Аннотация: Искренние извинения за очень, очень долгий перерыв. Обстоятельства бывают всякие. В качестве извинения - сразу 2 главы и невнятные извинения о том, что скоро выкладывать будет нечего.
Глава 6. Тайна лханнов
Кто-то звал его. Илуге совсем не хотелось покидать окружавшую его благословенную, бархатную темноту, но голос жужжал непрерывно, настойчиво, словно слепень в жаркий полдень. Хотелось махнуть рукой, отогнать его прочь.
Илуге открыл глаза. С пробуждением пришло ощущение своего настоящего ( не двойника!) изломанного тела, и то отупение, какое всегда наступает после нестерпимой боли. Перед глазами плавали цветные пятна, в голове бились обрывочные картинки воспоминаний...
Гхи!
Илуге рывком сел, разлепил веки и уставился прямо во встревоженные, заплаканные глаза матери.
- Он жив?
- Горхон? Нет! Ты убил его!
- Нет! Цаньян Джамцо? Он жив?
- Да, - мать улыбнулась сквозь слезы, - Хотя я уже думала, что тебя я все-таки потеряю... Ты ведь коснулся Дхар Деви..
- Да. Я помню, - Илуге поднял к глазам левую руку, и мать слегка отстранилась. По середину предплечья рука, казалось, еще больше заиндевела. На среднем пальце Илуге увидел Перстень Судьбы и руку от него как будто бы слабо, пульсирующее жгло. Странное ощущение - этой рукой он давно ничего не чувствовал, кроме холода.
- И я теперь действительно могу управлять гхи? - Илуге поворачивал руку с перстнем, разглядывая его. Воспоминания о боли нахлынули снова и пальцы непроизвольно скрючились, точно когти. Когти, вцепившиеся в свиток...
- Его жизнь - в свитках!
- Да, они был у тебя в руке, когда нам удалось тебя вернуть, - кивнула Ицхаль.
- Это они? - Илуге требовательно впился в ее лицо.
- Это они.
Он облегченно откинулся на шелковые подушки, но что-то в ее голосе было такое, что заставило его вновь открыть глаза.
- Что-то не так?
Ицхаль вздохнула.
- Часть свитков залита кровью так, что невозможно ничего разобрать. Дордже Ранг и его жрецы сейчас пробуют его восстановить.
- Хотя бы Дхар Деви... - пробормотал Илуге.
- Дордже Ранг все тебе расскажет, когда ты поправишься, - торопливо проговорила Ицхаль, - А теперь отдыхай.
По ее незаметному знаку пришли две лханнки, и принялись прикладывать к его обнаженному телу шерстяные мешочки с распаренными травами. Ощущение было щекочущим и приятным.
Едва Ицхаль вышла, в комнату ворвалась Янира.
- Не подходи! - Илуге предостерегающе поднял руку. Слепящее воспоминание о гибели Нарьяны навсегда сделало его осторожным. Увидев обиду в синих глазах, он тише добавил: - Я не хочу повторять своих ошибок!
- Но я же осторожна! - Янира уже спокойнее обошла его, села рядом погладила грудь. Ее рыжие кудри, еще коротковатые для обычных для степных женщин причесок, были сегодня заплетены в множество из переплетающихся косичек и выглядели, точно причудливый головной убор из сияющей меди. Ургашская одежда знатных женщин, - белый шелковый судхар с надетым поверх него синим облегающим халатом, разрезанным по бокам и на рукавах, - сидел на ней удивительно ладно, будто Янира всю жизнь его носила.
Выгнав женщин, она принялась сама ухаживать за ним, что-то несвязно и ласково бормоча. Тело Илуге медленно оттаивало в ее нежных руках, на губах блуждала рассеянная улыбка. Только ей одной, - единственной из всех женщин, - удавалось приносить в его душу драгоценный и редкий дар покоя. Любовь бывает разной. Илуге это понял. Его любовь к Наньяне была простой и ясной, к матери - болезненной и пугающей. К сыну - неожиданной и щемящей. Цаньяна Джамцо, как Илуге сейчас понял, он тоже любил, но еще сам не понял, как. А ее, Яниру, он любил всегда. Любил, как любят солнечный свет после суровой зимы, как дождь после долгой засухи. И теперь, когда свитки Желтого Монаха, наконец, найдены, а гхи не угрожают им, у них впереди целая вечность.
Словно ощутив его мысли, Янира улыбнулась.
- Ты знаешь, весь Бал-Лхамо только о тебе и говорит. Они готовы сделать для тебя все, что бы пожелаешь..
- Это открывает новые возможности, - ухмыльнувшись, пробормотал он.
Янира в притворном гневе нахмурилась.
- Всем, кто тут изъявит желание оказывать тебе чересчур...личные услуги, придется иметь дело со мной!
- Как наш сын? - улыбаясь, спросил Илуге. В его голове понемногу прояснялось, произошедшее отодвигалось куда-то вглубь, становясь каким-то ярким, будто не с ним случившимся сновидением. Но иногда, сморгнув, он чувствовал, как что-то от двойника, в теле которого он побывал, в нем осталось: какой-то неожиданно сужающийся фокус зрения, или движение мышц...
" Если я был им, - неожиданно подумал он, - Был снежным грифом, огромной белоснежной птицей, которых издавно почитают здесь, в горах, то был ли момент, когда он чувствовал себя мной? Природа наших, степных двойников совсем другая, так говорил Онхотой. И я это ощутил. Он - это не я. Это что-то, со мной связанное, но до конца неподвластное. "
- Малыш растет на глазах, - радостно щебетала Янира, - Уже пытается играть. И улыбается. Знаешь, у него твоя улыбка. И глаза - твои.
- Надо очень постараться, чтобы это разглядеть, - проворчал Илуге. Он еще не привык к новой и таинственной связи, возникшей вдруг между ним и этим комочком новой жизни. Его сыном. Ринсэ. Теперь это имя, - отныне и навсегда, - станет для него не укором, но памятью. Он отомстил за своего отца.
... Через два дня он уже мог ходить. Раны затягивались с удивительной быстротой, и даже обычно мучившие его глухие боли в старых шрамах отступили перед искусством ургашских жриц. По мере того, как он выздоравливал, Илуге становился все более хмурым. Его томила неопределенность. Поняв это, Янира со вздохом покорилась и пообещала отвести его к Дордже Рангу.
Он ждал Илуге в своих покоях, и ему хватило одного взгляда на лицо жреца, чтобы понять, что не все идет так, как бы ему хотелось. Дордже Ранг с небывалой для него почтительностью усадил Илуге на единственную циновку. Сел рядом, затем встал, и Илуге понял, что он нервничает.
- Говори, как есть, - велел он, и Дордже Ранг вздохнул:
- Нам удалось прочесть большую часть рукописи, - коротко сказал он.
