Аннотация: Каково это - возвращаться с войны туда, где люди и не догадываются, что творится совсем недалеко от них?
Глава 1. Надежда
Она в который раз сбежала от назойливых взглядов и сидела теперь на берегу озера, задумчиво наблюдая, как бьется о берег вода. Местные ребята еще удивлялись, как ей не холодно и кутались в свои накидки. Смешные... да разве после такого дождя заболеешь? Тепло ведь, они в такую погоду еще босиком бегали. А куда деваться, обуви-то кроме зимней все равно нет! Подумаешь, промочило! Нет, они пусть переодеваются, а на ней и само высохнет. Лучше здесь посидеть, пока все не разойдутся. Не привыкнуть никак к суете, к этой странной разговорчивости, к этим вечным смешкам.
Тишина какая... кто-то скажет - мертвая. Нет, что вы! Мертвая - это в космосе, когда на корабле кроме тебя - ни единой живой души. Когда единственный звук - стук собственного пульса, а ты сидишь и гипнотизируешь передатчик, и проклинаешь это проклятое затемнение и режим "тишина", и молишься, едва ли не впервые в жизни, чтобы он заработал. Пусть окажется, что товарищи все-таки добрались, что все в порядке, и они еще живы. И боишься, больше всего боишься, что впереди, за боком гигантского астероида, за которым нужно прятаться, появится белая вспышка. Там, совсем-совсем близко, уже атмосфера, там уже есть и звуки, и воздух, которым можно дышать. И там - враги. Те, кто не должен заметить, потому что иначе... иначе нужно уходить. Любой ценой уходить, унося бесценные разведданные и бросая на произвол судьбы товарищей. И даже если их схватят в каком-то жалком километре от тебя, если ты будешь видеть все своими глазами - молчи, не подавай виду. Данные ценнее! И от этого даже сейчас трясутся руки, и опять накатывает горячей волной обида: ну почему, почему оставляли на корабле всегда именно ее?
Почему именно ей всегда нужно было ждать - зная, что может случиться с ребятами там, впереди? Говорили, что она - младшая, что ей не стоит учиться убивать, если есть возможность избежать этого. А еще - что ее техника слушается с полуслова, и поэтому шансов улететь больше всего именно у нее. И даже что она слишком много знает, чтобы рисковать попаданием в плен. Много чего говорили, но девочка понимала - дело не в этом. О ней просто заботились, берегли, как зеницу ока, и делали все, чтобы она осталась в живых. Нет, она сама понимала правоту товарищей, но та космическая тишина, то страшное ожидание долго снились ей в кошмарах. И как все-таки хорошо, что ей не пришлось делать тот выбор - ребята возвращались.
Отшучивались потом, говорили, что она их маленький талисман, и смеялись, сбрасывая напряжение. Перед ней снова встали те лица - сколько было тем мальчишкам, с которыми она ходила на разведку? Восемнадцать? Девятнадцать? - и по щекам сами собой покатились слезы. Она помнила их имена. Помнила, кому и что присылали из дома, кто и от кого получал письма. Они же многим делились, читали вслух, сами ей рассказывали долгими вечерами. Называли сестренкой, придумывали как поднять ей настроение, дарили незамысловатые самоделки. Какой же бездонной пропастью порой казались эти пять лет!
Да, тишина. Другая, живая тишина. Вот на ветру качается тоненькая березка, и ветви ее стучат по деревянному сараю. А там стрекочет кузнечик. И где-то далеко - голоса. Какое же это счастье!.. Ведь уши слишком давно привыкли ловить эхо далеких взрывов и крики людей. Она до сих пор вздрагивала от шума мотора и сама не замечала, как оказывалась в ближайшем укрытии.
Стыдно вспомнить, мальчишки на мотоцикле мимо проезжали, так она, заслышав шум, через забор сиганула, спряталась в кустах сирени и уже потянулась за оружием... хорошо еще, что кобуры больше нет. А сколько раз от малейшего шороха вздрагивала, шарахалась, постоянно готовая отразить опасность. Да нет ее больше, опасности этой! Кончилась война. Для нее, по крайней мере, точно. Приказ командира. Его последняя воля. Хотя сердце до сих пор не верит. Полгода прошло, а она все еще каждый вечер сидит у окна, вглядывается в прохожих и все надеется увидеть знакомый силуэт. Никто же не видел, как он погиб! Так может?..
Нет, здесь хорошо. Спокойно, уютно, сытно кормят, спать можно не на земле, а в теплой сухой постели... Это после месяца-то ночевок под шинелью на деревянной лавочке возле стены землянки. Здесь не стреляют и знать не знают, каково это - каждый день уходить, не зная, вернешься ли живым. Здесь все не так! Нет, это здесь - правильно, это здесь все так, как и должно быть в нормальном мире, но вспоминать о тех, с кем вчера еще делили последнюю краюшку, зная, что они все еще там, а может, уже... нет! Не думать! А то ведь и с ума сойти недолго.
А здесь смотрят, как на раненого зверя. Боятся. А нечего было собираться по спине похлопать! Разве она виновата, что рефлексы срабатывают раньше, чем голова сообразит? Ну и полетел этот старшеклассник через весь зал, пусть и выше ее, и физически сильнее. Или с соседками по комнате - ее ли вина в том, что она кричит во сне?
Интересно, ушли уже девчонки? Не хочется доставать при них вещмешок, искать сухую одежду и вешать на просушку мокрую. Жалеть еще будут, советовать... А ей не нужны советы. Она просто не может расстаться с горсткой вещей, которые остались с войны. С тем, что служит теперь единственным напоминанием о командире.
Товарищ командир... он как живой стоял у девочки перед глазами. Такой родной и надежный. И ведь совсем еще молодой, только недавно летное училище закончил. Подбитый летчик из особого отряда, ставший вторым человеком в партизанском отряде. Сколько они знакомы? Полгода, не больше. А кажется - всю сознательную жизнь. Как будто вчера еще он спас ее от пьяных оккупантов, когда за ней гнались по лесу, и казалось, что спасения ждать уже неоткуда. Рядом с ними он выглядел невысоким, даже хлипким, но ведь отключил же с нескольких ударов!
И тут же медленно сполз вниз по березе, оставляя на стволе темные пятна - бледный, ни кровинки на лице, мокрые темные пряди прилипли ко лбу. Глаза почти черные от расширенных зрачков, губы прикушены: "Малой, там, у этих, аптечка должна быть. Принеси, а?". Она побежала к брошенному транспорту, чтобы не видеть, что будет дальше. И даже мелькнула мысль - уйти и не возвращаться. Он ведь не догонит. Но нельзя. Ждет ведь. Вернулась - чтобы увидеть, что не то оглушенные, не то убитые враги куда-то исчезли, что с лица спасителя исчезла копоть и кровь, зато под гимнастеркой, которую он спешно застегивал, мелькнули подозрительно белые бинты.
Ранен? То-то лекарство пьет, как воду, хотя оно горькое до невозможности. То-то встает с заметным трудом. Встает, чтобы дохромать до своего вещмешка и поделиться с ней своей пайкой. Здесь оставаться нельзя, но ей некуда возвращаться. Ему - тоже. Остается только одна дорога - к партизанам. И они добрались. Вчерашний выпускник летного училища и тринадцатилетняя девчонка из города, еще месяц назад мечтавшая о каникулах и о том, как бы съездить в деревню к родственникам. Съездила. Только отдохнуть не получилось - война, так что все пути отрезаны. Оккупация, и шансов вернуться домой практически нет.
