Аннотация: Извините за опоздание. Обещаю исправиться)
Глава 4. Бал-Лхамо.
Илуге выехал из Йоднапанасат в сумерках, оставив всю свою свиту. На этом настояла мать, и, видя неподдельную тревогу на ее обычно невозмутимом лице, Илуге скрепя сердце, согласился.
Его проводником, - а, точнее, проводницей, была всего-навсего одна женщина неопределенного возраста, закутанная в какое-то невообразимое тряпье. Илуге поначалу придерживал было Аргола, глядя сверху вниз на свою странную спутницу, верхом на неоседланной низкорослой и мохнатой ургашской лошаденке, однако та оказалась выносливой и скороходной, так что ехали быстро.
Ночной воздух был чист и свеж, как кусок хрусталя. Здесь, в Ургахе, весна приходило поздно и приносила с собой влажные прохладные росы, вызванные испарениями понемногу таявших ледников. Однако на такой высоте большая часть сверкающих ледяных шапок оставалась неизменной, и их серебристое поблескивание в лунном свете делало путь вокруг призрачным и светлым.
Они довольно быстро съехали с широкой ровной белой ленты Усуль, - Дороги Молитв, и свернули по какой-то незаметной тропке на север. Ясное, холодное, высокое небо переливалось звездами, было покойно и тихо. Илуге чувствовал, что зачаровывающее, величественное спокойствие этой земли, этих гор словно бы понемногу распускает внутри него тугой узел напряжения. Неожиданное пьянящее чувство свободы охватило его, все заботы, все тяжелые и неприятные мысли остались позади. Он поймал себя на том, что широко, счастливо улыбается, словно мальчишка, отпущенный в степь строгим хозяином.
Ближе к рассвету дорога, петлявшая по пологим склонам, круче пошла вверх. Илуге понял, что они покидают чашу долины, в которой располагалась столица. Горы наползли на небо, потушили сверкающую россыпь звезд. Теперь они ехали медленнее, следуя за звонким ручейком, струившимся по дну ущелья. Тишина была такой, что стук копыт казался в ней громким, как звуки бубна.
Они выехали из ущелья в тот момент, когда солнце взошло. Не обращая на него никакого внимания, его спутница спрыгнула с коня и, усевшись прямо на голых, покрытых холодной росой камнях, принялась невозмутимо копаться в своей объемистой суме. Илуге остановил Аргола, который обиженно тянул к нему морду, обнаружив, что никакой еды в этом бесплодном месте для него нет. Илуге спешился, гладя бархатистые розовые ноздри своего любимца.
Рассвет в Ургахе никогда не оставлял его равнодушным. В степях рассветы бывают алыми и оранжевыми, и рождают ощущение бесконечности, когда весь горизонт - от края до края, - начинает полыхать яркими красками начинающегося дня.
Рассветы в Ургахе у него всегда рождали ощущение полета. Когда розовый свет утра сливается с темной бирюзой разреженного неба, а глубокие тени ущелий и пропастей становятся густо-синими, как глаза Яниры, когда ледники вспыхивают сотнями огней, более ярких, чем свет тысячи костров, тело помимо собственной воли становится невесомым. И еще этот постоянный резкий ветер, - обжигающий, неутомимый. Кажется, этот ветер, словно снег из камней, выдувает из тела все лишнее, ненужное, застарелое, что кроется в закоулках души, отравляя каждое мгновение. Желание сбросить тело как ненужную, старую оболочку, раскинуть руки, стать огромной белой птицей было почти нестерпимым.
" Это зов снежного грифа, - подумал Илуге, чувствуя растекающиеся по пальцам мурашки, - Это мой двойник , мой покровитель зовет меня. Онхотой был прав, когда перед отъездом сказал : " Не думай, что твой двойник - это меч, который ты по своему желанию можешь достать, а можешь вложить в ножны и забыть о нем. Твой двойник - это тоже ты. Не загоняй его в клетку."
А он, Илуге, сделал именно это, связанный по рукам и по ногам своими все возрастающими обязанностями, надеждами и ожиданиями тысяч поверивших в него людей. Ему следует послать за Онхотоем, - или поговорить с любым из шаманов, потому что это магия степей, магия, проистекающая из самой сути земли. Ургаши вряд ли помогут ему в этом, как не помогли в тот единственный момент, когда двойник взял над ним власть и унес его так высоко, как никогда не подняться смертным.
Он спиной почувствовал острый взгляд женщины, обернулся. Теперь, в свете начинающегося дня, он увидел, что его спутница не так стара, как это казалось вначале. Темные глаза, цепкие и бесстрастные, напомнили ему глаза Дордже Ранга.
" Монашка, - раздраженно подумал он, - Великий Аргун, иногда мне кажется, что все они здесь лишены человеческого. Заморожены, как мясо на леднике."
Женщина вдруг хмыкнула, словно прочитав его мысли. Однако ничего не сказала и пошла к лошади, показывая, что отдых окончен.
