Если к утру не отдадим долг, то оба будем съедены мухами.
Трудно рассчитывать на успех, если за пазухой нет кинжала.
Торговца лепёшками мы удавили кушаком, башмачника забили камнями, но почти ничего не добыли. Тогда то мы и решили грабануть храм. На выходе я споткнулся, чашки загремели и нас повязали.
Главою синедриона в то время был Каиафа, он же и председательствовал на заседании Верховного Совета.
Мы заслуживали смерти и были к ней готовы.
Спас нас первосвященник Анна.
- По законам Иудеи убийцы должны заплатить семьям погибших. Но у этих бродяг ничего нет. Мы дадим им возможность заработать, а потом или казним, или пересмотрим дело.
Старейшины проголосовали, и Анна увёл нас к себе.
- Эти ножи отравлены, - предупредил нас Анна на следующий вечер, - не ешьте с них!
- Кто нам заплатит, казна или синедрион? - спросил я Анну.
- Партия саддукеев правящая. И мне - её председателю, нет ни какой разницы, из какого кармана брать деньги! Вот аванс!
Мы вышли во тьму. Хосейн схватил меня за рукав.
- Пойдём! - залопотал он мне в ухо. - Вот увидишь, я отыграюсь! Нам сегодня крупно везёт!
Я молчал.
- Нужно ловить удачу за хвост, пока она им вертит!
Я подтянул кушак, спрятал нож в рукав и шагнул в темноту.
- Вот увидишь, - проканючил мне вслед Хосейн, - сегодня мы будем богачами! Вот увидишь!
Я сидел за камнем и ждал.
Шаги приблизились и затихли.
- Ах, Сихрам, Сихрам, не ты ли ждёшь меня и держишь смерть в руках своих? - раздался голос, преисполненный спокойствия и мудрости. - Не в твоей я воле, а в воле Отца своего Небесного!
Топот многих ног проследовал мимо. Я поднялся, выбросил нож и пошёл следом. Кто-то нагрузил на меня тюк со скарбом, я облегчённо вдохнул, будто бы сбросил со своих плеч тяжёлую ношу и прибавил шагу.
Я сказал пароль привратнице, она открыла.
- Этот со мной! - кивнул я на Симона.
Нас пропустили. В углу двора, прикованный к столбу, сидел Хосейн. Толпа старалась не замечать его, ибо осуждённый на казнь, защищён законом от всякого рода унижений.
Ночь была холодной. Мы протянули руки к костру. За стенами дворца проходило судилище.
- Лучше одному человеку умереть за народ, чем погибнуть всему народу! - прогремел голос Каиафы. Это был приговор.
Вскоре вывели Учителя. Он посмотрел в мои испуганные глаза и улыбнулся разбитыми губами.
- Я знаю этих людей! - заверещала какая-то женщина, указывая на нас рукою, - Это ученики его!
- Нет! Нет! - закричал Симон, - Я не с ними!
Меня скрутили.
Пропел петух и Симон заплакал.
Учителя повели первым.
На меня и Хосейна тоже нагрузили кресты, и мы поплелись следом.
Хосейн плакал и проклинал мир.
Эх, молодёжь, молодёжь. Ничего-то они не умеют делать. Пока этот сосунок вбивал в меня гвозди, то промахнулся три раза.
- Пятнадцатого Нисана! Пятница! - зачитал приговор Каиафа, - Семьсот восемьдесят третий год со дня основания Рима!
Над головою Учителя римский солдат прибил табличку: "Иисус Назарей - Царь жидов".
Кресты подняли.
Ах, это солнце.
Хотя бы облачко, хотя бы ветерок.
Слепни терзают тела. Мухи пируют в саднящих ранах и в них же отлаживают свои яйца. Гнус выедает глаза, лезет в нос и уши, и нет никакой возможности согнать его.
И эта молодёжь... они пьют вино, танцуют, кидают в нас камни и обглоданные бараньи кости.
- Будьте вы, все прокляты! - прокричал Хосейн, и этим только подзадорил подгулявших зевак. Камни полетели чаще.
- Прости их Отче, - промолвил Учитель, - ибо они не ведают что творят!
