Ведьма
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Эта версия событий на самом деле в роман не войдет, поскольку само повествование изменилось. так что это полуфанфикшн еа вампиро=химерскую тему, да еще и без редакции.
|
Северное лето коротко, но яростно. Все стремится жить и цвести, пока незаходящее солнце колесит туда-сюда по небосводу. Седое северное море бьется о скалы фиордов, словно стремясь проложить себе дорогу дальше. Чайки-поморники кружат над его пенными гривами, выхватывая добычу с самой поверхности, чтобы отнести ее на скалы птенцам.... Дует ветер. Пронизывающий морской бриз, суровый сын хозяина ветров... Обдувает древние камни дольмена, кругом стоящие на поросшей мхом полянке...
Внезапно стихает ветер, замирает природа, смолкают звери и птицы. В огромной настороженной тишине начинает клубиться меж камней туман, становясь все гуще, все плотнее, вставая молочной живой стеной... Пока схлынув, он не оставил на поляне бессильно съежившуюся человеческую - а человеческую ли? - фигуру.
Провести невесть сколько времени в сущем аду, слепящем, белом, холодном, где вся жизнь состоит из чужих лиц, острых игл, драк на арене, тяжелой одури, мешающей соображать, что к чему, звериной ярости, какой-то дряни в крови... Одно-единственное поражение, когда противник оказался сильнее всех прочих, и холодный равнодушный чужой голос: "Убить".
Побег.
Ночь за ночью бежать от разъяренных охотников-загонщиков и рвущихся снарядов, прятаться в подвалах и старых шахтах, мерзнуть в подворотнях, убивать крыс и собак... Прячась от света, перебегать зловонными переулками, и в результате все равно попадать под свинцовый дождь с воздуха, вырывающий из тела куски мяса, и лишь чудом не наносящий непоправимо смертельных ран... Сойти наконец с ума. Холодная, дождливая, промозглая ночь какого-то полудохлого грязного загаженного мира, вой сирен, кровь на клыках, на когтях и на лице. Сто тридцать два трупа за ночь, радостные возгласы загонщиков, хищные зевы огнестрельного оружия, ледяной туман, пустота... Мох? Ветер? Камни вместо заляпанного помоями асфальта... Какое счастье.
В том же лесу, буквально на соседней поляне, собирала травы уже немолодая женщина. Была она, как ни странно, босой, а распущенные рыжие волосы тяжелым витым огнем рассыпались по спине и плечам. Почуяв неладное, она оставила в покое травы и осторожно пошла в сторону смутной тревоги неслышным пружинистым шагом.
Из-за деревьев, приветствуя хозяйку, показались два волка. Рыжих, сытых, в летней шубе. Они уже воспитывали потомство. Пятеро щенят выползли за ними, смешно перебирая лапками. Отец-волк рыкнул на них, шлепком мощной лапы загоняя ораву назад. И уставился на ведьму проницательными желтыми глазами.
Ведьма - а женщина была именно ведьмой - волков не испугалась. Наоборот, радостно улыбнулась, потрепала зверей по холкам, присела перед норой, приласкав и игривых щенят. Она знала здесь всех, равно как и ее знали здесь все птицы и звери.
- Ну здравствуйте, мои хорошие, - проворковала она мягким грудным голосом. - Пойдете со мной, посмотрите, что в лесу неладно, что за предчувствие мне сердце теребит? Поможете если человек или зверь решил здесь чего учудить?..
Тонкие пальцы ласково перебирали густые волчьи шубы.
Супруги-волки заворчали - мол, поможем, поможем, не сомневайся, любого татя изведем враз! - принюхались, чихнули и потрусили вперед, да не куда-нибудь, а на берег фиорда, к древним Воротным камням, к отвесным скалам... И чем ближе были камни, тем больше вставала дыбом шерсть у них на загривках.
Ведьма шла следом за волками, пытаясь понять отчего же так тянет кровью и смертью возле каменных Ворот. А затем увидела... нечто, лежащее ничком на камнях. Изорванная одежда, кровь, грязь, копоть... Существо больше было похоже на загнанного зверя, чем на человека. Нахмурившись, ведунья осторожно приблизилась. В осторожности вряд ли была нужда, но все же, было что-то звериное, хищное, матерое в израненном путнике.
Шуршат позади легкие шаги волков, а она присаживается перед человеком, пытаясь понять, жив ли он еще.
Он жив. Взлохмаченная серо-грязная остроухая голова, увенчанная на висках подобием коротких рогов, один из которых изрядно ободран, дернувшись, приподнимается, устремляя на женщину мутный желтый волчий взгляд. Ему уже все равно, кто перед ним. Кривые черные когти выползают из пальцев наружу, судорожно цепляясь за хрупкий мох.
- Capiat sie... juvantibus....
Волки глухо рычат, переминаясь на жестких пружинистых лапах - вот-вот кинутся. А существо грузно заваливается в мох и больше не шевелится.
Воистину зверь. Загнанный, седой зверь, одичавший и яростный, который, тем ни менее, получив смертельную рану, снова готов приползти к любому очагу с надеждой и мольбой о помощи. Слов женщина не понимала, но достаточно было звучания... Нет, не так. Достаточно было взгляда, чтобы все понять.
Ведьма вздохнула, склоняясь ниже и пытаясь определить, можно ли сейчас шевелить это странное существо, можно ли донести до ее дома? Любопытство, сочувствие и обещание помогать всем, кто попросит о помощи, старое-старое, но свое, заставляли ее сейчас, с трудом перевернув непонятного гостя, осматривать его раны. К ее изумлению он прикрывал своим телом... меч. Огромный двуручник вороненой стали с матово отблескивающим, изгибающимся крупными волнами лезвием, с клыкастым черепом в центре изогнувшейся шипами гарды... А на груди за воротом задубевшей от крови рубашки поблескивало золото - на тонкой цепочке болтался медальон с гравировкой. Незнакомец был непрост. Очень непрост.
- Ох, мои хорошие, ну и что же мы с ним делать будем? Тяжел больно, мне не поднять, а и тут ведь не бросишь...
Волки переглянулись. Поняли, что вреда ведьме не будет, заскулили, заворчали. Самец прошелся вразвалочку странной для волка медвежьей походкой, рыкнул, указал глазами на незнакомца. Мол, чего тут думать?
- Мой ты умник, - ласково погладила ведьма его меж ушей, почесала. - Будь другом, сбегай за ним, а то я этого странного... человека?.. и оставлять самого побаиваюсь. Или придет в себя да набедокурит, или в фиорд свалится. А медведи по фиордам не лазают, да и волки с ведьмами тоже, верно? А ты, милая моя, - обратилась она к волчице, - не могла бы мне мою сумку принести, на полянке брошенную? Чую, тут травки понадобятся, и не только...
Волки подошли поближе. Обнюхали чужака, желая еще раз удостовериться в его безобидности. Пофыркали, поскулили, порычали, о чем-то споря. Отец-волк глухо ворчал, наступив лапой на грудь человека. Мать-волчица терпела-терпела, не выдержала и, подскочив к супругу, ощутимо укусила его за ухо. Тот виновато взвизгнул и опрометью помчался прочь. Надо полагать, за медведем. Волчица лукаво посмотрела на ведьму и с гордым видом удалилась за сумкой.
Ведьма только тихонько посмеивалась, глядя на пререкания волков. В том, что разум возобладает - ну, хотя бы у волчицы - она не сомневалась. Хорошая это пара, давно такой не было. И детки у них славные. Надо бы проследить, чтоб выжили все щенята.
- Кто же ты такой, незнакомец? Что же ты такое, раз сумел грань мира перейти? - спросила она, не рассчитывая на ответ. Не поймет ведь вопроса. Да и не надо, сейчас, по крайней мере.
