Дом Малюты Меднова был не мал и не велик, не больше и не меньше других домов Плотницкого конца. Да и разглядеть было дом невозможно - был он за высоким заплотом, как и все дома Плотницкого конца, и уж если видна была из-за заплота крыша какого-то дома, понятно было, что дом большой. Это только на Плотницком конце было подобие улицы - хоть заборы и стояли вкривь и вкось, но приблизительно какой-никакой порядок просматривался, можно было вдоль этих заборов и проехать и пройти. На других концах Новгорода улиц не обозначалось, дома и заборы перемешались самым затейливым образом, бывало, что дом этого вот хозяина, а забор у него от другого дома, и хозяева разбирались, где чей забор и вспоминали когда и кем тот забор поставлен. Спор заканчивался в бане за баклагой медовухи или другой сивухи.
А на Плотницком конце эта самая улица была замощена тёсаными брёвнами и называлась "Мостовая". И жили здесь все поголовно плотники. Обеспечивали они своей работой весь город и окрестные сёла, наезжали с заказами и эсты и ливы, и другие.
Семья Малюты Меднова тоже была ни мала-ни велика - средняя семья: отец Малюта, мать Аманда (взята была в дом из эстонского семейства), старший сын Тарас, и меньшие дети. Долго не было у них детей, а потом родились один за другим трое погодков: Ганька, Лушка и Ярославчик. Тарасу было уж 25 лет. Всё он не женился, ждал, когда убьют или сам помрёт Ёган Вейс муж Эльзы - была у Тараса с Эльзой любовь. Эльза была шведка, взяли её новгородцы в плен в последнем походе на крепость Або, и пожилой плотницкий староста Ёган Вейс взял её себе в жёны. Про эту любовь муж знал и вся Мостовая знала. На масленничьих кулачках бил Ёган Тараса нещадно. Но уже в последний раз едва одолел - дал подножку и кулаком-кувалдой своей добавил, с той поры Тарас на левое ухо слышал плохо.
Ганька (Агафон) был на 10 лет моложе Тараса. Тоже был задиристый да неуправный. Но с сопливых лет отец и Тарас приучали Ганьку к плотницкому делу, и преуспел малец знатно - уж больно красиво получались у него оконные наличники да над воротами людям вензеля разные делал мастерски. И подраться любил, говорил, что, если Тарас Ёгана не побьёт, то он его обязательно побьёт, как в лета войдёт.
Лушка тоже была сорви-голова: песни орала пахабные, за что мать её зе косу не раз таскала. На свадьбах всех Лушка переплясывала, а работа так и горела у неё в руках - добрая была матери помощница.
А Ярославчик был тихонький, голубоглазенький, общий любимец - всё строгал чего-то, рисовал и мурлыкал какую-то свою песенку. А потом пристрастился Ярославчик ходить в кузницу к кузнецу Нилу Кащуку и стал учиться у него железному делу и дома применял свою науку - всё оружие Тараса привёл он в порядок по своему розумению. Сидел он вечерами на огороде и на маленькой наковаленке маленьньким молоточком и бойком оттягивал лезвие тарасова меча, потом выточил меч и рубил им гвозди и мамкины тряпки, какие мамка больше не носила - подбросит сарафан, махнёт мечём , и - сарафан пополам.
Отец со старшим сыном работали на реке Оскуй - ушкуи для ушкуйников делали... Ушкуй это лодка такая большая - 15 саженей влоль и 3 с половиной вширь. Делается она вёсельная и парусная. И, хотя она и парусная, а десяток пар вёсел при ней было обязательно. Вдоль бортов делались заступы для установки щитов, что наращивало борта на аршин и более. Парусные делались одно- и двухмачтовые, парус натягивался прямой (на реках) и угловой для моря. Речные ушкуи были плоскодонные и осадку имели с полным грузом поларшина. А полный груз был 30 молодцов-ушкуйников, все ребята сорви-головы, по которым горевала городская католажка, а по некоторым и петля плакала. Смелые это были люди и оборотистые. А вожаки у них были наиглавные разбойники - умные, жадные и жестокие и разбойничков своих в кулаке держали крепко. Над ушкуём стоял ушкуйный голова - главней его был только бог.
