Солнце горело ровным слепящим кругом в добела раскаленном небе. Засуха, охватившая Срединную империю в довершение к остальным несчастьям, в первые дни лета пришла и в провинцию Дафу, выжгла нежные посевы риса, осушила небольшие речки, питавшие поля. Кроме часов раннего утра и позднего вечера люди старались не выходить под палящий глаз Огненного Дракона, и весь этот край, до самого горизонта, казался выжженным, вымершим.
Воздух дрожал над сухой рыжей лентой дороги, прямой как стрела на равнине и прихотливо вьющейся здесь, в предгорьях Яблоневого Хребта. По дороге ехали двое.
Их путь сюда, должно быть, представлял собой утонченную пытку в плотных кожаных пластинчатых доспехах, металлических шлемах и плащах. У одного шлем низко наползал на глаза, а вот у второго пот стекал со лба струйками, повисая на бровях. Лица у них были красные и злые.
Оба носили убэйскую форму, а ее общая потрепанность выдавала, что не на хорошем они счету, эти стражники, посланные патрулировать пустынную горную дорогу, в то время как их сослуживцы, скорее всего, наслаждаются благословенной тенью и холодным пивом на станции убэя.
Старший из них, несомненно, это понимал.
- Стой, ослиная твоя голова, - властно гаркнул он, увидев, как молодой спутник направил было лошадь вверх, где дорога начинала подниматься к перевалу, - Кто тебе, обезъяна, дал право определять путь вперед меня? А я говорю - спешиться! Коня - в повод! По такой жаре еще издохнут кони-то, если им отдыха не давать, узнаешь тогда, почем наш убэй ценит глупое рвение!
- Конечно, конечно, господин Лю, - суетливо поддакнул младший, вжимая голову так, что шлем насел на плечи, - Вон у той горы присядем на минутку, выдохнем. Нет здесь никаких разбойников, клянусь Девяткой! Зря нас послали...
- Ты что, господин убэй, чтобы о таких важных вещах суждение иметь? - с недоброй насмешкой сказал господин Лю, - Так я по возвращении ему по всей форме донесу: так мол и так, есть у нас человек, что лучше вас, господин, в государственных делах разбирается.
Сюй весь с лица переменился, залопотал торопливо:
- Что вы, что вы, господин Люй. Простите меня, ничтожного, болтаю невесть что... Господин убэй, как справедливо говорят, своей мудростью подобен высокой горе, в благодатной тени которой растут цветы законности и процветания....
Они свернули с дороги, торопясь заехать в тень от низко нависавшей скалы. Перевал Цэрэн, - извилистое, труднопроходимое ущелье, затерянное в каменном лабиринте Яблоневого Хребта, - виднелся далеко вверху. Хребет был невысок, но коварен : десятки узких тупиков, нагромождения базальтовых глыб, отвесные скалы и растрескавшиеся такыры, - все это делало его окрестности непригодными для земледелия. Жители плодородных низин не спешили в поте лица своего распахать скудные земли и засеять ее без особой надежды на урожай. Скоту тоже негде было пастись. Потому местность слыла малонаселенной и дикой, и только торговцы, спешащие на север, - в Гхор и дальше, в Ургах, рисковали отправиться через перевал. Такое место не могло быть спокойным, и разбойники в здешних горах водились всегда, как дикие бараны.
- О-ох! - господин Лю грузно сполз с седла. Последнее время он уже стал слишком стар и толст для таких вылазок. Если бы не прохлопал ту депешу - тоже бы сейчас пиво попивал, и над неудачниками посмеивался....
- Позвольте мне помочь вам! - кинулся к нему услужливый Сюй. Его лошадь испуганно шарахнулась от резкого жеста, и господин Лю досадливо поморщился, отмахиваясь от непрошенного помощника. Еще чего - будет потом языком, как помелом мести: мол, ослабел десятник, без моей помощи с седла слезть не может...
Развалясь в тени и поборов одышку, господин Лю утер пот, отхлебнул пива, но своему спутнику не предложил. Такова традиция в убэйской страже. Первые пять лет службы и за службу-то не считались. Юнец - он свое место знать должен. В этом деле слабину дать никак нельзя. Один раз спустишь, другой - и, глядишь, нос задерет, будто забыл, как уважение старшим оказывать.
Тупица, настоящий тупица. У кого уши есть, тот таких вопросов не задает. Все это явственно отразилось на лице господина Лю, однако, помолчав, он все же ответил:
- Банду Кривого Яо, обезъяна! Уже три года как их ищут. Поначалу они бесчинствовали в Нижнем Утуне, и в провинции Лэ, да потом, видно, их там припекать стало. К нам они из Гхор пришли, после того, как варвары ее опустошили. А за ними следом пришли те, столичные. Прибыли, как на парад, - начищенные, выглаженные, - прямиком к окружному табэю. И потребовали, чтобы сей же час все станции приняли участие в поимке этого Яо, - таково, мол, указание из столицы. Как будто у господина табэя прочих дел и быть не может! Однако тут у них с нашим табэем размолвка вышла. Господин табэй, - пошли Великая Девятка ему здоровья, - он ведь справедливо полагает, что пустую нору завсегда кто-нибудь да займет! Так что возьмут Яо - другие появятся, еще хуже. Когда война, оно всегда так ! А этот Яо с умом дела делает, выше головы не лезет. В разбойничьем деле тоже, знаешь ли, сноровка нужна! - господин Лэ, довольный собой, хохотнул.
Потом помедлил, сузил глаза под набрякшими веками и добавил:
- Ну, а с тех пор у этих чванливых петухов из столицы тоже не больно-то получается. Хитрый пес этот Яо. Столько раз на него и засады ставили, и языка брали - все время уходит, что рыба сквозь дырявую сеть. Думаю я, господин табэй дал потихоньку распоряжение, чтобы им вроде бы препятствий не чинить, но и не помогать особо.
- Тогда зачем он нас-то послал? - жалобно проскулил Сюй,
Господин Лэ еще отхлебнул из фляжки, смачно сплюнул.
