Недавно мне на глаза попался не слишком старый демографический справочник, и в нём я с удивлением обнаружил статью о Лайло. Статья состояла из восьми строчек, и в первых двух из них утверждалось, что Лайло до сих пор является земной колонией. Не знаю, не знаю...
За всю мою жизнь мне не приходилось видеть ни одного лайлонита, который считал бы себя потомком землян, хотя внешнее сходство двух рас вряд ли можно оспаривать. Зато каждый из нас числит в начале своего рода Эггона, о котором сказано, что он спустился с небес на огненной лодке. Но Эггон - бог, чему в нашей истории есть немало доказательств.
Мои сородичи считают меня отступником, потому что я учился на Земле и много сотрудничал с землянами в области изучения инопланетной этнографии. Моё имя широко известно среди учёных Солнечной системы, я также не раз выступал на семинарах за её пределами. Я надеюсь, мои успехи прославят мой народ, хоть последний и отказался от меня.
Собственно, главной целью, приведшей меня на Землю, было разыскать какие-нибудь материалы о появлении людей на Лайло, потому что на нашей планете эти сведения планомерно уничтожались на протяжении веков. Став этнографом, я получил доступ в некоторые секретные ячейки архива.
Колония на Лайло была основана восемьсот с лишним лет назад. Два гигантских города-звездолёта - Эол и Пассат - доставили туда триста тысяч людей и огромное количество оборудования. Колония считалась очень перспективной, планета была богата редкими для Солнечной системы металлами. Но вскоре возникли трудности: новый мир не желал принимать колонистов. Земные породы скота целенаправленно дохли, пшеница и ячмень вырождались буквально на глазах, а из лесов и вод непокорной планетки обильно пёрли зубастая фауна и ядовитая флора. И выяснилось, что до редких металлов дело, если и дойдёт, то очень нескоро.
Лет через пятьдесят про лайлонитов забыли, ибо укрепиться на новом месте они не смогли, а возвращаться не хотели. Ещё через десять лет у них катастрофически начало отказывать оборудование, потому что резерв запчастей оказался исчерпан, а изготовление новых никак не удавалось наладить в нужном объёме. Колония пришла в упадок. Дольше всех держались защитные поля и генераторы - забота о них была первоочередной, иначе незадачливых поселенцев уже давно ассимилировали бы местные хищники. В общем-то, поля могли продержаться и дольше, не вмешайся Эггон.
Эггон был сумасшедший биолог. Он отличался удивительной агрессивностью и крайним экстремизмом во взглядах. Одной из его любимых идей была, в частности, такая - отключить защитные экраны, перестать сражаться за урожаи пшеницы, которые становились всё мизернее, и вместо этого окунуться в дикую природу, черпая из неё всё необходимое для жизни. Естественно, он не был голословен и приводил результаты своих многолетних экспериментов. Но одна мысль о том, что защиту отключат и из леса и моря на людей хлынет всё это... Словом, Эггон тратил слова впустую.
И в один прекрасный день Эггон добрался до Генерального Пульта и одним движением руки погрузил планету во тьму и ужас Первовремён. Говорят, пробираясь к Пульту, он прикончил несколько человек охраны, но это были лишь первые жертвы.
Естественно, началась паника, потом на людей двинулся лес, потом лишённые механизмов колонисты начали голодать. Так продолжалось лет десять, а потом в оставшихся в живых как будто что-то щёлкнуло...
Через двести лет о Лайло наконец вспомнили на Земле. Была послана секретная комиссия для установления причин гибели земной колонии и выработки стратегии повторного заселения планеты. Комиссия не вернулась, а два сверхскоростных катера, посланные на её розыски, принесли весть о странной человекоподобной расе, на все лады славящей Эггона Убийцу и посылающей подальше всех, кто пытается оказывать на неё давление. О судьбе комиссии отчёты поисковых катеров повествовали крайне туманно...
Парпо называли старухой, хотя ей было всего девятнадцать длинных зим. Что делать - все живущие вблизи моря старятся рано. Многие и до этого не доживают. Старшую дочь Парпо унёс мор, муж и сын погибли в море, когда их маленький плетёный кораблик встретился с особо крупным и свирепым шипатом. Шипат просто улёгся на него своей огромной тушей и не то потопил, не то раздавил судёнышко, - этого падальщик точно сказать не мог.
