Нас, девчат с хутора Топки из колхоза послали в город на элеватор ворошить и провеивать зерно, которое колхоз привёз на элеватор cвалил в кучи и на время забыл. Элеватор не принимал. Это зерно надо было сдать, и таких куч, как наши, было много - это было зерно других колхозов. Все стояли в очереди. Иногда возле какой-то кучи начинали копошиться люди, подъезжали и отъезжали машины, т.е элеватор действовал, но не успевал. Наш председатель беспокоился, что наше зерно может слежаться, согреться и не сгодится на сдачу. От нашего колхоза куч было три. И вот собрали бригаду из шести девчат под командой тёти Фроси, чтобы наше зерно ворошить и перелопачивать. На помощь нам из города, из какой-то школы прислали ребят, чтобы они вместе с нами лопатили зерно и таскали бы веялку от кучи к куче.
Я ещё в позапрошлом году окончила 7 классов, но дальше учиться не захотела и работала в колхозе зимой дояркой, а летом на току. Из девчат я была самая старшая, а тётя Фрося нами командовала, заставляла работать и следила, чтобы не разбежались. В первый же день, когда парни пришли к нам, тётя Фрося где-то добыла машину, с кем-то договорилась, и элеватор взялся принять наше зерно. Машина задом подъезжала к куче, открывался задний бор, и парни грузили зерно в машину коробами: набирали зерно в короб лопатами, поднимали короб в кузов, там другие парни короб подхватывали, высыпали зерно, а девки отгребали его ближе к кабине. Так набирили полный кузов, везли к элеватору, и там девки с парнями выгружали в приёмный бункер - хорошо, что машина становилась наклонно и зерно ссыпалось хорошо. Машина у нас была одна, и пока она разгружалась,возле кучи все отдыхали. Парни были весёлые, работали с шутками-прибаутками, никто не матерился - не то что наши деревенские. Один из ребят мне вроде бы как-то показался - он был тихий, не шобутной, помалкивал, работал хорошо, и видно было, что он слабее других, хотя и высоконький, но сильно уж тоненький и бледненький. Чем он мне показался - и сама не знаю.
Машина за машиной, машина за машиной - с двумя кучами мы управились (а без ребят бы не управились), машина ушла, тётя Фрося приволокла откуда-то мешок с харчами и стала нас кормить - всё тут было: хлеб наш колхозный, пышный да мягкий, огурцы, лук, сало деревенское, что-то ещё и жбан ряженки. Все поели, всем хватило, а тётка Фрося и самогонки из бутылочки пососала. Стемнело, и ночь наступила. Тётка Фрося сказала мне:
- Ты, Катерина, постарше других, за порядком смотри, а вы разбирайтесь парами да спать начинайте. Завтра закончим дело и в колхрз погоним. А я пошла.
И тётка Фрося ушла в сторону элеватора.
Парами разбираться не стали, хотя было нас шесть-на-шесть. Сначала травили анекдоты, хохотали, а потом в фантики стали играть, и, как проигаешь, положено было целоваться. Я двигалась по куче потихоньку к нему, он не отодвигался, но и не радовался, что я к нему всё ближе и ближе. По фантам выпало нам с ним целоваться, и я даже обижена была: он положил свою лодонь на мою щёку и целовал свою руку. Так со мной никто не поступал, а девка я была видная. Николай мой у нас в Топках весь слюнями исходил, когда купались мы в пруду или на вечёрках встречались. Николай замуж меня звал, но мне было только 18, и мать говорила, что рано ещё, что успею ещё замужа хлебнуть.
Утром снова грузили зерно, а потом на элеватор пришёл ихний школьный завуч и сказал, что наш председатель колхоза просил, чтобы ребята ещё поработали у него в колхозе 2 недели, а там уже и учебный год наступит. Ребята были после восьмого - в девятый перешли, а я бы уже в 10-й перешла, если бы училась дальше.
Мы приехали к нам в колхоз. Когда ехали, сидела я с ним рядом, немного поприжималась - бесполезно, а потом спросила:
- А зовут тебя как?
- Митя. - ответил он - не "Митька", не "Дмитрий" , а " Митя" - ну как дитё малое! А меня он не спросил как зовут, но всё равно меня все Катериной погоняли, так что он наверное знал.