- Так если ничего совсем не делать - донесут столичные на него куда надо, и мы с тобой, Сюй, вместо жалованья получим бамбуковых палок по пяткам! Понял?
- Понял, - быстро кивнул Сюй.
Потом не удержался, добавил:
- Должно быть, этот Яо немало дел натворил, если за ним целую сотню прислали. И военачальник у них вон такой - ведет себя прямо как той-хайбэ, не меньше!
- Они как неживые, столичные эти, - скривился господин Лю, - Лица вроде разные, а все равно какие-то одинаково плоские. Ни с кем , кроме женщин в Доме Сливы,не знаются, брезгуют. А уж к первой тамошней красавице там, Мэйхуа, теперь путь надолго заказан. Деньжонок знатно, поди, отвалили за такое-то, мошонки собачьи! Уезжают и приезжают, никому не говоря. Господин убэй посылал как-то меня и еще нескольких с приветствием, - ну, и заодно, что называется, заглянуть за чужой плетень. А только мы и оглянуться не успели, как нас выставили вон.
- А-а! - протянул Сюй, запуская в в волосы грязную пятерню. Шлем он снял, а под ним голова оказалась мокрой, словно бы его только что окатили ушатом холодной воды.
Помолчали. Вокруг не раздавалось ни звука : ветра не было уже который день, птицы и зверье от жары попрятались. Странной казалась эта тишина.
Сюй кашлянул, боязливо передернул плечами:
- Тихо-то как. Словно... словно неживое все..
- Об этих горах дурная слава ходит, - мрачно буркнул господин Лэ, - Не зря сюда разбойников так и тянет. Говорят же, что душа убитого не найдет покоя, пока его убийца ходит по земле. А на их совести много душ...
Сюй с суеверным страхом оглядел мрачноватые безмолвные скалы и с тоской поглядел назад, на равнину.
- Никого здесь... - нерешительно пробормотал он, - Да кто и сунется по такой жарище... Так и доложим, а , господин Лю?
Тот выдержал приличествующую его достоинству паузу, вытряс себе в рот последние капли из фляжки, и отвечал:
- Надо бы тебя на перевал одного сгонять - больно уж любишь ты поперед старших слово вставить! Да только я добрый - поедешь со мной. Здесь, неподалеку, деревня есть. Одно голье горское, никаких тебе гэдзи. Была, правда, когда-то, да разорилась, когда война началась. Там и передохнем, пока жара не спадет.
Обрадованный Сюй резво вскочил с земли, подхватил плащ, который предусмотрительно разостлал для господина Лю. Отдохнув, оба двигались куда живей и, сноровисто развернув коней, потрусили вниз, на равнину. Какое-то время было еще слышно побрякивание сбруи и металлических частей доспехов, шумное пыхтенье господина Лю и скороговорка неуемного Сюя, а потом дорога повернула, скрыв обоих с глаз.
Она подождала, пока стук копыт окончательно не стихнет. Потом еще долго лежала неподвижно, прежде чем позволила себе, наконец, пошевелиться. Потянулась стереть плевок господина Лю, однако он уже высох на ее грубой одежде.
Одна из лошадей чуть не наступила на нее, но О-Лэи оставалась совершенно неподвижной. Она уже давно привыкла мысленно отгораживать свой разум от дергающегося в предчувствии опасности тела. Она должна была стать лучшей, чтобы выжить - и стала. Лучшей лазутчицей в банде кривого Яо - самой незаметной, самой неуловимой, самой опасной. Трижды ей приходилось просачиваться по приказу Яо буквально под носом у стражников. Однажды ее схватили, и на память об этом у нее на спине стались некрасивые рубцы, располосовавшие когда-то безупречную кожу. Ночью она выскользнула из веревок и ушла, убив двоих из своих мучителей. Да, она научилась убивать. Это оказалось легче сделать, чем когда-то ей представлялось, когда она листала страницы старинных военных трактатов и размышляла о ценности человеческой жизни. Просто после этого она навсегда перестала быть О-Лэи, дочерью Великого Фэня из древнего рода Дафу. Та, другая О-Лэи, носившая шелковые одежды и сумевшая удивить самого императора, теперь была где-то очень далеко.
Ее обостренный слух уловил какой-то инородный звук в сотнях более мелких, наполнявших все вокруг. Этот звук издавали грубые деревянные башмаки идущего по дороге человека. О-Лэи снова затаилась, хотя была почти уверена, что это и есть долгожданный связной из близлежащей деревни: кто еще наденет это деревянное оружие пытки? Теперь она уже могла уловить по звуку шагов, что приближавшийся был мал и легок. Так и есть: из-за поворота показался человек. У него было грубое усталое лицо, мозолистые руки и впалая худая грудь, так что сначала он показался ей взрослым. Только когда он подошел ближе, О-Лэи рассмотрела, что лицо его совсем лишено растительности и детская округлость еще чудом задержалась на худых скулах. Это был мальчик, мальчик лет двенадцати, и именно его она ждала. Подойдя к условленному месту, связной остановился, озадаченно огляделся и уселся на землю почти там же, где убэйские стражники до него. О-Лэи не двигалась: ей следовало убедиться, что мальчик не привел за собой соглядатаев.
Сын старосты - так ей сказали. Когда О-Лэи бесшумно поднялась из узкой каменной ложбинки, заросшей колючим саксаулом, в которой пряталась, мальчик широко раскрыл рот от изумления и страха. Передние зубы у него выпирали и росли неровно, голова слишком велика - словом, внешний вид парня был далек от утонченности. О-Лэи улыбнулась ему быстрой скупой улыбкой, невольно отметив, что мускулы ее лица словно бы заржавели, с трудом подчиняясь непривычному жесту. А когда-то именно ей, О-Лэи, император Срединной, Господин Шафрана говорил, что ее улыбка сияет искренностью и чистотой, словно драгоценные жемчуга. О-Лэи ощутила укол глухой, томящей боли и с усилием выбросила из головы ранящее воспоминание.
