Была поздняя осень, и здесь, над северным морем, стояли жуткие ночи. Самым зловещим казалось не то время, когда по заливу, беснуясь, метался шторм, а наоборот - когда в неподвижном воздухе высоко над водой отрешённо дрожали столбы призрачного, зеленоватого света. В такие ночи чувствуешь себя одиноким, оторванным от всего населённого мира, как будто перенесённым на пустынную безымянную луну. Это ощущение особенно усиливается, если тебе приходится стоять в дозоре наверху полуразрушенной башни, которая торчит из руин подобно клыку дракона, и даже пальто из толстого валлийского сукна не может защитить от резкого ледяного ветра, и дрожь сотрясает тело... А во всей округе - только ты, да пожилой бельгиец, твой помощник, да ещё какой-то несчастный немец, засевший на маленьком островке в заливе и полагающий, что об этом никто не знает. И в мире опять что-то делят, а значит - опять война...
Обычно капитан Рой Даллан поднимался на башню раз в сутки, в определённые дни, когда его невидимый противник выходил на связь со своим подручным. Подручный жил в рыбацкой деревушке примерно в сорока минутах ходьбы от замка, и Рой с Гастоном успели за два месяца досконально изучить в бинокль его фигуру, походку, привычки и выражение лица. От Эжена, своего французского связного, который привозил им провиант и почту, они знали имя этого рыбака - Жак Дюбуа, - и что он работает на немцев уже много лет. Кое-что они знали и о "Нордвинде", линейном корабле, который дрейфовавшем далеко в море и только изредка туманным пятном возникавшем на горизонте. С корабля передавали секретные депеши на остров, немец сигналил их рыбаку Дюбуа, а тот, в свою очередь, под покровом ночи спешил с донесением к другому человеку, который жил в Аппельвиле и держал там в качестве прикрытия аптекарскую лавку... Словом, цепочка вражеских связников французам была известна, и требовался только сигнал военного командования, чтобы накрыть этих людей с поличным.
Но командование не торопилось. Ему выгоднее было регулярно получать сведения о планах противника на этом направлении фронта так, чтобы сам противник об этом не догадывался. До сих пор, кажется, это удавалось: за два месяца ничто не дало Рою Даллану повода заподозрить, что его присутствие в полуразрушенной средневековой башне на берегу залива обнаружено. Трижды в неделю в одно и то же время немецкий сигнальщик на острове, зажигая и гася фонарь, передавал сообщения Жаку Дюбуа, а капитан Даллан, дрожа от мокрого ветра, гуляющего на дозорной площадке башни, внимательно всё записывал, чтобы потом расшифровать.
Шифр, которым пользовались немцы, был не слишком сложный. Он основывался на изменённой азбуке Морзе, в которой для быстроты передачи была, к тому же, убрана большая часть гласных, а некоторые особо громоздкие сочетания букв заменены на условные значки. В получавшейся тарабарщине нужно было ещё сделать транспозицию, но Рою за время его работы криптографом встречались задачки и посложнее.
Вначале предполагалось, что Даллан здесь не задержится, а только разберётся с шифром - и тут же уступит место какому-нибудь молодому и расторопному французскому лейтенанту. Но немец, сидевший на острове, оказался не так прост: он уже дважды изменял кое-что в способе тайнописи, задавая Рою работу, так что неопытный в криптографии человек мог бы легко попасть впросак. Кроме того, после Арденн и Марны дела на фронте пошли так, что командованию стало не до кадровых перестановок. Рой знал: если понадобится быстро разгадать какую-нибудь важную и затейливую шифровку, его имя быстро всплывёт среди немногих, кто способен это сделать. И тогда его сразу переведут отсюда, как обещали. Но пока он и сам был не склонен настаивать и торопить события.
Во-первых, будучи в мирной жизни кабинетным учёным, он совсем не рвался на фронт. Во-вторых, ему, несмотря на бытовые неудобства, нравились и башня, и вид здешних суровых берегов. В-третьих, вот уже неделю немец на острове проявлял странную активность, то и дело выходя на связь не по расписанию, причём в такое время, когда - Рой знал это точно - Жак Дюбуа находился далеко и не мог увидеть сигналы. Кроме того, шифр этих неурочных сообщений совершенно не совпадал с привычным. И даже ещё больше: ни одного из сообщений, посланных с острова неизвестно кому, Даллан пока разгадать не смог. Всё это вместе будило и распаляло в нём мрачный азарт игрока с опасностью, от которого он за последнее время начал было отвыкать.
Над заливом летели рваные тучи, а по зыбкой, мерцающей поверхности воды скользили их рваные тени. Островка, на котором скрывался немецкий шифровальщик, нельзя было различить среди тусклых водяных бликов. Это была ночь с четверга на пятницу, Дюбуа давно ушёл, приняв очередное донесение, смысла которого наверняка не понимал. Скорее всего, рыбак просто записывал обычными буквами то, что передавалось азбукой Морзе, а расшифровывал выходившую в результате абракадабру другой связной - тот, который держал аптекарскую лавку в Аппельвиле. Последнему было проще: он наверняка не проводил ночей на холоде, а то и под проливным дождём...
На острове вспыхнул огонёк. Капитан встрепенулся, разом отбросив посторонние мысли. Рука в грубой вязаной перчатке уже тянула из-под плаща блокнот. Вокруг было темно, Рой записывал вслепую, молниеносно перелистывая страницы и стараясь укрыть их от секущих дождевых брызг. Всё это уже стало для него привычным делом. Короткий сигнал... Длинный... Опять длинный... Короткий... Тире-тире-точка, пауза, точка-точка-тире...
- А ну-ка! - пробормотал капитан и недобро прищурился.
Он проверял мысль, пришедшую ему в голову накануне, когда он в очередной раз злился, тщетно ломая голову над новым немецким шифром: что пунктуальный немец пользуется не одним тире, а, как минимум, тремя - разной длины. И теперь он считал, записывая не точки и тире, а цифры: единица, четыре счёта, три счёта, единица, пауза... Два счёта, единица, единица, три счёта... Рой чуть не засмеялся в голос: кажется, сегодня ему удалось вырвать у неприятеля ещё один секрет. Правда, это не сулило ничего хорошего - шифр, похоже, был ритмическим, а к таким почти невозможно подступиться, если не знаешь ключ. Вражеский криптограф действительно был мастером своего дела. Наверняка он умел играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, и Рою это казалось верным признаком того, что на острове сидит не просто младший офицер или даже рядовой, в сжатые сроки натасканный семафорить фонарём, а человек образованный, привыкший видеть в своей работе не только рутину, но и профессиональное состязание, а то и интеллектуальный вызов. Может быть, такой же невольный заложник этой войны, как сам Даллан...
Карандаш стремительно царапал бумагу. Память на ходу подсказывала, что немец передаёт то же самое, что и в прошлый раз, только теперь, когда капитан разгадал разницу в длине тире, запись, конечно, приобретала совершенно иной вид. Длительность пауз также должна иметь особое значение... Но почему, почему он по несколько раз сигналит одно и то же? И кто принимает это повторяющееся сообщение? Оно должно иметь какую-то особенную важность, ведь недаром немец долбит его с таким остервенелым упорством... Быть может, он ждёт кого-то, кто должен прийти и ответить, но тот до сих пор не объявился? Нужно будет передать через Эжена, чтобы наблюдение за берегом усилили.
