Глава 1. Легенда повествует о воине.

   Ветер нëс его вдаль. Гудящий, разгневанный ветер декабря гнал всадника, словно пëрышко, бил в спину, мешал дышать. Встречный поток стужи, колючих льдинок не щадил лицо, раздирал кожу. Но воин всë сильнее вжимал пятки в бока жеребца, кричал, что надо бежать. И конь бежал, рвался, рвался вперëд без продыху, вздымая снег пылевыми облаками. А декабрь выл. Всë громче и громче.

   Задыхаясь от измора и холода, он оглянулся. В лицо врезался вихрь метели, заставив сожмуриться. Он ничего не увидел позади.

   - Быстрее, друг, поднажми!

   Конь застонал, напрягся в измождëнном порыве, но заработал изо всех сил. Встречный ветер свистел, кусал глаза, выдувая слëзы. Он пытался всмотреться вперëд, пригнувшись и крепко сжимая поводья, но тьма и яростные метания снега заслонили всë.

   Где-то далеко за спиной раздался вой, за ним ещë. Волчьи голоса вплетались в мелодию вьюги, делая еë совершенно ужасной. Они звучали всë отчëтливее с каждым мигом, всë ближе, всë злее. Ему казалось, что он уже слышит топот. Он хотел вновь подбодрить коня, но тот нëсся сквозь сугробы на пределе, уже спотыкался.

   - Проклятый снег...

   Буран доносил до него звериную ярость. Он уже чëтко слышал, как ломится снег под ногами недругов. Он не хотел оборачиваться.

   - Ну же, друг, давай!

   Он ощутил под собой слабый-слабый рывок, но затем конь замедлился. Дыхание вырывалось из ноздрей жеребца струями пара, тело тряслось судорогами. Дела были очень плохи.

   Вдруг вдалеке забрезжил свет. Прищурившись, воин увидел столбики серого дыма, едва заметные за пеленой пурги. Воин сжал зубы. Больше для него пути не было.

   - Все, Хордне. Скачи что есть мочи, - пробормотал он.

   А дальше, вынув ноги из стремян, он пригнулся, отпустил узду и резким перекатом вывалился из седла. Небо качнулось над головой, когда воин провалился спиной в снег. Он слышал, как тройные похрустывания от галопа Хордне стремительно отдаляются, и это грело сердце, но то, что приближалось, убивало покой.

   Прохрипев, он встал на ноги. Ледяной ветер зашумел в ушах, холод пробрал до боли. Он вынул из ножен меч, посмотрел вперëд.

   Их очертания прояснились сквозь снежную бурю невдалеке. Не меньше десятка. Они тоже увидели его, он понял, когда из их пастей повалил сумасшедший рëв. Они ускорились, продавливая своими силуэтами пелену вьюги, их фигуры становились всë ближе, всë больше. Воин уже видел жилистые, раскрасневшие голые тела, эти жуткие волчьи головы на плечах. Ещë миг, и он уже ощутил их дыхание.

   - Умри!

   Лезвие вспороло плоть, мелькнули алые струи. Визжащее тело юлой исчезло за его плечом. Он снова ударил, наотмашь, задел кончиком чьи-то рëбра, а потом его свалило в снег. Боль от когтей прожгла грудь, перед лицом раскрылась пасть, но он успел двинуть кулаком в ухо. Тварь взвизгнула, огрызнулась, он сбросил еë с себя и хотел подняться, но кто-то ударил ногой. Он снова упал, кувыркнулся назад через голову, вскочил на ноги и замер. Его окружили.

   Забыв про холод, он стоял и дышал как конь, оглядывая врагов. Они скалились дико, по-лесному, в их глазах играл смех. Они словно водили вокруг него хоровод, выбирая, кому достанется какой кусочек. Воин сплюнул в снег. Он ненавидел этих гадов каждым волоском, и проклял этот чëртов день. Он обронил меч, он стал их добычей, он умрëт в их зубах, а это овечья смерть, не его.

   - Ну что, довольны?! - крикнул он, выпуская огромное облако пара.

   Он поднял руки.

   - Жрите меня! Наполните свои желудки!

   Они порыкивали, смотрели на него с аппетитом, но чего-то ждали.

   - Что застыли, а? Давайте! Всегда мечтал стать кучей дерьма на снегу!

   Они не спешили. Вскоре он заметил, что они вообще перестали шевелиться, а тот страшный голод, который заставил их гнаться за ним несколько вëрст, куда-то исчез. Воин вдохнул студëный воздух, чтобы выкрикнуть проклятие, но вдруг осëкся.

   Он понял, в чем дело, когда почувствовал зуд на груди, там, где когти чудища продырявили меховую куртку. Кожа зачесалась и разошлась жаром, он приложил ладонь, скорчился. А потом сжал челюсти в гневе. Быть съеденным - скверно, но превратиться в одного из этих ублюдков...

   Он видел, чувствовал, как из пальцев лезут когти, как шерсть пробивается из шеи, обжигая. Ощущал, как сердце человека становится сердцем зверя. Враги тем временем начали выть в слепом восторге, провожая его душу в сети дикого мира. Этого он никак не мог допустить. Он освободил из груди вопль неистовой, безоглядной ярости, ринулся в сторону, туда, где упал. Прорвал кольцо, отшвырнув двух тварей, рванул на блеск полоски стали, сверкающей ярче снега.