Ущелье вывело их на пологий склон огромной горы. Ручеек стал уже, а потом и вовсе исчез, - должно быть, его образуют талые воды, которые стекают с этого гигантского ледника, а они уж почти поднялись к линии снегов. Тут и там начали попадаться пятна еще не стаявшего под солнцем инея.
Тропинка перестала подниматься и пошла по склону вправо. Глянув вниз, Илуге различил далеко-далеко, за еще одним хребтом, тонкую ленточку дороги. Должно быть, там где-то уже близок перевал Тэмчиут.
Они обогнули гору и , въехав в густую тень, повернули назад и вниз. Здесь, куда не достигали солнечные лучи, стало ощутимо холоднее, кое-где узкими языками лежал твердый ноздреватый снег. Пару раз Илуге видел следы диких баранов - в этом безлюдном горном царстве они, должно быть, властвуют безраздельно.
Тропинка снова пошла петлять между нагромождений каменных глыб, узких расселин и череды отвесных иссиня-черных утесов, скалившихся в него, словно ощерившиеся клыки какого-то древнего подземного чудовища. Несмотря на то, что Илуге всегда удавалось хорошо ориентироваться, сейчас он потерял это чувство окончательно. Солнце, отражаясь от горных вершин, иногда скрываясь за ними, светило, казалось, со всех сторон одновременно. Дорога казалась бесконечной, тени все удлинялись, и Илуге уже смирился с тем, что им придется провести ночь в горах.
В густых сиреневых сумерках они перевалили через очередной перевал, и перед ними появилась небольшая высокогорная долина с крошечным, узким и изогнутым, будто полумесяц, озером. По его внешнему краю, вдоль обрыва, словно ласточкины гнезда, лепились к склону горы одинаковые беленые домики. Большая черная дыра в центре казалась входом в огромную пещеру.
Судя по тому, как оживилась молчаливая жрица, Илуге понял, что это и есть цель их путешествия. Аргол тоже почуял запах влажной травы, окаймлявшей берега, и зафыркал, ускоряя ход.
Спуск оказался совсем не таким простым, как ему показалось вначале, и к озеру они подъехали уже совсем в темноте.
Судя по нескольким мужчинам с факелами, встретивших их на подъезде к селению, их ожидали. Коротко кивнув женщине с весьма странной почтительностью, они приняли из их рук поводья, и растворились в темноте. Илуге дернулся было следом за Арголом , - проследить, чтобы его накормили, вытерли и расседлали, - но женщина с короткой усмешкой поманила его за собой.
То, что казалось на расстоянии черной дырой, было воротами гигантского, вырубленного в скале подземного храма, к которому и вела его женщина. Илуге с невольным благоговением оглядел распахнутые створки и проход, в который могли бы без труда въехать в ряд десять всадников. Ступать в темный зев открывавшееся за воротами пещеры не хотелось, - но Илуге уже понимал, что именно в такое место мать и могла спрятать Яниру. Он вошел внутрь, стараясь подавить неприятное чувство.
Потолок пещеры терялся в темноте, напомнив Илуге отчаянное и безумное путешествие сквозь каменную толщу к Шамдо, едва не погубившее их обоих.
Эта пещера явно носила следы человеческой деятельности, судя по гладким стенам с причудливыми барельефами, лентам узких каменных лестниц, разбегавшихся от входа. И огромной статуе, в упор глядящей на него глазами из огромных смарагдов.
Илуге невольно попятился, глядя на высеченную из черного гладкого камня статую богини, которой явно и был посвящен подземный храм. Ибо не мог не узнать в этой огромной крылатой кошке с прекрасным и равнодушным человеческим лицом ту, что столь часто являлась ему в ночных кошмарах.
- Эмет! - против воли сорвалось с его губ.
Жрица обернулась. Она на входе небрежно сбросила на пол свое тряпье и теперь на глазах становилась уверенной и властной. Несмотря на другой рост, черты лица, темные глаза и волосы, она неуловимо и разительно напомнила ему мать.
Илуге вновь почувствовал глухое раздражение : слишком уже самоуверенны, слишком бесстрастны, слишком уверены в своей непогрешимости эти ургашские жрецы!
- Мы, секта Шидэ, зовем ее Бал-Лхамо, - произнесла женщина, - В варварских степях ее называют Эмет, младшей дочерью Эрлика.
- Вы ей поклоняетесь? - изумился Илуге. Дочери Эрлика, по его мнению, вовсе не были теми, кому стоит поклоняться. Задабривать, - быть может. Но посвящать столь грандиозные храмы...
Следом за осознанием в голову ударила горячая волна гнева. Это в такое место мать привезла Яниру? После того, как она и так слишком близко подошла к нижнему миру... а такая близость, словно близость любовников, что-то внутри меняет навсегда...