- Ты хитёр, что и говорить, - сквозь зубы пробормотал Даллан, обращаясь к сопернику, который, конечно, не мог его слышать. - Ну, а я могу оказаться хитрее, верно?
Фонарь на острове ещё раз насмешливо мигнул и погас. Чернота ночи стала как будто гуще и безысходнее, холод - пронзительнее. Рой всегда чувствовал себя так, когда немец заканчивал связь и рабочее напряжение отпускало. Море, побережье - всё мгновенно обезлюдело и сейчас казалось ещё более диким и враждебным, чем полчаса назад. Капитан, на всякий случай, немного подождал и стал спускаться.
Мрак на лестнице был гулким и отдавал нежилой затхлостью. Держась за стену, Рой привычно нащупывал ногами ступеньки. Он уже предвкушал близкую схватку - не тренированных мускулов и не оружия, а двух умов, приспособленных для решения математических и лингвистических головоломок. Да, такая схватка способна принести гораздо большее наслаждение, чем те, которые происходят на фронте, где нет места блистательным поединкам, а есть всегда одна цель - как можно успешнее калечить и убивать, любой ценой выводя из строя. Где живые и тёплые люди под свист пуль и пушечный грохот превращаются в бесформенные груды мёртвого мяса...
Рой споткнулся и прижался к стене, чтобы не упасть. Он стоял, замерев в темноте, слыша только гул моря и приглушённые стоны ветра, и задыхался - совсем не от быстрой ходьбы. Ему вдруг петлёй захлестнула горло жгучая ненависть - не к немцу на острове, даже не к немцам вообще, а к этой тупой и равнодушной машине войны, которая из века в век пёрла куда-то по человеческому миру, никого не щадя, не разбирая дороги, оставляя после себя только руины и мешанину из грязи и крови.
Зачем человеку воля и разум? Зачем такие, как Рой, годами оттачивают своё мастерство - неужели лишь для того, чтобы в искусных шифрах прятать информацию о том, кого, где и как надо уничтожить? Только для этого? Только...? Да ведь это всё равно, что посылать хирурга оперировать кукол в то время, как рядом умирает пациент!
Капитан Даллан был по-настоящему болен своей профессией. Это настигло его ещё в подростковом возрасте, когда ему в руки попала книга о секретных языках, о тайных символах разных цивилизаций, о том, как многие поколения людей раз за разом пытались выразить невыразимое и объять необъятное. Именно тогда Рой впервые, оглядевшись вокруг, с изумлением увидел мир, живущий по неявным, но непреложным законам.
Этот был мир, полный знаков, намёков, потаённого зова и проблесков странного, нездешнего света. Дети хорошо чувствуют такие вещи, оттого и склонны воспринимать события сегодняшней жизни как предвестие чего-то доброго или злого в будущем. Со временем знаки вокруг становятся привычными, и люди прекращают попытки разгадать этот древний, до сих пор никем не понятый шифр мироздания. Немногие взрослые могут по-прежнему воспринимать незнакомую тропинку, утреннюю игру света на полу спальни, шелест ветра среди листвы - как призыв узнать что-то новое или предложение поговорить...
Внешне болезнь Роя поначалу походила на игру: он разрабатывал секретный язык, понимать который могли только они с сестрой, рисовал карты, на которых особенными приметами указывал путь к запрятанным "сокровищам", изобретал рисуночные алфавиты... Словом, занимался тем, чем занимаются почти все мальчишки в этом возрасте. Сделавшись взрослым, он избрал для себя профессию, где безупречная логика математических систем уживалась с подвижной стихией языка, а в вышине над этим союзом реяла тайна. Его карьера была успешной, он почти никогда не испытывал недостатка в средствах, и в глазах семьи и знакомых выглядел без немногого благополучным человеком. Для полной гармонии Даллану, по мнению его родителей, недоставало только удачного брака.
Никто из его окружения не подозревал, что на самом деле Роя заботило совсем другое.
...Почему радуга, эта бездушная рефракция света в атмосфере, пробуждает в нашем сердце такую светлую радость? Почему даже у зрелого естествоиспытателя, который может в два счёта объяснить физическую суть любого природного явления, что-то сжимается внутри при виде листопада, заката солнца или скошенного поля под уныло сеющим дождём? Отчего мы упрямо ищем на небе очертания созвездий и шепчем греческие имена, точно зная, что на самом деле этих стройных картин во вселенной нет, да и к Олимпу ни одна из звёзд не имеет ровно никакого отношения?
Не потому ли, что в нас с рождения заложено некое чувство кода, способное отыскивать за внешним - скрытую суть и, уже исходя из неё, вычислять пути, по которым движется мир? И не в том ли назначение человека, чтобы шаг за шагом расшифровывать эту дивную в своей бесконечности криптограмму, приближаясь к Разгадке, от одного предчувствия которой захватывает дух? Тайнопись военных донесений, языки разрозненных человеческих племён, формулы движения планет, закономерности распада и образования веществ, гармония музыкальных мелодий - всё это кусочки мозаики, рисунок которой можно разглядеть лишь отдалившись, лишь найдя нужный ключ...
Поискам этого ключа Рой Даллан и посвятил свою жизнь. Всё остальное было для него не более чем способом добывания хлеба насущного и такого устройства собственной судьбы, при котором он как можно реже отвлекался бы на посторонние дела.
Невозможность окончательного и даже единственного решения задачи не отталкивала его, а наоборот, завораживала. Всё, с чем ему приходилось сталкиваться за свою жизнь, обесценивалось в его глазах как раз конечностью и ограниченностью результата. В сущности, Рой оставался романтиком, вопреки ничем не примечательному облику, зрелому возрасту и внешней сухости своих занятий. Даже война не настолько погрузила его в грубую физиологическую материальность, как могло показаться. Напротив, благодаря войне он получил наконец в полной мере то, в чём нуждался: возможность не заботиться о пропитании, одиночество среди мрачных, живописных ландшафтов и неограниченное время для размышлений.
Присутствие рядом криптографа из вражеского лагеря нисколько не мешало Рою, а было лишь мелким, малозначительным штрихом в уголке общей картины - до тех пор, пока немец не вздумал дразнить его своей нелепой, на первый взгляд, игрой.
Когда Рой отворил дверь в единственную освещённую комнату - когда-то, видимо, бывшую чуланом или кладовой и поэтому изначально лишённую окон, - ему в ноздри ударил запах свежего кофе. Его помощник Гастон, уроженец ныне павшего Льежа, оставил жестяной кофейник на остывающей печке, а сам ушёл дежурить у входа. Капитан почувствовал благодарность - не только потому, что промёрз до костей и нуждался в глотке горячего напитка, но и потому, что сам запах создавал в этой скудно обставленной комнатке ощущение уюта и домашнего тепла. Рой разделся, разложил у печки влажный плащ и перчатки и, налив себе кофе, устроился за столом, где было светлее. Блокнот с новыми записями он положил перед собой и теперь, прихлёбывая из горячей жестяной кружки, задумчиво переворачивал страницы.
Ритмических шифровок ему на практике почти не встречалось, и сейчас он чувствовал себя неуверенно. Для начала он изучил расположение самых длинных пауз, справедливо решив, что они должны разделять слова или даже целые фразы. Затем выбрал самый внушительный кусок между этими паузами и проверил, как часто в нём повторяются разные сочетания символов. Потом...
