Эту историю комментировать не желаю. Жестоко. Непонятно. Но было. Главное, что эту фотографию, действительно, находили. То ли тут, то ли там...То тут, то там. В общем, дело странное, и лучше б вам, товарищи, сам источник взять за грудки, хи-хи... Черный юмор.
"...Бред какой-то. А как здорово все начиналось. Но надо спешить. Оно, Они вот-вот придут. Хочу успеть записать. Сознание мреет. Дадут ли Они время? Не знаю... Вот начало...
Начало обычной курортной новеллы. Приехал сюда в отпуск. Что делает время! Лет 30 назад я уже здесь бывал с женой и пятилетней дочкой - бедной девочкой, угасшей в тот же далекий месяц, всецело принадлежавший нам троим...
Ах, время. Что-то чудится до щемления в груди знакомое во всем - корпусах, аллеях, беседках. А дальше все смазано пудрой десятилетий. Странно - я снова тут. А моих давно нету...
1.
В первый же день "клев" был удачным. Во всяком случае , все прохожие оглядывались на колоритную парочку. Жгучая брюнетка сдобных форм - туалет сведен до минимума. А сбоку примитивный блондин из породы дворовых кобелей. Половая эпопея близилась к банальной развязке. Пляжная нимфетка помаленьку начала забирать инициативу. И вдруг, пустив неорганические слезы, напомнила о разнице в возрасте, а главное... Она, понимаете ли, хны-хны, еще невинна. Но все считают ее кокоткой. И эта раздвоенность образа и натуры угнетает бедняжку. "Я ведь Чехова люблю, Жорж Санд, - всхлипнула она и, лихо обличив мужское притворство, философски резюмировала, - Знаю я вас, все вы такие."
Пришлось для успокоения прибегнуть к ...игрушке. Рука нырнула в карман, нащупав гладкий предмет. Момент, и из шорт (чем не парадокс?) возник слон. Точнее слоненок, декоративный брелок, мыкающийся со мной смолоду.
Я угадал - ее глазки разгорелись, точно это был изыск, по меньшей мере, от Фаберже. Из пухлых губок сотворилась разверстая ракушечка с розовой устрицей. "Это мне?" - "Ну конечно". - "Честно-пречестно мне?" - "Ну конечно тебе, глупышка."
Не веря невесть какому счастью, она потянулась к слоненку обеими ручками. Кого ты охаживал? Мои пальцы со слоником медленно размыкались над ее ладошками. И их свело судорогой. От спины девушки отделилась женская фигура. Из ничего. Такая рослая, худая женщина лет тридцати, вся в черном. В черной же шляпе. Фасоннемодный... настолько забытый, что лишь теперь затеребил клавиши памяти.
Резкой тенью женщина рассекла пустоту между нашими телами. Ни шелеста, ни дыханья, ни воздушного порыва. Проскок был столь реактивен, что я не успел как следует рассмотреть лица. Но даже сейчас меня неотступно преследуют ее глаза. Огромные, скорбные, до мертвизны пустые на облачном лице. Прочего разглядеть не удалось. И все-таки в их выражении мелькнуло до смертной тоски знакомое. В миг стыковки с нею, в мой локоть впился незримый сноп электрических искр. Вместо того, чтобы упасть в ладонь плаксы, слоненок, сделал сумасводящую дугу и... плюх! Мы же стояли на мостике, который с трудом вмещал двоих. По законам природы ничто не должно было просочиться между нами. Разве что сквозь нас! А потом была ссора, истерика и расставание.
Я долго не мог уснуть. Душу терзал неуходящий образ черной женщины. Гнетущий печалью и укоризной взор. Ежеминутно возвращающееся, как при бесконечном повторе кинокадра, видение, переходящее в кошмар. Она продвигалась как бы через меня, всякий раз норовя ударить в лицо животом, но в миг прикосновения растворялась. А я тщетно пытался заслониться, отмахнуться. Где там? Только зажмурюсь, отпряну... и вот уже идет, близится. Строго из одного места, без малейшего отклонения. Тягостнее всего были попытки разглядеть ее лицо, сорвать накидку мрака и рассеять ретушь теней. Навязчивые потуги рассмотреть, вспомнить заслонили все, сводя с ума.
2.
Проснулся в полдень...
Уже вечерело, когда кое-как доплелся до ресторана. Печаль приглушил хорошей рюмкой коньяка. Пил не закусывая. Чем слегка задел официантку. Поняв это, когда подобрел, щедро приплатил и заказал модную музыку. А час спустя у официантки не было клиента почтительней меня. Входя в раж, требовал уже от нее все более пикантных пожеланий. Ее фантазии хватило заказать... мороженое. Не поэтично, но проблематично. Особенно учитывая позднее время. Однако пьяное упорство сметает препоны.
