В другой жизни или в другое время или, наконец, с другим человеком, эти слова были бы приятны Петру, но не сейчас. Он терпел каждый раз, когда жена повелительным тоном приказывала ему выполнить ее просьбу, так и сейчас, не знай он, что когда вернется, ему придется заняться стиркой, то, наверное, удивился бы такому желанию жены, чтобы он не задерживался. Но он прекрасно понимал, почему жена просит его не задерживаться и участь, предначертанная ему по возвращении, его не очень радовала. Он явно устал. Устал от двадцати лет жизни с человеком, сосущим из него жизненные силы каждый день.
Они познакомились после окончания Петром института: молодой инженер и прекрасная швея-мотористка второго разряда. До сих пор он помнил ее девичью красу и неподдельную беспечность, которая покорила его. Сейчас лицо жены сильно изменилось. Она постарела, к тому же, как оказалось после пары месяцев после свадьбы, она совершенно не умела следить ни за домом, ни за собой, что усугубило с годами ее внешний вид. Порой Петру казалось, что она выскочила за него замуж лишь из-за квартиры, оставленной скончавшимся отцом, и лишь непроходимая наивность Петра не давала этой мысли окончательно утвердится в его голове, стать истинной, открывшей бы ему всю правду о супруге. Однако этого так и не произошло, и Петр продолжал жить с этой женщиной, глупо веря в то, что она действительно его любит. Да она любила, в широком смысле этого слова, но не его. Сазу после полугода совместной жизни, супруга завела любовника, с которым разъезжала на такси по дешевым кабакам и пила водку, а потом проводила жаркие ночи пьяной любви среди потных простыней в номере гостиницы, стоявшей на самом отшибе города. Она была не уродлива, к тому же весьма неприхотлива в выборе мужчин и явно демонстрировала свою доступность перед понравившимся мужчиной. Петру она говорила, что допоздна сидит за станком на фабрике и помогает соратницам подшивать стельки на, недавно пришедшую, партию валенок. Петр, в то время еще ослепленный тем, что стал законным мужем девушки, которую любит, из кожи вон лез, чтобы доказать, что он удивительно понимающий человек, что готов всем, чем может помочь жене. Пока его половинка гуляла налево, он исправно работал, приносил зарплату, он даже прекратил участвовать в воскресных походах в пивную, которую всегда посещал со школьными друзьями. Тогда ему и в голову не приходила мысль, что за то время, что жена "работала как проклятая", можно было бы подшить столько валенок, что хватило бы, наверно, на многотысячный город, причем по нескольку пар на человека, чтобы ходить можно было в любой сезон. Петр слепо верил женщине, которая, что называется, держала его под каблуком. Он принял на себя все обязанности по дому, он дежурил до поздней ночи перед окном, ожидая, когда ее силуэт промелькнет в свете уличного фонаря, но никогда не дожидался. Новость же о скором прибавлении в семействе скорее смутила его, нежели порадовала. Честно признаться, его наивность таяла с каждым днем, прожитым с этой женщиной и тогда, наконец, он действительно впервые в ней усомнился. "Прости, но я не помню, когда мы в последний раз спали вместе, как мужчина и женщина. Откуда ему взяться", - с этими словами Петр кивнул на живот жены. Это была простая логика, ведь уже на протяжении почти двух месяцев их интимная жизнь напоминала скорее жизнь двух бревен, лежащих рядом в поленице, а то и порознь. Однако жена не позволила ему сомневаться в своем отцовстве более минуты, накричала на него, хлопнув дверью и крикнув на прощанье какие-то слова о разводе, тем самым, выставила себя жертвой его чудовищного и хамского поведения. Беда была лишь в том, что Петр до сих пор любил ее, и дешевый спектакль, разыгранный женой, возымел свой эффект. Петр признал ребенка, а вдобавок ко всему еще неделю выпрашивал прощение, принося каждый день цветы и конфеты. Тогда он еще не был тряпкой или слюнтяем, он просто любил ее и, видимо, не мог без нее жить, надеясь на свое чувство и слепо доверяя ей.
Годы прошли, и вместе с наивностью Петра исчезла и его любовь к существу, которое напоминало теперь скорее мегеру, чем ту добродушную девушку, на которой он женился. Их дочь никогда не любила отца, воспитанная исключительно матерью, она унаследовала не только ее характер, но и заранее выучилась смекалке и увертливости, так необходимой женщине по мнению матери. Петр же был уничтожен как личность, для парочки нахлебниц он был лишь средством к существованию, пылесосом, стиральной машиной и газовой плитой одновременно. Жена давно перестала гулять, так как перестала быть кому-то нужной. Теперь она скорее напоминала поношенную старую вещь, выброшенную в чулан за ненадобностью, пользование которой никому бы не принесло радости. Она перестала работать, жалуясь, что через день ее разбивает радикулит и изнуряет пресловутая мигрень, поэтому она сидела дома и руководила мужем, помогая лишь тем, что исправно стряхивала пепел в пепельницу, а не на паркет, как делала в молодости. Дочь круглосуточно болтала по телефону, а в перерывах гуляла по подъездам, где ее часто замечали соседи в компании великовозрастных молодых людей и бутылкой пива или дешевого портвейна. Они знали, что сообщать об этом матери бесполезно, а отец, как они считали, был бесхребетным ослом и были правы. Петр увяз в семейной атмосфере эксплуатации и разорвать оковы не пытался, терпеливо снося скандалы и ругань в свой адрес, все так же принося домой всю зарплату и совсем не общаясь со своими школьными друзьями. Теперь он уже не любил жену, но не мог ей не подчиняться, к тому же маленькое хамло, которое было взращено у него на глазах всегда принимало сторону матери, а он все же считал ее своей дочерью, пусть и не биологической, как он все же решил, но тем не менее существом, с которым он прожил почти шестнадцать лет и на которое он повлиял, воспитывая и наставляя, хотя и это для него всегда было под вопросом. Каждый день был похож на предыдущий. Все вяло кисло и ничего не менялось.