Он очнулся, когда карманные часы возвестили, что пришла его очередь дежурить внизу. Провозившись с криптограммой больше двух часов, Рой не узнал практически ничего. Это его не удивило, наоборот, он даже почувствовал большее уважение к противнику. Если шифр являлся собственным изобретением немца, тому было чем гордиться. В тайнописи ощущалась простая и красивая система, только вот осознать её полностью Рой пока не мог. Требовалась какая-то деталь, за которую можно было зацепиться, чтобы, проведя в раздумьях часы, а может, даже и сутки, вдруг в приступе озарения увидеть проклятые значки с какой-то новой, всё объясняющей точки зрения, - и тогда запертая дверца отворится и смысл покорно ляжет в раскрытые ладони... И будет нестерпимо жаль, если дразнившая воображение тайна окажется мелкой и грубой, вроде приказа о передислокации очередной немецкой армии к Суассону или Дамери.
Рой неохотно закутался в плащ и вышел на лестницу. В башне было тихо, только его шаги отдавались неуютным шелестящим эхом. Когда капитан уже почти достиг дверного проёма, от стены отделилась невысокая плотная фигура. Знакомый голос негромко произнёс по-французски:
- Какие новости, месье капитан?
Рой раздражённо хмыкнул в ответ.
- Наш приятель опять устроил иллюминацию. И долбит, как дятел, всё тот же текст, без изменений. Кажется, я нашёл верный подход, но это пока не слишком помогло... Словом, всё по-старому.
Гастон невесело усмехнулся в темноте, совсем рядом.
- Он не даёт нам расслабиться, верно? Иногда мне кажется, что он чувствует слежку и намеренно морочит нам голову. Специально передаёт какую-нибудь бессмысленную кашу из букв, чтобы нас запутать.
- Не думаю... - капитан и сам понимал, что уверенности в его голосе маловато. - Не в интересах немцев показывать нам, что они что-то заподозрили. Я бы встревожился, если бы их человек, наоборот, упростил шифр своих обычных сообщений. Это почти наверняка говорило бы о том, что сведения, которые нам подсовывают - ложные.
- Тогда как вы объясните эти фейерверки?
- Если бы я мог хоть что-то объяснить!
Они помолчали, глядя сквозь голый дверной проём на позёмку, хлеставшую белым кнутом по мёрзлой земле.
- Вы когда-нибудь бывали в Льеже? - Гастону явно хотелось перекинуться ещё хоть парой фраз. Режим дежурств был таков, что им с капитаном очень редко удавалось сойтись вместе и поговорить.
- Что? Нет, признаться, никогда.
- Когда всё это закончится, я приглашу вас в гости. Нам с женой достался по наследству небольшой домик с фруктовым садом... Конечно, он пострадал от взрывов, но надеюсь, у меня ещё хватит сил отстроить его заново. Вы можете приехать один или... как захотите.
- Благодарю... А вы уверены, что это когда-нибудь закончится?
- Мне нравится думать, что Бельгия опять станет прежней. И Франция - тоже. И даже Германия... Я ведь целый год учился юриспруденции в Кёльне. Это очень красивый и старый город. Я всегда с удовольствием вспоминал его, когда вернулся домой. А теперь всё, что связано с немцами, вызывает у меня только ненависть или злость. А у вас?
- Вроде того... Смотрите, небо проясняется. Наверное, к утру ударит мороз.
- Ещё немного - и начнёт светать. Что ж, пойду, прилягу. Если очень замёрзнете, разбудите меня, и я сменю вас. Очень надеюсь, что мы не застрянем в этой башне на всю зиму.
Гастон зевнул и стал подниматься по ступенькам. Его широкоплечая фигура была видна всего мгновение, потом остался звук шагов, но вскоре затих и он. Рой повернулся к выходу и опять стал глядеть наружу. Там было темно и ветрено, невидимые потоки воздуха резко посвистывали в развалинах древних строений. Должно быть, летом здесь удивительно хорошо: в траве, почти затянувшей каменные плиты, стрекочут кузнечики, нагретый воздух пахнет мятой и тмином, а вечный рокот волн кажется приглушённой музыкой... Но сейчас ничего этого не было, только темнота, холод, звёзды в просветах между бегущими тучами и ощущение притаившейся неподалёку беды.
Капитан Даллан оглядывал унылый, размытый тьмой ландшафт, продолжая думать о своём. За те годы, что он имел дело с шифрами, у него выработалась отличная зрительная память. Он представлял себе строчки из чёрных значков так ясно, как будто держал перед глазами раскрытый блокнот. Цифры, обозначавшие длительность тире и пауз, их последовательность, их сочетания - всё это Рой мог сейчас перебирать в уме совершенно свободно, тем более, что в зашифрованном тексте, кажется, повторялись целые фразы. Время от времени Рой встряхивал головой, вырываясь из потока размышлений, и внимательно оглядывался. Он понимал, что не следует отвлекаться от наблюдения, но ничего не мог с собой поделать: вражеская криптограмма совсем поглотила его внимание.
Спустя час или полтора, начав замёрзать и окончательно зайдя в тупик, капитан впал в мрачное раздражение. Что такого важного могло содержаться в этой шифровке? Почему она повторяется без всяких изменений, но и без твёрдого расписания? Бред, просто бред - должно быть, противник просто понемногу сходил с ума, живя в одиночестве на своём острове. Почему-то Даллан был уверен, что немец живёт там совершенно один, хотя вражеского укрытия с башни видно не было - оно находилось со стороны входа в залив с моря. Островок представлял собой скалу, похожую на петушиный гребень, расположенный почти параллельно береговой полосе. Чтобы передать шифровку связному на берег, противнику Роя приходилось перебираться с одной стороны этого крошечного каменного хребта на другую.
Первое время, Рой и Гастон от заката до рассвета поочерёдно дежурили на смотровой площадке башни, ругая чудаковатого немца и стараясь вычислить его новое "расписание". Но никакой регулярности в попытках противника передать сообщения изменённым шифром не было. Кроме того, очень скоро обнаружилось, что и сами сообщения не отличаются разнообразием. Казалось, это вообще был какой-то один текст, который передавали то полностью, то по частям, причём начать могли практически с любого места. Такая скудость и обрывочность материала делала расшифровку криптограммы чрезвычайно трудной задачей. И ещё: немецкий шифровальщик никогда не передавал странные отрывки сразу перед или после сообщений, предназначенных для Дюбуа. Он как будто каждый раз ждал, пока рыбак отойдёт достаточно далеко, чтобы ничего не видеть. Складывалось ощущение, что Дюбуа не входил в число тех, кто должен был принять эту загадочную депешу... Словом, тут было над чем поломать голову.
Рой попытался представить своего соперника. Иногда это действительно ему помогало, если не понять, то интуитивно почувствовать, какими путями мог двигаться чужой разум, как рассуждал человек, который составил тот или иной шифр. И сейчас он мысленно рисовал немца, вдохновенно, как художник, выхватывая из тумана неведения одну деталь за другой. Ему представлялся мужчина лет сорока, среднего роста, широкий в кости, но не слишком плотной комплекции, с некрасивым породистым лицом европейца. Наверное, у него рыжеватые волосы, подстриженные "щёточкой" усы, плоские ногти на длинных пальцах с резко выступающими суставами... Глаза, возможно, светло-серые или серо-голубые. Нет, скорее, с прозеленью. Бледная кожа - в заметных пятнах веснушек...