Как так вышло, что летчика все называли командиром, она не знала. А ведь командиром партизанского отряда был другой человек. И почему она считалась его сестрой - непонятно, но называли, и именно из-за командира в отряде каким-то негласным правилом стало заботиться о ней и беречь, как родную. Как берегли бы тех, кого оставили дома. А ведь подумать только, она даже имени его настоящего не знает! Для всех он был просто Иван Иваныч. А ведь его же звали как-то по-другому. Как? Теперь уже, наверное, не узнать...
Это была очередная попытка эвакуировать тех, кого можно еще вывезти в безопасное место. Приземлиться удалось успешно, людей на тщательно замаскированный космодром привели почти всех, и оставалась последняя группа. Ее нужно было провести по болоту, идти пришлось бы медленно, а погоня неумолимо приближалась. И Иван Иванович подозвал ее, отвел в сторону:
- Послушай, Надюша, ты ведь хорошо знаешь дорогу? Сможешь сама провести людей?
- А как же вы? Ведь вы же всегда сами...
- Слышишь? - он махнул рукой туда, откуда раздавался отчетливый гул двигателей. - Времени нет. Уводи их, я догоню. Никаких но. Я вернусь, обещаю. Выше нос!
- Но они же... Это опасно! - Надя чуть воздухом не поперхнулась. Слов не было. Ни единого.
- А что, тобою прикрываться? Уводи людей к космодрому, а если я не вернусь... улетай отсюда. Найдешь мирную планету, будешь учиться дальше. Не реви, не поможет. Это приказ, Надежда! Ну хватит уже! Все. Я живучий, может, еще и повезет. Удачи тебе. Все, уходи!
Она ушла тогда. А как иначе? Ведь с ней двадцать человек, женщины и дети. Мысли мелькали в голове, как рой потревоженных пчел: "Сначала - увести людей, а потом... потом отпрошусь и вернусь, обязательно вернусь! Не бросать же его одного!". Они дошли. Болото пропустило, только один человек провалился по пояс, и того вытащили. Но время... как много его потеряно! А там, за болотом уже стрекочут выстрелы. Возвращаться? Но рано, еще рано. Идет погрузка.
А потом... Потом был взрыв, и она рванулась вперед и билась, как сумасшедшая, в руках державших ее партизан, и что-то кричала, плакала... Не вспомнить уже, что там было. Вспоминалось только отчаяние и страшное, не проходящее чувство вины. Командир остался за болотом. Там, где шел бой. А она его бросила, хотя могла бы остаться... Нет, она выполняла приказ, да и чем могла помочь опытному спецназовцу зеленая девчонка? Мешала бы только. А вдруг?.. Вдруг можно было еще что-то сделать, как-то помочь! Но увы... уже не узнать.
Тем же кораблем, что и остальных, ее увезли сюда. С документами, с заботливо собранным по крупицам всем отрядом скарбом. А здесь мир. Здесь даже не представляют, что творится в паре световых лет от них! И девчонки ходят на каблуках и в капроне, не зная, каково это, выходить из дома, зная, что ночевать придется на голой земле, не раздеваясь, и проходить в день, не переобуваясь, десятки километров по бездорожью.
Там не было такой "домашней" бледности, все очень быстро становились похожи на обтянутые смуглой кожей скелеты. Там были другая походка, другие жесты. Там в основном молчали, боясь прослушки, да и сил не хватало ни на что, только глаза и говорили. Там была безмолвная, ничего не требующая взамен поддержка и забота.
Мальчишки... да разве можно назвать мальчишкой того, кому приходилось уводить погоню, зная, что ценой может стать его собственная жизнь? Того, кто в ледяной воде состирывал с рубашки собственную кровь, чтобы мама не волновалась, что его "опять зацепило", и мысленно благодарить сестренку за то, что в мешке лежат тряпки на перевязку и изрядно разбавленные лекарства. Кто по бездорожью, мимо постов, приводил в лагерь врача, надеясь, что больные доживут до их прихода. Кто умел выживать - но уже позабыл, что значит просто жить. Да, им еще и паспортов не выдавали. Но разве в документах дело?..
А вдалеке, разгоняя печальные мысли, раздался беззаботный, заливистый смех. Заразительно улыбаясь и отчаянно жестикулируя, по склону спускался мальчишка, рассказывающий друзьям, как проходила какая-то тренировка. Чуть выше по склону вожатая рассказывала малышам сказку, и они расселись на какой-то брошенной на траву подстилке и внимательно слушали. Метрах в десяти плескались, заливисто хохоча, счастливцы, сдавшие экзамен.
Гроза прошла, кончился ливень, и солнце светило так ярко, так беззаботно, что казалось - лето вернулось. А войны уже нет. Для неё точно всё уже закончилось, да и в новостях сообщалось, что идут бои за вражескую столицу. Всё позади, пора бы к этому привыкнуть. А командир... почему-то девочка твердо знала: он еще обязательно вернется.
Глава 2. Тайка
- Ньяо! Ньяо, ты чего? - сказать по совести, мне давно уже не было так страшно. Нет, а кто бы, интересно, не испугался?
Хотя, если честно, я сама виновата. Ведь знала же, что не случайно только этой моей новой однокласснице предоставили отдельную комнату. Знала, что она приехала откуда-то издалека, оттуда, где идет война. Правда, кого с кем - непонятно. Она вообще оказалась человеком удивительно молчаливым, и расспрашивать второй раз никто не решался. Несколько раз даже старшеклассники, решившие пошутить, убеждались, что к ней лучше со спины не подходить, не подкрадываться и, уж тем более, не пытаться по-дружески похлопать по плечу. Странная у нее реакция оказалась - ладно отшатывается, ладно руки никому никогда не протягивает, так еще и приемы борьбы применяет почти бессознательно. Я прекрасно знала о том, что Найка кого-то давно и безнадежно ждет, и что с этим кем-то что-то произошло. Знала, да. Но того, что меня ждет сегодня ночью - не ожидала абсолютно.
Начались каникулы, школу собирались закрыть на ремонт, и всем ученикам настоятельно рекомендовали разъехаться по домам на ближайший месяц. Найке ехать оказалось некуда, домой, на Землю, ей лететь слишком долго, да и война у них там не то едва успела закончиться, не то все еще продолжается.
А у нас дом большой, да и за тот месяц, что мы с Найкой сидим за одной партой, успели почти подружиться. Вернее, как сказать... я - подружилась, это точно. А вот она... Ньяодель Партизанно, как называли ее у нас в школе, Приезжая Партизанка. Такая сдержанная, спокойная, невозмутимая... ее так любят малыши, и, возясь с ними, она становится почти похожа на мою ровесницу.
А обычно... обычно ее здорово старят и слишком серьезное, печально-задумчивое лицо, и скупые жесты, и манера держаться и говорить. Она худющая такая, кожа да кости, и вовсе не умеет ни наряжаться, ни краситься. И учиться не хочет. Такие шикарные волосы, отрасти она их хотя бы до лопаток, коса бы получилась с руку толщиной, а она их стрижет "под мальчишку". И эти вечные гимнастерки, брюки, сапоги... словно специально отказывается признавать себя девчонкой. Но почему?..
