Создано на базе зарюмных рассказов Шуры Алешина. Серьезный хохмач.
Максим Каблуков
Письмо с приглашением на свадьбу к родне, в деревню Большая Чечуйка, попало в руки молодому доценту Максиму Каблукову за неделю до означенного торжества. Максим внимательно вчитался в текст. Свадьбу собирались играть широко. Обручалась местная элита: ветеринарный врач Перепончиха выдавала свою дочь Анжелу за Серку Рыжего, сына старшего чабана Ивана Головня, чтобы по-родственному укрепить звенья мясозаготовительной цепочки. Снимали кафе "Березка", бывшую колхозную столовую - признак особого шика и финансового благополучия родителей молодых. Головень приходился Максиму дядей и крестным отцом, а полузабытый Серка, стало быть - братом. Нельзя не ехать. Сердце доцента сжалось в предчувствии беспощадного русского разгула.
По приезду, за три дня до свадьбы, в доме Головни и его жены Валентины Максима ждало угощение. Деревенский минимум: солянка из свежезарезанного поросенка, желудок, фаршированный гречневой кашей с потрохами, буженина, пельмени, котлеты, колбасы, грибы, огурцы, ведро самогона. Каблуков обозрел дядин дом, где последний раз был лет десять назад, присел за стол. Налили, пригубили.
- Сегодня надо корешей обойти. Лично пригласить на свадьбу. - ввел Максима в курс дела Головня - Попаримся в бане, и пойдем.
Так оно и получилось: после обеда, попарившиеся, разомлевшие, принявшие по 150 граммов внутрь, доцент с чабаном держали путь к мехдвору. Проходя мимо сельсовета, Головня дернул городского родственника за рукав.
Здание сельсовета было еще барской дореволюционной постройки, но с гипсовым барельефом Ленина и диаграммой соцсоревнования за 1989 год. Через окно было видно, как трое мужчин за столом выпивают и закусывают. "Вот он, председатель, деловой мужик", - пояснил Иван, указав прокуренным мундштуком на одного из троих. О том, что это председатель, Максим и сам догадался: на мужике были пиджак и галстук, модные примерно в том году, о котором рассказывала диаграмма.
- Председатель с кем попало самогон не пьет. - продолжил чабан - Эти вот -- бригадир и бухгалтер. А все равно доля у него незавидная. Ни один председатель в хозяйстве больше года не продержался! Только дом построит, машину купит, да квартиру в городе -- тут же и пропадает. Куда? Хрен его знает. Раньше, может, сажали, а теперь кому они нужны?
Так неспешно они добрались до мехдвора и заглянули в строительный цех. Там над столом склонился, подпершись кулаком, прораб. На столе сиротливо лежала покусанная с двух сторон луковица. Привыкнув к темноте, Каблуков и Головня разглядели на голове прораба папаху леопардовой расцветки, а на теле -- такого же рисунка жилет. "У жены, никак, шубу распустил", - вслух догадался чабан. Помещение оглашалось страшным ревом. Три молодых человека в робах и сапогах танцевали под звуки разбитого магнитофона.
- Мои орлы аванс получили, разгулялись, - объяснил прораб - А что толку в авансе-то? Четвертый мешок цемента пропиваем. Спасибо, на свадьбу обязательно приду.
В красном уголке мехдвора сидела еще одна компания, и тоже чувствовалось дыхание нетрезвой жизни. Шустрее всех с Головней поздоровался мужик, одетый в плащ-палатку: "Где ты, мурло обезьянье, мотаешься? В падлу, что ли, зайти, проведать кента?" "Иди, пожалуй, на хрен. Ты мне за лешего отступного еще не поставил! Нечисть мое личное вино употребила". - ответил чабан, и они обнялись, словно родные братья. Механизаторы одобрительно загудели, только мужчина в плащ-палатке, кузнец Кирпок, из поволжских немцев, чуток загрустил. Тут же Максиму рассказали историю "Про лешего".
Дело было осенью. Кирпок с женой сели обедать, хватились - соли нет. Кузнец накинул пиджак, вышел: до сельмага рукой подать. Застал у магазина толпу мужиков. Мужики грузятся в кузов "ЗИЛа", и Головня Кирпока подзывает. "Эй, - говорит, - добавишь красненькую, поедешь с нами. В соседнее село дешевого винища завезли!" У Кирпока, на удачу, сотня на руках. Съездили, закупились, а на обратном пути свернули в лесок - вино дегустировать. Как оно там дальше сложилось, непонятно, но только все уехали, а пьяного молотобойца оставили на поляне с сеткой вина. Искали его всей Чечуйкой полторы недели. Сельчане до последнего не вспомнили, что забирали кузнеца с собой от магазина.
Явился Кирпок домой обросший, грязный, в четыре часа утра, уже после того, как супруга заказала доски на гроб. По его рассказу выходило так, что все полторы недели он просидел на поляне. Стоило ему очнуться, как тут же незнакомый мужчина, сидевший напротив, протягивал бутылку вина. До тех пор, пока вино не кончилось. Тогда мужик сказал: "Все выжрал, морда? А ну, дуй домой!" "А как мужик выглядел?" - мягко спросила жена. "Небритый, в синем пиджаке" - "Посмотри на себя, скотина!" Кирпок глянул в зеркало и обомлел - это он сам сидел напротив и потчевал себя вином полторы недели! На лесной поляне, под осенним дождем! Оборотень то был, леший - до сих пор уверен кузнец.
