не так-то просто отыскать в себе нечто такое, что потянуло бы нить памяти или рассказа о дне сущем. Но вот сегодня ночью зацепилось... и, наверное, потому, что перед самым сном "листала" в Фотошопе слайды осенних листьев, снятых в "Лесных сараях"... листьев, оторвавшихся "от ветки родимой". Ведь совсем недавно грелись они под лучами солнца, принимали на себя дождевые капли, шелестели на ветру, а потом пожелтели, слетели с веток, рассеялись под родным деревом и вот теперь их отражения, унесенные моим фотоаппаратом, пробудили во мне ассоциацию о "листьях" моей памяти, - образах тех, кто когда-то был рядом и ушел навсегда...
Привет, Комп, привет, моя радость! Давай-ка заглянем: снесла ли курочка яичко? Ага, есть весточка. Скопируем и-и - в файл "Переписка". И зачем ты их копируешь-хранишь? Да понимаешь... Дети, внуки или все вместе потом... когда... как навалятся на них!.. будут читать и плакать. А чего плакать-то? Ну, как чего? Теперь-то не ценят моего дара! Ха-ха! Чего хихикаешь? И ты не веришь в мой дар-р-р? Ну ладно, дар-ни-дар, но дарай... ой, давай сойдёмся на литературных способностях, мне и этого хватит. Итак, рецка Лины на моё твор-рение "Добраться до собственного я": "Прошло то время, когда я специально искала философскую литературу и надолго погружалась в подобные размышления, а в один прекрасный момент что-то остановило. Теперь читаю Чехова, Аксакова и той философии, что в их произведениях, мне вполне достаточно". Ну, что ж, достаточно, так достаточно. А тебе? А мне...
Недавняя запись: "Когда захожу в этот супермаркет, то никак не могу привыкнуть к тому, что он - явь, а не сказка. И длинной эта "сказка" аж метров в сто пятьдесят. А продуктов!.. Как в Греции: "всё есть!", - был когда-то шлягер с такими словами. Ах, если бы наши предки хотя бы одним глазком!.. да на всё это!" А теперь пролистаю свои записки "В Перестройке", чтобы из них составить дайджест на тему: а какими были "супермаркеты" с начала девяностых и до двухтысячного? И делаю это для того, чтобы вспомнили те, кто прошёл через них, и узнали молодые. В магазинах подчищают последние "шмотки", даже носки с полок исчезли, ввели талоны на сахар и даже на стиральные порошки. Сижу в холле с моим любимым телеоператором Сашей Федоровым и читаю ему отрывок из статьи Нуйкина: "Пора бы наших "благодетелей" поткать носом, как поганых кошек, в дерьмо: прошло уже семьдесят лет после революции, а они еще элементарно не накормили народ. На полках в основном полу гнилая картошка да минтай в банках..."
Ах ты, мой родной Карачев, как же ты выматываешь и меня! Уже и к поезду собираться надо, а еще не полита высаженная капуста, не укрыта пленкой помидорная рассада и брат мечемся по огороду, а мама-то, мама... Она беспомощно стоит у ступенек в дом и только "крыльями хлопает и кудахчет" моему сыну: - Глебушка, ну помоги ему... Глебушка, пожалуйста, помоги! Жалкое зрелище. Уже и через десять минут выходить к поезду, а Виктор всё суетится по хате, натягивая рубашку: где мой портфель, где брюки?.. Но успели, слава богу. Сели. Виктор сразу достает блокнот и-и писать...
Сидим с мамой на порожках крыльца, а Виктор ремонтирует рядом мотороллер и рассказывает: в Костроме сторож собора ночью вдруг заметил женщину, неподвижно, мол, та стояла посреди паперти, и прокричал ей: уходи!.. но та всё так же стоит и ничего не отвечает. Тогда вызвал сторож милиционера. Пришел тот и пригрозил женщине, чтобы вышла из помещения, а то...
Как я лечила маму, и она, чуть поправившись: "...пробирается посмотреть взошедшую капусту, которой заставлен весь стол: - Во, по-второму листочку пустила, - стоит напротив и умиляется. - Теперь не так тянуться будить. - И идет... нет, еле-еле ковыляет назад... дошла до кровати... присела: - Ох, устала-то как! - и легла. - Так-то, милая, крестьянское дело такое, - укрывается своим лоскутным одеялом. - Болей, не болей, а сеять всёодно надо, коль пора пришла...
Пирус А.С. 19 94-й18k " В ПЕРЕСТРОЙКЕ. 1987-2000" Мемуары
Пророчат и гиперинфляцию в связи с тем, что опять начнется сдерживание цен государством... ... Из воспоминаний мамы: "Как-то выборы были. А у нас в доме... ну совсем нечего есть! Побежала я с одеялкой на базар, еще и не развернула ее даже, а меня и схватил один милиционер..." ... Почему не ограничивают зарплаты коммунистам, - директорам заводов и совхозов, - которые хапают миллионы, а рабочих держат за рабов? ... День ото дня все ярче, красочней становятся прилавки магазинов, ларьков. Так что есть, есть на что посмотреть! Вот дожить бы еще до того времени, когда все это можно было бы еще и покупать... Ползут и ползут вверх цены; страна наполняется безработными, нищими, беженцами, и коммунисты, воодушевленные всем этим, поднимают головы... ... И все же надеемся, что в наступающем Новом году уползем мы еще дальше от обломков, под которыми навсегда останется все советское. За это и выпьем сегодня вечером.
Пирус А.С. 1989-й36k " В ПЕРЕСТРОЙКЕ. 1987-2000" Мемуары
В магазинах подчищают последние "шмотки", даже носки с полок исчезли. Ввели талоны на сахар и даже на стиральные порошки. А в Москве все заседает Съезд народных депутатов. ... Была на базаре, купила у еврея... Ведь им теперь разрешили выезд из Союза и поэтому распродают они всё, что не увезут с собой. ... На стенах домов - плакаты: "Велихов, Ельцин, Сахараов = перестройка", "Нищенская зарплата у нас, все остальное - у бюрократов", "Землю тем, кто на ней живет!", "Мы - за полную гласность, за полную свободу!"... ... Консервировала двух цыплят... про запас... которых нам к Новому году "дали" на работе, и чувствовала себя почти счастливой. Потом села у телевизора посмотреть "Голландский дневник" Молчанова, а там, в Голландии-то... Прилавки ломятся от всякой всячины, города - что парки... Господи, за что? За что же мы-то такие убогие и униженные!? А в конце показывали праздник цветов, но я уже ничего не видела. От слез...
Пирус А.С. 1990-й35k " В ПЕРЕСТРОЙКЕ. 1987-2000" Мемуары
Из письма нашего друга Володина: "Главное - вольнее дышать стало, некоторое освежение чувств наблюдается". Трансляции с заседаний Верховного Совета: сплошной вопль о помощи. Раздают талоны на мясопродукты, сахар, водку, конфеты, сигареты, летние туфли, зимнюю обувь, ночную рубашку и панталоны. По всей стране спорят о том, как будут отмечать праздник Октября. В Европе собирают и шлют гуманитарную помощь, - у России нет денег, чтобы хотя бы хлеба купить. Мама сушит сухари, - боится голода. И снова из письма Володина: "Прекрасно то, что втайне мы были всё же свободными людьми и думали, как хотели, - то есть так, как подсказывала нам наша гражданская совесть".
Пирус А.С. 1991-й48k " В ПЕРЕСТРОЙКЕ. 1987-2000" Мемуары
1991-й Объявили Рождество не рабочим днём! ... В "Комсомольской правде" рисунки: Горбачев стоит перед пустыми прилавками магазина, а на них только - серп и молот. ... Самое сильное чувство сейчас во мне - страх. Я боюсь, что вот-вот начнется голод, потому что с прилавков исчезли даже плавленые сырки, рыба и вместо неё - одна морская капуста в банках. ...Выступал Ельцин, разъясняя: по сколько соток земли можно давать каждому желающему. ... Избран первый Президент России! И это - Борис Николаевич Ельцин. ... Президент издал и указ: приостановить деятельность компартии, а Обкомы распустить. ... А на прилавках совсем пусто! Только - для смеха что ли? - на одном из них лежат пачки сухой горчицы и какие-то приправы. ... И становится страшно: а что же будет после Нового года, когда цены совсем отпустят?
Пирус А.С. 1992-й33k " В ПЕРЕСТРОЙКЕ. 1987-2000" Мемуары
... Иду в магазин, чтобы узнать: как, что там после отпущенных цен? Ба-а, даже колбаса появилась! Но цены!.. От радости что ль взбесились, отпущенные-то? ... Ельцин, разъезжая по областям, просит: "Пожалуйста, потерпите! Пожалуйста, поддержите свое правительство, Президента!" ... После того, как взбесились цены, в троллейбусах и поездах было, как на митингах! А сейчас - тихо. И, наверное, потому, что теперь в магазинах все можно купить. ... А "благодетели народа" все собирают и собирают подписи за проведение референдума против Ельцина. ... Читаю у Василия Розанова, написанное им еще за пять лет до революции: "После Гоголя, Некрасов и Щедрина... совершенно невозможен никакой энтузиазм в России. Мог быть только энтузиазм к ее разрушению". ... И всё же Президент делает уступки коммунистам, но они требуют новых и новых жертв. ... Встречаем Новый год. Дети накрывают на стол, а я сижу и думаю: как же здорово, - "шоковая терапия" помогла! - что не пришлось нам стаскивать понемногу, хранить, добывать по блату то, с чем будем встречать Новый, девяносто третий.
Да, за эти месяцы еще более наполнились не только продуктовые магазины, но и промтоварные... ... Один из лозунгов в противостоянии демократов против коммунистов в Москве был: "Съездуны! Хватит трахать Конституцию"! ... Цены ползут вверх, как у тифозного больного - температура. Конечно, растут и зарплаты, пенсии, так что жить можно... а вернее - выживать... ... Вице-президент Руцкой с Хасбулатовым все яростнее нападает на Ельцина вместе с нашим первым законодательным органом. ... А все началось двадцать первого сентября, когда Ельцин издал указ о роспуске коммунистического Верховного Совета. Что теперь будет? ... Всю неделю опознают убитых на улицах Москвы. Но "избранники народа" все целы, на них - ни царапины! ... Цены в декабре полетели вверх, а колбаса подскочила аж вдвое. Но ура-а! магазины не опустели. И это значит: есть резервы в России!
Пирус А.С. 1995-й13k " В ПЕРЕСТРОЙКЕ. 1987-2000" Мемуары
На экране - страшные кадры: снайперы бьют наших ребят со всех домов, убитые лежат на улицах и уже шестерых похоронила только наша область... ... У магазина тусуются "новые русские" возле своей иномарки... За рубежами их любят, - живут они там широко, сорят деньгами, - видать, их папочки-коммунисты бо-ольшие куски отхватили при переделе государственной собственности! ... Почти каждый день в новостях по телевизору убийства, разборки и это продолжается раздел государственной коврижки. ... А что если опять победят они?.. Ведь нагло, напористо идут к выборам, завоевывая сердца тех, кто хочет полунищей, но стабильной жизни с талонами на колбасу и "синюю птицу". ... До слез жалко этих, сломленных социализмом, стариков и старушек, которым свобода уже не под силу... ... Вчера на улице было ветрено, зябко, моросил и моросил дождь... а по радио весь день звучала траурная музыка по погибшим в Буденовске... ... Сумерки. Снежок выпал, огни фонарей и частных ларьков светятся и мигают по-новогоднему. Радоваться бы всему этому в "преддверии праздника"! а я, а во мне...
Пирус А.С. 1996-й13k " В ПЕРЕСТРОЙКЕ. 1987-2000" Мемуары
Прихожу домой и слышу: - Вызвал меня сегодня губернатор и сказал, что определенная группа людей требует моего смещения. Вот и сместил... ... Ты пишешь: "Оказавшись чуть выше - как же они удовлетворены"! Голубчик, а чего ж ты ждал? Разве ты не знаешь человеческой природы? Ну, тогда от твоей наивности можно онеметь! ... Смонтировала свой фильм "То, что будет, есть и было". Задавала людям вопросы: честнее ли мы стали?.. что для нас вера в Бога?.. что нас ждет?.. гордимся ли Россией... ... На экране - усталый, пожилой человек, и это - Ельцин. Да, избрали все же его, но "сдулся" он, как говорила когда-то моя дочка на резиновые шарики, сразу же после выборов. ... А у нас победил коммунист Родкин, и в душе вспыхивает: уж слишком многие хотят в прошлое! ... Ну, что ж, выпьем сегодня за то, чтобы в грядущем году успехов у детей было больше, чем огорчений, и чтобы Россия наша еще дальше отползла от пропасти, над которой висела.
Ельцин клеймил "преступные элементы, которые "пробрались в административные органы власти". И Президент прав: этих элементов у нас!.. ... Начался второй виток приватизации, и это значит, что коммунисты, по сути находящиеся у власти, будут дорасхватывать то, что еще осталось. ... Мой фильм "Уничтожить, как класс!". О раскулачивании в нашей области. И это - исполненный долг перед замученными крестьянами России. ... Еще и теперь носится в воздухе неприязнь, а порой и проклятия "простых людей" в адрес Бориса Ельцина, Егора Гайдара, Анатолия Чубайса. И хочется попросить за всех сломленных и униженных: Анатолий Борисович, простите Вы нас, слабых и неразумных, ибо не ведаем, что творим. ... Как не поддаваться отчаянию, как научиться радоваться тому, что еще есть надежда: нет, не возвратится проклятое коммунистическое прошлое! Господи, научи!
Пирус А.С. 1998-й21k " В ПЕРЕСТРОЙКЕ. 1987-2000" Мемуары
С нашими "Новостями" не может сравниться никакой американский боевик! Ну, что там? Выдумка, игра! А вот наша жизнь... Я сидела на кухне, завтракала и вдруг услышала: "Валютный коридор для доллара устанавливается с шести с половиной рублей, до девяти с половиной". Ни хрена себе! - ахнула... "Началась пятая волна эмиграции", как пишут в газетах. Да, снова очереди у иностранных посольств, чтобы уехать из этой Богом забытой страны. Ну, а что делать нам?..
Ельцин заявил: правительств, мол, стабилизировало обстановку, и теперь дело - за новым. Так что мы - под очередным премьером. - Я не Пиначет, я Степашин, - сказал он, выступая перед Думой. ... Радиостанций развелось! И как же зачастую мутит от шустрых мальчиков и девочек, измывающихся над Ельциным! Ведь сидели бы при Сталине и пикнуть не смели, а вот теперь - свобода!.. вседозволенность!.. и болтают черт-те-что! Рабы, плебеи, вырвавшиеся на свободу. ... Неужели и впрямь с Владимиром Путиным пойдем к режиму диктатора-Пиначета, как снова каркают журналисты? ... Сегодня - захоронение останков царской семьи. Был на этой печальной церемонии и Ельцин, - словно покаялся за годы террора. Покаялся за исполнителей - коммунистов. Но не они.
Неожиданно и "красиво закончил свою эпоху" (как пишут в газетах) первый Президент России Борис Николаевич Ельцин. ... Да, Путин не предал своего бывшего шефа и, приехав на похороны, рука в руке с его женой, сидел у гроба Анатолия Собчака. И только за это я буду голосовать за него. ... Пробовали и мы тогда играть в предпринимательские игры, вложив свои ваучеры в какие-то фабрики, но вскоре они прогорели, и мы остались с носом. ... Итак, Путин - второй Президент России, - всё же его избрали. ... Сумел всё же Ельцин, как бы мучительно мы иногда не сомневались в нём, вывести народ без крови из того страшного круговорота, который захлестнул Россию. И за то - низкий поклон ему.
...Ну что, Комп, будем читать письма Курчанова?.. А вызвала тогда этого автора на переписку, прочитав его єЧто забылось...Ћ: єПовествование Ваше, Александр, написано с глубоким чувством, - глаз остр и увиденное воспринимает по-доброму. Но думается, что последний абзац лишний, - ничего не добавляет к характеру Витьки. Да и финал рассказа надо бы сделать несколько иным: смерть Василия, слова его жены, а уже потом - о смерти и Витьки. Ведь они - антиподы, и если один ємешалЋ всем своими дебошами, то второй, никому не мешавший, и должен закончить рассказ, утверждая этим доброту. С интересом и уважением!Ћ И он ответил: єСпасибо, Галина, за неравнодушное участие. Завтра непременно посижу и поработаю над вашими замечаниями. Потом при случае загляните - совпал ли мой вариант с вашим мнением?Ћ И дальше сложилась вот такое єэпистолярное наследиеЋ...
Небольшой фрагмент из моей повести под названием "Cat Самапосебе". А составлена она из ручейков моего сиюминутного сознания, в которые впадают и другие, - из ощущений и чувствований жизни, преломлённых и преображенных в вымысел, - но и те и другие, то весело поблескивают, то затухают, словно блики солнца на поверхности бегущей воды.
..Привет, дружок, хватит дрыхнуть, просыпайся! Пока будешь соображать и файлы мои проверять на єпредмет наличияЋ вирусов, я - на балкончик хотя бы на семь минуток! чтоб охлынуть... Интересно, а заложено это слово в твою башку? Да ладно, не обижайся, это я - любя. Ну-ка... Не-а, и слыхом не слыхивал, и видом не видывал, но зато есть отхлынуть, хлынуть, схлынуть. Нет, дружок, не схлыну я, а только о х л ы н у, сброшу с себя утреннюю рутину, - ведь моему слабенькому сердцу кислород обильный позарез нужен, а то... А то еще есть, что сказать людям? А то еще есть... Да шучу я, шучу! А если без шуток?..
А на лбу пятиэтажки корона вспыхнула, значит, сегодня солнышко будить, да и облачка редеють, тають, улетають... как мама сказала бы. А что, вот так, с мягким-то знаком, и впрямь звучание фразы мягче, милее, словно интонация проявляется. - Ты знаешь, Тём, вчера в ПРОЗЕ выискала интересного и любопытного парня... или, может, и не парня уже... - В тарелку смотрит. Ноль внимания к моему парню. Продолжить? А-а, попробую... вопреки обстоятельствам, так сказать. - Ярко пишет, раскованно и талантливо! Аж завидно. Ни один волосок у моего мужа ни в бороде, ни в усах не шевельнулся! И все ж... - Но, похоже, что пишет он для суицидников, для тех, кто уже - на подоконнике, и уже ногу над ним занёс, и уже вот-вот... Мо-олчит. И "драматизмом ситуации" его не прошибёшь...
...Ах, какой сон видела!.. Вроде бы и незамысловатый, а радость от него - и до сих пор... В густой траве резвится большая и почти белая собака... борзая?.. и носится она в этой высокой и стелящейся от ветра траве... и сама как ветер!.. и то и дело подбегает к маленькому мальчику... и тот бросается к ней, виснет на шее, но тут же со смехом срывается в траву, а пес, вроде бы испугавшись, бросается прочь, но снова возвращается с лаем и снова - игра... И в этой их игре такая радость неуёмная и светлая! И нет конца этой игре... Пока не просыпаюсь...
єCat СамапосебеЋ - повествование из ручейков моего сиюминутного сознания, в которые впадают и другие...:"Кто-то звонит. Открыть или нет?.. Ну да, открою, это моя почти слепая соседка, узнаю єпочеркЋ ее звонка: один раз, но длинный... Проходите, Надежда, Борисовна, осторожней... Свитер-то у нее на груди зашит кое-как, наверное, на ощупь штопала... Да, нет, банки мне не нужны, нечего консервировать... А вы их в подвал отнесите, может потом пригодятся... И нитки не по цвету, синими - на желтом... Да нет, не видно на вашем лице синяков, Борисовна, а как же вы упали-то с кровати?.. Ну, да, потихоньку вставать надо, а вы спросонья и сразу... А нога чего у Вас забинтована?.. Ой, опять кот поцарапал. Вот зараза! Бедная вы моя..."
Небольшой фрагмент из моей повести под названием ЈCat СамапосебеЋ. А составлена она из ручейков моего сиюминутного сознания, в которые впадают и другие, - из ощущений и чувствований жизни, преломлённых и преображенных в вымысел, - но и те и другие, то весело поблескивают, то затухают, словно блики солнца на поверхности бегущей воды. *** "... Есть уже хочется, а мои девочки всё бегают, бегают. Взять кусочек хлеба?.. Нет, Галь, не буду... Да я знаю, что с маслом сливочным и с чесноком вкусно, но мой желудок этого не одобряет... Не, и пиво не одоб... ага, и вино... а вино голова не одобряет. А ничего особнячок соседи затеяли! Конечно, а чего ж не затеять? Электричество и газ есть, а воду... Пробурят скважину, как мы и заживут... Хорошо сегодня они работают. И молодые ребята с ними трудятся. Дружная семья, видать. Смешно как Платошка с Оливкой ямки копают... Платошенька, а для чего вам эти ямки?.. Картошку сажать собираетесь? Так ведь еще рано!.. А вот так и рано, еще недели через три... Ну, хорошо, если Јпросто такЋ...
Небольшой фрагмент из моей повести под названием "Cat Самапосебе". А составлена она из ручейков моего сиюминутного сознания, в которые впадают и другие, - из ощущений и чувствований жизни, преломлённых и преображенных в вымысел, - но и те и другие, то весело поблескивают, то затухают, словно блики солнца на поверхности бегущей воды.
Пирус А.С. \@ 1987-й13k " В ПЕРЕСТРОЙКЕ. 1987-2000" Мемуары
...Летучка. У моего начальника Афронова лицо красное, напряжённое, - видать только что получил нагоняй из Обкома: - Зачем надо было в эфире упоминать Качанову о загрязнении Десны и мусорных кучах города? И зло смотрит на меня, режиссера, потому, что автора нет. - Ну и что? - смотрю и я на него, - Горбачев призывает... - Горбачев в Москве, - прерывает, - а мы - здесь. И отмечает лучшую передачу недели, в которой наша поэтесса и редактор молодежных передач спрашивает у детей: - Вы рады, что ваша мама - делегат Областной партийной конференции? А детям - три и пять лет. О-о!.. Отмечают и очерк "Сто пятьдесят лет фабрике имени Коминтерна" и особенно понравилась, что режиссер сделал вставку из фильма тридцатых годов: актриса идет по цеху и поет: "В буднях великих строек..." - Хорошо! - хвалит. А я... а во мне опять: потерянные годы на этом телевидении. И слезы - вот-вот...
Дождь, холод... А ты, - вопреки! - ощущай тепло солнца. Долгий путь впереди, подламываются ноги... А ты - вопреки: дойду, мол, преодолею! Да и ситуация жизни тревожит...
... И вдруг оказалась я в густой поросли молодого дубняка. Над опавшими и уже побуревшими листьями, серыми змейками разбегались от стволов сучки, ветки, за которые из последних сил еще удерживались редкие иссохшиеся листки. После темно-зелёного ельника, дубняк показался мне тусклым, одномастным и неприютным...
На остановке єРынокЋ она с трудом поднялась по скользким ступенькам заиндевелого троллейбуса, цепляясь голыми руками за промерзшие поручни... ... Наверное, отторговалась своим... заплечным добром и едет домой, - думается мне, и я тут же начинаю домысливать, словно писать набросок... ... Её живое лицо - с глубокими, подвижными морщинками, и эти морщинки то взлетают, то опускаются... то взлетают, ломаясь, то снова... Ей, наверное, щекотно от них, - думается мне почему-то...
...И Опп растаял, растворился. - Ну и улетучивайся, ускользай в свою неоглядную беспредельность! Что тебе до нас, маленьких, земных, - крикнула ему вослед. - Я тут одна как-нибудь, без тебя... И повела монолог в надежде, что всё же услышит и возвратится. Конечно, пролетая над Землей, ты видишь много прекрасного, созданного человечеством, - замки, строения, парки, сады, заповедники, - но всё это лишь малая толика, едва заметная на облике планеты, да? И когда я тоже пытаюсь мысленно взлететь и взглянуть на панорамы моего родного голубого шарика, то вижу его, бедненького, вдоль и поперёк исхлёстанного просеками электролиний, дорог и трасс, изуродованного карьерами со шмыгающими мощными машинами...
...Да нет, не была я ни старше её, ни здоровей, чтобы так - к ней... но вот опять же! Видимо подсознательно чувствовала некую облегчённость естества моего Чижика и поэтому старалась защитить хотя бы своей привязанностью, а ей это, наверное, было тогда нужно, если убегала домой только для того, чтобы поесть или поспать. Ну а потом... Давай-ка еще по чашке кофейку перед "потом", а?.. Да еще с ликёрчиком... Прелесть! Вот удивительно, под него-то и вспомнилось... Знаешь, иногда память... или сердце?.. подбрасывают что-либо столь неожиданное! Вот и сейчас, вдруг: под горкой через лужок - речушка Снежка... тогда еще бойкая, с прозрачной водой, с песком на дне, с извивающимися косами водорослей, и мы с Чижиком... и уже опускаем корзинки навстречу течению, заводим под эти косы, болтаем ногой, вспугивая рыбёшек, а потом рывком поднимаем. Быстро-быстро, с шумом исчезает вода, а там, на дне трепыхается, бьется о прутья рыбка, плотвичка серебристая. О, радость! О, запахи!.. запахи воды, тины, сырой корзины!.. Счастье детства. Способность жить и радоваться настоящим мгновением умеют только животные и дети, поэтому и...
"Не хочу, не хочу, не хочу..." выстукивали колёса поезда, а Димка лежал на верхней полке вагона, смотрел, как заходящее солнце укрывало наползающими тенями мелькающие за окном перелески, пригорки и всё еще спорил с Сашкой, с которым расстался совсем недавно: "Да пойми ты, не хочу я так... А вот так, чтобы сразу распахивались... Ну, пусть для тебя это "кайф", а я... а по мне эта их доступность гасит моё чувство к ним... Да, гасит. И потому, что мужчина всегда был охотником, ему зачастую не так дорога была добыча, как сама охота, когда он воображал свою цель, выслеживал её... Ну, тебе "эта самая охота" до фени, а мне... Мне она, как солнце, которое всё освещает, а когда скрывается за тучу или садится..." Димка закрыл глаза и в темноте еще отчётливей колёса застучали: "Я без сказок любви не хочу*... я без сказок любви, я без сказок любви... я без сказок любви не хочу!"
...Как только утром выходила я на кухню, она сразу же прилипала ко мне. - Ну что, спутник, вышла на орбиту? - шутила, а она уже весь день не отходила. Кстати, как-то узнала из передачи: сиамские кошки не переносят одиночества и очень привязываются к хозяину. Светло-бежевая, лапки, хвост, ушки, головка - цвета темного шоколада, грудка белая, а глаза голубые-голубые! Красоткой была наша Зуза. А шустра! Мало того, что играя, разбила две моих вазочки, но того и гляди могла и еще что-то разгрохать при своих стремительных прыжках, ибо маршрут выбрала такой: с полированного стола - на музыкальный центр и-и... на книжный шкаф! Каждый раз, замечая ее изготовку к прыжку, душа замирала: сейчас мой музыкальный центр!.. Но под Новый год на угол этого книжного шкафа повесили мы пушистую сосновую ветку с шишками, - думали: уж через неё-то не махнет! Но куда там! Только приноравливалась дольше обычного, а потом рывок... взлёт!..
Удивительно подолгу - не по-кошачьи... в упор, как человек! - могла смотреть в глаза эта кошка и даже муж иногда говорил: - Может, глазами кошек за нами наблюдают из других миров? Как только утром выходила я на кухню, она сразу же прилипала ко мне. - Ну что, спутник, вышла на орбиту? - шутила, а она уже весь день не отходила. Кстати, как-то узнала из передачи: сиамские кошки не переносят одиночества и очень привязываются к хозяину. Светло-бежевая, лапки, хвост, ушки, головка - цвета темного шоколада, грудка и кончики лапок белые, а глаза голубые-голубые! В общем - красоткой была наша Зуза. А шустра! Мало того, что играя, разбила три моих вазочки, но того и гляди могла и еще что-то разгрохать при своих стремительных прыжках, ибо маршрут выбрала такой: с полированного стола - на музыкальный центр и-и... на книжный шкаф! Каждый раз, замечая ее изготовку к прыжку, душа замирала: сейчас мой музыкальный центр!.. Но под Новый год на угол этого книжного шкафа повесили мы пушистую сосновую ветку с шишками, - думали: уж через неё-то не махнет! Но куда там! Только приноравливалась дольше обычного, а потом рывок... взлёт!..
И были они ну очень разными. Да и фамилии их словно подчеркивали эту разность, - Жучков и Поцелуйкин. Но оба - журналисты и их столы стояли напротив моего и сбоку: у Поцелуйкина - изрядно потёртый, иногда даже и поскрипывающий, а у Жучкова... Даже сейчас вижу тот солидный двухтумбовый стол...и откуда он приплыл к нам такой, к нашей-то хлипкой мебели? Но не о столах я, а о тех, кто сидел за ними...
