Аннотация: Главы из повести "Вкус дождя". Избранное. Часть I.
Гл. 12. Баллада Жуковского о любви.
Любимый шеф поздравлял нас с наступающим Новым годом, а меня с началом семейной жизни с сувениром, который привёз из Польши, где недавно побывал. Подарок так мне понравился, что я поцеловала нашего Давид Фридриховича. Тут все почему-то закричали: "горько!"- и себе стали с ним целоваться.
Я могу радоваться безделушкам, как папуаска!
В коробочке, обтянутой плетёной соломкой и бархатом, были две маленькие бутылочки, но с настоящим шнапсом и вишнёвкой. Но это не всё, под крышечкой разместилась украшенная стекляшками ёлочка.
Шнапс потом мы с Женей пили из стопки с напёрсток, она тоже была в коробочке, а вишнёвка так и прокисла. А ёлочка к великой досаде пропала. Подозреваю, её позаимствовала моя лучшая подруга на счастье.
Никто не заставлял нас работать. Наоборот, на время забыв о чертежах, кто предавался приятным воспоминаниям, а кто задумался, что можно купить в канун Нового года в наших полупустых магазинах после работы.
Тут ко мне подсела Валя, и я стала рассказывать ей сказку Жуковского про водяную русалку. Драматическую историю любви морской царевны и рыцаря Гульбранда. Любви "что движет солнце и светила", а за предательство грозит возмездие неистовых стихий.
В те далёкие времена, когда жил поэт Жуковский, было светское общество, и там любили слушать сказки - и взрослые, и дети. И была цензура, она должна была следить, чтобы в приличном обществе рассказывались только приличные сказки. Сказки были о Флоре и Фауне. И можно было рассказывать о любви всё, и это касалось Флоры, а о любви Фауны, что ни попадя строго запрещалось. И вот седой метр, воспитатель царских детей, так изыскано эротически описывал пейзаж, что сразу становилось понятно, сказка будет о любви. Дальше шло лирическое повествование. Цензура могла спать спокойно. А дети не задавали вопросов, они всё понимали с первых строк.
"................можно подумать, что берег душистый
В светло-лазурные, чудно-прозрачные воды с любовью
Нежно теснился, что море, влажной трепещущей грудью
Нежно прижавшись к нему и его обнимая, пленялось
Свежестью шелковой зелени, блеском цветов и прохладой
Тёмных сеней древесных, -
всё это рассказывала я Вале. И прелестная "Ундина" помогала мне уйти от расспросов, неизбежных между подругами после свадьбы.
Гл. 16. Новый год и свадьба вместе.
Своим родителям Женя написал письмо заранее, я ждала их с радостью и понятным беспокойством. Прошла неделя как мы расписались, мама приготовила нам тогда стол, но был рабочий день и гости быстро разошлись по делам. Теперь же, 31-го декабря, я намеревалась скромно отпраздновать знаменательное событие заодно с Новым Годом.
С работы решила никого не приглашать, чтоб никому не было обидно, кроме моих подруг - Вали и Зойки. Двоюродных братьев и сестёр - человек шесть, любимые тётя с дядей со своими половинками - это ещё четыре, мои домашние - ещё пять, и Валька-негритянка, моя новая подружка. Мы так звали её между собой, чтобы не путать с моей прежней подругой, тоже Валей. Женя должен был позвать своих друзей. Итого, примерно, 25 человек, а больше в нашей квартире не разместилось бы.
В это время в городе гостил папин брат, персональный пенсионер. Не пригласить его было невозможно. Тем более, что он дал деньги на подарок, 25 рублей, по тем временам приличная сумма. Но мне не нужен был свадебный генерал и красный командир. Устроит ещё Женьке допрос с пристрастием, парень-то с Западной Украины, не бендеровцы ли его родители. Пристанет к Вале-негритянке, почему у неё такой тёмный цвет кожи, а она и так девушка с комплексами.
Вобщем, дядю посадили в электричку и отправили встречать Новый Год за город. Он не обиделся (там ждал его другой брат), но 25 рублей всё же экспроприировал.
Женины друзья не пришли, мои подруги остались без кавалеров. Ещё больше огорчило, что от Жениных родных не было никаких вестей.
Но всё-таки ничто не могло омрачить моего настроения. Хотелось петь и танцевать со всеми.