Тарас с Малютой уже 10 лет строили эти разбойничьи лодки, ватага плотников их уважала, плотницкий староста за работу их хвалил. Маллюта уже сам собирал ушкуй, и за 10 лет его ватага вытолкала на воду более десятка караблей. Платили хорошо. Отец с сыном не брали в оплату ни кольца, ни браслеты, ни ожерелья - брали только новгородское серебро. В три последние года взял Тарас в оплату щит крепкий, бронь кольчужную, секиру шведскую и меч короткий прусский. Лук со стрелами были у Малюты татарские, посылал Тарас стрелы саженей на 100 и далее. Старался не отстать от старших и Ганька - на 50 саженей низал стрелой любую цель, с близи бил и зайца и тетерева. Устраивал Ганька на своей Мостовой побоища с соседскими ребятами деревянными мечами, приходил не раз домой с разбитой головой. Лушка по малости лет тоже участвовала в этих боях, а когда в лета вошла, остепенилась. Всё жалела она, что девкой родилась.
Каждую масленницу на льду Волхова происходили кулачки - бились конец на конец. А иной раз и плотницкий конец сам со свими разбирался - одна сторона Мостовой на другую. Малюта уже в эти свалки не встревал, хотя и не старый ещё был, а Тарас числился уже в завзятых бойцах левой стороны - дрался розумно, бить себя не дозволял, от его кулаков летели наземь его соперники. И всегда его в бою искал Ёган Вейс, находил и побивал Тараса. Иной раз нечестно побивал, уличили Ёгана, что закладывал он в кулак медные гривны, от чего удар делался тяжёлый, разящий. И случилась беда - в последнюю масленницу упал Ёган на лёд с проломленным виском и тут же дух испустил - Тарас, увернувшись от тяжёлого кулака Ёгана, хлеснул его в висок и аж почувствовал, что что-то под кулаком хрустнуло - убил он Ёгана. Все знали про связь Тараса с женой Ёгана Эльзой и обвиноватили его в этом несчастье.
Новгородцы всегда судили своих преступников справедливо и жёстко. Не глядя на Тараса, не спрашивая его о причинах содеянного, суд присудил ему галеры - 10 лет.На галеры осуждали воров, грабителей, убийц и прелюбодеев. Тарас подпалал и под убийцу и под прелюбодея. На галерах новгородские купцы возили свои товары и по окрестным местам и за пределы новгородчины - аж до самой Швеции и Дании. Гребцов на галерах, набранных из осуждённы, к вёслам не ковали, как то делали греки и венецианцы, они имели только ножные кандалы. Спали, ели и нужду справляли галерщики в своём трюме. Наряд не измывался над каторжниками, корм был хороший, и вина раз в неделю давали, кнутом их не били. Но некоторые буйны головы и от такой жизни прямо в кандалах бросались за борт, и побарахтавшись короткое время, тонули - это тоже входило в расчёт суда.
За Тарасом дружинники пришли к вечеру. Магда спрятала сына в бочке из-под груздей солёных, а дружинникам сказали, что Тарас сбежал. Погоревали дружинники и ушли.
- В ушкуйники! - решило семейство.
Той же ночью ушёл Тарас в Рюриково, в это воровское гнездо, где суду его было не достать. Взял он с собой катомку с харчами, денег, сколько отец отвалил и прусский короткий меч. Ганька просился пойти с ним, но Малюта гаркнул на сына, и Ганька, заплаков, ушёл в сою боковушку. А раньше Ганька ни по каким причинам не плакал. Расцеловавшись с родителями и с братьями, Тарас ушёл. Шёл по реке по льду в лёгких, тёплых торбасах, надев короткий стриженый оленний кожух. 20 вёрст для молодца не путь - к утру был он на месте.
Рюриково было небольшое селение, где целый порядок изб был занят ушкуйниками. Их набиралось на 2 ушкуя, в голове стоял Станислав Ляпа. Мужик он был высокого роста, белоголовый, голубоглазый, усы и бороду брил, ходил легко, пружинисто, лодонь руки была узкая, пальцы тонкие и длинные, и мог он этой рукой сок пустить из картошины, если сожмёт её. Говорили, что ничего "такого" за ним нет - оставил он на Славянском конце жену с детьми и подался в ушкуйники. А был, говорят, из купцов успешных.
Он строго обошёлся с Тарасом:
- Кого убил? За что?
- На масленницу. По случаю.
- Ножём? Топором? В честном ли бою?
- В честном бою. Кулаком.
- А слух он впереди тебя бежит - мужа любовницы своей ты кончал.
- Не хотел я.... Рука сорвалась.... Замолю.