Серёжка Лашин... Живя в Америке и почитывая русские литературные сайты, разыскал меня по Интернету. А не виделись... вернее, ничего не знали друг о друге более десяти лет. Последний раз случайно столкнулись в кафе Телецентра Останкино, когда я была в Москве на курсах повышения квалификации: "Ой, это ты?" - окликнула. "Ба! Ты!.. Как же я рад!" "Ты в Москву наездом или живёшь?" "Живу... и работаю здесь ведущим программы." "Как?.. ведь ты же в Строительном учился." "А вот так..." Ну и так далее. И за нашу короткую встречу выяснилось, что журналистика ему не нравится, что мечтает заняться предпринимательством, - как раз тогда начинали "прорастать корни непривычной для России ногоции" (его слова). На мой удивлённый взгляд впервые услышанному слову, усмехнулся, пояснил: "Ногоция... Это торговля, коммерческое дело, предпринимательство." Но я снова удивилась: "Вроде бы у нас это..." "Ну да, еще не очень-то поощряется, но всё же хочу попробовать." И оказалось, что попробовал, но не в России, а в Америке, куда и уехал. А вот теперь началась у нас с ним бойкая переписка...
...И было продолжение этого удивительного дня на крыльце дома с отцом Данилы Алексеем, с бабой Настей и её подругой Матрёной, с лохматым черным псом по имени Шарик, сразу признавшим меня "своей", белой козой Нюркой, пощипывающей чуть пробившуюся травку в окружении нескольких безымянных рыжих куриц и пёстрого красавца-петуха... с вкуснейшими жареными сморчками, только что принесенными из лесу и чаем, заваренном чабрецом. А вокруг нас торжествовала весна и молодые берёзки по одной или стайками наступали на покинутую деревню, пробирались в её огороды, дворы. "Так вот почему Данила назвал весну нахальной! Да, именно в такие весенний дни торжествующего обновления природы более всего заметно, как берёзы наступают на покинутую деревню. И есть в этом нечто тревожащее и даже мистическое, ведь совсем скоро укроют они собою всё домики. Грустно. Но что поделать? Жизнь продолжается".
...Замок ли, дворец ли? Но потолки высоки, стены толсты... да-да, почему-то остро ощущаю их давящую толщину! Но почему я здесь, зачем? И томлюсь меж этих стен, и перебегаю из одной полутёмной залы в другую, из бесконечно длинного коридора - в такой же, но лишь натыкаюсь на огромные двери, не открывающие выхода...
Всё, всё - к чёрту. Хватит! (Он только что проснулся) Не буду больше... как в песне: "Всё опять повторится сначала", а стану с сегодняшнего дня жить так, как вчера психолог по телевизору советовал. (Несколько раз открыл, закрыл глаза, глубоко вдохнул, выдохнул.) Как там у него? Чтобы самоутвердиться, перво-наперво надо начать делать то, что нравится. (Рядом возникла пёсья морда, пуговками глаз уставилась на него.) Ну, чего тебе? (Собака тряхнула головой.) Отстань! Не пойду с тобой сегодня, не пой-ду! Делаю только то, что хочу. (Пёс положил голову на краешек подушки, лизнул в щёку.) Отцепись! Иди к хозяйке... (Голова исчезла) Ну, вот и молодец. - Ми-илый, - тут же донеслось: - собака волнуется, вставай, иди... Да не встану я, не встану! Буду лежать столько, сколько захочу, а потом... - Милый, ты что? Еще спишь или оглох?
Вышла на балкон... Деревья с нашего пятого - ковром! Ярким ковром, сотканным из разных оттенков зелёного, - из разлапушившихся листьев каштана, из только-только проклюнувшихся розоватых и, словно покрытых лаком, липы, из матовых кистей зацветающей рябины... Но вдруг над пестротой моего ковра - галка!.. Совсем рядом, на рейке для просушки белья, и голубым стеклянным глазом - на меня: а тебе, мол, что здесь надо?.. а ну уходи! И, не ожидая ответа, вдруг вспорхнула, пролетела прямо возле моего носа, сделала круг и снова - на рейку: "Что, не страшно?" - вроде как спросила. - Нет, - засмеялась я. - А чего ты пугаешь-то?.../// А вообще-то я люблю и понимаю этих крылатых тварей. Люблю и завидую: как же это здорово вот так лететь, ощущать под крыльями прохладу ветра, налево-направо рассматривать всё, что ни промелькнёт под крылом... А мои стрижи? Лето для меня начинается только с их прилёта, - в начале мая...\ Ну, а когда улетают...
Сегодня у меня ни-ичего не болит, родные живы-здоровы... Счастливый ты человек! Еще молода душой и, значит, не буду думать о том, что неизбежно. Вот-вот, поверь, ты - счастливая! Живём рядом, а вот...
1990-й Порасхватали из магазинов все крупы и даже горох, остались одни макароны. А по радио все транслируют заседание сессии Верховного совета, - сплошной стон и вопль о помощи! Гибнут реки, леса, моря, зарастают сорняками поля; совхозы и колхозы давят арендаторов, да и колхознички помогают им, - в Сибири одного спалили.\ Теплый, весенний день с журчащими ручьями, с пахучим ветром, с голубым небом и веселыми, чистыми облаками. Радостно, звеняще в воздухе... И мы - на митинге. Народу!.. \ Из магазинов пропали и макароны, разметают соль... Еду в военторг, - там хоть иногда кое что да "выбрасывают". И точно! Повезло же мне! Начинают давать пшено и рис, но у прилавка быстро выстраивается очередь... \ Всё темное только и ждет минуты моего ночного пробуждения, чтобы хлынуть в чуть отдохнувший мозг. И нужно большое усилие, чтобы, прижавшись щекой к подушке и мысленно сказав себе: "Все ерунда! Только бы живы и здоровы были мои родные", - уснуть...
Поставила диск с Моцартом, взяла вязанье в руки, ковыряю спицами и думаю: в предыдущие века талант покупали богатые и образованные аристократы, - соответственно и "музыка" была аристократическая, а в наше время...
... А девочка тихо плакала и слезы ее скатывались и скатывались на подушку. - По... посмотри вот, - положила свою ручку на живот: - Здесь совсем ничего нет. Вот, пощупай... "А волчица бы накормила своих волчат. Нашла бы, украла. Зверь только этим и живет, - вдруг подумала Настя: - Совсем она замерзла. Ишь, как сжалась в комочек-то... И одеяло всё порвалось, наволочки..." - путались её мысли и от этого в голове непривычно шумело, во рту ощущалась неприятная преснота и хотелось лечь, уснуть, забыться. Она снова отошла к своей кровати, присела. "Что ж ей дать, чтоб заснула? Хоть бы сухарик какой..." Но бормотанье девочки стало тише, потом совсем стихло и она уснула. Настя встала и, зябко кутаясь в платок, напряженно уставилась в темноту сырой весенней ночи. Монотонно стучал дождь, мокрые ветки еще голой сирени при порывах ветра со скрипом чертили по стеклу. "Одна, совсем одна с ними". Тихо мяукая, за дверью заскреблась кошка. Она встала, впустила ее и снова подошла к кровати. "А завтра... что же завтра? Проснутся утром, захотят есть... Что им дам"? Кошка тихо лакала воду из банки, потом уставилась пуговицами зеленых глаз на Настю, довольно облизнулась. "Ишь, наелась... Воду только пьёшь. Счастливая ты: захотела есть - поймала... украла. Твое кошачье дело такое: не украдешь - не проживешь, - прошептала Настя и тут же вспыхнуло: - Не украдешь - не проживешь... А почему бы и мне не украсть? Крадут же вот... кошка, волчица, звери. Что ж делать, если нет сил честно прожить? Да и люди крадут. Сосед-то... Бурлитов дом построил на ворованом, у сирот отнимал..."
Подборка отрывков из глав невыдуманной повести "Ведьма из КарАчева", повести о матери, ровеснице века (1903-1994), - для предварительного ознакомления.
Гульбишша эти устраивал нам ухажер моей троюродной сестры Шурки, а звали его Васей. И такой он был малый разделистый*! Одевался хорошо, все ребята курили махорку-самосад, а он - папиросы, нас всё семечками да конфетами угошшал, а каждое воскресенье нанимал гармониста хорошего и мы танцевали. А под Николу... Отстояли мы обедню в церкви, пришли домой и вдруг слышим: шум на улице! Выбегаем, а там... корову у Ханыгиных украли! И Ваську Шуркиного связанным ведуть, он, значить, вором оказался. Как мы поразилися!.. А сосед еще и говорить нам: - Ну, что, красавицы? Оттанцевалися теперича, отвеселился? Как же я страдала, как мучилася! Мы-то, дуры, и вправду веселилися, когда обиженные Васькой плакали!..
Жена Тихона Николаевича, нашего управляющего, меня очень любила, и все так-то призовет к себе, да и даст какое-нибудь поручение легкое. И вот однажды послала она меня за ножницами к самому купцу Собакину... \ Сам-то Иван Иванович Собакин семью нашу хорошо знал: и мамку, и отца, и всё он ему лавку открыть на Ряснике советовал. А когда отец помер, то, бывало, как встретит мамку, так обязательно и спросить: - Чего, Дуняш, в лавку-то к нам не приходишь? - Да совестно мне, Иван Иванович. У меня ж долгов-то... - Ничего, приходи. И вот пошла мамка к нему раз под праздник, а он и надавал ей и муки белой куль, и дрожжей, масла, гостинцев разных для нас... Добрый был человек Иван Иванович, хороший... да и жена его, Людмила Васильевна... Она-то сама помещицей была, но даже праличом ругалася...
Приходил Влад... Тот самый Влад Крутов, с которым познакомилась при съёмках сюжета на заводе. Вроде бы и красивый парень, - высокий, сильный, - но красота его какая-то грубоватая и уж слишком здоровая, что ли? // Вчера в областной библиотеке прочитала в "Новом мире" рассказ Александра Солженицына "Один день Ивана Денисовича" - об "удачном" дне заключенного в наших Сибирских лагерях. Подобного у нас еще не печатали. Страшно. // Вдад... Уж очень он земной какой-то и никакого света от него не исходит. А тут еще - эта твёрдая его уверенность в том, что... Сказал как-то: "Я помогаю стране строить социализм"! // И снова приходил... Все улыбался, был ласков, а я сказала ему всё, что передумала за месяцы нашего знакомства... // Наверное, потребность любить - сильнее чувства эгоизма. Если же последнее побеждает, то делает "победителя", в конце концов, глубоко несчастным.
Из дневниковых записок о моём друге и операторе телевидения. И кто из родителей захотел, чтобы он "владел миром"?.. А по-моему ему и Влада (в этом имении, производном от Владимира - звук твердого шага) было много. Его бы звать Владиком, Владушкой...
Вновь алеют рябины, дозревают каштаны. Значит, лето ушло, подарив лишь обманы. Значит, лето согрело только бренное тело, а душе снова - в осень, чтоб и там сиротела...
...Нет журналистов, с которыми можно было бы делать интересные передачи. Единственный - ЛИС... Но наш "творческий союз" был недолог, - не захотела ему подчиниться - и он теперь работает с другим режиссером. Как-то моя ассистентка спросила его: почему, мол, расстались с Г.С? Ничего не ответил, а только бросил: "Зато я свободен". Ах, умный, ироничный глупец! От кого" свободен"? Если б только знал... Всю неделю моросил и моросил дождь и сейчас, на протоптанных среди жнивья тропинках, лужицы. От запахов подсыхающей земли, созревших трав, яркой зелени озимых, от дурманящей радости солнца и неба с облаками отступает, уходит то, что подкрадывалось тоскою. Расстилаю плащ на желтеющей траве, долго лежу, вбирая всё это, а потом снова бреду... и в этот раз дальше, чем обычно, во-он к тому лесочку. За изгородями дач - буреющие кусты смородины, отяжелённые ягодами, ветки яблонь... Как на чудо смотрю и на одинокие стайки ромашек, и на выстреливающие метелки пырея, на одном из которых садится серая птичка с желтой грудкой и тот клонится к земле. Наверное, в такие минуты природа подталкивает нас к пониманию Бога, Единства, Вселенной... и хочется воскликнуть: Господи, я с тобой! Но мы, слишком глубоко погруженные в "тварный мир" и почти полностью растворенные в нём, с трудом улавливаем эти импульсы, - дивный голос Вечности...
...В заброшенных, поросших травой колеях, - прозрачная вода, под соснами - плети молодых лисичек, сизые кустики черники и густой аромат леса! Но снова дождь...
Все сны мои - ночные птицы... Мальчик лет десяти стоит, держит в руках букет и говорит, говорит что-то девочке-ровестнице, стоящей напротив него... ну да, он хочет подарить ей этот букет. Смотрю то на него, то на неё... светлые волосики, заплетенные в косички, а глаза... глаза разные... один карий, другой голубой... и она что-то сосредоточенно говорит мальчику, слов не слышу, но понимаю, что отказывается от букета. Почему, почему? Мне так хочется. чтобы взяла! Но мальчик уже кладёт его на обочину... и уже над ним этим букетом склоняется компания пацанов в одинаковых серых комбинезонах... оглядываются, смотрят на девочку, на мальчика, потом берут букет, бросают на дорогу... и я отчетливо вижу этот букет, лежащим на асфальте, смотрю на девочку: что же она?..
О сыне:...Входит ко мне на кухню: - Ма, завтра у нас урок патриотизма и наша классная руководитель Бранислава... - А что, у неё отчества нет? - улыбаюсь. - Есть, - смотрит, вроде бы не поняв намёка, и продолжает: - Задала она мне к уроку патриотизма выучить... - раскрывает учебник, ищет нужную страницу: - выучить Маяковского: "Партия и Ленин близнецы-братья". - Это те, "кто более истории ценен? - подхватываю и уже декламирую: - Мы говорим "Партия", подразумеваем - Ленин, говорим Ленин, подразумеваем Партия..." Так, кажется? - Во-о...- удивляется, - знаешь... - Знать-то я знаю, но вот чего не пойму: урок патриотизма хорошо, конечно, но вам не объяснили при чём тут "Партия и Ленин"? Пожимает плечами: нет, не объяснили. Тогда спешу сама преподать урок, но по литературе...
Да нет, Опп, вся история человечества - трагикомедия, фарс, а не закономерность, - пытаюсь я доказать невидимому своему ОППоненту, когда еду автобусом на дачу: - Ты только послушай! Возьмем, к примеру, такую єпараллельЋ: наш великий царь Петр єна благо РоссииЋ в восемнадцатом веке єпрорубил окно в ЕвропуЋ, пролив реки крови простых смертных а, спустя два века, не менее великие Ленин и Сталин заколотили это окно на хрен... опять же, пролив реки крови єна благо человечестваЋ. - Ну, да так и было, - почти вижу ухмылку Оппа, - но всё же и Пётр, и Сталин, и Ленин великие люди! - Ну, да, наверное, так и есть, великие, - вторю ему, - если их памятниками и до сих пор утыканы наши города и сёла. Но разве это не трагично и не смешно? Нет, Опп пока не смеётся. Он пока молчит...
...Взяли помощником режиссера парнишку. Зовут Сережей. Лицо напряженное, взгляд беспокойный, и похож на красивого щенка-подростка. Вчера во время прямого эфира стоит у пюпитра и вдруг по тихой связи слышу шёпот: "Не бродить, не мять в кустах багряных лебеды и не искать следа..." Взглянула на него через студийное стекло, погрозила пальцем, тоже прошептала: - Серёженька, Есинин - потом, прямой эфир как-никак... А позже, на репетиции с ансамблем, подошел вдруг к танцорам и сказал: - Что же вы такую чепуху показываете? - Руководитель обиделся: нехорошо, мол, вот так, прямо... а Сережка: - Почему ж? Если я так думаю. Забавный парень. Кажется, он из тех, кто "может принять свет", о котором пишет Дмитрий Сергеевич Мережковский": "Посмотри, каков луч солнца, когда он проникает через узкую щель в темную комнату. Он протягивается прямой линией, потом ложится на какой-либо твердый предмет, преграждающий ему путь и заслоняющий то, что он мог бы осветить. Но луч лишь останавливается, не скользя и не падая. Так и душа твоя должна сиять и изливаться, не изнемогая и не ослабевая, как луч солнца освещая то, что может принять свет".
Ну, прошу тебя, Память, помоги выкрасть у забвения то, что сейчас мне так нужно: кого видел мой подрастающий сын в ба-а, как называл её, и как она относилась к нему? Помоги мне, а я - тебе: вот, смотри, есть дневник, есть фотографии... правда, совсем не того времени, но всё ж... А еще могу предложить тебе то, что от недавней поездки - перед глазами: мой старенький дом с подслеповатыми окнами под засохшей рябиной. Тебе этого мало?.. Но ты всё ж попробуй. Давай я прочту тебе для начал вот эту запись в дневнике: " - Думаешь, нябось, что ты умнеича меня?" Это мама... Ну да, она сидела тогда у стола и пила чай с вафлей... и вафля эта в её старческой руке казалась еще белее и нежней... Вот видишь, Память, вспомнилось! Благодарю тебя. "И эти слова мамы - моему сыну, который сидит на краешки кровати и обстругивает палку, но теперь взглядывает на неё и лишь ухмыляется. - У меня ж опыту больше, чем у тебя, дурачок! - хочет она обернуться на его молчание, но уже снова прихлёбывает чай". И сколько тогда Антону?.. Ну да, тринадцать. И волосы у него были еще светлыми, и глаза почти голубыми, это уже потом...
...И вспомнила... Простыня, привязанная к двум колышкам, а за нею с одной стороны мы, а с другой босоногие зрители, девчонки и пацаны с соседних улиц. Их всего-то с десяток, но мы рады: вот же пришли, пришли по объявлениям, вчера расклеенным на деревьях и заборах: "Приглашаем на кукольный спектакль "Гуси-лебеди" около дома Љ9 в 17 часов." Наши самодельные куклы еще тихо лежат в корзине, но, наверное, тоже волнуются, как и мы: я, моя соседка Тонька, Аллка, живущая в другом квартале за церковь, Лариска из-за речки и Сашка, примкнувший к нам девчонкам потому, что любит читать стихи. А учит их все, попадающиеся на глаза в книгах, газетах и потом читает нам, притихшим в подступивших ночных сумерках и уставшим после шумных игр: "Шли пионеры вчетвером в одно из воскресений, как вдруг вдали ударил гром и хлынул дождь весенний..." А еще был Сашка нашим художником...
Хандра, тоска... Поищи радость и посели её в себе. Да, конечно... Но она - очень редкий цветок, да и почва уже не та, и дожди давно не шли. А ты всё ж попробуй! Если хотя бы маленький росток... Ага, сейчас прикрою его ладонями и вместе с землёй... Молодец! Вот так, бережно...
... А вот моя зарисовка просто о человеке... не в контексте соц. строя, а самом по себе: Какой прогноз, дожди или туманно? Не ждет ли нас нечаянно беда? Тебя, как извержение вулкана, Я предсказать не в силах никогда... Эти слова из шлягера в ту пору были его гимном. Миша Анисенков... Вот уже больше десяти лет он три раза в год звонит мне, поздравляя или с днем рождения, или с восьмым марта, или с днем телевидения...
...И встретились! И опять она бережно раскладывала на прилавке свой "товар", - укроп, чеснок, мяту, - а еще принесла в этот раз и два небольших кабачка. - Сколько они весють-то? - сунула мне один. - Килограмма полтора вот этот, - прикинула я, - а этот... чуть поменьше. Засомневалась. Тогда подсказала ей взвесить свои кабачки у женщины, что продавала яблоки. Взвесила. Так и оказалось. И снова, не приставая ко мне с разговорами, лепилась на картонном ящике, ожидая своего покупателя, сосала помидор, купленный по дешёвке, закусывала моей сладкой ежевикой, а к её кабачкам что-то никто не подходил...
Не знаете, что такое гопик?.. Тогда слушайте. Наконец-то земля оттаяла и чуть подсохла! Значит, можно идти на чужие подсобные огороды, что зачернели у самой речки, и рыть, рыть... Копнёшь лопатой раз, другой... восьмой, девятый и...
Он нашел меня через Интернет. Он, мой бывший поклонник и журналист районной газеты, который в те, юные годы, сделав мне предложение и получив отказ, сразу уехал на Дальний Восток. Долгие годы ничего о нём не знала и вот... "Ты помнишь меня?" - был первый его вопрос. И я ответила, маскируясь и проверяя адресата: "Когда-то знала парня с такой фамилией, который жил..." и указала название моего городка. И он тут же ответил: "Ну да, это я, я! Василий. Может, вспомнишь, как мы танцевали в парке, а потом я провожал тебя домой и нас всегда встречала ваша белая собачка по имени Ласка?" Да, теперь знала: это он. И написала: "Где ты теперь?" "Живу на берегу Енисея и так сталось, что ощущаю эти края своей родиной". Ну, а потом слово-за слово, и выяснилось, что скоро приезжает навестить родственников в мой городок, который недалеко от областного центра, где живу, и если я не против, то хотел бы встретиться. И была встреча. И распахнул Василий передо мной дверь в мир, который был совсем незнаком - мир жизни на берегах далекой реки Енисей.
С недавних пор вечерами стала замечать его в скверике, что как раз напротив рощи старых лип и сосен. И обычно сидел он напротив детской площадки, с которой под звон детских голосов мелькают яркие пятна курточек, игрушек, шаров. Потом вставал с насиженного места и начинал ходить туда-сюда по аллее молодых лип, словно переваривая только что увиденное... или вспоминая своё детство?..
Сон: Незнакомый вокзал, автобусы, люди, люди, - суета!.. и всё чужое!.. но рядом Платон, хотя и не вижу его, но знаю... и ещё знаю: мы спешим на дачу... и уже едем... но на чём?.. нет, не не могу понять... и уже не едем, а идём, но... \ Но тающее ощущение чужого пространства еще со мной, во мне, надо мной, - вокруг... Закрываю глаза... нет!.. открываю...
- "Европейская цивилизация погибнет от сострадательности..." Но это не мои слова, а еще в начале прошлого века пророчествовал наш русский религиозный философ Василий Розанов, я хочу только поразмыслить на эту тему. - Не советую, - услышала скрипучий голос. - А почему? - Не пристало женскому представителю... - ... человеческого вида философствовать? - бросила пока что в пустоту, подталкивая моего лукавого виртуального спорщика Оппа к воплощению. Но пока лишь мелькнули его темно-синие глаза. - Да я и не пытаюсь, а просто хочу услышать от тебя, который носится над миром и многое видит, знает... Скажи, ведь по основному закону природы выживает вид, способный дать здоровое потомство, не так ли? - Так ли, - почти услышала смешок. И снова - только взгляд...
С Анной познакомилась я на Фейсбуке. И вначале перебрасывались репликами к разным фотографиям, текстам, потом она стала почитывать мои, перешли на "ты" и более личное стали писать в Чате... А, впрочем, чтобы не быть голословной, вот её комментарий на моё эссе "Гуманизм или сосулька?", в котором ставлю вопрос: а стоит ли так щедро помогать тем, кто не хочет работать и живёт на подачки, как в той же Америке, где рядом с мегаполисами целые города именно таких жителей, и не гуманнее ли дать им в руки "удочки", чтобы работали: "Да-а, это - вопрос!!! Помогать или не помогать? Удочку-то сейчас не очень найдёшь, а денег дать проще, вот и идём по этому пути. Но боюсь, что навернёмся со всей силы. Ведь гораздо больше таких, кто ждёт подачки, да к тому же они всё наглее и наглее. Но опять - вопрос: ведь и не дать нельзя! Не может гуманный человек смотреть на голодного и не поделится." И я ответила: "Аннушка, все палки о двух концах и одним можно убить человека, а другим спасти, протянув ему, тонущему. Но добром можно и испортить человека, поэтому вопрос в том, как найти то "лезвие бритвы", по которому гуманные должны идти?" А она сыронизировала: "Идти, чтобы самому порезаться?..
...- Знаешь... - Дана помолчала, посмотрела на меня: - Почему-то начинаю часто возвращаться в прошлое, хотя и упрекаю себя: ну, зачем это делаешь, зачем ворошишь то, чему пора забыться, истлеть? Но вот... И моя "лунная богиня" в огорчении хлопнула ладонями по краешку стола. Я же промолчала, по опыту зная, что вослед за таким экспрессивным вопросом непременно последует откровение. - Я встретила его в девятнадцать лет. И вот так же, в поезде, когда ехала навестить маму... (Открыла бутылочку, налила понемногу в бумажные стаканчики коньяка.) Да нет, не влюбилась сразу, но было в Тольке нечто такое, что меня сразу подтолкнуло к нему и даже... (Я развернула шоколадку, разломала на дольки, кивком предложи ей взять, но вроде бы она не заметила моего жеста.) И не только подтолкнуло, а даже подчинило. Потом-то и сама не раз думала: ну, почему, почему?.. Говоришь, судьба?.. А-а, шутишь. Ну, тогда... тогда давай вначале выпьем за встречи, которые были и будут для нас счастливыми..
Моя фантазия на тему автобуса, который увозит дачников со своих участков домой:...И удивительно! Как же запросто, по родному сплетаются эти несуетные дачные разговоры с чиханиями старого разлаженного автобусного механизма, с бензинным его потом, с дразнящим ароматом укропа, петрушки, огурчиков, малины... Ах, как же хочу я вписаться, вплестись в эту автобусную ауру, чтобы стать не только её случайным наблюдателем! И как же нов для меня и мелодичен этот многоголосый хор "землепашцев", в который лишь иногда вплетаются отдельные слова или незатейливые мелодии мобильников! Композиторы, где вы? Губайдулина, Кончели! Напишите, пожалуйста, симфонию моего сто десятого!.. чтобы не ушло от меня всё это! чтобы слышала я её не только в эти минуты, но когда захочу!
...А что я знаю и помню об уборке зерновых? Комбайны на полях, бегущий поток зерна - в кузова машин... В советские годы, с августа, такими кадрами хроники наполнялись все телевизионные выпуски новостей, - начиналась "битва за урожай", - да и газеты пестрели заголовками: "Выиграем битву за урожай!", "Битва за урожай продолжается!" И почему непременно "битва"?.. Может потому, что было мало надежды на то, что сельские труженики... Кстати, тогда у нас и крестьян-то не было, а только - сельские труженики... или труженики села. Так вот, не было надежды, что сельские труженики не уберут выращенное зерно, если их не вдохновить, не мобилизовать на "борьбу за урожай"? А, может, еще и потому, что самых трудолюбивых крестьян в годы коллективизации "уничтожили, как класс"? Помню и еще: ровно подстриженное, вяло-жёлтое поле с аккуратными, выброшенными комбайнами копёнками соломы. И такое осталось в памяти с тех пор, когда каждую осень всем Комитетом ездили мы в колхозы помогать труженикам села. Нет, не пришлось мне увидеть пятьдесят первого снопа на готовой копне, но запах соломы и поля, отдавшего свой урожай людям, вкус зерён от вышелушенного колоска во мне еще живы, отчего в душу пробирается нечто сущее и радостное...
Еду троллейбусом. На остановке входит пьяноватый бомжовый мужик. Кондуктор - к нему: - Платить будешь? - Не-а, - он, - я отработаю. И та, махнув рукой, прошла мимо, а мужик двумя руками вцепился за поручни и началось...
Тщусь что-то выхватить, оживить, "отряхнув пыль забвения" о днях оккупации фашистами Карачева (41-43 годы), но моя дырявая память проявляет немногое, - ну, почему осталось только это? Сижу на коленях у брата Николая (Заехал к нам перед отправкой на фронт) и громко плачу, а он держит перед моим лицом бутылку, вроде как собирая слезы и говорит: посмотри, мол, сколько наплакала, может, хватит? И я успокаиваюсь... наверное, пораженная, тем, что бутылка почти полная. От шалаша бегу к нашему дому, возле которого стоит немецкий солдат с коробкой в руках, из которой... я знаю, знаю!.. сейчас достанет горстку лакомства, - маленькие печеники!..
Ездили на дачу к друзьям-художникам, - он пейзажист, жена график, - сидели у камина, пили домашнее винцо, а вокруг домика всё сияло инеем, в нетронутом снегу смешно подпрыгивая, выискивали что-то длинноносые черныши-галки, перепархивали с ветки на ветку синички и, осыпая с веток снег, упруго взлетали в бирюзу неба. Но как же не вписывались мы в это лилейное великолепие своими беседами! Нет, неискоренимо это в русских, - снова и снова вызывать прошлое, переплетать с настоящим, спорить о будущем. Вот и мы - о новых и новых документах о Ленине, который возвратился в Россию* делать революцию на деньги воюющей с ней Германией, о развязанной большевиками пятилетней гражданской войне* и "красном терроре", во время которого население страны сократилось на шестнадцать миллионов от пуль, голода и эпидемий, об "уничтожении как класса" самых работящих мужиков страны, "расстрельных списках" Сталина, сибирских лагерях, из которых не вернулись миллионы лучших людей России...