- Боги, как и люди, таковы, какими ты их видишь, - усмехнулась женщина, явно прочитав его мысли, - Бал-Лхамо одна из самых древних богинь потустороннего мира. Мы называем ее Хранительницей. Позже я объясню тебе, почему. А теперь пойдем.
- Разве твой храм не оскверняет присутствие мужчины ? - школа Гарда, к которой принадлежала его мать, была, по крайней мере, именно такой.
- Секта Шидэ не практикует воздержания, - усмехнулась жрица, - Даже наоборот.
Ограничившись этой примечательной фразой, она повела его вглубь и вниз. Ощущение дискомфорта нарастало.
Узкий коридор, еще одна длинная, скользкая лестница вниз. Илуге, не любивший тесноты и мрака еще с тех пор, как его, подсмотревшего Обряд посвящения, заживо замуровали в кургане Орхоя Великого, почувствовал, что начинает задыхаться.
Лестница привела их на небольшую площадку с четырьмя окованными бронзой дверьми. Жрица толкнула одну из дверей, приглашая его войти.
Келья была с гладкими стенами без окон, но неожиданно теплая и просторная. Две жрицы в черных одеяниях стояли у колыбели. Где Янира?
Он услышал, как звякнул металл о каменный пол и мгновенно обернулся, инстинктивно выхватывая меч. В ту же секунду Янира бросилась ему на шею.
- Илуге!
Какое-то время в мире не существовало ничего, кроме ее теплых губ, ее рук, запаха ее кожи. Бормоча ее имя, Илуге, наконец, отстранился, жадно оглядывая любимую.
Ее волосы, безжалостно остриженные после ужасной раны, чуть не убившей ее во время взятия Шамдо, уже отросли и падали на глаза неровной челкой. Кожа казалась бледной, а сама девушка - уставшей и худой. Только груди, полные молока, весьма соблазнительно набухли под бесформенной одеждой. Илуге почувствовал жаркий толчок крови в висках, желание огнем потекло по венам. Как давно он не держал ее в объятиях! Как давно...
Монахини безо всякого стыда глазели на них. Правда, в отличие от его матери, которой ее целомудренная школа оставила в наследство весьма забавлявшую его скованность, глазели они с весьма явственным удовольствием. Это почему-то тоже раздражало его.
- Пойдем, - Янира быстро нагнулась, подбирая отброшенный в сторону кинжал, с которым она явно ожидала за дверью нежданных гостей, - Взгляни на своего сына.
Илуге подошел к колыбели, неожиданно оробев. Ему было странно и страшно взять на руки крошечный сверток в ворохе теплых одеял. До смерти боясь уронить свою драгоценную ношу, он осторожно заглянул внутрь. В этот момент детский кулачок вцепился ему в палец, - такой крошечный, что еле охватил его. Младенец гукнул, улыбнулся и открыл полупрорезавшиеся глазенки. Их цвет Илуге так и не определил, но реденькие волосики на маленькой голове ярко отливали медью. Рыжий!
- Глаза у него будут зеленые, как у тебя, - уверенно сказала Янира, забирая у него ребенка, который тут же требовательно вцепился ей в волосы, требуя грудь, - Как мы назовем нашего сына?
В степях насчет имени первого сына обычай был строг, - его давали в честь деда или отца мужчины. Уколола острая и мгновенная боль, стыд, как всегда бывало, когда Илуге вспоминал об отце. Воспоминания причиняли боль, и он не мог себе позволить думать об отце часто. Об отце, который погиб, защищая его.
- Ринсэ, - сказал Илуге.
Этот долг невозможно отдать. Невозможно убить того, кто уже мертв, - а убийца Заарин Боо, самого могущественного шамана в Великой Степи, был мертв задолго до того, как воля его матери свела их всех в тронном зале князей Ургаха. Но, - Илуге вдруг отчетливо и благословенно понял это, - он сможет отдать этот долг своему сыну в час, когда такая необходимость придет. Нежность и облечение затопили его.
Поверх головы младенца они глядели друг на друга, чувствуя новый уровень близости, отныне и навсегда объединяющий их. Илуге нагнулся, прижал к себе обоих, ткнулся в сверкающие медные волосы. Как выразить словами незнакомые и щекочущие горло чувства, переполнявшие его?
- Если и есть момент, когда смертный мужчина чувствует себя богом - это момент, когда он впервые берет на руки своего сына.
***
Прожив три дня в Бал-Лхамо, - так, по имени своей богини, назывался храм, Илуге понял, что ни разу в жизни еще не был настолько полно, безмятежно счастлив. Слишком много в его жизни было необходимостей, слишком много смертей. Но сейчас, отбросив прочь все терзавшие его, точно стервятники, невеселые мысли, он впитывал в себя эту неожиданную, благословенную передышку в череде войн и забот, как впитывает дождь земля, истомленная солнцем.