Женщина протянула руку к цепочке - может, та гравировка сможет хоть что-то объяснить?..
На ярком солнышке проблеснул из-под грязи металл, а стоило потереть, как стало ясно, что на поверхности кругляша отчеканен герб. По крайней мере, изображение походило на герб - на очень сильно стилизованную, выгнувшую крылья летучую мышь...
Необычный был медальон. Такой же необычный, как и сам незнакомец, от которого ощутимо тянуло силой. Может, он был грязным и оборванным, но это не мешало ему быть могущественным магом. Все чуднее и чуднее.
Позади, в лесу, послышался треск, словно кто-то массивный шел через подлесок. Ведьма обернулась и принялась ждать.
На поляну вышел... нет, поляну заполнил собой медведь. Огромный бурый зверь, живущий не первую зиму. Отец-волк спокойно проходил у него под брюхом. Следом из кустов вылетела мать-волчица с сумкой в зубах, подскочила к ведьме, сунула в руку. Медведь подходить не стал, только морщил нос и фыркал - ему не нравился запах крови.
- Ну здравствуй, здравствуй - улыбнулась женщина, встала, подошла ближе и потрепала косолапого за ухом. - Ты уж прости, что потревожила, да одной мне ну никак не справиться. Помоги донести этого путника до моего дома? А за мной угощение. Идет?
Медведь помотал лобастой головой, порычал, выражая мнение относительно того, что он думает по этому поводу, с кряхтением подошел поближе, потрогал человека лапой, попытавшись перевернуть. Тот зашевелился, вздрогнул, зашелся тяжелым кашлем, захлебнувшись волной ветра и собственной кровью. Слепо нашарил рукоять меча, вцепился в нее и попытался встать, уперев оружие острием в землю. Взявшиеся было коркой раны потрескались, кровь закапала снова. Медведь вздохнул и лег, подставляя путнику бок - мол, влезай. Оборванный чародей с трудом привалился к теплому боку, зажав в когтях густую медвежью шерсть. Лесной хозяин покосился на него, поднялся, встряхнулся, помогая заползти к себе на спину, да и потрусил себе к спрятанному в лесной глуши домику ведьмы. Только изредка порыкивал - не нравилась ему гнутая человечья железка, упершаяся в хребет. И зачем она двуногому, когда свои клыки и когти вон какие острые?
Ведьма только головой качала, глядя на все это безобразие. Потом вздохнула и пошла следом, поманив за собой волков - тоже ведь помогли, надо бы и их отблагодарить.
Дом у ведьмы был бревенчатый, довольно большой и любовно ухоженный. За домом в кустах таилась тропа, ведущая к поселку. Стоило только подойти, как к женщине на плечо неслышно спланировала огромная сова, ухнула, ласково клюнув за ухо. Ей тоже досталась доля ведьминой ласки, равно как и толстому рыжему коту, совершенно невозмутимо шествующему рядом с волками и медведем.
Оставалось только ввести незнакомца в дом и как-то уложить...
Мишка лег перед порогом, чуть заваливаясь на бок, но мешком лежавший на его спине "всадник" попросту свалился, чудом умудрившись не напороться на собственное оружие, хищное, злое, неуместное здесь. Медведь... право слово, хмыкнул и уставился на ведьму - давай награду, я довез, а что он там дальше делает, не моя беда.
Тихо хихикнув, женщина на несколько минут скрылась в доме, после чего вернулась, вручив медведю пару роскошных кусков сот, а волкам отдав курицу, выменянную чуть раньше в деревне. Ничего, еще есть. Да и если что никто не мешает в ту же деревню еще раз сходить.
Звери угощение приняли. Волки вместе с курицей скрылись в лесу - понесли щенкам, а медведь уселся прямо тут же и довольно зачавкал. Судьба человека его не интересовала - что просили он сделал, угощение получил.
Ведьма, признаться, именно этого ожидала, поэтому тут же переключила свое внимание на незнакомца и попыталась его поднять. Она искренне надеялась, что ее сил хватит, дабы довести его до комнаты и уложить, а не уронить по дороге. Большая часть этой надежды упиралась, кстати, в его содействие. Он и не подвел, оперся о ее плечо и с трудом, хрипло матерясь - а судя по тону это была именно отборнейшая брань - на своем языке, заковылял кое-как к дому на подламывающихся ногах.
Женщине удалось довести его до комнаты, где он и рухнул на постель. Только удивляться оставалось какое же упрямство, какая сила держит его при жизни.
Изодранной одежде была одна дорога - в огонь, поэтому она без зазрений совести дорезала лоскуты, обнажая раны. Поморщилась. Много крови, много грязи, некоторые раны загноились. Пришлось выйти, набрать воды из бочки, разбавить несколькими настойками и, вооружившись тряпицей, попытаться смыть копоть и запекшуюся кровь.
Обычный человек не выжил бы при таких ранах. Он - еще жил и умирать определенно не собирался. Лежал, терпел, молча стискивая зубы, только клокотало в горле что-то звериное, если становилось совсем уж больно, и не сопротивлялся ничему. И не понять было, то ли впал в забытье, то ли просто нет сил открыть глаза.
Дело шло долго, да и нельзя было халтурить, нельзя было абы как промывать и обрабатывать странные, не ножом и не копьем нанесенные раны, а затем и зашивать некоторые особо глубокие и неприятные из них. Одна или две вообще прошли навылет через грудь и спину, зацепив легкое. Пару раз она с изумлением обнаружила застрявшие в теле металлические оплавленные комочки. Наверное, они виноваты? Это кто же над ним так издевался? Пришлось взять нож, прокалить его хорошенько, смазать травяным настоем и вскрывать заново, прямо руками доставая отвратительную выдумку чьего-то злого разума. Это хорошо, что незнакомец лежал труп трупом, еле-еле, с бульканьем и присвистом дыша, иначе несладко пришлось бы ей... Этими же руками она вытягивала боль и жар, старалась передать побольше сил, вернуть волю к жизни. С губ ведьмы тихим монотонным шепотом срывались старые слова исцеляющих наговоров.
Перевязывать его пришлось едва ли не с ног до головы. Ведьма только задумчиво хмыкала, глядя на исполосованные старыми шрамами и кое-где покалеченные злым металлом трехпалые руки и раздвоенные лапы. Как знать, как знать - может, именно так выглядят люди в других мирах... Хотя что-то все равно подсказывало ей, что это не так.
Когда вода в ведерке стала неопределенного грязно-бурого цвета, а широкие полосы бинтов закрыли раны, женщина устало отерла пот со лба и укрыла незнакомца одеялом. Тряпице теперь тоже только в огонь путь был - такой негоже даже пол мыть, все кровью и смертью пропитается.
Рыжий толстый кот, внимательно следивший за хозяйкой с резного деревянного сундука, сощурил зеленые глазищи, спрыгнул на пол и зашагал, задравши хвост и важно раздувшись, прямиком к постели. Встал на задние лапки, заглянул, кто же это занял хозяйкину подушку. Нагло мявкнул, запрыгнул прямиком на незнакомца, покрутился и улегся возле шеи, утробно мурлыча.
Ведьма мягко улыбнулась, глядя на эту картину. Теперь желание спасти чужака закрепилось: кот у нее был умный, и к дурному человеку не пошел бы, чтоб лечить своим пушистым, теплым присутствием. Значит, все правильно.
Женщина со вздохом сгребла лохмотья, подхватила ведерко и вышла во двор, где в уголке через несколько минут тряпки были благополучно сожжены. Солнце уже начинало медленно спускаться по небосклону, незнакомец все еще спал, посему она решила забежать в деревню - по одежду (даже убеди она пришлого обрядиться в свои рубахи, он бы все равно не влез), еду и новости. Сегодня из города должны были возвращаться ездившие на торг ремесленники. Вдруг случилось что в мире, а появление незнакомца - только отголосок?..