Парень ошалело помотал головой, словно бы она могла исчезнуть. Потом, неразборчиво бормоча, бросил ей торбу и облезлую соломенную шляпу с круглыми полями, - такие здесь носят все простолюдины. Снял с худых плеч выцветшую рубаху с традиционным орнаментом. Штаны, что были на ней, вполне подходили по цвету. Отвернувшись, О-Лэи быстро стащила через голову свою. И снова мелькнуло непрошенное воспоминание: голос матери.
" Для женщины твоего положения дать увидеть простолюдинам даже кончик твоей туфельки, рукав твоего платья - большой позор и потеря лица. Знатной женщине надлежит шествовать только в паланкине, и никогда не высовываться из окон, подобно неотесанной торговке. Сторонний человек, а тем более мужчина, может осквернить взглядом ее чистоту. Ты - дочь Дафу и Яншао, двух благороднейших родов, избранных Великой Девяткой. Мы должны гордо нести это имя, и твой долг - не запятнать его столь постыдными оплошностями."
О-Лэи сцепила зубы и рывком натянула рубаху, - грязную, сальную, остро воняющую чужим потом. Выпрямилась. Парень глазел на нее, словно бы не имея никакого представления о стыде. Потом скинул башмаки
- Па сказал... в поле идти надо, - невнятно проговорил он. - Там найдешь его.
Скомкав ее одежду и заткнув ее за пояс латаных штанов, он неопределенно махнул рукой и побрел дальше, подставив немилосердному солнцу костистые облезлые плечи и понурив голову.
О-Лэи нацепила шляпу так, чтобы сквозь дыры видеть происходящее. Она еще какое-то время наблюдала за удаляющимся парнем, а потом двинулась в противоположном направлении, стараясь подражать его сутулой походке и вялым жестам.
В торбе было два десятка лежалых рисовых колобков, и тыква с водой: еда для работающих в поле. Ей сильно захотелось есть. В последние годы она научилась есть все, даже лягушек, так что и неаппетитные серые комки из плохо просеянной муки были для нее роскошью: у Яо хлеб был порой на вес золота, потому как достать его , бывало, не удавалось месяцами О-Лэи удержала постыдный порыв выхватить еду из торбы и вцепиться в нее зубами. Не взяла она и воды, хотя пить хотелось еще больше. Путь по пустынной дороге казался бесконечным, башмаки, слишком большие для ее маленьких ног, раздражающе хлябали.
Небольшое ячменное поле слева от дороги уже начало выгорать без живительной влаги. Нежная молодая зелень выглядела опасно сухой и вялой. Десяток крестьян копошились у только что подъехавшей телеги, выгружая связки бамбуковых стволов и неразборчиво бормоча. На ее появление никто не обратил никакого внимания. О-Лэи подошла, опустила торбу на землю.
Ширококостный приземистый мужчина, - скорее всего, староста, - полоснул по ее лицу неласковым взглядом, но ничего не сказал. Взял тыкву, отхлебнул воды и пустил ее по кругу. Потом запустил руку в торбу, оделяя подходящих работников колобками.
- Бери ведро, - коротко сказал он, приглашая О-Лэи присоединиться к их занятию.
О-Лэи послушно взяла ведро, не слишком понимая, что делать. Крестьяне быстро и без лишних разговоров разобрали жерди и принялись укладывать их аккуратными рядами вдоль борозд. О-Лэи увидела, что полые бамбуковые стволы усеяны рядами мелких дырок, однако смысл этого странного занятия был ей все еще непонятен. Они уже почти закончили, когда на дороге показалась вторая телега. Судя по шумно сопящим волам, медленно тащившим ее в гору, телега была тяжело нагружена.
Староста сложил руку козырьком, пожевал губами. Не обращаясь ни кому в отдельности, произнес:
- В Лэ засуха. В Утунах засуха. В Гхор войска разбили плотину, вода ушла с полей. Хорошо. Осенью мешок ячменя будет стоить с корову.
Его лицо прорезала довольная улыбка, он развернулся и зычно гаркнул:
- Шевелитесь, бездельники!
Мужчины засуетились, налаживая к протянутым трубам какие-то странного вида глиняные раструбы, у дороги вмиг выстроилась очередь с ведрами. Все еще не понимая, О-Лэи послушно встроилась в хвост очереди.
Телега оказалась груженой бадьями с водой. Должно быть, воду пришлось везти издалека, судя по клочьям пены, покрывавшим костистые хребтины животных. Остановившись, волы покорно понурили морды, не реагируя на суету вокруг. Староста и еще один сутулый крестьянин в низко надвинутой шляпе принялись разливать воду, используя сделанные из бамбука же гладкие коленчатые желоба. О-Лэи обратила внимание на то, что на пыльную дорогу никто не пролил ни капли. Когда подошла ее очередь, ей так же, как и всем, наполнили до краев деревянное ведро с плетеной ручкой. Когда она попыталась оторвать его от земли, неловко расплескав, староста ожег ее яростным взглядом. Стиснув зубы, О-Лэи заторопилась прочь под неприютными взглядами остальных. Бадью надо было тащить к самому краю поля, где еще один, не более приветливый, чем остальные крестьянин, принял ее и принялся осторожно вливать в глиняную воронку. И только когда вода, весело журча, потекла по полой бамбуковой трубе и сквозь дырочки начала пропитывать сухую рыжую землю, О-Лэи, наконец, поняла смысл этого странного молчаливого действа.
Опорожнив бадью, мужчина грохнул его на дорогу и О-Лэи потащилась обратно.
Новая бадья оказалась тяжелее предыдущей, а следующая, казалось, вот-вот оборвет руки. Солнце палило, пыль щекотала ноздри. Нестерпимо хотелось пить, и звук льющейся по желобам воды только усиливал жажду. Однако О-Лэи не смела ни о чем просить. И без того найти в этих местах людей, готовых обменять деньги на запас еды для скрывающегося в горах отряда Яо и не выдать их стражникам убэя, было непросто.
Она знала, что надо подождать ночи. Вечером она пойдет вместе с крестьянами в деревню, передаст старосте деньги, а взамен получит двух мулов, нагруженных мукой, бобами и просом. Может быть, еще дадут немного утиных яиц, хотя в прошлый раз они все побились, пока их довезли. Люди Яо будут ждать ее на этой дороге. Но сейчас неуловимый привкус опасности щекотал ей ноздри. Стражники убэя поехали в деревню...