У падальщика что-то было неладно с крылом, вот его сородичи и не дали ему полакомиться оставшейся после шипата добычей. Поэтому он прилетел к Парпо с горестной вестью - в надежде, что ему хоть первотовой каши перепадёт. А поскольку был голоден и обижен, болтал без умолку.
Болезнь есть болезнь, а море есть море. Вот гибель внука старую Парпо потрясла по-настоящему. Тем более, что виноваты были чужаки, свалившиеся буквально с неба, умеющие много вещей, каких здесь не умел никто, но почему-то отказывающиеся признаться, что они - боги. Внук Парпо из любопытства слишком близко подошёл к небесной лодке этих самых чужаков - и осталось от мальчугана лишь облачко пара, потому что у пришельцев в ходу был нечестивый и жестокий обычай окружать своё жильё невидимыми оградами из молний.
Старуха, как положено в таких случаях, обощла ближних соседей, напоила их тарповым молоком. Обошла бы и дальних, но их всех её тарпов остался теперь только один: известно ведь, что тарпы признают каждый только одного хозяина и, если с ним что-нибудь случается, тарп это чувствует, сворачивается и засыхает... Потом старуха посмотрела издали на корабль чужаков, бормоча что-то себе под нос, - да и ушла из деревни, никому ни слова не сказав, куда.
Лицо у неё было старое, но сил ещё хватало, так что шла она быстро и к закату успела добраться до Валунов, знаменовавших начало предгорий. Она разожгла костерок, достала две лепёшки и немного вяленого мяса шипата, половину этого съела сама, а половину отдала зубастой ящерице гумазде, чтобы та охраняла её ночью от хищников. Все знают, что гумазда готова служить любому, кто кинет кусок.
Переночевав таким образом, Парпо пошла дальше. Если на пути попадались селения, она заходила туда хлебнуть воды или молока и послушать, что говорят о чужаках люди. И за весь день, что Парпл шла к горам, никто не сказал ей о пришельцах ничего хорошего. Только и слышно было: они-де тревожат старые могилы да вырывают из-под земли руины старых городов, которые Эггон запретил трогать под страхом проклятия... И всё в том же духе. И чем больше Парпо слушала, тем вернее убеждалась: то, что она собирается сделать - правильно.
Вторую ночь старуха провела уже на склоне горы. Гумазды здесь не водились из-за холода, зато рос бурляк, что тоже было неплохо. Старуха вылила в его узкий, обрамлённый мелкими бледными лепестками рот остатки тарпова молока, и бурляк всю ночь победно трубил, переваривая, так что окрестные дорбуганы бежали, в страхе зажимая уши всеми передними лапами. Парпо же, всю жизнь прожившая у моря, была привычна к шуму, и сон её был крепок и спокоен.
В горах селения почти отсутствовали, ничто не задерживало старуху на её пути. Воздух становился всё разреженней, там и тут на тропинке валялись крупные острые камни. Парпо то и дело качала головой: вот что бывает, когда люди пренебрегают заботой о своих богах! Дороги стираются, в умах - смятение, и везде хозяйничают эти новые, никем сюда не званные божки, которые даже не имеют смелости признаться в своём нечеловеческом происхождении! Должно быть, боятся, что люди начнут просить у них помощи. Старуха презрительно скривилась.
Через некоторое время выяснилось, что следом за ней идёт дорбуган. Он был совсем ещё молодой, верхние из его передних лап были недоразвиты и смешно торчали в разные стороны. И вообще он был какой-то нелепый и совсем не страшный. Он застенчиво плёлся за старухой, возможно, надеясь, что она скоро сама надумает помереть и ему не придётся марать свою красивую новую шкурку, которая так чудесно блестит.
- А то как же! - насмешливо сказала Парпо и добавила к этому ещё пару крепких словечек, бывших в ходу у неё в деревне. Дорбуган обиделся и отстал. Наверное, побежал за подмогой.
И вот наконец старуха достигла Пещеры. Перед тем, как войти, она тщательно почистилась и отряхнулась, временами посматривая, не видать ли дорбуганов или ещё кого-нибудь, кто может помешать ей на этом последнем этапе путешествия. Вокруг было тихо.