А ведь получилось же уговорить ее поехать ко мне в гости! Неделю уговаривала, с тех самых пор, как стало известно, что ей ехать некуда. Отнекивалась все, говорила, что не хочет стеснять. Что она - плохой собеседник и еще худший сосед. Ну, в общем, наговаривала на себя выше крыши. А то я не заметила, что она, если ее разговорить правильно, редкостная умница и рассказать о том, что знает и умеет, может столько, что мне и не снилось. А то я не заметила, что ест она на удивление мало, да еще так и норовит создать какой-то неприкосновенный запас, словно кто у нее отнимет эту еду. Словно голод может начаться. Смешно же!
Но, глядя на ее исхудавшее лицо и очень уж хрупкую фигурку смеяться совсем не хочется. Неужто, в самом деле голодала? В наше-то время? Хотя кто знает... Стеснить нас? Смешная... У нас же особняк, на одного члена семьи едва не по десять комнат выходит. А она умудряется даже без кровати засыпать. В кресле кабинете, например. Или на полу, на брошенной верхней одежде, которую она ласково называет шинелькой.
Был случай, когда она до самой ночи провозилась с первоклашками, помогая им с домашним заданием. Ну, малышня и задремала у нее в комнате. Поздно, если их вести в соседний корпус - влетит всем троим. Ну, она и разместила девчонок - одну на свою кровать, вторую - в кресло, а сама - на полу. И ведь проспала мертвым сном, и хоть бы что. Не то, что сегодня...
Мы летим домой. Пассажирский звездолет, конечно, не самое удобное средство передвижения, но, хотя каюта у нас одна, она довольно просторная. Ньяо свой вещмешок, как она называет странное приспособление, которое заменяет чемодан, сунула под кровать, сняла эту свою ужасную шинель и долго сидела, устроившись с ногами в единственном кресле, и смотрела в иллюминатор. Сидела и молчала. И так, главное, нехорошо молчала, я прямо чувствовала, что она сама себя накручивает. И о чем, спрашивается, думает, раз руки так заметно подрагивают? И почему так кусает губы, словно надеясь не заплакать? Это она-то, с ее железной выдержкой? Ну разве тут уснешь спокойно?
- Ная, ты чего не ложишься? Ночь глубокая, а прилетим только к полудню. Ложись, тут всяко мягче, чем на полу на шинели, - я попыталась пошутить, но подруга только горько усмехнулась:
- Тайка, не начинай, а? Все в порядке, правда. Просто, если я засну... В общем, тебе не надо это видеть. Честно. Я сильная, трое суток без сна выдержу без проблем. Ты спи, а я лучше посижу - почитаю. Или на звезды посмотрю. Все хорошо, правда.
- Ты чего, летать боишься? Так это же нормально, к этому не все и не сразу привыкают, - я пыталась понять, но спутница моя только улыбнулась жалкой тенью своей прежней улыбки:
- Тайориннао-эндиро, вы уже забыли, какие я кренделя выписывала на орбите? Да я тебе с закрытыми глазами сейчас могу сказать, где мы летим, каким курсом и с какой скоростью. Чего тут можно бояться? Обстрела нет и не будет, прятаться нам не от кого, ничего секретного не везем. Поверь, уж этого я точно не боюсь.
- Погоди. Тебе ведь четырнадцать, верно? По земному счету? Но где, где ты могла научиться так управлять катерами? И кто тебя мог обстреливать?
Ой, не надо мне было затрагивать эту тему! Я говорила уже, что у Найки обычно очень красивые серо-сине-зеленого цвета глаза, в которых, когда она себе это позволяет, плещет целое море эмоций? Так вот, сейчас у нее глаза стремительно посерели, а лицо стало непроницаемым.
- У меня были хорошие учителя. И главный из них - нужда. Понимаешь, на нашу планету пришли те, кого называют оккупантами. Холеные, сытые, намного сильнее нас физически и намного лучше технически оснащенные инопланетяне. Они нападали мгновенно, в считанные дни захватывая все важные объекты, армии уничтожались раньше, чем успевали отреагировать.
Мы, земляне, были оккупантам не особо и нужны - как бессловесные рабы, недоразвитая нация, не более того. И все, что мы могли - либо покориться, либо... либо устраивать партизанскую войну. Это все-таки наша планета, и мы ее знаем намного лучше. И мы тоже немало умеем. Так что шанс есть. Я тебе больше скажу, рано или поздно мы выдавим эту нечисть обратно, пусть убираются, откуда пришли! Хозяева нашлись... сверхлюди... да кто их звал сюда?! Кто дал им право убивать, грабить, распоряжаться тем, что им не принадлежит?
Она вдруг оборвала себя на полуслове и дальше говорила уже совсем другим тоном.
- Извини. Я была партизанкой. И воевала, да. Вопрос стоял остро - или я научусь обращаться с транспортом и оружием так, словно это продолжение меня, или... в общем, в плен к оккупантам у нас живыми не сдавались. А те, кто попадал... поверь, об этом лучше не знать. Обстреливали они все, что движется. Все, что хотя бы отдаленно напоминает живое существо или транспорт. Боялись нас, гады. И поделом.
А мы... знаешь, вспоминая отряд, я иногда думаю, что все мы были почти одной семьей. Не припомню уже, кто придумал, что нужно называться старинными русскими именами, только вскоре лучший техник у нас стал Ванькой Кулибиным - ему лет двадцать было, рыжий такой, вихрастый. Музыку любил. А пел как... До взрыва. Бомбежка была, прямое попадание в его лабораторию. Чудом выжил, но... он никогда больше не заговорит. И не встанет. И не сделает ничего своими руками. Парализовало его, и врачи ничего не могут сделать.
Второй Ванька, Сусанин. Наш лучший следопыт, знаток леса. Сколько он всего знал, не даром до войны егерем работал! А как лес любил... сколько всего полезного приносил, как умел почти все, что угодно, дарами леса вылечить, любое блюдо приготовить из того, что рядышком растет! А сколько людей он болотными тропками увел, сколько жизней спас, создавая лагеря, закрытые сверху специальным щитом от приборов, и со всех сторон простому глазу незаметные. Однажды он не вернулся с задания, потом нашли... через неделю. У него выпытывали дорогу к нашему лагерю... в общем, он сильный человек, очень сильный, но признавался потом, что лучше бы умер.
А был еще Иван Иванович, командир мой... Тая, пожалуйста, не напоминай, а? Не надо. Я хотела забыть, но не могу. Не отпускает меня эта война! Веришь, нет - я почти забыла, как меня родители звали. Так привыкла к прозвищу, данному у партизан, словно и не было у меня другого имени. Надя, Надюша, Надежда... Самая младшая, самая оберегаемая, та, у кого есть шанс дожить до победы. Понимаешь, Тая, я жить должна - за всех тех, кто погиб. Должна смотреть на мир за Ваню Сусанина, который никогда больше не увидит свет. Должна радоваться тому, что хожу - хотя многие остались без ног. Должна учиться - за тех, кто не успел и уже не успеет. И это страшно. Они все - там, понимаешь, а я... я дезертир. За спинами их отсиживаюсь. На каникулы вот лечу, в гости. А они там...
Странно, но я была почти уверена, что Найка смахнула слезы. Ее голос отчетливо дрожал, ее трясло от долго сдерживаемых эмоций. Бедная... Как же она жила все это время? С такими воспоминаниями, с таким грузом вины? Мне хотелось встать, подойти к ней, обнять и сказать какую-нибудь вечную глупость, вроде того, что все будет хорошо. Не будет, мы обе это прекрасно понимали. Вот чем ее утешить? Тем, что война закончится? Так она уже почти закончилась, и ей это известно лучше, чем мне.