Я триумфально протягиваю экс-эскимо. Экс - потому что бывшее, а бывшее, потому что растаяло. Бабенка тоже растаяла. Ее крашеные коготки уже касались мороженого и...
Фантом в черном был не столь стремителен. Незнакомка наплывала величаво, грозно, неотклонимо. Из-под широкой шляпы - два немигающих карбункула. Оба жгли меня. Понятно, она преследовала только меня. И для других, судя по всему, не существовала. Кожа ее теперь была яркой. Почти чахоточный румянец. Но не это... родинка - прелестная темная мушка в правом уголке губ - намертво заякорила мой взор. Будя туманные воспоминания, подсознание изуверски потешалось над сознанием. Ведь не знал я лица знакомее и милее, чем это. И не могли, не могли долго обманывать меня ни сеточки морщин, ни припухи скул, ни провалы щек. Я был убежден, что на свете только одно такое лицо. Было? Или есть? Ненавидящая, презирающая усмешка исказила губы женщины, обнажая десны с рядом... Боже, нет - как раз никакого ряда зубов ни вверху, ни внизу. Голые и оттого вдвойне пугающие десны украшались двумя парами мелких резцов... А между ними алчуще юлил язык. Он был цвета вареной раковой клешни, но в известковой присыпке. Пиком наваждения стал смех. Нежно-язвительный хохоток, которого, убежден, не слышал никто, кроме меня. Ибо он возник в недрах моей памяти, моего подсознания.
Все это длилось не более секунды. Но не для меня. Для меня неумолимая дама вытеснила все. Колдовская мушка утонула в безобразной складке кривого ухмыла. Сомкнулись и разъехались сиротливые клыки. Мне сделалось дурно. Пальцы сами разлепились - рука черной дамы неосязаемо коснулась их. Больше - ничего. Я окаменел. Официантка пыталась вывести меня из оцепенения, крича: "Мороженое! Где мороженое?" Которое, кстати, пропало вместе с призраком. Позже официантка обнаружила на своем платье сливочное пятно...
В своем номере я очутился ближе к рассвету. Не исключаю, что все выброшенные из сознания часы провел в бегах от беспощадного привидения в шляпе... с ласково-милой и хищно-глумливой мушкой в уголке рта. И больше всего донимал ее смех.
3.
Назавтра. До полудня нагуливал настроение. А, забредши на пляж, уплыл, по обыкновению, дальше других. Вода бодрила и тонизировала. Особое наслаждение доставляло мерное покачивание на спине. Когда мрак подводных глубин где-то внизу. А над тобой одуряюще голубое небо! Так хорошо, а до чего спокойно. Неужели преследования проклятого призрака - лишь игра утомленного мозга, плод воспаленного воображения? И вот, кажется, этот плод перезрел, лопнул и сгнил. И мозг излечен.
Хрупкая иллюзия самовнушения... Тревога опять ковыряет вострепетавшее сердце. Что, что? Черт побери, что? Рядом счастливые люди. Я нежусь в чистой воде. Ясность, красота вокруг.
Рядом катер пронесся. Расширяющимся плавником набегает волна. С детства обожаю нырять в зыбкие мурашки вод. Я неспешно переворачиваюсь на живот. К берегу ползет первая волна, она самая восхитительная и вальяжная. Навстречу ей с воплями восторга устремляются дети. А я впереди всех.... Все ближе и ближе: я к ней, она ко мне.
На гребешке проклюнулись (КОГДА, ЧЕРТ ПОБЕРИ, ОНИ УСПЕЛИ ТАМ ПРОКЛЮНУТЬСЯ?) очертания... Я знал, что там ничего нет и БЫТЬ НЕ МОЖЕТ! Но я уже отвернулся от Той, к которой спешили дети. Лихорадочными саженцами попытался убежать от накатывающей пенистой гряды. И не выдержал, оглянулся. Волна настигла и на взмыленном ее гребешке - ныряющим, черным, пиратским бригом - женская шляпка. Вот нависла надо мной широкой полою. А следом... Нет! Мой вопль всполошил весь пляж.
Отчет своим поступкам я начал отдавать лишь, обнаружив по правую руку красивую девушку. Редкая девушка - и хорошая, и умная. На знакомство с такою можно навязаться, пожалуй, лишь в состоянии аффекта.