- Но не всю? - уточнил Иуге.
- Не всю, - жрец снова вздохнул, - Заключительную часть свитка, судя по всему, прочесть будет невозможно.
- Хорошо. Для начала говори то, что есть, - нетерпеливо нахмурился Илуге, - Быть может, и этого окажется достаточно. И первое, что меня интересует - смогу ли я управлять гхи. Получить от Горхона этот...подарок... было небезболезненно.
- Я полагаю, - серьезно кивнул жрец, - Учитывая, что я еще не видел человека, которому бы это удалось.
- Как же это проделывали жрецы до Горхона? - удивился Илуге.
- Я не знаю. Они держали все, что связано с Дхар Деви, в большой тайне, - проговорил Дордже Ранг, - Но , я полагаю, хроники на этот счет не лгут. Тебе будет достаточно позвать - и гхи придут.
- Это...колдовство действует только в Ургахе? - спросил Илуге, - Смогу ли я...использовать гхи на равнинах Гхор - и, если потребуется, дальше?
- Дхар Деви изготовлен не в Ургахе. Его действие в какой-то мере ограничивается расстоянием, но не так, как ты думаешь. Гхи, посланный по приказу Дхар Деви, идет, пока не выполнит приказанное.
- Что ж. Буду на это надеяться, - пробормотал Илуге. Он снова надел свою кольчужную рукавицу и теперь Дхар Деви весьма неудобно топорщил металлическую скань, - Что еще вы узнали?
- Я могу тебе перевести, князь.
Дордже Ранг впервые назвал его этим титулом. Князь Ургаха. Словно бы Илуге только сейчас заслужил от ехидного жреца это право.
Тем временем Дордже Ранг поднялся, отошел вглубь комнаты и вернулся со свитком, - точнее, со свитками, свернутыми в плотный.., перевязанный синей шелковой ленточкой. Свитки были написаны старинным куаньлинским письмом. Верхний свиток был почти полностью залит черной, неприятно глянцевой жидкостью. Жрец осторожно снял его, развернул остальные и принялся переводить:
" Когда чаша переполняется, вода течет через край. Когда горсть полна, песок проскальзывает сквозь пальцы. В этом - суть полного и пустого. Человек не знает, когда придет такой момент в его собственной жизни, и жаден до полного, но не знает, как сделать так, чтобы полное стало пустым, чтобы наполнить его вновь.
Боги следят за гармонией пяти стихий, каждая из которых следует циклам времени, наполняя отведенное ей пространство до предела, следом меняя качество. Так небо порождает воздух, воздух порождает огонь, огонь порождает туман, туман порождает дождь, дождь проливается вниз и порождает землю, земля порождает пыль, а пыль поднимается в небо и круг замыкается. Все в мире подчинено этому. Все рождается из сочетания пяти стихий, живет и умирает.
Гуль - существо нерожденное, но искусственно созданное, а потому нет у него, как у всех вещей, меры, которая его ограничивает.
Гули появляются из могильного смрада , и распространяются подобно пламени в сухой траве. Однако как подобное вылечивают подобным, так и с гулями борются, создав подобные им чудовища. Для того душу умершего воина извлекают, и прячут в потайной предмет. Такое чудовище не спит, не ест и не пьет, не совокупляется и не испытывает сожалений. Его цель - уничтожать, а потому встреча с ним для человека опасна.
На Мачэн-горе есть сухое дерево, корни которого живы и уходят в землю на тысячи ли. На дереве нет плодов, нет листьев, нет цветов, но на одной из ветвей есть кольцо, и в этом кольце заключена власть. Кто наденет его на руку, сможет повелевать мертвецами. Кто наденет его, станет мертвым для мира живых.
Таким образом, если хочешь победить гулей, возьми кольцо и надень его на палец. Явятся мертвецы в облике чудовищ, и подчинятся твоему приказу.
Есть еще один путь, но он еще опасней первого.
На западе стоит Юйфа-гора. Ее вершина из хрусталя, а стены - из зеленой яшмы. По одну сторону горы живут люди с белыми волосами, пришедшие издалека, по другую - люди черные, звать их шерп. Свою землю они называют Ургах. Внутри Юйфа-гора полая, стены ее сияют. Запирают эту полость хрустальные врата, а за этими вратами есть то, за чем охотятся гули и чему жители Юйфа-горы поклоняются. Открой врата - и гули рассеются, даже если их будет целое войско. Однако, как говорят, врата эти открывать не следует ни при каких обстоятельствах.
Когда гули приходят в мир, это значит, что в нем нарушилось равновесие. Боги же, стремясь уберечь людей от полного уничтожения, посылают в мир существо Я-Лунг. Существо Я-Лунг выполняет волю богов, но ноша эта столь тяжела, что в искупление нее боги дают ему дар исполнения всех желаний. Самое ценное у существа Я-Лунг - это его кровь. Существо Я-Лунг должно принести великую жертву, а без нее победа над гулями не будет окончательной, даже если удастся подчинить себе чудовищ и даже если врата откроются...
- Дальше текст невозможно разобрать, - сухо сказал он, осторожно сворачивая свитки.
Илуге молчал, осмысливая услышанное.
- Что это означает - " если врата откроются?" - наконец, спросил он.
- Это нам еще предстоит выяснять, - коротко ответил Дордже Ранг.
***
На следующий день к нему пришла Таира. Судя по ее хмурому виду, разговор предстоял неприятный.
- Мне сказали, что ты против ее посвящения, - без лишних вступлений произнесла она, колюче глядя на него.
- Да, - Илуге постарался одарить ее столь же неприветливым взглядом. Он уже знал, как это обычно производит впечатление. По крайней мере, после ему редко осмеливались возражать.
Жрица помолчала, пожевала губы. Потом неожиданно поднялась.
- Прежде чем ты примешь окончательное решение, я хочу тебе кое-что показать. Пойдем.
Илуге меньше всего хотелось сейчас проводить время в ее обществе, но любопытство победило и он молча встал. В том же напряженном молчании они миновали уже ставшие привычными тоннели, спустились в знакомый зал с фигурой Бал-Лхамо, а затем жрица повернула куда-то вниз, в новый темный лабиринт.
Шли они долго и, судя по тому, что становилось все холоднее, спустились довольно глубоко. По левой половине тела у него начали разбегаться холодные мурашки. Раздражаясь все больше и чувствуя необъяснимое желание повернуть обратно, Илуге уже собрался было сказать ей об этом, как вдруг жрица остановилась перед массивной каменной дверью, окованной тяжелыми бронзовыми петлями. Она на что-то нажала, и дверь с тяжелым скрежетом подалась, открывая темный проем.