Это она по ночам самодельным приемником пытается уловить волны межгалактической связи и рассказывает утром последние известия всех известных планет. Не я - она помнит сводки информации едва ли не за каждый день войны, так что не мне говорить, когда и что закончится. И не мне говорить, выживет ли кто-то из ее знакомых, или нет. Я их не видела-то никогда, и даже по рассказам не знаю, а она... она рядом с ними такое пережила - врагу не пожелаешь. Первый раз, пожалуй, та, кого я считала подругой, так разоткровенничалась и рассказала о личном. Что же сказать тебе, Найка? Чем помочь?..
Но она уже успокоилась. И просила прощения за то, что наговорила лишнего. И отправила меня спать, а сама села у иллюминатора и начала смотреть на звезды. Это ничего, ее почему-то всегда успокаивала картинка звездного неба. И я помнила, как постепенно начала расслабляться сначала съежившаяся у окна худенькая, нескладная фигурка. Как она устроилась поудобнее, как начала клевать носом и бесшумно добралась-таки до своей кровати и уснула.
А потом я проснулась от странного, непонятного звука. Словно кто-то задыхался. Оглянулась - на соседней кровати металась, как больной в бреду, Найка. Она сжимала одеяло так, что костяшки побелели, по щекам пролегли дорожки слез, а губы почти беззвучно шептали: "Нет, нет... пожалуйста, только не это! Нет! Кто-нибудь! Пожалуйста, отзовитесь! Ребята, где же вы! Ребята! Иван Иваныч! Иван Иваныч, миленький, я знала, что вы... Не-е-т!".
Я не знаю, как очутилась рядом с Найкой. Как тормошила ее, что-то говорила, пыталась разбудить... Мне было страшно. В ее лихорадочном шепоте было столько отчаяния, что я почти поверила, что у меня за спиной кто-то стоит. Кто-то, кого она высматривала, кого звала. Что где-то совсем рядом происходило что-то страшное.
Наконец, она очнулась. Стиснула мои запястья так, что, наверное, синяки будут, и умоляюще зашептала:
- Тая, пожалуйста, скажи... мы где? Точно не возле Солнечной системы? Уф, просто сон... Ведь правда, сон?
- Да что тебе такое приснилось, Ная?
- Ничего хорошего. Я вернулась в наш лагерь. Помню, как летела в катере по космосу, как приземлилась и мчалась в наш лагерь. Я бежала к ребятам, предупредить их о чем-то очень важном, и пришла, а они... понимаешь, я опоздала. Лагерь был пуст. И ребята не сами ушли. Там все было так раскидано, втоптаны в грязь те вещи, которые они бы ни за что на свете не оставили. Их кто-то увел. Не успела. И Иван Иваныч... Я видела его совсем рядом, хотела позвать, но он ушел. Ушел, не оглядываясь. В тот последний бой. И я опять, опять ничего не смогла сделать... Нет, это сон. Просто сон. Этого не было. Все привиделось. Понимаешь теперь, почему я говорила, что никудышная соседка?..
- Да причем тут это?! Какая вообще разница, плохая ты соседка, хорошая... Най, может, тебе успокоительного надо?
- Не поможет. Знаешь, - моя соседка попыталась улыбнуться и заговорила, прикрыв глаза, так, словно ее прорвало, и остановиться она уже не могла. - Нас было всего около десятка человек. А выбор имен огромный. И как-то так получилось, что имена-то наши как нельзя более точно соответствовали ролям в команде.
Самым старшим у нас был Александр Васильевич Суворов, он же фельдмаршал, он же Васильич. Ему было лет шестьдесят, не меньше. Сухонький, седой - и удивительно быстро соображающий, живой и обладающий каким-то невероятным житейским опытом. Был товарищ командир отряда, Митя Донской. Да, не смейся, именно Митя. Ему было немного за двадцать, и хотя он умудрялся командовать и железной рукой наводить порядок, внешность у него была... не самой внушительной. Трое Иванов - Кулибин, Сусанин и Иваныч, мой командир. Он летчиком был, и хорошим очень... А еще был бывший моряк, Павка Нахимов. Юрка Гагарин, еще один летчик, который первым придумал устроить базу в астероидах, и Лешка Мересьев - ему ноги перебило, он в наш лагерь приполз, и мы его всем отрядом выхаживали. Ах, как он летал... А еще были Бестужевы, они же Декабристы, трое братьев: изобретатель Колька, вечный сочинитель Шурик и моряк-романтик Мишка.
Женщин было четверо - тетя Соня, жена Васильича, доктор Вера и Любаша, невеста нашего Юрки. А я была Надей, символом надежды на лучшее, потому что именно я должна была выжить во что бы то ни стало. Они так решили, спорить было бесполезно. А еще меня называли барометром неприятностей. Так вот, Тая, я могу тебе гарантировать - если мне снятся кошмары - значит, скоро что-то произойдет. Чутье у меня такое. Понимаешь? Глупо, смешно, но вот так вот получается...
Мне не было смешно. Вот ни капельки. Было, напротив, жутковато и очень сильно не по себе: а ведь и правда, мы же в открытом космосе, сломайся двигатель - и что мы будем делать? До дома сорок пять световых лет, а при большинстве поломок без ремонта с приземлением ни за что не разгонишься быстрее скорости света. И что тогда?..
Мы не знали, и даже догадаться не могли, что в то самое время, когда взлетал наш звездолет, в дверь нашей школы постучал человек, которого она так ждала - посланец командира, везущий ей долгожданную весточку от Ивана Иваныча. Он полетел на следующем же рейсовике, надеясь догнать нас - но наш звездолет безнадежно опаздывал, пропадал с радаров и только через трое суток добрался до порта назначения. Без нас. Мы к тому времени уже сорок восемь часов как числились без вести пропавшими, предположительно погибшими. Но ни я, ни Найка, этого еще не знали, а я и не поверила бы, скажи мне кто подобное.
Интересно, где мы все-таки находимся? Теперь это уже мне интересно, а вот Найке... Странное с ней что-то творится. Не нравится мне это. Совсем не нравится! А ведь как все хорошо начиналось! Ближе к утру (часа четыре, наверное, было), Найка успокоилась, перестала вспоминать всякие ужасы своего прошлого, и уже больше стала напоминать себя прежнюю. Даже шутить пыталась, да и я начала рассказывать про всякие забавные происшествия из школы.
Вот зачем, спрашивается, я заговорила про спасательные капсулы? Какая мне была разница, как они выглядят изнутри и как ими управлять?.. Ох, знала бы заранее, чем все обернется, молчала бы в тряпочку! Но нет, спросила. И более-менее успокоившаяся подруга обещала мне показать, что там и как. И даже ожила, пока ходила по странным полутемным закоулкам с жутковатым эхом и постоянными сквозняками так, как другие ходят по парку летним днем. Лицо подставляла сквозняку, блаженно щурилась, и вообще выглядела вполне довольной жизнью.
Почему?.. Что ей могло нравиться в этом железном склепе? А она еще погладила борт, словно он живой, пальцем постучалаи сказала что-то одобрительно-ласковое о качестве. Надежная, дескать, скорлупка. С такой, мол, ничего не страшно. И меня внутрь потащила. Я просто опешила. Найка - тихоня, вечно не от мира сего, вечно в своих мыслях витавшая Ньяо - и вдруг разговорилась? И более того - разговорилась о забавных случаях, о друзьях, и вообще вела себя так, словно домой попала. Не пойму я ее. Ну что, что она может чувствовать к этому куску железа? К космосу - это же жуть что такое - там ни воздуха, ни силы тяжести, ни света - ничего нет. Там погибнуть - раз плюнуть, там опасности - на каждом шагу! А она...
