В эту историю меня угораздило попасть в самом конце 80-х, когда люди носили ужасную одежду и слушали ужасную музыку - впрочем, как и сейчас. Единственным спасением была новая волна...
Глава 2. По существу
Я хорошо помню тот вечер - был декабрь, и стемнело рано. Я осталась одна в опустевшей химической лаборатории. Лампы дневного света включать не хотелось, и комната медленно погрузилась в темноту. На стене напротив окна висел плакат с диаграммами процесса седиментации шахтных вод; периодически он становился красным, желтым, зеленым - в зависимости от работы светофора на перекрестке. В пыльных колбах на стеллажах тускло отражалось сияние уличных огней, да стекла иногда дребезжали, когда под окнами проходил трамвай
Я сидела вся зареванная за столом у окна, положив голову на вытянутые руки.
Существует как минимум три версии причин того, что произошло потом:
--
После крайне резкого разговора с Верховым Шефом жить мне расхотелось.
--
Суицид внезапно показался мне единственным выходом из тупика, в котором я оказалась.
--
Проглоченные мною успокоительные пилюли были покрыты приятной на вкус оболочкой, и я просто увлеклась их поглощением.
Зима в том году выдалась суровой. Я слышала, как на улице скрипел снег под ногами редких прохожих. А в моем кабинетике было уютно и темно; в полумраке светились только спирали обогревателя.
И медленно-медленно, плавно ко мне пришло блаженное состояние комфорта и мягкости, уютной и теплой внутренней вселенной. Раскаленные спирали обогревателя стали постепенно гаснуть, как гаснут лампы в кинотеатре перед началом сеанса.
Никогда прежде мне не было так хорошо.
Последней четкой мыслью было: "А как же те, кто тебя любит?".
Я набрала "03" и пробормотала свой адрес.
И уснула. Мне снились тревожные и странные сны: бегущие куда-то люди в белых халатах, запах бензина, шум автомобильного мотора... Белые стены, кафель, настойчивое:
-Глотай! Глотай! -
и чернота, а потом слабый утренний свет и стойка капельницы.
Глава 2. Токсикология.
...Я перевожу взгляд - игла от капельницы находится в моей руке. Дверь палаты открывается, на пороге появляется медсестра, и я поспешно закрываю глаза. Она щупает мой пульс и уходит.
Я пробую приподнять голову - голова кружится. Слабость. И еще болят почки - я знаю точно, что это почки.
Со второй попытки мне удается разглядеть палату. Две койки в центре не заняты. На остальных смутно угадываются контуры женских тел.
Щелкает выключатель. Приносят отвратительного вида еду.
Я лежу, отвернувшись к стене, и слушаю разговоры больных:
-А они говорят... А я закрылась в своей комнате и говорю... Девчонки, самый лучший способ - стандарт но-шпы... Ну, попугать хотела...
Темнеет.
А сон ко мне не идет. Странное состояние: слышишь жужжание ламп в коридоре, смотришь, не моргая, на полоску света под дверью, а в голове - ни единой мысли. В окне - уголок двора в лучах прожектора. В освещенном конусе медленно кружатся снежинки...
Глава 3. Возвращение.
Три дня спустя я возвращалась в свою общагу на улице Ногинской. Впрочем, назвать ее своей я могла только условно - я была там прописана на койко-месте совместно с девушкой по имени Света. Дружба у нас не заладилась с самого начала.
Комната 203, где мы жили в состоянии вооруженного мира, полностью соответствовала характеру наших взаимоотношений. Пол был окрашен ровно наполовину, а именно левая его часть. Разномастная мебель располагалась вдоль стен в строгом соответствии с ее принадлежностью. На окрашенной половине стояла одна кухонная плита, на неокрашенной - другая.
Соотношение сил было явно не в мою пользу, потому что Света была меня на голову выше и занималась в секции бодибилдинга. Как-то вечером она меня здорово поколотила, и с тех пор я побаивалась заходить домой.
Большей частью я кантовалась у своей подружки, которая жила в этой же общаге на седьмом этаже. Мы познакомились с ней, когда я возвращалась однажды домой поздно вечером. Сидя в полутемном автобусе, я прислушалась к разговору за своей спиной. Два голоса обстоятельно обсуждали зимние маршруты Горной Шории, особенности экипировки, а также людей, фамилии которых показались мне знакомыми. Я оглянулась. Голоса принадлежали мужчине лет 40 и смуглой девушке. На следующей остановке мужчина вышел, а девушка поехала дальше. Зайдя в свой подъезд, я столкнулась с ней носом к носу.