На этом месте он остановился. Что-то в веснушках немца ему не нравилось, и он перебрал весь портрет от начала до конца. Хотел тихонько рассмеяться, но вместо веселья вдруг ощутил внутри тревожную, сосущую пустоту. Веснушки были единственной чужой чертой, всё остальное он взял у самого себя, включая зеленоватые глаза и плоские ногти. Представляя себе немца, он как будто гляделся в зеркало. Это показалось неприятным, даже зловещим, но одновременно внушало надежду: если они действительно похожи, значит, он может разгадать тайнопись противника! Рой обвёл взглядом тёмные руины, уже почти не видя их. И снова перед его мысленным взором поплыли цифры, значки, буквы, формулы, страницы некогда прочитанных трудов по криптографии...
Гастон сменил его, когда уже рассвело. Но в комнате наверху царила почти полная темнота: бережливый бельгиец прикрутил фитиль керосинового фонаря, так что тот едва тлел, распространяя вокруг сумеречное красноватое сияние. Капитан чувствовал себя бесконечно усталым: он по-прежнему не смог продвинуться даже на полшага в разгадке шифра. С трудом действуя закоченевшими руками, он разделся, завёл часы, чтобы наверняка пробудиться ко времени следующего караула, упал на жёсткую походную кровать и мгновенно заснул.
Глубокой ночью приехал Эжен, связной из Аппельвиля. Капитану он нравился. Даллан вообще относился к французам едва ли не с большей симпатией, чем к соотечественникам-англичанам.
Эжену было за тридцать, но он сохранил в своём облике много мальчишеского, включая угловатость фигуры и открытую улыбку. Он приезжал на "рено", и чаще всего, ради конспирации, прятал машину в перелеске за милю от побережья, а оставшийся путь проходил пешком, если ноша была не слишком тяжёлой.
Связной привёз запас блокнотов и карандашей, бутыль с керосином, несколько буханок хлеба и консервы. Писем на этот раз не было, но на словах он передал, что в судьбе капитана Даллана, кажется, наметились кое-какие изменения.
- Ещё неделя или две, и я приеду уже за вами, а не за шифровками, - сказал он, коротко улыбнувшись. - Не знаю подробностей, но, на всякий случай, будьте наготове.
У Роя при этих словах забилось сердце, и он сам не мог понять: то ли его так взволновали близкие перемены, то ли он опасался, что не успеет разобраться с немецкой криптограммой.
- Что удалось выяснить про другого связного - не Дюбуа? - спросил он.
Эжен в ответ развёл руками.
- Никакого другого связного нет. Посудите сами: высокий скалистый берег, глубоко вдающийся в него залив, мыс, заслоняющий обзор на востоке... Сигналы с острова видны только на очень небольшом участке побережья, который тщательно патрулируется. Мы не обнаружили ничьих следов. Ручаюсь головой: в то время, когда ваш подопечный передаёт свои странные шифровки, здесь, на берегу, никого не бывает.
Даллан молча кивнул. Ему вдруг сделалось очень неуютно.
Трудно было представить, чтобы человек на острове напрасно рисковал привлечь внимание жителей вражеской страны. Он и так подвергал себя немалой опасности. Кроме того, у Даллана сложилось ощущение, что в лице немца он имеет дело с крепким профессионалом. Противник был лаконичен в передаче сообщений, сигналы казались педантично выверенными, на связь он до недавнего времени выходил строго в установленные часы. В остальное время остров выглядел совершенно диким и безлюдным: ни лучика света вечерами, ни тоненькой струйки дыма от очага в дневном небе...
Связной почтительно принял запечатанный конверт с расшифрованными немецкими сообщениями. Он никогда не интересовался, что именно удалось Рою расшифровать и что там готовится в немецком лагере, - словом, вёл себя как настоящий военный. Но Рой всё равно подозревал, что службе его без году неделя, как у многих на этой стремительной и полной неприятных сюрпризов войне. Потом Эжен ушёл. До рассвета ему нужно было поспеть в Аппельвиль, чтобы никто из непосвящённых не заметил его отсутствия.
Выбираться из тёплой комнаты не хотелось, но именно поэтому капитан заставил себя одеться и отправиться на смотровую площадку. На последних ступеньках он поднял лицо к небу, где между стремительных облаков сияли неприветливые, колючие звёзды. Потом перевёл взгляд на море - и, не сдержавшись, громко выругался.
Немец сигналил. Это действительно походило на сумасшествие - и то, как самозабвенно мигал фонарь, и то, что адресата для этого послания, судя по всему, просто не существовало на земле... Рой не стал ничего записывать: было ясно, что в обычном бреде противника не изменилось ни знака. Капитан просто стоял, мрачно глядя на блики света, то возникавшие, то гаснувшие среди тёмных волн. Зрелище, несмотря на своё безумие, а может, как раз благодаря ему, завораживало. В нём была некая молчаливая и одновременно ясная музыка, словно мигание сигнального фонаря сообщало ритм движению воды, ветру и мерцанию звёзд.
- Кто же тебе помогает? - сквозь зубы пробормотал капитан. Ветер, налетая порывами, отчаянно трепал полы его плаща. - Что тебе вообще надо? Проклятье... Что?!
Немец трижды повторил свою беззвучную симфонию, потом угомонился. Над морем, на самом горизонте, уже светилась тонкая серая полоска. Рой поёжился, не столько от холода, сколько от гнетущей безвестности. Он не знал, что и думать насчёт увиденного. Ему просто было жутко.
Он всё медлил уходить, скрючившись возле башенного зубца и мрачно раздумывая о том, как уродливо и бессмысленно смешиваются человеческие судьбы во время войны - будто кто-то энергично встряхнул кости и швырнул их на игровое поле... На поля битв, на поля смерти. Капитан Даллан был католиком, возможно, не слишком ревностным, но упрямым, каким только и может быть католик в протестантской стране. Кроме того, его работой была тайнопись, а призванием - чтение знаков, угадывание за намёками - сути, за обрывками - целого. Всё вместе делало его безнадёжным мистиком. Он хорошо сознавал неизбежность своего одиночества и даже приспособился к нему. Но иногда казалось, что тонкая грань, по которой ему выпало ступать, вот-вот рассыплется под ногами, а он так и не узнает, куда же и зачем шёл. Вот сейчас что-то впервые забрезжило перед ним - пока неясно, расплывчато, - и было очень важно не опоздать и ничего не пропустить... Это "что-то", по непостижимой воле Провидения, оказалось связано с каменистым островком посреди залива и его обитателем из другого, вражеского, стана. И капитану в очередной раз подумалось, что есть вещи, перед которыми человеческая вражда, какими бы значительными ни казались воздвигшие её причины, всегда будет выглядеть нелепой, грязной и жалкой.
Странные мысли, совершенно неуместные для человека на войне!
Следующий день принёс прозрение. Всматриваясь в значки и цифры, Рой определил периоды, внутри которых общая сумма всегда оставалась одинаковой. Накануне ему просто не пришло в голову это проверить. Вкупе с предутренней иллюминацией, которую устроил сумасшедший немец, эта закономерность подсказывала очень простой ответ. Этот ответ не являлся окончательным решением, но позволял продвинуться вперёд ещё на шаг.