... 1964-й Вчера был у меня маленький праздник, - приходили с бутылкой вина Саша-звукорежиссер, мой помощник Сережка и Димка. Думаю, что вот так, взяв с собой Сашу и Сережку, Димка и надеялся пробраться ко мне. Ну, что ж, не ошибся. Понемногу выпили. И было удивительно легко и хорошо с ними! Только вот Димка... Когда стояли с на балконе, вдруг сказал: - Ты из тех, кто ставит перед собой барьеры и мужественно преодолевает их. Наверное, он прав. 1976-й И как он высмотрел эту черту характера так быстро? Ведь ЭТО кре-епко сидит во мне и до сих пор. Хорошо помню за собой с детства: когда брат собрал мне из двух старых велосипедов один, который мог, наконец-то, ездить, то почему-то выбирала тропы, тропки, тропиночки в то время как мои подруги предпочитали ездить только по асфальту. 1964-й Димка - шутки, Димка - каламбуры, Димка - музыка, книги. Во всем - он. Вчера меня за руку укусила собака, а мне было почти радостно от этого. Почему?.. Димка как-то сказал: "Ты слишком часто летаешь где-то. Попробуй жить настоящим, хотя бы несколько дней". Вот и пробую... И многое тревожит, волнует: росинки в траве, хвойные запахи леса после дождя, золотистые отблески луны на листьях березы, поскрипывание кузнечика, мелодия Жана Ферра... Все это мимолетно, но глубоко. Как и тогда, прошлой осенью в Горловке, в гостях у тётушки. Заметила его там, на танцплощадке, - высокого блондина с синими глазами, - такие мне нравились. И пригласил на вальс...
...Вот тогда-то и вспомню ту встречу на берегу моря... И пойму, что тот голубоглазый, молчаливый и странный Димыч-грустные глаза был одним из наших солдат, брошенных на усмирение восставшего против советского режима народа.
Мой настырный ОППонент сидит на веранде в моём любимом плетеном кресле и покачивает ногой: - Что, денежек не хватает, чтобы купить огурчики и помидорчики в магазине? Всё возишься, копошишься на своих грядках... - Хватает, - прерываю его, распрямившись и отбросив охапку травы на межу. - Но дело в том... - Но дело в том, - прерывает и он меня, - что если хватает, то лучше б сидела с книжечкой вот в этом самом кресле... да и думала о судьбе России, - вспыхивает на его губах непонятный смешок. - Надо обходиться малым. Помнишь философа Диогена? Увидел однажды у ручья мальчика, пьющего воду с ладони да и выбросил последнее, что у него оставалось - кружку... - Ну да, конечно! - поднялась всё же и я на веранду, присела на когда-то мужем сколоченную лавку: - Кружку-то мыть иногда надо, а так...
...С поезда, как и всегда, захожу на базар. Мама сидит у корыта с рассадой сгорбившаяся, маленькая и в глазах - огорчение: - Совсем плохо бяруть! - и просит принести в мешочке воды, чтобы полить свои "растеньицы". Приношу. Поливает. От худого корыта расползается лужа... Но все же продала. Виктор привозит ее в половине первого и она, с трудом спустившись с мотороллера, ме-едленно идет мимо курятника, взбирается по ступенькам крылечка: - Ох, хорошо-то как! - стоит на порожке, вцепившись в покосившееся перильце. - Спасибо, спасибо тебе, что пол помыла. Хоть душой отдохну теперича. И лицо её светится радостью. Потом сидит у стола, пьет чай, грызет трубочку с начинкой, и я вдруг слышу: - Галь, сколько раз тебе говорила, - выбирает из нее крем чайной ложкой, - не покупай ничаво этого, не переводи зря деньги, - прихлебывает чай. - Да и обманывають нас таких-то, во... в дудке-то этой крема вовси нетути! - Мы с Витькой закатываемся от смеха. - Чаво смяётесь? - оборачивается. - Ма, да не дудка это, - наклоняюсь к ее уху, - а трубочка. Тру-боч-ка. - А хоть и трубочка... - уже хрустит ею. - Всёодно зря не траться. После того, как попила чайку и отдохнула, снова подсела я к ней, чтобы задать вопросы "про жизнь", а она вдруг и сказала: - Не, не хочу больше вспоминать. Жисть-то какая была... - И губы ее слегка дрогнут. - Да и кому всё это нужно будить? - Как кому? - рассмеялась больше для того, чтобы приободрить ее. - А внуки твои, правнуки... Вот прочтут когда-либо, что расскажешь, и будут гордиться тобой. Ничего не ответит, приляжет. Конечно: "жисть-то какая была"!.. Да и вспомнить ничего нового она уже не может, так что если еще и спрашиваю о чем-то, то для того только, чтобы уточнить...
Отрывок из автобиографической повести "В мерцании светил" 1988 год: Да, понимаю: крепко кусают его коммуняки из-за его "непослушных" статей, но... Но иногда не хватает ни выдержки, ни сил сносить его срывы. ... вчера, забившись в угол дивана, в наушниках, до часа ночи смотрела концерт Пласидо Доминго... ... до слёз было жалко и её, и Женьку, и Гуглю, и вот эти, мелькающие за плачущими стеклами троллейбуса, исхлестанные дождями деревца... и Платона, и себя. ... Они, снежинки, кружились и падали, падали... словно отрадные слезы после изматывающих душу часов.
...Стройный клен под окошком желтеет, И холодный туман на полях Целый день неподвижно белеет... А разве может туман... целый день? Что-то не то у Ивана Алексеевича. А, впрочем... или обаче, как мог бы написать он, если туман в низине, то... И чего тот, в окно смотрящий, обернулся, на меня смотрит? С кем-то перепутал? Но встал, идёт... ко мне: - Здравствуйте. Улыбнулся-то как тепло. Да кто же это?.. Ой, кажется... - Саша, Вы? Присел напротив, улыбнулся еще теплее: - Узнали... Ну и слава богу. Да, помню, помню его, хотя столько лет прошло! И помню потому, что среди моих записок о тех, восьмидесятых годах, есть немного и о нём, - не раз перечитывала и редактировала их, помещая в мемуары. "После пятичасовой записи спектакля вымоталась до чертиков! Стою на остановке, жую яблоко, - оператор Саша Федоров аж целый пакет принес из своего сада, - а тут подходит мужчина лет тридцати пяти в курточке, в шляпе и словно заморенный, - мелкое, худое, напряженное личико. - Дайте яблочка, - смотрит хмуро. - Сегодня еще ничего не ел. Когда вошла в троллейбус, подумалось: хотя бы не подсел! Но как раз рядом и сел. И сразу заговорил: проработал на Севере двенадцать лет и хорошо зарабатывал, но вот потянуло на родину...
В избе ли я?.. в маленькой хатке?.. но тесно, мрачно, грязно, - не повернуться, - и я: ну как же так?.. как могла забыть о маме и вот... в руках-то у меня коробка, в которой - косточки... ну да, в коробку эту положила я недавно больную маму и поставила вот сюда, в уголок кровати... и забыла о ней...
Низкие длинные коридоры со стенами, только что выкрашенными охристой краской... она еще стекает кое-где на плинтусы, и приоткрытые двери в совсем пустые, без мебели, комнатки... а я бреду, ищу выход. Но всё лишь - коридоры, приоткрытые двери, пустые квадраты комнат... и захожу в одну. Кто-то хватает за руку. Скелет! Его когтистая рука!..
...Темно... и темнота вязкая, плотная... а со мной рядом Платон... но, может и не он?.. и говорим с ним о Земле, о Боге, но вдруг он... тот, кто рядом, взмахивает рукой, указывая вверх: вон, мол, Земля наша... и я вдруг вижу огромный светящийся шар, на фоне которого появляется мужской силуэт... нет, уже не силуэт...
Памяти брата Виктора Сафонова (1928-2013), жизнь посвятившему написанию эпопеи "ТРОИЦЫН ДЕНЬ" о предреволюционных годах России, в период коллективизации и Великой Отечественной войны1941- 45 годов. -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Привет, братец! А мы на даче, Агнешка нас привезла и вот сейчас внучку на качелях качаю. Нет, у нас тепло, солнышко светит, а у тебя? Вот и хорошо. Ага, завтра иду закупать продукты для тебя. Ладно, успокойся, не так уж это мне и трудно, а для тебя какая-никакая, а радость. Конфет каких купить? Ну да, знаю, "Алёнка" называются. А еще каких? Хорошо, сама посмотрю. Пресервы из горбуши брать? Хорошо, не буду. Творожку вкусного в банках, шоколадного плавленого сыра и, конечно, котлеты из трески испеку, зельца "Деревенского" куплю, да? Ой, аж два килограмма! Ну да, если заморозишь, а потом... Всё, заказ принят, но пока выползай-ка на солнышке погреться! А ты потихонечку, помаленечку, со своим Кейтом поговорите. Ага, на этот раз я сама всё привезу. Да ладно, возьму сумку на колёсиках, так что не надорвусь. Пока, до вечера, до "спокойной ночи"! И то был последний телефонный разговор с братом...
...Да сочувствую я ей, Комп, сочувствую! И тогда ахала, охала, а сама... Знаешь, нехорошо это конечно: человек выкладывает тебе душу, хотя бы и про дверь, а ты... Но она вдруг всплеснула руками: - Га-алечка, а ты слышала про Аньку-то? - Нет, не слышала я про Аньку потому, что, честно говоря, даже и не знаю её. - Она же щенка себе дорогого купила на базаре от маленькой собачки! Принесла домой, накормила, потом легла так-то на кровать, а его и положила себе на грудь. Она ж одна живет, хочется ей, что б рядом живое что-то было. Ну вот, легла она, значит, смотрит на этого щенка-то, а тот - на неё. И прямо в глаза Аньке смотрит-то! Да так, что не отрывается. Напугалась Анька этого его взгляда да к ветеринару. - Снова заправляет свои седые пряди за уши...
1984-й В режиссерском кабинете ремонт и поэтому на несколько дней пристроилась я в проявке рядом с проявочной машиной у Лиды-баптистки. Часто говорим с ней о Боге, и я завидую ей: вот, уверовала в Христа и счастлива! А случилось это с ней после смерти матери. Работала та в колхозе телятницей и всё воевала с председателем за правду, а когда померла, то не дал он даже досок на её гроб. Вот после похорон матери Лида и выложила свой комсомольский билет секретарю на стол...
"Карандашный" набросок портретов тех, с кем приходилось встречаться. "Понимаешь, серый... да нет, теперь уже белый после купанья-то... Довольно скоро я поняла: нет, не быть ей ассистентом режиссера с этой своей особенностью, - ассистент во время прямого эфира должен быть бойким и "стойким оловянным солдатиком", схватывающим на лету и исполняющим сказанное, а она... Ну как она могла тут же "воплощать замыслы" режиссера, если вдруг пленялась чем-то и зависала только над ним? Например? А вот... Когда во время прямого эфира по тихой связи посылала ей очередную команду, то она не всегда и слышала её, и я вдруг видела через смотровое стекло: уставилась на заикающегося выступающего и даже пытается подсказать ему что-то... Ну, а если наезжала самодеятельность для записи концерта!.. Лане и вовсе становилась не до меня, - до конца выслушивала всех, кто подходил к ней, ну а если с жалобой!.. Ей же ну непременно надо было того утешить, и тогда с лёгким дрожанием рук, стояла напротив жалобника, готовая вот-вот расплакаться вместе с ним, а я... Ты только подумай, мой освеженный белый кот, ну как мне было прервать такую задушевную беседу? Вот и приходилось взваливать всё на другого ассистента, а тот потом тоже жаловался... но уже начальству. Ну, а внешность Ланы Ленок..."
Сейчас она войдёт и скажет: "Можно к тебе на минуточку?" Потом пройдёт в зал, сядет со своим вязаньем или папками, полными рисунков в кресло и... А, впрочем, что это я? Ведь с папками уже не приходит, а тогда надо вот так... Когда открывала ей дверь, всегда слышала: "Можно к тебе на минуточку?" И этот её вопрос был приветствием на её лад, потом она проходила в зал, садилась в любимое моё... и её кресло, раскрывала одну из папок и... Да нет, "долгие беседы" у нас не начинались, - если мне было некогда, то она и час, и два могла просидеть в зале одна, перебирая наброски, сделанные её мужем, и я знала, что не нужна ей вовсе, что просто захотелось ей сейчас "выпорхнуть из своей клетки", - её слова, - чтобы немного оттаять от... А оттаивать "от" начала она с год назад, когда её муж...
...- И куда это мы собираемся ежели не секрет? - с улыбкой смотрю на Линку, заканчивающей легкий макияж, но тщательно подкрашивающей губки. - Так... Просто побродить по окрестностям. - Вроде бы для окрестностей помада и не обязательна... - Ведешь следствие? - теперь она улыбается: - А я и не думаю скрывать, что иду с Сережкой. - Ну-у, ежели с Сережкой, то оно конечно... - Улыбка её тает и она вроде бы готовится слушать мой комментарий. - Да нет, - успокаиваю её, - броди по окрестностям с подкрашенными губками, чего уж там! Тебе это просто необходимо. - Расслабляется, но вижу: еще не верит в мою искренность, и тогда спешу успокоить: - Нет-нет, Линоча, я не шучу, я су-у рьёзно. Ну вот, поверила. Повеселела и даже сразу похорошела. Ушла. А мне что, снова - к дневникам?.. Д-а, отдыхать надо умеючи, а я похожа на ту лошадь, которая крутила лебедку, поднимая породу из шахт, а когда её отпускали, всё равно - кругами, кругами... Скучно мне уже здесь без своей работы, без домашней рутины и даже... Слушай, не раздувать угли. И все же! С удовольствием перечеркну на календарике уплывший восьмой день...
...Мы еще нежимся в постелях, ибо спешить некуда - небо снова затянуто, море беснуется, - и я перечитываю странички из Набокова, а Линка шепчется о чем-то с Лидой. Иногда они посмеиваются, строят рожицы, но вот сейчас она поднимает свои стройные ножки и делает ими круговые движения, - каждое утро вот так...- и это значит, что скоро встанет и займётся утренним туалетом. Но вначале уходит умываться Лида, а Линка спрыгивает с койки, бесцеремонно выхватывает у меня книжку, закрывает, и подсаживается на краешек кровати: - Аннуш, хватит читать! Лучше послушай живого человека, который... Сон я видела странный, может, разгадаешь? - Линка, - прощаю ей бесцеремонность, - я не верю снам и, естественно, не умею их разгадывать, но давай, рассказывай, а вдруг и выдам что-либо. - Сидим мы с Антоном на берегу мутной, широченной реки, другого берега не видать! - И замолкает, смотрит в окно, словно видит там этот берег. - И вода в реке прямо вровень с берегом! И несёт мимо нас какой-то мусор, сучья деревьев, обрезки досок... - Замолчала. Еще что-то хочет высмотрить? - И сидим мы так, что я не вижу его, а только слышу. - Лицо её грустнеет, глаза темнеют: - А еще слышу и другой голос, женский. И она, эта невидимая женщина, уговаривает Антона пойти за ней, манит, зовёт... - Линка, ау! Не улетай туда, в свой сон, вернись, я здесь! И она возвращается, но со странноватой улыбкой: - А он молчит. - И весь сон? - улыбаюсь рядовой улыбкой, что б и она...
...- Ах, Линка, Линка, ты заставила меня волноваться. Неужели нельзя было раньше... - Раньше не получилось, - с какой-то неувядающей улыбкой она, почти танцуя, прошла к своей койке, присела. - Прости. - Всё прощались, прощались и прощались, - попробовала пошутить. А она не ответила, - словно не услышала! - и всё так же улыбалась. А ведь так улыбаются только счастливые женщины! Но вот... взглянула коротко, прилегла. Нет, не надо мне было лезть к ней со своей глупой шуткой, не надо. В такие минуты женщине никто рядом не нужен, она должны оставаться только с собой... и с ним. - Хорошо, Линка, ты пришла и это главное. Давай спать. И снова ничего не ответила. Встала, раскинула руки, словно собираясь взлететь, но постояв так тройку секунд лишь вздохнула и стала раздеваться...
...И сейчас - небольшой антракт в разыгрывающейся драме супругов, написанный мною по мотивам небрежных записок Линки в дни её поездки в Винницу. Да, чистый, зеленый городок, и парк ухоженный, уютный. За городом, прямо за домиками, в которых их поселили, - цветущее клеверное поле, а над ним - дальние силуэты деревьев и омытое грозою синевато-оранжевое небо с раскалённым за день солнцем, наполовину нырнувшим за горизонт. Мгновение, остановись! Наверное, о таких моментах и писал Набоков: "Не удержать этой скользящей, тающей красоты никакими молитвами, никакими заклинаниями, как нельзя удержать бледнеющую радугу или падающую звезду". Отлично, да? "Красота уходит, красоте не успеешь объяснить, как ее любишь. И в этом - единственная печаль мира. Но какая печаль!". Щемящая печаль, светлая печаль...
Ах, Линка, может, открыть тебе всё же вот эти странички своего дневника? "Снова вижу, знаю: ждет! И начинает злиться. Утром-то, за завтраком по радио услышала: "Мадонну" Серов поёт. Сделала громче, а Стас и заворчал сразу: "Истрепали Мадонну, кому не лень!" И тут же стал накручивать: ведь Мадонна - религиозный символ, а разные шуты измываются... Но ведь отличная мелодия и голос... А позже, когда сидела в своём уголке дивана с шитьём, вошёл, опустился на корточки возле, взял за руку: - Скажи, что тебя во мне не устраивает? Жалкий какой!.. И прикоснулась к щеке, слегка погладила: - То, что и устраивает: твой поэтический дар, глубина. - Кажется удивился, а я улыбнулась, подумав: ощутил ли под бородой тепло моей руки? - Но... Сказать ли об этом "но"?.. Но зачем? Ведь ничего не изменили все мои подталкивания его к тому, чтобы писал стихи, не гасил в себе той самой искры одухотворённости, которая так прельщала в нем!.. Нет, не скажу. Отвечу, пожалуй, так: - Но когда ты маешься... Резко встал. Вышел". "Этот детский стульчик просто прелесть! Так удобно сидеть на нём перед духовкой и смотреть: и как там мои булки, скоро ль? Ага, уже вот-вот... - Ой, напугал! Что ты, Стас? - Опять печёшь булки? - И зачем прижался-то ногами к спине? Неприятно ведь. - А для того, что исполнить свой женин долг... Опять - за своё!..
В повести "Забавы Эрота" пытаюсь разобраться в сложных отношениях близких людей и понять: почему с годами уходит то, что раньше было влюблённостью и уважением, - что связывало двоих. Хотя повествование веду от первого лица, но и автор, и Линка - образы собирательные, сотканные из моих домыслов и наблюдений над теми, кто был когда-то рядом.
...А сегодня мы - в роще. И она снова рассказывает уже о свеженькой ссоре. - Вчера вечером сидим у телевизора, смотрим поздние "Новости", но в разных углах дивана и молча... А было бы о чём перемолвиться, было б... Ну да ладно, не хочет о новостях, так и не надо, а вот о нас бы... Она идёт впереди меня при каждом шаге намеренно загребая ногами снег, отчего за нами на тропке остаются сугробики. - А, может, пусть всё течет само-собой? - слышу её вопрос, но понимаю: он - не ко мне, это она себе его тогда задала. - Но он вдруг поднялся. Почувствовал мой настрой? И ушел к себе. - А ты - за ним? - А-а, пойду, скажу, - не услышала моего вопроса. - Вот прямо сейчас и скажу ему то, что так мучительно надумалось. И вхожу к нему. Стоит у окна, обернулся. "Антон, - говорю, - может, поговорим? Начнем, так сказать, поэтапный вывод войск?" Лишь усами дернул: "Нет, не надо. Поздно уже". - Линка, это он испугался, - подсказала ей на этот раз погромче. - Может, и испугался. Но если я решилась, то...
...- "Сейчас не хотелось бы возвращаться под общий кров..." Сказал бы по человечески: "домой". "Не хотелось бы встречаться с тобой и говорить о чем-то. Но вернуться придется, придется сосуществовать какое-то время вместе, пока не определюсь с работой и жильем". Значит, решил уйти. И Линка замерла. Посидела так... Потом, даже не взглянув на меня, медленно стала сворачивать листки в трубку: - Ну... Вот и всё. - Да нет, Линка, не всё, - встрепенулась я. Нельзя же отпустить её туда, к нему, не попытавшись хоть как-то успокоить? - Похоже, что твой Антон окончательное решение не принял и сбросил его на тебя, так что "всё" - только за тобой, а поэтому советую: придешь сейчас домой, ничего ему не говори, выпей пару таблеток снотворного и-и в кровать, а утром... "Утро вечера мудренее" - подсказала народную мудрость, на что она лишь улыбнулась...
В повести пытаюсь разобраться в сложных отношениях близких людей и понять: почему с годами уходит то, что раньше их связывало. ---------------- - Да не спеши ты домой, подождёт твоя домашняя рутина. Давай пройдемся по скверу, присядем на лавочку вон под той липкой, взглянем на себя со стороны... - А я уже и взглянула. Модно одетая женщина в коротком пальтишке, черные брючки, черная шляпа с короткими полями. Будто бы все тип-топ, но... - Но несколько седых волос, наглеющие морщинки у губ, да? - Ага. Лицо... Ну, никак не подчиняется! Ведь хочу, ужасно хочу, чтобы беззаботно-радостным было! Ан, нет. Да и глаза... Недавно с Антоном в лес по ягоды ездили, так женщина, что в поезде напротив сидела, комплимент сделала, - молодо, мол, выгляжу, а вот о возрасте... - Не догадалась? - Не сразу. Позже, по глазам... И ведь угадала! Лина, Ленок, Линка... Нет, мне больше нравится называть её Линка, с этим польским "ка" на конце, хотя в русском частица эта и придаёт имени... Наташка, Манька, Сашка... нечто пренебрежительное. А меня она зовёт Аннуш. Почему? Точно не сказала, просто бросила: ты похожа, мол... но на кого, не уточнила...
- Привет! - Линка вспыхивает на пороге, как луч солнышка: - Мой-то вчера... Домой пришел с букетом! Ну вот, видишь, а ты... - И как же давно не преподносил цветы! Даже не помню... - перебила меня и тень мелькнула на ее красивом личике: - А я на радостях торт испекла и всей семьей потом пили чай. Хорошо так было! - Будто и не было тех хмурых дней, да? - Да нет, были они, были! Потому что весь вечер хотелось лечь, отвернуться к стене и рухнуть в сон. - Линка, радость моя! Жизнь - она такая... Жизнь полосатая и зачастую непонятная штучка. Послушай, какие грустные строки оставил нам Владислав Ходасевич: Должно быть, жизнь и хороша. Да что поймешь ты в ней, спеша Между купелию и моргом, Когда мытарится душа То отвращеньем, то восторгом. И снова набежала тень на светлое личико моей подруги от философских строк Ходасевича Владислава. Зачем я его?.. Отвлечь от высокого низким, бытовым? - Надо тебе почаще смеяться, а то морщинки у губ всё заметнее. - Да я разглаживаю их, разглаживаю, но...
...- Нет, я понимаю: Антон - писатель, ему романы писать надо. Но теперь, когда почти не пишет, мог бы, конечно... А если и начнет помогать, то с раздражением, с надрывом, поэтому уж лучше - сама. Она стоит над плитой ко мне спиной и что-то жарит... А у неё здесь уютненько, светло, тепло, по стенам, на чуть бежевом кафеле, реденько разбросаны цветные пятнышки, над плитой - расписной поднос почти палехской работы, над диванчиком - яркий натюрморт бывшей подруги-художницы, после которого Линка и вдохновилась на создание несколько своих натюрмортов. Смогла, смогла хозяйка "подручными средствами" создать из кухни вот такой милый уголок. - Да уж... - запоздало отвечаю на её мини монолог. - По крайней мере домашняя работа - единственное, что не вызывает у тебя сомнений в нужности, да? - Вот-вот... - вдруг резко оборачивается: - И всё же! Антон сейчас сидит, читает в своей комнате, а я всё еще здесь, на кухне. - Оглянулась... Подошла к двери, прикрыла её, но все равно заговорила тише: - Правда, вчера сходил на дачу, а сегодня... Попросить его всё же достирать белье? - Я пожала плечами, хотя вопрос был не ко мне. - Нет, не буду. Итак взбрыкивает все эти дни, а если и сейчас... то мой выходной - к черту. Замолкает, но знаю: вот-вот разразится продолжением к "заданной теме". И я жду этого. Мне это нужно позарез. Плохо? Но так ведь... - И всё же! - резко оборачивается с чубчиком, закрывшим карий глаз. - И всё же? - явно поддразниваю её. - Рискни, Линка. А вдруг достирает. - А-а, и впрямь! Рискну. Но слушай, как ласково и мягко. Да не получится мягко! Знаю тебя... Но пошла к нему. И мне - за ней..?
...Обычно читает Линка только что-либо из современной прозы, вроде "Кода да Винчи". Но пытаюсь я вести с ней "воспитательные беседы" о классике, на что она лишь отмахивается: нет, мол, это всё слишком длинно и скучно. Но я не теряю надежды и изредка "приобщаю к прекрасному" короткими отрывками, а чаще поэзией, вот и сейчас забежала с томиком... Она - напротив меня в своём любимом уголке дивана вяжет свитер, который... ну почти уверена!.. или не закончит, или распустит в очередной раз. Рядом - дочка. С их лиц еще не стёрлись эмоции от затихшего разговора и я не знаю - о чем они?.. Жаль. Но, может, что-то не договорили и сейчас... Ага, дочка хочет... и, вроде как, шутя: - Ма, а ты считаешь себя счастливой как женщина? Ну и вопросик! При мне-то. Но понять можно это юное существо: раз добрались до него, то хочется ей прямо "здесь и сейчас" - ответ. Интересно, ответит ли мама? Едва ли. - Не знаю, доченька. Ну- у, я же так и думала! Но чего спицы-то опустила? И задумалась. А впрочем: - Как-то так получалось, моя родная, что в нашей семейной упряжке ощущала часто перекос. - Нет, не поймёт твоя родная о перекосе, поясни...
...Она закрывает книгу, которую вроде бы и читала до этой фразы, но оказалось... - Из-за Антона? - Ну да, из-за него. И только из-за него. Нет, не спрошу её: и что, мол, в этот раз... Пусть сама. - Позавчера-то мой... - и замолчала, отвернулась к окну. Ура. Значит, расскажет то, что не хотела. - Сидел, читал в своей комнате, а потом вдруг возник в проёме нашей двери: "Пойти пройтись или искупаться?" вроде как спросил у нас с дочкой. Линка замолчала. Наверное, думает: рассказывать ли дальше?.. Давай, Линка, давай! Я хотя и смотрю в окно, делая вид, что мне, мол, всё это - до фени, но ушки мои - на макушке. - А мы сидели и спешно шили мне юбку. "Пожалуй, искупаюсь, - решил, наконец, и подошел к шкафу: - Где тут у вас чистые полотенца? - Порылся на полке, заворчал: - Вечно у вас как зря понавалено!" Снова замолкла. Положила книгу на стол. Значит, будет рассказывать и дальше. - И зачем я шутливо огрызнулась?.. был бы, мол, только у тебя порядок. - Снова смотрит в окно, хотя знаю: мельтешение облаков и сосен не видит, а просто... - А он вдруг и смахнул всё с полки, и рявкнул: "Ищите сами!" - Смахнул и выскочил из комнаты? - почему-то спросила я. - Ну да, смахнул и выскочил, а я еще и догнала его словами: конечно, тебе хорошо!.. у тебя отдельная комната, отдельный шкаф, есть где аккуратненько всё разложить, а мы тут втроём в одном лепимся. - Завелась ты сразу...