Так вот, Петр был послан в магазин. Просьбу жены он решил исполнить беспрекословно дабы избежать воздействия ее прокуренного баса на свои измученные криком перепонки. Одев свой потертый плащ, который по возрасту чуть превосходил его дочь и который она же пьяная несколько раз загадила собственными тошнотворными выбросами, когда являлась домой ночью и не успевала попасть в ванну или просто была не в состоянии ее найти, он вышел на улицу. Стоял типичный майский день: потоки жидкой грязи, словно кисель стекали по тротуарам в канализационные люки, которые порой засорялись и изрыгали наружу кучи бытового мусора, а порой и биологического. Небо, серое и бескрайне сырое, нависало над городом угрюмой пеленой забвения, навевая грусть и печальные мысли. В такие дни кто-то решает сброситься с крыши, а кто-то, укутавшись в одеяло, тихо чавкает перед телевизором. Петр шел в булочную. Никому другому кроме него такая промозглая погода, с постоянно моросящим дождем, грязными дорогами, утопающих в потоках черной жижи, и потрепанными голубями не нравилась, но Петр был рад, потому как светящее солнце и радостные лица прохожих навевали на него тоску своей позитивной энергетикой, заставляя страдать от невозможности этого достичь, так как всегда перед глазами стояли две особы вызывающие в нем неприязнь, а в солнечные дни даже отвращение. Понурив голову, глазами исследуя тротуар, Петр неторопливо двигался к своей цели. В одной руке он держал старую авоську, а другую потеплее упрятал в карман, где искал тепла в поеденной молью ткани. Когда не с кем было поговорить, Петр всегда разговаривал с собой и про себя, что вошло в его привычку с самого первого года жизни, когда приходилось коротать время в одиночестве и тишине, моя посуду в холодной воде. На улице почти никого не было и даже бомж, нашедший сомнительное убежище от дождя под газетными листами, не обратил внимания на медленно шедшего, словно изнуренный верблюд, мужчину, что-то тихо лепечущего вслух. Петр каждый раз вспоминал прожитые годы, и даже то светлое пятно, которым были первые месяцы его счастья и влюбленность, не могло теперь одолеть той черноты, что заполнила его душу безысходностью. Он смирился и покорился, его сломали и он признавал каждый раз эту мысль, чувствуя себя ничтожеством не из-за того что уступил, а из-за того, что не находил в себе сил для изменения положения. Он не был рабом семьи, надоевшей ему, для которой он не играл значения как человек, он был рабом собственной бесхарактерности.
Окончательно уверив себя в том, что он бесконечно глуп и неизменно бесхребетен, что он слюнтяй, тряпка, осел и ничтожество в одном лице, что он окончательно потерян для самого себя и что ничего на свете не поможет ему измениться, Петр решил срезать путь, не доходя до перекрестка. Словно ушибленный тяжелым молотком Петр ступил на проезжую часть и сделал пару шагов. Следующее, что он почувствовал, был сильный удар, в глазах промелькнули какие-то картинки и неясные силуэты, а в ушах на секунду смешались различные звуки: какой-то визг, гудки и пронзительный скрип. Женщина, гулявшая неподалеку стала свидетельницей происшествия, из-за которого по статистике гибнет больше людей, чем от рук очумевших индивидуумов. Она так и застыла вместе со своей болонкой, жадно рвущейся к обнюханному деревцу для удовлетворения собственных естественных потребностей, когда небольшой грузовик словно бык на испанской корриде поднимает на рога матадора, поддел своим бампером невысокого человека, одетого будто в маскхалат, так как он сливался с воздухом. Тело бедняги швырнуло в воздух, где оно перевернулось словно кегля для жонглирования, а затем ударило о дорожное покрытие, да с такой силой, что череп бедняги раскололся и густая кровь замешалась с дорожной грязью, предавая ей ужасающий оттенок. В воздухе еще висел гул мощного гудка и свиста шин, когда женщина взяла настолько высокую амплитуду крика, что болонка мгновенно испорожнилась на тротуар, а затем испуганно забилась хозяйке в ноги. Все замерло словно стоп-кадр на пленке: грузовик развернувшийся из-за сырости, кричащая на весь район женщина с теряющей сознание собакой и, лежащий прямо на разделительной полосе в луже смеси из крови и грязной воды, труп. Приехавшая вскоре скорая констатировала смерть. Тело Петра погрузили в специальный мешок и увезли в морг.
***
Петр был ошеломлен, сбит с толку и немного напуган. Он смотрел на сырую дорогу, где в потоках воды и собственной крови лежало его бездыханное тело, с вывернутой шеей и переломанной головой. Было тихо, словно даже воздушные потоки замерли и не смели шевельнуться. Петр поднимался вверх над телом и смотрел на окружающий его мир, удалявшийся все быстрее и быстрее, словно он отъезжал в путь и смотрел на мир из окошка тронувшегося поезда, набиравшего скорость. Он видел как его тело окружили люди, как в их плотное кольцо вклинился человек в белом халате, из только что подъехавшей машины скорой помощи. Петр даже успел увидеть как врач, ощупавший его, покачал головой и сделав какой-то жест рукой, вышел из окружавшей его толчеи. Больше он уже ничего не мог заметить, так как поднялся слишком высоко и лишь мелькавший синий маячок скорой все еще рябил в его глазах.