Однако, никто "ни о чем таком" не слышал. Все было тихо и спокойно. Расспрашивать ведьму о том, зачем ей понадобилась мужская одежда, да еще на мужчину явно крупного и тяжеловесного, не стали, просто дав то, что просила, в обмен на приготовленные ею сборы и снадобья. Ведьму здесь уважали, а что мужчина у нее завелся - так оно известно, женское дело... А что без одежды - ну так, мало ли. Правда, сплетни потом все равно пойдут. Женщине сплетни были безразличны. Оно и верно: ну посплетничают кумушки, ну понавыдумывают себе небылиц. Что с того? Сами выдумок испугаются и умолкнут. Или встретят невзначай "выдумку"... Ой, нет, пока что не стоит.
Когда ведьма вернулась, незнакомец все еще спал. Оставалось только со вздохом посмотреть на эту идиллию да заняться своими делами.
Однако, едва спустилась ночь, стало не до посторонних дел - как и следовало ожидать, больного начало лихорадить. Тело боролось за свою жизнь, пока разум спал. Его швыряло то в жар, то в озноб. Он рычал и метался под тяжелыми мехами, которыми накрыла его ведьма, приходилось удерживать. Он все время звал кого-то по имени. Странное, чудное было имя. Нездешнее, чуть растянутое. И почему-то все темнее делалось в доме, единственная лампада в начала чадить. Потянуло холодом.
А потом из угла шагнула высокая холодная тень с горящими серебром провалами вместо глаз и ломанной дыры пасти.
- Убийца звал, убийца пришел, - зашипел нежданный гость. - Жив еще, гнида...
Поначалу Лира опешила - больно уж схожим с самим незнакомцем было умертвие.
- Ты его НЕ получишь, - спокойно и веско уронила она, поднимаясь. - Кем бы ты ни был. Сейчас он в моем доме и мой гость. Изыди от него!
Слова взвивались, словно стена - тяжелые, жесткие, твердые как камушки. Они словно складывались в стену меж умертвием и живыми.
- Убийца должен быть убит... - шипел беззвучно и мертво гость. - Дурак, седая гнида, сбежал от мести и сам позвал!
Умертвие увязло в стене силы, но все же ползло вперед.
- Живому живое, мертвому - мертвое! - грозно отозвалась ведьма, чувствуя в себе едва ли не ярость. Это ее незнакомец! Она его никому не отдаст! - Мести нет места в этом доме. Изыди, умертвие, иначе уничтожу!
Она схватила лампаду и встала у него на пути. И - о да, сейчас она верила, что могла распылить эту тварь, сделать ее облачком трухи.
Гость остановился. Распахнулись рваные, перевитые проволокой крылья. Палец с кривым когтем, держащимся на остатках жил между сросшихся косточек, уперся в женщину.
- Была жизнь. Была гордость. Было братство и великий клан. Где они?!? Где моя жизнь?! Забрали, забрали, забрали! Он забрал! Небо забрал, гнида!
Ведьма зашипела не хуже расерженной кошки:
- Не знаю и знать не желаю! Это мой гость, а ты - пришел незванным! Изыди! - лампадка в ее руке неожиданно полыхнула, огонь взвился, пожирая фитиль и масло, а затем отправился в короткий полет - ровно к лицу умертвия.
Тварь завизжала и отпрянула, вжавшись в угол у оконца, закрывая морду ладонями... А Велирия кинулась к раненому, закрыла собой, обнимая изо всех сил, стараясь прикрыть живым теплом своего тела от холодной смерти... И не заметила, как почти легла рядом с ним, гладя по пылающему влажному лицу и голове, шепча что-то на ухо. Спиной она чуяла жуткий сверлящий мертвый взгляд, и шевелился где-то там страх, но... она не могла допустить, чтобы вот так просто у нее отобрали этого незнакомца, попросившего ее о помощи. Она то и дело вскидывалась, припадала ухом к груди - жив ли, дышит?... и пока слышалось слабое сипение, можно было успокоиться, яростно глянуть на тень в углу...
Исчезла она только перед рассветом.
Несколько дней пришелец пролежал почти недвижно, пребывая где-то на зыбкой грани меж Тем светом и этим, не зная, в какую сторону ему идти, изредка приходя в себя. Но видимо, больной разум отказывался ясно понимать, где он и что с ним. Разум привык знать, что нужно не даться чужим, чтобы выжить, что спасение в постоянном движении. Первые несколько раз он порывался встать, шарахался от поивших его чужих рук, как дикий зверь. Только вот вместо угрожающего рычания получался слабый хрип.
Ох и невесело было ведьме его усмирять! Первый раз от с позволения сказать "рыка" у беловолосого кровь пошла горлом. С одной стороны это было плохо, с другой - он ослабел и рухнул на кровать, позволив себя осмотреть и влить в рот отвары. Вот же чудо-юдо свалилось как снег на голову!..
Но самым смешным было то, что попытки зарычать или ударить ее не пугали. Наоборот - было бы странно, если раненый зверь вел себя по-другому. Поэтому нужно было терпеть, лечить и ждать, когда же за инстинктом и страхом покажется, наконец разум. Постепенно он сдавался, хотя его все еще била дикая дрожь, когда женщина приближалась к нему, а тем паче, дотрагивалась. Расчесать белый спутанный клубок, в который превратились его когда-то роскошные волосы, она пыталась три дня, то так подходя к нему, то эдак, с уговорами и лаской.
Он успел усвоить, что ее руки снимают боль и жар, что они прохладные, мягкие и ласковые, но, тем не менее, желтые светящиеся настороженные глаза все время неотрывно следили за ней - если он бывал в сознании, разумеется. Он вжимался в постель, выпуская черные крючья когтей, если она проходила рядом с чем-то, хоть отдаленно напоминающим оружие. И - ни слова, ни звука. Только иногда, впадая в тяжелый сон или забытье, он вцеплялся в ее руку своей лапой, да так и держался за нее, пока прежний страх снова не всплывал наружу, стоило только проснуться.
И она уже не уходила. Бросала дела и оставалась рядом - пока он разрешал. Странно это было, странно и ново - сидеть рядом со взрослым мужчиной, больше похожим на какого-то сказочного зверя и утешать его как ребенка. Но, чего уж правду таить - и приятно тоже. Однажды, правда, она не успела убрать руку, и он разозлился. Выдергивая лапу, махнул выпущенными когтями и распорол ей ладонь. Вот только тотчас подвижные острые уши виновато прижались к голове, и он потупился.
Ведьма дернулась, но смолчала, только осмотрела царапины и покачала головой, тихо его пожурив:
- Ну что ты как маленький, теперь перевязывать придется. Ну да ничего. Ты только когти бы прятал, чудо белоголовое. Я тебе зла не желаю.
Было мимолетное желание выбранить, может, даже отвесить оплеуху - мол, ну, сколько ж можно, неблагодарное ты существо! - но она подавила порыв, потому что понимала прекрасно: стоит ей сейчас хоть раз причинить ему боль и больше он в руки не дастся. Поэтому придется потерпеть и на этот раз. Да и виноватый вид способствовал прощению - начал же осознавать что-то. Значит, осталось уже недолго.
Через две недели он совсем присмирел, терпеливо позволяя за собой ухаживать, послушно пил, что давали, слушал голос женщины, запоминал. Не пытался ей перечить и все время молчал, большую часть времени проводя в дреме.
Пока, наконец, в один прекрасный день на женщину не взглянули почти совершенно ясные чистые золотые глаза, в которых светился все еще напуганный, но все же разум.
Ведьма в то время сидела на полу, на расстеленной шкуре и перебирала травы: что-то на них шептала певучей скороговоркой, улыбалась, порой просто говорила, как с живым существом, упрашивая не растерять своих лечебных свойств. Было видно, что она свое дело любит и полностью ему отдана.