-Извините, а откуда вы знаете Морозова? - спросила я.
Девушка оторопела.
Вот так Ольга Гуссейнова и стала моей близкой подругой.
Глава 4. Ольга.
Несмотря на то, что по паспорту Ольгины папа и мама были русскими, внешне она напоминала скорее турчанку. До 18 лет она жила с матерью и материным хахалем в Баку, откуда и приехала в наш город поступать в университет. У Ольги подрастала уже маленькая дочка, которая воспитывалась у бабушки.
Ольгиного мужа, Эльгара, я видела тогда в первый и в последний раз. Их когда-то пылкие чувства остыли, и вскоре он уехал по контракту на Шпицберген, добывать там заполярный уголь. Потом следы его и вовсе затерялись.
Мы с Ольгой были полными противоположностями. Единственное, что нас объединяло - это клуб альпинизма, куда она пришла совсем недавно, а я, наоборот, практически перестала там появляться. Мы сблизились, наверное, потому, что обе были никому не нужны в этом огромном городе. Нормальный человек так не может, а мы, по крайней мере, тогда, были нормальными.
Ольга была красоткой. Несмотря на то, что мы были ровесницами, она была старше меня как минимум на целую жизнь, столько у нее было опыта. Рядом с ней я чувствовала себя наивной глупышкой.
Крошечная Ольгина комната была единственным местом, где мне были искренне рады. Три месяца, которые мне пришлось пожить у родственников в ожидании общежития, до сих пор вспоминаются мне как страшный сон. Еще с тех пор я стала вздрагивать от звука ключа, поворачиваемого в замочной скважине.
Глава 5. Химическая лаборатория.
Собираясь на свое место учебы (или работы, что одно и то же, так как я была аспиранткой и инженером на полставки), я совершенно не представляла, что мне делать там и что говорить.
Старый центр города. Трехэтажное здание сталинской постройки. Вертушка у входа, лестница с облезлыми деревянными перилами, третий этаж. Обшарпанные стены, вдоль которых выставлены сосуды Дьюара, арматура и другие запчасти от каких-то сложных приборов, фляги, железки...Шипение кислородной горелки и звук обтачиваемого на круге стекла. Потоки теплого воздуха от приточной вентиляции.
Выходящие в коридор двери распахнуты; там люди в белых или черных халатах (кому какие достались) мирно пьют чай, вынимают из сумок варенье и домашние коржики. В основном это женщины за 30.
Всю дорогу от лестницы до двери лаборатории я ловила на себе любопытные взгляды.
Неужели всего 1,5 недели назад здесь я...
Все как будто чужое: комната площадью около 20 м2, без вытяжки, у двери - холодильник, забитый герметичными пакетиками с угольными образцами вперемешку с банками домашних консервов, на холодильнике - прямоугольная пенопленовая упаковка от высокоточной оптики, куда в песчаную почву высажена целая плантация мелких кактусов. Лабораторные столы, стеллажи с химической посудой, груды металлолома, бывшие когда то... нет, не вспомню уже, чем. В углу - гордость лаборатории - купленный по большому блату бобинный видеомагнитофон отечественного производства.
В лаборатории работали: Верховный Шеф, которого я впредь упоминать не буду - Бог ему судья, Николай Васильевич, Олег Германович, Альбина и Юра. Николай Васильевич, в быту пан Спортсмен - голубоглазый блондин лет 40, похожий на немца или скандинава; в лаборатории он прекрасно проводил время за чтением газет, питьем чая (иногда чего покрепче), обсуждением спартаковских матчей и последних публикаций в научных журналах, так что домой обычно приходил, когда было уже темно.
Потом Альбина - крикливая и стервозная дама лет 30. Рослая, красивая и ухоженная, но не замужняя. Это ее сильно напрягало. Ко всем новеньким, а особенно к девушкам, она относилась враждебно. Ей постоянно звонили какие-то подруги, они подолгу обсуждали аборты - какие лучше, мини или обычные, а не то приходили попить чая с журналом "Бурда моден" под мышкой институтские тетки, все на одно лицо: химическая завивка, яркие румяна, погребальный лилово-фиолетовый макияж, сиреневая помада, связанные собственноручно кофты, а на ногах домашние шлепки. Мода, что тут поделаешь.