Их ночи были бессонны и жарки, их дни - безмятежны и тихи. Многие в храме исподтишка глазели на великого завоевателя, - не смотря на принятые предосторожности, весть о его приезде каким-то образом расползлась. Разошлась весть и о том, кем ему приходится Янира, и то расположение, которым пользовалась здесь девушка, перешло на грань священного обожания.
А это, кстати, было для Илуге совсем неожиданным, - обнаружить, как здесь относятся к Янире. Сначала он думал, что предупредительность и желание немедленно броситься исполнять ее желания обеспечило ей влияние его матери, - как-никак, она была его женщиной, носила наследника ( пусть так!) ургашского престола. Однако все оказалось иначе. Это объяснила ему как-то та самая жрица, что служила ему проводником. Ее звали Таира.
- Скажи мне, князь, - так он звала его с легкой, неуловимой, раздражающей насмешкой, когда он как-то решил поблагодарить ее от своего имени за заботу, - Если бы ты нашел своего давным-давно потерянного ребенка, разве бы ты не заботился о нем вне зависимости от того, чьими руками он был к тебе приведен?
Илуге озадаченно поглядел на нее, и жрица неожиданно и молодо рассмеялась.
- Ицхаль Тумгор иногда бывает чересчур осторожной. Это затмевает ясность той картины, которая позволяет осмысливать мир, в котором ты живешь.
Прежде чем Илуге собрался сказать Таире, что и сам не так давно говорил матери это, она продолжила:
- Нам уже пришлось столкнуться с тем, что девочку держали в полном невежестве относительно того, кто она.
Илуге насторожился. Опять эти бесконечные ургашские тайны.
- Ее мать, как и моя, была ослушницей из ургашской школы Гарда. Ее звали Лосса. Много лет я считал ее и своей матерью тоже.
Ты так и не отомстил за нее. Так же, как и за своего отца. Этот позор смывают только кровью, но ее ты пролить не сможешь. Потому что от мести ичелугам, - проклятому богами племени, - ты отказался, а до их куаньлинских заказчиков тебе пока не добраться. И во втором - потому что невозможно убить того, кто уже умер.
- А знаешь ли ты, кто был ее отцом? - вкрадчиво спросила Таира.
- А тебе-то откуда знать это? - грубо оборвал ее Илуге, - Ичелуги убили всех, когда Янире не было и трех зим. Я еще могу это помнить. Но она - нет, ты даже ее мысли прочесть не могла бы. И других лханнов никого не осталось. Я бы знал.
- А ты знаешь, что это было за племя - лханны? - спросила жрица, сделав ударение на названии.
Илуге неожиданно подумал, что название давно стертого с лица земли племени, которое он считал своим, удивительно созвучно с названием этого странного храма и крылатой богини, как ее тут называют.
- Нет, - честно ответил он, выжидающе сощурясь.
- Лханнами вы, степняки, называли тех, кто служит Эмет, или Бал-Лхамо. Так что и я, и все мы - тоже лханны.
- Почему же вы не пришли на помощь своим - тогда? - вырвалось у Илуге. О снова вспомнил едкий запах дыма, женщину в белых одеждах и черную струйку крови, текущую из ее рта, залитый кровью балахон послушницы. Этого ему никогда не забыть. Много лет он бережно хранил в памяти это воспоминание как единственную память о той матери, которую знал.
- Это произошло внезапно, - просто ответила жрица, - К тому времени, как мы перебрались через горы, от поселения осталось лишь остывшее пепелище.
- Я расспрашивал ичелугов о том, почему они это сделали, - медленно сказал Илуге, - Мне сказали, им заплатили за это в Чод. Те, кто сделал это, уже все равно мертвы, но вы, - вы должны были хотя бы отомстить!
- Месть богов куда более страшна, - тонко улыбнулась жрица, - А лханны не должны обагрять руки кровью. Они - хранители.
- Хранители чего?
- Того, что скрыто в этих горах. Того, что хранит Бал-Лхамо.
- И что же это? Души мертвых? - по степным поверьям, именно черная кошка Эмет вырывает из уже мертвого тела душу и несет ее на своих крыльях на суд своего отца, Властителя Подземных миров.
- И души будущих живых, - коротко ответила Таира.
Илуге внутренне чувствовал, что верит ей. Даже имя у Яниры было не степное. Элира, Таира, Янира - да, эти имена не из языка степных племен. Как и его собственное, оно на языке ичелугов,косхов и джунгаров ничего не обозначало , хотя обычно у всех народов имя не являлось случайным набором звуков.
- Так кто же был отцом Яниры? И откуда ты узнала об этом? - Илуге повернул разговор к интересующей его теме.
- Ее имя сказало мне об этом, - улыбнулась Таира, - Мое имя означает " бдящая". И это не только имя, но и родовой титул, который был мне передан с рождения. У Яниры он тоже есть. Ее имя означает " открывающая врата".
- Я помню, Элира говорила, - кивнул Илуге, - это значит что-то, связанное с рассветом в переводе на язык степей.