- Замолишь, говоришь? А может отслужишь?
- Если служба по почёту, почему не послужить.
- Земле своей, Новгороду, служить будем. Все тати и убивцы Новгороду служить будут. На том стоим.
- А сам Господин Великий Новгород за каких вас почитает?
- А то его дело. Мы - что? Какой бы ни был ёж колючий, а нутро у него доброе. Иди вон в ту крайнюю избу, там трое уже есть, четвёртый будешь. Харч общий, топор да меч у каждого свои.
Во дворе, что указал Ляпа, несмотря на утренний морозец, голый по пояс мужик колол берёзовые дрова. Он подал широкую, как лопата, лодонь:
- Ерофей Заяц! Зайцем меня кличут. А ты Тарас? Ну Тарасом и будешь. А может Медным, если ты Меднов. Я-то Зайцевым был - так вот теперь Заяц. Бери дрова, пошли в избу, печку протопим. Я ноньче очередной. Кулеш варить будем. С вечера вчера на рыбалку собирались. Пойдёшь?
В избе Тарас увидел двух на удивление одинаковых парней - невысокого роста, белобрысые, вихрастые, тоже по пояс голые, хотя изба за ночь основательно выстыла. С виду трудно было различить этих парней, а потом Тарас пригляделся - у одного не было правого уха: за непослушание купец-хозяин отхватил ножём ухо у Кия и бросил его псу. Пёс ухо сожрал. За это брат Кия Ника утопил хозяина в кадке с водой, и ушли они в Рюриково прошлой осенью. По отцу были они Болотовы. Катомку с харчем Тарас вывалил на стол. Увидев баклагу с водкой, Заяц с сомнением покачал головой:
- Это нам лишнее. Не дай бог Станислав учует - пропадёшь. Давай приберём до времени, потом разрешения у Ляпы спросим.
Похлебав кулеш, собрались и двинулись на лёд, на рыбалку.
- Ты свой полупердень оставь-кось. Доху вон ту надень - за день застынешь. Захворать можно. - безухий Кий напутствовал Тараса.
На рыбалку пошли на ближнее озеро Скулово. Лёд был не толстый - вершков 10-12. На четверых было 4 пешни. Не успел Тарас прорубить себе лунку, как Заяц, победно закричав, выдернул из своей щучку небольшую. Братья отошли маленько в сторону и тоже поймали по одной. Потом заладилось и у Тараса. Стало тепло, лёд даже подтаивать стал, торбаса Тараса стали подмокать, и Заяц засобирался домой. Наловили полтора десятка щук, а окромя щук ничего другого не было - это считалось не особо удачной рыбалкой.
- Завтра на плотву пойдём и на налима донки поставим..
Начал Тарас жить в ушкуйничьем шалмане. Станислав Ляпа не давал бездельничать своим разбойничкам - каждый день с утра заставлял рыбачить, идти на охоту, убирать снег с дороги и с крыш изб, после обеда дрались дрекольем, в броне, если была у кого броня. Драться старались не до крови. Хмельных не было, но когда двое попались, Ляпа не стал их выгонять, а только заставил всю неделю на каждую избу дрова колоть с утра до вечера.
Бояре Ляпуновы и Норовы набирали большую ватагу на Каму и на Обь - за мягкой рухлядью, т.е. за пушниной. Ватагу набирали не особо большую - ушкуёв на 10. Все суда были уже готовы и собраны на льду на Оскуе. Их оснащали инструментом, оружием, одеждой и кой-каким продовольствием: мука, рыба солёная, вяленая оленина, медвежатина. Каждый ушкуй оснащался ушкуйным головой - он за всё отвечал. Подобрали главного воеводу - Александра Абакумова - человек он был непьющий, славный военными походами.
Собирались после ледохода отправляться. Уже ватага собралась по окрестным сёлам, и скоро суда должны были заселяться. Два ушкуя готовили под товар - они должны были вернуться через 2 года. Там, на Каме сейчас были охотники за рухдядью других "сильных людей" Новгорода. Власти новгородской на Каме не было никакой, разрозненные ватаги и ватажки бродили по речкам и стойбищам края, схватывались в усобицах с местными пермяками, остяками и вогулами. Некоторые уходили к самоедам, женились. плодились и не возвращались.Так заселялся край. Продолжалось это уже 200 лет. Ляпуновы и Норовы имели на Каме свои фактории с малым числом охраны - охраняли не от местного народа а от таких же ушкуйников. Фактории на Каме и Оби шли под одним словом "Кама".