Впрочем, телега пришла оттуда и уж конечно староста не мог об этом не знать. Ей следует расслабиться.
Под тяжестью бадьи, рассчитанной за взрослого мужчину, у нее заныли сначала пальцы, затем плечи. Горло горело, спекшиеся губы судорожно ловили воздух. Солнце, как ей казалось, совсем застыло.
Казалось, прошла вечность, прежде чем староста каким-то неприметным жестом остановил работы. Телега с пустыми бочками погрохотала вниз по склону, а мужчины уселись у дороги в кружок, невнятно переговариваясь и предавая друг другу тыкву с водой. На этот раз ей предложили напиться. Ноги у нее дрожали, и О-Лэи опустилась прямо на сухую землю. Едва оторвав пересохшие губы от горлышка, она снова почувствовала жажду.
Она первой увидела на дороге какое-то темное пятнышко. Вначале ей показалось, что это солнце, продолжавшее немилосердно палить, сыграло с ее зрением злую шутку. Однако пятнышко росло, превращаясь в неловко бегущую женскую фигуру. Женщина бежала тяжело, спотыкаясь, прижимая к груди руки или какой-то сверток. Мужчины, завидев ее, замолчали, однако с места никто не двинулся.
Женщина добежала до края поля, и мешком осела на землю. О-Лэи слышала, как воздух с хрипом вырывается из ее груди. Сверток у ее груди оказался ребенком, который копошился в груде тряпья, выпростав крошечные кулачки.
- Там...там...там...- сипела женщина. Лицо ее было вымазано грязными разводами, щеки влажно блестели.
- Чего тебе, Цуй? - хмуро спросил староста. На него эта явно находящаяся в прострации женщина впечатления не произвела. Мужчины молчали. О-Лэи почувствовала, как холодок неприятного предчувствия пополз по позвоночнику.
- Там...там...там.. - как заведенная, повторяла женщина.
Кто-то из крестьян, - по-видимому, муж, - подошел и хлестко ударил женщину по щеке. Та вмиг замолкла, обводя все вокруг бессмысленным взглядом.
- Ну? - грозно спросил староста.
- Гули.. - выдавила женщина, - Гули убили Наю. Она рассыпалась, как песок... серый песок... Там...там... - и она снова зашлась в своем полубезумном плаче.
Муж тряхнул ее за плечи:
- Где, Цуй? В деревне?
Женщина кивнула, с натугой сглотнув. Она уже перестала сипеть, отдышавшись, и теперь уже только всхлипывала:
- Стражники убэя приехали. Потребовали пива. Я принесла... Потом приехали те, другие стражники. Они поссорились...Стражник убэя отрубил руку тому, другому... а у него кровь не пошла...будто ветку с дерева срубили... Тут выбежала Ная, а тот, другой, вдруг ее схватил, и Ная рассыпалась, как пепел... Я тогда схватила Ву и побежала....
Женщина, наконец, зарыдала в голос. Мужчины молчали, и на их обожженных солнцем лицах О-Лэи читала смесь страха и недоумения. Должно быть, такое же лицо у нее самой. Когда слышишь страшные россказни, всегда втайне считаешь, что это происходит где-то очень далеко...
- Надо идти в деревню, - глухо сказал староста.
- Дак гули же... того...где нам против них... - пробормотал кто-то, и замолк под угрюмыми взглядами остальных.
- Надо идти в деревню, - повторил староста. Его лицо с ранними морщинами, плоское и невыразительное, удивительным образом преобразилось. Словно бы случившееся несчастье содрало с него корку привычной отупелости, и на смену ей пришло лицо человека немолодого, неглупого и решительного.
И этот неглупый, решительный человек вдруг хищно осклабился, глядя на нее:
- Отчего это гули пришли в нашу деревню? Это ты их навела!
Скрюченный грязный палец смотрел ей в лоб. О-Лэи судорожно хватала ртом воздух, не в силах придумать какой-либо сокрушительный довод против, когда в нее со всех сторон вцепились десятки рук. Ослепительная боль прошила тело, и О-Лэи отчетливо поняла, что сейчас умрет.
- Мы тебя пока свяжем, - продолжил между тем староста Пэн, - Может, и не ты. Но гулям тебя отдадим первой, если понадобится.
- Я же ни в чем не виновата! - умудрилась выкрикнуть О-Лэи. Сердце билось, как бешеное.
- Может, и не виновата, - углы рта у старосты Пэна некрасиво дергались, - А все равно.
Ей быстро и не церемонясь скрутили руки веревкой. Когда первая парализующая растерянность прошла, О-Лэи пыталась брыкаться и кусаться, за что получила несколько весьма ощутимых оплеух.
" Скоты, - в бессильной ярости думала она, судорожно ища способ освободиться, - Тупые скоты! Радуются чужому горю, любого готовы за свой кусок продать! Ненавижу!"
Ее ткнули какой-то палкой в спину и О-Лэи, так ничего и не придумав, поплелась вместе с остальными.
Шли медленно, неохотно. Цуй все еще всхлипывала, проснулся и закричал ребенок, однако после очередной затрещины женщина дала ему грудь и он замолчал. Может, это было и правильно - не выдавать себя раньше времени, - но О-Лэи почувствовала, что новая волна ненависти и бессилия захлестывает его. Сбежать здесь, в открытом поле, со связанными руками не было никакой возможности.
" Яо придет за мной, - со злостью думала она, - Яо пришел за мной в тот раз и придет снова. Вы пожалеете, что родились на свет. Буду я жива к тому времени или нет, - но вы, скоты, пожалеете!"
Деревня прилепилась к склону холма - два десятка крытых соломой крыш, после зимних дождей ставших серыми и неопрятными. Даже с дороги были видно, что что-то не так: у домов не копошились женщины, не сновали вездесущие дети. Только дымок, вьющийся над парой домов, говорил о том, что кто-то здесь есть - или был совсем недавно.