Теперь Петр погрузился во мрак. Ничего не было видно, не было никаких звуков, он даже не видел собственных рук. Отсутствие света и шума сначала напугало Петра, но через некоторое время он привык. Петр попытался сделать шаг, но ему не удалось, появилось ощущение, что его держит невидимая сила, не дающая даже поднять руки, но ее действие не было сковывающим, скорее она превратила его мышцы в вату, от чего те не сокращались. Петр попытался крикнуть, но и это ему не удалось все по той же причине, было ощущение, что и языка он тоже лишился. Он пытался всмотреться в темноту, но от этого не было толку, казалось, перед ним бесконечная пелена мрака, скрывающая от него нечто пугающее. Сейчас он даже не мог сказать как идет время и идет ли оно вообще, не понимая сколько уже минут, а может и часов он поглощен беспросветной чернотой. В странном ощущении абстракции он находился до тех пор пока не послышалось мерное жужжание непонятного происхождения. Петр не мог разобрать откуда оно происходило, так как оно, казалось, окружило все его существо и проистекало по всем направлениям. Не смотря на это, он вдруг ощутил движение, чувствуя скольжение пространства, хотя до сих пор не мог шевельнуть и пальцем и все вокруг по-прежнему утопало в кромешной темноте. Внезапно вдалеке вспыхнул яркий силуэт, проделавший сквозную дырку в невидимом пространстве. Это было маленькое окошечко, светившееся ореолом белого света, поглощаемого мраком. Оно медленно приближалось и увеличивалось с каждой минутой. Петр плыл в абсолютной темноте, четко следуя линии незримой траектории, которая вела его прямиком к окошечку, показавшемуся ему сначала очень маленьким, но становившемуся все ближе и от этого, увеличивающемуся в размерах. Вскоре свет сделался ослепительно белым, а размеры окна увеличились до размеров большого шкафа, которые нередко встречаются в библиотеках. Петр испугался, что может ослепнуть, но тут же поймал себя на мысли, что не испытывает дискомфорта от яркого свечения, наоборот, чем ближе он становился к свету, тем приятнее был его блеск, от которого смертный человек уже давно бы зажмурил глаза и, возможно, даже бы закрыл их ладонями. Именно сейчас Петр вдруг подумал о самом страшном, чего всегда боялся и чего никак не ожидал встретить дождливым весенним утром в разгар своего среднего возраста - он подумал о смерти. Только сейчас он вдруг понял, что умер… Эта мысль пронеслась в его сознании словно ветер, блеснула яркой молнией и растворилась в безмятежности и безысходности происходящего. Она расставила все на свои места и окончательно подтвердилась, когда Петра поглотил белый свет.
Темнота сменилась на мгновение настолько ярким свечением, что в нем так же как и в той темноте, в которой Петр находился совсем недавно, невозможно было ничего различить. Картина, которая предстала перед Петром в следующий момент после того, как он погрузился в светящийся проход чуть не заставила его закричать во весь голос, которым он правда не мог воспользоваться. Не смотря на то, что он не мог и звука издать, Петр все же взорвался бурей эмоций, заметных в тот момент, пожалуй, лишь ему одному. Свечение ослабевало, стали вырисовываться силуэты предметов и очерчиваться контуры помещения. Наконец, световой поток окончательно потух до обычной мощности, привычной человеческому глазу. Петр стал удивленно и с интересом рассматривать окруживший его интерьер огромного помещения. Оно скорее походило на немыслимых размеров амбар какого-нибудь самолетостроительного завода, но было еще больше в несколько десятков, а то и сотен раз. Кругом из окон в бесконечно протяженной стене двигались светящиеся сгустки бесформенной материи, некоторые ярче, некоторые практически погаснувшие. Движение их напоминало конвейер, неторопливо и безостановочно изрыгающий свою продукцию, плавно несомую к определенной цели. Петр заметил, что в конце конвейерной ленты, которая напоминала смесь стекла и бриллиантовой крошки, сгустки останавливаются. Происходящее далее еще более убедило Петра, что место, куда он попал, является неким подобием завода, с налаженной системой обработки и упаковки сырья. В конце каждой ленты, на одной из которых стоял и Петр, находился предмет, вполне привычный для каждого, кто хоть раз бывал в магазине одежды - это были куклы-манекены, одно лишь отличие, а именно отсутствие половых признаков в купе с внешней атрибутикой личности, как, например, глаза или волосы, не делало этих кукол слишком необычными. Они напоминали пластилиновую статую, мастер которой не придал ей окончательного вида, не решив кто же это будет: мужчина или женщина, поэтому вопрос о форме носа или цвете волос еще не был логичным и соответственно не воплощен в жизнь. Кукол было множество, они стояли у подножия каждой из лент и шеренга их тянулась за пределы видимого пространства. В голову Петру пришла ассоциация: куклы - коробки.
Каждый сгусток, подходивший к концу ленты, погружался в манекен, всасываемый как пылесосом, после чего кукла оживала и нечеткие силуэты неких фигур, подобно грузчикам, насаживали ее на крюк другой ленты, двигавшейся эскалатором на этаж, находившийся ниже. Петр оторвался от завораживающего зрелища и принялся рассматривать себя самого. Теперь он понял почему не смог сделать никакого движения и не смог ничего произнести - он так же как и тысячи других, был лишь энергетическим комком света, без привычной физической оболочки. Его несла все та же сила, которую он почувствовал еще в темноте. Впереди и позади него, рядом и вдалеке, везде куда бы он ни посмотрел подобные сгустки плавно двигались, ведомые той же силой. Ничего не оставалось делать как неотвратимо ждать своей очереди. Конца своей ленты Петр не смог увидеть, поэтому решил запастись изрядной долей терпения, без которого в этой ситуации было не обойтись.
В голову Петру приходили разные мысли. Пока он мерно плыл к ожидавшей его кукле, а время тянулось подобно жевательной резинке, были моменты, когда он ощущал некое удовлетворение, от того что, наконец, все его земные проблемы разрешились сами собой. Порой он ловил себя на мысли, что рад избавлению от тяготящей его многие годы тоски, от плена семейных неурядиц и явного раболепного подчинения, что теперь он снова свободен и никто не заставит его повторить своих ошибок. Конечно образ жены и дочери все это время стояли стеной из непоколебимого гранита в его сознании, но это говорило лишь о том, что вся жизнь Петра была неразрывно с ними связана и другие воспоминания забились серой мышью в самые потайные уголки его памяти, а вытащить их оттуда не мог и он сам.