- То, что ты сейчас увидишь, мы редко показываем непосвященным, - очень серьезно произнесла жрица, - Я попрошу тебя ни к чему не прикасаться и никогда не говорить о том, что узнаешь.
Илуге кивнул.
Жрица вошла, поманив его следом. За дверью оказалась большая пустая холодная зала, свет факела осветил какую-то гладкую и блестящую, будто стекло, поверхность. Илуге различил створки гигантских, теряющихся в темноте ворот. Таира неожиданно дунула на факел и все вокруг погрузилось в первозданную тьму. Илуге подавил мгновенный приступ страха: жрица, зная о его отношении к посвящению, привела его, чтобы оставить, замуровать здесь... Пальцы вцепились в рукоять меча, слух обострился, готовясь нанести удар на слух, по удаляющимся шагам... Однако жрица спокойно стояла рядом, ее дыхание было ровным:
- Смотри вперед, - негромко сказала она.
Она сделала шаг вперед, и Илуге с удивлением понял, что различает ее силуэт. Жрица коснулась рукой прозрачной поверхности, из которой были сделаны врата. Илуге подошел, стал рядом, вгляделся.
Вначале ему показалось, что в зале, который запирают врата, горят тысячи далеких свечей. Именно из-за этого свечения, сливавшегося вдалеке в какое-то неясное мерцание, Илуге ощутил размеры огромной пещеры. Потолок над его головой, точно звездное небо, казался бездонным. Стены, казалось, тоже уходили в бесконечность, усыпанные сияющими точками.
- Что это? - невольно понизив голос, прошептал он. Это огромное сияющее пространство заставляло почувствовать себя крошечной песчинкой в бескрайней реке.
- Это то, что храним мы, лханны, - негромко отозвалась жрица, - То, что хранит Бал-Лхамо, которую вы называете Эмет, младшей дочерью Эрлика. Это души.
Илуге, онемев от изумления, закинул голову к далекому сиянию.
- Души?
- Да. Когда человек умирает, до своего следующего рождения его душа ожидает здесь, заключенная в прозрачный и радужный камень, который там, верхнем мире, называют опалами. Опал имеет свойство хранить, и именно Бал-Лхамо заключает вырванную из верхнего мира душу в камень, - до того момента, как ей придет время вновь родиться. Тогда освобожденный опал может быть отдан миру живых. Именно человеческая душа, когда-то заключенная в нем, придает камню этот переливчатый свет, эту игру узоров. Каждый камень неповторим, как неповторима душа, которой он служил пристанищем.
Илуге подумал о камне, заключенном в рукоять его меча. Он часто любовался голубоватыми а оранжевыми отсветами, казалось, жившими под гладкой поверхностью своей собственной таинственной жизнью.
- Я слышала, ты делил тело с одной из таких душ, -еще тише сказала жрица, - Именно опал в рукояти твоего меча и позволил ей это сделать.
Илуге закружил вихрь далеких воспоминаний. Нахлынула боль, и печаль, и благодарность.
- Орхой Великий стал моим наставником, - почти прошептал он.
- Но есть те, кто использует это свойство, - помолчав, продолжила жрица, - Дордже Ранг попросил меня сказать тебе об этом. Гули приобретают свою суть, используя для этого не освобожденный опал, но камень с заключенной в нем еще нерожденной в мир душой. Так что это двойное убийство, потому что после этого родиться такая душа уже не сможет, навсегда выпотрошенная использующим ее живительную силу нелюдем.
- Как они проникли сюда?
- Эти подземные россыпи тянутся на многие, многие ли, - грустно отозвалась жрица, - И мы, Бдящие, много лет были слепы.
- Почему?
- Потому что род Открывающих Врата был уничтожен. Именно Открывающие Врата владеют силой ощущать, что происходит во владениях Бал-Лхамо. Теперь ты понимаешь, почему нам так нужна Янира?
Илуге долго, тяжело молчал.
- Это может грозить ей опасностью? - наконец, спросил он.
- О нет!, - Илуге увидел в полутьме, что жрица улыбнулась, - Открывающие Врата находятся под покровительством Бал-Лхамо.
Илуге не стал говорить, какие чувства вызывает у него знакомство с Эмет.
- Я не могу разрешить ей это, - нехотя выговорил он.
- Возможно, упоминание о " вратах" в свитках Желтого Монаха и есть ключ, - невозмутимо добавила жрица.
Значит, Дордже Ранг показывал ей свиток. Значит, та таинственная " Юйфа-гора" из древней летописи - здесь, под его ногами.
- Я не хочу подвергать Яниру опасности и втягивать ее в то, с чем она не сможет справиться, - в отчаянии сказал Илуге, - Я не хочу ее снова потерять.
- Это мне понятно, - Таира кивнула. Ее глаза ярко блестели в полутьме, и отражали мерцающие точки, рассыпанные вокруг них, - Все, о чем я прошу - позволить ей прислушаться к голосу собственного сердца.
- Я уже знаю ее решение, - буркнул Илуге, - Она бесстрашна без всякой меры. И ради людей, которым предана, пойдет на смерть не задумываясь.
- Она - единственная из тех, кто может что-то совершить, - покачала головой жрица, - Или не совершить - кто знает. Все мы, словно слепые, нащупываем дорогу в темноте. Но, если не мы, то кто же найдет эту дорогу к свету? Кто?
***
- Я должна это сделать, - нахмурясь, проговорила Янира. Илуге уловил в ее голосе знакомые ему своевольные нотки. Да, когда он выбирал эту женщину, ему следовало помнить, что именно она сделала реальным то, что у Нарьяны было всего лишь мечтой, дракой на деревянных мечах на расстоянии выстрела от становища. Кто знает, удалось бы ей сделать то, что удалось Янире: преодолеть насмешки и откровенную враждебность всей степи ( и он, Илуге, не был исключением), и повести своих женщин в бой. Несколько десятков из них, - те, что уцелели в боях, стали, стоит признать, отличными бойцами, иногда даже более яростными и жестокими, чем воины-мужчины. Именно их Илуге использовал, когда отдавал приказ снять сигнальщиков яньтэ Юэ. И ведь они блестяще справились со своей задачей....
- Ничего ты никому не должна! - вспылил Илуге, с треском опуская свою закованную в железо руку на хрупкий лакированный столик. По гладкой поверхности разбежалась сеть трещин, Янира испуганно ахнула, но Илуге не обратил на это никакого внимания, - Ты- моя женщина, и уедешь со мной. Они существовали без тебя двадцать зим - и просуществуют еще столько же!
- Разве Таира тебе не сказала? - губы девушки скорбно поджались, - Я - единственная. Единственная, кто может помочь...