   Едва склонился, едва коснулся озябшей ладонью рукояти, как спина вспыхнула рвущей болью. Но он не думал об этом. Он распрямился, развернулся, махнул мечом что было мочи. Волчья голова взмыла к небу, кровь прыснула фонтаном, тело рухнуло с ног. Враги налетели, вновь окружили его, а он заревел, пока ещë не волком, но отчаянным, свирепым воином, и, поростая шерстью, принял смертный бой.

   Лишь солнце взошло над деревней Китни, как на центральной площадëнке сгустилась толпа. Люди, встав в круг, ëжились от холода, зевали, моргали тяжëлыми ото сна веками, но продолжали стоять, с праздным любопытством посматривая на нежданного гостя. Там, в центре сонного окружения, стоял гордый осëдланный конь, прекрасный сивый жеребец в яблоках, который, беззаботно фыркая, водил копытом по снегу. Он не обращал на людей никакого внимания, хотя взгляды по мере просыпания буравили его всë более рьяно, до тех пор, пока кто-то из мужчин не выкрикнул:

   - Добрый конь, однако! Породистый!

   Женщина, стоявшая в другой стороне круга, зевая, пробормотала:

   - И без тебя видим.

   Вряд ли еë хоть кто-нибудь услышал. А тот мужчина вновь заголосил:

   - Добрый конь! Слушайте, братцы, предлагаю так! Хто одолеет меня на кулаках, тот и возьмëт скакуна! А, как вам? Ежли ни у кого силëнок недостанет, так и конь мой!

   Вялая толпа вмиг недовольно зашумела, даже дети оживились.

   - А ну цыц! - вдруг прокричал бородатый дедушка.

   Рокот плавно стал утихать, разбавляемый старческим кашлем.

   - По одному! - прохрипев, вновь скомандовал дед, закрываясь накидкой.

   Спустя полминуты молчания одна баба, смекнув, что момент подходящий, заговорила громким, натужным голосом:

   - Ты чой-то удумал, непутëвый?! А ежли хозяйн объявится?! Коня заберëт, а морду твою не вылечит!

   - А те дело какое до моейной морды?! - закричал предприимчивый мужик. - Ты хто, жена мне аль шо? А с хозяйном сам разберусь, не впервой мне вельмож дурить!

   Вновь толпа разразилась гулом, в лицо мужика полетели упрëки, насмешки, оскорбления, а затем снежки. Утеревшись рукавом, он зарычал и ринулся было в сторону нахалов, но ближайшие молодцы схватили его и стали держать. Впрочем, они быстро плюхнулись в снег с горящими фингалами, повалив и соседей, толпа заклокотала во всю мощь двух сотен горл, началась кутерьма. А конь стоял безучастно, хладнокровно, гордо.

   Когда мужика наконец угомонили, навалившись весом пяти тел, к куче мала подошëл дед в меховой накидке и легонько пнул сапогом по верхней спине. Несколько секунд, и люди повставали, а буян выпрямился и стал сидеть на снегу, потирая бока и глядя слегка, слегка виновато.

   - Пять ночей на проруби сидишь, - строго измолвил дед. - И кажную ночь, - он погрозил пальцем, - без кадки рыбëх не воротись.

   Не дождавшись кивка, дед развернулся и под победоносные возгласы толпы побрëл к коню. Остановился, погладил, прошептал:

   - Чейный же ты будешь, дружок? Неужто ль от господ сбежал? Эка занесло...

   А потом прошëл взглядом людей и сказал во всеуслышание:

   - Слуште меня. Ежли хозяйн не сыщется, так будет конь энтот нашему коробейнику служить, а то нечего ему за нас за всех уж пятый год вëрсты самоходом мотать. Ежли заявится хозяйн, так и мыслить нечего. А покамест обождëм месяцок, в хлеву красавец погреется. А ты, Митца, - дед тыкнул в сторону мужика, который уже поднялся и невесело смотрел в землю, - кормленье на себя берëшь.

   Мужик поднял голову, сжал кулаки, всверлился глазами в деда. Двойное наказание разожгло в нëм ярость, но холодный, суровый взгляд старика быстро усмирил запал. Мужик ругнулся, сплюнул в снег и, оттесняя односельчан, пошëл прочь.

   Толпа снова радостно и насмешливо зашумела, но вскоре затихла. Крестьяне начали расходиться по домам. Дед взял коня под уздцы и повëл в сторону хлева. Животное показалось ему спокойным, податливым, но спустя несколько шагов произошло неожиданное. Конь встрепенулся, затоптал копытами, а затем, издав оглушительное ржание, встал на дыбы. Люди обернулись, напряглись, охнули, увидев упавшего старика, а жеребец забесновался, рванул с площади. Крики, топот, стоны падающих бедолаг, всë смешалось, а конь, вырвавшись на свободу, поскакал по главной улице к самой окраине деревни.

   Он остановился у изгороди. Крестьяне, те, что от скуки и любопытства решили проследовать за ним, наблюдали, как фигура жеребца что-то вынюхивала на снегу. Подобравшись поближе, люди увидели ещë более удивительную картину: конь толкался мордой во что-то, что показалось им красным пятном. Крестьяне пошли дальше.

   Остановившись, мужчины сморщились, а женщины ахнули, закрывая ладошками рты. На снегу лежал человек, засохшая кровь покрывала его лицо, меховая куртка была пропитана красным. К его поясу были привязаны две волчьи головы, а ещë минуту назад неистовый конь смотрел на него умиротворëнными глазами, ласково щурясь при виде груди, поднимающейся от дыхания.