Нет, я все-таки правильно сделала, что решила изучать планеты. Черное безмолвие - не для меня. Побаиваюсь я этой безвоздушной бесконечности. А Найка любит. Да, вот только сейчас поняла - моя подруга любит этот привкус искусственного кислорода, это безмолвие пустых стальных коридоров, эти перемигивания приборов - и вечное звездное небо над головой и вокруг себя. Я поняла это, когда увидала ее за пультом управления. Никогда еще не видела у нее таких восхищенно-счастливых глаз, такой мягкой полуулыбки. И она ведь говорила, говорила без напоминаний, без просьб - выплескивая всю ту радость, которая переполняла ее и не давала спокойно дышать.
А потом... Мне сложно вспомнить, что было потом. Почему загорелись россыпью какие-то огоньки по всей панели, почему вдруг замолкла Найка, недоуменно уточнив: "Да что здесь?..", и как голос ее вдруг стал каким-то удивительно спокойным и даже обманчиво-мягким:
- Тая, сядь, пожалуйста. И пристегнись. Сейчас немножко полетаем - и вернемся. Все хорошо. Наш звездолет просто почему-то решил избавиться от балласта.
- Но как же?.. Здесь же люди! Палуба открыта для прогулок, здесь могли быть люди!
- Не могли. Кому придет в голову гулять по спасательному коридору? Да и ночь на дворе. Ну ничего. Эта ласточка десятерых на неделю обеспечит, а нас всего двое. И по штурманским раскладкам, - она щелкнула каким-то рычагом, и он остался в ее руке. Моя подруга нахмурилась, быстро начала что-то перещелкивать и скрипнула зубами. На мой вопрос она только отмахнулась и заверила, что все в порядке, сориентируется без проблем, и это не страшно.
Ну не знаю, было ли страшно Найке, мне - было. Когда распахнулись иллюминаторы и со всех сторон наползла чернота открытого космоса, а наш звездолет только хвост показал, стало уже неуютно. А когда увидели черную дыру... Я не знаю, из какой стали делались нервы у этих летчиков, у меня как-то сразу руки-ноги задрожали и появилось отчетливое ощущение обреченности.
Рассказывали же раньше, не один раз рассказывали на уроках - от черной дыры спасения нет. Попадешь туда - и все, конец. Единственный шанс уцелеть - уйти с дороги, не попасть в зону притяжения. Но как оттуда уйти, двигатель-то хиленький... Наверное, я побледнела. А может, и вовсе позеленела, потому что Ньяо оглянулась, отвлекаясь от своих драгоценных приборов, и попросила меня не волноваться, а лучше - просто закрыть глаза и поверить ей. Прорвемся, дескать - не такое проходили. Ну, не знаю, что они там проходили, только смотреть было действительно слишком страшно.
Я закрыла глаза, когда дыра была уже совсем близко, потом помню, как сильно тряхануло, мы ушли на вираж, и я повисла на ремнях, а с пульта полетел вниз, на потолок, обломок рычага. Потом помню, как нас закрутило, словно в штопор входим (по крайней мере, ощущения в книгах описывались именно так), и я почувствовала, как к горлу подкатывает мерзкий комок. Еще немного - и точно бы наизнанку вывернуло. А потом - толчок, словно врезались во что-то - и тишина. Только кровь в барабанные перепонки колотится. Стук в ушах такой громкий, словно не сердце, а отбойный молоток стучит.
А потом - влажная прохладная ткань на лбу, осторожные руки Ньяо, отстегивающие меня от этого кресла и помогающие лечь прямо на пол, главное - вытянуться, лечь... Все дрожит, дышать тяжело, и кажется, что я ослепла. Мне страшно. Очень страшно. Хватаю ее руку, пытаюсь спросить - и не могу. Голоса нет, я сама этого хрипа испугалась. Но Найка бережно гладит меня по голове, по спине и шепотом успокаивает:
- Ну чего ты? Все позади. Все, мы живы, мы ушли. Чего же ты испугалась? У нас в отряде на такое даже новенькие были способны. Подумаешь, дыра... Да знаешь, сколько их в космосе? Мы еще повоюем. Я тебя в целости и сохранности домой доставлю, не бойся! Чего, плохо тебе? Ну ничего, это просто перегрузка. С непривычки. Знаешь, как меня когда-то выворачивало? Глаза? Не три, не поможет. Это недолго, честно. Успокойся, главное. Полчаса-час, и зрение восстановится. Ну все, все. Тихо. Не реви. Все хорошо. Все уже позади.
Сколько мы так просидели - не знаю. У Найки был включен автопилот, и мы неслись просто вперед, без особой цели, главное - вдогонку за улетевшим звездолетом. Она была права - боль прошла, дурнота тоже, и зрение вернулось. Мы были живы, здоровы - но с мизерным запасом питания (большая половина неприкосновенного запаса отсутствовала) и в частично неисправной капсуле.
Нет, спутница моя облазала все доступные части двигателя, ковырялась там долго и упорно, и даже что-то умудрилась починить, потому что и воздух после ее манипуляций стал заметно свежее, и гул двигателей не то стал настолько привычным, что его не замечаешь, не то и правда затих. Да и скорость... Я, конечно, не специалист, но что она умудрилась как-то сориентироваться в пространстве и без навигатора, вручную проложить маршрут - это уже дорогого стоит.
Но тот полет я все равно помню довольно смутно. Помню, что Ньяо уговорила меня перебраться в каюту, где какие-никакие, а все же койки, и тщательно следила за тем, чтобы я ела, двигалась, а еще - привыкала и переставала бояться космоса. Помогло. Я умудрилась почти забыть о том, какая тоненькая пленочка отделяет нас от невыносимого холода, мрака и отсутствия воздуха.
Да, Ньяо заботилась обо мне, как могла, хотя сама подозрительно долго возилась с нашим транспортным средством. Нет бы один раз включить автопилот и не маяться! Так ведь все что-то подправляет, пересчитывает, подкручивает... Под глазами пролегли заметные тени от недосыпа, как она ест - я почти не видела. Уверяет, что питается нормально, а сама скоро на привидение похожа станет!
Впрочем, мы же прекрасно понимали, что долго так не протянем. Нужно было садиться на планету и оттуда подавать сигнал. Почему передатчик не включался в космосе, я так и не поняла, хотя подруга и втолковывала мне что-то. Но это такие технические тонкости, что я в них не вдавалась. Чинить это нечто можно только на воздухе, как-то так.
И планета ведь нашлась! Вернее, как сказать - планета... Ледяной метеорит, покрытый сплошными снегами, где морозы такие, что Земная Арктика покажется знойными тропиками. Куча хищников, полярная ночь и ничегошеньки из того что нужно для зимовки. На что мы надеялись, приземляясь? Как думали выживать? Не знаю. Я никак не думала, потому что не знала, куда мы попали.
Найка? Она думала о том, что не сегодня-завтра наш транспорт развалится в воздухе, потому что крепок он был только на словах изготовителя, да еще внешне. И до сих пор не представляю, каким чудом мы там выжили... С учетом того, что Найка пошла на разведку, а по дороге встретила местных хищников, похожих на волков размером со среднего медведя. С учетом того, что она, пытаясь починить этот свой передатчик, свалилась с обрыва высотой метров десять, и прямиком-то в прорубь. Ну, вернее, на тонкий лед, там какая-то местная касатка подышать всплывала, и ледок остался тонкий, вот моя подруга с размаху полынью-то и пробила. А мороз свирепеет, да еще и метель, хотя обычно мороз спадает, едва начинает идти снег... В общем, намаялись еще как!