- Если бы ты был сыном Бога, то спас бы себя и нас! Но ты такой же, бандит, как и мы! - простонал Хосейн в сторону Учителя, и засмеялся хриплым с подвыванием смехом.
- Мы убивали невинных, - возразил я Хосейну, - а Он воскрешал мёртвых!
- И ты тоже святоша?! - с издёвкой произнёс Хосейн, - А помнишь как башмачника то? А?
- Нам уже мало осталось, поэтому поблагодарим Бога за ту милость, что Он оказал нам! Ибо кровью своею и слезами своими мы сможем искупить хотя бы малую часть своих злодеяний, прежде чем перед нами разверзнется бездна!
Учитель что-то сказал мне, но я не расслышал.
Сознание то покидало меня, то вновь возвращалось.
К моему кресту подошёл солдат и тяжёлой палицей раздробил кости моих ног.
На Лубянке стоит презираемый Богом дом. Вокруг мёртвое пространство. В сумерках к тому дому крадутся тени. Случайный прохожий, встретившись с ними лицом в лицо, примет их за попрошаек, проституток или алкашей. Но как только тени пересекают порог, происходит их преображение. В сумраке полупритушенных люстр, блистает золото орденов, звёзд и погон.
Мой номер 685243.
- Тебе поручается важное государственное задание!
- Опять кого-то мочить? - догадался я.
- Жида! Здесь билеты, чеки, клички, пароли, явки!
- Британия это не Россия! Там не постреляешь!
- Яд!
- Утекшие за границу мозги, продали рецепты всех своих отрав. Теперь те мозги над противоядиями извилинами шевелят. Когда Хохла травили, влили тройную дозу, а он только лягушачьей кожей покрылся. Чтобы выкрутиться, Кинологу пришлось все прихоти Хохла подписать!
- Этот яд нераспознаваем! Поосторожнее с ампулой, в ней маложивущий изотоп. Проглотишь пылинку, все свои потроха выдрещешь!
- Попадусь, не выкупите, - у них за убийство вышка!
- Наша партия протащила через Думу законы о том, что беззаконие творить можно!
- Сколько обещано?
- Тридцать!
- За Певца дали двадцать! За Депутата, что в президенты метил, тридцатку! Пятьдесят пять!
- Имей совесть! За взорванный дом тебе две сотни отвалили! Сорок!
Ночью мне приснился сон. Я висел на кресте и римский солдат дробил кости моих ног. Я проснулся и всё вспомнил.
Я вынул из шкафа китель. Вместе с болтающимися на нём килограммами орденов упаковал его и отправил в мусоропровод.
Ампулу с радиоактивным порошком я бросил в унитаз, спустил воду, и в тот же день улетел в Лондон.
В России застрелили Журналистку.
Газету, где та работала, курирует Прусак, и он уже получил три ордена.
На женщинах специализируется Бульбаш. Ему хорошо заплатили за Демократку. В тот день Таможенник подогнал фуру, и мы хорошо погудели.
Кто из этих двоих?
Я позвонил Бульбашу.
- Опять замочил тётеньку?
- Платят столько же, а возни меньше!
- За материалы будет сорок!
- Зачем Жиду материалы?
- Для суда над Стервятником!
- Тогда пятьдесят!
По-видимому, Бульбаш мне что-то подсыпал.
С интересом исследователя, я наблюдал за своим умиранием.
Сначала погибла слизистая оболочка и началась жуткая диарея. Потом погиб сам кишечник и с меня стали вываливаться лохмотья кишечной ткани вперемешку с желчью и сукровицей.
Погибли волосяные луковицы. Ресницы и брови тоже осыпались.
Потом отслоилась сетчатка глаз, и ранее обозримое пространство, я стал воспринимать как движение неясных теней.
Потом разложилась печень, и желчь излилась в брюшную полость.
Отказали почки.
Тело потеряло чувствительность.
Погибли красные кровяные тельца, и кровь приобрела цвет мочи.
Оставался жить только мозг.
- Какой сегодня день? - спросил я.
- Пятница! - ответил мне кто-то.
- Тогда мне пора! - сказал я.
Я поднялся с постели, прошёл сквозь стену, и двинулся к Свету.