Аннотация: Зельпурия Игиговна - славная женщина почтенного возраста с вечера маялась животом и испытывала непереносимую тоску. Она смутно догадывалась, что причиной тяжелого положения была чрезмерная тяга к изысканным кушаньям
Зельпурия Игиговна - славная женщина почтенного возраста с вечера маялась животом и испытывала непереносимую тоску. Она смутно догадывалась, что причиной тяжелого положения была чрезмерная тяга к изысканным кушаньям. Накануне вечером Зельпурия Игиговна вернувшись со званого обеда у жены отставного полковника Еросея Фиоскинича Куличского, которую, к слову, она не очень любила, ибо знала, что в тайне она завидует ее благополучию и сытой жизни. Однако приглашения четы Куличских принимала, поскольку изысканные блюда, которые у них в доме подавали, были фантастично вкусны, но на сей раз Зельпурия Игиковна позволила себе лишнего. Съев маленький шоколадный торт, пакетик орехов пекан, а через час, поняв, что испытывает тревожное чувство голода, почтенная дама закусила паштетом из печени трески, щедро полив их соусом собственного приготовления из брюссельской капусты, неспелой ежевики и ботвы редиса.
Теперь бедная Зельпурия Игиговна лежала на софе, укутав тело в покрывало с тесьмой, периодически постанывала и наклонялась к серебряному кувшину, стоявшему у изголовья софы. Физические муки не смогла заглушить даже любимая передач про жизнь и быт цихлидов, которую Зельпурия Игиковна смотрела по телевизору на протяжении лет десяти. Как назло, именно вчера по утру Зельпурия Игиковна проводила на лечебные воды сестру с племянником, проживающих вместе с ней и теперь терпеть болезнь была вынуждена в одиночестве, которое было для нее непривычным. Ненадолго от боли ее отвлекли веселые прыжки белого пуделька Бонушки, которого Зельпурия Игиковна очень любила, гуляла с ним нескольку раз на день и баловала ежедневно дорогими угощениями из соседней лавки.
Через двенадцать с половиной часов, досмотрев очередную серию передачи и поняв, что больше не может выносить адские муки, Зельпурия Игиковна вызвала карету скорой помощи, которая и доставила ее в лазарет.
Лазарет добродушно встретил Зельпурию Игиковну натертыми до блеска полами, тишиной, фикусами в горшках, которые были расставлены по всему холлу и дежурившим в эту ночь врачом по имени Гэвист Пинесович Парламентский. Это был высокий и худой мужчина лет сорока, его выдающийся кадык как будто пытался опередить подбородок и даже длинный нос. Этот кадык и постоянно двигающиеся пальцы внушили доверие и уважение Зельпурии Игиковне, но тут же впечатление было испорчено небольшой складкой на кончике воротника халата Парламентского. Зельпурия Игиковна не любила небрежности.
Окончательно испортили ей настроение различного рода неприличные осмотры и вопросы, которые задавал ей врач, испытывая ее терпение и настроение. Вдобавок ко всем неприятностям, Зельпурия Игиковна знала, что в сей час по телевизору начинался повтор ее любимой передачи про цихлидов и тот факт, что она будет пропущена, вверг даму в состояние тяжелейшего нервного стресса.
Спустя какое-то время, когда Зельпурия Игиковна сидела в своей палате на кровати и брезгливо, кончиками пальцев дотрагивалась до белья казённого цвета, в комнату зашел Гэвист Пинесович, держка в руках папку с какими-то, очевидно неважными (как ей подумалось) бумагами. Медленно потирая пальцы и смотря в потолок, Гэвист Пинесович сообщил, что у Зельпурии Игиковны обнаружилось гнойное воспаление брюшины и необходимо срочное хирургическое вмешательство. Достав из старой папки бумаги и ручку, он протянул их Зельпурии Игиковне, показывая длинным дерганым жестом, что под этими бумагами нужно поставить роспись, согласившись со всем, что там написано неприветливым сухим врачебным языком. При этом руки его заполонили почти все пространство палаты, наводя на Зельпурию Игиковну дикий, неизвестный ей ранее животный ужас.
Подчиняясь гипнотическим жестам врача, Зельпурия Игиковна подписала все, что было предложено. Затем ее посетила мрачного вида женщина, представленная хирургом как анестезиолог и сделавшая ей успокоительный укол, прервавший сознание. Когда к Зельпурии Игиковне вернулось сознание, то обнаружилось, что она находится в неизвестной ей блестящей палате, под светом ярких софитов, которые не видела даже в самых приличных театрах своего города.