Дальше - Олег Германович. Мне кажется иногда, что он был настолько хорош, что его просто забрали живым на небо, и все. Однажды он бесследно пропал - не вернулся из командировки . Ужасно жаль, потому что он был единственным нормальным человеком в этом зверинце. На первый взгляд он казался, правда, слегка пришибленным, запинался на ходу, немножко заикался, а при волнении одна половина его лица краснела. Потомственный ученый... Он был умницей, и он был добр со мной. Меня передергивало от разговоров за его спиной - о том, например, что он платит алименты на чужого ребенка.
Ну и Юра. Такой же аспирант, как и я, только года на три старше. Здоровенный дылда под два метра ростом, вечно голодный и вечно немытый. Тусовщик и бездельник с прекрасно поставленным баритоном.
Юра пришел в лабораторию на полгода позже меня и поначалу приставал ко всем с одним и тем же вопросом:
-А чем, собственно, занимается наша лаборатория?
-Спроси у Коли, - отмахивался Верховный Шеф.
-Читай учебники, Юра, и не будешь задавать глупых вопросов! - отвечал Пан Спортсмен.
Очень даже может быть, что Юра до сих пор не знает ответа на свой вопрос, хотя сейчас ему, я думаю, плевать: он зарабатывает свой нелегкий хлеб в альфонсах у богатой дамы.
На занятия по английскому мы ходили в политех. Там мы разговаривали о науке (в меру своего словарного запаса), переводили замороченные американские, канадские патенты. Перевод одного патента так восхитил меня, что я выпросила его у Юры.
"Размер, состоящий из трех равноудаленных грузовых ячеек, причем каждая из них растянута радиально по оси первой родственной мощной частью".
Первая родственная мощная часть стала с тех пор моим любимым ругательством.
Юра был неоценим, когда надо было срочно что-нибудь разгрузить или перенести. Еще он лучше всех играл в "Тетрис". Меня злила его манера лезть в душу, после чего говорилось:
-Ты не относишься к типу женщин, которые мне нравятся!
Глава 6. Чаепитие.
Любимым ритуалом Николая Васильевича было питье чая. Он распечатывал пачку, отбирал ложкой аликвотную часть, переносил ее количественно в литровую коническую колбу, откуда был только что вынут самодельный кипятильник, и оборачивал ее горло чайной фольгой.
На этот раз сотрапезники показались мне какими-то скучными. Они избегали смотреть в глаза и вообще держались настороженно. Разговор не клеился. Я оделась и вышла на улицу.
Странное дело, обычная одежда показалась мне вдруг громоздкой и нелепой: тяжелое драповое пальто с песцовым воротником, норковая шапка-формовка, юбка "годэ" до пят, сапоги из искусственной кожи... Все это болталось на мне: я сильно похудела.
Глава 7. Ольгины дела.
В этот день я вернулась в Ольгину комнатку рано. Дверь подалась неожиданно легко - она оказалась незапертой. В кровати лежала полуодетая Ольга, а с ней - высокий темноволосый мужчина, таких у нас в политехе называли "Грузия-фильм".
Поспешно поздоровавшись, я выскочила в коридор.
Мужчина был мне знаком. Это был большой начальник, прекрасный семьянин, заботливый отец двух детей, и к тому же бывалый альпинист.
-Ты, наверное, думаешь теперь обо мне плохо? - спросила Ольга вечером.
-Ничего я не думаю.
-Понимаешь, у меня давно не было мужчины. А он хорош в этом деле. И он мне нравится.
-Знаешь, Ольга, я вообще ничего не могу об этом сказать. Со мной ничего подобного никогда не происходило.
-Вот это да! В твои 22 года!
Глава 8. В мои 22 года.
Сколько себя помню, мне всегда было как-то неловко со сверстниками. Интересы у нас абсолютно не совпадали. В детском саду я не участвовала в общих играх - сидела где-нибудь в углу с книжкой. Играла я так: переворачивала коробку с пуговицами и придумывала свой собственный мир: пуговица-король, пуговица-королева, принцы, принцессы, пажи, лошади, стража... Цыганская серьга была колдуньей.