...Крым. Холодный, ненастный, тусклый, - неуютный. - Серо, Линка, всё серо, как у нас в ноябре. И дождь. Моросит, моросит! И гостиничный номер тоже серенький, тесный. И наша неулыбчивая сожительница Лида словно охраняет свой мирок. - Линка, а рядом-то - бильярдная. И с каким же треском взрываются и взрываются шары! - Да и дым от курева - в двери. И зачем приехали? Может, к морю? Но оно холодное, раздражённое, грязное. Да и вообще: всё, всё чужое! Но не стану об этом - ей. Лучше - вот что: - А давай-ка поищем во всём этом нечто утешительное, нельзя же быть такими... - Занудами, хочешь сказать? Ой, нельзя, конечно, но... - Но вот прямо сейчас и скажем себе: а мне хорошо, хорошо! - А мне хорошо!.. Хорошо знать, что не висит надо мною обида мужа, что не надо исполнять никаких жениных долгов... - И так здорово ощущать себя никому не нужной, да? И это ощущение словно рамой окаймляет, охраняет твоё "я", да? - Кажется, попала "в точку", даже рассмеялась Линка, а я почему-то одёрнула её: - Но всё же, советую тебе написать Антону письмо, чтобы как-то размягчить свою обиду, да и его... - Напишу, напишу как-нибудь... Но скажи: почему в нём так сильно стремление к сексу, а во мне... а я... - А в тебе этого и раньше не было, да? - А я всё искала в тех, в кого влюблялась нечто... - И она изящно пошевелила пальчиками у щеки, словно нащупывая это "нечто". - Нечто такое, что могло бы увести в неведомые радостные дали. - И ведь нашла?..
В повести "Забавы Эрота" пытаюсь разобраться в сложных отношениях близких людей и понять: почему с годами уходит то, что раньше было влюблённостью и уважением, - что связывало двоих. Хотя повествование веду от первого лица, но и автор, и Линка - образы собирательные, сотканные из моих домыслов и наблюдений над теми, кто был когда-то рядом.
...Вчера-то весь день море щетинилось, бесновалось, а утром - полный штиль, у берега болтаются медузы и вода голубая-голубая! - Как в бассейнах Индии, - Линка стоит у ластящихся волн, перебирая на ладошке отполированные камешки. - Голубая вода, как в тех самых бассейнах, которые еще помню... и которые подарил мне Антон, заняв денег у сестры. - Поднимает еще один голыш и, забраковав, кидает в воду: - И то был самый ценный его подарок. Закрывает глаза, глубоко вдыхает насыщенный морской свежестью воздух, стоит так какое-то время, вспоминая, наверное, те самые бассейны. - Вот и цени это, а не... Ну зачем прерываю её сладкие грёзы? - А что "не"? - И взглянула почти дерзко: - Теперь должна за это всю жизнь "исполнять женин долг"? - Нет, конечно, но... Нет, не надо мне было возвращать её из Индии. - Вот я и выбрала пока "но"...
...Линка забежала ко мне уже в одиннадцатом часу вечера: - Извини. Прямо с работы и - к тебе. Есть хочу. Покорми, а уже потом... - Ой, что ж за потом-то? - шутливо насторожилась, а она лишь коротко взглянула. Ладно, подожду этого "потом", а пока ставлю перед ней салат, разогреваю в микроволновке котлету. - Лин, а еще печеники к кофе, если не наешься. - Да ты что! Наемся, конечно, а вот кофе... Ладно, выпью. Так устала сегодня, что и кофе не помешает уснуть. Только приехала на работу, а меня и обрадовали: срочная запись хора-победителя фестиваля. Ой, мамочка!.. И началось: фонограмма, репетиции, разводки... В общем, ни-и минуты свободной. Так что к посланию Антона даже не прикоснулась, а поэтому... - Ну, значит есть надежда, что она... - А поэтому сейчас поем и прочитаю... читаем, - Поправилась! - с тобой. - Линка, но если... - Слукавить? И залепетала: - Если не хочешь, чтобы я... чтобы ты... чтобы я... о чём он там, то и не... А то как-то неудобно. - Удобно, удобно. Ты всё знаешь, так чего уж? Да и, может, остепенишь, успокоишь, если меня понесёт. Успокою, Линка. Остепеню, Линка! Но и запишу твоё чтение письма на магнитофон. Прости!..
рихожу сюда часто, и почти каждый раз... да нет, без "почти", а каждый раз не могу избавиться от чувства, что здесь, под старыми клёнами, соснами и липами я не одна, - кажется, что надо мной парят души тех, кто лежит... кто был расстрелян в этом месте при освобождении моего города в сорок третьем. И всегда стараюсь с минуту постоять у скромного обелиска из черного мрамора со скорбной маской, а иногда опустить и несколько цветков из нашего общего двора, квадратом раскинутого меж серых пятиэтажек. А еще в нескольких метрах от обелиска, на краю оврага "Верхний Судок", что примыкает к роще, возвышается тёмный гранитный крест, и когда красные закатные лучи подсвечивают его, то вспыхивает чувство... Нет, не понять и не передать словами этого мистического ощущения, а поэтому замолкаю. Но сегодня не пойду в рощу, а перейду в сквер, который как раз - напротив, и сквер этот разбит относительно недавно в память жертвам Чернобыля...
...Дело в том, что под Новый год его ограбили. Тогда я уже уснула, когда вдруг услышала голос Платона, - с мобильником вошел в зал: - Что ты?.. - приподнялась на локте? - Кто звонит? А звонила Натали: на Виктора напали, ограбили. Господи!.. Показалось сном, но взяла трубку и услышала: - Ой, не знаю, что и делать?.. Ехать в Карачев прямо сейчас?.. Да нет, не мне, а Максим туда рвется, но друг его... ну, тот, у которого машина, вечером пива напился и поэтому не решается сесть за руль... Когда звонила? Да только сейчас, у него там милиция, допрашивают... Да нет, побоев заметных нет, но по голове два раза ударили... Конечно напуган! Я думаю, что даже в шоке... И на чём туда доехать? Начала успокаивать её... да и себя - тоже: ну, раз он живой и "побоев заметных нет", подождем до утра, будем пока звонить, а утром дочка отвезет нас в Карачев. На том и порешили, но я тут же позвонила Виктору и услышала его сдавленный голос: - Ладно, ничего... Я сейчас дверь закрываю, позвони минут через пятнадцать. А рано утром в Карачев поехал Максим, и уж не знаю: как удалось ему уговорить своего упрямого батю поехать в Брянск? Но привез. И три дня отсыпался под приглядом Натали, смотрел передачи по каналу "Культура" и всё приговаривал: как в другой, мол, стране прибываю. Когда приехала к ним, так Виктор всё рассказывал и рассказывал, как на него напали...
2013-й, осень. Родной старенький дом... Брат ковыляет мне навстречу по коридору. Но коридор ли это? Все заставлено, завешано, загромождено и только к двери проложена тропинка: - Галетина, ты? А я еще вчера всё ждал, ждал, ждал тебя... Улыбаюсь, но... Нет, совсем не тот мой брат, каким привыкла видеть, - не нашел сил даже ответно улыбнуться. И уже стараюсь разговорить его, расшевелить, а он...
...Виктор сидит у стола, напротив печатной машинки, и я, улыбаясь, смотрю на него: нет, совсем не такой мой брат, каким привыкла видеть, - не нашел даже сил хоть раз ответно улыбнуться. И спешу разговорить его, расшевелить, а он... А он жалуется на одиночество. А он жалуется на сына, который приезжает не к нему, а к своим приятелям. А он кивает на стопку отпечатанных листков своего романа и говорит: - Всю жизнь на него положил! И мамкину, и твою в какой-то мере, а роман этот... Вот, лежит и никому не нужен. А ведь выпадал ему шанс, когда редактором "Нового мира" был Александр Твардовский (1958-1970 годы). И уже часть гонорара ему тогда выплатили, и редактора назначили, но мой упрямый братец не согласился с правками, бросил своё детище в чемодан, сбитый им же из фанеры, уехал домой. И с тех пор даже не делает попыток издать его, а только правит, правит и вписывает всё новые главы. И вот сейчас: что ответить ему, чем успокоить?..
И на другой день поехала... Сидел у ступенек в коридор, ждал. Пристроилась напротив, на перевернутом ведре, вынула пакет со свежими помидорами, грушами, но надо бы их помыть, порезать, а как пройти в дом? Кэйт же у порога привязан! Вынула две курьи ножки, сунула псу одну, другую... Рядом сидят кошки, дала им и - к Кэю: Собачка умная, собачка добрая, разреши пройти! Лает, скалит зубы. Кэйт, ну пожалуйста! Нет... Взяла еще одну лапку, протянула: ну, разреши, я только за ножом... И пошла, прямо на него, лающего! Сейчас - в ногу! Но нет, пропустил. Нашла нож, отмыла, снова смело!.. что б знал: не боюсь!.. прошла мимо лающего, очистила грушу, порезала, протянула брату. Поддел кусочек ножом... Ви, не надо ножом, возьми рукой, а то упадёт... Нет, снова поддел. Ви, не надо ножом... Груша упала на землю, в мусор... Ну, вот, видишь! А потом вместе пробирались в хату. Я - впереди, он - опершись на моё плечо, медленно переставляя то одну, то другую ногу. Ну, вот и у кровати...
Кажется, машина рядом с нашим домом забуксовала?.. Ага. Ой, ну конечно, он уже трос к ней тянет, сейчас из лужи вытаскивать будет. А плуг... Гошу-то своего зачем выкатывает? А, ну да, что б к нему привязать и тащить... Мотор включил... Трос как натянулся!.. и Гоша - вперёд, на дыбы. Махнул рукой и уже тащит кусок рельса. Зачем?.. А, вбивает перед Гошей, что б не ехал... Опять трос натянулся, да и Гоша, хоть и не поехал, но свой нос задрал... Ну, брось ты эту затею, у тебя ж еще столько и своих дел, а до поезда - уже с час! Нет, только заспешил... кувалдой - по рельсу раз пять... аж рубаха взмокла. Шофер идёт... моло-оденький такой: - Дядя, да ладно. Не надо, я сам как-нибудь...
... Брат сидит на ступеньке в коридор и рассказывает: - Остались у меня последние огурцы здоровее-енные, сложил их на прилавок в кучу, собираюсь домой, а тут подходят две бабы деревенские и смотрят на них, смотрят, а потом одна спрашивает: "За сколько отдашь-то?" "Да берите даром" - отвечаю. Нет, не берут, а от огурцов глаз не отрывают. Я опять: да берите, мол... Тогда другая и говорит: "Давай, кума, возьмём, хоть огурчиков наядимси", - и смеётся, усаживая на колено Максона. - А вчера старуха подошла... ну, точно с картины Рембранта! И сама черная, и одежда на ней черная, и лицо го-орестное такое! - А, может, и не горестное было лицо у старухи, но я знаю: ему так хочется думать. - Попросила огурчика, а я говорю: "Да берите любой". Посмотрела, посмотрела на меня, отвернулась и пошла. - Подумала, наверное, что ты пошутил. - Да я догнал её, дал несколько штук. Ну, еще бы! Как же ты мог не дать...
Брат позвонил Платону: - Приезжай, помоги погрузить пианино на машину. Отвезти в Карачев надо, а то тёща и жена грозятся из окна его выбросить. \ Боже ты мой, и зачем ему в Карачеве пианино?.. Ну да, старое, немецкое, - бывшая жена ему оставила. Кстати, вызывал он как-то настройщика к этому сокровищу, но тот сказал: инструмент, восстановлению не подлежит", а, сталобыть... И что он с этим инструментом делать будет?..
Вот уже несколько лет хлопочет о молодежной подпольной организации Карачева, в которой и сам, четырнадцатилетний, участвовал, - обрядившись в длинный отцовский пиджак, крался тёмными вечерами по улицам и ставил штампы на немецких объявлениях: "Смерть немецким оккупантам!". Так вот, недавно ходил он в райком, а какой-то чиновник сразу и начал: что Вы, мол, выдумываете, никакой организации здесь не существовало! Тогда пошел он в райком партии к секретарю по идеологии, и та вроде бы сочувственно отнеслась к его просьбе, но ничего определённого не пообещала. А ведь совсем недавно прислала ему письмо связная партизанского отряда Катя: живет она в Суземке и пишет ему, что Карачевская подпольная группа сделала очень много, и она готова подтвердить это...
1986-й И зачем она только позвонила?! Старушка эта, во время моей передачи об умельцах, и предложила бесплатно забрать у нее старый "Запорожец", - муж, мол, уже не ездит на нём, так, может, кому из умельцев на запчасти пригодится? А я и рассказала брату... Завелся сразу, с пол оборота: поедем к этим старикам, договоримся, возьмём машину!.. но только не даром, нет!.. только если купить... Ну, конечно, разве ты можешь "даром"?.. Но этого ему не сказала, а, ухмыльнувшись, спросила: - Может, тебе уже и пианино хватит? - Какое пианино? - удивился, но тут же: - А-а, что в коридоре стоит... И засмеялся: нет, мол, не хватит, надо теперь к нему еще и машину... "в пару". И началось: выклянчил у мамы триста рублей на это приобретение, заставил меня позвонить тем старикам и раз, и другой...
...Вчера съехались в Карачеве с Наташей... Странно они живут! Он - здесь, с мамой и своим романом "Троицын день", а Натали, - как зовёт жену, - с дочкой и маленьким сыном в областном центре, в его кооперативной квартире, которую ему просто повезло купить. Тогда только-только начиналось такое строительство, а брат работал на телевидении кинооператором и снимал сюжет об этом явлении, вот и зацепился. Так вот... Связывает Натали и моего брата, наверное, и то, что оба - пишущие, оба любят литературу и даже как-то попытались, как и мы с Платоном, собирать у себя по четвергам местную поэтическую молодежь. Вот и теперь захотел Виктор возобновить это "мероприятие": - Да еще общественный фонд надо бы создать, - настаивает, стоя с вилами возле парника. - Ну, да, конечно, - защищается Натали, задерживаясь на ступеньках по пути в коридор, - эта поэтическая молодежь с удово-ольствием будет пользоваться фондом, а потом меня же и обольют грязью, что я их деньги не так трачу. Ведь было уже такое, было! - и смотрит на меня, ища поддержки. - Ты лучше вспомни вот что: когда тебя таскали в КГБ за эти самые четверги, то кто тебя только не сдал из этой поэтической молодежи? - и горько усмехается: - Раз-два-три и обчёлся?..
Прихорашивается мой Карачев! Домики веселеют, обновляются, высятся вдоль асфальтированных дорог и особнячки. Подновили дорогу и на нашей улице... А вот и мой родной дом. Да-а, рядом с соседними он - словно нищенка: "лик его тёмен", из-под кое-как покрытой и выцветшей крыши смотрят бельмастые окна... да и изгородь, "воздвигнутая" братом из того, что попалось под руку, ему под стать, и эти три засохшие рябины... Одна из них - на углу, перед домом, другая слева, под окнами, а третья там, во дворе, но её сухие ветви, словно щупальца спрута, нависли над тёмной крышей. "Ты бы спилил рябины, засохли ведь", - посоветовала как-то брату. Нет, не хочет он спиливать их, пусть, мол, "уж вместе со мной"... А вот и он, возле крылечка...
И уже сидим: я - на пеньке, он - в пластмассовом кресле без ножек, пристроенном на каком-то ящике, возле него - костыль, а вокруг... ох, какой же "пост-модерн"! Выглядывающий из крапивы белый остов "Запорожца", за ним - ржавый автобус, когда-то поставленный им на прикол, позади них - сарай... вернее, покосившийся навес, под которым навалено всё, что не поместилось в хате и коридоре, и всё обложено чурками, досками, - вот уже месяц заготавливает дрова на зиму. - Вить, - говорю сразу, чтобы не забыть, - мне дрова эти спать не дают, всё грезится: какой-нибудь пьяница... если однажды не подбросишь ему десятку на бутылку, плеснет керосина на них и запылает твоя хата. Он какое-то время смотрит на меня, взвешивая сказанное, а потом усмехается: - Да нет... Они хоть и пьяницы, но такого не сделают. - Сделают! Еще как сделают, - не унимаюсь...
...Стояли морозные дни, морозные и пасмурные... Да нет, в хате было тепло. Топили железную печку и к вечеру даже жарко становилось. Иногда и телевизор включали - как раз женский день восьмого марта приближался, дикторы сюсюкали, цветы с экрана не сходили, а тут... Самая дорогая моя женщина дышала трудно, надрывно, не видела нас и почти не слышала. Но когда на шестой день Виктор наклонился над ней и спросил: "Ма-а, может священника позвать?", то она открыла глаза, подняла правую руку и широко-о так перекрестилась...
1990-й Приезжаю в Карачев. Мама встречает меня озадаченная, - утром собаки напали на ее петуха: - То-то ж кричал он, то-то ж страдал! - удрученно качает головой. - Пока я докандыбала до них, так они его в лужу втоптали, во-он в ту, - кивает на окно, замотанной в тряпку рукой. - Да никак не отташшу собак-то этих!.. Но все ж отбила кое-как, подняла пятуха этого, а он... так и обвис на руках, и глаза закатил, - заново переживает страдания петуха. - Ну, принесла его в дом, положила. Крепко ж жалко! Ну такой пятух боевой! - и смотрит на меня с горечью. - Полежал, полежал он... смотрю: обираться начал. Посыпала ему пшенца, рису, а он и заклевал. Ну, слава Богу! - И чуть позже опять слышу: - А тут еще несколько яшшыков рассады капустной захватило, листики-то у нее и позакрючилися! И что с ней?.. ума не приложу...
Возле ступенек в хату мою огурцы для засолки, а мама сидит рядом, обрезает их и рассуждает: - Конечно, плохие у Глеба учителя, вот он и учится кое-как. Во, на днях один учитель по телевизору выступал. Смотрела?.. Советы давал, как надо учеников заинтересовывать. - И говорит все это тихо, как будто сама с собой. - Спрашиваить у них... а до этого у одного пылинку с плеча снял... Так вот, спрашиваить он его: что эта пылинка значить? Тот молчить. Спрашиваить у другова. И тот только буркнул что-то. Третьего... А до этого объяснял им, как должны жить муж и жена в согласии и мире... для сочинения что ли?Ну, вот, ничаво они ему не отвечають о пылинке этой, только смеются. Тогда он и говорить...
Сын сидит у стола и пьет чай, а мама со своей кровати говорит ему: - Думаешь, нябось, что ты умнеича меня? - Тот ухмыляется: конечно, мол!.. а она: - У меня ж опыту больше, чем у тебя, дурачок! И на каких только хвактах я ни была, и в какие только переплеты ни попадала! Вот, значить, я и умнеича тебя. - Опять он ухмыляется, но помалкивает...
Короткие записки в восьмидесятых, девяностых годах о маме, рассказавшей мне свою жизнь, по которым я потом "смонтировала" (термин моей професии режиссера) повесть "Ведьма из Карачева".
Сон мамы: Плыву я будто с Динкой и Идой* на пароходе в Сибирь. И сначала все зелё-ёночка, зеленочка была, а потом и льды пошли. Да такие здоровенные!.. Плывем мы, значить, плывем, хрустим этими льдами, и вот приплыли, наконец. "Вылезайте"! - кричать нам. Динка-то с Идой сразу прыг с парохода этого и слезли, а я как посмотре-ела!.. А там ну аж синее все от мороза-то! И стоить на берегу только одна хатёночка... ну, точно наш курятник...
Мама* сидит на своей кровати, укутанная одеялкой, и рассказывает: - Попивал мой муженёк... И здорово попивал. Дважды, еще до рождения Виктора, таким привозили домой, что еле отхаживала. - Поправляет одеялку, смотрит в пол. - А-а, у них, у Листафоровых, все пили: и старые, и молодые. За все ж работы кузнечные мужики магарыч ставили, вот они и пили. Когда Сенька рядом жил, так я следила за ним, а когда в Брянск уехал... Да и с Махнырихой тогда же связался на этой почве. Как-то собралися он, она, муж ее и всю ночь пили. А Сеньке-то на утро утром идти... а он и не можить. Что делать? И пошел за него муж Махнырихин, он покрепче был. Пошел, а в голове-то всеодно шумить? Вот и наехал автобусом с людьми на перила, что на Черном мосту, и повис над водой...
...Она сидит на порожке и рассказывает: - Незадолго перед смертью пришел ко мне Сергей* и спрашиваить: "Ты веришь, Мария, в загробную жисть"? Нет, отвечаю, не верю. Так, останется после нас горсточка земли и всё. "А я верю, - он, мне-то. - Думаю, что должна быть! И если и вправду есть... загробная жизнь эта, так вот там-то я уж ни-ког-да от тебя не отстану, там-то мы уже никогда не расстанемся!" Мама замолкает, какое-то время сидит, задумавшись, а потом, вроде как про себя, и говорит: - Видно скучаить там без меня... зовёть. - Ничего, подождет, - пытаюсь пошутить... с тайной слезой, - у него впереди целая вечность с тобой, а у нас... Ты еще и здесь нужна.
Сегодня ровно год, как обрушилось на нас это бедствие - авария на Чернобыльской атомной электростанции. Помню, как несколько дней спустя, машина нашего собкора, попала под сильный дождь, когда он ехал из облученной Красной горы.
Жила-была Затычка. И всё-то она затыкала! Только откроет кто-то рот, а она р-раз!.. и заткнула. Только заяц - под куст, а она его - пац!.. и - посреди поляны! Только гусеница - на лист, а она её - на землю. Только вода зажурчит ручейком, а она её - под землю... Ну, и так далее. А раз бежит по дороге и видит: огонь полыхает в лесочке...
Эту странную женщину иногда я зову Мадам Энзим. А странная потому, что не хочет... или не умеет жить спокойно, да и тех, кто рядом будоражит своим чувствованием жизни. И как-то я сказала ей об этом, назвав катализатором, на что она, усмехнувшись, ответила: - Тогда уж лучше зови не этим громоздким словом, а из терминологии моей докторской профессии: энзим. - Удивлённым взглядом дала понять, что слышу этот сослов впервые, и тогда она пояснила: - Энзимы - ферменты, ускоряющие химические реакции в живых системах. - Ну что ж, тогда, для пущей изящности буду звать тебя Мадам Энзим. На том и порешили. А познакомилась с ней недавно, - в одной группе ездили на экскурсию в Минск, - и теперь она иногда приезжает ко мне в гости одна или с мужем художником, и мы бродим в соседнем сквере или ездим в более дальнюю, еще не столь "причёсанную" рощу, где можно побродить по еще не закатанным асфальтом тропинкам, прислониться к березке, посидеть на нашем любимом валуне, оглядывая дали, раскинувшиеся за рекой. И почти каждый раз Дина выкладывает мне нечто, будоражащее моё чувство, после чего потом думаю, думаю...
Он - хирург, был дважды ранен в Чечне*, поэтому постоянно не работает, но два-три раза в неделю за ним приезжают из областной больницы, приглашая на сложные операции, живёт один, - когда дети выросли, развёлся. Обычно Макс приходит ко мне два-три раза в месяц, - "Не хочу надоедать.", - и непременно с каким-либо вдруг возникшим вопросом, был и на прошлой неделе с неожиданным открытием: "Знаешь, кажется я замучил свою душу.", а еще раньше слышала и такое: "Надо мне стяжать своё спасение.", и в таких случаях стараюсь сказать то, что растопило бы его мрачность, хотя... Ведь не раз подобными настроями он подбрасывал мне идеи для рассказов, поэтому, если цепляюсь на невольно заданную им тему, то получается у нас интереснейший вечер с чаем, как вчера, когда перед уходом попросил у меня "Сказание о Мамаевом побоище" - "А то читаю разную ерунду, а до нужного позарез, никак не доберусь." - но неожиданно и прямо с утра пришел и сегодня, присел на стульчик у порога, вынул смартфон и стал читать:
Из дневниковых записей в разные годы. Мама сегодня пропела: "Уж ты реченька, речка быстрая, Речка быстрая, вода чистая. Что ж ты, речушка, стоишь, Не всколыхнешься, С подо дна песком не возмутишься?..\ Ах, возвратиться бы в детство! Вижу, ощущаю: летний вечер, с луга тянет сыроватой прохладой и запахом трав...\ Как печально, что детство слышится уже далёкой, затихающей мелодией...\ Сегодня- выходной. За окном - мелкий холодный дождь... Дети спят, Платон читает... Приготовила завтрак... под первый концерт для скрипки с оркестром Мендельсона. Изумительная музыка! Стоит родиться и жить, чтобы услышать такое...\ Первые ночные заморозки. Моя красавица ива начала быстро седеть. Но еще вчера танцевала я с моей ивой... Ах, как же летели под ветром в ритме вальса её русые позолоченные косы под волшебную музыку Моцарта!..
Как-то я уже писала о нём, моём соседе-хирурге с редким именем Аристарх, (но все зовут его Арис), который, во время войны в Чечне* спасал раненых, был тяжело ранен в ногу и поэтому теперь, по-прежнему работая хирургом по специальному вызову на сложные операции, в основном сидит дома и читает книги пачками, которые приносит ему из библиотеки брат. Обычно каких-то глубоких комментариев о прочитанном от него не слышала, - так, иногда: "Серьёзная книга", или: "Ну и ерунду навалял этот...", - но порою, когда его что-то зацепит, то непременно придёт ко мне и тогда услышу не устоявшееся и зачастую весьма любопытное понимание прочитанного, о котором потом и толкуем. Вот и совсем недавно такое случилось...
1985-1992-й Там, где сходится небо с землёй, удивительный лес - голубой. Но однажды, придя в этот лес голубых не нашел я чудес. Не затем ли природой самой предусмотрен обман голубой, чтобы нас к горизонту влекли голубые загадки Земли?.. Николай Иванцов... Теперь он заведует в газете "Рабочий", органе Обкома партии, литературным отделом и сегодня Платон отнес ему отрывок из своего романа, а тот прочитал его и сказал: - Но это же что-то незаконченное... И не взял в газету. А ведь, когда я еще не знала ни Платона, ни его, были они друзьями, часто бродили по улочкам нашего города, по окрестностям и, полностью доверяя друг другу, - что в те времена было редкостью, - спорили, осуждали "среду", в которой приходилось жить, передавали друг другу самиздатовские книги. И именно тогда Николай написал строки, которые и до сих пор Платон иногда произносит: "Не в ту среду попал кристалл, но растворяться в ней не стал..."
...Приезжал из своей Вязьмы Володин. За пивом рассказал: когда на мотоцикле попал под машину, то сразу - ощущение отстраненности, полета и встречи с чем-то позарез нужным!.. Но потом все исчезло. И уже помнит, как ползал с зацепившимися за шлем очками, с которых капала кровь, скорую помощь, в которую сам и залез, прилег... и забытьё. А позже - только один вопрос хирурга: "Ехал на мотоцикле с кем-то или один?" Через несколько дней - опять на операцию. А температура держится. Что делать? Стал сбивать ее ногтем - по градуснику. Взяли. Кайф после укола!.. И только издалека, размыто - голос знакомой сестрички: "Володечка, не больно? Не больно, скажи!.. Го-во-ри, говори!" Когда хирург начал долбить кость, то в голове сверлило: "Еще, еще один удар и скелет мой рассыплется". От страха вцепился в стол, а потом... Потом по стеночке шёл по коридору в чёрных трусах, с загипсованной рукой в сопровождении двух медсестёр, но в палате стал играть в шахматы с каким-то мужиком. Выиграл раз, другой, а к концу третьей партии затих, прикорнул, - боль адская накрыла! И держала два дня...
...Ну, а под Пасху до того, как вынясуть плащеницу, в церкви можно было и часы почитать. На аналою обязательно Евангелие лежало, и кто грамотный, тот и подойдёть, и почитаить полчаса, час, громко, вслух... у кого голос хороший. На Пасху мно-ого народу сходилося к церквам со всех деревень...
...И кто ЕГО знает, для чего мы задуманы?.. Не знаю и не берусь ничего утверждать, а только вопрошаю, вопрошаю... Но недавно представилось: а вдруг именно ТАМ и будет что-то вроде виртуального общения, ведь физиология и "материальное" часто разрушают, убивают духовное, вот Интернет и приучает к нему заранее, а, Илья?.. Ухмыльнулись. А, может, и зря. Да потом такое общение будит-то живые чувства! И горят они этаким теплым костерком подо-олгу, и хочется еще в них - хворосту, да по-больше. А "одночасье" бывает, к сожалению, и в живом общении, так что надеюсь вместе с Вами: "традиции" нарушатся и нам "Некто подставит руки..." ----------- Вы "призываете" меня вернуться к Православию, к коему относитесь "отстраненно"? Пожалуйста! Всё наше зло немалое ─ От дьявола! Не наше в нас хорошее, А ─ Божие! ------------- "От дьявола... Божие"... А наше-то - что меж них? Наверное, самое главное - выбор, делание себя, а это... Ох, и тяжкая работа! Но думаю, что Богу как раз она-то в нас и нужна, а когда уходим от неё, то и - "в одночасье"...
...К чему я тебе - это? А к тому, что не знаю, как там, на других планетах, а по нашей, с названием Земля, какими же шагами семимильными марширует прогресс! Ведь еще в начале прошлого века в деревнях вечерами сидели под курушками... Да это такой светильник из пузыречка с маслом и фитильком... Так вот, а когда мой прадед тогда первым купил семилинейную лампу на керосине, то всей деревней приходили на нее смотреть: диво-то какое!.. свет-то какой яркий!..