Зельпурия Игиковна окинула палату быстрым взглядом и не нашла ничего доброго и знакомого ей. Все было враждебным, начиная от чужих стен, покрытых белой кафельной плиткой, заканчивая блестящими и пугающими ее инструментами, лежащими на подносе. Но настоящий ужас охватил женщину тогда, когда она услышала голос Гэвиста Пинесовича, который в соседней комнате очень тихо (нарочито тихо, как показалось Зельпурие Игиковне) обсуждал что-то с неизвестными людьми, щедро применяя неизвестные медцинские термины. Голоса незнакомцев показались смутно знакомыми, и через несколько минут Зельпурия Игиковна признала почитаемую в свете, но нелюбимую ею чету Куличских.
Зельпурие Игиковне был чужд мир науки и медицины, но в людях она разбиралась хорошо, хотя и не сразу. Понадобилось несколько минут, чтобы ей стал понятен смысл постоянных назойливых вопросов Жагионы Управовны Куличской о здоровье и наследниках, а так же о страшной причине сегодняшнего недомогания Зельпурии Игиковны. Пожилая дама медленно приподнялась с кушетки. В ее голове вырисовывался четкий и логичный план спасения от душегубов. Тихонько подкравшись к двери, за которой находились те, кто хотел лишить ее жизни под предлогом страшной болезни, она попыталась выбраться из этого страшного места, но дверь была заперта снаружи. Решительно окинув комнату взглядом и кивая головой, как будто соглашаясь с какими-то внутренними голосами, Зельпурия Игиковна, подумав с минуту, направилась к лежанке. Ее жизнь и здоровье теперь всецело находились только в ее собственных руках.
Гэвист Пинесович не сразу понял, что происходит что-то неладное. Только когда подбежала взволнованная, бледная медицинская сестра и, заикаясь, попыталась что-то объяснить, но, так и не произнеся ни слова, замахала руками в сторону операционной, Гэвист Пинесович догадался, что в его карьере сегодня произойдет что-то новое и не очень хорошее. Бросив кучку практикантов, которых он нравоучительно распекал за недостаточное рвение, хирург помчался в операционную. По дороге в голове его зародилась мысль о том, что нужно как следует отчитать медсестру, оставившую пациентку без присмотра, но поскольку дорога до операционной была коротка, мысль пришлось оставить на потом. Несколько раз, попытавшись проникнуть в комнату с Зельпурией Игиковной, и поняв, что она заперта изнутри, Гэвист Пинесович примкнул к дверному окошку. Увиденное заставило его усомниться сначала в своем рассудке, затем во всей своей жизни в целом.
В операционной, кроме Зельпурии Игиковны никого не было. Почтенная женщина, полулёжа на кушетке, стонала и выкрикивала что-то непонятно длинное, перемежая свою речь проклятиями (очевидно справедливыми) в адрес каких-то неизвестных ему Куличских, а так же обещаниями сделать все самой. Левой рукой она потрясала кулаком в воздухе и периодически дергала себя за пряди, выбившиеся из-под завязанной на голове косынки, а правой рукой, в которой был зажато шило Воячека, она аккуратно наносила удары в обнаженный живот, щедро смазанный раствором йода...
Пока искали вечно пьяного слесаря Иву Косика, пока он взломал замок и отодвигал тяжелый табурет, который подпирал дверь изнутри операционной, преграждая путь, все уже было кончено. Бездыханное тело Зельпурии Игиковны лежало все на той же лежанке, вокруг нее растекалась кровь, кулаки были судорожно сжаты, но на лице ее застыла довольная улыбка.
Приехавший через час полисмен обнаружил под лежанкой записку Зельпурии Игиковны, содержимое которой обвиняло Гэвиста Пинесовича в заговоре с некими Куличскими. Быстро начертанные объяснения уверяли, что заговор зрел давно и целью его было богатое наследство Зельпурии Игиковны.
Расследование, шедшее три недели, установило, что в городе дамы или господа по фамилии Куличские не проживали и даже не были проездом (о чем свидетельствовали владельцы гостиных и постоялых дворов города).
Соседи бедной Зельпурии Игиковны показали, что жила она одна лет уж двадцать, жила достаточно скромно, друзей и родственников у нее не было и единственное, чем она увлекалась, так это чтением детских книг о рыбах, за которыми выходила раз в месяц. Иногда бедную женщину, навещал врач, служащий в доме скорби, где она состояла на учете. При осмотре опустевшего дома в столовой на полу были обнаружены пустые мисочки, стоящий около них игрушечный тряпичный пудель весьма потрепанного вида, несколько книг о цихлидах, весьма старая мебель и бинокль, лежащий на подоконнике. Обстановка была более чем скромная, не было даже телевизора, но в квартире было уютно и тепло.
Дело несчастной душевнобольной женщине было закрыто, а подозреваемый Гэвист Пинесович отпущен на свободу.
Несчастный хирург, репутация которого была подмочена, несмотря на невиновность, уехал после окончания следствия в соседний уездный маленький город, где спился и утонул в пруду ровно через шесть месяцев.