То, что передавал соперник, было вообще не текстом, а музыкой, ритмическим рисунком какой-то не слишком длинной и, похоже, не слишком сложной мелодии. Капитан в задумчивости отстучал его кончиком карандаша по столу. Раз, другой, третий... Им руководило не любопытство - он просто не знал, как с этим поступить дальше. При попытке превратить значки в текст получалась абсолютная белиберда, но и полноценной мелодией это нельзя было назвать: у ритмической фразы не было нот. Рой сидел, тяжело опершись на складной походный стол, и всё больше мрачнел, понимая, что окончательно зашёл в тупик. Карандаш в его руке без остановки выбивал хорошо организованную дробь. И спустя не более четверти часа Даллан вдруг обнаружил, что слышит музыку.
Где-то на самом дне его души, вторя постукиванию, робко запела одинокая флейта. Ощущение было странным: одновременно и приятным, и зябким, как будто в предверии чрезвычайно важного открытия. Впрочем, наверное, это всё-таки была не флейта, или не только флейта, потому что звук временами делался совершенно неузнаваемым и нельзя было определить, какому из инструментов он мог бы принадлежать... Удары сердца всё больше напоминали содрогания. Ощущение близкой разгадки с каждой минутой делалось пронзительнее, больнее...
Вдруг карандаш выскользнул из онемевших пальцев - и мелодия оборвалась.
Рой опустил голову, в которой звенело от наступившей тишины, и стиснул ладонями виски. Он исподлобья смотрел на карандаш, но видел не знакомый деревянный цилиндрик с острым грифельным носиком, наполовину сточенный и заметно измусоленный. Обычный предмет внушал ему сейчас почти благоговейный трепет. Это был мост, и через него Даллану только что довелось ненадолго попасть в иное, отдельное от земли и тела, пространство, о существовании которого он до сих пор мог только умозрительно рассуждать. Вспоминая об этом, капитан и верил себе, и не верил. Он ощущал себя медиумом, вернувшимся в грубый вещественный мир из эфирных странствий. В комнате ему было тесно и нечем дышать.
Капитан с трудом поднял себя из-за стола, надел пальто и вышел за дверь.
Окна в башне зияли провалами в северное небо, сквозь них наметало мокрый снег, он лежал на лестице небольшими смёрзшимися сугробами и не таял. Рою сейчас больше всего хотелось подняться наверх, но в светлое время суток это было бы безумием. Он встал возле одного из окон так, чтобы его нельзя было заметить снаружи, жадно втянул ноздрями холодный воздух и посмотрел на залив. Волны были серыми, море тяжело и сердито ворочалось в берегах. Размеренно дыша и постепенно успокаиваясь, Рой мысленно разговаривал со своим соперником.
...Как тебя зовут - Курт, Франц, Отто или ещё как-нибудь? Кем ты был до войны? Мне чудится что-то близкое, как будто мы встречались... Этот диковинный и одновременно знакомый, словно забытая колыбельная, ритм... Ведь это ключ, верно? Это что-то настолько важное, что ты готов рискнуть жизнью - и рискуешь - глупо, безумно, на чужой взгляд, совершенно бессмысленно. Но, видимо, тебе было нужно, чтобы этот ключ оказался в руках у... Сейчас неважно, у кого, раз этот человек всё равно не явился. Есть я, которому известна твоя тайна. Скажи, что я должен с ней делать дальше? Я уверен, это уже не имеет никакого отношения к планам немецкого командования. Ну, говори же, не молчи! Среди этой войны, в этом мире, который катится в бездну, я - может быть, единственный, кто может тебя понять...
Немец оказался недоверчивым и не отвечал.
Капитан прижался лбом к стене, не замечая, что она покрыта изморозью. Немудрено, что противник свихнулся. Месяц за месяцем - только холодное море, ветер, пронзительные вопли чаек да небо над головой. Месяц за месяцем - только стены башни, пугливый огонёк коптилки, ночные бдения на смотровой площадке и строчки шифровок.... Кажется, давно пора писать рапорт о переводе на фронт - и ему, и мне. Что там Эжен говорил насчёт недели или двух? Скорее бы, скорее бы туда, где всё просто и понятно, где за свистом пуль и разрывами бомб не слышишь собственных мыслей!
В обычное время, в ночь с воскресенья на понедельник, Курт вышел на связь с Дюбуа. Даллан напрасно искал у немца признаки безумия: тот работал как всегда чётко и осмысленно. Можно было догадаться, что это для него не только привычно, но и в удовольствие. Рой не до конца понимал, почему окрестил противника именем, которое ему самому нисколько не нравилось. Он подозревал, что таким образом пытается отделить немца от себя, так же, как с помощью вымышленных веснушек. Не хотелось признаваться даже себе, но у него появилась боязнь слишком близкого сходства с человеком, который служил враждебной стране и занимался делом, направленным против Франции, Англии и капитана Даллана лично. Каждый раз, как Рой ловил себя на этом, ему становилось холодно и тошно, как будто кто-то чужой пытался тайком прочесть его мысли.
Он записал новое сообщение, без особого труда расшифровал его, спустившись в башню, привычно сжёг оригинал, а расшифрованный текст запечатал в конверт. Потом сел и стал ждать Эжена, борясь со сном. У него сегодня было ещё одно дело к связному.
Тот вскоре явился с пачкой свежих газет, продуктами и фляжкой, в которой плескался коньяк. Обменявшись с Эженом привычными фразами, капитан спросил:
- Вы не знаете, где поблизости можно найти рояль?
Эжен в изумлении поднял густые чёрные брови.
- Рояль, месье капитан? Здесь? Боюсь, ближайшее место, где можно отыскать что-то сложнее губной гармошки, - это Аппельвиль. Вы, наверное, пошутили?
- Нет, - терпеливо настаивал Рой. - Я не шучу. Это очень важно и, к тому же, срочно. Мне кажется, я нашёл ключ ко второму шифру, но дело в том, что этот шифр - музыкальный.
Теперь француз смотрел понимающе и даже наморщил лоб, усиленно соображая.
- Вот как? Хм... Я мог бы, пожалуй, отвезти вас в Аппельвиль, но вы не успеете вернуться до рассвета. Так мы провалим всё дело... А может быть, вам подойдёт орган?
- Что?
- Я как раз вспомнил: примерно на полпути к Аппельвилю есть небольшой монастырь. Сейчас там почти никого не осталось. Но в церкви есть исправный орган, и в прошлый раз я, проезжая мимо, слышал звуки мессы... Кстати, а играть на органе вы умеете?
- К сожалению, нет.
Эжен в сомнении покачал головой.
- Мы не можем посвящать в наше дело посторонних. Вас никто не должен видеть! Может быть, я один смогу проверить вашу догадку?
- Нет. Мне нужно это услышать самому. Вы ничего не поймёте, это... очень странный шифр. Я столкнулся с таким в первый раз за всю жизнь.
Связной, нахмурясь, раздумывал.
- Насколько я понял, вам уже недолго здесь оставаться, - наконец сказал он. - Если вы утверждаете, что это срочно...
- Так и есть.