За последние 10 лет Абакумов двыажды водил ватаги на Каму, а на Оби пока не бывал. Пути на Каму были разные, но основных было два: по реке Поля до озера Селигер, по цепи озёр в Волгу и дальше вниз по реке до устья Камы, и второй путь - по Мсте до Торжка, до которого надо было вёрст 20 перекатить ушкуи до Тверцы и по ней - до Волги. Со своими 10-ю судами Абакумов решил идти обоими путями по 5 судов по каждому. Так он решил, чтобы не очень тревожить селения вдоль пути большим числом военного люда.
Подходила весна, лёд на реках ослабел, набух водой, вот-вот должен был пойти ледоход.
В избу со двора вошёл Ника:
- Тебя там, Тараска,спрашивает пацан.
- Кто такой7 Что надо?
- Не знаю. Говорит - брат твой.
- Зови сюда!
Вошёл Ганька. Одет он был по-дорожному. Он заулыбался, увидев Тараса.
- Я сброю твою доставил тебе, там на дворе на санках лежит. Всё там: и кольчуга и секира и шелом со щитом. Пригодятся тебе.
- Как это ты додумался? Или отец прислал? Когда назад двинешь?
- Я назад не двину, я с тобой пойду.
- И чего это ты выдумал? Малой ещё от дома отбиваться. Отцу-матери помощь требуется.
- Я с тобой пойду.
- Ладно, отдыхай. Завтра утром уйдёшь.
- Не уйду. Если гнать будешь, к другим ушкуйникам пристану. На Каму хочу.
- Ладно. Отдыхай.
Перед самым ледоходом, когда уже снег почти что везде сошёл - только в лесу в буераках лежал нлздреватый издыхающий снег, когда почки на черёмухе набухли, готовые выбросить молодую листву, а за ней и цветы, когда птицы по утрам орали как оглашенные, ушкуйники из Рюрикова переселились на ушкуи. Жизнь стала походная.
Лёд на речке Оскуй набух водой, посинел, как-то с вечера пошёл трещинами и ночью с грохотом лопнул, взломался. Всю ночь разбойнички под командой своих старшин отстаивали с баграми да с копьями в руках свои посудины от встававших дыбом льдин, грозивших рухнуть на их суда и раздавить их. К утру лёд шёл уже сплошным ходом. Через пару дней можно было выходить.
Два ушкуя Станислава Ляпы уходили первыми, за ними через 2 дня уходили следующие пары. Делалось это для того, чтобы не напрягать сильно сёла по берегам. Ляпа уходил по Мсте до Торжка.
Леса, леса по берегам и снова леса. И нет этим лесам конца. Впервые Тарас видел, как необъятна его Родина, его Русь. Против полой воды плыли трудно, рвали силы в гребях. Паруса не ставили, боясь ненароком налететь на берег, на второй, на третий день стали бросать наплавные сети - попадалась в основном щука.Целыми днями жили всухомятку, только на ночь на берегу варили кулеш и рыбу. Сушняка по берегам было много. За ночь набирали не один туес берёзового сока. Как-то под утро завалили сохатого, разделили по ушкуям, вечером баловались мясцом. На седьмой день Ляпа разрешил вскрыть один бочёнок браги. Вода понемногу стала светлеть в реке. К сёлам не приставали, опасался Ляпа, чтобы разбойнички не обижали бы свой русский народ, не настраивали бы людей супротив себя.
Ганька как гвоздём был прибитый возле брата: и в гребях помогал и на руле вдвоём сидели.
Оружных на всю ватагу набиралось не более половины, да и те имели только щиты да копья, топоры были только домашние, а про мечи и говорить было нечего - не было мечей у братии. Луки со стрелами были. Брони окромя Тараса были только у Ляпы. Для пущего учения заставлял Ляпа своё войско пускать стрелы по берегам пока плыли. Для этого один день стрелы из ели да из пихты готовили, а на другой день стреляли. Некоторые ленились стрелы ладить - они и стреляли меньше, за этим следили судовые старшины.
Плыли вторую неделю, приближался Торжок. В Торжке собирались дня 3 отдыхать и по возможности оборужиться - город был торговый, всё в нём было. И бронь надо было кое-какую приобретать и мечи по возможности.