Конец 1991-го. Прилавки магазинов пусты, а тут еще с первого января должны "отпустить цены". Что будет? Но уже через пару месяцев... (Из дневника):"...И вот тогда, при непривычном для нас изобилии продуктов и товаров, мои детям захотелось подзаработать. Дочка была корреспондентом в демократической газете, не получавшей субсидий по сравнению с "рупором партии "Рабочим", который содержало наше местное коммунистическая власть и, естественно, получала очень мало, сын - студентом, и при таких копеечных "зарплатах" на это, вдруг открывшееся изобилие, им можно было только поглядывать. Вот и решили попробовать съездить в Киев на толчок с появившимися у нас мягкими итальянскими сапожками "Симодами". Съездили. Получилось. Поехали еще..." "Ну, как мне к этому относиться? Раньше-то такое было "уголовно наказуемо"... Помню, как маму сколько раз забирали в милицию за то, что шила одеялки и продавала на базаре, чтобы нам хлеба купить, а теперь перепродажей занимаются многие, - разрешили для выживания..."
Накануне Нового, девяностого года, снег растаял, потом подморозило, и по тротуарам завьюжила пыль. Пили сухое вино, провожая старый, потом - шампанское, встречая Новый... Вот ведь как получается: магазины пусты, а на столе!.. но буквально о каждом продукте можно рассказ писать, как он попал к нам. Ну, к примеру, о свином рулете: он - из деревни, и привез нам его Саша, наш деревенский друг, который уже несколько раз ночевал у нас, но чаще заходит для того, чтобы просто поговорить и отвести душу. Когда-то Платон писал о нем в газете, защищая от партаппаратчиков его самостоятельные попытки к фермерству...
Иногда зову его Макс-вопросик. И потому, что обычно, придя ко мне и лишь перешагнув порог, скажет: "Тут у меня к тебе вопросик...". Потом пройдёт в зал и уже там услышу "расшифровку" вроде: "Понимаешь, прочитал сегодня рассказ...", или повесть, роман, в которых и найдёт то, с чем прийти. А читает он много, даже очень много, ибо из-за хромоты (ранение на Афганистане войне) не может выходить на улицу и ему из библиотеки по несколько книг приносит брат. Что удивительно, чтение его нисколько не утомляет и похоже, что прочитанное проходит через него особенно не задерживаясь, в чём не раз убеждалась, - через полгода забывает не только название книги, но и то, о чём в ней писалось, - может, при столь обильном чтении одно вытесняется другим? А во мне оседает надолго, вновь и вновь взбалтываясь в растревоженном сознании до тех пор, пока не найду ответы на все возникшие вопросы и пока замутнённое этими вопросами сознание не просветлится. А неделю назад Макс пришел ко мне поздно вечером и весьма растревоженный, - давно не видела его таким! - и, произнося традиционное "Тут у меня к тебе...", протянул томик Лескова со множеством закладок и, открыв на одной из них и ухмыльнувшись, буркнул: - Взгляните-ка вот на этот...
Каждый день из окна кухни невольно бросаю взгляд на балкон пятого этажа, который как раз напротив. И балкон этот неухоженный, заставленный разной ерундой, верхушки которой торчат над перильцами, а над ними... и под стать ему, за давно немытыми стеклами окон, уныло висят выцветшие шторы. Хозяина этого балкона, полноватого, лысого пожилого мужчину, вижу иногда или на балконе, или делающим что-то на подоконнике, и он почему-то всегда только - в майке или вовсе без неё. "Картина бомжовая", как говорит дочка, но дело не в ней. К этому неухоженному балкону прицепилась березка...
Люблю ходить вдоль набегающих волн и в намытых ими грядах камешков выискивать такие, которые море не только отшлифовало, но и вымыв более мягкие слои, сделало заметными заключенные в нём прожилки других пород, - оставило свой "автограф". Вот и сейчас среди еще сырых, поблескивающих под косыми лучами заходящего солнца, взглядом нащупываю тот самый, который пробудит во мне теплое чувство. Но сколько же их, выброшенных морем! И нет среди них похожих ни по форме, ни по масти, - нет двойников. Какой же выбрать из тех, которые уже на моей ладони? Пожалуй, оставлю вот этот черный со светлыми прожилками. Красивый камешек. Я любуюсь им, я согреваю его своим взглядом и надеюсь, что ассоциативно он поможет мне вспомнить кого-то, - ведь все мы словно эти камешки, но только обкатанные, отшлифованные не волнами моря, а жизни. Да, затеваю лицедейство, - знаю, - но чувство сопротивляется знанию, меня уже связывает с этой крупинкой моря живое чувство, и я не хочу, не могу верить в то, что после нашей встречи этот, согретый аурой моего чувствования камешек, снова может смыть волна... волна жизни...
...Иду вдоль аллии рощи "Соловьи"... Ну почему тогда, в молодости, и карканье грачей, цвырканье синичек, писк воробьев, и осевшие, огрубевшие сугробы с робкими, сверкающими под солнцем ручейками из-под них - к полдню, потрескивающим ледком - к вечеру, и острые рога опрокинутого месяца на зеленовато-синем небе - к ночи... почему всё это будоражило, волновало, манило, обещая нечто, - радовало!..
...Она сидит в кресле, укрывшись моим мохеровым пледом, - на улице только семь градусов тепла, а топить не начинали, - посматривает на телевизор с суетящимися картинки без звука (я часто его выключаю) и рассказывает: - Пришла ко мне сегодня на приём пожилая женщина с результатами анализа крови. Смотрю. Да, у неё анемия. А знаю, что сидит на очень строгой диете. Стала её убеждать, что для поднятия гемоглобина хотя бы на время откажитесь от диеты, и она вроде бы соглашается, но чувствую: не откажется и снова придёт ко мне за помощью. Скажи, что нам, врачам, делать с такими людьми?.. Не знаешь. Вот и я... (Взяла пульт, включила звук, посмотрела несколько секунд, выключила.) А еще девушка вошла. И с кольцами не только в ушах, но и в губах, в носу, на языке и стала жаловаться...
Рождество светлое пройдёть, Святки начнутся, святые вечера. Этими вечерами бабы уже не пряли, не шили, а девчата только гадали да гуляли... Потом Крещенье... И какой же это праздник торжественный был! Отслужуть, бывало, молебен в церкви, а потом и движется ход к речке. Хоругвь несуть, певчие поють, ну а мы, девчонки, идем следом и смотрим. Ох, и холодина ж всегда была на Крещенье! Самое лютое время зимы, синим аж все кругом станить, а батюшка голой рукой крест высоко-о несёть, и мы всё дивилися: как же это можно на таком холоде голой рукой крест столько держать?.. Дойдёть этот ход до речки, отслужить батюшка молебен возле проруби, а потом окунёть в неё крест, и уже после этого считалося, что вода теперь в реке освещенная, иорданская, и все начинали ее черпать. Бросимся и мы за ней, зачерпнем и тут же домой ла-та-та, мы ж настынем на морозе-то, когда с ходом идем, вот теперь и побежим сразу...
...А еще под Крещенье гадали. И сколько ж гаданий разных было!.. Но самое первое для нас считалося вот какое: в двенадцать часов ночи берем кувшин, привязываем к нему веревку и идем к колодцу, черпаем воду из него и приговариваем: - Берем воду на ворожку, замочи, чёрт, ножку. Берем воду на ворожку... И так три раза, а потом отливаем ложкой... каждый, под своей дверью воду эту и снова: - Чуй, чуй, собачка: где, в каком краю мне замужем быть? А в нашем карагоде гуляла Шурка, сестра моя троюродная, и такая боевая была! Вот раз так-то зачерпнула она воду, начала ташшыть её из колодца да к нам: - Девчат, помогите скореича! Никак кувшин не выташшу, видать чертей нацеплялося!..
Нет, не могу, не хочу его перечитывать. Кого-кого... Да Гоголя. Ну да, конечно, классик, гордость наша российская, мастер языка! Да согласна с тобой, согласна, но всё равно не возьму больше в руки. Раздражает меня этот классик длиннейшей болтовнёй своих героев. Ну, что это? Вот, смотри: диалог Чичикова с Маниловым аж на двенадцати страницах! О да, характеры... Характеры выписаны ярко, но... А вот что "но", мой ироничный и ехидный оппонент Опп: разве в России были тогда лишь одни нравственные уродцы, которых Гоголь насобирал в "Мертвых душах", "Ревизоре", "Носе"? Вот именно, были и другие, но он... Да и прочие наши классики...
...Иногда я навещала Раису Николаевну, принося незамысловатое угощение, и она хвалила мои блинчики с творогом, благодарила, но каждый раз во взгляде Лизы замечала я чуть сдерживаемое раздражение из-за моих гостинцев, поэтому посещения становились всё реже. А потом узнала, что племянница выселила свою тётку в тёмный коридорчик, хотя квартира той и принадлежала...
...... Впрочем, есть, есть что-то в этом "стоянии" питомца Эвтерпы* именно на росстани. Вот же, вот, в длинной накидке стоит Фёдор Иванович, гордо вскинув красивую голову и глядит не на торговый центр, а выше, в небо, не замечая всей этой суеты и всем своим видом словно подсказывая истинную радость жизни, а не ту, которую пытаемся найти в приобретениях-мелочах, и уже кажется, что вот-вот услышу: "Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои. Пускай в душевной глубине встают и заходят оне..." Ой, кажется, Антон идёт.... Но он же не прихрамывал, а этот... Да, он. Окликнуть? А, впрочем, уже сам... Привет и тебе! Давно мы не... Лет десять как?.. Да я - ничего, понемногу, а ты как?.. (Спросить, почему прихрамывает? Нет, пожалуй, не буду. Сам расскажет, если захочет.) ... Он всегда был словно до краёв наполненный сосуд, из которого вот-вот готово было выплеснуться содержимое. И даже в глазах было вечно застывшее: хочешь, расскажу!.. ну да, прямо сейчас... только слушай! И это меня даже смущало, - меня, которая с опаской и осторожностью выпускала то, что нужно было сказать. Ну как же, ведь во мне с давних пор рефреном звучали строки поэта: "Лишь жить в себе самом умей. Есть целый мир в душе твоей таинственно-волшебных дум; их оглушит наружный шум, дневные разгонят лучи, внимай их пенью и молчи!"
И до сих пор в памяти лицо женщины, которая... Нет, лучше так: И до сих пор в памяти лицо чужой, с бесцветными глазами женщины, она - в белом халате и чем-то блестящим... холодным и блестящим снимает с его головы волосы, а они... Нет, "волосы" и точка. И дальше: Беспомощно и обреченно падают те колечками ей под ноги, а ему жаль их до слез! Пожалуй, так и начну свой рассказ. Только б еще несколько слов - впереди... Может, вот так? Как пролог: Тишка не может уснуть и, уткнувшись в подушку, плачет: ну зачем он здесь, в этом шумном доме, где так много ребят, которые и сейчас посапывают рядом? А еще неотвязно висит перед его глазами лицо чужой, с бесцветными глазами женщины, она - в белом халате и чем-то блестящим и холодным снимает с его головы волосы. Беспомощно и обреченно падают те колечками ей под ноги, а ему жаль их до слез! "Почему я здесь? Зачем? Сбегу, все равно сбегу!" - думает он и, сжимая в зубах кончик наволочки, плачет. И сколько мне тогда было?.. Около девяти. Как же стремительно прожил я эти тридцать лет, а вот сюда, так ни разу и не занесло, так что, если б вдруг не потянуло... как к спасению, то и вовсе... А как поредела моя деревенька! Хаток - с десяток, да и те вот-вот... Хорошо, хоть дорога есть, проехать можно, а вот переночевать... Родной хаты уже нет, а стучаться в чужую?.. Нет, остановлюсь-ка вот здесь, у речушки... Тишина!..
По истёртым кое-где до дыр ступенями деревянной лестницы мы спускаемся к улице, протянувшейся вдоль Десны и она, доверчиво придерживаясь за хлипкие перильца, смотрит под ноги и всё молчит, молчит. Да, не виделись с десяток лет, и теперь за два дня вроде бы обо всём переговорили... вернее, она, а для меня "разговоры" только начинаются, ибо знаю: услышанное снова буду выворачивать наизнанку, рассматривать, перелопачивать, додумывать и... Наклонилась, подняла что-то... - Нет, Настасья, ты же видишь, что на этих склонах елей нет, наверное, шишку эту кто-то потерял... или просто выбросил. Коротко взглянула на меня, на шишку, чуть удивлённо улыбнулась, отбросила её в сторону, снова спускается... И не сказать, что мой предстоящий "разговор" утомителен, нет, скорее необходим, как питьё, как пища... - А уже с полсотни ступенек осталось и сейчас выйдем к остановке, сядем в троллейбус и поедем... ага, через мост, в другой район города...
Кажется, вон та женщина тоже засмотрелась. Едем минут двадцать, но ни книгу, ни газету не развернула, а смотрит и смотри в окно. Может, о чём-то думает?.. Да нет, как и я провожает взглядом то, мимо чего мы... Симпатичная. Интересно, почти никогда не ошибаюсь в тех, кто потом окажется мне "близким по духу", как говорила мама, вот и с ней бы... ведь ехать больше двух часов, так что хорошо бы... Но как подойти? "Здравствуйте. Вы мне симпатичны. Может, поговорим?" Нет, это смешно, а посему еще посмотрю в окно, а потом почитаю...
1969-й Слава Богу! Наконец-то моя двухмесячная дочка поняла, что есть день, а есть ночь, когда надо спать. А, кроме того, спит она еще и два раза в день, так что, появились у меня полтора-два часа, когда занимаюсь вот чем: сажусь и перепечатываю свои дневники, которые веду с четырнадцати лет. Интересно!.. И вот несколько записей: "В этом году очень морозная зима, и сегодня с утра подул холодный резкий ветер, к вечеру стал сильнее, а потом и мокрый снег пошел, началась метель. В прошлом году в это время уже тронулась река, а сегодня даже не похоже, что скоро будет весна. ... Вчера мама рассказала мне, что после войны её знакомую посадили в тюрьму на семь лет только за то, что они с дочкой собирали колоски на колхозном поле, и в тюрьме она умерла. Неужели это преступление - собирать колоски? ... Воскресенье. Мама ушла на базар продавать одеялку, которую мы вчера дошили. Если продаст, то купит нам хлеба, а корове - санки сена. Мама говорит, что Зорьку надо поддержать сеном, а то она совсем стала худая потому, что мы кормим ее только соломой". Вот такие отроческие записки... Конечно, наивны они и просты, но всё ж интересно: а какая я там в них буду, дальше? Ведь исписанных тетрадей так много!..
Сняв заверещавшую трубку, услышала незнакомый голос: - Кем я был? Могильною травою? - И пауза... Пока не отозвалась на непонятные вопросы и снова услышала: - Хрупкой галькою береговою? Круглобоким облачком над бездной? - Уловила, что это - стихотворные строки и подумала: чудак какой-то... что ему ответить? Но с того конца "связующей нити" снова донеслось: - Ноздреватою рудой железной? И незнакомец рассмеялся. - Простите, но, наверное, Вы ошиблись номером... И хотела водворить радиотрубку на базу, но "голос" словно увидел мой жест и заторопился: - Подожди, подожди, не клади трубку! Галина, это я, я, бывший режиссер Илья Дорош, помнишь такого? - Ой... Ну, как же... Конечно, - забормотала, - Но... - Давно не виделись, да? - И помолчал. - А уже двадцать два года, так что встретимся и не узнаем друг друга. - Да нет, почему же... Ты был... - Каким был, того уже нет, - снова рассмеялся. - Сдается мне, что стал я другим, поэтому и захотелось с тобой встретиться.
Подслушанное в вагоне: ... Нет, ты всё ж послушай меня, сынок, послушай, не затыкай уши своими... Сам-то я из Журавки, деревня такая есть. Рассказывали, что в начале позапрошлого века... Нет, не при царе Горохе, а при Александре первом... Да, милок, да, был не только первый, но и второй Александр, потом третий. Так вот, в начале девятнадцатого века в нашей Журавке было только около двадцати хат... А потому знаю, что есть у нас деревне свой дед-историк, вот он и докопался... да и теперь пишет о Журавках. А деревня наших большая и красивая. С одной стороны леса, с другой - поля, речка рядом. Есть у нас школа, церковка и даже Дом культуры, там не только кино показывают, но и артистов разных с концертами приглашают, да и наши выступают, частушки, песни поют... О чём? Да о разном. Старинные песни, советские. "Едем мы, друзья в дальние края, станем новосёлами и ты, и я..." Знаешь такую?.. Нет, и знать не хочешь. А зря. Эта песня о таких, как ты... пели её, когда на целину ехали... Что за целина такая? Да это было, когда партия призвала новые земли в Сибири осваивать, чтобы народ было чем кормить, хлеба-то в стране тогда не хватало, вот и... Не знал такого?.. А должен бы знать... узнавать и узнавать о предках своих... Да-а, и хорошее узнавать, и плохое. И
...Были на выставке Юрия Мохова с окрестностями Овстуга... Да нет, поэт и художник совсем не пара! Федор Иванович - надземный, парящий, тонко и философски мыслящий, а Юрий... Картины его хотя и "написанные рукой настоящего мастера", но какие-то материальные, земные, - не вспыхивает в них того самого неземного света. С Моховыми весь день провели на даче Аристарха Бетова. Вот у кого золотые руки! Художник-портретист, а дачу построил сам, да еще и камин выложил! Правда, покайфовать возле него нам пока еще не удалось, как-нибудь зимой, а вот вчера сидели на уютной веранде, ели салаты прямо с грядок, пили чай... А потом ходили купаться к озерцу, что совсем рядом, вечером брели по улочкам меж хлипких заборчиков, над которыми нависали усыпанные созревающими яблоками ветви, потом снова пили чай с отличным тортом, который Ирина вдруг достала из холодильника. И как же хорошо говорилось!.. Отличный подарок жизни...
Деда моего по отцу звали Афанасий Никитич. А родился он в начале 1860-х в семье экономических* крестьян слободы Рясники, что под городом Карачевом. Так что крепостными мои предки никогда не были, имели свои наделы земли, и мама рассказывала: ЈГосподи, сколько ж мужики работали! Всё крестьянство только на силе и держалося. Силён - будешь жить крепко. И землю обработаешь, и урожай соберешь хороший, сам будешь сыт, и скотинка твоя в достатке будить. Вот и трудилися, только по праздникам и отдыхали. Бывало, как только подходить праздник, так дед Илья и запрягаить лошадь мучички белой купить, сахарку, водки бутылку и две четвертушки и когда на праздник придуть от обедни разговляться, так и выпьють по рюмочке, и женщинам дадуть чуть-чуть, и нам по напёрсточку. Семья-то наша в одиннадцать душ была, а только бутылку водки и распивали...
(Из дневниковых записок) 1991-й Самое сильное чувство в настоящем - страх. Боюсь, что вот-вот начнется голод, потому что с прилавков вослед за яичками исчезли даже плавленые сырки и раздали талоны на продукты. На грубой бумаге - месяцы: справа темно-синий январь, левее серый февраль и рядом весенний светло-зеленый март и месячная норма на человека такова: масла растительного пол литра; 1 кг. мяса или 800 грамм колбасы (какой выбор!); сахара 1 кг.; крупы 1; макаронов 500 грамм; масла сливочного 30, а еще табачных - изделий, спичек 5 коробков, бутылку водки. Веселись, народ, если повезет выкупить все это в течение месяца!..
Читаю копии из областного Архива: "1772 г. Ревизская сказка* экономических крестьян слободы Рясника. Иван Сергеев сын, переведен из д. Байковой того же ведомства. У него жена Устинья. Взята из слободки Рясника, написанной в последней 3-й ревизии. У них дочь, рожденная после ревизии Настасья полугодка..." И то имена моих предков по отцовской линии. Так кем же были экономические крестьяне того времени? Но вначале узнаю: как и с какого времени стал складываться класс крестьян, так что выручай, Интернет! "Издавна из Днепровского бассейна к севру и востоку за Волгу и Оку продвигались поселенцы, посреди лесов и болот отыскивали сухие места, отрытые пригорки, выжигали леса, выкорчёвывали пни, поднимали целину..."
Мой прадед Илья и дед Тихон Сафоновы (или Листафоровы, как мама называла родню Сафоновых, ибо у прапрадеда было имя Христофор) крепостными не были, а происходили из экономических* крестьян слободки* Рясники, что в трёх километрах от ныне районного города Карачева. Как говорила мама, "трудилися они не покладая рук", поэтому и жили крепко: две хаты было, в одной сами жили, корм скоту готовили, воду обогревали, а другая, где гостей встречали, праздники праздновали...
- Ты знаешь, я как-то утратил ощущение текучести времени, оно словно остановилось и топчется на одном месте... (Он ухмыляется и, не отрывая от стола бокал, наклоняет его и вроде как любуется меняющимися оттенками вина.) И даже между днём и ночью не ощущаю разницы потому, что сплю хреново. (Отпивает глоток) Правда, около двенадцати засыпаю сразу, но часа через два просыпаюсь и-и начинется... (Замолкает. Соображает, как лучше сказать о том, что "начинается"?) Лезет в голову разная ерунда из прошлого, перемежаясь с тем, что было днём, вечером. А-а... (И машет рукой, словно хочет отрубить эту "ерунду".) А, вообще-то, что я тебе - об этом... Давай поговорим о чем-либо интересном... (Выпрямляется, взглядывает на меня и в его, уже выцветших глазах, мелькает бывшая голубизна.) Ну, как о чем? А хотя бы вспомним о не столь далёком прошлом, когда мы... когда я... (И замолкает, бросает в рот кружочек колбасы, жуёт и мне кажется, что делает это просто так... чтобы вспомнить.)...
Не встречались с ней много лет, хотя живём в одном городе, но вот как-то... В "Круглом сквере" она сидела рядом со мной на скамейке и изливала душу после обычных фраз: как ты?.. а как ты? И уж не помню, какой мой или её ответ подтолкнул Ирину на это откровение? Да теперь это и не столь важно, но почему-то жил во мне тот наш разговор и, наконец, захотелось "реставрировать" услышанное и смонтировать из её слов и фраз монолог, дополнив его своими воспоминаниями. Демократы, демократы... И твой, и мой. А что было толку семьям от их демократии?.. Ну, может, твой и добился чего-то за эти годы, но мой так и остался до конца нищим... Да недавно Димка умер, в прошлом году. (Помолчала, словно паузой поминая его, вздохнула, махнула слегка рукой.) Да понимаешь, работать в журналистике он уже не смог, ведь теперь надо выискивать что-то остренькое, каверзное, чтобы людей цепляло, а он был очеркистом, аналитиком, вот и затосковал, затосковал...
а нет, были, были и у меня радости... минуты радости... секунды... доли секунд. (Усмехается) А-а, в общем были, но знаешь... (Снова наполняет бокал вином.) Давай-ка еще по одному, а? Вот и хорошо, что не сказала "хватит". Молодчинка. А то мой... моя радость... (Ухмыляется, отпивает глоток.) как что, так сразу: "А, может, хватит?" Ржавчина. (Замолкает. Тянется к розе, которую принесла, поглаживает лепесток и говорит уже ей:) Какая же ты молодая да красивая! Вот и я когда-то такой... (Но опять - глоток...) "Вечером синим, вечером лунным был я...
...И пришёл. И снова прямо у порога протянув бутылочку "Хеннесси": - Готовь своё "достаточно неординарное вкусовое сочетание", будем кутить, - рассмеялся и даже шутливо потёр руки. - Василь, ну ты даёшь! - растерялась. - Почему ж не позвонил, не предупредил? - Прости, некогда было, - улыбнулся, словно извиняясь. - Я же... - взглянул на часы, - через два часа опять уезжаю, поэтому кутежа, конечно, не получится, вот и... - Что значит "опять"? - А то, что теперь редко бываю дома. Мотаюсь по всей России. - Вот как? Мы прошли в зал и он, присев на диван, взглянул на меня снизу: - А вот так. Уже почти семь лет езжу из одного храма в другой и расписываю их. - Ну и ну... - удивилась. - Ты же пейзажист, и вдруг... - Нет, не вдруг... - опустил голову, помолчал, решительно махнул рукой: - Слушай, я проголодался, так что тащи-ка на стол всё, что у тебя есть, а потом расскажу с чем пришёл. - И улыбнулся чуть заискивающе: - Ведь ты так хорошо слушаешь!..
Родилась моя бабушка в начале 1980-х годов, и тогда же к Карачеву подвели железную дорогу, так она с подругами бегала смотреть первый паровоз: "Как едить, как гудить!.. Да бросилися мы скореича от него со всех ног прочь, думали-то, что сейчас с рельсов соскочить да за ними бросится."
...Под нашими окнами по стволу дерева с огромными листьями-опахалами и почти такими же розовыми цветами, гортанно-мягко ворча, поднимается бо-ольшущий попугай. Его движения медлительны, в них нет суетливой боязни наших северных птиц, и вот уже, оглянувшись на меня, он неторопливо устраивается на ветке, поворачивается ко мне хвостом. Ах, птица, ленивая, пестрая птица! Ты навсегда останешься в этом жарком раю, а для меня он - лишь мгновение, яркое, как вспышка мгновение! Уже через час наш автобус будет петлять дорогами многоярусного Канди, а потом спустится в неширокую долинку и снова перед нами начнёт разворачиваться почти фантастическая панорама Цейлона: взгорья, поросшие пальмами, голубое разноцветье убегающих вершин, а над всем этим - какое-то удивительно радостно-серебристое солнце! Нет, у нас оно светит совсем не так, - будто отдавая лишь свои окраинные лучи, - а здесь... Женщины смеются, суетятся, иногда застывая на какой-то миг и провожая нас любопытными взглядами, а вода струится по их длинным волосам, по сари, прямо на наших глазах обозначая изваяния женских фигур... Стоп! Вот такими и запомню их: напряженные изгибы молодых тел, смуглые улыбающиеся лица, влажные волосы и пестрые сари, а за ними, на том берегу - сухое дерево, - словно корнями вверх! - с гроздьями больших черных птиц, весящих вверх ногами и чуть раскачивающихся в жарком, густом воздухе...
Командировка. Гостиница. Затёртые, ободранные обои, нет покрывал на кроватях, нет половичков... И совсем седая соседка: её муж погиб в автокатастрофе; дочь в девятнадцать лет родила от женатого... ... И опять этот дождь, дождь!.. въедливый!.. гремящий по жестяной крыше балкона! И лохматые деревья треплет ветер. И мокрые листья мечутся по тротуару... ... Вечер встречи с Микаэлом Таривердиевым. Послала ему записку: "Вы творите гармонию. А что же делать нам, не творцам? ... Вышла на балкон. Сумерки. Двор пуст. И тут - постукивание... легкое постукивание палочки по асфальту, - слепая тычется в ограждения, в кусты... ... "Упасть лицом в траву и плакать..." И падаю. И припадаю к ней щекой. Чтобы обрести силы Антей припадал к земле... Может, это вовсе и не миф? ... Герман Гессе: "Наше "я" крайне переменчиво, прихотливо, но есть и другое "я", и стоит искать его, следовать за ним".
1960-й Снег почти растаял, за ночь деревья густо покрылись инеем. Необычно...Но вспыхнуло солнце, морозец ударил. Красота! \ Мама рассказала мне вчера о предках. Мою прабабку по материнской линии звали Аниска и была она очень красивая. Когда пошла работать на железную дорогу, то познакомилась там с Алексеем. Фамилия его была Болдырев, а по прозвищу Писарев, потому что батька его служил писарем, да и он сам был грамотный. єПриду свататьсяЋ - сказал вскорости. И сосватал. Утром, после свадьбы, молодые проснулись, а через дыру собака в хату лезет. Собралась Аниска готовить обед, а соли и нет, вот и отдала мужу свои деньги, что собрала на Троицу. Пошел он в лавку и купил десять фунтов соли, хлеба...\ 2010-й Тогда я еще не думала, что вот такие мамины рассказики через несколько лет так увлекут меня, что позже, почти три года!.. буду снова записывать и записывать их. И потом станут они для меня... и на долгие годы!.. терзанием, увлечением, томлением, радостью... в общем, тем, с чем интересно и єосмысленноЋ жить...