А меня она не выпускала из теплого звездолета ни под каким предлогом. Хоть ругайся, хоть скандаль, хоть проси - ни в какую. А бежать... смысл? Все равно ведь не знаю, что и как делать. Я с теплой планеты и в технике этой не разбираюсь.
Но наутро Ньяо совсем поплохело. Кажется, купание принесло свои плоды - у нее началась сильнейшая простуда, температура подскочила сразу, и я всерьез опасалась, не начался ли бред, когда она вдруг рывком села, схватила оружие и приказала мне уходить к ней за спину.
Но через минуту в каюте уже были люди. Незнакомые. В форме без опознавательных знаков. И молодые совсем, предводитель - нам с Найкой ровесник, красивый такой парень - с черными кудрявыми волосами и большущими карими глазищами. Он осмотрел обстановку, что-то спросил у Найки на непонятном языке. Она ответила. Потом спросил что-то еще. Оружие она убрала, а парень и его спутники - им было кому еще меньше, кому чуть больше, но тоже что-то около шестнадцати лет - даже не пытались вооружиться.
Потом кареглазый что-то сказал своему товарищу, и тот взял на руки Найку, еще один забрал наши чемоданчики, мне жестом показали следовать за ними. Казалось, все страшное осталось позади, мы были на корабле, среди людей. Нас приняли как дорогих гостий, а Найке сразу дали какое-то лекарство, от которого она мирно задремала. Вроде, все хорошо. Отчего же мне так неспокойно?..
Глава 3. Надежда
Надя сама не знала, почему проснулась. Ее просто рывком выкинуло из сна, как раньше. на войне, когда она чувствовала опасность. Тишина... Опять. Она скоро бояться начнет этой тишины, честное слово! Почему же проснулась? Темнота незнакомой каюты. Койка? Ну да, такие только на звездолетах, в кубриках и остались. Еле слышно гудят двигатели. На соседней койке беспокойно ворочается Найка, и тяжело дышит. Что-то ей нехорошее снится. Разбудить? Хотя пока не стоит. Сначала нужно узнать, что случилось.
Девочка честно попыталась привстать - и тут же откинулась обратно на подушку. Да, добегалась на свежем воздухе... Мышцы на любое движение реагировали мучительной болью, и слабость такая, словно взбежала на двадцатый этаж за тридцать секунд. Норматив сдала, но взмокла и задохнулась. Она мысленно скомандовала себе: "Так, спокойно. Тихо. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Пульс замедляется, дыхание приходит в норму, я просто сплю" - и поняла, что дела плохи. Судя по ощущениям, там, на Ледяной планете, ее все-таки угораздило подхватить воспаление легких. Температуру сбили, и, судя по привкусу во рту, лекарство давали то самое - сильнодействующее, но практически безопасное. И дорогое, его можно найти только в аптечках гвардейских звездолетов, там, где экипаж не имеет права болеть. Но кто на нее драгоценное лекарство тратил?.. Неужели, знают, кто она такая и хотят выйти через нее на кого-то из ребят? Ведь не спасали бы так первую попавшуюся пассажирку! Сколько прошло времени? Сутки. Нет, меньше. По ощущениям - часов двенадцать, как они тут.
А что там все-таки произошло? Девочка помнила мелькнувший в иллюминаторе силуэт корабля. Желтые огоньки вокруг названия, характерные обводы корпуса, звук двигателя... Это они, те самые враги, которых отряд так мечтал выдавить с родной планеты! И сюда добрались. Тайка. Если бы не она, можно было бы взорвать этот проклятый звездолет вместе с собой, можно было бы отстреливаться до последнего патрона, а последний оставить себе. Теперь это слишком большая роскошь... Надя помнила, как ее прошиб холодный пот от понимания того, кто сейчас зайдет в беззащитную спасательную капсулу. Они и зашли, те, кого она так хотела больше никогда не видеть. Четверо. Как ни странно, мальчишки, даже моложе партизан из Надиного отряда. Предводителю и вовсе лет шестнадцать, двое - Наде ровесники и один, пожалуй, все-таки совершеннолетний. Пальцы сжались на бластере мертвой хваткой. Только попробуй подойти! Только попробуй приказать схватить нас! Пристрелю, как бешенную собаку, понял?
Но парень вошел спокойно, снял шлем скафандра и остальным жестом приказал сделать то же самое. Стрельбы не будет. Руки все держали на виду, да и оружия не заметно. Ишь, смелые! Главный - явно из этих, "идеальных", по всему понятно. Чернявый, а волосы настолько густые, что любая девчонка позавидует. Высокий лоб, прямой нос, упрямо сжатые губы, волевой подбородок, сам стройного, но пожалуй спортивного телосложения. Руки красивые. С такими пальцами на пианино играть надо, а не жителей беззащитных планет гранатами закидывать! Ну, что уставился? Да, глазищи у тебя просто на загляденье, большие карие, да еще и выразительные вдобавок! Что угодно одним взглядом сказать может, зараза такая! В таких вот и влюблялись наивные девчонки, не зная, в какой ад попадут, уехав за возлюбленными. Ишь ты, уважительно смотрит, и как будто виновато. Что, не до конца еще совесть атрофировалась?
- Сударыни, мое почтение, - с легким полупоклоном поприветствовал обеих - и недоуменно замершую у стены Тайку, и взявшую его на прицел Надю предводитель. - Вы, кажется, подавали сигнал бедствия? Мы здесь, чтобы помочь вам.
- Идите своей дорогой, молодой человек, - Надя знала, что отвечает грубо. Что жители планеты Фр-де-Брон никогда не приветствуют вот так землян, а то, что она - землянка, видно невооруженным взглядом. Странный попался оккупантский выкормыш, но все равно, на нем - вражеская форма, пусть и без нашивок. На его корабле - вражеские эмблемы. - Мы с оккупантами дел не имеем. Во имя памяти грядущих поколений.
Вот здесь точно должен был прозвучать выстрел. Любой представитель вражеской расы, услышав эту фразу, которую оставлял после себя Надин родной партизанский отряд, пристрелили бы говорящего не задумываясь. Ну, хотя бы без мучений. Главное, не в плен. Не отбиться ведь, случись что! Но странный недоросль только посильнее стиснул зубы. Ишь, побледнел даже. И такая боль в глазах... Он что же, всё-таки не из этих? Не враг? И голос такой спокойный, даже почти ласковый. Актер, чтоб его!
- У вас пробоина в правом борту, на три ладони левее третьего справа иллюминатора. Воздух уходит, тут оставаться опасно. Не бойтесь ничего, у нас вы будете просто гостями и высадитесь там, где пожелаете. Безопасность на борту я гарантирую, клянусь честью. Треноло, помоги барышне, ей самой не дойти.