У самого входа в деревню они нашли сына старосты - он так и не надел рубаху, и О-Лэи узнала его по облезлым костистым лопаткам. Он лежал за одним из домов, в вырытой свиньями и высохшей от жары канаве, лицом вниз. Даже на расстоянии было видно, как он дрожит. Только когда отец поднял его за пояс, будто тряпичную куклу, парень задергался, залепетал что-то невнятное. Лицо у него ,точно у пьяного, расплывалось в бессмысленной ухмылке.
Мужчины, если и не слишком поверили Цуй, теперь в полной мере осознали опасность и сгрудились, опасливо глядя по сторонам. Конвоир выпустил плечи О-Лэи, побелевшими пальцами сжав мотыгу. Но сейчас все мысли о побеге разом вылетели у нее из головы, - в каком-то странном оцепенении девушка машинально сама прижалась к своему мучителю.
Первое тело они нашли у следующего дома, - маленькая хрупкая женщина лежала, раскинув руки, словно застигнутая на бегу. Точнее, то, что было этой женщиной, - серое, будто покрытое пеплом лицо, раскрытая яма рта и высохшие глаза не могли быть остатками человека.
Один из мужчин сделал к телу неверный шаг, опустился на колени и застыл, когда под его пальцами лицо женщины вдруг начало распадаться, осыпаться. Так, бывает, прогоревшая головня еще держит форму, а тронь - рассыпается беловатыми хлопьями. О-Лэи почувствовала, что и ее начинает сотрясать неудержимая дрожь.
Мужчина вошел в дом, и тут же выбежал. В полном молчании они смотрели, как его мучительно выворачивает наизнанку. Лица остальных покрылись восковой бледностью.
" Это сон, - уговаривала себя О-Лэи, - мне часто снились в детстве такие вязкие, тягучие кошмары, в которых самым ужасным было, что я никак не могла проснуться".
Легкий шуршащий звук показался ей громом. Староста Пэн дернулся, словно в него попала стрела. А это всего лишь болталась на ветру дверь соседнего дома. Староста, вытянув вперед руку, а другой сжимая мотыгу, будто слепой, нащупал стену. Вошел.
Они ждали целую вечность, глядя в темный проем, прежде чем он появился.
Его не рвало, просто лицо его стало абсолютно, ужасающе пустым.
- Мертвы. Все. - прошептал он, еле шевеля губами.
Они, словно удерживаемые невидимой веревкой, одновременно двинулись мимо. Ей не надо было оборачиваться, - О-Лэи знала это. Иногда, чтобы сохранить рассудок, нельзя смотреть. Но сейчас словно что-то извне повернуло ее голову в зияющий проем распахнутой настежь двери. На бесформенную темную кучу в углу упал луч света, и О-Лэи увидела такую же мертвенно серую фигуру, скрючившуюся над серым, высохшим тельцем цеплявшегося за нее ребенка. И второго ребенка, который почти дополз до порога. Маленькая высохшая ручонка отломилась и лежала на пороге, словно сломанная веточка.
Ее желудок сжался в комок, перед глазами поплыли огненные круги. Ей пришлось изо всех сил вонзить ногти в ладони, - теперь боль показалась ей спасительной, единственно реальной во всем этом сбывавшемся на глазах кошмаре. Больше она не стала смотреть.
Они обходили дом за домом, уже слишком потрясенные, чтобы бояться. О-Лэи было страшно подумать, что чувствовали эти люди, - ведь страшные высохшие силуэты, распадавшиеся в серую пыль, были их женами, сестрами, их детьми.
- Надо проверить, есть ли кто живой... и уходить, - глядя в пространство, сказал староста Пэн. Ей было удивительно, как он вообще сейчас мог думать разумно. Толпа распалась, мужчины начали обшаривать дома и хлевы, называть имена. Ей почему-то принесло облегчение, когда человеческие голоса нарушили эту жуткую тишину.
О-Лэи скорее инстинктивно пошла за старостой. Толку от нее не было никакого - она безучастно плелась следом, глядя в пол и скорее слыша, как староста Пэн хлопает дверьми и погребами опустевших жилищ.
В одной из хижин ей послышался слабый шорох под полом. Подскочив, она в ужасе уставилась на старосту Пэна. Тот топнул ногой по полу, и все мгновенно смолкло.
- Там есть погреб, - сказал староста. Сняв со стены рогатину, он шваркнул ей по устилавшей пол грязной соломе, нащупал веревочную петлю и приподнял крышку погреба.
- Проверь, - кивнул он ей, и одним взмахом рассек веревки, стягивающие ей запястья.
Никогда еще ей не было так страшно, но О-Лэи не осмелилась ослушаться. Повторяя про себя, что гули, конечно, не стали бы прятаться, она заставила себя подойти к темной яме и заглянуть вниз.
Сначала она увидела только головы. Черные головы, и ее затопило облегчение.
- Здесь кто-то есть! - воскликнула она, и протянула вниз руку, чтобы помочь спрятавшимся вылезти.
Ее рука прошла сквозь одну из голов, как будто она сунула ее в еще теплый пепел. Сдавленно вскрикнув, она отдернула руку, но тут из этой страшной, наполненной смертью ямы к ней бросилось, топча разрушающиеся тела, какое-то существо:
- Мама!
О-Лэи увидела два огромных, с яркими белками темных глаза.
- Мамочка!
Староста Пэн откинул крышку совсем, подошел и присел на корточки. Потом опустил руки в яму и вытащил перемазанное ( страшно подумать чем) существо. Это была девочка, наверное, лет пяти, босая, чумазая, в короткой дерюжной рубашонке.
- Яньли, - очень, очень мягко сказал староста Пэн, - все хорошо. Мы пришли за тобой.
Девочка хлюпнула носом и доверчиво поглядела на него:
- Надо еще братика вытащить, - серьезно сказала она, - Пань и Ди рассыпались совсем, а братик там, внизу, совсем целый. Мама его вылечит, правда ведь, дядя Пэн?