- Можно перевести и так, - усмехнулась жрица.
- Я не помню ее отца, - он прищурился, вспоминая, - Наверняка он был рыжим.
- Был, - кивнула жрица, - В их роду все были такие.
- А что это был за род? - спросил Илуге.
- Это был род Открывающих Врата, - столь же непонятно ответила Таира, - Так же как мой - род Бдящих.
- Это значит, у Яниры здесь нашлись родственники? - ну, это действительно стоило того, чтобы жить в этой каменной могиле. Янира казалась такой потерянной и грустной, когда узнала, что он обрел свою мать. Хорошо бы и ей найти хотя бы одного близкого ей по крови человека....
- Нет. Она - последняя. Она - и теперь ваш ребенок. Вот почему наша радость почти столь же сильна, как твоя. Мы уже потеряли надежду на то, что этот род, а с ним и его функции, будет возможно возродить.
Последние слова жрицы не понравились Илуге совершенно.
- Вы не заберете ее у меня ради вашего " служения"! - Илуге почувствовал, как его взгляд, тяжелый и властный, уперся в бесстрастные глаза жрицы. Должно быть, она почувствовала кипящее в нем бешенство, потому что медленно опустила глаза.
- Конечно, нет. В храме обязаны находиться только " бдящие".
- И не в храме тоже, - отрубил Илуге, поднимаясь и тем самым давая понять, что разговор окончен, - Я заберу ее и моего ребенка с собой.
- Это ваше право...князь, - с еле уловимой заминкой отозвалась Таира. С еле уловимой. Но Илуге опять почувствовал за этой заминкой насмешку.
***
- Мне страшно, - произнесла Ицхаль, наблюдая, как Цаньян Джамцо играет на полу тронного зала, увлеченно собирая разноцветные стеклышки в замысловатый узор, - Мне так страшно...
Дордже Ранг покосился на играющего ребенка, потом перевел взгляд на мать.
- За кого из них?
- За обоих, - вздохнула Ицхаль, - И этот страх разрывает меня на части.
- Ты слишком недавно стала матерью, - задумчиво проговорил Дордже Ранг, - Обоих своих детей. И совсем была не готова получить своего старшего сына...таким.
Глаза Ицхаль вспыхнули.
- Любая мать может только гордиться таким сыном!
- Конечно, - охотно согласился Дордже Ранг, - Но ты еще чувствуешь себя обязанной опекать и оберегать его. А он уже вырос, и вырос, не привыкнув на кого-либо рассчитывать.
- Это моя вина, - глухо сказала Ицхаль.
- Перестань думать о себе, - властно велел ей Дордже Ранг, щуря глаза, - Ты поймешь, в чем причина вашей ссоры, когда поставишь себя на его место. Я так вижу совершенно очевидное: твой сын предполагает, что ты используешь его. И у него, сказать по правде, есть для этого веские основания.
- Кроме того, - помолчав, добавил он, - твой сын только что познал сыновнюю ревность. Не успев обрести мать после стольких лет, он уже вынужден делить ее любовь с кем-то.
- Любовь нельзя разделить, - Ицхаль изумленно вскинула брови, - Илуге я люблю одной любовью, а Цаньяна - совсем другой. И вместе с тем люблю обоих одинаково.
- Это поймет тот, что хоть немного испил из этого источника, - голос Дорже Ранга зазвучал мягко, - Пока твой сын доверяет только одному человеку - этой девочке. И, княжна, не цветет ли и в твоем саду ядовитый цветок ревности?
Ицхаль опустила глаза.
- Если бы у нас было время разбираться с кем, кто из нас что чувствует... - пробормотала она.
- Дом, построенный на болоте, рухнет. Отношения, построенные на неверном фундаменте, сделают несчастным, - жрец пожал плечами.
- Но я уже несчастна! - Ицхаль, против обыкновения, почти кричала, ее обычно невозмутимое лицо исказилось, - За что? Великий Падме, за что?
Дордже Ранг помолчал.
- Этим вопросом обычно сотрясают воздух глупцы, - жестко сказал он, - А тебя я считал достаточно взрослой, чтобы знать, что счастья нет ни в чем, кроме нас самих.
- Когда-то я думала, что дар исполнения желаний принесет мне счастье, - Ицхаль невесело усмехнулась, - Что достаточно захотеть быть счастливой, чтобы стать ею.
- Это так и есть, - серьезно ответил жрец, - Просто ты этого еще не понимаешь.
- Разве? - Ицхаль недоверчиво изогнула бровь.
- Это не те желания, - с нажимом произнес жрец.
- Пока что мой дар не принес мне ничего, кроме страха и обманутых ожиданий, - горько проговорила Ицхаль. Перед ней стояло взбешенное лицо сына.