- Единственная! - Илуге горько расхохотался, - Не попадайся на эту удочку! Я всегда пользовался ей, когда мне нужно было отправить человека на опасное дело. " Ты - единственный, кто сможет это совершить!" - говорил я им. Нет человека, который бы не считал себя втайне таким. А этим свойством, моя Янира, удивительно легко пользуется те, кто находит возможным это использовать в своих интересах! Ты слишком наивна, принимая за чистую монету эту рассказанную тебе жрицами байку. Это нетрудно, - он жестом пресек попытку Яниры возразить, - Нетрудно понять, как тебя мучает отсутствие близких людей, возможность обрести что-то свое, свою кровь...А ты не думала, что хитрая ургашка хочет таким способом подобраться ко мне поближе? Упрочить свое влияние, получив возможность влиять на принимаемые в Ургахе решения через тебя?
- Нет! - выкрикнула Янира, но в ее глазах Илуге успел уловить тень закравшегося сомнения, - Это... слишком низко!
- Природа власти такова, что, получив ее, человек прощается с большинством своих иллюзий насчет хорошего и плохого, - горько сказал Илуге.
- Тогда, даже если я и приму посвящение, я не вижу, каким способом она сможет на меня влиять, - упрямо парировала она, поставив Илуге в тупик своей логикой.
- Я не знаю, каковы могут быть ее цели...и ее средства, - наконец, медленно сказал он, - Но искренне хочу оказаться подальше о них. Как можно дальше.
- И это говорит Илуге Бесстрашный? - губы Яниры изогнулись.
- Страх не испытывают только мертвецы ... и глупцы, - сердито оборвал ее Илуге, - А у тебя есть теперь долг. Долг, который намного больше, чем все твои прошлые игры в воительницу. И твои теперешние игры в средоточие лханнских надежд. Ты больше не одна. У тебя есть сын, женщина.
Глаза Яниры вспыхнули...и погасли.
- Ты прав, - после долгого молчания выговорила она, - Но я не вижу, как это могло бы ему повредить...
Ее голос уже потерял воинственную решительность, с которой она начинала разговор, и Илуге втайне ухмыльнулся. Прав был Онхотой, когда говаривал, что все битвы выигрываются в умах...
- И я не вижу, - миролюбиво проговорил он, - Но если ты посмотришь, что знакомство со сверхъествественным миром сделало со мной, ты поймешь, что у меня есть все основания опасаться. Разве я знал, во что ввязываюсь?
- Но это же сделало тебя тем, кто ты есть! - в глазах Яниры появилось то самое восхищенное выражение, которое раньше ему так нравилось.
- Предполагаешь пойти по моему пути? - холодно осведомился Илуге, - Я мог быть убит не один, не десять, - сто раз на каждом витке этой спирали! И ты хочешь, чтобы я позволил тебе рисковать своей жизнью и жизнью нашего сына ради твоего собственного тщеславия?
Янира низко опустила рыжую голову.
- Я.. не думала, что это выглядит так, - наконец, почти прошептала она, - Я буду Ринсэ лучшей из матерей. Обещаю.
- Вот и хорошо, - Илуге покладисто улыбнулся, - И потом, подумай: разве не чудесно будет вновь услышать родную речь, очутиться среди своих?
- Вот в чем причина, - вздохнула Янира, - Ты все еще считаешь их , здесь, чужими. Илуге, люди это чувствуют. А ведь ты - их князь. Как ты сможешь править ими, когда не ведаешь их чаяний, их надежд и забот?
Илуге криво улыбнулся. Почти то же самое сказал ему Дордже Ранг. Похоже, что ему действительно нужно разобраться, какой народ он ведет за собой и каким правит по праву. Оказывается, это два разных народа...
- Я вижу, у ургашей, хоть они сами того не ведают, неожиданно появилась защитница, - он постарался, чтобы его голос звучал мягко, - А это к чему-нибудь да приведет...
Он первым уловил звук шагов по коридору. Шаги легкие, быстрые, шелест шелка, - это могла быть только мать. И судя по тому, как она чуть ли не переходит на бег, она спешит с чем-то важным.
- Илуге? - ее взволнованный голос раздался у самой двери. Ицхаль слегка задыхалась. В следующее мгновение она вошла, и он заметил, что ее, должно быть, разбудили среди ночи: время было позднее.
- Что случилось? - Илуге не стал тратить время на приветствие. В последние дни их отношения стали лучше, но все еще были далеки от той близости, которая связывает мать и сына, - Что-то с Цаньяном?
Они все еще боялись, что ребенок, подвергнутый нелегкому испытанию, может неожиданно сорваться. Илуге знал не понаслышке, что такие мистические перемещения, общения с существами потустороннего мира оставляют в душе неизгладимый след, из которого, словно из-за неплотно прикрытого полога, тянет пронзительным нечеловеческим холодом других миров. А ведь Цаньян еще так мал...
- Нет, - по лицу матери Илуге понял, что новость касается его. Неприятная новость. Холодея, выпустил руку Яниры и встал.
- Что с моими людьми?
- Илуге, - Ицхаль страдальчески улыбнулась, - Не знаю...как это сказать тебе... Ли Чи прислал донесение из Чод. Оно касается Чэнду..
- Яньтэ начал осаду? - Илуге весь подобрался, уже размышляя о том, насколько хорошо укреплен город, чтобы продержаться до подхода его основной армии.
- Нет, - Ицхаль покачала головой, - Чэнду пал. На его месте осталось одно пепелище.
Глава 7. Красавица
Дозорные засекли караван, едва он показался на дороге Дафу, - так здесь называли Южную дорогу, соединявшую Западную Гхор с соседней провинцией. Эта часть Западной Гхор была почти плоской, и похожей на их родные степи : те же пологие сопки, поросшие выгоревшей кочковатой травой, небольшие, прихотливо извивающиеся речки в окоеме низкого кустарника. Земля здесь была не слишком пригодна для куаньлинского земледелия и местные жители, как и степняки, занимались больше скотоводством. Правда, в отличие от них, жили оседло, и вдоль речушек там и сям виднелись неказистые, ржаво-серые, похожие на расстоянии на охапки жухлой травы, деревеньки.