...Бредовые часы неслись, а, может быть, ползли. А мы оставались внутри беленой беседки. Холодало. Клянусь, я наклонился только согреть ее...
Черное существо не дремало. Девушка в ужасе уставилась на мое неестественно повернутое, разом исказившееся лицо. В скошенных глаза спутника - мгла непомерного страха перед кем-то, видимым лишь ему. Черный шедевр безумия надвигался.
Все просквозило, все кануло в ноль. Я сижу на лавочке в сумрачной беседке. Нет призрака. Нет девушки. Только я.
4.
Запершись в номере и пугливо озираясь по сторонам, я собираю пожитки. Из зеркала выхватывается пугающее отражение одержимого страхом. Случилось непоправимое! Ты боишься думать о прошлом, заглядывать в будущее и, тем более, проникать в причину своих тревог.
Из трясущихся рук выпало. На пол. Ага, записная книжка, бурый переплет. Влево из книжки выпорхнул пожелтелый квадратик. Нагибаюсь, прищуриваюсь - фотокарточка. На оборотной стороне химическим карандашом: "Навеки вместе. Дом отдыха..."
Гложущее предвестие смутной догадки. Зажмурясь, переворачиваю снимок. Открыть глаза решаюсь не сразу. Но решаюсь.
Да, это она... И они - перильца белой беседки. Той самой. Три человека на фоне моря. Один большой. Сивый мужчина, блондин. Это я. Слева смеющаяся девушка. В уголках ее глаз различима грусть. Жена. Третий человечек левой рукой обнимает шею папы. Дочка. Между ее пальчиками - палочка с надкушенным мороженым.
Как кинжалом вспорото, пульсирует нутро черепа, чтобы миг спустя умереть.
Из самой мутной и потаенной глуби выпучивается прошедшее. Да-да, белая беседка. И дочка. Она болеет ангиной. А еще несусветная жара. Спасаясь от которой, мы с женой даже перед фотообъективом не удержались от мороженого. Дочь, конечно, обзавидовалась: "Папотька, я тозе хотю молозено." - "Доча, тебе же нельзя." - "Низя? Совсем-плисовсем? Дазе лизнуть?" - Как тут устоишь - "Хорошо, лизни. И больше не проси. Договорились?" - радостное "угу". К несчастью, лизок был не один... " Папа, а ты больше не покупай тозе." - "Ну что ты: ни за что и никогда." - "Плавда?" - "Да." - "А поклянись. И обещай никакой длугой девочке не покупать." - "Клянусь, что я никогда не буду есть без тебя мороженое. Еще клянусь: никогда и никому не покупать его, кроме тебя и мамы".
Догадка вздулась кошмарным пузырем. Я приближаю карточку к предательски слезящимся глазам. Ротик больной девочки искривлен. И вот же она - в правом уголке губ - незабываемая, единственная, ни с чем несравнимая нежная точечка. Тускнеющий мой взгляд спускается ниже. Туда, за ее опущенной правой ручкой. Лучше б ты глянул в ад! Из пальчиков дитя торчит головка зверя, которого не перепутать ни с кем. Слоненок с загнутым хоботком!
Так вот, значит, кем была Женщина непонятного возраста с румянцем на лице. Такой же точно румянец сменил мертвенную бледность нашей дочки через несколько часов после того, как она доела Мое мороженое. Румянец - предвестник смерти.
Так ты Дочь моя, умершая здесь 30 лет назад?! И ты явилась клятвопреступнику такой, какой должна бы стать теперь, откажись я тогда от проклятого мерзло-лакомого искуса. И у тебя всего четыре зуба - у крошки в ту пору выпали все молочные. А известь на языке - белый налет смертельной хвори. И только черная мушка у губ осталась прежней...
Пишу под погребальный мотив колес. Сгущается ночь. Сгущается жуть. Знаю - спасения нет. Она придет и приведет на этот раз Мать. НАВЕКИ ВМЕСТЕ... Я не хочу навеки. Ужасное слово НАВЕКИ. Навеки можно оставаться лишь м... Что это?.."
Постскриптум
Эту записную книжку проводник поезда "NN - XX" нашел на верхней полке пустого купе. К стеклу откинутой фрамуги прилип снесенный ветром черно-белый снимок. Высокий блондин, темноволосая девушка. А между ними - как засвеченный негатив - скорченная фигурка. Ее черная конечность плотным галстуком отделяетголову мужчины от туловища...
Часом раньше стрелочник Иванов во время обхода путей (ЧЕРНЫЙ ГАЛСТУК ОТДЕЛЯЛ...) увидел по обе стороны рельсы...