Тот самый, старший из спутников - коренастый, среднего роста уроженец, кажется, планеты Фьаро-Легоза, подошел и легко, как пушинку, подхватил на руки Надю - вместе с одеялом, в которое она закуталась. Еще один поинтересовался, брать ли чемоданы. Честью клянется. Надо же! Если солжет - это же верная смерть для того, кто поклялся! И ведет себя так, словно это она - не то представительница какого-то сверхзнатного рода, не то гостья с великой планеты. Такое странное уважение, да и потом, на борту, им выделили замечательную каюту, предоставили все необходимое, и даже очень редкие лекарства. Их подозрительно хорошо встречают. Надя почему-то нутром чувствовала, что тому парнишке можно верить. Но что же ее тогда разбудило? Ах да, за голоса за стеной. Команда?
То, что Надю притащили сюда на руках и напичкали лекарствами и дали возможность отоспаться почти сразу - еще не значит, что она ничего не заметила. Заметила многое, и много чего из замеченного ей сразу не понравилось. Например, то, что команда здесь однозначно разделилась на две неравные части. У большей части был типичный вид ее давних врагов. Глаза хищников, и даже не нужно владеть телепатией, чтобы понять их мысли. Закрыться бы, но одновременно мысленные и эмоциональные щиты держать и так-то тяжело, а при температуре еще хуже. Главное, чтобы ее кто не прочитал! А то, что её, телепатку, пока Треноло до палаты шел, как будто несколькими ушатами помоев окатили - можно перетерпеть. Тайке тяжелее. Вот, краснеет, бледнеет, зеленеет и вообще едва сдерживается, чтобы не схватить чернявого вроде-как-спасителя за руку и не юркнуть ему за спину. Увы, сейчас Надя никак не могла ее защитить.
Но кроме тех, была еще одна команда. Такие же мальчишки, как и те, что вытаскивали девочек из разбитого звездолета. Ясноглазые, какие-то чистые, что ли... До Нади еще долетали обрывки мыслей: "Это же подло! Так нельзя, просто потому что это несправедливо! Мы должны помочь!". Она помнила какую-то странную преданность предводителю. Да, все нормальные люди собрались явно вокруг него. Одноклассники, друзья по переписке (ух ты, а парень здорово разбирается в технике!), люди из его имения, дававшие присягу. Разные специальности, разное происхождение, разный возраст. Объединяет их только одно - преданность этому парню. Бесконечное уважение, доверие и любовь - такая, какая бывает к народным героям. Да что он сделал-то такого? Но им действительно можно верить. Этим - можно. Они не предадут просто потому, что физически не способны.
- Ты что творишь, Халл? Совсем сдурел, что ли? - задыхающимся шепотом поинтересовался за стенкой... кажется тот, кто тащил Надю и кого поставили сторожить ее палату. Треноло, вроде. Да, точно. Он.
- Может быть, - голос звучал с какой-то обречённой покорностью. Неуверенно и очень устало. - Я не могу так больше, Нол. Не могу, понимаешь? Еще один бой - и всё, не выдержу, что-нибудь сотворю. Вас только жалко, из-за меня вляпались... Ну как, как можно быть такими тварями? Во что мы все влипли, господи...
Предводителя, получается, зовут Халлом. Интересно, как полностью. А голос такой тоскливый, и столько боли... Ну точно ведь, не из этих он! Не оккупант никакой, а нормальный порядочный парень. Даже слишком благородный, судя по его последним поступкам.
- Барчук, ты чего? Алертос-тан, заткнитесь немедленно! А то ведь точно воспользуюсь тем, что старше и сильнее физически и так врежу, мало не покажется!
Голос стал почти злым. А ведь врежет! Надо же, как боится-то за своего барчука! А тот, видимо, не любит своего полного имени и обращения по титулу. Почему-то вспомнилось, что глаза-то ведь у Халла нормальные, живые, а не стеклянно-безразличные, как у остальных. Полукровка, что ли? Тогда все встает на свои места. Надя не раз слышала про то, что сыновей таких вот наивных влюбленных девчонок воспитывали как наследников и заставляли участвовать в набегах, в том числе на родину своих матерей. Слышала, что отношения в таких семьях - не сахар, но чтобы настолько...
- Бей! Ну же, бей! Знаешь ведь сам, что не нажалуюсь! Может, хоть легче станет, мозги на место вправятся! Ну не могу я, понимаешь, не могу поступить иначе. Да, я понимаю, что хозяин здесь только до тех пор, пока не вернулись господа офицеры. Я понимаю, что они со мной сделают, когда узнают. И что будет с девчонками. Но ты же видел, видел сам, как они летели через метеоритное кольцо! Такой пилотаж встречается слишком редко, и таких асов нужно на руках носить, а не палачам отдавать! Ты же был там, ты сам заметил, что все перегрузки были перед посадкой переключены на кабину пилота. Эта девчонка на себя четырехзначную перегрузку взяла! Ради подруги. Они ведь не сестры даже, ты видел сам. Ты сам видел, как они друг на друга смотрели. Да эти соплячки, если надо, умереть друг за друга готовы, а летчица ведь все сделала правильно. Без подготовки они бы разбились уже давно, или насмерть замерзли через полчаса. А эти выдержали десять часов, пока мы там на орбите бултыхались. И ты считаешь, что нужно было дать им умереть? После всего, что мы видели? Ну, если ты считаешь меня последним подонком - бей. Давай же, хуже не будет! Меня уже называли и так, и много хуже. Те, кому я верил больше, чем себе. Одним больше, одним меньше... Ну?!
- Халл, ты дурак или как? Как ты вообще такое предлагать можешь? После того, как ты столько народа от этого... ну, короче от твоего лорда-отца спас, как я могу на тебя руку поднять? Да все наши - как один - не смогут. Ты же для них... И не качай головой! Это был не единственный раз. Ты стал просто ангелом-хранителем для своего имения. И не вздумай возражать, нам, со стороны, виднее! Мы за тобой куда хочешь! Не знаю, чем ты там своих ученых так зацепил, но видимо и у них есть за что тебя любить. Мы тебя не бросим, не надейся. И в обиду не дадим, даже если... не будем о грустном. Давай об этих пассажирках. Вот что ты с ними теперь делать собираешься, а? Спас - молодец. Я бы тоже так поступил. Но дальше-то что? Куда их теперь девать?
- Рейка, - задумчиво и как-то очень грустно заметил Халл. - Андрей - единственный, кто не поверил, что я присягнул. Он один все еще мне доверяет. И он еще на практике. Может быть...
- Андрей-тан - хороший человек, но отпускать с ним барышень рискованно. Отобьют. Да и обвинить могут всех троих в сговоре с нами, задумчиво пробормотал Треноло, и Надя вдруг поняла, что именно им посоветовать. И уверенно постучала в перегородку морзянкой.
Оба собеседника замолкли, и зашли уже с каким-то сконфуженным и даже виноватым видом. Словно не ожидали, что их могут услышать. Эх, мальчишки-мальчишки! Не было на вас настоящей войны... Но оно и к лучшему!
Глава 4. Иван Иванович
Интересно, это везде центры управления полетами такие тесные, с таким огромным количеством аппаратуры и с вечно копошащимися в чем-то сотрудниками? Гул хуже чем от двигателя, отвлекает жутко. Но нет, нужно сосредоточиться и просто не обращать внимания ни на кого кроме адмирала безвоздушного флота. Марсианин, что ли? Кожа с сиреневым отливом, немного зеленоватые волосы... Ну да, точно. Марсианин средних лет, почти пенсионер. Глядит еще так - вроде, сочувственно, а в глазах ехидца. Не понимает, видите ли, зачем волноваться.