Наконец, пришел черед Петра. Момент назад он видел как впереди плывущий сгусток засосало в предназначенную для него куклу, и как два гномоподобных существа подхватив очередного подопечного ловко поддели его крюком новой ленты за специальное кольцо на шее, от чего кукла стала напоминать костюм на плечиках в прачечной. Сосед Петра уже скрылся под полом, когда та неведомая сила, что вела их все это время стала настырно впихивать самого Петра в новую куклу. Он решил не сопротивляться, хотя и не мог этого сделать. За секунду мощный рывок заставил Петра съежиться до размеров теннисного мячика, а затем пулей проникнуть в туловище куклы. Следующие, что он почувствовал было ощущение тела и возможность этим телом управлять, но зрение вновь куда-то пропало. Ощутив себя снова в физической оболочке, Петр почувствовал как его подхватили за руки и за ноги и подвесили за шею, в которую было встроено кольцо. Он не чувствовал боли, но чувствовал движение. Не обладая визуальной информацией о происходящем, ему снова пришлось податься в размышления, но сейчас он думал уже не о жене и дочери, а о том, что с ним должно случиться дальше. Наконец, он вспомнил религиозные толки о высших силах, о рае и аде, о боге, наконец. Где же это все о чем человечество размышляло на протяжении многих веков и во что так свято верила большая его часть. Вместо ангелов и демонов - гномы, насаживающие все новые души на крюки и отправляющие их в незримое путешествие в неясном направлении. В тот момент, когда в голове Петра металась эта мысль, он получил ощутимый удар в лоб, после которого осталось чувство, что на его лбу красуется четкий отпечаток. Теперь Петр насторожился, ожидая повторения произошедшего, но больше ударов не последовало. Когда он уже немного успокоился и потерял бдительность, его тело вдруг резко дернулось вперед, следуя инерциальной силе. Лента остановилась, а раскачивающийся Петр застыл в изумлении и ожидании.
Петр ждал. Если бы его новое тело могло дышать, то он бы затаил дыхание, но, видимо, тело не имело легких, да и зачем мертвецу воздух, а кукла - это лишь коробка. Ожидание было недолгим. Крепкие руки снова подхватили Петра и сняли с крюка. Темнота, окутывающая его со всех сторон вдруг начала проясняться. Сначала блеклые силуэты выдавили свои отпечатки в пустом черном тумане, затем они окрасились в различные цвета и приобрели контрастность. Все это напоминало процесс пробуждения после операции, когда пациент раскрывает глаза и его взор застилает еще дурманящий туман наркотического сна, в котором аморфные силуэты, смешавшиеся с воздухом и цветом крашенных стен, растекаются непонятными пятнами. Когда зрение все же окончательно восстановилось, Петр понял, что стоит в коридоре. Впереди него выстроился стройный ряд уже знакомых манекенов, каждый не отличимый от предыдущего, словно оловянные солдатики из одной коробки. Коридор был узким и длинным с невысоким потолком, на котором по прямой линии следовали светящиеся стрелки, очень похожие на неоновые указатели. Шеренга, в которой Петр был далеко не последним и далеко не первым, медленно двигалась своим ходом, делая мелкие шажки и непрерывно подергиваясь короткими остановками. Стрелки нервно мигали, нарушая покой тьмы и говорили о том, что очередь Петра придет не скоро, так как тянулись они, угасая и бледнея с каждым метром, на довольно большое расстояние, превращаясь в сплошную светящуюся нить и вырывая из темноты из последних сил лысины манекенов.
Снова пришлось ждать. Картина данного действия сильно напоминала Петру давно и почти забытую картину его поступления в институт, когда в течение нескольких часов приходилось стоять в очередях, которые тянулись через коридор и заполняли лестницы, чтобы получить все необходимые справки и расписаться во всех нужных формулярах. Сотни потных от зноя и затхлого бескислородного воздуха людей теснясь в плотных стенах проходов, ждали тогда своей очереди точно так же, как сейчас ее ждал Петр.
Прошло много времени, прежде чем светонить из стрелок, наконец, уперлась в деревянную небольшую, с человеческий рост, дверь. На ней висела золотого цвета табличка с краткой надписью на непонятном для Петра языке, однако, немного присмотревшись, буквы словно по его желанию превратились в знакомые с детского сада символы, образовав слово: "секретарь". Прямо над дверью красовалась красная лампа с жирными буквами, которые аналогично буквам на табличке сразу принимали знакомый Петру вид. На лампе было написано "следующий " и она не горела. Петр знал, что она должна зажечься, известив его о необходимости повернуть дверную ручку и ступить на следующую ступень неизвестности. Покорно стоя перед запертой дверью, уткнувшись в нее носом и перетаптываясь с ноги на ногу, ожидая сигнала, он гадал, что может ждать его дальше, но в голову ничего не приходило, а фантазии явно было не достаточно для прогнозирования дальнейших событий. От мучительных раздумий и еще более томительного ожидания его спасло именно то, чего он ждал. Лампа вспыхнула ярким красным огнем, замешавшимся с чернотой и блеском стрелочного света.
Петр переступил через порог, дверь автоматически захлопнулась, издав неприятный громкий удар. За маленькой дверью скрывалось огромное помещение. Стены были настолько высокими, что казалось можно свернуть шею, пытаясь увидеть их конец, поэтому вышедший из тесноты коридора Петр чуть не потерял сознание, от охватившего его в эту секунду головокружения. Потолок был украшен великолепной картиной, изображавшей дерево, корни которого рождали различных животных, в том числе и человека, а в пышной зеленой кроне светился ореол бородатого старца с пылающими огнем глазами. Пол был отделан черным полированным камнем, напоминавшим мрамор. Точно таким же, но белого цвета были отделаны стены. Жесткими и изящными иглами впивались в потолок колонны все из того же камня, чередовавшиеся по цвету. В зале не было окон и люстр, но света было в достатке, как показалось Петру, свет источал образ старца с потолка. В самом центре зала стоял тяжелый и мощный стол, раскинувший свои коренастые ножки на несколько метров в поперечнике. За столом сидела немолодая полная женщина, шокировавшая Петра своей абсолютной наготой. Она оторвала взгляд от бумаг в тот момент, когда Петр перешагнул порог и впилась в него своим сверлящим и холодным взглядом чего-то явно ожидая. Увидев же, что Петр абсолютно не понимает, что с ним происходит и что он должен делать, она резко рявкнула на него, привстав из-за стола и колыхнув своей объемной грудью:
- Подойдите к столу!!!