Чэнду был самым крупным городом в этой части провинции, и , несмотря на раздиравшую эти земли войну, притягивал торговцев. Дозорные обменялись довольными взглядами: после ухода армии угэрчи край будто вымер, и прибытие каравана сулило хоть какое-то развлечение. Туюк сам попросился к Эрулену, хотя мог бы остаться с самим угэрчи Илуге : как-никак, он был братом Нарьяны, его погибшей невесты. Его брат Дорган остался, а он, Туюк - нет. Чувствовал - его присутствие причиняет угэрчи боль. Тот никак этого не показывал - был всегда ровен, заботлив. Даже слишком заботлив - к сражением обоих братьев и близко не подпускал. Толстого увальня Доргана определил к себе, поваром. Не надо думать, что быть поваром у угэрчи - занятие непочетное. Иной повар ценится дороже двадцати коней, особенно у вождя, которому иногда хорошо принять знатных гостей важнее, чем выиграть сражение. А только у Туюка к таким занятиям сердце не лежало. Вот он и попросился к Эрулену, даром что тот из косхов. Теперь, в чужих враждебных землях, давние свары между племенами не то чтобы совсем позабылись, а как-то потускнели. Стерлись, словно седло, повидавшее не одного хозяина. Вот и сегодняшний напарник Туюка , Юртэм, - тоже не джунгар. Этот вообще из ичелугов. Злое было племя, дурная слава шла о нем в степях. Говаривали, что именно ичелуги, когда лханнов вырезали, угнали угэрчи, - тогда еще мальчика, - в рабство. Однако мудр угэрчи, не попомнил старых обид. А чтоб другим было неповадно, за драки между разноплеменниками приказал карать смертью. Было, конечно, немало случаев. Однако вздернули пару забияк за локти - и буйные головы остыли. Прав угэрчи - слишком много у них врагов, чтобы друг другу старое поминать.
А Юртэм Туюку нравился. Веселый парень. Зубоскал, даром что нижний передний зуб выбит. Иной бы прятал, а этот только плеваться выучился, да так, что ни у кого с таким смаком не получается. Ухмыльнется, прищелкнет языком , и так цыкнет, что на корпус лошади летит!
И Эрулен Туюку нравится. Тоже веселый. А как рассказывать сядет - хоть ремнем челюсть завязывай, не то совсем отвалится! И простой он, Эрулен. Не то что угэрчи Илуге. Хоть и помнит Туюк его еще тогда, когда тот запросто к ним в юрту хаживал, и не был еще никаким угэрчи, а все было не подступись. Слишком уж странный он, будто и в степях не родился. Тогда еще, мальцом, Туюк никогда не знал, о чем бы заговорить с этим высоким молчаливым человеком. А так хотелось! В результате лепетал что-то под взглядом холодных, бесстрастных зеленых глаз, и чувствовал себя мальчишкой.
А потом оказалось - и вправду не такой. Разве обычный человек привел бы с Полей Аргуна Небесного Жеребца, взял бы три волоса с головы дочерей самого Эрлика? И степные племена разве обычный человек объединил бы, повел на куаньлинов? Взял бы Шамдо - огромный город с тремя рядами стен, испокон веков считавшимися неприступными? Вот то-то.
Хорошо быть под покровительством угэрчи, в отсветах его славы. С ним, с Туюком, не только рядовые воины - и Эрулен на равных говорит. После той стычки с куаньлинами прошлой весной назначил Туюка начальником дозора - хорошо, почетно. Только очень уж скучно. Сиди на стене, в небо глазей, плечи под дождем мочи. День за днем, ночь за ночью. Посты проверяй. Задремавшим по пять плетей отвешивай. Но когда ушел Эрулен в сражение, - ему, Туюку, было приказано сидеть в Чэнду. С тех пор всем, кто вернулся, и в глаза-то посмотреть стыдно : сидел тут, как сыч на коновязи, когда другие кровь проливали. Такое старику за сорок еще, может, и пристало. А Туюк-то всего семнадцать трав истоптал!
- Эй, Туюк! - Юртэм весьма ощутимо ткнул его в бок, - Смотри, а караван-то какой!
Медленно ползущая цепочка повозок на горизонте теперь была более различима и Туюк удивленно прищурился:
- Не торговый, это точно. Глянь, как легко идут повозки. Груженые, они бы сейчас катились с перевала, - только пыль столбом! И для обычных телег эти повозки уж больно разукрашены. Смотри, над каждой красный полог. Ну-ка, зови наших. И толмача куаньлинского - у их, хрычей этих церемонных, каждый чих что-нибудь да значит!
Поднявшись на стену, худенький суетливый толмач вдруг заулыбался под озадаченными взглядами степняков. Приподняв реденькие брови и жмуря глаза, затараторил:
- Нет-нет, военная угроза не бойся господина. Такой возок только один может род занятий быть. Это женщин едет, веселый. Красный полог, веселый женщин. Петь, плясать. Ммцу-ммцу! - он презабавно почмокал губами, изображая поцелуй.
Надо сказать, такое куаньлинское изобретение, как специальные заведения с доступными женщинами, степняки оценили и полюбили сразу. По понятным причинам. По разгоревшимся глазам своих товарищей Туюк не сомневался: они прекрасно все поняли. Кто-то откровенно заржал, передразнивая толмача, и взлетел на стену:
- Ммцу-Ммцу! Добро пожаловать, красотки!
Туюк важно нахмурился. Он - начальник караула, ему не положено. Но уголок его рта подергивался в предательской ухмылке:
- Ну-ка, по местам все! Осматривать будем как положено! Может, это никакие не красавицы. Лучников - на стену! Юртэм, живо к Эрулену! И рожу сделай не такую похабную! Ясно?
Юртэм, продолжая ухмыляться, исчез в переулке, провожаемый любопытными взглядами местных жителей, которые неизвестно каким чутьем уже почуяли, что что-то происходит.
Вообще куаньлинское, - а точнее, гхорское, - население, относилось к степнякам с вызывающим удивление равнодушием. Правда, в случае кражи или драки местные жители весьма проворно бежали к окружному табэю, и тот приходил пространно жаловаться, ссылаясь на то, что угэрчи разбой в городе запретил. Эрулену приходилось каждое утро разбирать эти тяжбы.
В остальном же куаньлины держались настороженно, но не враждебно. Возможно, еще и потому, что теперь провинция перестала платить империи военную и подушную подать, - а она, судя по тому, что говорил Эрулен, составляла до половины дохода мелких ремесленников и крестьян. Куаньлинские чиновники разбежались, и простой люд радовался неожиданной возможности заработать, продавая свой нехитрый товар, тем более что перед уходом армии требовались провиант и одежда. В других местах, возможно, еду и скот забирали силой - но не в Чэнду. Угэрчи был безжалостен, требуя не настраивать против себя местное население. Так что воины Эрулена довольно свободно могли расхаживать по городу, - что, увы, скорее, добавляло вождю новых забот.
Туюк расправил начавшие густеть щегольские усики, подбоченился. Настроение у него враз улучшилось. На самом деле он, конечно, не думал о том, что этот караван - попытка напасть на крепость. В Чэнду три тысячи воинов угэрчи, крепостные стены крепки - и с десятью тысячами подумаешь, лезть ли. А тут какой-то караван с певичками!