Слушай, а вдруг она делала всё это ему - в отместку? Ведь не известно, как он с ней... Никто не знает, только слухи ходили, а слухи каждый горазд перевирать по своему... Да нет, давай сейчас говорить о ней без презрения и осуждения, а, так сказать, єотстраняясь от...Ћ Попробуешь? Ну, попробуй. Ты еще у нас работал, когда она появилась в Комитете? Ну, тогда должен помнить, как замелькала меленькая молодая женщина, - ни фигуры, ни лица... Ну да, красивой она не была, но и страшной назвать нельзя было. Вот-вот, аккуратненькая такая брюнеточка, тихая, неяркая, да и ходила-то словно прошмыгивая мимо. Правда, взгляд её цеплялся за меня, и почти всегда читала я в нём что-то вроде зависти, а иногда и комплимент мне делала... или тому, как была одета. Да нет, не сталкивались мы с ней тогда в передачах, а вот когда радио и телевидение объединили... А было это уже после того, как ты уехал...
Ну, зачем привезла от брата мемуары генерала Деникина? Тот-то всё перечитывал их, страдал, вписывал новые эпизоды о гражданской войне в свой роман "Троицын день", а теперь - и Платон... Читает, мучается и на меня выплескивает свои эмоции. Вот и сегодня, за утренней кашей: - Когда Крым заняли красные, - и взглянул на меня: не прерву ли? Но я только насторожилась. Тогда, сглотнув, осмелел: - Так вот... Китайцы, которых большевики навербовали в свою армию, прежде чем расстрелять белогвардейских офицеров, вначале уши им отрезали, носы, гениталии, а уж только потом...
.И что за книга у Вас? Лесков... Нет, ничего не читал, всё больше тех, кого в школе когда-то... Ну да, Гоголя, Толстого, Чехова... А Лескова в моё время не проходили, его уже позже, сам... Вот-вот, и мне - "Заячий ремиз". Да, конечно, язык у писателя... Разрешите? Благодарствую. Не беспокойтесь, не закрою вашу страничку, на ней и прочту хотя бы вот это: "Ох, как я после этой беседы в нощи одинок у себя плакал!..
1989-й ......Зажгли свечи. Сиреневым облачком засветилась ветка сибирского багульника, -купила её на базаре у таджика, - и его мелкие цветочки вспыхнули каким-то удивительно радостным светом! Да и телевизор вдруг ни с того, ни с сего очнулся! А часов в одиннадцать Галя увела Глеба встречать Новый год к подруге, и вдруг стало тихо. Тихо и грустно. Около двенадцати вдвоём посмотрели выступление Михаила Сергеевича Горбачева, чокнулись остатками шампанского: "За перемены! Что б свободней дышать стало". Выпили, молча, посидели, молча... Я осталась у телевизора, а Платон ушел в свою комнату и послышался... И послышался бесовский вой... Обычно-то, перед тем как уснуть, Платон ставит себе на грудь коротковолновый приёмник "ВЭФ" и слушает "Би-би-си" или "Свободу". Вот и сейчас в мой новогодний концерт ворвался рёв глушителей, - это наши "пастухи"... а, вернее, шакалы мечутся в поисках зарубежных радиостанций, чтобы вцепиться им в горло.
Моя импульсивная подружка Валентина живёт теперь одна, - дочка вышла замуж, уехала в другой город, - и обычно навещает меня, когда её настигает очередное разочарование в какой-либо виртуальной подружке или друге. Вот и сегодня пришла печальная и, сняв куртку, сразу вынула их сумочки флэшку, протянула мне: - Распечатай, пожалуйста... там мой файл "Письма". А я в это время заварю для нас кофейку, что-то озябла, пока к тебе добиралась. - Вовремя ты приехала, только-только собралась выключить компьютер... И о ком поведаешь сегодня? Но она ничего не ответила и нырнула на кухню. Когда я протянула ей листки с распечаткой, то она почему-то стала сворачивать их в трубочку, но заметив мой удивлённый взгляд, развернула и положила на колени: - Знаешь, вначале не хотела тебя обременять...- И замолчала, словно еще и теперь не решаясь рассказывать, но всё же взяла только первый: - Под Новый год, с пометкой "Отправлено из мобильного приложения Яндекс" получила вот такое письмо: - "Спокойной ночи тебе, милое солнышко, целую крепенько, пока. Алексей". - И взглянула, улыбнулась чуть заметно: - Но среди моих виртуальных друзей нет Алексеев...
ВСТРЕЧАЯ 1989-й На улице пасмурно, слякотно, сыро. А ведь сегодня тридцать первое декабря!.. Все дни на работе была слишком занята, чтобы бегать по магазинам в поисках продуктов, поэтому надо - на базар... Ой, за мороженой свининой - очередь. Нет, голова болит и мне её не осилить. Побегала-побегала, да так ничего и не купила. Ладно, стушу картошки, поджарю курицу... хорошо, что позавчера на работе дали, а мы её не съели, на оладьях перебились.
2010-й Заработки мужа из-за его постоянных конфликтов с редакторами газет складывались тогда из гонораров за выступления по области и от редких публикаций в газетах, так что денег наших хватало только на необходимое.\ ...Тогда он пришел на обед. Старалась пододвинуть всё вовремя, а он ел и молчал. Вошла дочка: - Чего меня-то не пригласили? - бросила, шутливо. - Может, я тоже хочу... - Хочешь - садись, - подвинулась, уступив место. И тут Платон... И мелькнуло же: не зацепился б за свою любимую тему! - Да-а, чего ж её-то не пригласила? - зацепился!.. и сразу стал развивать её до "глубоких обобщений": - Не приучила семью всем вместе садиться за стол... - Платон, - хотела притормозить его нарастающее раздражение, - собрать семью за столом можно при условии, если ритм жизни всех совпадает, а у нас: один - на работе, другой - в институте... - Не в этом дело, - прервал, раздражаясь, - просто ты никогда не хотела этого делать, - пожевал, проглотил и продолжил? - Да в вашей крестьянской породе вообще не имели привычки вместе обедать и ели, когда хотели...
Каждый раз, отнеся ведро с мусором к помойным бакам, Платон возвратится и проворчит: - Ну, народ!.. Не донести мешок с мусором до бака и бросить?.. - И зачастую перескажет: - Помню, когда в Казахстане жил... так у немецких поселений на улицах и у домов чисто было, а у русских!.. - Платон, не нападай на нацию, - начну защищаться. - Мы с тобой тоже русские, но доносим же мусор, куда надо! И соседи наши - тоже... Да, большинство доносит, но...
Спрашиваешь, случалось ли мне предавать? А, не знаю. Но если поможешь понять... (Остановилась у скамейки, присела.) Ведь ты же у нас инженер человеческих душ, вот и помоги... протяни руку помощи, чтобы проникнуть в суть того или иного моего поступка. (С лёгким вызовом взглянула, улыбнулась.) Ты же копаешься в своём прошлом, вот и меня зарази тем же... ворошить прожитое. (Сказать, что такое занятие иногда бывает весьма мучительным? Нет, пожалуй, не скажу.) Знаешь... (Опустила глаза, помолчала.) А знаешь, когда ныряешь в прошлое, то зачастую высвечивается оно совсем другими красками. (Снова смолкла. Смотрит на молодую березку, что как раз - напротив.) И занятие это весьма интересное, ты права. Иной раз такое откопаешь, что диву даешься: и как могла тогда вот так?.. (Спросить о "так"? Нет, пусть сама...) Подружка у меня была... журналистка, с которой было интересно... (Проводила глазами двух девушек.) Легко с ней говорилось... и не только, иногда вместе ездили за материалом для газеты, чтобы потом друг другу что-либо подсказать...
...Балкон открыт, ветерок свежий подувает, а я сижу и шью пиджак себе из жатого ситца. Как же отрадно наедине с моим євеличествомЋ долгожданным одиночеством! Но вот они! Платон и Аристарх. Оказывается, сегодня у них первый сеанс,- художник хочет написать портрет мужа. Ну что ж, придется євеличествуЋ подождать, да и пиджаку - тоже. И уже єобъектЋ - у стола... и уже Аристарх - напротив меня... и уже опять говорит о рассказах Платона из недавно вышедшей книжки єСеребряные сопкиЋ, но вдруг откладывает кисть, берёт в руки сборник, ищет в ней какие-то страницы: - Вот, нашел! - И читает: - єЗачем встречаться с беспокойным прошлым? Пусть бы по-прежнему прикрывало твою лысеющую голову от беспощадных лучей жизни легкое облачко тихой грусти по несбывшемусяЋ, - и смотрит на Платона, но тут же, перелистывает несколько страниц: - єНет, оказывается не поздно задуматься даже тогда, когда пойдет вторая половина дня и крылья мечты, надежды уже опустились, повисли ненужным грузом и просто мешают житьЋ. - Закрывает книгу, снова берет кисть: - Ты же подталкиваешь человека словами этими к действию, открываешь ему глаза... Вижу, приятно Платону слышать это, а я... Нет, не хочу пока євписыватьсяЋ в их диалог и уже иду на кухню варить кофе...
...Зато детективы Дарьи Донцовой - нарасхват. И любителей подобного чтива понять можно: в нём - образцы всех пороков, а пороки ярки, динамичны, - занимательны! Добродетель же тиха, незаметна, - скучна, так что, кому нужны наши размышления о ней? Но утешусь словами, которые завещал нам Николай Александрович Бердяев: "В мировой жизни царит бессмыслица, и духовность призвана вносить в нее смысл". Так, может, - хочу надеяться! - и наша хрупкая духовность падёт на тарелку весов против бессмыслицы жизни?
Словно и не было нескольких лет, ибо помню... Я выношу моего полугодовалого внука на балкон пятиэтажки, открываю окно, ставлю на табуретку. Стоит тихо, смотрит вниз, вцепившись ручонками в подоконник и провожая взглядом проходящих внизу людей, крадущегося черного кота. Чувствую: боится, но не отстраняется, смотрит вниз до-олго, молча!..
Я вижу только ее затылок и длинные, растрепанные волосы: - А что ты умеешь? - слегка недоумеваю. Машка молча стоит секунду-другую, словно выжидая, но вдруг её мордочка вспыхивает передо мной с улыбкой во весь рот: - Отворачиваться, - заливисто смеётся. Да... Летит время! Мчится. Вот и внучке уже четыре... Когда-то сделала я вот такую запись: "Острое сожаление вызывает то, что не могу запомнить навсегда облик детей...
... 1983-й Ездили в Карачев. Платон сразу же ушел в книжный магазин, чтобы не мешать мне записывать на магнитофон, который беру на работе, мамины воспоминания, - яркие, короткие вспышки ее памяти. Пока не знаю, зачем это делаю? Но дома переписываю на листки, редактирую, стараясь сохранить местный выговор и интонации, и "сортирую" по темам. Сегодня рассказала мама о голоде тридцатых годов, после раскулачивания крестьянства, а когда закончила, я пожаловалась: - Не знаю, как успокоить Платона? Мрачный, замкнутый ходит. Боюсь, что сорвется на какого-нибудь партийного шиша, вот и посадят. И она посоветовала ему, когда пришел: - Терпи, Платон, не поддавайся им. Не сдавайся! Был в Обкоме комсомола, хотел взять командировку на выступления, - ведь когда увольняли, то "товарищ" Зубриков пообещал: "Но свою просветительскую деятельность вы можете продолжать", - а вот теперь и не подписал путевку. Значит, Качанову нельзя общаться с молодежью, - не тем светом "светит"...
Вышла на балкон. Раскалённый, оранжевый диск солнца, зажатый меж стволом берёзы и антенной дома напротив, вот-вот скатится за его крышу... "Да-а, есть даже нечто зловещее в этой картинке, - подумалось, - будто прощаясь, светило уносит с собой и зелень кроны берёзы, окрасив её в почти черный цвет". Но вот бисером длинных ресниц солнце в последний раз подмигнуло мне и соскользнуло за вдруг потемневшую полосу крыши. "Нет, так нельзя! Уже неделя как... а я... а во мне она - всё так же. И преследует
1987-й После пятичасовой записи спектакля вымоталась - до чертиков! Стою на остановке, жую яблоко, - мой оператор Саша Федоров принес аж целый мешочек из своего сада, - а тут подходит мужичок лет тридцати пяти в курточке, в шляпе, в очках и словно заморенный, - мелкое, худое, напряженное личико. - Дайте яблочка, - смотрит хмуро. - Ничего еще не ел сегодня. Когда вошла в троллейбус, подумалось: "Хотя бы не подсел!", но как раз рядом и сел. И сразу заговорил: он - экскаваторщик шестого разряда, проработал на Севере двенадцать лет, хорошо зарабатывал, но вот потянуло на родину: - Человек должен домой возвращаться... просто обязан, - хрустит яблоком в паузах и все рассказывает и рассказывает: сменил здесь много мест работы, а сейчас опять: - Хоть уходи! По две недели ничего не делаю, а зарплата идет. А зачем мне эти деньги? Я же хочу честно: заработал - отдай положенное, а не заработал... - кусает яблоко, вяло жует. - Но начальник говорит: "Не уходи. Хочешь, буду еще больше платить? Я ж на тебя положиться могу, ты, когда нужно, все хорошо сделаешь". - И вдруг повышает голос: - Сделаю, да. Умру, но сделаю, если обещал. - На нас оглядываются, а он неожиданно замолкает, смотрит в окно...
Иногда память неожиданно подбрасывает давнишние события, явления, образы и не понять, почему именно теперь они всплывают, оживают? Так случилось со мною недавно, - преследовало, волновало, - пока не излилось в этом рассказе. Я заметила его в первый же день моего приезда, когда, обустроившись в гостинице, отправилась пройтись по Старой Будве. Он стоял напротив изъеденной временем стены цитадели, облокотившись на ограждение смотровой площадки и вот уже минут десять смотрел на море, горы... "Наверное, художник" - подумалось. А, может, просто романтик, эстет, - ну как можно пройти мимо такой благолепной красоты, лишь окинув её взглядом? Позже, когда косые лучи заходящего солнца удлинили тени, снова увидела его в узкой улочке городка: сидел за столиком кафе и смотрел на море, которое голубейшей полосой виднелось в узком проёме сероватых домов, увитых зеленью. Присела и я за соседний столик, заказала кофе. "Красивая картинка, - подумалось, - на первом плане симпатичный седоватый мужчина за столиком с белой скатертью, за ним - спуск узкой улицы с бежевыми домами и тёмным фонарём, ниже - голубая полоса залива и над ним в дымке - красные крыши строений острова...
Он позвонил: - И еще... Когда я работал на Скорой помощи... уже и не помню в каком году, то закончил смену, купил бутылку "Шампанского", еду к своему другу встречать Новый, захожу в подъезд, сажусь в лифт и где-то около третьего этажа его заклинило. Что делать? Стучу в стенки, зову... Ни-икого. Но где-то минут через пятнадцать всё же слышу низкий женский голос: "Кто там?" Это меня-то спрашивают... - засмеялся. - Отвечаю, прошу позвать из двадцать первой квартиры друга... Николаем зовут. Приходит, но чем помочь? Ведь в эти часы найти кого-либо проблема. И всё же начал он звонить куда-то, ругаться с кем-то... - Вздохнул: - В общем, пришлось в двенадцать с другом чокаться не откупоренным "Шампанским" через дверь лифта, с полчаса сидеть в плену, но, когда вышел!.. Встречали меня, как героя. Шуток было! И мой друг отключился, а мне подумалось
Она вошла, и я услышала: - Ты знаешь... - села на стульчик у порога, - сегодня ночью приснилась какая-то фигня, от которой ни-икак не избавлюсь. - Валюша, в принципе всё сны - фигня, - улыбнулась: - И не надо их в голову брать, а то... - Легко сказать "не надо брать", - перебила, обувая тапки: - А если не идут из неё... что тогда? - Тогда попробуй... и обязательно рассказать свой сон кому-то... или мне. Взглянула удивлённо: - Почему обязательно? - А потому, что часть его перейдёт к слушателю и твой сон станет рассеиваться, так что давай, выкладывай. Она прошла на кухню, попросила заварить зелёный чай и пока я стояла у плиты, услышала: - Ну, если это правда, то слушай. Будто с дочкой... я не вижу её, но знаю, что она рядом... грузим что-то в вагоны... и вагоны эти какие-то странные... оранжево-золотистые и без окон, только двери, двери тёмно-коричневые. И вот грузим мы в эти вагоны какие-то вещи... и я не вижу их, и даже тяжести не ощущаю, но мы всё спешим, спешим и потому, что нам непременно надо побыстрей отсюда уехать... - Ну и что в этом странного? - ухмыльнулась, присев рядом. - Не спеши, еще не всё рассказала. Так вот...
Ну не грусти! Ведь дождь пройдёт, и снова солнце будет улыбаться, и небо в лужах отражаться, и птицы вновь перекликаться, а в душах радость запоёт. Не веришь?
1975-й год. Из дневниковых записей: С самого утра и до пяти делаю видеозапись спектакля. Без перерыва. И глаза мои не смотрят, и голова раскалывается... А дома: дочкины детские руки на клавиатуре пианино и робкие, но живые звуки. Хорошо! ... Ездила в родной Карачев. Прибирала в хате, пылесосила потолок от нависшей по углам паутины, - завтра Пасха! Потом - мамин рассказ о Кузе, рыжем гармонисте: - Видать, не суждено было мне счастливой быть с ним, вот Бог и прибрал его... ... На улице тепло, солнечно, зелено. А Платон снова маялся: нет интересной работы, нет друзей, а тут ещё и не пишется. Его маята перебралась и на меня, прицепилась тоской по сильным, умным людям, по правде... ...Сидим с мамой на ступеньках крыльца, а Виктор ремонтирует рядом мотороллер и рассказывает: в Костроме сторож собора ночью вдруг заметил женщину, - неподвижно стояла та посреди паперти, - и прокричал ей: уходи, мол! Ну, она и растаяла... но тут же появилась в другом месте... ... Полностью погрузилась в дневники молодости. Зачастую, кажется: вот это - лишнее, это - не надо, а стоит ли оставлять это? Но выбрасывать єто и этоЋ жалко, вот и думаю, думаю...
Пел Дмитрий Хворостовский... "О, если б смог выразить в звуке..." Ах, Боже ты мой! Именно в такие моменты до отчаяния не хочу в неведомое, - Вечное, Единство, Всеобъемлющее, Атман, Целое... А вдруг не увижу там, в Вечном, вот таких лиц незнакомых мне людей, но тоже открытых звучанию музыки? А вдруг не смогу почувствовать под ладонью там, в Единстве, тепла доверчиво свернувшейся на моих коленях, кошки?..
Да, припоминаю его звонок... И давно это было, наверное, с полгода назад: "Галина?" "Да" - ответила на незнакомый голос. "Та самая, из Карачева?" "Да" - слегка удивилась. "Рад тебя слышать." "Простите... а Вы кто?" И с того конца провода... эфира услышала почти радостное: "А это я, Валя Дальский. Учились мы с тобой в одном классе. Припоминаешь?" И дальше выяснилось, что он наткнулся на мой сайт, из которого и узнал номер телефона, и что он кое-что из моих "опусов" (его определение) уже прочитал, поняв, что пишу в основном о своём прошлом, к которому у него "вообще весьма сомнительное отношение", ибо считал, что минувшее лишь мешает жить настоящим. Конечно, тогда спорить с ним не стала, да и по интонации почувствовала, что это - напрасное занятие. А еще сказал, что хотел бы встретиться со мной, когда дела приведут его и в наш город, в котором у него есть друг и, если я не против... "Нет, я не против." "Ну, тогда..." На этом разговор и закончился. И звонков больше не было. Он был отличником. Он, Валя Дальский. А я - троечницей с вечно невыученными уроками. Он сидел за партой прямо, почти на равных говорил с учителями. Я же ютилась на задней, прячась за спины впереди сидящих, - может, не заметят, не вызовут? На переменах, разминаясь, не спеша прогуливался он по коридору, иногда рывком расправляя плечи и слегка из стороны в сторону покачивая головой, я же - за партой второпях перелистывала учебник к следующему уроку, - может, еще не поздно что-то подучить?..
... До пяти вечера: обед, ужин, уборка, стирка и всё время - рефреном, для успокоения: "Это не беда, когда дела, беда - когда их нет. Это не беда когда дела..." Теперь - на работу. Тепло, пахнет дымком. По деревянным ступенькам, по лесенке - вниз. Деревья ещё не "дышат", но через них - разлившаяся Десна. Холодное полотнище серо-зелёной воды. Безмолвная вода, тихая вода и солнце. Яркое солнце, жаркое! Рабочие - со смены. И тоже - безмолвны. И в троллейбусе тихо. Набережная. Троллейбус дальше не пойдет. Энергию отключили. Дом рушат? Да-а... Дом же обвалился! Пыль - столбом. Экскаватор, оцепление, люди вдоль изгороди, по обочинам. Смотрят, заглядывают за ограждение. И молчат... Уже минут двадцать тихие - и такие яркие под солнцем! - троллейбусы: шестерка, первый, второй, тринадцатый. Словно пунктиры. Но успела к эфиру! Бегу по коридору. Уборщица тряпкой - по полу. Кричу с порога: - Роза, входи в эфир! И та двумя руками - на кнопки. Выдаю фильм "Белая гвардия": гетман бежит в Польшу, его ополчение - по домам. И там - разруха! Домой. И снова: обвалившаяся дом на Набережной, оползень на Покровской горе, ещё шире - Десна. Темная Десна, тихая вода... "Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь". Вот-вот! Именно он! А для меня "миг" - лишь опора для будущего. Которого не бывает?!
1989-й Яркое, - до рези в глазах! - солнце. Пыль от ещё не закрепленной травой земли. Голые деревья... А в троллейбусе жарко, звеняще, шумно и кажется, что всё, - и в природе, и во мне - распадается на какие-то составляющие. Неприятное и изматывающее чувство. И на работе: изрытый канавами двор, грязь стройки, кабинет, затопленный всё тем же раздражающе ярким солнцем! Нет, не могу оставаться в нем!.. До эфира еще далеко. Куда себя деть? И выхожу во двор... и иду в свой уголок, - меж забором и стеной студии...
Тягловые или черносошные, даточные или посошные люди, мои предки по отцу карачевские* экономические крестьяне слободы Рясника Христофор Иванов Потапов, Его жена Марфа Казмина, его сын Никита, жена Мария Казмина, его дочь Пелагея... Кажется, с укоризной смотрят они на меня из тёмного небытия, ибо даже не знаю наполнения сопутствующих определений. И совестно мне, - совесть зарит! - но хочу, хочу избавиться от этого стыда-незнания. Так пусть любопытство и терпение поможет мне докопаться до значения незнакомых речений и хотя бы размыто, словно в тумане, увидеть их, моих далёких предков, узнать, как жили, о чём тревожились, чему радовались и как одевались? А еще обернуться в незнаемое пособит мне Интернет да вот эта папка с выписками из реестров канувших в Лету годов. Итак, кто такие были тягловые или черносошные люди? "В отличие от крепостных не были лично зависимыми, а потому несли тягло (налог) не в пользу помещиков, а в пользу государства". А даточные и посошные? "Временные рекруты в Русском государстве XVI-XVII веков, по указу набиравшиеся в княжеское войско по сошному окладу, - с сохи*. Похоже, я начинаю распутывать сбившуюся нить размотавшегося клубка... Википедия, выручай! Что значит оклад - с сохи? "Еще татары брали дань с сохи, а с XIII по XVII век была податным обложением, и с 1678 года заменена дворовым числом, - соху стало составлять определённое количество дворов". Сколького ж я не знаю!.. Стыдно.
Глава из автобиографической повести "Вот прилетят стрижи" (Иди "Игры с минувшим"), написанной по дневниковым записям:"...Платон позвонил в многотиражку Автозавода, надеясь, что Брон, главный редактор, его возьмет, - ведь давно знакомы. Ходил вместо меня на субботник, а я ездила в Карачев пикировать капусту. - Так и знай, - сказал, когда приехала, - ты лучше всех работала, я самым последним ушел с субботника. Ну да, подметать ему нравится. Позвонил Брон, сказал, что в парткоме ему не посоветовали брать Качанова в штат. Вот так... Купила мяты, пустырника, - буду успокаивать его травами. Сегодня приснилось: надо мной - звездное небо... но вдруг - гром, треск, желтые змеи молний!.. всё рушится... а во мне вместо ужаса - облегчение: сейчас умру легко и быстро... но тут же, захлестывает и ужас: а что если не легко и не быстро?.. а что если ещё до-олго буду лежать под обломками? И начинаю рыдать...
Никита Летов... - В детстве у двоюродного брата был букварь, а у меня - не было, но зато кто-то... уже и не помню кто, подарил мне немецкие лезвия. - Он сидит как раз под еловой веткой с несколькими большими шишками, которую я накануне Нового года приладила к книжному шкафу. - Так вот, дам брату лезвие, а он и разрешит посмотреть две страницы букваря, дам ещё - следующие две. - Как же "к лицу" Никите и эта зелёная ветка, и радужная гирлянда, растянутая на шторе окна! - А рисовать начал так... - Он подносит к губам мою красивую кофейную чашечку, какое-то время держит её на весу, словно нюхая кофе, прежде чем выпить, а потом, сглотнув немного, ставит её на блюдечко, слегка поглаживает: - Немного из детства... Была у нас в доме икона Иисуса. Красивая икона. Даже и теперь - перед глазами. - Замолкает, словно вглядываясь в ту самую икону, а потом, даже слегка вздрогнув, продолжает: - Всей семьёй мы часто молились на неё, а раз я и говорю деду: "Вот возьму и нарисую такую же". - Д-а, весьма смелый поступок для мальчишки, - усмехается Платон. - И что ж дед? Никита неспешно возвращается к нам из своего детства, и я уже вижу его привычную открытую улыбку: - А дед отругал меня здорово! И не только отругал, а не разрешил даже подходить к иконе. - Ну и суровый дед у Вас был, Никита! - смеюсь. - Как же так можно... с внуком-то? Он всё так же улыбается, но взгляд его вроде как темнеет, он опускает его к чашке, снова поглаживает её: - Но всё же тогда украдкой от деда написал я Христа и вот... - И вот стал художником, - подхватываю я...
"- Ты знаешь... - Она вдруг останавливается и взглядывает с чуть заметно вспыхнувшей улыбкой: - Разреши мне на "ты"... Да нет, в её интонации нет вопроса, скорее, отзвук уверенности: не откажут. Хорошо, улыбнусь и я: пусть, мол, будет "ты". С этой странной женщиной встречаюсь во второй раз. Нет, не скажу, что красива... осанка там, лицо, но когда вижу подобных, проносится: если бы снимала фильм, то непременно взяла бы на главную роль, - есть в таких лицах нечто непрерывно меняющееся, ускользающее, что всё время хочется высматривать и прочитывать. А странная потому, что недавно в скверике подошла ко мне, обаятельно и трогательно улыбнулась, села рядом и сразу предупредила: подходит, мол, вот так к тем, кого "прочитает", как определила своё влечение к незнакомому человеку, потом - еще раз, и третьего не бывает. - Ну, что ж... - Улыбнуться и мне трогательно... если получится? - Хотя имени своего не назвала, но давай на "ты"... пока не поздно. Нет, не уловила юмора... а, может, и не захотела? Но, кажется, помышляет рассказать что-то. Подождать?.. Наверное, решает: а стоит ли?.. или с чего начать? А уже идём по второму кругу по периметру сквера... а уже вспугиваем стайку голубей, взлетающих над оградой и громко хлопающих крыльями... - Тогда в троллейбусе ехала... - Всё же слышу её голос... "
... Смотри, как мимо нас по козлиному молодайка каблучками процокала! И высокие какие! А педикюр какой ярко-красный... Конечно, хочется ей, чтобы мужчины на такие ножки... да и на фигурку её в короткой юбочке... Что-то купила в буфете, сейчас обедать будет. Приятного аппетита, симпатичная! А вот еще одна бабулька... несчастная бабулька. Почему? Да уж очень полновата, не щадит своего сердца и ног, набирая вот такой вес... даже без коляски ходить не может, только на неё опираясь. Жалко ее, но не подойдешь же... с советом...
- Привет! Ждёшь солнца?.. Ой, а я не люблю такую погоду, мне подавай солнце! (Засмеялась.) Ведь при солнце не только теплее, но и лучше видно... Ну, как зачем "лучше видно"? Когда всё видишь, то чувствуешь себя уверенней, комфортней... А-а, ну, если говорить о таинственности, "скрытой сумерками", то да, конечно. (Присела напротив, взглянула вопросительно.) Но скажи, зачем тебе таинственности? В жизни чем меньше их, тем лучше. Мой-то, второй... (Протянула руку к окну, зачем-то решительно смахнула капли дождя с бревна-подоконника, посмотрела на пальцы, вытерла о подол широкой юбки.) Он тоже любил тайны, любил докапываться до них. Как-то спросила: а зачем тебе знать, если ли жизнь на Марсе? Что нам от этого, богаче что ли станем? А он... (Махнула рукой.) Может, и из-за этого не сжились...