А жених сидел рядом серьёзный и всё старался меня удержать. Валя, моя верная подруга, стала весело его задирать, он отвечал ей вроде бы в лад, и я не заметила, как они поцапались. Она ему высказала, что не имеет никакого он права считать меня своей собственностью. И он тогда же, наверное, задумал, как отвадить всех моих подруг.
Первой обиделась Валя. В феврале у неё день рождения, она живёт одиноко с подругой, у них удобно собираться. Бывают большие компании. День рождения как раз такой случай. Меня с Женей там ждали. Я пришла, но сама, на следующий день. Дома никого не было, я оставила записку под дверью. Поздравила и написала, что Женя идти не захотел, а я без него не могу. Под крышей, на крыльце, спрятала книгу "Чарли Чаплин", подарочное издание. Записку Валя прочла, а подарок кто-то глазастый "свистнул".
Гл. 20. День распахнутых окон.
В апреле в чудесное воскресное утро, когда везде распахиваются и моются окна - я так люблю такие дни - приехала Женина мама.
Кругленькая маленькая женщина в плюшевой кацавейке с двумя большими торбами через плечо стояла на пороге и говорила, что "прыихала до своих диточок на вэсилля".
Я удивилась, для меня так и осталось загадкой, как Женя мог пригласить родителей на свадьбу в апреле, когда мы расписались в декабре.
Мать сразу же заявила ему с обидой: "як-то, ты стыдаешся своеи мамы?" - но тут же решив, что раз она уже в гостях, то долго сердиться нельзя, "нагрымала на нього":
-
Чоловик нэ можэ видпочываты, колы жинка робыть. Нумо, бэры ганчирку и ставай разом викна мыты.
-
Алэ цэ жиноча справа, - пытался поспорить с ней сын.
-
Як другои в мисти нэма, мусыш сю робыты! - сказала, как отрезала, и он послушал.
-
Сын в мэнэ слухняный, поважае своих батькив, - довольно приговаривала мать и позвала меня за собой. -
А ну, ходимо подывыся, що из села я прывэзла!
И с гордостью стала на кухне выгружать сало, домашнюю колбасу, тушёнку в стеклянных банках ("сама робыла"), пироги, яблоки и другую всячину.
Гл. 26. Моя отрада - платье цвета шоколада.
Прошёл май, началось лето, а у Жени - экзаменационная сессия. Он теперь больше бывал дома, чем в институте, много спал - ел, и стремительно продвигался к другой весовой категории. Я завидовала ему, вспоминая минувшую студенческую жизнь. Тогда хотелось уйти из дома и жить в общежитии. В последний год, от весны - до весны, я была тайно влюблена в одного сокурсника, и всё чего-то ждала. Мы разлетелись в разные края, но я долго ещё хранила ему верность, о чём он, конечно, и не подозревал.
Женя отслужил армию, повидал жизнь и поражал мою маму своей организованностью. Сравнение было не в мою пользу. Я растрачивала в институте время впустую, готовилась к экзаменам в последнюю ночь, потом волновалась и нервничала. Женя занимался регулярно, знал всё основательно, вечерами смотрел футбол, играл с моим папой в шахматы за полночь, а я, так и не дождавшись его, засыпала.
Теперь по утрам просыпался он раньше меня. Совсем ещё сонная, я уступала ему, и он смеялся, когда я открывала глаза и говорила:
- Как хорошо... Жаль, что это было во сне...
- Но это не сон, как тебе доказать?
- Потом, вечером.
- Есть ещё в запасе четырнадцать минут, - мурлыкал муж.
- Нет, две.
- Пять, - выторговывал он.
- Не вздумай только сейчас уснуть! Поможешь надеть коричневое платье, - и убегала на кухню, доставала яйцо из холодильника, всякий раз восхищаясь совершенству форм, искала тупой конец, надбивала скорлупу, подсолив - не высасывала, нет! - целовала, но не всегда успевала раздавить желток языком и, булькнув, медленно и кругло скользил он вниз - какое это чудо сырое яйцо! - быстро и вкусно позавтракала.
Ещё влажная после душа, натягивала платье. Это платье в буквальном смысле надо было натягивать, такое оно было, но когда уже "сидело" по мне, нисколько не стесняло, а только придавало чудесное ощущение лёгкости и подтянутости. Никто бы не догадался, что пошито оно из подкладочного материала, требовало всякий раз глажки и от меня лично контроля за собой - как сидишь и как правильно ходишь.
Отступление на полях. - Это шёлк, - сказала я маме.