Волы уже вытянули возки на ровную дорогу и теперь шли медленнее, невозмутимо помахивая хвостами. Довольно-таки сильно выцветшие красные занавески по бокам повозок то и дело игриво отдергивались, однако разглядеть, кто прячется внутри, не удавалось. Только на одной их них, самой новенькой, шторки оставались наглухо задернутыми. Что, впрочем, скорее добавляло пищи его разыгравшемуся воображению. Впереди повозки вдобавок ехал огромного роста мужчина с усами такой длины и пышности, что ему бы, пожалуй, позавидовал сам Джурджаган. Как и богатому плащу, роскошной вышитой перевязи и откормленному, хотя с виду явно не боевому вороному коню. Только разве что масть была другой - черной, а так сходство между ними было изрядное. Туюк подавил смешок, подумав, что не он один, поди, это заметил
Несколько других мужчин ехали сзади - явно отряд сопровождения на случай нападения разбойников. Туюк слыхивал, на перевале Цэрэн часто случаются нападения. Даже странно, что воинов так мало, женщины во все времена, - дорогой и ценный товар.
Подъехав к воротам, усатый остановил коня, властным жестом остановил караван и закинул вверх голову:
- Эй, ослиные уши! Открывайте ворота!
Туюку не слишком понравилось такое начало. Перегнувшись через стену, он рявкнул:
- А ты кто таков, рожа свинячья?
Воин набычился:
- Ты что, ослеп, коли на моем доспехе герба не видишь? Слезай со своего насеста, петушонок, и я вобью тебе в глотку твои поганые слова!
- Да ты нахал, - весело заорал со стены Туюк, - Шлем-то сними, голову напечет! Коли ты такой обидчивый, долго тут стоять будешь! Девушки устанут!
Его уши уловили донесшиеся из возков смешки, и Туюк разулыбался.
- А ты дурак! - не остался в долгу воин, - Если не пропустишь, ни одна из них с тобой не будет с тобой дела иметь! Я им прикажу гнать тебя взашей!
- Это мы посмотрим, - расхохотался Туюк, - У меня столько достоинств, что твоим девушкам не устоять!
Стоявшие рядом с ним воины ухмылялись. Их явно забавляла эта неожиданная перепалка.
- Открывай, говорю, ворота! - взревел воин, - Девушки пять дней в дороге! Им нужно отдохнуть, прежде чем твои молодые ослы на них набросятся! А если не пустишь, так свои же тебе рожу-то потом и расквасят!
- Ишь, распетушился, - Туюк просто наслаждался ситуацией, - Вначале посмотрим на вас. А то, поди, привез нам в Чэнду старых кляч, на которых только воду возить!
Очередная шутка была встречена взрывом смеха.
- Давай, выходи, я на тебя тоже погляжу, щенок, - кипятился воин, - Росту в тебе, поди, мне по пояс, вот стены-то тебе и надобны, чтобы с них горланить!
Несмотря на забаву, Туюк свое дело знал. Воины без шума заняли свои места с тем, чтобы мгновенно закрыть ворота, если что-то пойдет не так. Туюк с десятком дозорных с должной медлительностью спустился со стены. Умылся из бочки, шумно фыркая и похохатывая от предвкушения продолжения перебранки. Эх, жалко, Юртэма отослал. Вот бы вдвоем повеселились!
Ворота перед ними только приоткрыли. Воины Туюка, все конные, разделились и не торопясь принялись объезжать караван, бесцеремонно заглядывая в возки и награждаемые притворным визгом их обитательниц. Туюк же на своем широкогрудом буланом жеребце с белыми бабками ( красавец, ему этого коня сам угэрчи подарил, из своего табуна, что получил еще от хана Темрика в подарок) подъехал вплотную к горластому предводителю. Тот, хоть и был старше, и кряжистей, а Туюк-то ему ростом почти не уступал. Да и доспехи ему весьма добавляли стати.
- Ну что? - когда его боевой конь стал теснить явно более смирную лошадь куаньлина, спросил Туюк, - Вот он я, со стены слез. Будешь попокладистей - дам проехать. Не будешь - оставайся под дверьми со своими девками! А хочешь - позабавимся, потанцуем с мечами на травке. Уж коли твоих девиц без начальника оставлю - ты не горюй, мы их тут по всем правилам приветим!
Говорил Туюк ровно, улыбался, но коня направлял все время кругом, заставляя усатого вертеться на месте.
По глазам куаньлина прочесть ничего было нельзя, но лицо начало смягчаться:
- Ну ладно, варвар, позабавились и ладно. Ругаться ты умеешь, словно с рождения тут стоял. А уж я дозорных из Чэнду не одно поколение повидал!
- Дак вы тут не впервые, - расплылся Туюк в понимающей ухмылке.
- А как же, - важно отвечал воин. Опасный момент миновал, - Наш Дом Сливы с вашим Домом Ивы - что две сестрички, друг к дружке часто весточки посылают. Э-э, брат, - воин заговорщицки подмигнул, - А ведь, думаю я, ты еще нашей главной вишенки не видал, не то б встречал с распахнутыми воротами!
Туюк приподнял бровь, стараясь не показать, что заинтересован. Воин поманил его к закрытому возку, с необычной почтительностью дернул одну из свисавших из окошек шелковых кистей:
- Госпожа Мэйхуа, простите за беспокойство. Тут дозорные из Чэнду хотят убедиться, не привезли ли мы им старых кляч, на которых только воду возить...
- Не стоило повторяться, Ахи, - раздался из-за занавески холодный серебристый голосок, - Я слышала, что кричали со стены эти неотесанные болваны.
Туюк почувствовал, что у него начали гореть кончики ушей.
- Я должен досмотреть все повозки, - он постарался говорить безразлично и глядеть на Ахи, - Время такое. У меня приказ.
И почему он начинает оправдываться раньше, чем его к этому вынудят? Дурацкая болтливость!
- Ах, если приказ, - насмешливо пропел голосок из повозки, - Конечно, исключительно поэтому нам обоим следует подчиниться...
Уголок занавески отдернулся и Туюк мысленно ахнул. Сидевшая в повозке на бледно-зеленых шелковых подушках девушка показалась ему самой прекрасной из всех, когда-либо виденных. Тонкий слой пудры, покрывавший нежную кожу, не скрывал ни ее природной ослепительной белизны, ни нежного, словно бочок у наливного яблочка, румянца. Очень широкие, влажные, бархатные глаза под длинными ресницами, подведенные сверху и снизу тонкой черной линией, казались бездонными. Маленький пунцовый рот, безупречная сливочная кожа шеи, маленькие изящные руки с тонкими пальчиками, сердито спрятанные в сиреневые рукава . И темный сверкающий водопад волос, свисающих ниже талии и ниспадающих к носкам золоченых туфелек.