Неужели этот сухой, лающий кашель вырывается из ее рта? О-Лэи обеими руками схватила себя за горло.
- Конечно, - так же серьезно ответил староста Пэн, подхватывая девочку и прижимая ее к себе, - Конечно.
***
В миндальной роще на краю деревни разыскали еще трех женщин. Все они мало что могли добавить к словам Цуй. Гулей, по их словам, было не меньше десяти. Они убили всех и уехали, но женщины были настолько напуганы, что не решились выйти, даже чтобы проверить, что стало с их собственными детьми.
Староста Пэн казался каким-то до странности спокойным. Приказал собрать весь скот и всю еду, какую удастся найти, и спрятаться в роще.
- Они вернутся, - бесцветно сказал он на безмолвный вопрос остальных, - Цуй сказала, они уехали на запад. Дорога здесь одна, а дальше на запад еще одна деревня. Они сделают с ней то же, что сделали с нашей. И вернутся.
- Надо их предупредить, - пробормотал кто-то.
- Дорога на запад ровная, - пожал плечами староста Пэн, - Быстрее конников не добраться.
О-Лэи понимала, что он прав, но в горле все равно снова засаднило.
- Но куда мы спрячемся? - развел руками высокий худой мужчина по имени Хэ. Это он ударил свою жену - там, в поле. О-Лэи поразилась тому, каким обычным, безобидным и жалким он сейчас выглядел.
Взгляд старосты Пэна тяжело уперся в нее.
- Она отведет нас к Яо.
- Что? - заикаясь от неожиданности, выдавила О-Лэи, и ощущая, что ей в спину уже нацелились крестьянские рогатины, - Яо убьет и вас, и меня, если я выдам его лагерь...
- У нас нет другого выбора, - столь бесцветно сказал староста Пэн, - Мы заплатим.
- Вы не понимаете. Яо убьет вас, - сама она в этом не сомневалась.
Староста Пэн посмотрел сквозь нее и повторил, как заклинание:
- Мы заплатим.
Тупое, бессмысленное упрямство этих людей раздражало и пугало одновременно. Мужчины вокруг нее уже сомкнулись в круг.
" Они без колебания разорвут меня на куски, чтобы заставить показать дорогу. Ничего их не остановит - они слишком напуганы и слишком беспомощны, чтобы самостоятельно укрыться. Я должна согласиться. Поведу их в горы. Быть может, удастся сбежать. В любом случае староста Пэн прав, - гули вернутся и оставаться здесь - безумие."
О-Лэи медленно кивнула, стараясь скрыть недобрый огонек, сверкнувший в глазах.
Староста Пэн недоверчиво фыркнул, но ничего не сказал.
Вереница людей, нагруженных скарбом, потянулась из деревни. Десятку тощих куриц свернули шеи тут же, на месте. Женщины гнали двух свиней и четырех коров. И это на всю деревню, - а ведь скотину гули не тронули...
Староста Пэн уходил не оглядываясь, в буквальном смысле хворостиной подгоняя людей. Уже ступив на дорогу, он вдруг развернулся. Растерянные его неожиданным поступком, люди замедлили ход, а затем и вовсе остановились. И только когда сначала из одной, потом из другой мазанки потянулись к небу струйки дыма, и донеслось веселое потрескивание огня, О-Лэи поняла. И почувствовала облегчение почему-то, точно огонь мог очистить их всех, - и живых, и мертвых, - от скверны. Почти прозрачное в солнечном свете, пламя постепенно охватывало постройки, но дым потемнел, жирным, черным неровным столбом уходя в небо.
- Может, они там дым увидят, поймут, что неладно, - староста Пэн появился на дороге, вытирая о штаны почерневшие от сажи руки. Он ни разу не обернулся. Толпа потащилась по дороге и, втихомолку глядя на их лица, О-Лэи поразилась тому, что видит на них самое обычное, угрюмое и усталое выражение.
" Что это - беспримерное мужество или беспримерная тупость? - думала она. Ее самое случившееся потрясло до самого основания: в душе шевелились бессилие и стыд. Да, стыд - потому, что забыв обо всем в желании выжить, после того, как люди Яо захватили караван, который увез ее их Ургаха, О-Лэи совсем не интересовалась происходящим. Слухи о гулях казались нереальными и далекими. А теперь действительность обрушилась на нее, обрушилась так страшно, что ей вовек этого не забыть.
Им пришлось проходить мимо поля, где все еще, разбросанные, валялись брошенные колья и стояла телега с опустевшими бочками. Возница, отправленный за водой, и ворочавший их в одиночку, невозмутимо храпел в тени телеги.
О-Лэи услышала какие-то кашляющие звуки и обернулась. Как раз вовремя, чтобы увидеть, что по лицу старосты Пэна текут слезы, словно прозрачный сок по коре клена, которому нанесли свежую рану. В следующее мгновение староста низко опустил шляпу, скрыв верхнюю часть лица, и О-Лэи теперь видела только закушенную морщинистую губу старосты.
Остальные мужчины тоже остановились, глядя на поле. А потом медленно двинулись мимо, и по тому, как понуро опускались их плечи, О-Лэи поняла, что это для них - самое тяжелое, что пришлось пережить за сегодняшний день.
" Мне всегда казалось, что для них это - просто тяжелый, грязный труд, - думала она, с невольной болью оглядывая влажные междурядия. Завтра подвядшая трава, получив живительную влагу, снова весело зазеленеет, но пройдет еще день, еще два, еще три - и это поле, в которое вложены бесконечные дни жизни этих маленьких людей, высохнет и погибнет без ухода, - Оказывается, землю можно любить так же сильно, как ребенка или женщину. Или даже сильнее."
И уже второй раз за этот день ее злость угасла. О-Лэи отчаянно пыталась задержать ее, эту злость, но она утекала, как песок сквозь пальцы. Это ведь только для святых мучеников, - понимать и сострадать тем, кто держит нож у твоего горла. Ненависть приносит если не силу, то хотя бы уверенность в собственной правоте. Отхлынув, она оставляет тебя на пустынном берегу растерянности.