Но она только глянула и определила. - Шёлковая подкладка!
- Зато матовая, а цвет - молочный шоколад!
- И что же это будет? - спросила мама.
- Самое лучшее платье на свете!
Платье было глухое, с отложным воротничком как у школьницы, с застёжкой сзади, а спереди большая вставка из красивого крепдешина: алые розы на жёлтой опавшей листве, задумывалось, вообще, как вечернее, - в театр, на концерт. Но Женя ужасный домосед, его никуда не вытянешь! Я чувствовала, что мне, может, не придётся никогда его поносить, и стала надевать платье на работу. Ведь оно было строгое, это было видно всем.
Оно было вызывающее - это знала только я!
Летнее, а рукава длинные, с множеством мелких пуговок до локтя, застёгивать должна была я сама, это успокаивает и тренирует нервы. Сколько мы с мамой намучились, вытягивая крохотные петельки.
Очень важное отступление в отступлении.Мама у меня замечательная. Ну, какая бы мама стала резать новое плюшевое покрывало на лоскуты только потому, что дочке захотелось пошить себе чалму именно такого, золотистого, цвета? После первой же примерки я убедилась, что мама была права. Дочка в зеркале смотрелась, как ворона в павлиньих перьях. Чалма была немедленно заброшена. Покрывало же осталось безнадежно испорченным.
В продолжении описания платья, не сказав о застёжке на спине, значит, не сказать ничего.
Цельнокроеное, обтягивающее платье, с глубокими выточками от талии к груди, значит застёжка должна идти до самой попы, теперь такие платья шьют на длинных молниях, их придумали мужчины, но все как один японцы, они понимали и жалели женщин.
С крохотными петельками и маленькими пуговками сзади сама не могла я справиться, и Жене предстояло их застегнуть. Не знаю, что больше ему доставляло удовольствие, сам процесс или наблюдать, как лопается моё терпение, мне было щекотно от его неуклюжих пальцев, торопясь, пробовала заняться причёской.
- Не дёргайся, - прикрикивал он.
Вечером меня ждало ещё большее испытание - платье снять. Уставшая, раздражённая, я изворачивалась, пытаясь дотянуться до пуговичек на спине. Обхватывала себя руками, и пальцы соприкасались, но надо было ещё расстегнуть проклятые пуговки! И когда мне почти удалось, стянуть платье уже не хватало сил. Заломив руки, с платьем на голове, я сидела и задыхалась, и только тогда этот изверг пришёл мне на помощь.
- Я же могла сейчас родить! - зло сверкала на него глазами.
А он смеялся, ему нравилось наблюдать моё сражение с платьем.
Беременность не могла испортить мою фигуру, лишь увеличилась грудь, слегка округлился живот. Платье я надевала ещё раз шесть, чего только не стерпишь ради красоты!
Гл. 27. Судить ли станет бог за то, что дороги нам наши безрассудства.
С работы домой мне надо было идти мимо студенческого общежития. У студентов сессия. Некоторые ребята устроились просто жить на подоконниках. Здесь они ели, курили, загорали, зубрили конспекты и наблюдали жизнь на улице.
Я проходила мимо, и они всегда что-то кричали вслед, особенно из одного окна на третьем этаже.
- Девушка, как вас зовут?
- Заходите к нам чай пить! - чаще всех старался один мальчик.
- Вам нравится имя Саша? Можно, я вас буду называть Сашей, - придумал он, после того, как были перечислены все имена.
- Девушка, Саша, а меня тоже Саша зовут. Можно вас проводить? Сейчас оденусь!
- Подождите, штаны он уже натянул, - хохотал его друг.
- Не слушайте его! - кричал Саша. На подоконнике тузили друг друга, рискуя свалиться.
И так изо дня в день. Вот, дураки, нашли занятие. Сидят целыми днями на окне, цепляются к прохожим.
Однажды иду, а на третьем этаже в том окне уже втроём, ещё с гитарой высунулись.
- Погодите, девушка, мы вам споём. Почему вы не остановитесь послушать?
- Вы сейчас все вывалитесь вниз, на мою голову...
Засиделась как-то на работе. Деньги нужны, ребёнок скоро родится. От Женьки пока пользы, как от козла молока. Иду усталая. Поздно. Время к 9-ти часам. У общежития тихо. И тут из того окна, что на третьем этаже, голос. Просто говорит так, негромко, по-человечески:
"Что вы всё спешите. Мне сказать вам надо. Подождите, не то сейчас прыгну!"