Туюк сглотнул, стараясь преодолеть неожиданно возникшее головокружение. В какой-то момент, глядя в эти глаза, ему казалось, что он падает в пропасть, тонет... Никогда до этого момента он не мог понять, что означает это странное словосочетание - " быть сраженным красотой". Ему всегда любовные предания казались чересчур многословными и цветистыми. Но сейчас он именно так себя и ощущал - сраженным. И сидевшая в паланкине красавица, судя по всему, прекрасно об этом знала.
- Я думаю, достаточно для досмотра, - угол занавески дернулся, скрыв девушку от ошеломленного Туюка, - Как вы убедились, в моей повозке невозможно спрятать тысячу воинов.
- Ну так как, - не без насмешки спросил он, глядя, как Туюк растерянно мотает головой, - Замолвить мне за вас словечко? Наша Мэйхуа стоит настолько дорого, что на твоем месте я бы использовал любую возможность...
Туюк машинально кивнул. Его воины, закончив осмотр, возвращались и по их спокойным, уверенным движениям он понял, что ничего предосудительного обнаружить не удалось. У мужчин, кроме вполне обычного личного оружия, тоже ничего не нашлось. Не пускать караван не было решительно никаких причин. И Туюк почувствовал, что втайне очень этому рад.
Изо всех сил изобразив снисхождение, он вальяжно кивнул Ахи:
- Что ж, проезжайте. Но я доложу о вашем прибытии нашему вождю, Эрулену.
Паланкин дернулся и медленно поплыл мимо него. На полпути из него высунулась маленькая ручка и серебристый голос насмешливо произнес:
- И передай своему вождю, что я буду ждать встречи с ним...с нетерпением. О варварах рассказывают, что их мужская сила неистощима. А мы, женщины, как известно, любопытны.
Теперь Туюк почувствовал, что уши у него запылали целиком. Не в силах вымолвить ни слова, он молча наблюдал, как караван входит в ворота Чэнду. И думал о том, придется ему продать коня или нет, чтобы заплатить хотя бы за то, чтобы еще раз ее увидеть.
***
Никогда он еще не был так близок к тому, чтобы возненавидеть Эрулена. Зависть - ужасное чувство. Но в эту ночь, не взирая на то, что это еще никак не могло произойти, он мог представлять себе только то, как к Эрулену приводят Мэйхуа. Как он трогает ее волосы, запускает руку в душистые сиреневые одеяния....Эта женщина была одурманивающее прекрасной, словно диковинный цветок с юга, какие здесь, в Чэнду, ему доводилось видеть в оранжереях. От сладкого запаха этих цветов потом долго болела голова. Говорили, что спать в комнате, где стоят кадки с кустами, усыпанными огромными алыми колокольчатыми соцветиями, опасно. Сейчас, рядом с ней, все степные девушки казались Туюку какими-то бесцветными дурнушками. Каково бы было это - обладать такой девушкой, как Мэйхуа - не один, и не два раза, а всегда, всю жизнь, до самой смерти?
Туюк вздыхал от несбыточности своей мечты. Неутоленное желание жгло и мучило его, словно ему под матрац насыпали раскаленные угли. Если бы Эрулен не увидел Мэйхуа, он , быть может, смог бы выпросить ее у угэрчи! Туюк лежал и представлял себе, как спасает угэрчи от какой-нибудь непременно смертельной опасности. Как угэрчи посмотрит на него этим своим особенным взглядом, скупо улыбнется:
" Ты хороший воин, Туюк. Преданный. В вашем роду все такие. Чем мне вознаградить тебя? Ты всегда раньше отказывался, но на этот раз должен принять благодарность мою и всего моего войска. Твоя помощь была неоценимой!"
А он, Туюк, на это ответит:
" Никогда я ничего не просил у тебя, угэрчи, и никогда больше ничего не попрошу, потому что служу я тебе не за похвалы и за награды, а за славу и совесть. Но сейчас, - первый и единственный раз, - прошу: отдай мне Мэйхуа!"
" А кто это?" - недоуменно сдвинет брови угэрчи.
" Это одна женщина в Чэнду", - ответит Туюк.
" Ах, женщина, - тут угэрчи понимающе так улыбнется, - " Ну, значит и твое время пришло..."
И оба вспомнят Нарьяну, но на этот раз в глазах угэрчи не будет ни вины, ни боли. Просто они вместе вспомнят ее. Она ведь была угэрчи невестой.
С этими мыслями Туюк и заснул, и ему снова снилось, что он встречает караван на дороге. Только в его сне не было никакого воина, а Мэйхуа вышла из повозки и поплыла к нему, легкая, как облачко утреннего тумана. Туюк спрыгнул с коня, попытавшись заключить ее в объятия, но пальцы прошли сквозь воздух, оставив на щеках душистое дуновение.
- Эй, Туюк! - Юртэм безжалостно тормошил его. Никогда еще ему настолько не хотелось видеть лицо друга, - Ты проспал, как сурок в зимнюю спячку! Или не ты сам установил проверку караулов?
Сонный и злой, он поплелся за Юртэмом на крепостную стену. Жара уже который день стояла невыносимая, и даже ночью воздух был вязкий и тяжелый, как патока. Он тупо смотрел на темную безмолвную линию равнину перед крепостными стенами, на еле различимую на горизонте линию гор. Сейчас, должно быть, Мэйхуа отдыхает после долгой дороги. Их встретили, отвели в обширные прохладные ароматные ванны, - это чудо, о котором он долго вспоминал, впервые побывав в Доме Ивы. Он представил, как вода прозрачными струйками стекает по ее белоснежной коже и резко вдохнул, до боли стиснув зубы.
- Ты чего? - забеспокоился Юртэм, - Переел, что ли?
- Так...ничего, - Туюк порадовался, что в темноте друг не видит выражения его лица.
- Значит, певички из Дафу приехали, - тем временем говорил Юртэм, следуя за ним вдоль крепостной стены и явно не подозревая, из-за чего он в таком состоянии, - Это хорошо. С тех пор, как мы захватили Чэнду, оттуда никого не было. Я уж думал, из-за войны сюда не только они - и торговцы долго еще не сунутся. Да и слухи разные ходят...
Ему хотелось побыть одному. Однако, как назло, воины, скучавшие на своих постах, норовили с ним поболтать. К тому моменту, как Туюк закончил обход, уже начало светать. Он буквально кожей почувствовал, когда ослепительный багровый край солнца поднялся над горизонтом, - благословенная предутренняя прохлада начала быстро сменяться новой волной удушающей жары. Так длилось уже почти месяц и вся влага, которая еще оставалась в земле и в воздухе после зимних дождей, давно испарилась, оставив на равнинах и дорогах раскаленные, безжизненные, растрескавшиеся такыры. Всякому здесь было хорошо известно, что несет такая ранняя жара в эти долины: трава пожухла, молодые нежные побеги высохли, завязи на деревьях сморщились и опали. Осенью будет голод, шептались в городе. Но, может быть, до осени угэрчи разобьет куаньлинскую армию. Или он, Туюк, погибнет в бою. Разве можно загадывать так надолго?