Тоько одну ночь я дома ночеваа. Николаю назавтра надо было в армию идти, гуляли мы с ним за околицей, лежали под скирдой, пялился он сломать мне моё девичество, а я не далась, отбилась, а он разозлился, и утром уже увезли их в Ставрополь на сборный пункт. Стала я ночевать на току - сказала матери, что работы много. На току молодёжь галдела до зори, и ребята городские все были при девках. Наши, хуторянские парни маленько повздорили, но драки не было. А он как-то днём сходил в нашу колхозную библиотеку, взял какую-то книжку, и пока мы плясали под гармошку да под балалайку, он под навесом, где мы обедали, сидел и читал. Голова у него была кудрявая, белая как свежий лён, глаза синие-синие, а губы кк помадой нарисованные - такие красные! И большенькие губки - так бы и сожрала их без соли!
Городские ребята спали под другим навесом, укрытые мягкими верблюжьими полстями. Мы с тёткой Фросей спали в весовой на раскладушках.
- Не понимаю я тебя, Катька - заговорила Фрося - чего ты так пялишся на этого Митьку - ну красавчик - нет слов, видно характером добрый, но не мужик он. Вот помяни моё слово - не мужик! Ты вот возьми да испытай его - увидишь, какой он не мужик.
- Так ведь молоденький он сочсем - конечно не мужик!
- А ты возмись за него. Сделай из него мужика!
- Я и не знаю как!
- Ну, ты уж знай! Не мне же за это дело браться. Зови его сегодня на сеновал - там разберётесь. Погодь, погодь - да ты сама-то оприходована? Колька зря что ли возле тебя валандался? Не дала? Не сумел, значит? Ну, ты язва! Обидно-то парню как! Ладно, ладно, ты уж с этим-то пацаном постарайся.
И ничего у меня не вышло. Ночью подошла я к нему (он с краю спал), потолкала его - спит, потом проснулся, стала его звать с собой, он помотал головой -"нет" говорит. Я прилегла рядом, погладила его, обняла, целовнула - он на другой бок перевернулся. Ну, думаю - грешить так грешить - полезла рукой к нему в штаны и в трусы и вроде как нашупала (а оно стояло и твёрдое было как железное) да как он вскочит, да как глазищи свои на меня вылупит!!! И нехорошим меня словом обругал. До утра я проревела, а Фроська и говорит:
- Видно мне его обучать придётся. - А я Фроське дулю показала и кулак.
Утром он не смотрел на меня, и я на него не смотрела. А в обед пoсмотрела - так-то он серьёзно хлебал борщ....
Подошло время, уехали городские ребята, уехал с ними и мой Митя. И что ж это со мной сделалось - вроде вынули из меня что-то основное, главное, без чего нет человека, и стала я как пустой мешок, вспомнилась мне дедморозовская одёжка, что валялась в клубе в кладовке: пустой белый балахон, пустые шаровары и никому не нужные борода и шапка. Посмотрела моя мать на меня такую и говорит:
- И спрашивать тебя не буду, что с тобой приключилось, почему ты не жива стала - влюбилась ты! И знаю в кого! В красавчика в этого городского! Грех в такого не влюбиться. Я бы и сама влюбилась, да года не те. Однако помирать от этого не надо. Вот говорят в таких случаях - забудь! Нет, не забудь! Не забывай! Если забудешь, и жизнь из тебя насовсем уйдёт. Как зовут-то его? Митя? И имя хорошее. Ты вот что: забывать его не надо, люби его потихоньку - не всем бог любовь даёт, поезжай в город, остановись у тётки Евгении, найди его и пусть у тебя на виду будет. Сильно не приставай. А то плохо про тебя думать станет. Сама в школу поступи или в техникум какой. Может встретитесь. А закончит он школу и поедет када - поезжай вслед и люби его себе на здоровье. Судьба она сама укажет, что и как , но и её подправлять мы должны. Потому что не курицы мы безмозглые а люди. С Богом, дочка....
Стала я в городе учиться в национальном интернате в 8-ом классе - хоть и было мне уже 18 лет, а меня приняли. После собиралась я в медшколу поступить, а сейчас, чтобы год не пропадал, в 8-ом классе учиться стала. В городе были две мужские школы, и в школе Љ 8 я его увидела - делали они утром физзарядку во дворе. Потом на стадионе его видела - бежал он два круга с ребятами и первый прибежал - длинный такой и лёгкий. Спортом он занимался. И он меня на стадионе увидел, но и вида не подал.