Когда Максим и Иван вернулись с мехдвора домой, выяснилось, что Валентина тоже не теряла времени даром и успела нагнать несколько дополнительных ведер самогона. Отход - кашицу, в которой угадывались корки тыквы, обрезки свеклы и картофеля вперемешку с набухшей пшеницей, она ухнула на огород. Хозяйка была заметно подвыпивши. На кухне Максима и Ивана вновь ждал богатый стол.
Присели. Чувствуя неловкость и потребность пошутить, доцент покосился на неизменное ведро самогона - не сопьемся, мол?
- Куда дальше спиваться? - философски заметил Головня - Серка совсем алкашом стал! Потому и женим.
- Что?! - взвизгнула Валентина, и доцент вздрогнул от неожиданности - Мой Сережа спивается?
Супруга чабана хватила таз с пельменями: хрястнула его об пол. Максим разинул рот. Выбежав на улицу, выкрикивая тяжелые абстрактные ругательства, Валентина помчалась к сараям. Вооружившись там коромыслом, снова влетела в дом. Головень метнулся к двери, а коромысло сухо тюкнуло об косяк. "Промазала!" - глумливо захохотал Иван и спокойно присел на завалинку.
Каблуков осторожно вышел следом, устроился рядом с дядей и вдохнул вечерний воздух: "Как у вас тут горячо... Испанские страсти. Я уж отвык".
- Привыкнешь, паря. - коротко пообещал Иван - Да, слышь, хлопчики наши вчера развеселились: спустили с горы тракторное колесо. Оно, махина чертова, вихрем разогналось, да и пробило мне забор у сарая. Собаку едва инфаркт не хватил. Надо попозже колесо оттащить.
Валентина, тем временем, начала остывать: в доме захрипела радиоточка. Кубанский народный хор затянул: "Куда, куда, тропинка милая, куда ведешь..." С улицы было слышно, как дебоширка, окая, подпевает. Оставшийся вечер пили за примирение, и застолье прошло без эксцессов. Дремотный Головня в тельняшке сидел в зале на корточках (зэковская привычка) и вяло оппонировал радиоприемнику, который передавал дебаты парламентариев относительно реструктуризации долгов России Парижскому клубу. Максиму в кухне были слышны его ругательства с интонациями, характерными для мест лишения свободы: "Чо? Да я вас козлов!". Валентина перекрестилась, посмотрела на часы и, взяв тело мужа под мышку, удалилась в спальную комнату. Там она уложила супруга на отструганные самим Иваном топчан-нары, и вскоре ругательства сменились храпом.
Через два дня дружка жениха счистил со ступенек ЗАГСа перышки и щепочки, объяснив, что они могут быть "порчей". С полотенцем через плечо и с плетью в руке - от бесов, прошелся вокруг свадебного поезда. Вооружил Серку и Анжелу восковыми шариками-амулетами. И понеслось.
На свадьбе преобладали хохлацкие и казацкие песни: от популярной в народе "Ты же мени пидманула" до малоизвестной "Не ходи ты, Коля, под окном, не колупай замазку". В перерывах между песнопениями веселый кузнец-гармонист с тевтонской родословной Кирпок выкрикивал что-нибудь бодрящее - "Э-эх, Родина, зачем ты нас сношаешь? Ведь мы же свои!" Во втором зале "Березки" заламывалась молодежь.
На скатерках с видами заморских "Хенесси" и "Мартини" стояли графины с самогоном, утверждая приоритет местного производителя. Водку пили несколько гурманов из города, среди которых была немолодая женщина, преподаватель французского -- из числа гостей невесты, и Максим. Француженку кадрил деревенский казанова, пенсионер-бабник Шпыня. Пенсионер притворялся, что рассказы француженки о художниках импрессионистской школы ему близки, понятны и очень интересны.
Едва гости затянули песню "Огней так много золотых на улицах Саратова", как в толпе танцующей в полутьме соседнего зала молодежи внезапно заверещала неизвестная. Оказалось, местный чудак Сенечка в шутку укусил за ягодицу свидетельницу невесты. Юмориста вывели на воздух, и долго били, а один из братьев Анжелы даже сбегал за крюком для дерганья сена, и вонзил его в грудь хулигана. К счастью, удар багра пришелся вскользь, ранку залили самогоном, чтобы не гноилась, и проводили чудака домой проспаться.
Перешли к подаркам. У столов появилась грудастая тетка с эмалированным тазиком и чертовски лукавым взглядом. Несколько хитрецов из молодежи тут же кинулись к дверям, якобы по нужде. Тетка остановилась перед родителями брачующихся.
- Машина. - с достоинством произнес Головня, обвел присутствующих взглядом и, опустив в тазик техпаспорт, добавил - Новая девятка, цвета рыбы мурены.