Неделю катили баркасы из Мсты в Тверцу. Дорога была хоженая, торная, катки были сработаны из ровной сосны. Катили ушкуи по гатям, по болотам, кое-где по старому снегу. Катили и по молодой траве. Более 3-х вёрст за день не одолевали. Ночами сушились у костров и кое-как грязь с себя счищали. Ляпа скомандовал открыть солонину, ели до отвала, а браги не давал. После дня каторжного труда засыпали как мёртвые. Не обошлось и без потерь: двое отдавили себе ноги - не обереглись и теперь ехали в ушкуях на зависть остальным.
В Торжке ватага расположилась по 5-6 человек в десятке дворов вдоль реки. Если бы не река, то и улицы никакой не было бы. Избёнки были бедные, заборы да плетни покосились - не то, что в Новгороде. Грязи было на улице чуть ли не по колено, мусор из домов тащили и выбрасывали прямо на проезжее место (дорогой не назовёшь) - здесь были и старые валенки, и дохлые кошки и крысы, и разбитая посуда и от кухни всё подряд. Но было в городе и ухоженное место - это были купеческие склады и лобазы, здесь же селились и местные торговые люди. Торжок был перевалочным торговым местом между тайгой на востоке и прибалтами на западе. Иной раз Торжок отправлял в тайгу своих ушкуйников, но новгородцам это не нравилось - доходило и до оружных схваток. Но это бывало не часто- тверской князь ссориться с новгородцами опасался. И Новгород и Торжок могли бы и в своих лесах мягкую рухлядь добывать, но это надо было работать, стараться, ловить зверьё ловушками да охотиться, а тут возьми да отними у вогула или зырянина всё, что он добыл суровой зимой в таёжных дебрях Камы и Оби. Можно было и без скандала просто обмануть незадачливого охотника, всунуть ему за охапку пушнины старый топор или побрякушки для жены. Вогулы, остяки и зыряне быстро хмелели от привезённой ушкуйниками браги, и ушкуйники забирали всё подчистую, пользовали их жён и девок и уходили на свои баркасы. Лес, вода, небо и так день за днём. Плыли уже по Волге. За Тверью ушкуи стали собираться в единый отряд из 10-ти судов. В голове встал набольший начальник Александр Абакумов - ушкуйники звали его Сашкой, а вот Ляпу так запросто звать не смели.
Тарас с Ганькой всё делали пополам: и гребли, и рулили, и костёр жгли, и охотились и спали в обнимку. Дома не были они так дружны. Там Тарас нет-нет да помыкал младшим братом, покрикивал, а то и подзатыльника даст, а тут был для него Ганька ровней. Да и как не ровня, если брат и стрелял метче, и бердыш держал твёрдо и разумом был гаразд.
После Твери пошли волжские селения: Дубна, Усть-Шексна, Старица, Угличе поле, Сундовиг, Низовская земля. Москва оставалась в стороне в лесах и в путанице рек и речек. Уже поднимали паруса и ходко плыли по течению. За Сундовигом впервые пришлось повоевать - забеспокоились булгары, сновали вокруг ушкуёв в своих долблёнках, стрелы пускали , ранили кой-кого. Долблёнка, она была тонкая и длинная, сидели в ней по 8-10 необычайной храбрости воинов. И много было этих долблёнок и ездили они вёртко и быстро. Одно только спасало: стрелки булгары были никудышные, луки у них были слабые и ума у них было мало. Сашка Абакумов повёл суда ближе к берегам. Чтобы обстрел терпеть только с одной стороны, булгары крутились между двумя рядами ушкуёв, ушкуи стали сближаться, долблёнки заметались окольцованные, некоторые попали под "греческий огонь", который был на 3-х судах. От булгарских стрел русские загораживались щитами и не несли урона, подожгли с 10-ток долблёнок. Ганька пускал стрелу за стрелой, а Тарас держал над ним щит, две стрелы ударили в этот щит. Несколько долблёнок перевернули копьями, пленных булгар выловили из воды, разобрали по одному, чтобы толмачили потом, остальных побили топорами и в воду бросили.
Впредь высылалм вперёл дозор на пленных долблёнках, изготавливались к бою и шли до Казани спокойно, реденько отбивались от набережных селений - на лодках булгары больше выходить не рисковали.
Сколько шли по Волге вниз по воде,считай столько же приходилось теперь грести против течения по Каме. Течение в низовьях реки было быстрое, т.к. много было притоков быстрых справа, с Уральских гор. С полпути течение стало спокойное, ушкуйники стали заходить в левые притоки, останавливались, иногда дневали, а ночевали постоянно. Жителей старались не занимать - дружили, товары предлагали, договаривались насчёт пушнины на зиму. Камские булгары были мирнее волжских.