Кот встретил незнакомца басовитым урчанием и снова полез вылизывать ему лицо, а огромная белая сова, умостившаяся на углу стола, довольно ухнула и хлопнула крыльями.
Только поэтому женщина оторвалась от своего занятия и, мгновенно почувствовав взгляд, подошла ближе. Улыбнулась - удивленно, чуть устало и радостно.
- Неужели ты, наконец, очнулся? Я рада, что твое сознание наконец вернулось.
Не поймет, скорее всего. Но поприветствовать все равно надо. Да и голос может быть узнает.
Разумеется, он не понял. Но ему это было не очень и нужно сейчас - он уловил тон голоса, звучание фраз, тепло и ласку. Это было непривычно, странно. Ощущение забытого давно и прочно покоя вновь вернулось. Слабая улыбка в ответ. Многолетним тренированным чутьем он уловил силу.
- Garikca, Pas Verus. Dai gentium sei lipore. - голос у него оказался низкий, звучный, сильный, с чуть заметным прирыкиванием. Таким только петь.
И тут же он, словно спохватившись, или вспомнив что-то важное, начал торопливо и сбивчиво говорить, пытаясь... Что-то объяснить? Речь, певучая, гортанная, лилась потоком, а он вглядывался в ее лицо - понимает или нет?
- Извини, - она покачала головой. - Я не понимаю...
И оттого, что он объяснял, судя по всему, что-то очень важное, обидно было вдвойне.
Он с досады рыкнул и рухнул обратно на подушку, качая головой и что-то бурча обреченным тоном.
Женщина вздохнула. И что вот с ним делать? Что он хотел сказать?
Да, незнание языка грозилось стать проблемой. Нужно будет попытаться научить, но это потом, когда совсем в себя придет. Сейчас надо бы накормить - видано ли дело, чтоб здоровый мужик был бледен как смерть и кости выпирали? А даже если бы и не был неожиданный гость настолько отощавшим, все равно надо было. Конечно, она его потихоньку отпаивала отварами и бульоном, но что ему тот бульончик? Только нутро дразнить.
Поэтому она осторожно помогла ему приподняться, переложила подушку и отошла к печи, чтобы вернуться с ложкой и миской, в который был размоченный в молоке мякиш хлеба. Присев на постели, ведьма усмехнулась, рассматривая свое "дитя".
- Ты рот-то хоть откроешь? Или надо упрашивать - ложку за маму, ложку за папу?
Серовато-голубые глаза женщины смеялись.
Похоже, он смутился, поняв ее намерение. Неловко хихикнул, но... Не отказался. То ли знатный - судя по оружию - воин, то ли владетельный вельможа, то ли чародей, а может, и то и другое и третье вместе, он спокойно позволил себя кормить. Он устал. Очень устал. Его впервые за долгое время не пытались убить, а проделывалось это всевозможными способами, и не раз. Ему впервые было позволено просто лежать и ничего - совсем ничего - не делать. Даже есть самостоятельно не давали. Ну и ладно.
А женщина развлекалась, иногда смеясь, скармливая чужаку хлеб под традиционное "Ложечку за маму, ложечку за папу, ложечку за..." и перечисление всех родственников, которые приходили в голову, вплоть до пятиюродной кузины четвероюродной бабушки по линии младшей свахи старшей тетки. Знай чужак, сколько у него за этот обед набралось родственников - наверное, очень бы удивился. Но он не знал. А ведьма развлекалась, про себя сокрушенно качая головой: что ж он пережил, раз настолько от заботы отвык? Нет, ну что одичал он, то сразу было понятно, ухоженные мужи в таком состоянии не ходят и в лесу не валяются. Но чтоб настолько...
И вдруг ей в голову пришла идея. Надо же с чего-то начинать?
- Хлеб, - показала она на содержимое миски. - И мо-ло-ко, - после чего скормила ему еще ложку. Интересно, понял? Али за умалишенную посчитал?
Он понял. Помолчал, подумал.
Показал на хлеб:
- Binere.
Потом на молоко:
- Melius.
Потом подумал еще и, указав на себя, назвался:
- Kain.
- Каин... Звучное имя. Незаурядное, - кивнула словно сама себе ведьма и, показав на себя, добавила. - Велирия.
И тут же впихнула ему в рот еще ложку нехитрой снеди. Словно зазевавшемуся ребенку, которого у нее никогда не было.
- А тебе не думать надо, а мясо на костях наращивать. Видано ли дело, вся шкура в крестик и полосочку! И ребра торчат. Довел себя до черти какого состояния. Жены на тебя нет, чтоб с характером. И ухватом. Все вы как мальчишки, даже если седые...
Может, хоть по тону поймет ее сетования. И устыдится. Чай же не лоботряс шестнадцатилетний.
Острые уши на миг виновато прижались, но вины за собой он никакой не знал. Наоборот даже. А понять сумел лишь то, что его ругают, притом незаслуженно.
- Dai kinda toil ta gervia, Veliria, ri lex sia de zaggane?! - тон был возмущенным.
Возмущенный возглас был мгновенно заткнут очередной ложкой, после чего ведьма, не особо уточняя за что тот возмущается, беспардонно стянула с Каина одеяло где-то до живота и наглядности ради ткнула в повязки, стянувшие ребра. После чего состроила гримасу в стиле любящей матери, застукавшей сынишку после падения с ратуши: и раздражение, и сочувствие, и что угодно.
- Нельзя так! - сообщила она, заново укрывая его и вытаскивая ложку изо рта, на случай если снова ответить вздумает. - Нель-зя. Понимаешь?
Он коротко, но грозно зарычал, уязвленный таким отношением, мелькнули шесть клыков внушительной длины и остроты. Глаза полыхнули золотом, поймали взгляд женщины, впились в него - и в ее голове зазвучал мысленный голос:
"Я прекрасно знаю, что значит беречь свою шкуру, женщина! И не надо делать из меня несмышленого младенца, я прекрасно обучен науке выживать! Только вот там, откуда я сбежал, живые завидуют мертвым, так-то!"
И обиженно отвернулся.
Велирия вздохнула, чуть-чуть покачав головой. Гордый. Привык быть сильным. Привык поступать по-своему. И считать свой выбор единственно правильным.
Страха не было, когда узкая женская ладонь коснулась макушки чужака, скользнула по роскошной, вычесанной гриве серебряно-белых волос. Так гладят зверя, не доверяющего никому. Так успокаивают ребенка, неспособного понять.
- Я сожалею, если тебя обучили выживать и не научили жить, Каин, - пауза. - Или ты слишком отвык от жизни.
Не поймет, даже если услышит. Ну и пусть. Пусть слушает тон, а не слова. Пусть вспоминает. Хотя, как знать. Ответил же.
Женщина встала, собираясь пойти вымыть опустевшую утварь.
Он смотрел на нее недоверчиво, почти изумленно, не находя в ее словах и тоне намека на жалость. А потом молча дотянулся до узкой руки своими звериными лапами, заметив глубокие следы от когтей на ладони, стиснул ее руку, зажмурился, и женщина ощутила волну горячей силы, вынутой, казалось, из глубин его тела и души. Рука перестала болеть, только вот почему-то его при этом повело в сторону, глаза помутнели, а дыхание стало частым и громким.
- Дурак, что ж ты делаешь?! - взвилась ведьма, выдергивая руку из его пальцев. - Еле жив, а туда же, лечить!
Если бы не печальные последствия, впрочем, она была бы очень польщена и, быть может, даже растрогана таким его жестом, но сейчас...
Перехватив обмякшее тело и с трудом уложив его обратно на подушки, Велирия кинулась искать молоко и мед. Может, о магии - настоящей и сильной - она знала не так уж и много, но то, что он только что, кажется, потратил на нее последние силы, было понятно и так. А если уж он додумался до такой вопиющей глупости, значит, нужно впихнуть в него что-то сладкое. И, учитывая его габариты, немало.