...А немец уже к Карачеву подходить. Вырыли мы с Витькой ямку в огороде, спряталисья в неё, сидим. А тут еще соседи своих детей приташшыли. Сами-то разбежалися ухватить поесть им что-нибудь, а я и осталася с оравой цельной: своих двое, Собакиных двое, Кутеповых двое, Бариновых трое... Сбилися все в этой ямке, сидим, ждем. Вотони! Стреляють, шумять, несуцца на танках по болоту прямо! Да к нам уже... с луга-то! Ну, думаю, сейчас со слепу наедуть танками на нашу ямку и прямо тут-то и передушуть всех, как котят слепых. Да выскочила и ка-ак начала вышвыривать детей оттудова!.. Подъехали, вылезли из танков, окружили нас. Стоять и по-своему что-то гормочуть, а потом ка-ак начали смеяться! Вижу: детей считають. Во, мол, крольчиха-то вылезла! Потом воды попросили, попили... А после завернули танки свои и по-оехали дальше. Пронесло! Тут-то у меня и от сердца отлегло. Я-то думала, что сейчас начнуть нас стрелять, а они... Как и люди всеодно оказалися, смеялися даже. Вот так и началася оккупация...
....На безлюдной остановке он сидел под лавкой и по его маленькому тельцу пробегала дрож. - Ну что, заблудился или выгнали? - спросила, нагнувшись. Взглянул большими черными глазами под которыми наметились следы от слез. - Плачешь. Обидно тебе... Конечно, будет обидно, если никому не нужен. И мой собеседник, по-прежнему не отрывая глаз, жалко улыбнулся хвостом. Ну как было оставить этот жалкий одинокий комочек и уехать?..
Везёт ли мне на подобные знакомства или сама их отыскиваю? Ведь есть, есть в некоторых людях загадки, смысл которых непременно хочется разгадать, но которые так ни разу и не смогла до конца постигнуть, ибо истинная суть оставалась в самых дальних уголках душ моих "подследственных" и они уносили её с собой. Вот и из той поездки в Сочинский пансионат "который построен в сорока метрах от моря, и вы, даже находясь в номере, не только сможете насладиться прекрасным видом, но и услышать шум прибоя" я привезла с собой записки о затейливой женщине, которые сбились вот в небольшой рассказ. Ночью разбудила гроза. По крыше балкона горохом сыпал дождь, накатываясь и удаляясь, почти беспрерывно рокотал гром, и это вызывающе раскатистое бормотанье туч не стихало с полчаса. Я крутилась с боку на бок, пробовала заткнуть уши бирушами, но и через них докатывались раскаты грозы. И вдруг во мне, без предисловий и контекста, зазвучала фраза: "И рея в тех стылых далёкостях, не ведая их берегов..." Моя ли, или из когда-то прочитанного? Но такое со мной бывает часто, - вдруг и спонтанно, без особых визуальных и слуховых подсказок, собьется некое речение, которое потом преследует до тех пор, пока не впишу его в очередной рассказ или не "пришпелю" в файл под названием "Фразы". Вот и эта прицепилась...
... Короче: достоинство это - "иметь" плюс "быть". А теперь с этими определениями попробую нырнуть в советскую эпоху. - Опять туда? Не надоело? - вдруг прошипел в правое ухо Опп. От неожиданности аж вздрогнула, но тут же проворчала шутливо: - А-а, явился- не-запылился... - и хотела заглянуть в его бездонные темно-синие глаза, но не нашла рядом, а поэтому сказала в пустоту: - Надоело, мой золотой, еще как надоело! Но, что ж поделать, если прошлое так плотно и зло проросло в нас!..
- Итак, взглядами и словами мы "прощупали" друг друга, а теперь... - И, как бы представляясь, кивнул головой: - Я - Григорий, а Вы?.. Вот и хорошо, что познакомились, а то всегда неудобно себя чувствую, не зная имени того, с кем разговариваю. Возможно, что тогда он сказал не совсем то, но моё право, - право автора, - даёт мне возможность изменять слова, жесты тех, с кем довелось встречаться, поэтому и этот рассказ наполняю своим видением. В тот весенний вечер он остановился напротив скамьи, на которой сидела, постоял, присел...
...Из молодых офицеров, присланных в воинскую часть, особенно никто мне не нравился. Правда, Эрик, - красивый, с каким-то неожиданным взглядом серых глаз, немногословный, подтянутый и всегда застегнутый на все пуговицы, - был мне симпатичнее других, но в то же время, и отталкивал этой закрытостью. Не тянуло меня и к Витьке Рябушкину, хотя был он полным антиподом Эрику, - некрасивый, высокий, сутуловатый, всегда расстегнутый и даже с офицерской фуражкой - набекрень. Когда видела его, возникало желание что-то подтянуть, подкрутить в этом разлаженном "механизме", чтобы шагал уверенней и не так уж нелепо висели на нём шинель или китель. Еще был Олег, некрасивый, "громоздкий", более всех уверенный в себе, даже нагловатый и единственный, кто не делал попытки приударить за мной. Зато Вася Яхимович, кругленький, темноволосый, краснощекий и веселый крепыш, с первого же дня знакомства стал настигать меня и уже через месяц сделал предложение. Но в феврале пятьдесят шестого прислали еще одного лейтенанта... Да нет, Юрка не был красив, - высок, сутуловат, над высоким, покатым и напряженным лбом негустые, светлые волосы, "безвольный" подбородок под большими губами, - но когда он смотрел на меня, то из его голубых глаз, очерченных темными, загнутыми вверх длинными ресницами, струился завораживающий свет...
Помню, годика три мне только было как отец привел к нам в хату молодого учителя, и звали его Ваней. Привёл, значить, стал тот у нас жить, и я сразу к нему привязалася. Полюбил и он меня, бывало, залезем с ним на печку, вот и начнёть книжки читать. А во интересно!.. А в школу пошла уже после того, как папка наш помер. Как-то мамка и говорить: - Надо тебе, Маня, поучиться. Как же я обрадовалася! Мои-то подруги, которые с отцами жили, уже все в школу ходили. А была она недалеко от нас, в большой хате, и там сразу три класса училися. Пошла туда... и как сейчас помню: стоить учительница, а дети подходють к ней по одному и кланяются. Подошла и я, но не поклонилася, а руку протянула. Протянула руку, а она так-то посмотрела на меня да говорить: - Руку учительнице подавать нельзя. И не подала. Ка-ак все засмеялися!
Ну, пожалуйста, мой ироничный, прилети! Прилети и объясни: ну как можно... вот так!? Нет, моего ОППонента, не слышит... Может, пропеть куплетик и тогда? Ага, пропою: "Сквозь грозы сияло нам солнце свободы, И Ленин великий нам путь озарил. Нас вырастил Сталин - на верность народу На труд и на подвиги нас вдохновил..." А-у, мой спорщик, отзовись! Так сейчас нужна твоя ирония!.. Нет, не заинтересовали его строки из гимна. Да и зачем ему наши земные сомнения, разочарования... А впрочем, пропою-ка тот же куплет, но не из сороковых годов, а из семидесятых, может, разность содержания и зацепит его? "Сквозь грозы сияло нам солнце свободы, "И Ленин великий нам путь озарил: На правое дело он поднял народы, на труд и на подвиги нас вдохновил!.."
Время безжалостно. Оно уносит от нас мгновения жизни, не оставляя об иных ни в сердце, ни в памяти и следа. И можно их сохранить только словами на листке бумаге или в файле компьютера. Вот и вчера захотелось вопреки забвению спасти такие строки. С утра по небу шастали мятые облака, потом сбились в пятнисто-серую пелену и из-под неё заморосил дождь. Жаль. Значит снова никуда не выйду, хотя вчера пообещала себе: всё, хватит, отрываюсь от компьютера и устраиваю отпуск, - ничего не вспоминаю, ни о чём не думаю, а, взяв плейер, пешком дойду до Круглого сквера, сяду на мою любимую скамейку под клёном и... И не удалось. Ну, что ж, изопью кофейку, потом выйду на балкон и, поглядывая на верхушки лип и берёзок, омытых небесным душем, попробую угомонить фразу, которая то и дело, кстати и не кстати вспыхивая третий день, прицепилась и не даёт покоя, словно требует продолжения: єИ эти дожди затяжные, и эта осенняя стынь...Ћ А солнце-то всё же выскользнуло из-под лохматых облаков! И какими янтарными оттенками заиграло в листьях клёна!..
Сегодня с утра пасмурно. Город укрыт лоскутным одеялом из чуть заметных оттенков серого до почти черных, и только на западе, словно меж изрезанных и подсвеченных солнцем серебряных берегов, иногда блистает лазурью небо. В такие дни хорошо сидится за компьютером... И включила, покопалась в недавно написанном... но тут выскользнуло из под туч солнышко, небо заиграло голубизной, поплыли озорные облачка... Нет, лучше прямо сейчас - вон из дома! \...А еще не отрывала глаз от заката: как раз напротив нас полоса неба окрасилась вначале в розоватый, потом в оранжевый цвет, но он стал быстро растворяться, гаснуть и в тихо наползающей ночи, извилисто и графически четко прорисовались кроны далеких сосен...
2015-й В шестьдесят первом году брат, уже работающий в Брянске телеоператором в Комитете, на время моей практики в Областной библиотеке устроил меня помощником режиссера. Главному режиссеру, Михаилу Самсоновичу Дозорину, я понравилась, и он предложил остаться. Комитет был на набережной Десны, притиснутый к высокому холму, на котором стояла колокольня полуразрушенного монастыря семнадцатого века и каждый день автобус отвозил нас на окраину города, на телецентр, выдавать в эфир новости. 1962-й Работа у меня интересная, но иногда часами нечего делать, и я хожу за главным режиссером с просьбой дать хоть какое-либо занятие, а он обычно смотрит на меня, улыбаясь, и пожимает плечами...
Из дневниковых записок 1998 года: С нашими "Новостями" не может сравниться никакой американский боевик! Ну, что там? Выдумка, игра! А вот наша жизнь... Пресса снова начала пугать девальвацией; правительство формируется из коммунистов, которые хотят повернуть Россию назад; шахтеры, требуя выплаты зарплат, "телами" перекрыли Транссиб и теперь сидят еще и перед домом Правительства, каждые два часа постукивая касками по мостовой; в Чечне вот-вот начнется гражданская война; в Афганистане талибы подступают к нашим границам; в Сибири горят леса и выгорают целые поселки; в каком-то селении на юге России, в котором уже несколько лет в глаза не видели денег, женщина бельевой веревкой удавила свою трехлетнюю дочь, а потом повесилась; матрос подводной лодки застрелил восьмерых сослуживцев и теперь по радиотелефону отец уговаривает его сдаться... Уф! И все это только в сегодняшних новостях!..
1952-й Какие бывают ночи! Ветер, который веет днем, к вечеру улетает. Становится тихо, только иногда слышатся шаги прохожего или зальется лаем встревоженная собака, запахнет дымком, а прямо над головой начнут мерцать золотистые звезды Большой медведицы и если пролетит самолет, то его шум, переплётённый с музыкой радио, вдруг образует грустный, щемящий звук. Иногда очень хочется написать сказку или маленький рассказ и послать в какую-нибудь редакцию. (Моё стихотворение) И вновь весна настала! Ручьями засверкала, наполнила собою природу и сердца. Понять она не может, что сердце так тревожит и запах вербы тонкий, и даже свист скворца. У меня нет хороших подруг. Школа для меня - неприятная обязанность, потому что нет учителей, с которыми было бы интересно, и мне часто кажется, что и им скучно с нами. От всего этого продолжает сохраняться тяжелое душевное состояние, а развеять его не могу и если смеюсь, то сквозь слезы. 2012-й Из всех школьных учителей в памяти остались только четверо... нет, не "остались", а словно не выцвели, не стерлись какими-то карандашными набросками. И вот первый из них: седые, почти белые волосы, рыхлое, словно измятое лицо, и это - Паня Григорьевна, учительница литературы. Она держит в руке тетрадь с моим сочинением и, с ноткой презрения и осуждения, читает отрывок из него, где я сравниваю Катерину из "Грозы" Островского с цветком, который пересадили не в ту почву. Дочитала. И ученики хихикают вместе с ней....
н звонил мне несколько раз, - "Встретиться бы, поговорить..." - и каждый раз у меня вспыхивал вопрос: о чём хочет говорить? Может, о том, чего не успел сказать моему мужу? Ведь были друзьями, а на его похороны не пришел и сейчас хочет помянуть? Но не спрашивала, а только как-то пошутила: - "Приезжай непременно, поболтаем за рюмкой коньячка", - а он и подхватил: - "Да, да, конечно, у меня тут уже есть... из Франции привёз!" Давно это было. Помню, представил его мне муж, приведя как-то к нам с очередного книгообмена, которые тогда, в пору "книжного голодания", устраивали любители чтения в клубе Промкооперации. А представил так: "Познакомься... Василий, художник и страстный любитель книг". И как потом оказалось, книг у Василя и впрямь было множество, - стен в квартире не видать, а лишь пёстрая мозаика из корешков собрания сочинений и разрозненных томов любимых писателей. А с мужем они сошлись не только из-за любви к книгам, - всегда находили, о чем поговорить...
Приезжаю в Карачев. Встречает озадаченная мама: утром собаки напали на петуха: - То-то ж кричал он, то-то ж страдал! - удрученно качает головой. - Пока докондыбала до них, так они его в лужу втоптали, во-он в ту, - кивает на окно, замотанной в тряпочку рукой. - Да никак не отташшу собак-то этих!.. Но все ж отбила кое-как, подняла пятуха этого, а он так и обвис на руках, и глаза закатил, - заново переживает страдания петуха. - Ну, принесла его в дом, положила. Крепко ж жалко! Ну такой пятух боевой! - и смотрит на меня с горечью. - Полежал, полежал он... смотрю: обираться начал. Посыпала ему пшенца, рису, а он и заклевал. Ну, слава Богу! - И чуть позже опять слышу: - А тут еще несколько яшшыков рассады капустной захватило, листики-то у нее позакорючилися. И что с ней? Ума не приложу. Так что, весь день и разговору было, что о петухе да капусте. Правда, к вечеру прибавилась еще одна тема: в "Новостях" сообщили, что пассажирский корабль столкнулся с сухогрузом у Новороссийска. И было на "Нахимове" тысяча двести человек. И погибло больше четырехсот... А как раз Валя с Николаем отдыхают на юге, так вот маме и взбрело в голову: - Ну обязательно они на этот пароход устряпалися! Определенно! А когда тонуть стал, - уже сочиняет, - то сам-то Николай, можить, как-нибудь и выкарабкался бы, а вот из-за Вали... Она ж тяжелая, как печёнка, вот, нябось, и пошли на дно оба. - Сидит на своей кровати и горестно смотрит в пол. - Только представлю себе, как они там барахталися, так сердце сразу и замрёть. И пришлось мне идти на почту, звонить в Ленинград. Так все равно: до самого вечера нет-нет, да посмотрит мне в глаза при-истально так: не скрываю ли чего?
Этот небольшой пейзаж, - за изгибом голубой речушки - песчаный берег, над ним поле со стайками ромашек, среди них тропа, бегущая туда, к окраине деревни, по ней идёт мальчик, а рядом бежит большой черный пёс, - был подарен мне художником, о котором и хочу рассказать. Мы встретились с ним случайно на Киевском вокзале Москвы: "Женщина..." - услышала за спиной и почему-то сразу приняв окрик в свой адрес, обернулась и увидела его, мужчину с большой черной собакой на поводке. "Ой, кажется это... Артур!" - воскликнула про себя и услышала: "Вы? - взмахнул свободной рукой. - Ну и встреча..." И дальше - обычное: "А Вы почти не изменились!" "Ой, да и Вы, только...", "Как Вы?..", "А Вы как?", ну и прочие банальные вопросы-ответы. Но потом выяснилось: он скоро пойдет на посадку к поезду и к тому же, что и я. "А какой у Вас вагон?" - спросил. "Двенадцатый." "А у меня одиннадцатый. Значит соседями будем, как и раньше" - и рассмеялся, будто эта встреча была для него желанной. И тут объявили посадку на наш поезд, мы заторопились и было уже не до расспросов. Но посадочная суматоха улеглась...
Где ты, мой виртуальный ироничный ОППонент, явись! Помоги мне пробиться к истине... Ой-ой, истин не бывает? Ну что ж, может, и не бывает, но хорошо хотя бы то, что смогла зацепить тебя своей репликой, вытащив из твоего "прекрасного далёко". Не такое уж и прекрасное. Что так? Да ладно, Опп, не жалуйся, наше тоже - не очень, но selavi... А вот зачем тебя вызвала. Послушай-ка вот эту мою запись из прошлого. "Толчея в троллейбусе редеет, освобождаются места. Впереди меня садится полный мужчина в кожаной куртке. Кажется, это Лёша... ну да, это его низко посаженная, вросшая в плечи голова, толстая шея. Начинает коситься на женщину рядом... сейчас начнет к ней приставать. Ага, уже говорит что-то тихо, почти воркуя...
...Старый Год молча перелистал последний день-страницу и растаял. Из сотканной им паутины, - реалий, явлений и случайных событий, - вызволяю когда-то радующие мгновения и, прикасаясь осторожно, чтобы не спугнуть, перебираю невидимыми щупальцами памяти, всматриваюсь в светозарные образы и прошу...
Удивительно теплая зима была в этом году!.. А вот весна припозднилась, и лишь к концу апреля вдруг потянуло теплом, прошли тихие дожди и тут же разлохматились деревья, вспыхнула пронзительно-радостная зелень трав. Бреду почти сельскими улочками Лубянки, петляющей вдоль Десны...
Но наконец-то - солнце! И сразу - жара. И в квартире душно. Завидую тем, кто живет в доме!.. чтобы выйти за порог и-и - поля! Может, - на троллейбус, до конечной?.. Тропинка среди молодой кукурузы, шуршание стеблей, совсем другой ветер в лицо! И поле ржи - волнами, под ветром! И подмигивающие васильки. И даль с перелесками, с ярко-зелёными взгорьями, нежная бирюза неба...
Ой, еще б немного, и мне - по голове! Конечно, пробкой от "Шампанского" еще никого не убило, для этого надо что-то потяжелей. А, впрочем... Нет, не буду сейчас о "впрочем"... Нет, Наташ, и не проси, мы еще о нас с тобой не наговорились, а я стану о Валюшке? А потому, что о пробке она... Нет, и всё же не хочу, давай лучше завтра, а сейчас выпьем за нашу встречу, наговоримся вволю и... Ну вот, опять ты... Как была прилипалой, так и осталась. Зачем нам - о грустном... А потому о "грустном", что Валюшки нет с нами, она - в ином мире... Хорошо, хорошо, если настаиваешь...
...А он смотрит только под ноги, с опаской приостанавливаясь над каждой выщерблиной тротуара. Тонкая берёзка, наконец-то из тесноты двора верхушкой кроны вырвавшись в небо, клонится то в одну, то в другую сторону, игриво поблёскивая серебристым отливом тыльной стороны листочков. А он...
Разрешите к Вам на огонёк?.. Благодарствую. Я тут, с краю присяду... Нет-нет, мне здесь лучше... так Вас вижу, чтобы потом унести с собой... Ну, как зачем? Я об этом уже давно себя не спрашиваю, просто уношу и всё, ведь от тех, с кем когда-то говорил, всё равно не избавиться, давно понял... (Бросил в костёр ветку, взглянул.) Наверное, подумали: чудак какой-то, да?.. Ну, если нет... Но так и живу с этим. И даже смирился. И даже счастьем стало уносить с собой отпечатки душ, чтобы оставались со мною. (Помолчал, глядя на разгорающееся пламя.) С ними не чувствую себя одиноким. И даже собираю их в свою котомку, как ниточки, вот и Вас - туда же, если Вы не против... Не против. Значит, не ошибся. Давно научился чувствовать к кому можно подойти, а к кому... и у меня уже очень много таких разноцветных ниточек. Когда особенно одиноко, то выискиваю из них ту, которая сейчас больше приглянулась и начинаю расправлять, поглаживать, пробуя заново вызвать новый оттенок того образа... Зачем? Ну да, может, это и напрасная игра, но она... они, те, которых вызываю, помогают глубже осмыслить ушедшее и, может быть, получить ответ на вопрос: а каким бы я стал, если бы тогда поступил иначе?.. Да, конечно, это уже ничего не изменит в моём настоящем. Но знаете, точка пересечения времён так увлекательна!.. А игра эта, как Вы сказали, даёт мне вот что...
...Немолодая женщина в теплой куртке, да еще укрытая пледом, сидит на тесном балкончике пятого этажа перед распахнутыми створками окна и смотрит в небо, а её лицо!.. А лицо у меня такое потому, что через наушники слушаю ту самую симфонию. Нет, не буду кощунствовать, - словами о музыке? - но хочу вот о чём... Передо мной - предзакатное небо, напрочь зашторенное облаками, но с первыми аккордами кто-то невидимый пытается раздвинуть их, чтобы распахнуть спрятанную за ними голубизну. Ты, неведомый! Ну, давай - еще раз, еще! Так хочется увидеть бирюзу под вальс Allegro con grazia! Но нет, не получилось...
Из воспоминаний мамы: "... А еще под Крещенье гадали. И самое первое для нас считалося вот какое: в двенадцать часов ночи берем кувшин, привязываем к нему веревку и идем к колодцу. Черпаем воду из него и приговариваем: - Берем воду на ворожку, замочи, чёрт, ножку. А в нашем карагоде гуляла Шурка, и такая боевая она была! Вот раз так-то зачерпнула воду, начала ташшыть её из колодца да к нам: - Девчат, помогите скорей! Никак кувшин не выташшу, видать чертей много нацеплялося! Как еще гадали?.. А вот так. Пойдем, сымем курицу с нашести, принесем в хату, положим перед ней ржи, пеньки, щепок каких, а потом сидим и смотрим: если она начнет рыться в пеньке, значит, муж прядильщиком будет, в зерне - хлеборобом, ну а если сидить эта курица и ни на что даже внимания не обрашшаить, значить - пьяницей или вовсе... больным окажется. Еще и на колы гадали... У нас же горка колами была огорожена, и вот, помню, как подбежишь к ним да со всего размаху как обхватишь эти колы!.. а потом и считаешь их: молодец, вдовец, молодец, вдовец... Кто последний, за того и замуж выйдешь...
А, может, любовь, природа, искусство, музыка, наши грёзы и стремления и есть истинное сущее? Может, смысл жизни в том и есть, чтобы пробиваться ко всему этому, жить в нём? А видимое, реальное, - тварное - только фон, "биологическое тело" для вынашивания этого истинного?
...Прихожу домой. Сын прямо у порога сует мне в руки книжку. Читаю: "Серебряные сопки". Появилась в продаже? - Да нет... На базе достал, - выходит из своей комнаты Платон, пряча под седеющими усами улыбку. Поздравляю, трижды целую в бороду. Потом лежу на диване и ноги - на его спинке, чтобы стекла усталость. Но голова!.. ах, как же болит голова! Нет, без таблетки не обойтись. Боль постепенно уходит, остаётся лишь дурман, но уже могу рассматривать книгу. У Платона на столе - целая "гряда"... то бишь, стопка, "Серебряных сопок". А рядом - список тех, кому их подарит и галочками отмечено: кому - уже. Хочет купить еще пятьдесят штук, но нет денег. - Возьми у Глеба, - посоветовала, - он же стипендию пэтэушную как раз получил. А он: - Да я у него и взял... на эти, что принес. Вот так и живём...
И третий день над нашим городом пробуют свои голоса, - распеваются! - колокола вновь возведённого кафедрального собора. И третий день иногда пробегают мурашки от этого всепроникающего звона. Почему? Нет, не проросла в нас традиционная православная религия, хотя и крещены в неё. Нет, и ритуалы церковные мы не соблюдали, и детей своих в глубины православия не посвящали, - ведь каток социалистического атеизма прошелся и по нашим душим! - но под религиозные праздники у нашей единственной иконы "Марии с младенцем" всегда горела свеча. А икону эту отдал нам один партийный руководитель, - им нельзя было держать ее в доме! - а ему, в свою очередь, сдал её колхозник...
...Кстати, ты же писатель, "инженер человеческих душ", сталкер непознанного, вот и "освети фонариком" уголки моего сознания, подскажи ответ на вопрос, не дающий мне покоя всю жизнь: все ли семена, кем-то брошенные в наши души, прорастают? А вот я о чём... У меня нет подруг. И как ты думаешь, почему? Не знаешь. Лишь предположить можешь. Вот и я... И в подтверждение своего резона расскажу тебе вот что...
...Когда слышу по утрам редкие удары Благовестника Троицкого Кафедрального собора, возведённого недавно вместо разрушенного в 1968 году Новопокровского, а потом начинают петь-распеваться и другие колокола... Мурашки - от этого всепроникающего звона! Почему? Ведь так и не проросла в нас религия, хотя и крещены в неё, - и церковь посещали редко, и детей к максимам православия не приобщали, - каток социалистического атеизма прошелся и по нашим душим, - но под религиозные праздники у нашей единственной иконы "Марии с младенцем" всегда горела свеча...
Незнакомый город... нет, не с многоэтажками, парками, трассами и машинами на них, а со строеньицами, слепленными из глины, обожженными солнцем и возле которых нет деревьев. И я мечусь в узких улочках этого чужого мне города, и не помню, как попала в него, не знаю, как покинуть? И снова - тёмный, сумеречный город... предгрозовой? предзакатный?.. с домами из почти чёрного дерева, меж которыми лентами - бесконечно крутые деревянные лестницы и я - на одной из них... и вижу там, внизу проносящиеся красные огни машин, поездов... спешу туда, на вокзал... но как пройти к нему?.. спросить не у кого... пусто... и даже в ушах густая, вязкая тишина. Наука сомнология различает несколько видов снов (летаргический, наркотический и др.), а еще нормальный физиологический сон, и в моих, нормальных, неизменно повторяется тема поиска какого-либо выхода. Что это значит? Есть ли то продолжение лейтмотива реальности или нечто, до чего мне так и не докопаться?..
- Ты знаешь, в молодости у меня было много поклонников, могла выбирать, и за некоторых вроде бы уже готова была замуж выйти, но... - Засмеялась: - Но вначале словно проверку им устраивала... Нет, не на преданность, а на... - Качнула головой: - Ой, даже и теперь не знаю на что, но хотелось, чтобы непременно сделали то, о чём просила, вот тогда бы и... Например? А вот тебе пример, и с тем, кого вроде бы больше всех любила. - Помолчала, улыбнулась: - Помню, пришел он к нам... зима как раз была, морозы, а я и говорю: "Сашь, хочу розу. Может, подаришь?" Конечно, теперь розу подарить - не проблема, но в те времена... И что он? Да принёс. Со словами: "Понимаешь... ехать за настоящей розой в областной центр... Подожди-ка до лета."
2005-й Второй год войны... Районный городок - под немцами. Тифозный барак. На окне сидит бледная, лысая, темноглазая девочка, до самого подбородка закутанная в серое одеяльце и смотрит на дорогу. Пустынно... но вдруг по дороге катится мячик...
Сияние огней не только освещенье. Таится в них и радость, и печаль, - при праздничных салютах - восхищенье, и грусть, коль снова уплывают вдаль. Огонь костра - тепло и душ сближенье, когда смеясь, играют и поют...
...Обычно, они резвятся на небольшой горке, которую накатывают посреди него, но за предыдущие дни та подтаяла, вокруг грязноватый снег, наледи, и детишки, разгоняясь, скользят по льду луж, покрикивают, смеются. Останавливаюсь, смотрю на пестрое мельтешение их курток, вслушиваюсь в весёлое щебетанье. Как же им радостно и беззаботно! Счастливая пора, еще не отягощенная знаниями, раздумьями о жизни, а со временем...
...А недавно в письме Михаила Гершензона к поэту начала двадцатого века Георгию Иванову прочитала: "Я живу иногда, подобно чужеземцу, освоившемуся в чужой стране, - любим туземцами, и сам их люблю, болею их болью и радуюсь их радостью, но втайне грущу о полях моей родины, о ее иной весне, о запахе ее цветов и говоре женщин. И все знания мои, - словно поднятая на дороге пыль, - кажутся мне тогда пустыми, мешающими видеть и, как пришелец подчас в окраске заката или запахе цветка с умилением узнает свою родину, так и я уже здесь ощущаю красоту и прохладу того, обетованного мира...
Снежинки опускаются на деревья и, сбившись в сугробики, безропотно принимают подсказанную ветками ЈтемуЋ, вырисовывая многоликие изображения, фигуры или пледы, прикрывающие изгибы стволов. И еще от этого долгожданного снега веет той самой свежестью, которая вызывает, тянет нить из прошлого, когда вот так же кружил и падал снег...