Шли в верховья, в пермско-зырянский край. По одному-по два ушкуя притормозили в притоках те, что наняты были другими разными набольшими людьми Новгорода, и до ляпуновских и норовских лобазов дотянул только один баркас Станислава Ляпы. Сам Станислав с одним своим ушкуём задержался на подходе к лобазам, а к самим лобазам с 30-ю хлопцами отправил Серафима Глотова, мужика надёжного и обстоятельного.
Лобазы были свиду длинные, невысокие сараи, полные товаров и пушнины. Лобазов было 3 - два ляпуновских и один норовский. Норовский был хоть один, а богаче был ляпуновских обоих - догадались Норовы завезти год назад 2 бочки спирта английского, и оттого торговля у Норовых была бойчее: становились зыряне в очередь, и Захар, норовский работник, наливал им из баклаги малую толику "огненной воды". Спирт Захар расходовал бережливо - за год и одной бочки не израсходовал. Ляпуновский Никита тоже был парень-жох - изловчился он гнать свой спирт их берёзового сока. Получилось у него неплохо, но не успел он выгнать своего спирта много, и оттого торговля его была хуже. И торговали Захарка и Никита не одинаковыми товарами: у Захарки было всё для охоты и рыбалки - сети, лесы, крючки разные,вентеря, багорики , вервь коноплянная , пешни, а у Никиты было всё для дома и для кухни: топоры, пилы, лопаты, косы, чашки и макитры. Оружия лобазники никакого не продавали, хотя зыряне и просили очень - нельзя было вооружать местный глупый народ. Мишуры всякой было у обоих лобазников в достатке и товаров для шитья тоже: материи разные, иголки и нитки. Шли к ним пермяки и другие вогулы и из ближних аилов и за 100 и за 200 вёрст , и с Оби шли и самоеды захаживали. Захарка с Никитой жили дружно, жёны у них были пермячки. У Никиты было уже трое детишек, а захаркина Венга никак родить не могла, но Захар её не выгонял, любил.
При лобазах обретались и пермяки-работники, было штук 30 собак и десяток оленей.
Глотов, как только прибыли на место, сразу стал готовиться к зиме - лето было на исходе, холода наступали быстро. Прежние заежие новгородцы оставили после себя и жильё и всё другое по хозяйству. Были здесь и рубленные избы и чумы и утварь в перемежку новгородская и пермякская. В избах и в чумах само собой печей не было - было место для костра и была в крыше дырка для дыма.
В одной из изб поселились снова впятером: Ерофей Заяц, братья Кий и Ника и Тарас с Ганькой. Стали готовиться к зиме. Серафим Глотов порядок среди братии держал твёрдый, не дозволял лениться, следил, чтобы все были при деле, а дела назначал сам. Спиртом баловаться не дозволял, приезжих зыряок обижать тоже не дозволял. В жёны взять на время - это можно. Полагалось запасти соль (соляную гору Глотов знал), засолить рыбу на случай, насолить грибов, заготовить дрова и лопаты для снега, добыть себе кухлянки, пошить руковицы, ноточить топоры и пилы,наготовить стрелы для охоты. Заяц отрядил за солью братьев Кия и Нику. Остальные тоже отправили по одному - по два от избы. Ходили неделю. Приволокли на волокушах соли много - на зиму должно было хватить.
У Ляпуновых был лабаз и на Оби, и туда Станислав наказал Глотову зимой придти, пушнину заготовленную взять и до весны вернуться.
Быстро сильно похолодало, наступила осень, уже по утрам подмораживало. Настолько быстро пришли холода, что из грибов заготпвливать можно было только грузди, которые можно было солить - белые и опята в засолку не годились, а для сушки не было уже погожих дней. Зато по озёрам и в реках вовсю брали щука и язь. Их на блесну налавливали за день до сотни и более. Рыбу тут же солили. Кедра в этих краях не водилось, а то бы и орехов заготовили, чтобы вечера зимние коротать.