Но я продолжала идти быстрым размеренным шагом. Прошла почти пол-квартала.
- Эй! - кричат сзади, от общежития, и сразу срывается сумасшедший старт.
Какие-такие шутки? До моего дома квартал остался, не должен догнать, и я побежала. Но бешеный топот нарастал. Тут что-то не то. Не оглядываясь, сворачиваю в свой двор. Шарахаются мальчишки, сидящие на крыльце. За мной мчатся уже по пятам.
На лестничной площадке между первым и вторым этажом, до нашей двери один марш, настиг. Я разворачиваюсь и, прижатая к стене, вижу того, кто догонял. А он не столько держит - сколько сам держится, совсем задохнулся, сейчас упадёт! Пытается говорить и не может. Не пьяный, нет. Какой пьяный смог бы так бежать?
Лицо приятное. Мне дышать всё-таки легче, и я спрашиваю:
- Это вас Саша зовут?
- Да. А вас?
- Не важно.
- Я вас долго сегодня ждал. И вообще...
- Зачем?
- Я давно за вами наблюдаю...
- Саша, вот моя дверь. Дома меня ждёт муж.
- Не правда, вы всегда одна.
- Это с работы я иду одна.
- Я никогда ни с кем вас не видел.
- Но я полгода замужем.
- Я опоздал?
- Может, это я поспешила родиться... пустите! - и подошла вплотную к дверям.
Хотела позвонить, но он перехватил руку - не поверил.
- Можно я вас поцелую?
Я молчала. Не сказала - нет.
И он стал целовать торопливо в щеку, в шею. Прямо за дверью послышался бархатный баритон Женьки, он разговаривал с мамой.
Теперь Саша поверил. Через мгновение, стоял на нижней площадке. Не уходил. Видно было, как его колотила дрожь. Умереть можно - так бежать!
Я позвонила, дверь сразу открыл Женя. Я взялась рукой за косяк, но обернувшись, ещё раз посмотрела на Сашу.
- Что-то случилось? - спросил Женя.
- Нет. Просто устала.
Женя глянул через моё плечо.
- Тут парень ищет какую-то Сашу.
- Сашу?
- Так у нас ведь в доме нет никакой Саши, - выглянула мама из кухни.
Вечно это мама выскочит, как тот чёрт из коробочки.
- У нас нет, - закричала я, - Значит в другом подъезде есть!
- Чего орёшь? - удивилась она, и Женя оглядел меня подозрительно.
- Ты что-то бледная, - заключил он.
- Бледная-бледная. Устала, говорю! - и хлопнула дверью своей комнаты.
Пошептавшись с мамой, вошёл Женя. Я отворачивалась. Мама тоже ещё. Очень ей нравится Женька. Как же, любимый зять. Всегда на его стороне.
- Что случилось? - подошёл он сзади и обнял.
- Вроде не знаешь! Я уже пять месяцев, как беременная. Может мне быть хоть раз плохо! - сказала и заплакала.
Ночью я лежала с открытыми глазами. Слёзы текли за уши, намочили подушку. Я вспоминала свой первый курс, чудаковатого сокурсника Колю Клюева, как по широкой институтской лестнице четыре пролёта прошёл он на руках, потом через огромный вестибюль. Весь поток наблюдал. На улице Колю подхватили и понесли с большим триумфом.
Кому-то слава, почесть и венец,
А слёзы и хвала безумию сердец.
На молодой порыв безумств
Откликнись, герою помаши рукой!
Ударам на разрыв от бешеных погонь
Не надо ни наград и ни погон.
Скажи: 'привет тебе, привет!'
Кто на миг готов перевернуть весь свет,
Себя перевернув вниз головой.
Всё больше задерживалась я на работе. От заработка последних месяцев зависело, сколько буду иметь "декретных". Потом, уже втроём, когда родился у нас сын, больше года на эти деньги мы жили. Работала я тогда много, сверхурочно, деньги получала сумасшедшие, по тем временам, и уставала тоже зверски. Но ложась спать, сразу забывала об усталости, прижавшись к своему мужу-медведю. Его энергия переливалась мягкими волнами. Тёплое море охватывало со всех сторон и несло, качая то вверх, то вниз. И он был морем, а я волной. Он был валом, а я тихой заводью, отмелью, песчаной косой. Он был берегом и волнорезом. Мне снились цветные сны.