Петр дернулся и как испуганная овца поплелся к столу как ему и приказали. Когда он подошел, женщина своими крепкими ладонями схватила его за виски и приблизила его лоб ближе к своим глазам:
- Итак, 1313-ый, каково было ваше вероисповедание при жизни?
Петр смутился и даже побледнел бы если в его новом теле бурлила бы кровь. Этот вопрос поставил его в тупик. Раньше он считал, что жизнь после смерти невозможна, что не существует мира, кроме Земного, а уж раз такое дело, то и с высказыванием, что "религия - опиум для народа" он был согласен, предчувствуя, что многие церкви просто обманывают своих прихожан и последователей, наживаясь на их доверчивости или горе. Но в данной ситуации заявление о том, что он не верит в бога могло, как ему казалось, свести на нет все его страдания и праведные поступки, за которые ему причитались все райские блага. Тем более сейчас, когда Петр действительно успел поверить в существование загробного мира, а, значит, и в рай и в ад тоже, перспектива, что бог сочтет его еретиком и безбожником за то, что он ни разу не был в церкви и даже бабулек с образками обходил за километр, его не радовала. Каторги и вечные муки не были тем, к чему он стремился, каждый раз сдерживаясь, чтоб не напиться от горя и дикого желания повеситься хоть на шнурках от ботинок, лишь бы не слышать ора любимой жены. С другой стороны, думал Петр, вранье, да еще и в глаза господу или этой сердитой женщине тоже не сойдет за благодеяние, а уж всевидящее око господне наверняка расколет его неумело замаскированный маневр уклонения от своей участи пасть жертвой собственного неверия. Выходило, что ад обеспечен Петру, и сам он, измученный еще земным адом, уже давно, в принципе, приготовился и к загробному. После повтора нервной женщиной своего вопроса, Петр обреченно произнес:
- Я - атеист.
- Понятно. Пройдите в дверь номер один, - женщина села на свое место и вновь принялась перелистывать толстую желтую книгу, потрепанную и засаленную.
Петр увидел в конце зала множество дверей, а в левом углу и искомую дверь, на которой была нарисована золотой краской огромная единица. Он проследовал к ней незамедлительно, дабы не вызвать у женщины очередного припадка, которые его сильно утомили и при жизни.
За открывшейся самостоятельно дверью находилась комната, всем своим видом говорящая о том, что это рабочий кабинет. В конце ее стоял небольшой низкий стол с зеленым тканевым покрытием, на котором стопками были аккуратно уложены толстые папки. В углу стола приютилась зеленая лампа и набор канцелярских принадлежностей, совсем как в обычных юридических конторках. Стены по всему периметру закрывали громоздкие книжные шкафы, за пыльными стеклами которых Петр успел разглядеть книгу с названием: "Атеизм и его истоки". Ковер на полу был испещрен пятнами стоптавшейся и потертой шерсти, было заметно, что лежит он здесь уже много лет.
Петр перешагнул порог и дверь со скрипом закрылась. В комнате казалось никого не было, но через секунду Петр услышал бормотание, доносившееся из кипы папок. Низкий голос с налетом усталости произнес:
- Ваш номер, пожалуйста.
Петр снова не понимал как ему поступить, но вспомнив, что женщина из зала назвала его 1313-ым, решил, что это и есть его номер:
- Кажется 1313, - все-таки с неуверенностью ответил он.
- Кажется? - переспросил голос, - что за цифра у вас на лбу?
Теперь Петр догадался, что тот удар, полученный им в процессе его путешествия, видимо, оставил на его лбу некие цифры. Ощупав лоб руками, он убедился, что знаки на его голове есть не что иное как число 1313.
- На лбу, кажется, 1313, - более уверенно произнес Петр.
- Что-то вам все кажется. Если б вы не были атеистом я предложил бы вам перекреститься. Хорошо, минуту.
Голос замолк, но через непродолжительное время появился его обладатель. Из завалов бумаг появилась сначала его лысина, а вскоре вынырнуло и все тело. Это был человек, только очень меленького роста, совсем лилипут. При этом он имел коренастую и плотную фигуру и был чем-то похож на неуклюжего медвежонка. Увидев его, Петр заметил его сходство с теми гномоподобными существами, что ловко перегружали манекенов, разница была лишь в том, что этот человечек был одет в строгий костюм с галстуком и на его голове только затылок имел волосы. Лилипут, заложив руки за спину, подошел к Петру. Немного помолчав, он достал из кармана портсигар и, вынув, из него сигарету, закурил. Опершись на край стола и постоянно ерзая, так как его маленькие ноги не давали ему возможности удобно пристроить свой зад, он, сделав затяжку, наконец, снова заговорил.
- Итак 1313, Я - атеистический представитель при религиозном комитете. Вы - атеист, значит мне и вам придется сотрудничать. Начнем с того, что атеизм не относится ни к какому из направлений религии, а значит в нем отсутствует элемент веры в господство высшего существа над земным миром. Проще говоря, атеизм отрицает бога, - лилипут снова затянулся. Хочу вас разочаровать бог все же существует, иначе, вас бы просто здесь не было. Ваш труп съели бы черви, а ваш дух испарился. Я не буду докучать вам долгими философскими рассказами о том, что есть душа, но скажу только, что она есть. Душа, что-то вроде природной энергии, она часть того мира, который создал бог, она - его часть, а значит, творец обязан за ней следить. Признаться, - коротышка выпустил дымовое облако, совсем скрывшее его из вида, и чуть понизил голос, - Господь немного не рассчитал. Он создал Адама и Еву, что бы потешить себя своей же изобретательностью, а ведь его предупреждали, что не надо бы лучше делать их "по образу и подобию своему", мало ли что. Так и произошло. Эти дураки, наделенные божьей частицей, оказались лишь неблагодарными нахлебниками. Старик оплошал, и, вдобавок, выпустил двух наглецов на свободу. Вы стали размножаться и плодиться, пожирая и уничтожая то, на что бог потратил целых шесть дней, а теперь вас уже шесть миллиардов и вы продолжаете дело своих праотцев. Бог слабел день ото дня, раздавая каждому новорожденному часть себя, потому как слепо верил в то, что вы образумитесь. Его ослабление плохо сказывалось на вселенной, вот и пришлось заниматься реинкарнацией. Души, правда, изнашивались и мы пришли к соглашению, что больше пятнадцати раз одну и ту же душу использовать не будем. После пятнадцатого раза душа совсем теряет силы и мы возвращаем ее творцу. Сейчас даже рассматривается закон о понижении этого срока до тринадцати раз, так как после него душа начинает толкать человека к самоубийству. Конечно, вам повезло, что старик до сих пор в вас верит, а то не избежать бы вам Армагеддона. Но мы отклонились от темы. Извините, наболело. Работа ведь адская. Так вот, вы находитесь здесь, чтобы я определил вас по месту, заслуженному вами при жизни.