Училась я в интернате, национальных девочек было мало, мы подружились, а потом познакомились с девочками из медшколы и приходили к ним на вечера. Я танцевать по-городскому научилась, а на хуторе я только плясать под гармошку да под балалайку могла.
Осенью я поступила в медшколу - сдала химию, биологию, историю СССР и изложение написала на "пятёрку", зачислили меня на медсестринское отделение (МСО). Стала учиться. А он уже учился в 10-ом классе. Пришли мы с девочками однажды к ним в школу на вечер, но его там не было. Мы ещё раз приходили - и снова его не было.
Организовался в городе молодёжный хор, даже два хора. 8-я школа и 9-я женская сделали общий хор. А 6-я мужская и наша медшкола ещё один общий хор. Репетировали мы в актовом зале 9-й школы - сначала они, а после них - мы. Там я увидела Митю. Я и раньше его видела там же во дворе школы, когда они физзарядку перед уроками делали - возьму пропущу первую пару в медшколе и за это время сбегаю в их школу, посмотрю на него. Никто из моих девок про это не знал.
Там на одной из репетиций мы увидились. Стал он меня провожать - подождёт, пока наша репетиция закончится с проводит меня до нашего общежития. А потом я просто сбегала со своего хора. Научила я его целоваться, а то он совсем не умел. Началась у меня практика в больнице, а ему операцию опендицита должны были сделать. Ассистировать мне не дали, а операцию я смотрела от начала до конца. Как посмотрела я на него на голого на операционном столе и увидела, что он ладный такой, длинный и крепкий. А хирург Петросян говорит:
- Вот бабе-то радость будет - кому достанется!
И медсёстры сладенько так захихикали. Зашили ему рану, заклеили, а каталки под руками не приготовтли. Схватила я его на руки ( не такой уж тяжёлый он мне показался) и отнесла в палату, на кровать положила. Потом выбирала время, чтобы подежурить возле него.
Каждый день приходили к нему парни и девки. Одна была сильно красивая, но приходила редко. Убила бы я её!! Выписался он, гуляли мы с ним, ходил он потихоньку, а когда после дождя лужи были, и трудно было ему через лужу ререступить, то брала я его в охапку и переносила через лужу - так бы и носила его всю жизнь! Как-то в конце мая пошли мы с ним на наш Зелёный остров - оба мы с ним готовились к экзаменам: он заканчивал свой 10-й класс, а я тоже сдавала за первый курс. Я одеялко с собой взяла. Легли мы с ним за кустами, прижался он ко мне. Чувствую - хочется ему, оглаживает он меня. Лежу я на спине тихо. Он потихоньку взберётся на меня и слезет. Дышит часто, прерывисто. И снова - взберётся и слезет. Молчим оба. Не выдержала я - обхватила его за голову и прижала к своим грудям и ноги раздвинула (а трусы я раньше сняла). Некуда ему было деваться, и всё у нас получилось. Боже ты мой - как страшно и сладко , когда это у него и у меня в первый раз!! Заплакал он, стыдно ему стало, не смотрит на меня. Я бы жизнь отдала за каждую его слезинку! Потом часто мы с ним ходили на Зелёный остров, брала я с собой одеялко и простынку, чтоб ему укрыться, чтоб ему не так стыдно было. И всё у нас было.
А потом стало мне как-то непривычно и дурно: месячные пропали, подташнивало всё время - поняла я, что это такое, поехала к матери и обсказала ей всё.
- Он-то любит тебя? - спросила мать.
- Не знаю.- говорю. - Думаю, что нет.
- Любить не любит, а дитя сделал! Охломон городской, паршивец!
- Не надо, мама, не ругайся. Хороший он, добрый, ласковый. Люблю я его.
- Рожать-то будешь?
- Конечно - это же его дитё.
- И как же жить собираешся?
- Дитя рожу, медшколу закончу, замуж выйду и буду жить как все.
- И за кого же ты замуж собралась?
- Найду, за кого. Хоть за Николая.
- А возьмёт он тебя с дитём-то?
- Ну пусть не возбмёт, другого найду, люди хорошие не перевелись.
- Ох, дочка, жалко-то как мне тебя!
- Не жалей меня, мама! Может счастливей меня в мире и нет никого.
- Ну, ну - тебе видней. Я пока в силах, помогу тебе.
- Я знаю... Спасибо...