Все явственно вздохнули с облегчением, когда предгорья, уступами поднимавшиеся к перевалу, скрыли за поворотом дороги равнину. Все, кроме О-Лэи. Время ее испытания приближалось, приближалось с каждым шагом, когда ей нужно будет сделать выбор : свернуть с дороги на неприметную тропку, по которой она пришла сюда - или пройти мимо.
На пыльной, пустынной дороге люди и скотина оставили столько следов, что не увидеть их может только слепой. Эти крестьяне против гулей - что стая куропаток против сокола. Правда, ее-то как раз они убить могут. И убьют с тем же усталым, безразличным выражением, с каким смотрели на обугленные лица своих близких.
Яо смог бы защитить их, тут староста Пэн прав. О-Лэи никогда не спрашивала, откуда, - но Яо кое-что о гулях знал. Все члены отряда носили под одеждой маленькие, неприметные амулеты из жемчуга и хрусталя. Хрусталики были мутными, а жемчужинки иногда совсем мизерными, - но амулет был на каждом. Неизвестно, помог бы он ей там, в деревне, но хотя бы чуть-чуть отодвигал выматывающий ужас.
О-Лэи часто приходилось уходить. И возвращаться. Откуда-то Яо знал, что гули не переносят воду, и потому ее ( и других, кто отлучался) всегда встречали ведром воды, несмотря на то, что воду здесь добыть было очень трудно. Иногда она приходила и уходила так незаметно, что только Яо об этом знал. Тогда он сам наблюдал за ней, и его глаза всегда следили за ней с какой-то странной, болезненной жадностью. О-Лэи никак не могла определить по выражению его изуродованного лица это выражение - то ли он обрадован, то ли разочарован, когда ,убедившись, он кивал ей и называл ее имя. Сюань Няо, Темная Птица. Таково было ее новое имя, - имя той, кто всегда приходит и возвращается в ночи.
" Что мне делать?" - она уже видела вдалеке приметный камень, за которым следовало свернуть, и мысли ее вихрем заметались в голове.
" Я не должна. Яо убьет нас всех. Я помню, как он убил того парня, что привел к нему своих родителей. И его убил, и их. Его сначала. Глаз этих стариков мне никогда не забыть. Я не должна вести их на бойню, пусть даже они сами по глупости этого не понимают. И пусть даже они получат только то, что заслуживают. Им лучше отсидеться в горах. Здесь, если постараться, можно спрятаться."
Она затаила дыхание, когда они пропустили поворот. Внутри нее сердце словно ухнуло в бездонную пропасть : теперь пути назад нет... нет. Почему она приносит себя в жертву? О-Лэи знала, что у нее нет на это ровно никаких причин, но просто не могла поступить иначе. Очень скоро эти тыкающие в нее рогатины с хрустом пробьют ей ребра и она упадет на дорогу, извиваясь, словно червяк, насаженный на острие крючка...
О-Лэи почувствовала чуть ли не облегчение, когда из-за валунов бесшумно появились закутанное в черное фигуры. Яо был слишком осторожен, чтобы не выслать на равнину дозорных. При успехе они должны были встретить ее, при неудаче - убить раньше, чем она успеет проговориться. Это было и напоминанием тоже.
Староста Пэн остановился, будто споткнувшись. Солнце этого бесконечного дня здесь, в предгорьях, уже зацепилось краем за иззубренную вершину обрыва, и нелепая фигурка с раскинутыми руками выглядела как какой-то странный, жуткий обряд.
- Мы хотим говорить с Яо. Не убивайте!
В наступившей мертвой тишине О-Лэи отчетливо услышала, как скрипнула тетива, натянутая еще туже.
Торопясь, захлебываясь , староста сыпал словами, - вероятно, только сейчас осознав цену всей своей недавней решимости:
- В нашей деревне побывали гули. Убили всех, - женщин, детей, стариков. Нам некуда идти. Пусть Яо примет нас. Мы возьмем в руки оружие. Мы будем делать все, что он скажет!
К Яо приходили часто. Разбойничье ремесло - штука опасная, отряд, случалось, после вылазок выкашивало больше чем наполовину, и Яо требовались мужчины. И женщины, - но для совершенно определенных дел. Старики и дети были ненужной обузой.
Однако большинство из тех, кто к Яо попадал, сами были уже в бегах. Мошенники, воры, убийцы стекались к ним, стремясь найти защиту и пропитание.
- Мне не нужны лишние рты, - О-Лэи безошибочно узнала этот голос. До сих пор, несмотря на то, что она вот уже почти год делила с ним постель, Кривой Яо вызывал у нее страх. Страх, тщательно скрываемый от него, - и от себя самой тоже. Иначе что бы ей делать с этим страхом и своей покорностью, - ей, дочери знаменитого полководца?
Ей повезло тогда. Яо приказал не убивать ее, - единственную из всех. Тела остальных на ее глазах сбросили в пропасть совсем неподалеку отсюда, добычу поделили. Ее тоже должны были поделить - на всех. А потом убить, скорее всего. Женщины в отряде Яо долго не жили.
Яо она была должна достаться первой. Она решила покориться, чтобы не послужить за свою непокорность кровавой потехой для остальных. А наутро убить себя. Но Яо в ту ночь почему-то ее не тронул. Может быть, из-за терзавших его болей, или почему-то еще. Зато он долго расспрашивал ее, а наутро приказал никому к ней не прикасаться. Насчет его мотивов О-Лэи никогда не сомневалась: она знала, что у нее был тогда один-единственный шанс, и использовала его, попытавшись убедить Яо, что она может быть ему полезна. По меньшей мере два ограбления удались Яо только благодаря ей, - один раз благодаря безупречно составленной подложной грамоте, второй - когда она, изобразив знатную госпожу, попросилась присоединиться к каравану, а людей Яо выдала за сопровождающих ее наемников, нанятых ее дядей.
После этого она могла бы ,казалось, чувствовать себя более уверенно. Но иногда в глазах Яо она читала собственную смерть, - даже когда он сжимал ее в своих объятиях так, что хрустели кости. Особенно тогда.