Публика одобряюще ахнула. Но еще большее потрясение гости испытали, услышав от мамы невесты, ветврача Перепончихи, речь с отрепетированной победной интонацией:
- Квартира в городе, две комнаты. Центр.
Услышав про город, соседка Головни, тетка Елениха тут же возбудилась:
- Приезжаю в город к дочке. Домище! Вся наша Чечуйка может поместиться, а посреди двора грибок. Детишки что-то в песочке ковыряют. А один малец не играет с ними - стоит. Сам хорошенький такой, як ангелочек. Я - к нему. Взяла на руки, подняла, целую детину, вверх подкидываю: "Цей же ты будешь, хлопчик?" Он мне бац-бац по щекам ладошкой. А женщина, что рядом с ним стояла, каже: "Ему уже тридцать три года, и ен вилипут". Вот какой стручок оказался. Вообще-то город опасное место, глаз да глаз за мужиком нужен. - неожиданно завершила рассказ Елениха и тяжеловато осмотрела жениха Серку единственным глазом. С рождения была кривой.
Все притихли в этот момент.
Максим заметил, как к Валентине осторожно пробралась давешняя лукавая дама с тазиком, скороговоркой что-то прошептала на ухо. Валентина ойкнула и побежала к выходу из кафе. Как потом узнал Каблуков, случилась страшная, по сельским меркам трагедия: куры наелись выброшенной на огород самогонной кашицы. Алкоголь разметал птичье племя по всему головнянскому подворью так, что картина походила на панораму бородинского сражения. Убитый сивухой фельдмаршал-петух скрючился на куче роковых зерен.
"Подохли! Какие ущербы терплю, а за что?" - причитала Валентина над трупами кур. Она законно опасалась побоев со стороны мужа за допущенный просчет. Решено было замести следы: кур ощипать, и выкинуть на помойку за двором. А пух лишним не будет. Артелью бабы быстро лишили растительности несчастные тельца и охапками отволокли птиц на свалку. Потом вернулись пировать дальше.
Под первую брачную ночь молодым был отведен дом родителей невесты. По местной традиции ряженые - дородная баба в мужском костюме и худющий мужичонка в сарафане подбадривали молодоженов перед таинством, слегка как бы расшифровывая его в постановочной сценке. У "жениха" на причинном месте была подвязана здоровенная морковина, да так хитро, что дергая за пропущенный через рукав пиджака шнурок, можно было обыграть эрекцию. "Фаллоимитатор" приводился в движение, подпрыгивал, от этого "невеста" смущалась, жеманно отворачивалась, закрывая невинное лицо ладошками. "Молодой" не отступал, вынимал из кармана мелочь, конфетки и сахарных петушков: "Для тебя, дорогая, ничего не жалко!" Та еще какое-то время ломалась. Но под занавес с пафосом выкрикнула: "Бери мою молодость, сердешный!" И бухнулась на ожидающие руки кавалера, заставив его морковное хозяйство дергаться пуще прежнего. Под аплодисменты и улюлюканье гостей оба актера исчезли в полутьме танцзала. Все долго смеялись, подмигивая молодоженам. Те засобирались на ночевку.
Поздно ночью, на подламывающихся ногах притащившись из "Березки" домой, Максим с Головней подняли тракторное колесо и выкатили с огорода. Иван поправил разбитые доски забора, а потом сильным ударом придал приблудному колесу ускорение. Оно понеслось вдоль покатой деревенской улицы и метров через двести, сокрушив угол сеновала, вломилось во двор к Кирпоку.
Утром Головня стонал, прижимая ко лбу мокрое полотенце.
- Зелень перед глазами... Как будто мошкара летает. И кажется, что монстры в дверь заглядывают... Валя, дай рассол!
С улицы послышался скрип железной калитки. В отчий дом вбежал плачущий Серка. Одной рукой он растирал слезы, в другой руке держал какую-то книжицу.
- Слышь, батя? Вот здесь все описано, в блокнотике девичьем. Случайно утром нашел. Список всех ее хахалей. Я - первый, а потом Валерка, Бамбула, Пятачок и прочие... Всего пятьдесят шесть. Да еще пометки гадские - "два раза", "на чердаке", "за докурить". Это как же?
- Цыц, шисенок! - прикрикнул на сына Головня - Не мыло, не измылится!
Он сделал рукой движение, будто отгоняя от себя невидимых пескарей.
- Тяжко мне... Рассол не помогает. Пойти, яичко свежее выпить?
Головня поднялся, отстранил плачущего сына и, вздыхая, побрел на задний двор, к курятнику. Валентина затаилась у раковины, делая вид, что перетирает тарелки. До ушей Каблукова донесся сдавленный крик чабана. Через минуту Головня вновь показался на пороге, лицо его фосфорефицировало трупной зеленью.
- Валентина! - строго и внятно произнес чабан - Мне совсем плохо. Монстры... напали!.. - и повалился на разбросанные в коридоре ботинки. В ту же секунду на крыльцо дома с хриплым квохтаньем ворвался десяток лысых кур. Птицы жадно прильнули к колоде с водой.