У Петра снова случился эмоциональный приступ, который, конечно, никак не проявлялся физически, но эмоциональное напряжение Петр все же испытал, сразу вспомнив свои размышления на тему ада и рая. Коротышка докурил сигарету и метким броском закинул ее в стоящую у стола урну.
- Посмотрим, - с этими словами он взял лежавшую снизу папку, от чего, как он ни старался это предотвратить, все папки, лежавшие сверху, рухнули на пол, огрев его по голове своим нешуточным весом.
- Итак. Хм, хм, ххм, - коротышка перелистывал страницы и каждый раз изображал удивленную физиономию, качал головой и произносил все удлинявшееся "хм".
Петр молча стоял в ожидании своей, как ему казалось, печальной участи. Вид маленького человечка спешно листающего, видимо, его досье, если можно было так выразиться, угнетал его все больше и больше. Наконец, коротышка перевернул последний лист и громко захлопнув папку снова достал сигарету.
- 1313-ый, ваше положение меня не радует, - он печально покачал головой, - вы осел, 1313-ый, извините за выражение.
В сознании Петра что-то оборвалось. Раз есть бог, значит, за неверие его должны наказать, но раз есть этот самый атеистический представитель, значит дело вовсе не в вере. Он стал бегло вспоминать свою жизнь, перелистывая страницы памяти подобно, листам той папки, которую коротышка только что держал в руках, в надежде понять из-за чего же его положение не радует лилипута. Он вспомнил как в детстве дергал соседскую девочку за косички, как кидался камнями по шустрым воробьям и даже вспомнил как вырвал из дневника листок с двойкой. Но все это мало тянуло на большой срок и обречение на вечные муки, а коротышка не был рад! Институтская жизнь тоже была полна массой мелких грешков: как-то раз он списал со шпаргалки весь билет и умудрился обмануть старого профессора, убедив того, что действительно знает материал, хотя по данному вопросу был абсолютным нулем; как-то раз он сильно напился и обругал матом старую вахтершу, не желавшую впустить его в общежитие для продолжения праздника; он даже вспомнил как пьяным пришел на занятия, а потом мочился из окна аудитории, за что его собирались отчислить и лишь грамота за второе место по шахматам среди учащихся ВУЗов спасла его от несчастья. Во взрослой же жизни, после женитьбы, места хулиганству и юношеским шуткам совсем не осталось, но он все равно грешил помаленьку и сейчас себя сильно винил за это. Он иногда не оплачивал проезд, если появлялся такой шанс, иногда бросал мусор на улице и даже… вот оно, подумал Петр - он часто воровал из ящика чужие бесплатные газеты с телепрограммой, если не обнаруживал их в собственном ящике. Вот оно - вот мой самый страшный грех - воровство! Петр обреченно решил дослушать приговор и снести стойко удар, посланный ему судьбой, наверно, заслуженный.
- Да, да. Ваше дело меня не радует. Я не беру в расчет всего того, о чем вы сейчас подумали, хотя за сломанное крыло бедной пташки, божьего создания, вас следовало бы наказать, но для бога это слишком мелко. За этим скорее должен был следить ваш отец с ремнем наготове. Ваш главный грех в другом.
- В чем же? - изумленно спросил Петр, было обрадовавшийся, что воровство газет не причислено к смертным грехам.
- В том, что вы бесхарактерны и невероятно терпеливы, - коротышка развел руками, - вы разве будете это отрицать? Вот, - с этими словами он снова взялся за папку, - цитирую донесение вашего ангела хранителя:
"Подопечный ведет пассивный образ жизни, сносит любые обиды и оскорбления, посланные домочадцами, склонен к апатии и бездействию. Устойчивое депрессивное настроение, вызванное невозможностью, а главное нежеланием изменить окружающий мир, оторванность от действительности и уход в себя, вызванный борьбой моральных качеств с чертами устоявшегося характера, на почве неудовлетворенности жизнью и постоянных обид, посланных женой и дочерью".
- Ваш психологический портрет угнетает и мне жаль вас, потому как вы не можете себя пересилить, но ответьте на вопрос, что сделало из вас раба положения, почему вы никогда не старались изменить обстановку, наладить вашу жизнь как бы вам этого хотелось?- коротышка отложил бумажный листок.
Петр задумался. Ангел-хранитель был прав, а на вопрос который задал лилипут он и сам толком не знал ответа:
- Наверное, потому что ждал, когда они полюбят меня.
Сейчас Петр готов был расплакаться и лишь отсутствие глаз мешало этому. Провернув в голове всю ту жизнь, которую он прожил как один длинный и хмурый день, он понял, что почти не испытывал чувства, когда человек говорит, что счастлив. Его никчемное существование, ведущее его лишь к неминуемой смерти, а не к новым ощущениям жизни, окончательно поглотило его как болотная трясина. Все его жизненные силы шли на борьбу с самим собой, чтобы не дать себе упасть хотя бы в своих глазах. Он тщетно уверял себя каждый раз, что способен к действиям, что может в один миг круто поменять свою жизнь, освободиться от оков повседневности и искать счастье, но этого он не мог. Сначала его держала любовь, а потом просто привычка, сильно сжимавшая его в своих тесках обыденности, утопившая все его молодые мечты, погубившая его как личность. Петр прикипел к простому существованию: прямолинейному движению, без отклонений, без оговорок, без действий. Сейчас он не мог скрыть даже от себя, что ненавидел жену, за то, что она сделала его тряпкой, но он не мог скрыть и того факта, что беспрекословно принял эту роль, что ни разу не возразил ей, что ни разу не сделал по-своему.