- Вот что. Мы с вами поедем туда, и вы сразу пройдёте в церковь, а я разыщу органиста и поговорю с ним. Если он покажется мне ненадёжным человеком, придётся везти вас к нам, в Аппельвиль. Посидите до темноты в доме моей матери, никуда не выходя, а ночью я переправлю вас назад, на побережье. Другого способа помочь вам я не вижу.
Впервые за последнюю пару месяцев капитан вышел из башни. Он почти забыл, как она выглядит со стороны - унылая, но всё ещё грозная чёрная громада на фоне осеннего неба. Рой и Эжен прошли с полмили в темноте, при свете тоненького месяца и звёзд, который ровным счётом ничего не освещал, прежде чем связной решился зажечь ручной фонарь. Бледный луч заметался у них под ногами, выхватывая из мрака то валун, то канаву, то торчащий из земли древесный корень. Рой с наслаждением вдыхал ночной воздух, как узник, ненадолго выпущенный из камеры. Впрочем, два месяца малоподвижного образа жизни очень скоро напомнили о себе и другим способом: капитан сбился с дыхания и начал уставать.
- Уже пришли, - негромко сказал Эжен, и буквально через пару ярдов они наткнулись на автомобиль, замаскированный ветками. Рой забрался на сиденье, пока француз надевал краги и заводил мотор. "Рено" дрогнул и заурчал, возвращаясь к жизни.
- Возьмите там, позади вас, плед и поднимите воротник.
Рой послушался. Машина тронулась с места и покатилась в сторону Аппельвиля, плавно набирая скорость. Мотор гудел не слишком громко, но разговаривать всё равно пришлось бы в полный голос, а этого не хотелось, поэтому капитан и связной молчали. Свет фар ложился на дорогу отрезом ярко-желтого полотна. Машину то и дело встряхивало на кочках и выбоинах. Мимо плыла темнота, испещрённая ещё более тёмными силуэтами деревьев и холмов.
Уткнувшись в воротник пальто, капитан задремал. Дорога осталась в его памяти рваной цепочкой смутных впечатлений: какой-то поворот, одинокий огонёк вдали, шумящий под мостом ручей, невидимый в темноте... Автомобиль замедлил ход. Даллан встрепенулся и разглядел на фоне неба шпиль небольшой церкви. Тут же свет фар упёрся в старинную каменную арку, вынырнувшую из мрака - ворота монастыря.
- Мы на месте. Держитесь позади меня и ничего не говорите.
Они долго стучали, потом Эжен долго объяснялся с двумя пожилыми и неприветливыми монахами. Наконец калитка, прорезанная в воротах, открылась, и им разрешили войти.
- Церковь - вон там, - связной махнул в сторону тёмного здания со шпилем, - Ступайте, а я приведу нужного человека. Он - бывший регент здешнего хора. Сейчас в монастыре осталось всего несколько братьев, да и те вот-вот покинут обитель. Немцы с каждым днём всё ближе.
Капитан Даллан кивнул и направился в церковь. Внутри было темно, только перед дарохранительницей в пресвитерии красноватым пятнышком светилась лампада. Воды в кропильнице оказалась совсем мало, и от неё леденели пальцы. Рой преклонил колено, поднялся и медленно пошёл по проходу между рядами пустых скамей. Из боковых нефов на него глядели статуи, в полутьме он не всегда мог разобрать, какие именно. Церковь была небольшая, но сейчас, пустая, гулкая и сумрачная, казалась огромной. Капитан приблизился к резному деревянному распятию, опустился на колени и стал молиться.
Ему давно не приходилось делать этого в храме, а безлюдие, мрак и тишина, царившие вокруг, внушали благоговение, которого капитану никогда не приходилось испытывать в мирной жизни. Замёрзшие, пересохшие на дорожном ветру губы шевелились с трудом, но в груди делалось всё горячее по мере того, как оживала звучавшая в такт сердцу, привычная, как дыхание, латынь: "Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen Tuum..."
Через некоторое время Рой услышал позади себя шаги и деликатное покашливание и обнаружил, что связной явился в сопровождении маленького сухощавого человечка, на котором мешком висела ветхая тёмная ряса. Когда Эжен и монах подошли, стало ясно, что последний очень стар - лет восьмидесяти, если не больше. На его голове осталось так мало волос, что тонзура смотрелась обычной лысиной.
- Вот мой друг, - сказал Эжен монаху, кивком головы указывая на Даллана. - А это брат Бенедикт, здешний регент и органист.
Капитан молча поклонился, монах приветливо кивнул.
- У вас срочное дело, как мне сказали, - произнёс он высоким дребезжащим голосом. - Я очень надеюсь, что смогу быть вам полезен. Мне тоже хочется помочь Франции, и не только молитвами.
Рой мысленно спросил себя, что Эжену пришлось рассказать, чтобы брат Бенедикт согласился пойти с ним в пустую церковь среди глубокой ночи. Пауза затягивалась сверх приличий. Эжен опять кашлянул.
- Месье, вы лучше, чем я, сможете объяснить брату Бенедикту, что и как...
- Да-да, разумеется...
Капитан извлёк из кармана пальто заранее приготовленную запись.
- Вот мелодия, святой отец. Вернее сказать, здесь только её ритм. Но она может быть сыграна, я это знаю точно. И я просил бы вас попробовать...
Старый монах взял из его рук исписанный листок и направился к органу. Чиркнула спичка, возле инструмента вспыхнули одна за другой несколько свечей. Брат Бенедикт внимательно изучал значки на бумаге.
- Это невозможно сыграть, - заметил он. - Слишком многого не хватает. Это всё равно что сочинить новую мелодию с похожим ритмом...
- Не с похожим, святой отец. Абсолютно с таким же.
Монах обернулся и посмотрел на Роя, как тому показалось, с некоторой досадой.
- Вы англичанин, верно? Я это понял по вашей манере выговаривать слова. Моя внучатая племянница вышла замуж за англичанина и переехала в Сассекс. Не лучшее место для жизни, но всё же безопаснее, чем здесь... Не думаю, что могу вам чем-нибудь послужить. Эта запись - неполная.
- Попробуйте хотя бы простучать этот ритм! - взмолился Рой. - Быть может, вы почувствуете...
Эжен, которому их непонимание и беспомощность, видимо, казались тягостными, извинился и ушёл к машине.
Брат Бенедикт вздохнул и с большим сомнением покачал головой, но всё же сел за орган.
- Ритм выглядит очень простым. На него можно сочинить множество мелодий, и все они будут разными... А ведь вам нужна какая-то одна, верно?
- Честно говоря, я ещё и сам не до конца понимаю, что же мне нужно. Но другой надежды у меня нет. Пожалуйста, святой отец...
Старческие ладони сухо и коротко хлопнули несколько раз.
- Вот так и вот так, скажем... Это модерато... Дальше - постепенно замедляя темп... Ещё, ещё... А вот это место довольно необычно и может хорошо прозвучать, только если...
Под невидимым в сумраке сводом разнеслись низкие органные аккорды. Брат Бенедикт перебирал клавиши, инструмент отзывался глубокими, протяжными стонами. Пустое, безлюдное пространство церкви при этих звуках вдруг показалось капитану хрупкой и вычурной театральной декорацией.