- Это не так. Человеку свойственно забывать радости и преувеличивать собственные несчастья. Когда перестанешь утопать в жалости к себе, пошлешь за мной. Княжна, - Дордже Ранг всем своим видом показывал, что его утомил это бесполезный разговор.
- Подожди, - заторопилась Ицхаль, - Мы все же должны принять решение.
- Я тебе уже все сказал, - с холодком ответил жрец, - Перестань считать, что твой сын - ручной зверек на поводке твоей любви. Он уже испытал на себе силу твоего дара. И не желает больше, чтобы им манипулировали любые силы, включая сверхъестественные. Человек, способный повести за собой пятьдесят тысяч варваров, полагаю, способен на это. Мы все здесь , - и я в том числе, - серьезно недооценивали его. И поплатились за это.
- Мне страшно, - повторила Ицхаль, - Горхон убьет его.
- Твое промедление убивает каждый день десятки, если не сотни людей. Твое промедление убило пятнадцать тысяч человек в армии твоего сына и принесло ему поражение. И ты хочешь, чтобы он - или я, - поняли твою женскую слабость? Опомнись, княжна! Люди, решающие судьбы людей, должны либо вовсе лишиться слабостей - либо освободить место!
Плечи Ицхаль содрогались под его хлеставшими словно бич словами. Но скулы закаменели и губы сжались в твердую, жесткую линию.
- Ты ведь знаешь, как его вызвать, - продолжал жрец, - И ты знаешь, что только так мы сможем его отследить. Действуй, Ярлунга. Никто, даже гхи не сможет убить тебя.
- Он может убить Цаньяна, - прошептала Ицхаль побелевшими губами.
- Нет, - засмеялся жрец, - Цаньян Джамцо, - это единственное, что его в этом мире еще интересует. Он не способен больше испытывать обычные человеческие чувства, - любовь, ненависть, обиду или сожаление. Ужасный обряд секты гхи превратил Горхона в чудовище, застрявшее в вечном междуцарствии жизни и смерти. Никто не сможет сделать его живым. Но только Цаньян может придать его жизни, - и даже смерти, - хоть какой-то смысл. Цаньян Джамцо, его и твой сын, который займет трон Ургаха. Потому - и только потому, - Горхон охотится за Илуге. Ты в его игре тоже не слишком важна, уж прости. Хотя и тебя он вряд ли тронет, понимая, что только ты сможешь уберечь Цаньяна от того, чтобы стать марионеткой в руках противоборствующих сект. Твой страх затмевает тебе разум.
- Хорошо, - Ицхаль спрятала в широкие рукава внезапно задрожавшие пальцы, - Я... сделаю это. Хотя... ты должен понимать, что, выдернув Горхона из его небытия, мы подвергаем опасности еще одну жизнь...
- Да. Вот сыну угэрчи Илуге действительно грозит опасность, - жрец посерьезнел, - Но ты поступила мудро, решив проверить свои догадки насчет этой девочки, которую любит угэрчи. Туда ни Горхон, ни гхи не сунутся. Слишком близка там граница подземного мира. Гхи, как и прочие нелюди, испытывают притяжение небытия. Можно сказать, они существуют против ветра, который постоянно тащит их в пропасть нижних миров. Подойти слишком близко для них - это уйти насовсем, кануть, раствориться бесследно. Ведь, в отличие от живой души, которая проходит очищение и перерождается вновь, они вырваны из лабиринтов ардо. Они - сотворенный сгусток тьмы, удерживаемый своей или чужой волей. Их природа должна быть схожей с природой гулей. Возможно, отыскав средство против одних, мы сможем...
- Мама, мама, посмотри, - Цаньян, счастливо улыбаясь, тянул ее за рукав, - Посмотри, я сделал!
- Что это, сынок? - улыбнувшись, Ицхаль вгляделась в выложенную из камушков фигуру, - Это змея или дракон?
- Какой же это дракон? - насупился малыш, - Это саламандра.
- Это очень красивая саламандра, - Ицхаль рассмеялась, - Дордже Ранг хочет, чтобы мы с тобой поехали с ним. Там ты увидишь много красивых и интересных вещей.
- Он сделает мне больно и страшно, - глядя на мать эбеновыми глазенками, сообщил малыш, - Но это не потому, что он злой. Просто так нужно. Правда, мама?
Ицхаль беспомощно оглянулась на Дордже Ранга. Тот безмятежно улыбался.
- Да, Цаньян Джамцо. Ты молодец. Ты все понял правильно.
***
Она старалась не смотреть, как Дордже Ранг проводит ножом по тонкой смуглой руке своего младшего сына. Она Ярлунга - та, чьи желания сбываются. Даже случайная мысль ее может убивать. Опустив глаза, крепко сцепив побелевшие пальцы, она ждала.
Цаньян Джамцо лучезарно улыбался жрецу.
- Мне вовсе не больно, - храбро заявлял он, - Ну...совсем чуть-чуть. Не бойся, мамочка.
- Уже не боюсь, - Ицхаль заставила себя улыбнуться.
