у нас в клубе, у нас в клубе, i will show you bunny в Рэд Самара клубе-е
у нас в клубе, у нас в клубе, or u'll burn to ashes в Рэд Самара клубе
. лет четырнадцати девочка, облаченная в сейлор фуку, неуклюже и беспечно носится за чайками по большим и старинным каменным плитам полуоттаявшего пляжа. Ни единой песчинки - каменные плиты, древние статуи, однокрылая статуя Люцифера в классической позе избиваемого. Сизо-серые облака, резвый, резкий осенний ветер. Мех с воротника попадает в глаз, желто-красные листья танцуют по полянке неподалеку от того места, где я нахожусь. Я боюсь спать, наверно я трус. Ангелика - чуть справа, на ней мои большие наушники с радиостанции. Этот человек портит невинное дитя путем совместного прослушивания песен непристойного и неблагонадежного содержания. Удар судейского молотка, десять лет строгого режима. bang. Затягиваюсь поглубже, с трудом сгибая покрасневшие и занемевшие на холоде пальцы, и привычно фыркаю в сторону.
. На самом деле - это мой брат, но я его впервые вижу и знать не знаю, а помещение, в котором мы дружно и весело убираем, напоминает заброшенную хиповую дачку. По всему полу - шприцы, ложки, бутылки из-под аптечного спирта, обертки от конфет, сникерсов и баунти, женские трусы, большие клочья ваты из разодранного дивана, неверный солнечный свет обрывками в окна, зияющие трещинами закопченных стекол. Красный бабинник, старый и большой. А мой дедушка был хипстер, бабушка был хипстер.. Стоп, что здесь делают Электроник и Рос? Они убирают вместе со мной и Байтом, при этом Рос еще и умудряется готовить нам кофе. А брат мой пришел с трагическим видом без стука проник в помещение. Мы выходим на улицу и располагаемся на пыльном бетонном блоке неподалеку от строения. Небо отчаянно синее, весенний ветер треплет волосы и уносит угольки с сигарет, а вокруг свалка-пустырь и ни души, чистый горизонт.
- Если так и дальше пойдет, то тебе будет самое место в увт! - говорит он гневно, прикладываясь к мятой пластиковой бутылке с дешевым вином внутри. Следом за нами выходит Чернецкий, вид у него - самый жизнерадостный на свете, черт подери.
- Чувак, а что это у тебя с руками? - недоуменно вопрошает он у моего брата, указывая тому куда-то на левый локоть. Я смотрю - и точно, кошмар какой, у него больше нет локтей, одни супинаторы, как у кукол Барби.
- Это что, от Шуры с тобой такое? - выходя следом за камрадом, спрашивает Рос с непонятной смесью из неприязни и подобострастия в голосе.
- Да нет! - не менее негодующе отвечает мой брат. - Это мы бухали вчера.
- Нахуй это увт, - оскорбившись таким поворотом, говорю я. - Допустим, кто-то сегодня жжот, а я сегодня не жгу, и что дальше.
- Да ты ваще не жжошь, - мрачно говорит он и делает новый глоток.
. Пахнет здесь извечным формалином, тишиной, стерильными бинтами, лекарствами. В молчании позвякивают хирургические инструменты в сухожарочном шкафу. Беззвучно рисует кардиограф линию моего пульса, а я - лет мне десять, не больше - не могу встать и уйти, сколь бы сильно мне этого ни хотелось. Слабость, может, и от того дерьма, которое по капельке перетекает через катетер в мою вену, а может - в этом больничном полумраке, может - в запахе хлорки от подушки и простыни. Короткостриженая и черноволосая, чертоволосая, не знаю ее, азиатка. Собака сделала собаке операцию. все, ты убит, так нечестно - ложись. В белом халате и очень худая, невысокая и серьезная. Нет, откуда-то я ее все-таки знаю, но припоминаю слишком смутно. Бондаж? У меня кожаный браслет на руке, крепится к койке, будто в психушках.
- Теп-пе-ерь ты наш, - и, оголяя в ухмылке ряд длинных и острых клыков, тянет руку к моему лицу. Все, ты убит. в тот момент, когда палец ее проникает ко мне в рот и ложится на язык, я теряю сознание и размашисто сваливаюсь в черную неопределенность.
. Луна. Луна здесь такого размера, что, кажется, занимает полнеба. Голубоватый переливчатый свет пугающе ярок, будто под тысячей прожекторов. Вода должна быть где-то неподалеку, тут слишком сыро - хотя, может, тут сыро из-за того, что мы находимся в пустыне, а вместо песка - кучи свежескошенной травы с мелкими полевыми цветочками, мягко и беспомощно, тепло. Лето, наверное. Лежа мы целуемся взасос, никуда не деваться, извечное чувство потери контроля над ситуацией, самое дискомфортное ощущение на свете, едва ли не давлюсь его языком. Целься чуть ниже - стреляй! стреляй! стреляй! стреляй!.. очередная пытка и все предметы будто бы наизнанку. так нечестно, мир - нет никаких границ, стреляй! .