- Пей! - ведьма поднесла чашку к губам Каина. Очень хотелось его стукнуть... но пусть хоть в себя придет.
Он повиновался без возражений, тем паче, в памяти всплыло, что молоко с медом, он, кажется, любил когда-то. Он пил, иногда посматривая на нее, и вдруг... заурчал, громко и утробно, чуть двинув головой и потершись левым теплым рогом о ее руку.
Она могла считать себя победительницей. Зверь сдался и признал себя прирученным.
Но, признаться, она только удивилась. Взрослый же вроде - а мурлычет как котенок, которого за ушком почесали! Рука осторожно - куда только желание надавать по шее делось? - погладила его по голове и, замерев на миг, таки почесала за ухом. Может, у него предки котами были? Вон, и когти, и глаза, и урчание... усов разве что не хватает. Он прикрыл глаза, чуть приглушив низкий полурык и потянулся следом за рукой.
Она улыбнулась, чуть удивленно и ласково, не отдергивая руки отставила миску на пол, помогла ему улечься снова и - неожиданно даже для себя - коснулась его лба губами.
- Спи. Когда спишь, все заживает быстрее.
И, подхватив миску, ушла ее мыть, гадая, что же на нее нашло. А он, недоуменно проводив ее взглядом, остался раздумывать, что же это было, и в конце концов, решил, что лучше все-таки заснуть. Сил запустить регенерацию не было, придется ждать дольше. Он устроился поудобнее и заснул, подманив к себе кота.
Когда ведьма вернулась, незнакомец снова спал - тихо, почти неслышно, не знай где лежит да что слушать - не найдешь. Ну, если не учитывать бугра под одеялом, в которое он благополучно завернулся едва ли не по самый нос. Холодно, что ли?
Велирия оставила посуду у печи, а сама снова присела на край кровати, гадая, что же есть в этом чужаке, что она так печется о нем?.. Можно подумать, попадись ей на пути другой оборванец, она бы так переживала, не решалась отойти далеко от дома, сама в этом себе не признаваясь...
Поглощенная раздумьями, она протянула руку и снова провела пальцами по серебристым волосам, чуть улыбаясь и вспоминая, с какой руганью доводила их до нынешнего, струящегося шелком состояния.
Во сне всякая гордость испарилась, и остался лишь соскучившийся по ласке большой дикий зверь, когда-то, наверное, бывший домашним. Тело само потянулось за рукой... и вдруг опять раздался приглушенный тихий мурлык. Ему нравилось ее прикосновение.
Сначала тонкие пальцы женщины замерли, а затем принялись гладить снова, пропускать тонкие прядки, словно гребешком и - Велирия не удержалась, глупо хихикнула под недовольный сонный мяв кота - почесала Каина за ухом. А вдруг громче замурлычет, словно вернувшийся в избу кот?
Странно ей было. И грустно, оттого что настолько отвык чужак от ласковой женской руки, от простой домашней радости, от еды нормальной, наконец! И отчего-то весело, словно проказу какую она затевала, как девка молодая - ведь что б подумал "кот" кабы проснулся? И в то же время радостно ей было, что вся злая гордость его лишь доспехом оказалась, защитой от боли и чужих жалящих слов.
Подумалось вдруг - а может, удастся этот доспех его заставить снять? Не сразу, но хотя бы со временем...
"Кот" потянулся, подставляя голову, приоткрыл блеснувший теплым янтарем глаз, но так толком и не проснулся, продолжая мурлыкать. И вдруг возникло такое впечатление, будто он давал понять и одновременно спрашивал - "Я здесь останусь. Можно?"
- Нужно, - тихо отозвалась на невысказанный вопрос ведьма.
И показалось вдруг, что все прошлое, все крылья невзгод и тени пережитой радости, загнавшие ее в это прекрасное, но одинокое место, преследовали лишь одну-единственную цель: дождаться этого гордого, дикого, озлобленного и в то же время ласкового зверя. И вернуть ему растерянные по вехам пройденного пути осколочки радости.
Кот посмотрел на улыбающуюся женщину, посмотрел, после чего со вздохом перелег в ноги, чувствуя себя несколько лишним.
... Каин, проснувшись поздно ночью, обнаружил, что женщина так и сидит рядом с ним на постели... и спит. Ничтоже сумняшеся, он осторожно притянул ее к себе, набрасывая на плечи одеяло, мурлыкнул, провел ладонью по огненным волосам и, умостив голову на ее плече, заснул до утра.
В окнах уже сверкал и переливался рассвет, а в доме все еще было тихо. И только когда коту окончательно надоело питаться пищей исключительно духовной, он запрыгнул на кровать и возвысил свое нарочито гнусавое "мяу" до ноты решительного протеста, а так же желания пожрать. Желательно чего-то повкуснее. А то хозяйка совсем службу забыла: лежит тут, понимаешь, нашла нового кота, побольше - а о старом и думать забыла, да?!..
Велирия проснулась, но шевелиться и тем паче открывать глаза ей упорно не хотелось - было тепло и уютно, как маленькой пичужке, пригревшегося у доброго человека под сердцем. Но кот принялся мерить постель шагами и популярно объяснять свое ко всему отношение, поэтому она попыталась пошевелиться, смутно вспоминая, что так и уснула, сидя... и не смогла. Потому что чьи-то сильные, но осторожные руки держали ее на месте.
Каин лениво приоткрыл один глаз, сощурился, с хитрой ухмылкой покачал головой и прижал ее чуть крепче.
"Моя. Не отпущу".
Кот на миг замер, обратив внимание на шевеление, но вскоре снова продолжил тянуть свою заунывную скорбную речь - а мяуканье на нее очень походило. Ну или на страшную ругань. Мол, дураки, какой март, осень на дворе еле-еле!..
Велирия сначала опешила, а затем довольно, пусть и несколько лукаво улыбнулась - истинная ведьмочка - после чего чуть приблизила лицо к лицу мужчины, а рукой скользнула по замотанной в бинты груди, чуть ниже, ниже... пока легонько не хлопнула по пузу. Пузо, как и кот, немедленно отозвалось заунывной песней торжества плотского над нематериальным.
- Ты же голодный, пусти я приготовлю чего - проворковала она. В глазах плясали золотистые чертики.
Зверь рассмеялся, оценив игру, и разжал руки. Долго смотрел, как она снует туда-сюда, что-то напевая себе под нос, слушал и запоминал. Провожал ее пристальным янтарным взглядом и только чуть шевелил ушами.
В итоге она вернулась назад уже с миской каши и несколькими кусками вареного мяса. Темпы, с которыми Каин шел на поправку, почти не поддавались ни описанию, ни пониманию. Или это он так резко выздоравливать начал после вечернего сеанса чесания за ухом?..
Усмехаясь собственным мыслям, Велирия присела на все ту же кровать, неожиданно ставшую центром жизни в доме, и внимательно оценила его общее состояние.
- Ну что? Сегодня тоже ням-ням или сам попробуешь поесть? - что-то мелькало в воспоминаниях, что-то, показавшееся странным вчера...
Он дернул ушами, пытаясь, видимо, понять сказанную фразу, нахмурился.
"А как про "мое" рассказывать так и в голову полез сразу" - усмехнулась про себя ведьма. После чего перестроила фразу иначе, помогая ему наглядно:
- Ты - палец замирает в миллиметрах от любопытного носа, - есть - она показала на кашу, - будешь сам? Или мне - рука возвращается, указывая на себя, - покормить? - и берет ложку, как вчера, зачерпывая снедь и поднося ее "больному".
Почему "больному" в кавычках? Да потому что ежели мужчина женщину не гнушается утром в постели держать на пустой желудок, то болеть он ну никак не может. По крайней мере, сильно.
