Туристов видно сразу. Их тела, пьяные и розовые, изрезанные секаторами солнца, разложены на шезлонгах в особой манере вальяжности и равнодушия. Они не прячутся в панамы и длинные рукава и заказывают в баре по нескольку коктейлей подряд. Их животы выпячены и надменны, как они сами - хозяева этого пляжа на отпущенные путевкой десять или четырнадцать дней. Они сущие богачи - у них ваучер, безделье и скука, замаскированная во всю эту наглецу, нескончаемое холодное пиво и изгрызенные ногти. Они скучают без своих офисных коробочек, перекуров и виртуальных коммуникаторов, им до зарезу опротивели их вторые половины или не половины, двадцать четыре часа неотлучно при них, непонятная речь и одинаковые раскосые улыбки, клонированные десятки раз на каждой улице во всякой лавчонке.
Отпуск - на то и отпуск, он помогает осознать, как тебе хорошо в пробках, хляби и углекислоте, ибо ты всегда знаешь, чем себя занять. А тут, если по расписанию нет экскурсий и ты равнодушен к массажам и притираниям у тебя бесконечное множество часов солнца и пива. И вакуума. Ибо ты не на месте и вокруг все чужое. Даже для баринов с оплаченными турами в гарантированный рай. А потом, когда ты наконец немного привыкнешь к этой жизни с завтраком с семи до одиннадцати и ничегонеделаньем, тебе пора возвращаться в свой пасмурный дом, поделенный на равноудаленные клетки, мерцающие в ночи телевизионным маячком.
И они лежат, изжаренные, на своих полотенцах и считают дни - кто с тоской, кто с тайным вожделением - до обратного самолета.
На пляж приходит женщина с маленькой девочкой. Она с ребенком - все близлежащие мужчины сразу же теряют к ней спортивный интерес, а их вторые половины или не половины с любопытством разглядывают, сколько целлюлита осталось у нее после родов, и отвисла ли грудь.
Конечно, не обошлось без растяжек, но в целом она сохранила привлекательность и хрупкую нервную пастель тонкого лица. Вторые половины остаются недовольны.
Вновь прибывшая занялась переодеваниями дочери и ее игрушками, перемежая свои заботы с поцелуйчиками и воркующим шепотком. Мужчины принялись зевать и искать другой объект для изучения, их дамы тоже вяло уткнулись в свои журналы. Публичная материнская любовь вызывает умиление разве что у седых простодушных матрон и бесплодных напрасно страждущих перестарков, а тут все свежепокрашены и с педикюром, а продолжение их рода в текущий момент организовывает отвязную вечеринку и пробует запретные плоды в их отутюженной спальне, точной копии модного издания по интерьеру.
- Я не хочу купаться! - заявляет крошка после того, как мама надела на нее купальник. - Одень меня в платье.
- Почему?
- Не хочу и все! Хочу играть в песке.
Женщина кивает, хорошо. Играй в купальнике.
- Хочу платье!
- Испачкаешь.
- Платье хочу, - рот девочки куксится, она ищет глазами зрителей и повышает голос: - Одень меня в платье и сухие трусы!
- Но ты же не плавала! Эти трусы сухие.
- Нет, хочу свои трусы и платье.
Мать снимает с нее купальные трусики, надевает другие и платье.
- Удовлетворена?
Нет, ей так не кажется. Она обходит кругом лежак, пинает разложенные на песке игрушки и снова подходит к матери, кривя плаксивые губы.
- Купаться хочу!
- Ты же не хотела.
- Теперь хочу!
Мать принимается вновь переодевать ее. Девочка радостно бежит к морю, быстро ныряет и мчит обратно.
- Не хочу больше купаться. Одень меня в сухое!
Лицо женщины начинает подрагивать истощенным терпением. Но она сдерживается и в третий раз совершает переодевательную процедуру.
Спустя пять минут сцена повторяется. Девочка вновь хочет купаться. Одевается в купальник и возвращается мгновением позже за сухой одеждой.
Мать отказывается.