- Мы принесли всю еду, какая у нас есть, - староста Пэн на глазах терял как поразившую ее самоуверенность, - Мы должны поговорить с сиятельным господином. Он примет нас. Добрые люди, мы хотим просто поговорить с ним...
- Вы связали моего человека, - в голосе Яо О-Лэи безошибочно уловила опасные нотки. У него всегда появлялась эта привычка лениво растягивать слова перед тем, как он начинал очередную жестокую забаву.
Желудок О-Лэи неприятно сжался.
- Остановитесь, все! - она шагнула вперед, не замечая, что веревка больно врезалась в тело, - Яо, ты должен знать. Эти люди говорят правду. Гули пришли в деревню, и убили всех. Если их сегодня видели десять - завтра будет двадцать, и тридцать, и сто. Нужно уходить отсюда. В провинции засуха, и еды становится все меньше. Караваны в Гхор после последних сражений не проходят уже месяц. Мы подохнем здесь, если будем сидеть в этой норе, трясясь от страха. А для выхода на равнину нам нужны люди.
" Милосердная Иань, зачем, ну зачем я это сделала?"
- Закрой рот, женщина, - процедил Яо. Он позволял ей высказываться наедине, но никогда - при людях. Однако сейчас, - О-Лэи это увидела, - ее слова поколебали его решимость. И продолжала говорить:
- Ты сам говорил, что с побережья дошли слухи, что Верховный жрец Бохтан собирает армию.
Яо обмолвился ей недавно об этом. Слухи принес одни из последних принятых в отряд, - он был вором в окрестностях города Транг до того, как Бохтан выбрал порт Транг своим прибежищем. Яо тогда сказал ей, что если у Бохтана служит господин Ито ( кто этот господин и почему Яо так доверяет ему?), то, верно, они знают о гулях больше, чем кто-либо в Срединной.
- Если под этим проклятым небом есть какое-нибудь место, где мы все сможем оказаться в безопасности, - то это там. Нужно пройти через Утун и вступить в армию Бохтана!
Яо так опешил, что даже снял стрелу с тетивы.
- Я вижу, свидание с гулями повредило твой рассудок, женщина. Нас там всех немедленно перевешают!
- Не думаю, - О-Лэи старалась не глядеть на руки Яо. На эти покрытые шрамами грубые руки в пигментных пятнах, которые сейчас будто невзначай задержались у пояса, - там, где в потайных ножнах, она знала, висел метательный нож, - Пятнадцать лет назад, когда войска самозванца Цзэ подошли к столице, мой... стратег Фэнь приказал выпустить из тюрем всех преступников, если те встанут в первых рядах его войска. Они дрались так храбро, что почти всем оставшимся в живых после боя дали пожизненную амнистию.
- Это глупые сказки!
- Это правда, - прогудел неожиданно один из самых старых членов отряда Яо, неповоротливый Бань-С-Палицей, - Мой отец был освобожден Фэнем и сдох в том бою. Но один из его дружков добрался к нам, и рассказал, что его освободили.
Крестьяне, как завороженные, молча переводили взгляд от одного говорившего к другому, словно в какой-то захватывающей игре.
- Эта тактика не нова, - продолжала О-Лэи, - Даже императоры не брезговали прибегать к таким мерам, если это отвечало их интересам.
- Женщина безумна! Это верная смерть! Пусть она получит стрелу за эти черные слова! - захлебываясь, выкрикнул трангский вор.
- Ты уже стал решать за меня? - Яо повернул к нему лицо. Чуть-чуть, но достаточно, чтобы тот замер, как кролик, застигнутый змеей.
- По дороге мы должны присоединить к себе как можно больше людей, - О-Лэи чувствовала, что говорит слишком быстро и нервно, но не могла остановиться., - Чем больше будет отряд, тем больше вероятности, что Бохтан вступит в переговоры.
- А они, эти люди, прямо пойдут за нами, как стадо баранов за пастухом, - язвительно бросил Яо, но О-Лэи чувствовала : он не откинул ее безумную идею сразу, - а значит, он сомневается, и думает, думает...
- Вот эти люди, - О-Лэи обвела рукой притихших крестьян, - Ведь пришли же. Им больше некуда отступать. Гули повсюду, и каждого снедает страх. Но этот страх можно превратить в ярость, а ярость ведет мужчину в бой.
- Не слушай ее! - снова завопил трангжец, нутром чувствуя, что Яо начинает склоняться к ее предложению, - Она всех нас погубит!
Движение руки Яо было совершенно неуловимым. Небольшой метательный нож свистнул в воздухе и пробил говорившему кадык. Выплеснувшаяся из его рта волна темной крови погасила непроизнесенные слова, тело задергалось в коротких конвульсиях и мешком осело на землю. Яо хладнокровно прищурился:
- Трусы в моем отряде мне тоже не нужны. Поняли?
Крестьяне вразнобой закивали, не отводя глаз от еще дергающегося тела.
Но О-Лэи выдохнула: это значит, Яо готов их принять.
- А теперь развяжите ее, - приказал Яо и они бросились выполнять его приказ, чуть не оторвав ей при этом руки.
Знаменитый разбойник стащил с лица повязку, открывая свое изуродованное шрамами лицо. Вытекший глаз, полуприкрытый веком, казалось, навсегда недоверчиво и злобно прищурен. Теперь он смотрел прямо на нее:
- Но если хоть один из этих людей предаст, ты будешь первой, кто умрет, Сюань Няо.
Она кивнула, не отводя глаз. А что ей оставалось? Яо долго и пристально глядел ей в глаза, подозрительно выискивая следы...чего?. Потом вдруг, будто лиса, почуявшая зайца, повел носом, закинул вверх голову.
- Надо уходить, - глухо сказал он через какое-то время, - Они скоро будут здесь.
О-Лэи не нужно было говорить, кто это - они. Достаточно было проследить за его взглядом. С этого места можно было вновь разглядеть равнину, как на ладони. И там, вдалеке, она увидела в сгущающихся сумерках расчеркнувший закатное небо новый жирный черный столб дыма. У самого горизонта, - там, куда, по словам Цуй, уехали всадники.