Он подумал, сопоставляя смысловые понятия...
- Отдай сюда. Я сам могу.
Сказано это было с сильным гортанно-певучим акцентом, но - сказано.
Сначала Велирия удивилась. Потом отмахнулась - куда дальше-то?..
В итоге первая ложка таки была воткнута Каину в рот - болеет же, заботиться надо! - после чего ему, еще неспособному возмущаться таким святотатством, вручили миску. Затем ведьма сходила по свою тарелку и снова села рядом, рассматривая с самым невинным видом: мол, а ну как подавишься? Кто тебя по спинке похлопает?
При этом сама пыталась понять, что же ее в нем несколько озадачивает.
Он хмыкнул и спокойно принялся есть. Выпустил средний коготь на правой руке и подцепил мясо - больше было нечем, ни ножа, ни вилки, разумеется, не было - и впился острыми клыками в сочную мякоть. Каша исчезала с поразительной быстротой...
Когда тарелка опустела - а произошло это неожиданно быстро - и Каин сыто прикрыл глаза, ведьма не выдержала: осторожно потормошила его за плечо и только потом показала на рот, осторожно коснувшись его губ. Не то, чтобы она ему не доверяла, просто рефлексы бывают разные.
- Я видела, - уверенно заявила женщина, второй рукой пытаясь показать, чтобы он понял о чем она. - Клыки. Зачем?
Он долго на нее смотрел, потом выпустил когти на одной руке в боевую позицию - на всю устрашающую длину.
- Вот за этим. Я... он прищелкнул когтями, подбирая слова, - сделан... убивать.
- По тебе не скажешь. Мурчишь как кот, надо только знать, где почесать, - усмехнулась она и вздохнула. Посмотрела внимательно, пытаясь рассмотреть хоть где-то то самое стремление убивать, но нет: только одиночество, боль и вина, пока что надежно скрытые от всех окружающих. Или почти всех.
Ведьма осторожно коснулась его руки с выпущенными когтями, накрыла своей ладошкой, крошечной по сравнению с его лапой:
- Ты поэтому ко мне попал в таком состоянии? - взгляд указал на бинты.
Он проследил взгляд и кивнул.
- Я... убивал. Так было надо. Убили бы меня. А это нельзя. Совсем. Дети.
Он тяжело тряхнул головой, тщась объяснить.
- Ты... имеешь силу. Ты... fellax, Pas Verus. Знающая... Мать. Ведьма. Да, так. Я тоже имею силу. Маг. Ча-ро-дей.
Он застонал, отчаявшись, орудовать незнакомыми словами.
- Да, я ведьма. И что ты маг я вижу. Сильный. Чувствую, вернее, - кивнула Велирия понимающе, пробежалась мягко пальцами по мощной руке, которую так и хотелось назвать лапой. - Не спеши, я терпелива. Объяснишь когда сможешь говорить. Не спеши. Здесь никто не рискнет попытаться тебя убить. Обещаю.
И все же хотелось понять, что же за дети, откуда он родом, почему обязан убивать... Но нельзя давить. Вон как мучается.
Отчаявшись, он сжал ее руку в своей, поймал взгляд и... показал. Череда образов пронеслась перед мысленным взором Велирии. Испятнанный кровью алтарь с бьющимся на нем телом, метаморфозы, черная, злая магия. Голод. Неутолимый вечный кровавый Голод, и клыки в чужой плоти, и когти в крови, и вкус - металлический, соленый, пряный. И рвущая разум боль, и треснувшее, разбитое зеркало, и втоптанные в грязь янтарные цветы. И город в облаках, и рухнувшие надежды, и шесть лиц, родных и разных.
Женщина на миг отшатнулась, не справившись с видениями - таки для нее такое было в диковинку, и потому несколько глушило, выбивало из колеи. Было соболезнование - еще более сильное, чем раньше, но мягкое, а не оскорбляющая жалость. Было понимание - ведь тоже в жизни много было и боли, и крови, хотя, наверняка, не так много...
Руки словно сами нашли Каинову лапу, переплели пальцы, осторожно сжали. Таки женщина. Таки несостоявшаяся мать. Пусть простит и поймет эти неродившиеся слезы, этот немой молебен по чужому счастью.
Да только рано еще его хоронить.
- Ты обязательно их найдешь, - неожиданно твердо произнесла она, наконец поднимая голову. Улыбнулась ободряюще. - Обязательно найдешь и больше не потеряешь. Вот увидишь. Ведьмы не врут.
В ответ он привлек женщину к себе, осторожно держа бесценное сокровище в сильных лапах - красивую, сильную, мудрую женщину... Однако, его чаяния не оправдались - то ли воспоминания о крови усилили Голод, то ли просто тело взбунтовалось - но внутренности ожгло дикой болью, режущей, расползающейся. Клыки заныли так, что захотелось всадить их... только не это! Он оттолкнул ведьму подальше и с рычанием вжался в постель.
Сначала женщина опешила - сам привлек, сам едва ли не через всю светлицу бросил... но, заметив перекошенное лицо и окаменевшую позу, вспомнила вдруг казавшиеся ей дикими ощущения жажды чьей-то крови, мелькнули в памяти длинные тонкие клыки и слова "меня сделали... убивать". Он попытался ее спасти...
Ведьма закусила губу и со всех ног метнулась из дома - только тугие кольца рыжего огня блеснули по плечам. Нужно было добежать до деревни, и как можно быстрее. Хорошо, что в отличие от обычных девушек и женщин, одежда да обувь у нее все же больше приспособлена и к бегу, и к долгим блужданиям в лесу, по скалам и буреломам. Благословите Боги, что стала в свое время ведьмой!..
Если бы она могла видеть, что с ним творилось!... Глаза из янтарно-золотистых стали кроваво-багряными, да и видел он сейчас все словно сквозь алую пелену - видел биение крови в жилах шипящего на печи кота... Верх взяли инстинкты. В теле зверька билась желанная влага.
Своим телом вампир - да, иного слова для него не было - уже не владел. Кое-как сел, задыхаясь от боли во внутренностях и еще не затянувшихся до конца ранах. Встать на подгибающиеся ноги, шаг, другой, бешеный рык. Кот с диким мявом сиганул на потолочные балки - авось там не достанет... сознание мутилось, инстинкт требовал убить, а тело не выдерживало и отказывалось служить. В конце-концов, боль швырнула его на шкуры...
Ведьма же в то время поспешно раскланивалась с мясником. В руках ее был бурдюк, в котором плескалась кровь. Пришлось немного исказить факты, сказав, что в лесу набрела на раненного околдованного бедолагу, оборотня поневоле, и кровь нужна, чтобы обратить его в человека. Технически, это не было ложью. Испугавшийся мясник же поспешно нацедил ей крови из забитого теленка.
Потому теперь снова ноги в руки и опрометью нестись в избу в лесу, стараясь обогнать неведомо что. И ворваться в светлицу чтобы обнаружить на потолочных балках шипящего кота, а на полу - хрипящего Каина. Поспешно опуститься рядом на пол, перевернуть, положив голову себе на колени. Инстинкт самосохранения придушенно пискнул из своего уголка, но поделать ничего не мог. А Велирия уже подносила к губам чужака... нет, уже не чужака бурдюк.
- Пей... пей, не бойся...
Седая голова дернулась, клыки клацнули по горлышку. Он пил, почти захлебываясь, зажмурившись, быстро и жадно. Кровь проливалась на лицо и шею, но тут же впитывалась в кожу, не оставляя следа, зато вот лицо постепенно переставало напоминать обтянутый кожей череп... У него хватило силы воли втянуть когти.