По случаю прибытия ушкуйников подтянулись к лобазам окрестные вогулы, приходили семьями и с детьми. Некоторые родители приводили девок, чтобы детей от них поиметь. Глотов сразу запретил братве озорничать, обижать мужиков, сильничать женщин. Но вогулы сразу перепились, и многие их жёнки ночевали у избах у ушкуйников. Мужики вогулы с вожделением смотрели на оружие дружинников. Предлагали за него даже жён своих, но хлопцы стояли на своём твёрдо - оружие ни на что не меняли, говорили:
- Вам только дай - будете нас нашими же копьями ширять! А баб ваших мы и так схлопочем, за чаплашку.
На Обь Глотов отрядил половину своей команды, в голову поставил Ерофея Зайца. Ждали снега, чтобы идти на лыжах. Лыжи выменяли у вогулов за товары разные. В конце октября, ещё холодов натуральных зимних не было, а снег уже выпал, команда Зайца двинулась в путь. Догрогу на Обь Заяц знал, а кроме того были у него и проводники - отец и сын вогулы. Шли сначала без лыж, их несли с собой. По первому снегу шагалось легко, хотя у каждого был за плечами горбовик с поклажей: одежда потеплее в запас и харч самый необходимый. Шли гусём от аила к аилу, за день махали вёрст по 25-30. Аилы, что попадались по дороге, обосновали те, которые на Обь ходили многими годами раньше - проводники эти аилы знали. Аилы были небольшие - 3-4 чума. Ставили их возле местного озерка или речки, иной раз находили в чуме малый припас: сухари, рыба сушёная и соль. Проводники шли уверенно - если утром один аил покидали, то к вечеру приходили ко второму. Через 3 дня такого хода пришлось надевать лыжи, ход сразу замедлтлся - не ловки были новгородцы с лыжами управляться. Один раз набрели на растерзанного зверьём лося, в боку у него торчало вогульское копьё - вилать охотники самострел на лося насторожили, а взять добычу не успели: волки, рассомахи, а может и медведь-шатун растерзакли лося. А в другой раз нашли лося прямо свежего, вчера убитого. Этого разделали, разделили и разложили по котомкам. Проводники строго-настрого наказывали идти строго за ними гусём, чтобы самим не попасть под копьё охотничьего самострела. А вот Заяц не уберёгся - вечером, когда в аил вошли, к первому чуму Заяц подошёл, откинул приворот, и ударило его копьё с костяным наконечником в левую сторону груди возле плеча. Это какие-то пакостники насторожили самострел на человека - видать знали, что на Обь дружина идти будет. Проводники в один голос загалдели, что знают этого разбойника - 2 года назад новгородцы поохальничали над его семьёй, брата убили, и озлобился человек.
Рана Ерофея была неглубокая - вершка на полтора. Наконечник копья, сделанный из ноги косули пробил полушубок и рубаху и воткнулся в тело. И крови-то немного вышло, а вот болела рана шибко - в плечевой сустав копьё попало. Идти дальше Ерофей не мог - каждый шаг отдавал стреляющей болью. Остался он в аиле, остались с ним все четверо из его избы: безухий Кий, Ника и Тарас с Ганькой. Через неделю стало Ерофею полегче, двинулись дальше. Морозы крепчали, давили. На следующей же днёвке увидали разгром тех, которые ушли вперёд: чумы были сгоревшие, а возле них валялись в снегу 10 побитых дружинников, которых уже основательно объело зверьё. Горбовики дружинников исчезли, одежда, лыжи и оружие, что с ними было тоже. Среди трупов были и проводники отец с сыном. Не задерживаясь, Заяц скомандовал идти назад - ясно было, что ляпуновский лобаз тоже подвергся нападению вогулов. Шли всю ночь и весь следующий день, пока окончательно не выбились из сил. Отдыхали ночь и снова шли почти сутки, и снова шли после малого отдыха. Тот путь, что прошли вглубь тайги за неделю, обратно преодолели за четверо суток. Глотов сразу отрядил Тараса с Ганькой и с проводником вниз по Каме собирать ушкуйников тех, что разбрелись по притокам. Река уже встала крепко, шли торопко на лыжах по льду, присыпанному снегом. Доложили Ляпе. Он разослал гонцов дальше. И уже через 4 дня ватага в две с половиной сотни человек на оленях на рысях двигалась к лобазам. Командовал Александр Абакумов. Из всей ватаги полсотни было местных вогулов - камские враждовали с обскими. Олени по присыпанному снегу почти не оскользались, и нарты несли дружинников быстро. И через день начали к лобазам прибывать всё новые оленьи упряжки.