...Но когда, выпив чая с мёдом и помыв посуду он уходит к себе, а я остаюсь на кухне готовить обед, то в голове начинает крутиться: снег падал и падал, но прежде чем... падал, но вначале взлетал... почему-то не хотел падать сразу... И так - в течение почти часа!.. а на втором... Вхожу в его комнату: - Графоман обращается к тебе, как к писателю. Послушай: в страхе падения снежинки вспархивали вновь и вновь, словно надеясь на спасительную ветку, но, так и не найдя ее, тихо опускались на землю. - Смотрю на него, и продолжаю: - И, чтобы угодить тебе, как журналисту... хоть и бывшему, подпущу немного социальщины: приближалась зима две тысячи тринадцатого года, зима всемирного экономического кризиса. Почти хихикнул. Взглянул за окно...
...Хорошо просыпаться и в окне видеть синеватые и недостижимые вершины гор, - есть в этом что-то от утренней молитвы. Но когда подъёмники приближали к этим вершинам, казались они уже просто заиндевевшими громадами льда, отчего становилось диковато и зябко. Нет, не было уже в них ничего притягательного, лишь при спуске... От проплывающих склонов, заросших елями и расчерченных просеками от снежных лавин, - словно трещин! - становится жутковато, но и восторженно...
...Замолаживает. Определенно дождь будет, вон, справа, всё небо уже тёмно-серое. Смотри, а стрижи всё равно носятся. И как высоко!.. Да не обыкновенно, а высоко-высоко! Выгляни в окно... Вот тот ж... Странные птички! Попрятались бы в свои гнёзда и переждали непогодь, ан нет, носятся, радуются и такой погоде... Мошек там больше?.. Да не за мошками они гоняются, а радуются. Тепло им там! Да и воздушные потоки подхватывают, вон, крыльями почти не машут, а плывут... Конечно, завидую. Стрижи мои милые, возьмите и меня к себе, а?.. Ну да, тяжеловата для паренья...
...Прохожу мимо двери в комнату мужа и слышу: - Вот, читаю стихи из нового сборника Файсовича, нашего местного поэта, - прикрывает книжечку, смотрит в мою сторону: - Читаю и думаю: жаль все же, что не было у меня в жизни хорошего учителя. Ну, что ответить? - Да-а, - протянула, - и у меня тоже... - Нет и среды, чтобы на равных хотя бы поговорить с кем-то, - снова прострадал. - А вот "значительный поэт и писатель Якушкин" напечатал в "Рабочем" свои мемуары, в которых пишет, что его учителем и был как раз вот этот поэт Борис Файсович. - Ну, каждый выбирает себе учителя по своему уму и подобию... - Да нет, - перебивает меня, - я ничего не имею против Файсовича. Человек воевал, был ранен, руку потерял на фронте, но как поэт... И читает: Бьёт полуночный час, Но планете спокойно не спится, Много дел на земле, Много бед и солдатских могил. Отзвенели удары, Старый день улетел, словно птица, Новый день, Неизведанный день на земле наступил. А над древним Кремлём Светят молодо алые звёзды. В неизведанный день По-хорошему, смело глядят... Ну, и так далее, - улыбается грустно: - Разве это стихи? - Платон Борисыч (это мы иногда вот так "обзываем" друг друга), человек хотел излить душу... хотел, так сказать, "по-хорошему, смело глядеть", а ты... - А что я?.. Но после таких вот перлов Файсовича и - в учителя? - Не нравится, не бери, - советую. - А насчет Якушкина... Так ведь говорят же, что яблоко от яблони, а вернее, ученик от ученика недалеко... Вроде бы и улыбнулся даже, но стало ли ему от этого легче?..
...Вот и мой "факир", обещавший мне здесь, в Комитете, интересных и талантливых людей, покинул меня, оставив лишь одну тайну. И она - Стас. Когда еду в Карачев, часто твержу его слова: "Но где-то есть дом, понуро припавший к земле, словно прислушивающийся к нашим шагам... но где-то мы можем забыться хотя бы на миг и удивиться, что первый снег выпадает всегда беззвучно..." Услышала эти строки, когда однажды он провожал меня на автовокзал, и еще спросила, не скрывая радости: "Да ты еще и поэт?" А он ответил: " Нет, лишь пытаюсь им стать, - и усмехнулся. - Вот... позавидовал тебе, что скоро войдёшь в родной дом и..." А потом, когда уже садилась в автобус, услышала тихое: "Может, всё же... останешься?" И ведь не осталась! И потому не осталась, что отчаянно хотелось побыть одной там, в переполненном автобусе, но... вместе с ним, таким!... только что увиденным. А приехав домой, радовалась - как и всегда каждый раз заново! - родным, нашему старенькому дому, земле, солнцу, дождю, пропахшему травами, цветами и лесом, но всё равно: душа рвалась назад, в большой город, потому, что там - ОН.
...А не прогуляться ли здесь, чтобы распахнуть душу, впустить в неё всё, что услышу и на что взгляну? Ведь сейчас здесь особенно хорошо, - выпал снег, сгустились сумерки, белые сугробы подёрнулись синевой, от фонарей растеклись почти желтые круги, а под решетчатой оградой тени выписали затейливые узоры. В конце двора - глубокий овраг, над которым затаилась сосновая роща "Лесные сараи", слева и справа - многоэтажки с зашторенными окнами, над которыми висит огромная луна, пристально всматривающаяся в притихший к ночи мир...
Настя приехала... вернее, её привезла к себе из деревни моя не столь давняя соседка Наталья, и ей, её матери, уже восемьдесят семь, и живёт она одна там, в её поредевшей деревне и старой хате, а когда дочь начинает упрашивать её переехать к ней, то слышит: "Нет-нет! И не говори мне этого! Старые деревья не пересаживають." А знаю эту фразу от Натальи потому, что, навестив мать, она каждый раз повторяет её. Но теперь и я воочию вижу эту непокорную старушку. Такие лица мне всегда напоминают... как не странно, мочёное яблоко, - ничего, что всё исполосовано морщинками, но под ними непременно укрыто то, отчего испытаешь некую утолённость. И глаза... Она сидит на кровати, укрыв плечи одеялом, смотрит на меня с улыбкой и в её, утративших голубизну глазах... словно извинение. Ну, что ответить на этот взгляд? Ведь вижу-то её впервые. Но чтобы начать разговор, отталкиваюсь от тех самых её слов, которые стали для дочери и меня чем-то вроде "стоячей фразы". - И как Вам здесь? Не беспокоит ли шум снующих машин, уютно ли? Настя смотрит молча, и мне начинает казаться, что слова до неё не дошли, - лишь рассматривает меня?.. еще раз спросить то же, но переиначив? И тут слышу: - Да нет... И машин ваших не слыхать, и уютно. Только вот... - Замолкает, тянется к лучу, который, перечеркнув подлокотник кресла, пролёг на кровать: - Только вот я же всю жисть привыкла выйти за порог и сразу - на земельку, на зелёночку. - Прикрыла луч рукой, отчего солнце высветило пигментные пятнышки, тёмные жилки на тыльной стороне руки: - А тут что? Стены да мёртвость одна. Ни травки тебе, ни деревьев...
...У нас в зале на книжном шкафу стоят иконы Христа, Богородицы и Николы чудотворца, а рядом, над телевизором, недавно повесила я батик с индусским богом Ганешем, и теперь, глядя на них, думаю: не так уж и важно, какую религию, - хотя бы из четырёх основных: Христинство, Иудаизм, Ислам, Буддизм, - каждый из нас поселил в себе, раскачиваясь между человеком реальным и воображаемым, а важно то, что жить мы должны по канонам этих религий, ибо в них заложены моральные устои нашего бытия. Недавно еще раз перечитала рассказ "Скоморох Памфалон" Николая Семеновича Лескова и хочу, очень хочу кратко изложить его, дабы тебе, читатель мой, не пришлось искать его где-то...
...А ветер-то, ветер! Зонтик вывернул. И дождь наглый - в лицо! И по лужам - каплями, каплями... словно выстрелами. А листья-то, листья как мечутся! И сколько ж их, желтых и исхлёстанных дождем, не только в лужах, но и в жухлой траве, и в решетке изгороди, и на островках тротуара, и под деревьями... А, между прочим, в домиках, что под деревьями, в тепле и уюте сидят за чаем добрые и симпатичные люди и без всяких заумей болтают себе о разном. Да. Конечно. Без заумей. Хорошо! Ну вот же, видишь этот прекрасный опадающий ясень? Он просто растет себе да растёт, так и ты... Да-а, и всё! А, ведь, чтобы вот так раскинуться, он, может быть, несколько деревьев заглушил, да и трава под ним что-то хиленькая. А что ж ты хочешь? Борьба! Выживание сильных...
Вот, послушай, какой перл сотворила я в далёкой юности: "На распутье дорог стоит слепой юноша. Восходящее солнце золотит его русые волосы, несколько прядей спадают на высокий лоб, и какая чудная игра чувств на его лице! Ведь сейчас он с радостной надеждой вслушивается в чудный женский голос..." Подожди, мой виртуальный спорщик Опп, не хихикай, это не о том, о чём подумал, слушай дальше: "И этот голос говорит..." Ты опять? Смешливый ты сегодня однако. Ну да, "голос говорит" плохо, но я же так писала, когда только начинала, а теперь, надеюсь... Но ладно, слушать-то дальше будешь, али как? Будешь. Ну, тогда...
...- А была Таисия... Знаешь, никак не могу её - и по отчеству! Таисия она для меня, и только, ибо есть в этом имени нечто светлое, загадочное... Так вот, была Таисия маленькая, сутуленькая, с белыми прядками волос из-под цветастого платочка, - начинаю увлекаться воспоминаниями, - с глазами, так и не утратившими голубизны, из которых струилась тихая благодать. Иногда, возвращаясь с работы, встречала её у подъезда и она совала мне в руку несколько десяток: "На, возьми... Пригодятся". - А ты, конечно, отказывалась... - И я, конечно, отказывалась, но она тихо настаивала: "Бери, бери. Мне они не нужны... а то Раиса отнимет, хотя денег у неё и на две машины хватит". - Что за Раиса? - Слушай, мой рассказ начинает разрастаться, так что давай-ка от Комп... от компьютера перейдем в зал, заварю кофейку и потом... И Дина с готовностью поднимается со стула...
Вот и лето прошло. Стремительно носившиеся и свиристящие стрижи, моя радость ненаглядная, улетели, и во дворе поселилась пресная тишина. Но осталась плакучая ива, что растёт как раз напротив моего окна. И она стройна, как березка, и верхушка её уже - над серой и скучной пятиэтажкой. Стоит обычно ива тихо, послушно опустив длинные серебристо-зеленые пряди к траве и лишь изредка поблескивая тыльной стороной листочков, но когда налетает своевольный ветер! Ах, что за игры затевает с ней! Вдруг, словно соскучившись, тормошит верхушку, подбрасывает короткие молодые ветви, вытягивает их, ласкает, а потом, соскользнув к самым нижним, остаревшим, лишь успокоено покачивает их, словно и не ожидая ответного чувства. Я смотрю на эти игры до-олго. Я ощущаю это вольное прикосновение ветра и хочу, ах как хочу!.. быть одной из этих ветвей, чтобы вот так же раскачиваться в потоках сильной и вольной стихии, взлетать вместе с ветром, ощущая его озорную радость и прохладу...
А он мечется и мечется... а у него - паника. Бедняга! Видать, и таракану жить охота. ... Слегка подтолкнула его к сточному отверстию. Нет, не хочет он туда. Ду-урак. Я же шанс тебе даю! ... Нет, хорошо всё же сделала, что не пришлепнула его, пусть живет, - успокоилась окончательно. А ночью...
Она была журналисткой, я - режиссером. Вместе делали передачи, - ездили по заводам, фабрикам, в командировки по району, - и теперь очень жалею, что в своих дневниках нашла о ней только одну запись, хотя было с ней интересно, ибо она из тех, кого могла бы и теперь назвать подругой. "Ездили с Аниной на юг области в передовой колхоз отбирать самодеятельность для передачи. Интересным оказался хор... да нет, не хор, а октет своими песнями - смесь украинского и русского. Когда бабульки пели, то нам не все слова были понятны и Анина шепнула: "Может, не надо их брать? Ведь почти не разобрать - о чём они?.." Но я всё же отобрала шесть песен, убедив её, что в общем-то не так важны слова, как напевность, сами женщины, их лица, пестрые наряды. После обильного деревенского угощения, уже затемно, отвозили нас в город к поезду на санях, укутав шубами, - было морозно. Над нами висела огромная луна в широком желтом ореоле, лошадь покорно тянула сани, под её копытами хрумкал снег уже в нескольких метрах от саней смешиваясь с темно-синей ночью. Ехать полем, полулёжа в санях было не только диковато, но удивительно отрадно и, может быть, потому, что ниточкой тянулось совсем недавно увиденное, услышанное, - открытые лица женщин, их радушное угощение, застольные напевные песни, - и хотелось ехать долго-долго!" А пишу об Анине потому, что совсем недавно она неожиданно пришла ко мне...
1986-й С дочкой - к морю, в Лазаревское... В купе - только пожилой мужчина. Аккуратненький, приветливый, словоохотливый, - до самых сумерек всё рассказывал о себе, но скучно не было, а когда легли спать, - я на верхней полке, дочка внизу, - вдруг проснулась оттого, что на соседней возится какой-то мужик! Воняет перегаром, грязными носками, блики от фонарей выхватывают рожу страшную, с ежиком волос и одним глазом. "Наверное, только что из тюрьмы" - подумалось, а утром... Утром оказалось - сидит напротив несчастный человек: да, был в тюрьме, а когда вернулся... \ Но когда уходили к морю... Почти дикий пляж. Я сижу на влажном песке. Только волны - у моих ног, где-то там, за спиной, люди, а когда, отплыв от берега, ложусь на спину и, заткнув ладонями уши, качалась на волне, то и вовсе - одна! И лишь приглушенно шумит вода, ополаскивая лицо...
1984-й В нашем кабинете ремонт и поэтому на несколько дней пристроилась в проявке рядом с проявочной машиной у Лиды-баптистки. Часто говорим с ней о Боге, и я завидую ей: вот, уверовала в Христа и счастлива! А случилось это с ней после смерти матери. Работала та в колхозе телятницей и всё воевала с председателем за правду, а когда померла, то не дал тот даже досок на её гроб. Вот после похорон матери Лида и выложила свой комсомольский билет секретарю на стол...
1987-й ... Теперь Платон - член СОИ, Совета общественных инициатив Брянска. Собираются человек сорок в выставочном зале и разговоры ведут об экологии, - о другом не позволяют соглядатаи нашей Јруководящей и направляющейЋ, - но под праздник революции семнадцатого года обсуждали: с какими лозунгами идти на демонстрацию? И решили вот с такими: ЈЗа чистый воздух и чистую совесть!Ћ, ЈНЕТ строительству фосфористого заводаЋ, ЈОтстоим здоровье наших детей!Ћ... Седьмого было холодно, по тротуару вьюжил снежок и мы на площадь не пошли, а Платон ходил и рассказывал: - Вначале нас было немного, но по дороге присоединялись люди, - и светился от радости: - Ведь наши лозунги на фоне привычных: выполним!.. перевыполним!.. достойно встретим!.. сразу бросались в глаза, да еще впереди шла девочка с куклой в противогазе, так что смотрели на нас, разинув рты! И к трибунам в колонне было уже человек семьсот, - смеется, - а когда прошли по площади, то подошел какой-то мужик и сказал: ЈМолодцы! Молодцы, что не побоялисьЋ! Теперь в городе разговоров о колонне ЈзелёныхЋ!.. А в коммунистическом ЈРабочемЋ большинство сотрудников осуждают Платона, и секретарь райкома партии Дордиева кому-то бросила: - Надеюсь, вы не запачкались участием в колонне ЈзеленыхЋ? Вот так... Даже ЈзеленымЋ нельзя быть в нашем красном от крови!.. соцлагере!
Знаю, что и сегодня он придёт ко мне с листками, на которых им выписаны высказывания украинского философа Григория Сковороды. И знаю потому, что он, мой сосед из пятой квартиры, человек дотошный и во всём хочет "дойти до самой сути" - его любимое высказывание. Надо сказать, что иногда достаёт меня этим изрядно. Ну, к примеру: зачем несколько вечеров ему было нужно докапываться до "сути" происхождения луны, если даже ученые спорят об этом. Вот и вчера он, мой одержимый "копатель" Арт, - производное от его рыкающего двумя "р" имени Артур, - пришел ко мне, и я услышала привычное: "Знаешь, я тут..." И, пройдя в зал, сел на диван, вынул из нагрудного кармана смартфон и, поднеся его почти к носу, прочитал: - "Без ядра орех ничто, так же, как и человек без сердца". - И взглянул вопросительно: - Разве прав этот философ?
Из дневниковых записей-наблюдений за дочкой. 1985-1986 Над её столом висит лист ватмана и посреди листа - силуэт сидящей кошки, а вокруг - надписи: с одной стороны - "Все люди делятся на тех, кто делает зарядку с удовольствием и тех, кто - с удовольствием не делает"; а с другой - на английском: "Не наступи на разбитый стакан"; и в самом верху: "Сначала сделай выстрел, а потом нарисуй вокруг него мишень. Никогда не промахнешься"!\ Сдала сочинение, выбрав тему: "Образ Ленина у Горького и Маяковского". - Что ж такую тему... паршивую выбрала? - спросила. - А-а, - махнула рукой, - зато писать было легко. \ С моей помощью сшила себе платье из дешевой уцененной ткани, и получилось даже очень неплохо. Конечно, хорошо, что рукодельничает, но огорчает то, что не берет в руки книг, а только часами листает зарубежные каталоги...
... Дня три назад в трубке - незнакомый женский голос: - Ваш сын дразнит мою дочь ябедой и доносчицей! - За что? - Она дежурила, а Антон раскрыл ее портфель, вынул блокнот, в котором были записаны все нарушения Руликова... - Да Руликова уже два месяца, как в этой школе нет! - Ну и что? Там были нарушения и других. Вы думаете приятно, когда ябедой тебя дразнят? - Но когда на тебя доносят, еще неприятнее, - попыталась остепенить "разраженный голос" в трубке. А вчера иду с работы, поднимаюсь по лестнице, а на нашей площадке сидит женщина на маленьком стульчике. - Вы кого-то ждете? - приостанавливаюсь. - Да, вас... - поднимается. - Муж ваш купается, и вот мне стульчик предложил... И оказалось: это та самая обладательница раздражённого голоса, сына которой Антон "уже целый год терроризирует", - толкает, задирается, вызывает побороться. - А мой сын... - она сидит уже напротив меня в зале, - родился кило семьсот... И он у нее слабый и совсем не умеет драться, но зато читает много и учится в музыкальной школе. И у него, мол, даже троек нет, а ваш Антон и троечник, и первый хулиган в школе... да и форма спортивная недавно пропала у её сына... Но увидела мой взгляд и спохватилась: - Ну, может, Антон ваш и не при чём, а Руликов...
Нет, не помню, чтобы страданием для меня было каждый день вставать в шесть утра и идти к магазину, - пораньше занять очередь!.. за положенной нам по карточкам буханкой хлеба, - дождаться той синей будки, в которой его наконец-то привозили на санях или повозке. И до сих пор живо ощущение радости, когда я иду домой с той самой буханкой и жую уголок-довесок к ней. Кстати, почему-то давали его всегда!.. и он полагался мне по праву. Да и потом, когда мама разрезала эту буханку на равные кусочки и раздавала нам, то я в очередной раз прибегая в дом и понемногу отщипывая от него, снова буду радоваться: еще не всё, ещё осталось! А те школьные кусочки чёрного хлеба - горбушка!.. ах, хотя бы досталась горбушка! - с горочкой сахарного желтоватого песка, которые нам иногда давали в школе! Я и сейчас ощущаю во рту хруст той корочки, - кисло-сладкий вкус нечаянного лакомства...
- Слушай, Опп! А, может, уже и могут удалять, вырывать из людей нерв сострадания, жалости? - размечталась я как-то, уже собираясь ложиться спать. - Зажить бы без него споко-ойненько так... - Да, можно и удалить, - вдруг подхватил он. - У меня тут знакомый врач есть... - Так... сразу... и?.. - испугалась я. - Нет, ты подожди... - А чего ждать? - осклабился мой невидимый ОППонент-спорщик, приходящий ко мне бесцеремонно, когда только ему заблагорассудится. - Договорюсь, и через пару дней хоп... и нет твоего надоедливого нерва! - Нет, ты всё ж подожди... Надо подумать, - почти всполошилась я...
Февраль. Холод, снег... Майда́н Незале́жности, палатки, палатки, желто-блакидные флаги самостийной Украины, плакаты "Гей, москалей!", воздетые руки, крики. Стрельба. Около ста убитых. Президент Янукович - из Украины. А протестующие и "черные маски" уже громят витрины, захватывают помещения, "коктейлями Молотова" поджигают здания. И падают, падают, убитые снайперами. В спину. Из окон зданий. Мирные граждане в мирной столице. Мирные каски. Мирные лица. Мирно ведут себя. Мирно бастуют. Мирно дерутся и протестуют...
...Слушай, после твоих жалоб на "чудовищное непонимание дочери", хочешь расскажу похожую историю примерно десятилетней давности, только о непонимании матери? Кстати, и свидетель той истории есть... вот этот розовый заяц, оставленный мне той, о которой хочу рассказать. Правда, послух этот несколько облинял, но тогда в его облике и особенно во вздёрнутом носике было что-то радостное, - словно улыбался. И случилась эта бывальщина вскоре после того, как ты уехала, - поселились как раз напротив нас в однокомнатной квартире мать и дочь, и довольно скоро мать стала ко мне захаживать, хотя я и не видела в ней подруги. Странной они были парой...
Она позвонила: - Ты знаешь, вчера поехали с Платошкой в "Линию", набрала я продуктов, идём с ним к кассе, а у лотка с луком стоит старичок, набирает его, а руки так трясутся!.. Ну, подошла, говорю: давайте помогу Вам... а он смотрит удивлённо!.. и даже с недоверием...
Давать людям прозвища... Думается, что это - плохо. Но "народ - стихия", и к нему как-то с первых дней прилепили: Филиппок да Филиппок... ... Уже делает замечания на летучках, но замечания эти конечно не профессиональны. ... Обиделась на него, что раскритиковал передачу Платона: не надо, мол, было говорить журналисту о свалках города (у нас, в Союзе и свалок мусора даже нет!) и о том, что до Перестройки в нашей области ой!.. как далеко! ... В очередной нашей долгой беседе спросила его о смысле жизни: - Не вижу, не знаю общего смысла... ... Когда на летучке начала возмущаться действиями милиции в Сельцо, - там толпа напала на отдел милиции, сожгла две их машины, а милиционеры, защищаясь, стреляли в асфальт. ... Как-то разговорились с ним о фильмах: - Самый мой любимый... - усмехнулся, взглянув на меня непривычно весело, - это греческий... "Грек Зорба". - Сергей Филиппыч! - засмеялась и я, - и мой тоже!
"...Кричали все: - Сохи эти?.. Закиньте их, сожгите! Мы трактора вам пригоним, мы пригоним машины! Все будете машинами делать: и жать, и косить. Ну, и правда... И жнуть, и косють машинами, а за хлебом в Америку ездють. Это ж смехатория, это ж смех один, чтоб Россия по хлеб в Америку и Канаду ездила! Ведь если б узнали наши предки об этом, так разве поверили? "Ты что? - дед сказал бы: - С ума сошла? Такое-то раздолье у нас, а за моря, за леса за хлебом ездить?" Не поверил бы. Ни за что б не поверил!.. А приходится. И дело к тому подошло, что дальше и некуда: и мужикам лихо с этим государством, и государству... с такими работничками. Они ж в колхозах своих вроде бы и работають, а в голове - свое держуть: да пропади все пропадом!.. сгори, подохни, посохни - у них и душа не болить. Так что ж ты хочешь: чтоб изобилие у нас было?" И мамины слова о том, что, мол, "душа у крестьян не болить", были горькой правдой. А могла ли она болеть после стольких лет бесчеловечной расправы над ними? Ведь "вождь мирового пролетариата", потягивая пиво в барах Европы, вовремя набрался там опыта у робеспьеров: как уничтожить "свинский сброд" (так французские революционеры-якобинцы называли крестьян) и, возвратившись в Россию, захватив власть, начал "претворять в жизнь" свои знания, - опыт французской Вандеи...
Нет, не проросла во мне традиционная православная религия, - ведь каток социалистического атеизма прошелся и по нашим душим! - но под религиозные праздники у нашей единственной иконы "Марии с младенцем" всегда горела свеча... А икону эту отдал нам один партийный руководитель, - им нельзя было держать ее в доме! - а ему, в свою очередь, сдал её один колхозник, выловивший символ православия из реки. \ Рассказывала мама: "Спрашиваешь: когда церкви громить начали?.. Да их закрывать и рушить стали прямо после Ленина, когда он до власти добрался. Но с конца двадцатых уж так стали с ними расправляться, что только пыль столбом стояла. Только и слышишь, бывало: там-то церковь ломають, там-то... Вот и не стало слышно звона колокольного над Карачевом, колокола все посняли и увезли...
Ещё совсем недавно: Вдоль дорожек - нагие ветви лип, клёнов, сквозь них - яркое, до рези в глазах солнце, под ногами - вьюжная пыль с метущимися прошлогодними листьями. Стыло, жёстко, - неуютно. И ощущение: всё, - и в природе, и во мне - распадается на какие-то составляющие. Неприятное, изматывающее чувство. Но вот у обочин - первоцветы...
...А вот и её кресло, накрытое клетчатым пледом. Подошла, села, взглянула на противоположную стену с пейзажем осени. Да, талантливым художником был Юрий. Жаль, что спился и помер. И услышала легкое теньканье чашки о блюдце. Да успокойся, рука, угомонись, ведь то было шесть лет назад, так чего ж грустить-то? Отпила несколько глотков, опустила блюдечко на колени. Нет, не получилось с радостью... пока...
...Сегодня на собрании разбирали "неблаговидный поступок комсомольца Александра Федорова", - соблазнил какую-то девушку, но жениться на ней не хочет, - и наш председатель Комитета Петр Ильич Луньков всё нападал на Сашку, а тот твердил: "Сама она это... я по молодости... а я по неопытности". Было смешно и жалко на него смотреть, а Петр Ильич, жестко сжав губы и скрестив руки на животе, всё наступал: - Мало ли что не любишь! Ты - комсомолец! Обязан жениться! И когда в очередной раз стал "клеймить", то вдруг встал Стас Могилевский и, молча, направился к двери. - Куда это вы? - остановил его Луньков. - Александр сам должен решить, что ему делать, - сказал наш, только что утверждённый, журналист и вышел. Молодец Стас! А Луньков... Он развел руки и на его лице, кроме удивления, я прочла: ну, что ж, тебе это так не пройдет!..
...Первые желтые листья в траве, под ногами, первые жёлтые косы берёз... Прислушайтесь! Шелест в кронах уже не летний, в него вплетается какая-то высокая нотка, отчего голос листьев становится шелестящим, сухим, тревожа память всплывающими картинами бардово-оранжевых расстилов прошлой осени. Совсем по-другому поют и птицы. Смолкли их зазывные трели, удивляющие изощрёнными коленцами, и нет в их стрёкотах и свистах прежней дурманящей чувственности, - так, лишь короткое попискивание или верещание при защите от агрессии соседа или дележе случайной добычи. А солнце! Разве так оно светит летом?..
"Судьба всё ж уготовила нам встретиться..." Да нет, встречи не было... Осень... Листья-то на березах еще совсем недавно ве-есело так на ветру лопотали, призывно, а сейчас уже - под ногами, и шелестят тускло, бесцветно, словно прощаясь... Сяду-ка, пожалуй, вот на эту лавочку под березкой, может, всё же снова услышу отголоски и её летней песни? Странное существо человек. Вот, читаю письмо прошлых лет, а будоражит, смущает давнишним чувством почти незнакомого человека. Как понять это? "И случилось это так неожиданно. Я мгновенно узнал Вас, - покупали что-то у окошечка ларька. А потом как-то сразу, бессознательно пошел следом и тоже сел в троллейбус, хотя и ехать-то не надо было, и шел совсем в другую сторону. Но как под гипнозом, сел рядом и забилось сердце. И было не пошевелиться! Но украдкой поглядывал на Вас: да, годы прошли, но такой же остались! И снова почувствовал: боюсь Вас, как и шестнадцать лет назад..."
1984-й ...Рассказывал Дмитро Платону, как пришлось ему, когда учился в милицейском училище, участвовать в разгоне демонстрации. Напирали на майора, выбили пистолет из его рук, и тогда он схватил свой, начал стрелять. "И выпалил сразу всю обойму... в головы. За это мне ничего и не было, только из училища выгнали"...