Каменный саркофаг, в котором, по преданию, покоился Бог, отдыхая от былых свершений и набираясь сил для новых, покрывала корочка льда, а внутри под ней чуть слышно пели водяные струйки. Пол холодил ноги даже сквозь толстые подошвы дорожных сандалий, а когда Парпо заговорила, изо рта у неё вырвалось облачко пара.
- Здравствуй, Эггон! - сказала старуха. - Эк запустили твоё пристанище, смотреть больно! Люди нынче - не те, что прежде. Во времена моей бабки здесь всегда шли службы и не стоял такой холод, как сейчас... А и то сказать, долговато ты спишь, твоё Божеское Величие! Знаешь, давай-ка я расскажу тебе, что вокруг творится! Ты, поди, последних новостей не слыхал, а может, и предпоследних тоже...
Парпо поискала глазами, куда бы присесть. Утомлённые дорогой старые ноги требовали отдыха. Но всё вокруг казалось таким холодным, что старуха только вздохнула и продолжала:
- Тяжеловато нам без тебя приходится, Эггон! Море теперь чаще, чем прежде, прибивает к берегу огромные льдины, а зима наступает с каждым годом всё раньше и длится всё дольше. А недавно, мы слыхали, на один из западных посёлков напало чудище, каких никто никогда не видывал. И что-то делается с овощами: первот почему-то больше растёт вверх, чем вширь, а мапра - наоборот...
Но это всё ерунда, главное - вот что. С неба явились какие-то боги в огненных лодках, и, хоть с виду они похожи на тебя, добра от них мы видели немного. Всё роются везде, будто что-то ищут. Слова у них некоторые, как наши, а некоторые и не разберёшь: не то кара ни зация, не то хорони за ция... Да ещё какая-то тьма на полия...
Про тебя они говорят, что ты - не Бог, а убийца и с тобой надо что-то этакое сделать. Что ты был просто человеком и у тебя голова не в порядке, потому что только полоумный может надеяться найти способ стать бессмертным. Ты на меня не сердись, я просто повторяю их слова. Они ещё сказали, что скоро сюда прилетят ещё лодки, привезут какие-то штуки, поставят везде невидимые заборы от зверей и от нас, кто тут живёт, потому что мы, дескать, дикие и от нас можно всего ждать...
Парпо остановилась на минуту перевести дух. Не слишком ли невежливо она разговаривает с Богом? Впрочем, была ни была: она свою жизнь считает почти законченной, и должен же кто-то сказать всё это Эггону... Саркофаг хранил молчание, и, приободрившись, старая женщина вновь заговорила.
- Кстати, о заборах. Говорят, что ты - наш заступник, что все мы - твои дети. Значит, и мой внук тебе какой никакой, а родственник. Он ничего плохого не сделал, ты ведь знаешь, все дети любопытны. Но его нет, а те, кто в этом виноват, так и останутся, видно, безнаказанными...
Так вот я, старая и одинокая, пришла тебя спросить: сколько ты ещё собираешься прохлаждаться? Когда был мор и мы звали тебя - ты не встал и не спас. Когда по всему свету гуляли ураганы, мы ждали, что ты нас защитишь, но ты не пришёл. Уж не знаю, так ли страшны эти пришельцы, но мне они не по душе, и все, кого ни спросишь, их клянут. Как мы будем жить, если с неба то и дело станут шлёпаться огненные лодки и новоиспечённые боги будут тыкать нам в нос, что мы дикие, живём со зверями и едим сырой кушлат на завтрак, обед и ужин? Как тебе не стыдно, Эггон! Ну неужели тебе вот ни на столечко не стыдно?
Пение воды внутри саркофага становилось всё громче и отчётливей. С каменной поверхности, разбуженный глубинной вибрацией, начал осыпаться лёд, потом глыба вдруг задымилась, и на Парпо дохнуло весенним теплом. По мере того, как саркофаг разогревался, земля под ногами дрожала всё сильнее, и к странной музыке присоединялись шёпот сыплющегося щебня и шорох сползающих с гор снегов. Потом где-то вне Пещеры родился гул, перекрывающий всё остальное - и глыба раскололась.
Старуха сидела, глядя на пробуждение Бога, раскачиваясь в такт звону талой воды и надвигающемуся шуму камнепада - и то, и другое звучало для неё прекрасной долгожданной музыкой.