Мелодия, едва начав складываться из отдельных аккордов, резко оборвалась, как будто органист испугался того, что делали его пальцы. Даллан видел старческий профиль, склонённый над клавишами. Несколько секунд висело томительное, давящее безмолвие. Монах запрокинул голову, решившись. Орган вздохнул - и зажил собственной жизнью. Музыка потекла, волнами поднимаясь над головами людей, набирая мощь: брат Бенедикт ли импровизировал всё смелее, или теперь мелодия сама вела его, Бог весть. Храм наполнился глубокими, торжественными звуками, в них не было ничего от тоскующей одинокой флейты, которую слышал Даллан. Не печаль, страх и одиночество, а величие и ослепительная красота мироздания - вот что было в этой музыке.
Рой не слушал - он дышал звучащей мелодией, он впитывал её кожей. Она проходила сквозь его плоть, подобно рентгеновскому свету, это было страшно, но завораживало. Казалось, весь мир сейчас тяжело вращается вокруг маленькой церквушки опустевшего монастыря, именно здесь - центр и средоточие вселенной, единственный смысл мельчайших пылинок, и звёзд, и всего, что только может существовать...
Сколько времени, каких усилий и знаний, какой отточенности ума потребовала от Курта разгадка мировой криптограммы, скрытой в знаках, таких обыденных для большинства людей? Каким образом, в каком ослепительном и страшном прозрении пришло к нему это удивительное открытие, этот чудесный ключ ко всеобщему шифру - этот ритм, сам собой порождающий музыку? Узнать это достоверно капитан Даллан не мог. Было ясно, что отгадка пришла к Курту, когда тот уже находился на острове, отделённый от берега и "Нордвинда" водами залива.
Рой вновь представил себе немца-шифровальщика, и на этот раз их сходство показалось ему таким естественным, таким закономерным, как будто они были братьями, которых разлучил случай.
Не распирающее грудь желание поделиться удачей и не долгое одиночество сводили немца с ума, заставляя ночь за ночью включать фонарь с риском, что его пребывание на острове обнаружит французский береговой патруль. Просто, сделав своё открытие, Курт внезапно понял - не мог не понять, как не мог не понимать сейчас Даллан, - что в мире, где люди из поколения в поколение с азартом уничтожали друг друга, эта мучительная и великолепная тайна - всего лишь бесполезная причуда, ненужная роскошь, эффектная безделица.
Немца сжигала горечь. И, близкий к полному отчаянию, он сигналил и сигналил в ночь с последней надеждой, что найдётся кто-нибудь, не ослеплённый ненавистью, кто увидит, поймёт и найдёт способ остановить всеобщее движение под откос, в темноту - способ, который он был не в силах найти сам. Конечно, Курт не знал о Рое. Это действительно было удивительным стечением обстоятельств, что здесь, на голом и диком побережье, у чужого моря, сошлись два человека, каждого из которых вело по жизни одно и то же стремление читать видимые глазу символы, угадывая за ними тайные смыслы...
Между тем, орган всё гремел, музыка возносилась к небу, дыша нежнейшими оттенками и вибрируя мощью, грозила разрушить ветхие церковные своды, гудела нездешним ветром.
А потом наступила тишина, как будто мощный поток жизни, только что питавший мироздание, вдруг иссяк.
Брат Бенедикт, не двигаясь, сидел за своим органом. Рой подошёл к нему. Ноги казались ватными и плохо слушались. В душе было пусто и гулко, как в обмершей, снова притихшей церкви.
Старый монах повернул к Рою лицо, залитое слезами.
- Вы поняли, что это было?
Капитан кивнул.
- Вряд ли это может вам помочь. Как и всем нам.
Даллан кивнул снова. Слова не шли на язык.
- Я счастлив, что моим рукам суждено было это сыграть, но... - монах тяжело вздохнул и не смог продолжать, только сокрушённо затряс головой. Он поднялся, задул свечи и двинулся к выходу усталой, шаркающей походкой, как будто прожитые годы теперь с удвоенной силой давили ему на плечи. Капитан взял листок с записанным ритмом и тоже вышел.
Он удивился, что на улице по-прежнему темно: ему казалось, должно было пройти несколько часов. Выцветшая ряса мелькала уже далеко - брат Бенедикт брёл в свою келью и явно не был расположен к разговорам. Другой монах выпустил Даллана за ограду и запер калитку.
Эжен бродил вокруг своего "рено", огонёк его папиросы то и дело описывал в воздухе короткую дугу: француз волновался и поминутно взглядывал на часы. Скорее всего, он уже пожалел о том, что согласился на эту поездку. Когда Рой вышел, связной порывисто шагнул ему навстречу и спросил:
- Ну, что? Удалось вам хоть что-нибудь узнать?
- Да. Правда, командование эти сведения не заинтересуют.
- Вы уверены?
- Полностью. Простите, что заставил вас рисковать.
Эжен несколько секунд испытующе смотрел в лицо капитану, но, по своему обыкновению, не стал ни о чём расспрашивать.
- Скорее забирайтесь в машину. Вот-вот начнёт светать. И держитесь крепче, на большой скорости автомобиль сильно трясёт.
Свет фар в последний раз скользнул по монастырским воротам, а потом и они, и церковь со шпилем, и всё, что только что там произошло, погрузилось во тьму.
Как и предсказывал Эжен, судьба капитана Даллана очень скоро переменилась. Спустя всего двое суток после поездки в монастырь ему был передан приказ перебраться в Руан, куда с другой стороны, с юго-востока, приближалась линия фронта. Здесь, на побережье, присутствие криптографа больше не требовалось: видимо, сведения, которые передавал Курт, утратили прежнюю важность. Терпеть немецкие суда поблизости от берегов военное командование, очевидно, тоже больше не намеревалось. Незадолго до того рассвета, когда Роя и Гастона должен был забрать автомобиль, "Нордвинд" и еще два линейных корабля, дрейфовавшие неподалеку от входа в залив, подверглись нападению союзнической эскадры.
Грохот канонады доносился даже сквозь каменную кладку, хотя бой шёл в нескольких милях от берега. Рой ещё раз внимательно оглядел комнату. Всё их с Гастоном нехитрое имущество было уложено в вещевые мешки. Самое громоздкое и неудобное - кровать, складной стол, табуреты, посуду, книги - Эжен увёз ещё накануне, теперь оставалось забрать их самих. Капитан не горел желанием подняться на смотровую площадку, чтобы поглазеть в бинокль на сражение, которое разворачивалось в устье залива. Этим сейчас самозабвенно занимался Гастон, успевший раньше собрать вещи.
Снаружи громыхнуло так, что башня покачнулась.
Даллан встревожено замер и прислушался, ему показалось, что всё строение вот-вот начнёт заваливаться набок. Но древняя кладка выдержала, и капитан успокоился. Несмотря ни на что, он ощущал удовлетворение, как человек, хорошо сделавший свою работу. У этого чувства, впрочем, был и ещё какой-то, пока не совсем понятный, оттенок. В Руане для Роя наверняка уже было готово другое задание. Недолгое соседство с Куртом, обернувшееся в конце таким глубоким потрясением, подошло к концу.
Даллан надеялся, что немцы успели забрать своего шифровальщика с острова до того, как появились английские дредноуты. Он очень надеялся на это. Изо всех сил старался надеяться - потому что всего за час до рассвета Курт был ещё на прежнем месте и опять сигналил, дольше и отчаяннее, чем всегда, как будто предчувствуя, что это - в последний раз. Едва рассвело, в заливе прогремели первые залпы, и Рой мог ручаться, что ни одна лодка с тех пор не подходила к острову и не отходила от него. Теперь "Нордвинду" и другим немецким кораблям было уже не до Курта...