Когда мне было лет 5, сосед Сережка Плотников, которому было 7, завел меня в свой огородик и торжественно показал, как писают мальчики. Подумаешь, ничего особенного. Потом он попросил показать, как писают девочки. Запросто. Мы разошлись по домам закадычными друзьями.
А когда я пошла в школу, началось... Девчонки выискивали в толстых романах эпизоды отношений мужчины и женщины и строили версии, откуда берутся дети, а пацаны дергали за косички. И то, и другое казалось мне глупым - процесс появления на свет детей был подробно описан в учебнике анатомии для восьмого класса. Тоже мне, секрет Полишинеля!
Ну и совершенно кошмарный день, когда я стала девушкой. Это тоже было описано в учебнике, на предыдущей странице, но я втайне надеялась, что со мной все как-нибудь обойдется.
-И что, так будет теперь каждый месяц? - сказала я маме растерянно. - Но я не хочу. Не хочу!
Господи, ну почему меня не спросили?! Это состояние отвращения, загнанности, полной зависимости от каких-то непонятных штук. Ощущение собственного тела как тюрьмы. Ненависть ко всему дурацкому миропорядку.
Не знаю даже, каким чудом мне удалось проскочить период, который медики называют пубертат. Я мечтала о состоянии бесконечного покоя - быть облаком, ветром над полем, рассеяться миллиардами атомов по вселенной. И ни мыслей, ни чувств. Наверное, здорово.
К моменту окончания школы я чувствовала себя странно одинокой среди полных жизни сверстников. Люди были мне чужими. Как будто я прилетела с другой планеты...
Настоящая жизнь была только в книгах. Скоро в библиотеке и почитать-то ничего не осталось. Одни идиотские советские книжки про подвиг прораба...Но как-то мне попала в руки рассыпающаяся от ветхости Библия, и это оказалось такое! Кровавые ветхозаветные истории, любовь и ненависть, патриархи, преумножающие стада свои. Жизнь под звездным небом, ангелы, резвящиеся в вышине. Обыденная жизнь, исполненная самого высокого смысла. Отчаяние и щемящие сердце слова.
Новый Завет вообще выбил меня из колеи. Иисус тоже не мог жить, как все. Но он-то знал, что у него есть сверхзадача! Милый, милый. Значит, все не так уж страшно, и я, по крайней мере, не являюсь конченым мутантом.
Студенческие годы я вспоминаю редко - там и вспомнить-то нечего. Голодуха, сессии, отличные оценки... Разве что один светоносный момент, когда я вышла на улицу, промучившись над чертежами целые сутки. Была весна, только что прошел дождь, листва распустилась, и голоса прохожих глухо звучали под зонтиками. И вдруг я обнаружила, что каждое живое существо - дерево, трава, люди, животные - как будто обведено контуром. Сидя на семинаре, я изумленно рассматривала лысую голову препода, вокруг которой развевались язычки пламени. На его столе стояла ваза с тюльпанами; один из них еще не распустился, и бутон словно испускал лучи; а увядший цветок почти не светился. Я не стала никому об этом говорить.
Курсе на четвертом я подсела на альпинизм. В группе у меня тогда все уже переженились, на переменах девчонки обсуждали детские болезни... Тоска. Клуб альпинизма оказался для меня дверью в другую жизнь. Все как в книжке Мориса Эрцога...
Глава 9. Клуб альпинизма.
Клуб альпинизма располагался в подвальчике жилого дома рядом с политехом. Там собирались замечательные ребята - они отличались от моих сокурсников как день и ночь. Их лица были одухотворенными, а одежда даже в разгар зимы очень легкой. Они были немеркантильны, романтичны, любили песни под гитару и, как правило, все умели шить и кроить (потому что купить в то время хорошее спортивное снаряжение было невозможно).
Пресловутый Леша Морозов тоже тусовался там.
Леша Морозов! Понятно, почему Ольга тогда растерялась. Атлетически сложенный голубоглазый блондин, студент педфака медицинского института. Девушки от него млели. Он играл на гитаре, лихо пил, - короче, находился в рамках неотразимого романтического образа. Чуть позже, правда, стало ясно, что за всем этим прятался подонок, он опустился, бросил институт и запил. У Леши был приятель - Андрей Беляев; они жили в общаге в одной комнате. Щуплый Андрюха всегда находился в Лешкиной тени, а был, между прочим, гораздо умнее и глубже.
Глава 10. Лена и Алена.