Молодой офицер особого отряда попытался сосредоточиться на дыхании. Спокойно, не надо нервничать. Спокойно. Это не армия, тут нет войны. Они просто не понимают, что значит пропасть без вести в открытом космосе. Они не знают, что такие люди, как Надя, подали бы сигнал в любом случае, если только... Нет, не думать! Не смей думать, что она уже...
Надя, Наденька... Белобрысый подросток, тощий и нескладный, с перепуганными глазами, ожидающая, пока оккупанты подойдут поближе, с единственной целью - биться до последнего, продавая свою жизнь как можно дороже. Сколько же ей было? Тринадцать?.. Стойкий солдатик в гимнастерке, которая больше походила на платье, потому что подол болтался значительно ниже колен, вечно стремящаяся чем-то помочь, сделать что-то для отряда. Доверчивые глаза, которые смотрели с таким немыслимым восхищением... Сколько раз он ловил себя на том, что девочка копирует каждый его жест, его слова, его мимику - как копируют дети любимого отца. Сколько раз они приходила на привале, смотрела так жалобно: "Можно?" - и сразу расцветала, едва он успевал не кивнуть даже - моргнуть, садилась рядом и что-то опять спрашивала, и о чем-то рассказывала. Доверяла. Восхищалась. И понимала, как никто, и именно ему помогала больше, чем другим. А тот последний день, будь он неладен?! Не видеть бы того, какая в ее глазах отразилась боль, забыть бы, как она метнулась к нему, прижалась всем телом - не оторвать - и судорожно шептала: "Не надо, Иван Иваныч! Давайте я останусь? Или вместе уйдем? Не надо, вас же могут...".
Как он еще нашел в себе силы прикрикнуть на нее, прогнать - и отстреливаться потом, зная, что она - сзади, уводит сейчас мирных жителей по смертельно опасной тропинке через трясину? Тот, кого она называла Иваном Ивановичем, не знал. Как не знал, взрывая мост перед самой колонной оккупационной техники, правда ли он услышал отчаянный Надин крик, или это уже показалось. Впрочем, в тот же миг его отбросило взрывной волной куда-то на деревья, и он потерял сознание. Пришел в себя уже в партизанском лагере. Не своем - среди каких-то незнакомых лиц. Они сказали, что те, кто был здесь до них, переброшены в другой район - и отправили Ивана в госпиталь. А там он долго и упорно лечился, восстанавливал силы - и пытался найти хоть кого-то из сослуживцев. Пытался - и не мог, и уже потерял всякую надежду, снова ушел на фронт - и случайно, в бою, столкнулся с Мишкой Бестужевым. Тот был просто ошарашен, и только и успел сказать, что Ивана давно считали погибшим, что Надя, как он и просил, уехала в школу, и от нее не было никаких вестей - и все, больше с ним увидеться не получилось. Мишка улетел в одном направлении, Иван - в другом.
Но зато появилась надежда. Значит, Надя (единственная из всех) его ждет, еще верит в то, что он жив! Она одна пыталась узнать хоть что-то, не смирилась, не забыла... Верное сердечко славной, доброй и очень отзывчивой девчушки все-таки чуяло правду! И он искал, и даже попросил друга заехать в ту школу - буквально за день до его собственного прилета. Опоздал. Опоздал на пару часов. И теперь вот какой-то ничего, совсем ничего не понимающий человек смеет уверять его, что ничего страшного не произошло?! Да если потерять единственного человека, который в тебя верил, который ждал тебя, и которому ты обещал вернуться - потерять, когда война уже закончилась, когда проклятых оккупантов оттеснили туда, откуда они явились, и полеты уже почти стали безопасными, когда все позади, и можно наконец-то просто жить, а не выживать - если это не страшно, то что тогда считать страшным?!
Иван ничего не сказал. Устраивать тут скандал, нарываться на выговор от руководства и подтверждать, что военные летчики - недалекие хамы, которые только и умеют, что кулаками махать да орать - зачем? Все и так понятно. Только в голове было пусто и как-то больно. Как же так, Надя? Как же тебя угораздило сесть на тот самый звездолет, оказаться в той самой спасательной капсуле, которую выкинули за борт, посчитав балластом, и пропасть - именно тогда? Ведь случись это чуть раньше или чуть позже - все закончилось бы по-другому. Ты ведь добралась бы до планеты, и сумела бы дать о себе знать, верно? Так почему же ты это не сделала, а? Почему?..
- Постойте! Погодите минуточку! - вдруг раздался от дверей Центра звонкий мальчишеский голос. Практикант, еще даже диплома не получивший, желторотый юнец лет шестнадцати в новенькой форме бежал за Иваном, словно от этого зависела его жизнь.
"Странно, что это с ним? И когда я успел так далеко отойти?" - Иван отметил это машинально и вопросительно взглянул на мальчишку. Землянин. Светлые немного курчавые волосы, симпатичное открытое лицо. Славянский тип, кажется это называлось так. Глаза приметные - почти синие. И смотрит... Так Надя когда-то смотрела. При первой встрече. Тут и восхищение, и страх, и желание сказать что-то (или спросить?) и неверие в то, что все происходит на самом деле.
- Тебе чего, малой? - спросил он довольно дружелюбно по-русски. Парнишка облегченно вздохнул и затараторил на том же языке:
- Вас ведь Иваном Ивановичем называют, да? Нет, мне совершенно не нужно ваше настоящее имя, не в том дело. Просто хотел уточнить. Вы спрашивали про девчонку по имени Надя, правильно? Ньяодель Партизанно из школы, которую сейчас ремонтируют. Ну, из той системы, где боев толком не было, и куда эвакуацию частично проводили. Правильно? Так вот, я кажется знаю, где она. Она жива, вы не волнуйтесь. Жива, здорова, и ей ничего не грозит. Ни ей, ни ее подруге. Просто... просто я не могу сказать об этом руководству, за это здорово влетит и мне... и еще одному человеку. Вы просто скажите, где и когда вы хотите ее увидеть?
- Нет погоди, - Иван схватил мальчишку за руку и оттащил в сторону. Судя по тому, что он ничего не рассказал начальству - информация секретная. И получена каким-то незаконным способом. Но если она достоверна... Ловушка? Возможно. Но кто сказал, что он не заметит ловушку, и его сумеет обхитрить ребенок? А ведь это шанс... Да, несомненно - это шанс
Странно, но в этот раз Иван Иванович не чувствовал опасности. А ведь отточенное чутье разведчика столько раз спасало ему жизнь, столько раз выручало в тяжелых ситуациях, что сослуживцы просто диву давались. Да и сам молодой летчик из особого отряда привык доверять своему чутью, и оно еще ни разу не подводило. Как получалось не ошибаться в людях, да и выход находить едва ли не самый непредсказуемый - он и сам не знал, да и копаться в психологии особого желания не испытывал. Ну, чувствую - и все тут. А как - какая в общем-то разница?..
Но тут все смотрелось более чем странно. Мальчишка-практикант, совсем еще зеленый, из тех, кого едва подпустили к самостоятельным полетам, не мог, в принципе не мог вызывать доверия. Откуда он может знать то, чего не знают в разведке? Откуда он вообще знает про его боевой псевдоним и про партизанский отряд? И про Надю - тоже?.. И эта договоренность о встрече непонятно с кем непонятно где - тоже подозрительна.
Нет, из знакомых Ивана Ивановича почти никто бы не согласился. Схватили бы мальчишку, потащили бы на допрос, пытаясь выяснить, откуда у него информация, все бы тысячу раз перепроверили - и тогда, может быть... Но тогда было бы уже слишком поздно.