Аннотация: Дорогие друзья,Эл Даггер и Эл Плэйфорд - псевдонимы Элеоноры Хитаровой.
Рыцарь убийца.
Темная, переливающаяся багрянцем, крупная капля крови сбежала по желобу лезвия меча, оставляя мутный след смерти на его сверкающей стали.
Он подхватил каплю тогда, когда она затрепетала на самой вершине, на разящей, самой острой, самой смертельной точке меча. На белоснежном, тонком как паутинка, узорчатом батисте платка, словно снежинка, растаяло, расплылось еще одно черное пятно. Пятен на платке уже было так много. Он долго разглядывал испачканную кровью материю. Освященный ее кровью батист. Он сохранит его на веки. Будет носить эту святыню под самым сердцем, никогда не исторгнет из своей памяти цвет ее смерти. И когда меч заклятого врага, кромсая сизый металл его лат, разверзнет его грудь, то вслед за своим острием он повлечет и этот нежный оберег, и внедрит его внутрь самого его сердца. Тогда они воссоединятся навсегда. И тогда никому не достанет смелости исторгнуть запятнанный их кровью платок из недр его груди. А пока, всю оставшуюся жизнь ему придется ждать того благодатного момента своего кровавого избавления.
Он опустил меч. Тот звякнул, уткнувшись острием в глыбу, поросшую бледно малахитовым, молодым мхом, еще не налившимся жизненным соком.
Глыбу огибал робкий ручей. Он с тихим шепотом бежал через поляну, бережно лаская молодые фиалки, что служили благоуханным ковром ее нежному, юному телу. Прохладные воды ручья питали жизнью мощный торс коренастого дуба, который в скорби тянул к ней свои могучие ветви, в тщетной попытке прикоснуться к волнам ее золотистых волос, что катились вдоль его загрубелых столетних корней.
Ручей подхватывал ее кровь, вбирал кровь в себя и, смешивая хрусталь своих вод с рубиновым соком жизни, что покинула ее, несмело вливался в крошечный пруд, который ласкал взор своею совершенной круглой формой и изумрудным цветом, столь насыщенным, что пруд походил на гигантский лист, упавший с колоссального древа наземь. На безмолвной глади пруда, хороводом распускались нежнейшие водяные лилии, будто созданные из заморского фарфора, дивные, словно взлелеянные юными наядами для украшения их коварно пленительных тел.
Ее лицо бледнело. Яркость жизни покидала ее с каждым мгновением. И чем больше божественного цвета ускользало с ее кожи, тем ярче становились краски вокруг. Тем бирюзовее делалось небо над ее головой, тем гуще зеленым наливалась трава, тем больше золота сияло в солнечном свете. Жизнь вокруг грабила, обирала ее, отнимала последние отблески румянца с ее щек и щедро раздаривала награбленное своим созданиям. Краски скольких юных дев насыщают природу день за днем, румянец скольких из них потребовался на нежный розовый рассвет? А сколько голубизны отняла природа у их глаз, чтобы сделать небо таким ярким?
Прекрасные бабочки трепетали над нею, опахали своими крыльями ее застывшее и белое как мрамор лицо, садились на ее опущенные веки, осыпали золотой пыльцою ее тонкие пальцы, которые тонули в мягком ковре цветов, травы и мха, устилавшем поляну.
Он опустил голову. Черные как смоль, густые кудри его упали на лицо и на миг скрыли от него ее черты. Не выдержав даже мгновения без нее, он откинул волосы со лба. Его глаза жадно вглядывались в ее лицо.
Она знала, что это произойдет. Она была готова к тому, чтобы стать его женщиной не на одну лишь жизнь, а до тех пор, пока над землей не померкнет солнце. Она надела свое самое лучшее платье, она завила свои прекрасные волосы. Она последовала за ним с покорной готовностью.
Она ждала, что сперва он станет любить ее на этой сказочной поляне, но она не придала значения тому, что перед тем как повлечь ее за собой, он не снял с себя лат.
Он не снял с себя лат. Ему было тяжело идти, но он терпел. Он знал, что в латах неуязвим. Скольких врагов он сокрушил, когда на нем были эти латы! Сила никогда не покидала его, когда он носил эти латы. Он готов ко всему, пока закован в эти латы.
Но он оказался не готов к тому, что доспехи не спасли его от той раны, которую он нанес своей душе в тот миг, когда высоко поднял свой меч, а потом сразу опустил его. Чем глубже клинок погружался в кружева ее платья, тем страшнее становилась рана его. Он ожидал, что будет гораздо проще, ведь своим поступком он просто совершал акт обручения с нею.
Но когда взгляд ее помутнел, и тело ее погрузилось в травяной ковер, чтобы больше не шелохнуться, ему сразу сделалось легче, и боль утихла.
Все.
Он провел рукой по лбу, смахнув капли выступившего пота.