- Довольно издеваться надо мной! Играй в купальнике.
- Не хочу!
Женщина отворачивается от нее, из последних сил сдерживая бушующую в ней ярость. Они никогда не отличалась спокойным нравом, но этот ребенок делает ее осатаневшей мегерой, и как она ни пытается проявлять к дочери доброту, история неизменно заканчивается скандалом, склочными визгами и местью - когда лишением сладкого, когда подзатыльником, порой она запирает этого бесенка в комнате, и та надрывает связки и барабанит в дверь истошные полтора часа... Да, она начиталась книг по детской психологии, ребенок непослушанием привлекает к себе внимание, сигналит о своей ревнивой тоске, но матери надо работать и ходить вечерами куда-нибудь хоть изредка. Ей только тридцать семь и у нее ни спутника, ни даже друга постоянного нет, периодами кровь в ней нестерпимо закипает, и так хочется жить, побаловать себя, пока еще есть хоть что-то, пока не кончилось последнее здоровье и красота... А от бывшего ни копейки, им всегда наплевать на детей, они пользуют твое тело, разрушают душу нападками, своей завистливой ненавистью к силе твоего характера и стойкости к их давлению, а потом уходят разочарованные - как это ты еще жива и теплишься упрямым огнем. А затем они не вспомнят ни тебя, ни чадо свое, и все ее бюджеты сведены со скрупулезными точностями и датами, потому что зарабатывать в чужой стране и тянуть еще и ребенка - просто только в романтических балладах про дауншифтинг и феминизм.
И снова битва. Сражения, сражения без конца... Тяжкая ноша, трудно, все трудно, даже собственный ребенок - это временами пытка и бессильные слезы, ибо у нее твой нрав, ее не согнуть, она пружиной выскочит и шлепнет тебе по лбу за все, за каждый мелкий или большой террор, за всякое поползновение ее усмирить.
- Хорошо, я надену платье, но это в последний раз! Точно не хочешь купаться?
Девочка кивает. Совершает радостный круг в платье вокруг лежака. И опять требует купальник.
- Довольно издеваться над матерью! Купальника не будет! В кои-то веки выбрались на пляж, дай мне полежать спокойно. Дай мне отдохнуть!
- Одень!
- Нет.
Девочка смотрит на мать, они похожи, как две капли воды - тонкие лица и нервно вздрагивающие крылья носа. Она загребает полную ладонь песка и бросает матери в лицо.
Туристы устраиваются поудобнее. Наконец-то зрелище, а не только солнце, пиво и нудящие жены.
- Извинись, - срывающимся голосом говорит женщина. В ней закипает гордость, она не потерпит унижения ни от кого и никогда, она - кремень, закаленный в боях и противлениях, и этой мелкой бесовке не сделать из нее куклу, танцующую под ее прихотливую дудку.
- Нет! - и дочь ударяет ее в плечо и захватывает новую пригоршню песка.
Мать достает из сумки большую бутылку с водой. Делает успокоительный глоток, другой, третий.
- Если ты не прекратишь вести себя подобным образом и немедленно не извинишься перед матерью, я вылью на тебя воду. Слышишь меня?
И в нее снова летит песок.
Весь пляж с вдохновением следит за развитием сюжета. Она чувствует на себе взгляды, злорадно-сочувственно равнодушные. Все распластанные тюленьи телеса сейчас повернуты к ней и ублажаются представлением, внутренне попискивая от довольства - уж они-то умеют в отличие от нее воспитывать своих детей...
Она встает и не спеша выливает содержимое бутылки на голову дочери.
Та немедленно пускается в дикий крик. Вода стекает по ее макушке, платье намокло, она теребит и комкает его влажный подол. Женщины возмущены. Какая жестокость! Неслыханно!
Ребенок, воодушевленный их поддержкой, принимается колотить мать по ногам.