Я восхищалась своими новыми знакомыми - правда, больше издали. Что-то мешало мне сойтись с ними поближе - скорее всего, полное отсутствие навыков дружбы. У меня никогда не было друзей. В своем школьном классе численностью в 12 человек я всегда была объектом травли, даже не знаю, за что - просто я была чужой. Поневоле станешь скрытной. Я представляла себе, как это - доверие к определенному человеку, радость делиться с ним тем, чего и для себя-то мало, последним, трепет, с которым открываешь свои самые личные тайны - потому что это опасно, открываться. И получать взамен что-то в том же духе. Дружба представлялась мне скорее как сообщество изгоев, которым в одиночку не выжить. В этом плане большой город был, конечно, гораздо предпочтительнее узкого деревенского мирка - ведь по законам статистики где-то рядом должны находиться такие же, как я, и рано или поздно мы встретимся. Вот тогда и начнется настоящая жизнь.
Однажды в поисках таежных лыж я попала в квартиру, где жили две девушки. Квартира располагалась на первом этаже обычной хрущевки, и на окнах не было даже решеток. С порога ощущался чудесный березовый дух - полки, табуретки и другие предметы обихода были сделаны из поленьев. На стенах - плакаты с изображениями заснеженных горных вершин, и среди них - карта Эвереста, где карандашным пунктиром был обозначен путь их собственного будущего восхождения, и, соответственно, спуска. Лет через десять маршрут этот станет реальным. На полках - книги знаменитых альпинистов (выше всех тогда котировался Райнхольд Месснер). В туалете шел нескончаемый ремонт, и на входе туда для гостей стояли калоши.
Лена и Алена, так звали хозяек, были года на четыре меня старше. Алена - миниатюрная и изящная, как парижанка. По ней напрасно сохла вся мужская половина клуба. Лена была совсем другой. Ростом выше Алены на целую голову, она сильно сутулилась, не пользовалась косметикой и никогда не носила юбок.
В клубе о них ходили кривотолки. Позже, когда Алена уехала в Москву, а Лена совершенно открыто вступила в отношения с девушкой, афиширующей свои лесбийские пристрастия, стало очевидно, что это все правда. Но что с того? Для меня они были еще одним примером людей, которые не похожи на других, и слава Богу...Они были чудесными, и они сделали мою жизнь чуть-чуть свободнее.
Глава 11. Ольга рассказывает.
-Ольга, расскажи мне про это, - попросила я.
-Ну... Когда у меня долго нет мужчины, у меня начинает болеть голова. Если я собираюсь на экзамен, то накануне секс мне просто необходим.
-А Прохорова ты любишь?
-Нет, что ты. Его любить невозможно. Я Лешу Морозова люблю.
-Красивый парень. А ты ему нравишься?
-Мне кажется, да.
Ольга и Морозов довольно долго по очереди дразнили и динамили друг друга. Потом Леша утратил к ней интерес, а она принялась его преследовать. Бедняжка. Какие только предлоги не шли в ход, чтобы заманить его в гости. Но чаще на приглашения отзывались совсем другие люди, например, Андрюха Беляев и Удав.
Глава 12. Мой день рождения.
В середине декабря мне исполнилось 23 года. В нашу комнатку набилось много гостей. Мы расстелили на полу скатерть, разрезали торт и разлили вино по кружкам. Поздно вечером нас осталось четверо: Ольга, Удав, Андрюха Беляев и я. Потом Ольга уснула на своем лежбище, Удав захрапел на полу, и мы остались с Андрюхой практически наедине.
-Поступок твой самый обычный, - заговорил Андрей, - Сопутствующий переходному возрасту. Правда, ты что-то запаздываешь. Мой тебе совет - забудь об этом! Ты любишь Визбора?
-Не знаю.
-Хочешь, я тебе спою?
-Хочу.
Он взял в руки гитару, и мне вспомнилось: "Но если ты хочешь слушать, то я буду петь для тебя...".
Эта ночь оказалась удивительной - как будто душа прикасалась к душе. Все нараспашку: детские обиды, проблемы, какие-то древние приколы...
-Да ты спишь, - сказал Андрей, когда уже начало светать.
Я встряхнула головой.
-Это ничего. Ты говори, мне интересно.
-Как радио, - засмеялся он.
Больше такого не повторилось - сначала Андрюха уехал к родителям, а потом и вовсе пропал. Очень жаль...
Глава 13. Синдром отмены.