Бурдюк так стремительно пустел, что, признаться, женщина начинала волноваться, что крови не хватит. Не потому, что Каин мог кинуться, нет, не кинулся же, оттолкнул, хоть как-то пытаясь защитить от себя. Потому что ему могло не хватить, чтобы выжить. А где можно взять крови еще, ведьма просто не знала. Не бежать же снова к мяснику...
Не было ни брезгливости, ни страха. Только смутная тревога да не очень уверенные попытки помочь в столь необычном деле, поддержать голову, чтобы не захлебнулся в голодной жадности, мимо воли пропуская сквозь пальцы серебряный шелк. Внутри тлела надежда, что хоть после этого он оправится. Тело его постепенно расслабилось, режущая боль отпустила, оттолкнув опустевший бурдюк, он закрыл налитые кровью глаза.
"И нужно же тебе кровожадное невоспитанное чучело..." - прошелестела мысль. "Я чуть не сожрал твоего кота".
Кот, кстати, сидел на балке и слезать отказывался наотрез.
Женщина вздохнула, осторожно пробегаясь пальцами по лицу ставшего неожиданно дорогим чужака, убирая с него рассыпавшиеся тонкие прядки. С губ сорвался смешок - и уставший, и облегченный.
- Ты бы до него не добрался, этот кошак толст, но изворотлив как тысяча лесных духов. Он просто потребует вкусненького за твою выходку, всего-то. Не бери дурного в голову, а тяжелого - на сердце, - пауза, пальцы все так же бездумно скользят по чужой коже и волосам, осторожно, нежно. - тебе лучше?
Он учился быстро. И из слов ее понял почти все.
"Лучше... Пять дней... больше нельзя..."
- Почему молчал, почему не сказал сразу? - пожурила она его, теребя пальцами длинное заостренное ухо. Не время, не место, а вот же руки, окаянные, делают что сами желают! - Ведь этого всего могло не быть. Почему-то она была уверена, что говорил он о крови.
"Кабы мог...У тебя сильный разум, трудно пробиться..."
Похоже, он так бы и лежал всю жизнь у нее на руках.
- Эй - палец коснулся носа, легонько надавил, затем опять невесомо пробежался до брови и дальше, по виску. - Нельзя тебе на полу спать, раны застудишь. Давай до кровати доползем, а там спи, пока не надоест. Мм?
Чуть прикрытые глаза, улыбка, взгляд... она бы тоже не шевелилась, если бы не волновалась. О нем же.
"Если ты не уйдешь..."
Что это? Как понимать? Существо, не слишком жаловавшее сердечные излияния, за долгие десятилетия привыкшее к крови, боли, смерти, власти и многому иному вдруг смущенно просило не бросать его одного.
- Дурачок, - совсем по-девичьи хихикнула ведьма, касаясь лба Каина губами, как раньше... ну, может чуть мягче и дольше. - Взрослый, сильный, смелый, а дурачок. Раньше не уходила и сейчас не уйду. А если бы не надо было по кровь бежать, то и сегодня не отходила бы...
И плевать было ведьме кто к чему привык. Ей просто хотелось чтобы эта чуть смущенная улыбка не исчезала из медовых глаз.
Он честно попытался подняться - с трудом, неуклюже, но все-таки встал, опираясь на ее плечо, кое-как доковылял до кровати и рухнул на постель, кляня себя за неловкость и поминая всех демонских прабабок.
Едва переведя дыхание, женщина засмеялась. И неважно почему. Может, от раздосадованного и смущенного вида Каина, отвыкшего от слабости, может, просто из-за того, что все обошлось... Ей просто хотелось смеяться. А ведь уже много лет не слышал ни лес, ни дом ее искреннего смеха.
- Не гневи богов, Каин. Ты и так очень быстро выздоравливаешь, - она снова укрыла его, поглаживая по одеялу рукой. Уходить правда не хотелось.
И они нашли подходящий повод - учить друг друга языку оказалось неожиданно забавно, неправильное произношение становилось поводом для бесконечного смеха, особенно когда кто-то, увлекаясь, начинал тараторить, забывая о собеседнике. Кот, потоптавшись часа два на балке, все-таки спрыгнул на пол. Каину с трудом удалось его подманить, но зато когда удалось, котяра едва не завязывался узлом, ползая пузом по одеялу, чтобы "и вот тут почесали"...
Велирия уже даже не удивлялась феноменальным способностям Каина, список которых, казалось, все рос и рос что на твоих дрожжах, и конца-краю ему было не видно. За сутки научиться изъясняться на совершенно незнакомом языке? За пять суток отойти от могилы? Даже дрожь порой проскальзывала по позвоночнику, не испуганная, а какая-то предвкушающая. Хотелось узнать, что еще умеет необычный среброволосый странник.
Прерваться пришлось лишь единожды, когда какой-то комментарий вампира был заглушен бунтующим зовом голодного нутра. Смятенная заминка, и снова смех, потрескивающий огонь в печи под какую-то веселую песенку-прибаутку - казалось, ему нравилось, когда женщина пела. А за обедом или ужином - поди разбери северным летом, когда солнце сутками сияет на небосклоне! - снова разговоры, и смех и кот, громко отвоевывающий себе кусочек внимания...
Ожил старый дом на отшибе. Ожил, заиграл жизнью и радостью.
Он решительно возмутился, когда она вознамерилась лечь спать на жесткой лавке, "если можно и подвинуться", и с этим она ничего не смогла поделать... Впрочем, нельзя сказать, что ей не понравилось засыпать и просыпаться в его объятиях под басовитое мурчание.
Через неделю он полностью оправился - сматывая бинты в одно прекрасное утро, Велирия попросту не обнаружила ни единого свежего шрама, кроме страшной вязи старых рубцов, оплетающих руки от запястий до локтей и ноги от щиколоток почти до колен... А вскоре он совсем отъелся, и она смогла по достоинству оценить и настоящее сложение и легкую хищную плавность движений, и текучий шаг на пружинящих лапах.
Она смогла, наконец, пойти в лес, по которому, признаться, скучала, без опасений оставив то ли гостя, то ли друга одного...
Оставшись один, он долго думал. О многом думал. И решал. И решил.
Закрепил собственноручно сооруженные поножи из кожи на ногах, подхватил меч, стоявший все это время в углу, и вышел, погладив кота.
На душе впервые за долгое время было легко. Тело, казалось, было налито такой силой, что стоит захотеть - и можно сдвинуть мир. Он знал, что это обманчивое ощущение... Босые ноги приятно щекотала трава, ветерок щекотал лицо и шею, забирался под рубашку и куртку. Каин шагал вперед, насвистывая под нос какой-то мотивчик.
Прогулка прогулкой, но уже через пару часов Велирия поняла, что ее тянет назад. Раньше из дома хотелось убежать, он казался призраком былых надежд и чаяний, рассыпавшихся прахом вместе с домом старым, который разлетелся по ветру клочьями сажи и жалящими шмелями искр. Но что было, то прошло. Пусть призраки покоятся с миром. Сейчас... сейчас вдруг захотелось жить. Захотелось так сильно как никогда. И она не собиралась упускать это звездочкой вспыхнувшее желание. Распрощаться с волками, напоследок приласкав щенят и прошептав над каждым оберег-пожелание, чтобы росли сильными, быстрыми и умными, как их родители. Лес манил как и раньше, он жил и дышал. Но сейчас было зачем возвращаться... нет, уже не в дом. Домой.
Домик встретил ее неожиданной тишиной, но она не обратила внимания, вбежав в светлицу, стремясь как можно быстрее увидеть взгляд искрящихся медовых глаз, но... их обладателя нигде не было: ни в доме, ни возле него. Сначала ведьма испугалась, а затем мелькнувшая догадка заставила ее снова кинуться в комнату. Да, так и есть. Осторожно застеленная постель, безликий порядок и нет в углу черного меча с черепом на гарде. Каин ушел. Ворвался в течение одинаковых дней, перевернул все с ног на голову, оживил и ушел, забирая с собой что-то неуловимое, но очень важное. Женщина без сил села на пороге, уронив лицо в ладони. Ничего не хотелось.