- Месье капитан! - в комнату ворвался Гастон. Его лицо сияло, пальцы стискивали болтавшийся на шее бинокль. - Они потопили немецкий линкор! Вы слышали взрыв? Снаряд угодил прямо в склад боеприпасов. Корабль выпрыгнул из воды, и его разломило надвое! Держу пари, это был выстрел с "Мирабо".
- Слава Богу! Что наш старый знакомый - всё ещё на острове?
- Я не видел, чтобы его пытались оттуда забрать. Что и говорить, ему не позавидуешь: там сейчас вода кипит от взрывов. Запросто разнесут случайным залпом вместе со скалой! А на берег сунется - так любой здешний рыбак прикончит его, как бешеную собаку.
- Это верно...
- Поднимитесь наверх, месье, взгляните! Не каждый день доводится увидеть морское сражение! Зрелище стоит того, поверьте, - бельгиец протянул капитану бинокль.
Рой пожал плечами и последовал совету. Он сделал это почти против воли: ему не хотелось смотреть на островок, где, почти наверняка, до сих пор находился обречённый противник. Поэтому, шагая по ступенькам, капитан не торопился.
Первое, что сказало ему о сражении, когда лестница кончилась, - это клубы густого дыма, наползавшие на залив и башню от горизонта. Ветер явственно пах гарью. Почти у самого горизонта что-то взблёскивало, и до башни докатывался рокот, неправдоподобно громкий для такого расстояния. Капитан поднёс к глазам бинокль; зрелище мгновенно приблизилось и прояснилось.
Даллан разглядел два крейсера, над одним из которых развевался немецкий флаг, а над другим - английский. Они были ближе всех к берегу, и вода между ними дыбом от взрывов. Немецкий дредноут, похожий на длинную неуклюжую рыбину, горел, дым стелился над морем и заволакивал и без того безрадостный небосвод. Дальше, почти скрытые его чёрными облаками, корабли союзников расправлялись с другим противником.
Остров, где прятался Курт, едва виднелся среди гуляющих по заливу волн. Рой навёл бинокль на одинокую скалу, ища хоть каких-то признаков жизни. Там было безлюдно. Интересно, есть ли у Курта лодка? Если да, он наверняка уже ею воспользовался... Но куда ему бежать, если германские корабли явно обречены, а вблизи - только вражеский берег, где человека, говорящего по-немецки, ждёт плен и почти наверняка - смерть?
- Это война, - угрюмо пробормотал Даллан. Во рту копилась горечь, в сердце - особенная, едкая и жгучая, тоска. - А на что он надеялся? На что может надеяться любой из нас, живущих вот так?...
Он скрипнул зубами. Всё, что связывало его с Куртом, если посмотреть отстранённым, трезвым взглядом, - это всего лишь два месяца тайного наблюдения и чтения вражеских шифровок. Мало кому можно объяснить, что за невидимая ниточка соперничества и родства протягивается между мастерами одного дела, даже если они принадлежат к разным лагерям. И, наверное, совсем невозможно выразить, что способен чувствовать один человек по отношению к другому, если они оба оказались причастны к тайне, которую человеческий ум не способен ни вместить, ни понять до конца, ни использовать.
"Нордвинд", теперь весь окутанный чёрным дымом, на глазах Даллана уходил под воду. В его гибнущей мощи было величие трагедии и одновременно нечто жалкое, как в слове, которое написано по всем законам каллиграфии, а служит для обозначения какого-то сомнительного и маловажного понятия.
Рой неотрывно, почти со священным трепетом, глядел на немецкий крейсер, вокруг которого толклись и суетились крошечные шлюпки. Потом снова направил бинокль на остров - просто, чтобы оторвать взгляд от умирающего корабля. И вздрогнул, разглядев на скале, на самом видном месте, человеческую фигуру.
Курт стоял, и не думая скрываться, хотя его белая рубашка ясно выделялась на фоне серой воды и серых камней. Даллан впился взглядом в своего соперника и двойника.
Немец действительно был среднего роста и сложением походил на Роя. Более того, у него, и правда, оказались рыжеватые волосы и усы; кажется, даже веснушки были на месте, хотя разглядеть их в бинокль с такого расстояния было трудно... Рой не успел удивиться своей прозорливости. Его недавний противник запрокинул голову и что-то закричал. Видно было, как напрягалось его горло и вздувались вены на шее, как багровело от натуги лицо. Он кричал и кричал, но с высоты башни Рою была слышна только канонада. К тому же, он знал, что немец и не ждёт ответа...
Внезапно Курт вскинул руки к вискам, как будто пытался унять головную боль. В правой руке у него оказался люгер-парабеллум.
У капитана Даллана остановилось сердце. Разом ослабевшие пальцы выпустили бинокль, и тот тяжело повис на ремне, а ремень больно врезался в шею, но Рой этого не заметил. Он сделал то, что раньше ему категорически запрещалось - выступил из-за башенного зубца, замахал руками и тоже закричал. Он сам не знал, что именно кричит. Возможно, он звал немца именем, которое тот вряд ли носил на самом деле. Возможно, его горло мучительно выталкивало раз за разом простое "Не надо!"... Потом он выхватил из кобуры маузер и несколько раз выстрелил, с отчаянием сознавая, что ветер унесёт звук совершенно в другую сторону... Он хотел, чтобы Курт увидел его и понял, что шифрограмма получена, её смысл разгадан, что он - Курт - не один и громыхающий вокруг кошмар рано или поздно обязательно прекратится...
Когда дрожащие пальцы Роя опять смогли поднести к глазам бинокль, всё уже было кончено. Немец лежал ничком, белую рубашку трепал и раздувал ветер. Даллан прислонился спиной к стене и сквозь пальто почувствовал равнодушие камня, пережившего не одну эпоху, не одну войну и не одну смерть. Сражение отодвинулось дальше к горизонту, но он всё ещё ясно слышал канонаду, и в её торжествующем грохоте ему чудился знакомый музыкальный ритм...
Всё в мире подчинялось этому ритму, всё открывалось этим ключом - и светлое, и страшное. Понять это было равносильно тому, чтобы выйти за стены, пусть нелюбимого и недоброго, но всё же родного дома - и окунуться в безнадёжный холод. Открытие, за которое Курт заплатил разумом, жизнью и душой, оказалось пугающе прекрасным, огромным, бесконечно величественным. Но оно не имело никакого отношения ни к человеческому счастью, ни к спасению.
- Я - всего лишь тот, кто умеет читать знаки, - сказал Рой, с трудом шевеля пересохшими губами. В сорванном горле невыносимо першило. Зрение застилала серая, влажная пелена. - Просто любитель следить за кругами на воде и тенью под ногами. Твоё глупое, слабое, заигравшееся создание... Но что же мне теперь делать, Господи? Ответь, ради Твоей любви ко мне...
- Месье капитан! - раздалось позади него. - С вами всё в порядке? Я слышал выстрелы... Нам пора отправляться - автомобиль ждёт внизу...
- Что? - Даллан с трудом оторвал взгляд от маленького островка, терявшегося за завесой из серых слёз и серых волн. - Конечно. Да-да. Я уже иду.