- Вы взяли на себя тяжелый грех, вы истратили жизненную энергию на бесполезные муки совести. Вы, если хотите, убили свою душу, - коротышка спрыгнул со стола и подошел к Петру вплотную.
- Что же со мной будет? - неровным голосом спросил Петр.
- Дела ваши не очень хороши. Таким как вы обычно путь в рай заказан, но есть одно "но".
Петр молчал, глядя как коротышка снова полез за сигаретой, но почему-то, вдруг, не стал курить, а сунул портсигар обратно в карман.
- Дело в том, что ад переполнен, - с некоторой печалью произнес он. Да, ад переполнен. Поэтому таким как вы мы даем второй шанс, если только он уже не был дан. Вот, например, в соседнем кабинете, куда попадают католики сейчас находится человек, который давным-давно нечаянно застрелил вора, хотя пытался лишь напугать его. Конечно, за убийство ему прямая дорога в ад, но ад переполнен. Там и так уже некуда девать эти заблудшие души, мучить их уже некому. Количество грешников растет с каждым столетием, поэтому тому человеку, который сейчас за стеной, - коротышка кивнул на стену, - будет дан второй шанс: его отправят в тот момент его жизни, когда это произошло и он будет должен исправить ошибку. Да, господь великодушен - исправить свои грехи, об этом многие мечтают!
- Но что должен буду исправить я? Снова прожить свою жизнь так, чтобы жена мной не попрекала?
- Вы должны будете прожить свою жизнь так, чтобы вас уважали, чтобы вы сами уважали себя.
Петр задумался над словами коротышки. Действительно, уважение к себе у Петра отсутствовало, что и делало его слабым и безвольным.
- Что же, вы дадите мне шанс снова прожить целую жизнь? - изумленно спросил Петр.
- А почему бы и нет! Мы вернем вас в то время, когда вы только женились, - коротышка улыбнулся и снова взял папку, - чтобы эти страницы, - он взял пальцами большую часть листов, - навсегда исчезли, а их заменили новые с более радужными событиями в вашей жизни, а главное с более позитивной характеристикой вашей личности.
Петр обрадовался такому повороту событий. Он продолжал стоять в предвкушении того, как снова вернется на двадцать лет назад и сможет по-новому построить свою жизнь, а значит по-новому оценить себя.
- Главное, 1313-ый, помните, порой страшно не только действие, но и бездействие и за это самое бездействие попасть можно хоть на последний круг ада, правда, у нас это называется содержание с повышенным коэффициентом мук. Ну, договорились?
Петру конечно ничего не оставалось как согласиться, тем более, как уже сказал коротышка, исправить собственные поступки и грехи самая большая награда для обреченной души, ведь в земном мире сделать это бывает очень сложно, а чаще всего просто невозможно. Время уходит, уходит жизнь, а оттиск твоих поступков навсегда остается в твоей душе и сердце, и если эти поступки были ужасны, то даже раскаяние тебе не поможет. Петр решил, что позорное клеймо бесхарактерности он обязательно должен смыть и раз сами небеса дают ему второй шанс, то он обязательно должен его использовать.
- Да, я согласен, - Петр одобрительно кивнул головой.
- Отлично, - коротышка уселся за стол и принялся заполнять белый бланк, который заранее достал из ящика своего стола. Через некоторое время, он поставил на нем печать и протянул Петру со словами, - вот ваш пропуск. Сейчас выйдите из кабинета и поднимитесь на лифте, вас встретят и сделают все, что нужно. До свидания!
Петру в голову пришел вдруг вопрос, а вместе с ним и желание его задать именно сейчас и именно этому коротышке:
- Последний вопрос перед уходом, - стал настаивать он, - куда же смотрел бог, когда дал мне такую жену, куда он смотрел, когда она сделала из меня ничтожество, да и вообще куда он смотрит? Вокруг столько несправедливости!
Коротышка усмехнулся. Его улыбка напоминала улыбку чеширского кота из сказки про Алису. Он немного выждал прежде чем ответить, все это время глядя на Петра с некоторой долей насмешливости но, наконец, произнес:
- Ошибки совершает не бог, ошибки совершает человек! - тут он сделал паузу, немного помрачнев, но через секунду, снова улыбнувшись, уже с налетом сарказма, добавил - Да и вообще порой ему не до вас!
С этими словами коротышка открыл дверь и вытолкнул Петра мягким движением в зал. Петр заметил лифт на противоположной стене и быстрым шагом пересек зал. Когда двери лифта уже закрывались, Петр все еще был готов к таким коренным изменениям в своей прошедшей жизни, что даже стал чувствовать прилив свежих сил. Двери закрылись и лифт стал потихоньку подниматься вверх. "Хорошо, что вверх" - подумал про себя Петр. В зале послышался гул захлопнувшейся двери и обрывки фраз уже знакомых Петру:
- Каково было ваше вероисповедание при жизни?
- Ислам.
Лифт тихо шуршал и медленно плыл в высоту. Наконец, он дернулся и двери плавно откатились в стороны, открывая перед Петром залу, отделанную кафельной плиткой и уставленную непонятными аппаратами, в нескольких из которых находились манекены. У выхода стояли все те же гномоподобные человечки. Один из них взял бланк из рук Петра и повертев его с минуту перед глазами, взял Петра под локоть и открыв крышку одной из установок, впихнул его туда силой. Закрытая крышка лишила Петра зрения, но он уже приготовился к любым событиям, которые должны были с ним произойти и не сильно волновался, тем более что периодическое лишение зрения в этом месте, по всей видимости, было обусловленной необходимостью. Немного погодя что-то загудело и темноту сначала разорвал свет, а затем этот свет превратился в стекло, окруженное ореолом языков пламени. Через это стекло Петр увидел себя, лежащего с грустной физиономией на постели рядом с еще молодой женой. Эта была одна из тех ночей после полугода совместной жизни, когда Петр снова не смог уговорить жену исполнить свой супружеский долг. Они спали, но лежали отвернувшись друг от друга по краям неширокой постели. Видение, казалось, отдалено от Петра на большое расстояние, но вот оно начало приближаться все быстрее и быстрее и, наконец, столкнулось прямо со стеклом.