От лабазов ватага двинулась на другой день. Дружинники все были оружны: с копьями, секирами. Многие были с мечами, со щитами были все, а с бронёй было едва половина. Вогулы были проводниками и погонщиками оленей, на которых навьючена была хозяйственная утварь и харч. На 10 дружинников был олень, а то и пара - кто как расстарался. Шли на лыжах, особо не торопились. В первом же селении навели свой новгородский порядок: мужиков, что не скрылись в тайге , побили , баб ссильничали, ветхих стариков и детишек не тронули. Особо досталось шаману - на кол задницей его посадили. От этого села пошли веером по тайге командами по полсотни человек и в каждом селе становили новгородский порядок. Абакумов правилино сообразил, что вогулы, бежавшие из своих сёл, где-то должны будут сибраться воедино и могут быть большой грозой, поэтому наказывал придти к ляпуновским лобазам всем вместе.
Встретились на льду Оби. Вогулов и примкнувшим к ним самоедов набралось не меньше полтыщи. Дружинники не понесли урону ни от стрел вогульских, ни от коротких копий с костяными наконечниками, которые вогулы метали - всё брали на щит, затем двумя плотными рядами, поставив на флангах бронных воинов , двинулись на орущую и беснующуюся толпу. Дружинники бились парами - каждый передний знал, что спина его в защите, а каждый задний знал, что должен он своим длинным копьём оберечь переднего. Сашка Абакумов и Ляпа Станислав тоже бились парой - Ляпа сбивал вогула с ног бердышём. А Александр дробил им черепа секирой. Вогулы силились окружить ватагу, но уже не было у них боевого запала, и потеряли они уже много бойцов, да и бойцы-то были негодные против новгородцев - и ростом и телом не вышли, и топоры-то были не у всех, а копья свои они пометали да растеряли. Оставив на льду более половины людей, вогулы хлынули врассыпную на тот берег, в тайгу. За ними не гнались, здесь на льду добивали раненых. Сами ушкуйники тоже потеряли десятка 3 воинов.
Ляпуновский лобаз был разорён до основания: сараи сгорели, товары растащены, вся территория была загажена. Надо было идти к другим лабазам других набольших новгородцев. Разделились на 2 отряда, с одним пошёл Абакумов, с другим - Ляпа, и пошли по обским аилам и сёлам, собирая запасы пушнины и устанавливая новую подать, которую вогулы должны доставить на Каму к ледоходу. Товаров с собой на обмен не было, забирали пушнину просто так. Ляпа со своим отрядом дошёл аж до самоедских стойбищ, где взяли белые медвежьи шкуры и моржёвый зуб.
В марте оба отряда вернулись на Каму, привезли и свалили в лобазы мягкую рухлядь на многие тыщи гривен.
Тарас Меднов с братом Агафоном за этот поход стали воинами. Ганька ловко управлялся с разным оружмем, ему стало 17 лет, вымахал он с коломенскую версту, уже пару раз брил бороду; а Тарас наловчился убивать в бою людей, лучше всего управлялся с мечём: и защиту взять можно, и в атаке меч был способнее секиры. Зазря людей не бил, товарищество соблюдал крепко, брата берёг, отца с матерью вспоминал, а Эльзу любил пуще прежнего.
Как только лёд сошёл, ватага, оставив при лобазах треть своего народа на всех 10-ти ушкуях отбыла вниз по воде и дале по Волге да по другим рекам назад в Новгород - на 3-х везли таёжный товар: медвежьи, оленьи, лосиные шкуры, бобры, лисы волки, соболь, горностай, песец, колонок и рыбий (моржовый) зуб. Через месяц прибыли лружинники на Волхов и разбрелись по дворам, по жёнам с детишками. Весь товар Абакумов сдал приказчикам Ляпуновых и Норовых (и себя не забыл, само собой); он и раньше знал, что везёт, а сейчас пересчитал ещё раз, чтобы обману не было, чтобы не нагрели его купцы. Расплатились купцы с ушкуйниками по-честному, а у тех, у каждого в горбовиках было кое-что припасено для себя.
Пришли братья Медновы к отцу-матери, к братьям малолетним, хотя выросли они за эти полтора года будь здоров. Навезли подарков - всех одарили, а пуще всего Малюта был рад - дал ему Тарас тяжеленную макитру полную серебрянной гривны.
радостными слезами....Вечером. уже темновато было, распахнулась дверь и вбежала простоволосая Эльза. Не глядя ни на отца, ни на мать, бросилась она Тарасу на шею и обмочила его рубаху