Она не сказала Дордже еще об одном, потаенном страхе, что жил в глубине ее души. Пока Цаньян казался ласковым и ровным, просто-таки идеальным ребенком. Но в его жилах течет темная кровь его отца. Что будет, когда он, - а рано или поздно Цаньян, конечно, узнает, - правду? Не пересилит ли темное наследие Горхона все то, что она пыталась вложить в сына?
Дордж Ранг отвез их в монастырь своей школы. Обращаться к Цзонхаву, главе школы Омман, главой которой был когда-то и Горхон, было... нежелательно. Кроме того, именно монахи школы Уззр по приказу Дордже Ранга в последнее время собирали все, что могли узнать о гхи после того, как всех жрецов-носителей знаний школы убили их взбунтовавшиеся создания. Именно им в результате удалось раскопать в манускриптах древний ритуал принудительного вызова гхи в случае, если неизвестно местонахождение дхар - сокровенного места, где содержится предмет, удерживающий их душу между мирами, и заставляющий их оставаться живыми мертвецами.
Для такого обряда требовалась кровь близкого родственника. Несколько капель темной крови упали в подставленную чашу.
- Мне придется уйти, - тихо предупредил Дордже Ранг, - Мое присутствие может...разозлить его.
- Очень мужественно, - холодно улыбнулась Ицхаль, чувствуя глубокое удовлетворение от смущенной мины жреца, столь недавно и чувствительно обвинявшего ее в трусости.
- Это будет грозить опасностью и вам, - неловко пробормотал Дордже.
Ицхаль на это ничего не ответила, сделав ему недвусмысленный жест убираться.
Цаньян, широко раскрыв глаза, переводил взгляд с одного на другого. Два жреца уже начали читать заклинания.
- Цаньян, - опускаясь перед сыном на колени, сказала Ицхаль, - Тебе предстоит тяжелое испытание, и я заранее прошу у тебя прощения за то, чему нам предстоит тебя подвергнуть. Одно могу обещать твердо - ты будешь в безопасности, и я не отойду от тебя ни на шаг. Что бы ни случилось.
- Я люблю тебя, мама, - снова улыбнулся тот, и Ицхаль почувствовала, как непрошенные слезы поднимаются к горлу. Подвергать этому Цаньяна... было слишком жестоко.
Теперь она уже чувствовала, как воздух в помещении уплотнился и загустел. Два расположенных друг напротив друга высоких гибких зеркала из тонких листов чистого серебра дрожали, выгибаясь и заставляя колыхаться созданный отражениями призрачный, тонущий во тьме коридор. Оттуда вдруг ощутимо пахнуло холодом, заставив волосы на затылке Ицхаль зашевелиться. Дочитав вторую часть заклинаний, и проделав серию защитных процедур, оба монаха, изрядно осунувшиеся, бесшумно вышли. Несомненно, Дордже Ранг не стал в этом участвовать, что иметь достаточно сил наложить на двери мощнейший блок, и оставить силы для... непредвиденного. Он усвоил урок, который преподал им Горхон в прошлый раз.
Ицхаль начала собираться. Цаньян ждал, выпустив ее руку, с терпеливым любопытством ребенка, которому сейчас покажут фокус. Самым безопасным было бы использовать двойника - но как Ицхаль могла оставить своего сына одного?
- Что бы ни было - я уже не боюсь тебя, - прошептала она, складывая руки в знак.
Читая заклинания, она заставила подняться с низкого столика маленькую чашу с каплями крови. Самым трудным было заставить ее пересечь барьер. Ицхаль казалось, что она всем телом бьется в дубовую запертую дверь. Наконец, чаша, дрогнув и накренившись, вошла в коридор. Осторожно, еле дыша, Ицхаль принялась медленно направлять ее вдоль одной из стенок зеркального коридора - так было легче. Слова заклинания будто вязли в колеблющемся, бьющемся на сотни отражений пространстве, завораживающе зовущих за собой ее самое. Но Ицхаль знала - если она пересечет тонкую грань зеркального мира, вернуть ее обратно будет не под силу и Дордже Рангу.
Новый порыв ветра шевельнул волосы. На этот раз воздух был зловонным и затхлым, и Ицхаль еле уловимо напряглась. Она почувствовала, как пальчики Цаньяна крепче охватили ее колени.
И он появился! Ни с одним исчадием преисподней Ицхаль бы не перепутала эту гигантскую сутулую фигуру с узкой, звериной, волчьей мордой, непропорционально длинными когтистыми руками и страшной, какой-то скрученной, будто сжатая пружина, силе, таящейся в этой исковерканном теле.
Гхи шел, отбрасывая сотни дрожащих теней в бездонную темноту коридора. Шел будто против ветра, шумно втягивая воздух ноздрями. Дойдя до чаши, он схватил ее обеими лапами и поднес к лицу, - да, за звериной маской лицо этого существа, когда-то бывшего человеком, оставалось все еще узнаваемым, и Ицхаль против воли почувствовала острый укол жалости.