Ничего я ему не сказала, а тут и уехол он из нашего города в город Новочеркасск и поступил в тамошний политехнический институт. Время шло, живот мой подрастал, ребёпочек уже ворочался, девки в медшколе смотрели на меня по-разному: одни жалели, называли его подлецом ( я-то знала, что он не подлец), другие завидовали, третьи приставали с разными советами, а многие отнеслись к моему счастью по-хорошему, говороли: "как бы там не было, а ребёночек-то есть!"
Родился у меня в апреле мальчик, сынок. Митей мы его с мамой назвали, окрестили у батюшки. Митя был тихий и спокойный, я иной раз пугалась - что это он молчит и молчит, а то "гулит" что-то по-своему, ножками-ручками перебирает. Брала я его к себе в постель, но мама сердилась - " Не приучай" - говорит.
Советчики разные говорили, чтобы пошла я к его матери да обсказала, как есть. Но я застеснялась и не пошла. А советчики сами всё обделали, и приехала его мать Софья Гавриловна к нам в Топки, нашла нашу хату и заявилась. Работает его мама в школе, историю преподаёт. Хорошая женщина, с моей матерью они подружились, хотела она как-то мне помогать, а что она могла? Ей и Мите в Новочеркасск надо было отправлять и самой как-то жить надо.
Уж 2 годика было Мите, когда я снова в медшколу пошла, а через год уже и закончила. И всё время Николай у нашей хаты все углы обстоял. И начал он с того, что поправил нашу колитку, а потом приехала я как-то из города, а он на крыше сидит, крышу перестилает. Я говорю ему :
- Что же ты делаешь, позоришь меня и сам позоришся?
А он - Ты замуж за меня иди, и не будет никакого позора!
А я говорю - Не могу - говорю - я Митю своего люблю.
- Ну, я - говорит - обожду, когда разлюбишь ты его.
- А я не разлюблю.
- Ну, значит так выходи.
- И уважать меня будешь и сыночка моего любить?
- А как же - говорит - раз я мужем твоим стану - и уважать буду и любить. Раз родные вы мне станете.
Видно мать ему в Новочеркасск отписала, что сынок у него в Топках растёт - написал он мне письмо, извинялся. И так мне от этого извинения горько стало! Ну, думаю - разлюблю! А ничего не выходит. И не надо мне от него ничего - а не могу. Как вспомню глаза его синие, головку кудрявую белую. Как вспомню руки ласковые - помереть готова!
- Нет - думаю - так я с ума свихнусь. Вышла я замуж за Колю и стала я Екатерина Скоробогатова. Николай тут же усыновил Митю, на фамилию свою записал.
Жили мы тогда у нас на хуторе, я в больнице работала, Николай - на тракторе. Софья Гавриловна наезжала иногда к нам, книжки Мите читала, песенки разные они вместе пели - так-то забавно. Про Митю никто не вспоминал. Николай был натуральный отец для моего первого сына. А потом у нас с Колей ещё два сыночка родились. Думала я , что не увижу Митю больше никлгда, а вышло оно по-другому: на вокзальном перроне в Ростове увидела я его - сидел он на лавочке в тенёчке в розовой рубашке, локтями на колени опёрся, голову кудрявую опустил. Мы с Колей решили в Кемеровскую область податься - звали его туда. А Митя тоже видно куда-то ехал. Подошла я к нему, села рядом. Он не удивился нисколько, вроде вчера мы с ним расстались ( а сыночку нашему Мите уже 13 лет было). Сидим. Молчим.
- Едешь куда? - спрашиваю.
- Да. Назначение в Казахстан получил.
Молчим дальше.
- Ты женат? - спрашиваю.
Он кивнул головой - " Да"
- Меня ты любил?
Он помотал головой - "Нет".
- А жену свою любишь?
Он снова помотал головой.
Подошла невзрачненькая женщина, ухоженная, с девочкой лет пяти-шести. Поздороволась
Он встал, кивнул мне головой, и они пошли. Он уходил, уходила моя любовь, наверное навсегда, всё дальше удалялась розовая рубашка. Вот бы сейчас и разлюбить и сбросить с себя это наваждение! Нет!! Пусть остаётся! Так сладко любить его в этой розовой рубашке! Пусть будет!
Подошёл Николай с ребятами - они за билетами ходили.
- Кто это с тобой тут на скамейке был? Вроде разговаривали вы с ним?