Нестерпимо долго и пусто потянулось время - час за часом. Солнце склонилось к закату и коснулось самым краешком морской глади за фиордом - признак того, что скоро налетят злые северные холода... И вдруг на тропинке, ведущей к лесу раздались шаги. Не знаючи - не услышишь. Мягкие звериные шаги с когтей на пятку и усталое, подмурлыкивающее звучание какой-то песенки, и низкое металлическое гудение. Легкий бряк о притолоку в сенях, словно железом по дереву...
Ведьма, до того сидевшая словно каменное изваяние, не шевелясь и, казалось, даже не дыша, медленно подняла голову. Глаза были какие-то сухие, с жестким взглядом, как у больного зверя. Не важно было, кто идет, не важно зачем. Тать лесной - ну и духи в помощь! Зато есть на ком злобу согнать, и болезненное отчаянье, и пыльной шалью навалившееся на плечи одиночество...
И когда пришелец ступил в сени, в него полетело первое, что подвернулось под руку, а именно - сухое полено, которое как и многие его собратья нежились в тепле, ожидая часа чтобы стать пищей очага. А Велирия, не обращая ни на что внимания, неожиданно разрыдалась, снова уткнувшись в ладони.
Еще один бряк, глухой перестук шагов по шкурам, будто пришелец отпрыгнул в сторону, грохот валящейся в сенях утвари, сбитой поленом и изумленный возглас:
- Лира, да за что вдруг?! Али тебе не по нраву, как дрова наколоты?!
Она дернулась, как если бы ее ударили, рывком подняла голову. По щекам все еще текли слезы, а во взгляде уже что-то неуловимо менялось, становилось мягче, искристее.
- Так ты... ты не ушел...
Не успел шепот сползти с губ, а она уже бросилась к нему, схватила за рубаху и прижалась лбом к груди. Снова были слезы, но уже иначе...
Он, поначалу опешив, просто стоял, не зная, что делать с плачущей женщиной, потом медленно и неловко обнял ее.
- Дуреха, - пожурил он. - Ну, куда бы я ушел, а? Я же воин, мне навыки восстанавливать надо...
Запустил пальцы в роскошное огненное золото, наполняя ладонь мягким шелком, наклонился к ней и осторожно, пряча когти, смахнул слезы со щек.
- Глупышка лесная, - он коснулся губами ее губ, сначала осторожно, потом все настойчивей.
Если он опасался, что она отшатнется, оттолкнет, то его страхам не суждено было сбыться. Ведьма сама прильнула к нему, отвечая на поцелуй. Судорожно схватившие рубашку пальцы постепенно расслабились и скользнули выше - мазнули подушечками по коже, ощутив тыльной стороной ладоней прохладное серебро, стянутое в нетугую косу.
Это было несколько странное утешение. Но очень действенное.
Он, словно давно этого ждал, подхватил ее на руки и отнес к огню, не прерывая поцелуя. Бережно усадил на шкуры, опустился рядом, прижимая к себе, стараясь спрятать укрыть у себя на груди ее всю, невесомо касаясь кончиками когтей нежной кожи.
Все казалось странным, феерическим и ярким, а тело - невесомым и горячим. Ее словно спрятали, оградили от всего мира, от тускнеющей памяти, от всего зла, что еще могло таиться вокруг. Ощущение когтей по коже, бритвенно-острых и в то же время невообразимо нежных, заставляло ее чувствовать себя добычей в лапах зверя - самого прекрасного зверя во всех мирах. Пьяняще ощущение, стоит признать. Запустить пальцы в теплые волосы на затылке Каина, пропустить, перехватывая прядь как кисточку и провести по своей щеке, заглядывая в туманный янтарь в попытке рассмотреть свое отражение. Мягкие. И ощущений так много, что нет места даже для мыслей. Слышно было лишь его дыхание, ставшее низким и частым.
А он - упивался ей, доставшейся ему нежданно-негаданно незнамо за какие дела. Она была его. И весь сказ. Отбросить прочь ну совершенно неуместную сейчас одежду, любуясь изгибами стройного статного тела, осторожно ласкать его, зная, что вот она - единственная Мать и Женщина, и гнать, гнать прочь мысль о том, как короток век человеческий и как долог век химеры. Пропускать меж пальцев живой огонь, распалять кожу поцелуями и ласками, чуять, как дрожит диковинная птица в руках - и самому исходить той же дрожью. Ни слов, ни заверений, ни клятв - ничего - лишь два сердца и два дыхания.
Постепенно мир стирался, исчезал, сжимаясь до одного-единственного существа, созданного чтобы убивать, но способного любить. И если убивать дано всем, как и все дурное, что смолой липнет к душе, то любить, Любить по-настоящему, дано немногим. Поэтому - сжимался ли мир? Или просто теплый, топкий медовый туман любящих глаз заполонял его собой, без остатка, до краев, как вино в чаше, которую подают молодым?..
Скользить руками по чужой горячей коже - бездумно, на полукасаниях - чувствуя, как легонько и сладко подрагивают под пальцами тугие жгуты мышц. Рассыпавшаяся сверху грива, серебряным куполом заменившая и потолок, и небо. Казалось, по прядкам текли теплые огоньки, которые так и хотелось собрать в ладонь. Чужие губы - то жесткие и требовательные, то мягкие и едва ощутимые. Тело само тянется навстречу своей неожиданно обретенной половинке и уступивший расцветшим чувствам разум не смеет прекословить..
И кружит их нескончаемый теплый водоворот, в котором нет место ни одному из них в отдельности, но только двоим вместе, слившимся в единое целое и душами и телами. Минуты, превратившиеся в вечность, наполненную друг другом, огонь, обрушивший их в невероятные глубины, свет, вознесший на предельную высоту - а после мягкая нежность и теплая тишина, и сон, в котором два тела так и не смогли или не захотели разойтись.
Сам сон был похож на невесомое скольжение над реальностью, теплое и мягкое, словно ласковые волны неведомого океана, совсем недавно бурлившего, а сейчас усмирившего свои беснующиеся волны. Только мягкость, только тепло, только счастье.
Велирия сама не могла сказать точно, что вернуло ее в реальность, что окунуло в мир, осторожно поманив из сладкой неги. Может то, что прошло уже достаточно времени, и жизнь не желала ждать, а потому ласково тормошила спящих доносящимися издалека трелями птиц? Или просто хотелось снова открыть глаза и увидеть его, такого родного, такого невообразимо прекрасного в своем хищном величии?..
Ведьма улыбнулась, не открывая глаз и скользнула рукой по спине Каина, пропуская сквозь пальцы струящиеся волосы. Кажется, это становилось привычкой...
Ответом ей стало уже ставшее привычным мурлыканье огромного кота и прикосновение ласковых рук, и поцелуй в глаза.
- С добрым утром, Лира, - низкий, чуть прирыкивающий голос музыкой влился в уши.
- Скорее уж с добрым днем, Каин, - отозвалась она в ответ, приоткрывая один глаз. Топкий мед его взгляда окатил с головой, хотелось мурлыкнуть, как он, но вряд ли бы получилось. А пальцы тем временем забавлялись с серебристыми волосами. Оно и правда: не обращать внимания на такую гриву - грех. Равно как и на обладателя гривы, впрочем.
- Заспались, - проурчал он мягко, улыбаясь во все шесть клыков. - Прости меня, сердце мое, я тебя вчера напугал...
- Ничего, - она чуть-чуть покачала головой, второй рукой коснувшись его лица, пробежавшись кончиками пальцев от виска по щеке к уголку губ. - Страх пришел и ушел. А ты остался. Это намного лучше, чем если бы все было наоборот.