Ему очень хотелось побыстрее закончить досмотр и вернуться к себе. Быть может, удастся снова заснуть и увидеть еще один такой же приятный сон. Тем более что к полудню жара станет настолько невыносимой, что заснуть уже будет невозможно. Туюк дошел до угловой башни, придирчиво осмотрел плывущий в раскаленном мареве пустынный горизонт, выругал Сагана за то, что тот не начистил как следует свое оружие и принялся торопливо спускаться по узкой каменной лестнице.
Город просыпался: вдалеке слышался скрип колодезного ворота, грохот пустых бочек проезжавшей по улочкам телеги, пронзительный крик какой-то женщины, с утра пораньше затеявшей свару...Обычно Туюк любил эти утренние часы, полные неяркого света и того особенного умиротворения, которое может чувствовать лишь воин, побывавший в бою. Говорят же, ценит жизнь только тот, кто поглядел Исмет в ее голубые глаза...
Перепрыгнув последние три ступеньки, Туюк заторопился через двор ко входу в караульню. Навстречу ему , из крайнего к караульне переулка, узкого и вонючего по причине выбрасываемых тут же помоев, из глубокой тени почти сомкнувшихся домишек , вывернула девушка. Коромысло почти до земли выгнулось под тяжестью полных ведер, немилосердно врезаясь в узкие плечи под потрепанным халатом, лицо, несмотря на ранний час, блестело от пота. Девушка, даром что куаньлинка, была одета точно так, как и бедняки у них, у джунгаров. И лицо у нее было такое же: усталое и сосредоточенное, темные брови сошлись у переносицы, образовав складочку, губа закушена от напряжения.
Туюк поравнялся с ней, улыбнулся, и был награжден хмурым взглядом из-под густых ресниц, на которых тоже сверкнула влага - то ли пот, то ли слезы. Туюк вдруг вспомнил сестру, - она была старшей, и из детских воспоминаний вдруг выплыло это воспоминание : такие вот искорки на ресницах:
" Ты плачешь, Нари?"
" Нет, Туюк. Джунгарки не плачут. Это просто ветер такой злой."
Раньше, чем он успел подумать, зачем он это делает, Туюк поравнялся с девушкой, перехватил полные ведра, негромко охнув под их тяжестью. И как эта хрупкая, как тростинка, девица тащила от колодца такую тяжесть?
- Отдай ! - девушка птицей кинулась к нему, вцепилась в ручку ведра. Лицо белое, глаза яростные. Туюк не сразу сообразил : она вообразила, что он отнимает у нее воду!
- Какая сердитая! Куаньлинки все такие? - ухмыляясь, проговорил он, - Решишь помочь - костей не соберешь!
Ахнув, девушка выпустила ручку ведра и уставилась на него во все глаза, словно на чудо какое. Лицо ее показалось знакомым, и Туюк вспомнил: она частенько сновала туда-сюда по своим делам, все норовя покрыть голову каким-то тряпьем и стараясь держаться незаметно. А сейчас, вблизи, оказалось, что лицо у нее чистое и гладкое, брови ровные и густые, а округлый носик усыпают весьма симпатичные веснушки.
- Отдай! - она снова попыталась отобрать у него ведро, однако с куда меньшей настойчивостью.
- Лучше дорогу показывай, красавица. Что толку посреди двора стоять? Пыль налетит только.
Девушка пожала плечами, нерешительно сделала несколько шагов. Туюк подумал, что, верно, его караульные сверху вовсю потешаются, наблюдая такую сцену. У себя, в степях, про него сказали бы, что он решил за девушкой приударить. Мигом бы разнесли на все становище.
Идти оказалось недалеко, - ровно до следующего проулка. Дом стоял на углу, в тени крепостной стены. Покосившийся плетень, давно не чиненный и зиявший прорехами, отгораживал столь же неказистый домик от улицы. Остановясь у калитки, девушка снова ожгла его сердитым взглядом : иди, мол. Однако Туюку стало любопытно: что же, у сердитой красавицы в доме нет мужчин, что она таскает такую тяжесть? И он бесцеремонно протиснулся за ней следом.
В доме была всего одна комната с закопченным очагом. Две лежанки с торчавшей из-под ветхих покрывал соломой говорили, что девушка живет не одна. Пара-тройка глиняных горшков, вязанка ивовых прутьев в углу - вот и вся обстановка.
Туюк грохнул бадьи на земляной пол, и девушка тут же распахнула обратно хлопнувшую дверь: намек убираться.
- Чем-нибудь отблагодаришь, красавица? - ему почему-то нравилось ее дразнить, - Хоть словом добрым...
- Тебя никто не просил, - буркнула девушка, ничуть не смутившись.
- Ай-ай, плохо тебя мать с отцом воспитали, - покачал головой Туюк, - У нас в степях говорят: доброе дело оставить без благодарности, - все равно что невесту без приданого...
Он осекся, уловив в промелькнувшую в темных глазах боль.
- А я такая, - она выпрямилась, зло передернула плечами, - Неблагодарная.
Из-за стены послышался какой-то звук, вроде смешка, а девушка, враз забыв о Туюке, метнулась к задней двери.
В открывшийся проем Туюк увидел крошечный дворик, очень уютно выстланный песком. У дальней стены, подвернув под себя ноги, сидел древний-предревний старик с блаженной улыбкой на морщинистом лице, жмурясь на солнце, показавшееся из-за стены.
- Дедушка! - девушка подбежала было к нему, потом обернулась, явно разрываясь между желанием остаться здесь и поскорее выпроводить непрошенного гостя.
Старик вдруг открыл по-совиному круглые глаза, уставился на Туюка.
- Дедушка!
Пальцы старика коснулись ее склоненной головы, когда она нагнулась, чтобы прикрыть дыру на его латаном-перелатанном рубище.
- Что же это ты, Фани, - неожиданно глубоким, ясным голосом сказал старик, - Разве ж так гостей встречают!?
- Я... ты... ты заговорил! - напрочь забыв о Туюке, девушка прижалась к старику.
А тот, не обращая на это никакого внимания, уже опять впал в свою странную дремоту. Туюк почувствовал себя неловко и неслышно вышел. Он уже отошел от плетня, когда Фани выбежала следом. От ее напускной суровости не осталось и следа, глаза сияли:
- Спасибо тебе, - выпалила она и Туюк вдруг увидел перед собой совсем юную девушку, почти девочку. И поразился, насколько состарил ее груз печали и забот - ведь, входя следом за ней в эти двери, она казалась ему старше Нарьяны...