Оторвавшись от чаши, гхи уставился своими ужасными, налитыми кровью глазами на зеркальный барьер:
- Сыыаннны, - провыл он, вглядываясь в них.
Ицхаль почувствовала, что Цаньян дрожит, и его дрожь передавалась ей. Однако он не закричал, не заплакал и не бросился прочь, что могло грозить непредсказуемыми последствиями.
- Где свитки Желтого монаха, Горхон, - стараясь казаться спокойной, спросила Ицхаль, - Гули захватили или вот-вот захватят империю куаньлинов. Если ты не отдашь мне свитки, существование твоего сына и всего Ургаха окажется под угрозой.
Гзи заклекотал, ощерив ужасную морду
- Пууассстть ттвыыах сыыанны приаиидеттт...
Ицхаль поняла безо всякого труда. Горхон хочет, чтобы Илуге пришел к нему. И тогда он убьет его. Жизнь ее сына в обмен на безопасность для всех. И трон для Цаньяна Джамцо.
- Я не позволю этого никогда! - выкрикнула она, невольно подавшись вперед. Ее лицо побелело от гнева.
Гхи снова заклекотал.
- Тыыыыогдаыы. Тыыы... - провыл он. Ицхаль на мгновение замерла, пытаясь понять, и этого оказалось достаточно. Зеркальная стена дрогнула, как поверхность воды, в которую бросили камень. Две когтистые скрюченные лапы появились оттуда, вцепившись ей в горло. Ицхаль захрипела, не в силах выговорить заклинание, разрушающее барьер. Еще повинующимися руками она оттолкнула от себя Цаньяна, уже понимая, что сейчас гхи утащит ее за собой. В ушах звенело, когти гхи глубоко впились ей в шею, и дрожащая, наполненная ее собственными отражениями поверхность барьера становилась все ближе и ближе...
- Отпусти маму! - раздался позади сердитый и звонкий голос Цаньяна, - Ей больно!
Ребенок за ее спиной хлопнул в ладошки. Раздался оглушительный взрыв. Почти ослепленная, полузадушенная, Ицхаль почувствовала, что мертвая хватка гхи на ее горле вдруг ослабла и со всей оставшейся в ней силой рванулась назад, прикрывая собой сына. Оба зеркала разлетелись вдребезги, острые сверкающие осколки посыпались на них. Дверь дрогнула , и через мгновение распахнулась. Ворвались монахи, и первым - Дордже Ранг, уже сложивший пальцы для готового вырваться заклинания.
Ицхаль хрипела, не в силах произнести ни слова. Цаньян, наконец, выбрался из-под нее, деловито встряхнулся, точно собака под струей воды.
Дордже Ранг опустился перед ней на колени, ощупал горло:
- Что бы ни спасло тебя, княжна, - это, к стыду моему, были не мы. Хвала Падме! Эту рану Ургаху было бы залечить не по силам.
- Дядя Дордже, ему там очень, очень плохо, - Цаньян подобрал один из многочисленных осколков и сосредоточенно разглядывал его, - Мне нельзя было так злиться на него. Но я так разозлился, когда он схватил маму!
Дордже Ранг и Ицхаль одновременно повернулись к мальчику.
- И что ты тогда сделал, Цаньян? - очень ласково спросил Дордже Ранг. Карие глазенки ребенка заблестели.
- И я тогда его ка-а-к хлопну! Вот так!
- Нет-нет, - Дордже Ранг с весьма неприличной поспешностью схватил Цаньяна, уже готового повторить свой фокус, за руки.
- Мы теперь не сможем пройти за ним, - растерянно сказал один из монахов, - Суть в том, чтобы войти в коридор, пока след гхи еще сохраняется.
- Мы проделали все это... напрасно? - Ицхаль, приподнявшись на локте, и держась свободной рукой за горло, буквально сверлила Дордже Ранга яростным взглядом. Тот вскинул руку, защищаясь:
- Будь осторожней, княжна!
Плечи Ицхаль обмякли, она издала какой-то странный, придушенный звук, и замолкла.
- Второй раз я тебя о таком не попрошу, - мрачно сказал Дордже Ранг, - Горхон не обычный гхи. Его воля оказалась сильнее трансформирующей магии. Боюсь, мы только выдернули это чудовище из небытия...
Повисло долгое, мрачное молчание. Ицхаль поднялась на нетвердых ногах, прижала к себе ребенка.
- Должен же быть какой-то выход! - в отчаянии воскликнула она.
- У меня теперь тут все болит, мама, - пожаловался Цаньян, растирая ручонками грудь, - Тот, из зеркала, он теперь как будто со мной. Он летит по воздуху куда-то, где очень много снега. И думает обо мне. Обо мне и Илуге. Почему он хочет убить Илуге, мама?