Женщина резко вскакивает, хватает дочь поперек туловища и тащит ее в море. Дочь упирает и вопит, вопит, вопит... В своей пронзительной манере, содрогающей нервы и перепонки. И, разумеется, все жалеют бедную девочку и клянут ее жестокосердную мать. Конечно. На это и рассчитано, ее дочь пытается вызвать к себе всеобщее соболезнование и отомстить, опорочив мать, за какие-то ее великие, одной ей ведомые грехи - за то, что оставила ее на пару часов вечером или не купила мороженое. И теперь она танцует у матери на голове, правит свой бал голубоглазого эгоизма в невинных бантиках и кудряшках...
Она окунула горланящего ребенка с головой в соленые воды Балийского моря. Еще разок. Охладись, кровожадная дщерь. В следующий раз остережешься испытывать мой характер и прилюдно бросать в меня грязь. С тех пор, как ушел ее муж, и когда она поняла - ее молодость прошла, у нее ребенок и она никому не нужна, - она не позволяет манипулировать собой никому, даже плоти от плоти своей, даже этому чертенку, ряженному в густые ресницы и проникновенные взгляды, когда ему чего-то хочется или тоскливо.
Разжав ладони, она оставляет девочку на берегу и, медленно вышагивая, направляется к своему зонту. Она высоко вскинула подбородок. Ну, кто-нибудь швырнет в нее подвяленной кожурой банана или пивной бутылкой?
Тишина.
Женщина победоносно смотрит на французскую пару, напустившую на себя подчеркнуто толерантную безучастность. Да-да, мы суровые грубые русские - с медведями и бочкой водки в обнимку палим из Калашникова, оскорбляясь по пустякам, или бьем друг друга оглоблями по голове. Это вам не просвещенная Европа. Я могу скандалить со своей дочерью, сколько влезет, не заискивая перед ее капризами в страхе и поту перед внимательными соседями и социальной службой, готовой в любой момент отнять твое дитя за шлепок по заднице или неловкое слово. О, мы читаем новости, мы слышим истории о разбитых семьях и отданных на принудительное усыновление детях после единственной жалобы или тумака. Вы трясетесь в своей Европе каждый божий день, не прячется ли соглядатай-рузлучник за занавеской, и еще неизвестно, кто там у вас вырастет на этом боязливом сюсюканье и потакании. А у нас медведи и оглобли, так что отверните в сторону ваши негодующие мины.
И, вы, прочие господа туристы. Опустите, пожалуйста, ваши морды в прохладительные стаканы. Тут вам не цирк...
Дочь орет и не торопится вернуться. Еще бы. Мокрое противное платье. Противная мать. Противный день, когда не скачут на цырлах ей в угоду. Пятьдесят свидетелей ее позора и беспомощности. О, она ведь так беспомощна. Маленькая бедная девочка. Она принимается голосить еще больше. Какая-то сердобольная индонезийка подходит к ней, принимается утешать.
- Не плачь, бедняжка, не плачь.
Девочка разговаривает с ней на бахаси, клянет свою несчастную долю, непреклонную мать, противное мокрое платье.
Индонезийка направляется к матери и, просительно сложив ладони, молит о снисхождении к маленькой страдалице. Она ведь так мала и беззащитна... Дочь плетется за ней, прячась за спину и судорожно всхлипывая.
Мать приходит в неистовство. Ах, так! Дочь-таки нашла себе переговорщика, играет свою великую трагедию замученной крохи.
- Что она вам там наговорила? Я ее не била, понятно? Не учите меня воспитывать моего ребенка и немедленно отойдите от него! Немедленно!
Та отходит, качая головой.
Девочка тычется матери в живот, примирительно хныча.
- Будешь еще маму обижать?
- Не-е-ет.
Сопли, слезы и море стекают по ее раскрасневшимся щекам. Лазурные глаза переполнены болью и горем.
Бедное дитя.
Единодушное осуждение. Занавес.
А за его толстыми складками, в пыли декораций мать хмурит тонкое нервное лицо. Еще один испорченный день, оплеванное достоинство, пересуды и выдержанное сражение за клочок личного пространства на нелегком пути одинокого материнства.