Душа его болезненно ликовала. Он не увидит ее больше, но она осталась с ним навсегда. Нетронутая, чистая, святая любовь сковала их невидимыми, но от этого не менее прочными узами. Никто никогда не посягнет на эти узы, никто не сможет разорвать их связь. И никому не удастся запятнать ее своим прикосновением, осквернить ее своим поцелуем. Он может быть спокоен. Он может заниматься войной и помногу лет ходить в военных походах, она всегда будет терпеливо и преданно дожидаться его здесь. Он будет обращаться к ней в своих мыслях, и свершать подвиги в честь ее имени.
Она уже пятая жена, к которой он будет стремиться, к которой поспешит тотчас после новой победы.
Он внимательно посмотрел на ее лицо в последний раз, потом вновь занес меч над своей головой и, издав глухой, почти звериный рык, разрубил ее тело пополам. Вот уже в пятый раз он делал это. Черная, густая кровь еще раз обагрила фиалки и потоком устремилась в воды ручья.
Оставалось только прикрепить камни к частям тела и погрузить их в пруд. Ему не нравилось делать так, потому что это походило на преступление, на убийство. Он бы оставил все пять женщин лежать здесь, на этой укромной поляне. Их тела озаряли бы ее своей божественной красотой. И он мог бы услаждать свой взор созерцанием своих жен всякий раз, как приходил сюда.
Но если бы кто-то еще случайно повстречал их здесь? Людям ведь не объяснить, в чем заключается истинность любви и верности. Им только дай повод - сразу провозгласят убийцей! Люди ведь так примитивны!
Он наклонился. Доспехи отягощали его тело и стесняли движенья. В них больше не было надобности, однако самостоятельно он не мог избавиться от них. Опираясь на свой меч, он с большим трудом опустился на одно колено. Оставалось сделать совсем немного, чтобы скрыть ее от возможного взгляда чужих глаз. Но, пока что, он не мог оторвать от нее своих.
Лицезрение разрубленного пополам тела, теперь уже утерявшего всякие признаки жизни, давало ему безотчетное и безмятежное ощущение того, что он любим. Как еще может женщина выразить свою любовь мужчине, если однажды позволила ему разрубить собственное тело? Не это ли есть истинная преданность?
Обладание телом любимой женщины в самом полном, в самом великом своем проявлении, могло даровать ему возможность всегда быть уверенным в ней!
Поддавшись внезапно вспыхнувшему желанию, он нанес еще один удар, который отсек левую руку до самого плеча. А потом еще один, разделив надвое ее грудь. Ему хотелось еще, но он сдержал свою руку: искромсанным, ее тело было бы сложно погрузить в их брачное ложе, на дно изумрудного пруда. И сильно пачкать кровью, начищенные до блеска доспехи, тоже не стоило.
Рука бессильно опустилась, все еще удерживая рукоять меча. Так он застыл, стоя на одном колене перед распростертым, изуродованным телом златокудрой женщины, посреди уютной поляны, усыпанной фиалками, которые ласкал прозрачный ручей, что, пробегая среди сочной травы, питал жизненной силой мощный торс огромного дуба. Тяжелые ветви дерева простирались над двумя неподвижными людьми, густой листвою защищая их от жгучего солнца. Было тихо, слышно только как трепетали крыльями бабочки. В застывшем воздухе разносился аромат лесных цветов.
Я, наконец, с трудом оторвал взгляд от картины. Я смотрел на нее так долго, что устали глаза.
Картина была очень старинной, насыщенные, удивляющие своей глубиной краски ничуть не поблекли, но облупились местами, широкая деревянная рама почернела и растрескалась, что добавляло картине таинственности и гипнотической притягательности. На нее невозможно было просто взглянуть и отвернуться. Картина не отпускала взгляда до тех пор, пока не ведала своей истории до конца, как самая захватывающая из книг. На ее развернутых страницах черноволосый рыцарь не сводил глаз с прекрасной женщины, истекающей кровью. Он глядел только на нее, однако и я, зритель, созерцатель картины, неким странным образом, ощущал на себе его темный, горящий взгляд. "Рыцарь убийца" надолго оставил неприятный осадок у меня внутри.
--
Ну что, ты все еще хочешь купить эту жуткую картину? - Недоверчиво хмуря морщинистый лоб, спросил Елизар, давно знакомый мне антиквар.
--
Я не уверен...
--
То-то и оно! Не стоило вообще смотреть на нее. Теперь три дня не сможешь выбросить из головы эту жуткую сцену. Пойду, отнесу картину назад, в подвал, где ей самое место. - Елизар взял картину в руки, скользнул по ней взглядом, и испустил тяжкий вздох.
--
Почему ты хранишь ее в подвале?
--
Избавиться от нее не могу - жалко, и смотреть на нее тоже не могу. И не хочу, чтобы кто-то еще ее видел, а тем более, вешал себе на стену. Говорят, последних хозяев она довела до самоубийства.
--
Кто были владельцы?
Елизар прищурился и тихо, таинственно произнес:
--
Богатые женщины. Две сестры. Картина висела у них в спальне, прямо напротив изголовья. Так их и нашли в одной кровати, мертвее некуда.
--
Две сестры? Получается, рыцарь все еще ищет себе жен?
--
Получается, так. Продолжает искать и находит. Недаром же он рыцарь убийца!