По мере удаления во времени от злосчастного события я пережила следующие состояния:
--
Оцепенение
--
Эйфорию.
--
Депрессию.
Причина очевидна - мне удалось усвоить довольно приличную дозу транквилизатора, прежде чем врачи промыли желудок. Где-то за неделю я привыкла к допингу, и тут он иссяк. О, Господи. Я просыпалась среди ночи от невыразимой тоски, тихонько плакала, стараясь не разбудить Ольгу, и все же ее будила. Тоска стала расти и шириться. Я перестала есть, сон пропал окончательно. Занятия в лаборатории утратили всякий смысл, а люди там стали казаться чудовищами. Я стала издерганной и плаксивой.
Как-то к нам заглянул на огонек Удав. Удав был обычным белобрысым любителем английского юмора и группы "Воскресенье", получившим свое прозвище за крайнюю невозмутимость.
-Вот что я скажу тебе, Дашка,- сказал он авторитетно, - Тебе нужен мужик! Хочешь любви большой и чистой? Вот мой адрес, завтра вечером я буду тебя ждать...
Как будто он желает мне добра. Знать бы еще, что такого рода терапия именно то, что мне нужно... Это мне нужно? Ольга говорит - да. Но мне вспоминаются стесненное дыхание, звук страстного соприкосновения губ на соседней кровати в студенческом общежитии, монотонные движения, потом шлепанье босых ног в ванную, и меня передергивает от отвращения. Они это называют любовью.
Может быть, анатомически все верно. Но я представляю себе совсем другое - просто состояние, когда не знаешь сомнений. Покой, который чувствуешь, когда от тебя уже ничего не зависит. Ясность души. Не это.
А может быть, просто со мной что-то не так?
В этой мысли я утвердилась, обнаружив в институтском туалете обрывок газеты:
...человека. В оказании
...атрической помощи
...стаем от западных стран и
...ША. Нам нужно учиться
воспринимать психиатра как
врача и не более. И обращаться
к нему всякий раз, когда мы не
можем спокойно разобраться
в ситуации. И ничего зазорного
в этом нет...
...и если вдруг сегодня вы
почувствовали разногласия
между своей душой и телом,
звоните по телефону хх-хх-хх,
наши специалисты уже готовы
выслушать и помочь вам...
Глава 14. Пограничное отделение.
Сидя в коридорчике поликлиники областной психиатрической больницы в ожидании медсестры, я вяло листала книжку Райнхольда Месснера. Только что мне впервые пришлось честно ответить на вопрос "Что с тобой происходит?". Я говорила очень тихо - горло сжимал спазм. Глядя на собственные руки и изредка - в глаза внимательному рыжему доктору, я попыталась объяснить ему, что моя жизнь зашла в тупик, я не могу вписаться в отношения между людьми, и это - с детства. Что я устала бороться и заранее согласна с тем, что предпишут мне другие, более сведущие люди.
Вот так я и оказалась в тамошнем пограничном отделении.
У входа весело прыгала в своей клетке канарейка; в коридорчике, куда выходили двери палат, были расставлены кадки с фикусами, а окна уютно затянуты тюлевыми занавесками. Везде диваны и мягкие кресла.
По коридору ходили туда и сюда бледные, как тени, женщины. Они были одеты в китайские спортивные костюмы и байковые халаты. Мои джинсы вызвали неодобрение у нянечек. Сначала я горячо спорила с ними на эту тему, но потом, по мере моего пребывания там, у меня совершенно пропало желание спорить, и я поступала по-своему молча.
Медсестра показала мою кровать в большой общей палате. Койки там стояли в два ряда, на них сидело и лежало человек 20 женщин разного возраста. Воздух был спертым.
После посещения столовой на пути пациенток неизменно возникала дородная медсестра с коробкой, где по ячейкам были разложены лекарства. При себе полагалось иметь стакан с недопитым компотом.
-Выпей при мне, - сказала она строго, и во мне вспыхнуло и тут же погасло чувство противоречия. В конце концов, разве не за этим я сюда явилась?
Минут через 15 лекарство подействовало. Голова уплотнилась; такое ощущение, что на нее стало давить со всех сторон одновременно. Я улеглась на койку, и она прогнулась подо мной до самого пола. Перед глазами запрыгали фигуры женщин; их голоса звучали как из горлышка бутылки - совершенно бессвязно.