***
Петр вздрогнул и проснулся. В комнате было темно и только сквозь прозрачный тюль штор пробивался молочный свет луны. Петр встал с постели и направился в ванну. Выходя из комнаты, он посмотрел на жену, прижавшуюся к стенке и изредка посапывающую как флейта. Какой же красивой она показалась ему сейчас, в этом бледном сиянии ночи и он ощутил, что любит эту женщину, когда тихо, пытаясь не скрипеть дверью, вышел в коридор. В квартире стояла тишина, но это была лишь сиюминутная иллюзия: в гостиной тикала секундная стрелка небольших настенных часов, на кухне жужжал холодильник, а в коридоре суетились только прибывшие из соседней квартиры тараканы. Петр прошел по ковровой дорожке на цыпочках, стараясь создавать как можно меньше шума и особенно не скрипеть паркетным покрытием. Даже выключатель в ванной он нажал с особой нежностью, чтобы тот не щелкал слишком громко. Он боялся разбудить любимую и законную супругу.
Петр склонился над раковиной, пристально всматриваясь в собственные глаза. На его лбу бусинками висели свежие капельки пота, а волосы были взъерошены от беспокойного сна. Он пытался в деталях вспомнить сон, который видел только что, но у него не получалось. В голове витали лишь нечеткие обрывки образов и фраз, запечатлевшиеся картины были словно залиты краской в отдельных местах, что мешало нормальному и полному восприятию. Сейчас он мог вспомнить лишь некоторые самые яркие образы, совершенно забывая о деталях: ему приснилось, что в семейной жизни он прожил уже двадцать лет и что жена его превратилась в стервозную и гулящую особу, при этом зачавшая где-то на стороне ребенка, которого пыталась выдать за их с Петром дитя; ему приснилось, что его сбила машина, а потом он попал в странное место, где гномоподобные человечки обращались с ним как с игрушкой, больше он ничего не мог припомнить, как не старался. Снова взглянув в свой отраженный взгляд, Петр ухмыльнулся и покачал головой:
- Вот бред-то, может же такое присниться!
Он повернул вентиль с холодной водой, чтобы смыть пот и немного снять непонятно откуда взявшийся жар. Воды не было, из крана доносилось лишь пустое шипение и гулкое урчание, которое катилось по трубам и застревало где-то, раскатываясь дребезжащим эхом. Петр не спешил поворачивать вентиль и через минуту кран взорвался хлюпающим стоном и выплюнул в раковину вонючую воду вперемешку с ржавчиной. Петр вспомнил, как прочел на двери подъезда объявление о профилактических работах на трубопроводе и понял, что воды ждать бесполезно. Он пошел на кухню, куда уже успели проникнуть тараканы-оккупанты и облюбовать помойное ведро, мусор из которого Петр накануне забыл выбросить, от чего по дому начинал ползти сладких запах гнили, так привлекавших различных насекомых. Петр убил одного тапком и размазал его тело по линолеуму, затем налил из банки кипяченой воды и выпил залпом. Растерев лицо руками, Петр решил вернуться в спальню и снова погрузиться в сон. Также тихо и не спеша он снова попал в коридор. Проходя мимо вешалки на которой висело всего две вещи: его серый плащ и куртка его жены, он неожиданно почувствовал запах одеколона, знакомого ему уже давно, так как именно таким одеколоном всегда пользовался один из его школьных друзей. Сам Петр никогда не любил этой марки, по его словам, за слишком резкий запах, но запах был и пахло не от плаща. Петр подошел к куртке и принюхался словно сторожевой пес. Запах исходил от куртки, он был настолько резким и сильным, что у Петра защипало в носу. Он опустил голову и немного простоял так, почесывая затылок, потом опять принюхался и снова застыл с опущенной головой. Наконец, Петр что-то пробормотал и крадущейся походкой все же продолжил свой путь к постели.
Жена все так же сопела у стенки, закутавшись в одеяло с головой, оставив для Петра лишь небольшой краешек покрывала. По комнате бродил алкогольный аромат. Петр лег на измятую простыню, но глаза не закрыл. Он все думал о запахе одеколона и о том, почему жена вернулась так поздно и опять навеселе. Он думал почему его семейная жизнь начинает складываться не так как он мечтал. Немного поерзав, он повернулся лицом к жене. На ее темных волосах растекался и блестел белый свет. Петр прикоснулся к волосам и легонько погладил их. Жена прижалась еще ближе к стенке и опьяненным голосом произнесла повысив тон:
- Чего ты ночью по квартире шляешься, спать не даешь? Я так устала, ты бы хоть в ванной не гремел. Отстань от меня, дай поспать…
Уже тихо и думая, что Петр не слышит она добавила: "Идиот".
Петр лег на спину и уставился в потолок. Он ничего не сказал и искренне признал себя идиотом за то, что мешает любимой спать. Он забыл об одеколоне и не обратил внимания на ругательства, посланные в его адрес, он лишь, повернув голову, смотрел на лунный свет вплетенный в волосы его жены.
***
Два коротышки: один в строгом костюме, а другой в белом халате, смотрели через экран маленького кинескопа на человека, который лежал на постели:
- Мне кажется мы зря дали ему второй шанс. Мне кажется у него ничего не получится, - промямлил белый лилипут, - к тому же вы стерли его память.
- Мы даем шанс не только ему, но и ей, - коротышка в костюме кивнул в сторону девушки лежавшей рядом с мужчиной, - и ее дочери и их внукам и его любви, наконец.
- Но они сделали свой выбор, к чему сейчас пытаться все исправить. Ошибки делает не бог, их делает человек!
- Они его часть и он вправе дать им второй шанс, хоть это и исключительная забота, - коротышка в костюме снова ухмыльнулся и посмотрел на своего соседа, добавив, - к тому же, - он сделал паузу, - ад переполнен!