Вода капала в бочку, я смотрел на расплывающиеся круги. Фонари давно погасли, и сквозь разбитое окно светила только луна.
Когда идёт дождь, я всегда вспоминаю того мальчишку. В ту ночь он забрался в мой дом и провел в нем всё предрассветное время. Голодный зелёный цвет глаз. Им было так холодно - зелёным голодным, - что я сразу полюбил мальчишку. Стоит ведь только чуточку пожалеть, как незаметно начинаешь любить. Вот я и потянулся к нему из своего угла. Вылез на середину комнаты и сел рядышком.
- Кто здесь? - спросил мальчишка.
Мне и голос его понравился. Ровный и тёплый, как речной камушек, прогретый солнцем.
- Мыши, наверное, - сам себе ответил мой гость. - Как же здесь зябко.
У него была тощая курточка, он втянул в рукава руки и сидел так, обхватив себя за колени. И ведь не спал. Хотя как заснешь, когда ветер сквозь щели в стене пересчитывает тебе ребра.
Я по чуть-чуть начал дышать зелёному голодному то в бок, то в спину. Думал, накроет его сном, да и полегчает бедовому. Ан нет. Заговорил вслух, и меня будто за горло сжали от мысли, что мальчишка со мной разговаривает, когда ни видеть, ни чувствовать не должен.
- Не глянулась ей картина. Одну секунду посмотрела и отошла. А я ведь для неё писал. Знал, что на выставку придёт. А другие хвалила. О...бездумные краски! Егор льёт их на холст столько, сколько нельзя, и смеется при этом. Буйство цветов и линий, а за ними ведь ничего! Он и сам это знает. А Варе понравилось...
Ох, разгорячился мальчик. Не болен ли? Точно, пышет, как печка. Нельзя мне было, конечно, но я положил ладони ему на лоб. И держал, пока лишний жар не покинул тело.
Мальчонка замолчал. Я и рад был. Поневоле я вобрал в себя часть его сил, и теперь меня заливало горячим. Будто кто лил на голову кипяток. Впервые за долгие годы я почувствовал злость.
Нашёл художник, из-за кого горевать - безмозглой дурочки, не умеющей разглядеть главное. А паренек дар имеет. Я- то вижу. Эх, женщины...
- Что?
Зелёный голодный ощупывает темноту. Я, оказывается, сказал это вслух. Не стоило...
- Что женщины? - повторил юнец, и я рванул с горки вниз, зажмурив глаза: "Дуры". Нельзя мне было с ним говорить, но я не вытерпел.
- Ну вот... я так и думал, что здесь ещё кто-то есть. В темноте ничего не видно, - улыбнулся парнишка. Он ничуть не испугался. Пристально посмотрев на него, я догадался, что мальцу даже в голову не пришло, что рядом вовсе не человек.
- Почему дуры? - спросил он.
Искушение ответить захлестнуло меня. И я, зажмурившись, сказал по слогам: "По-то-му". А когда открыл глаза, увидел, что зелёный голодный глядит на меня в упор. Непередаваемое чувство...
- Дуры, мой мальчик. Как же иначе, - понесся я в карьер. - Дуры... Тебе ещё мало лет. Ты не пробовал ни меда, ни акрид.
- Почему? Я...
- Помолчи, пожалуйста.
Я прикрыл ладонью его рот, и мои пальцы потеплели. - Послушай.
Он рассмеялся. И этот смех я люблю до сих пор. Будто рассыпались солнечные зайчики. Прямо мне в руку. Столько тепла за одну ночь я не знал все последние сто лет.
- Ты знаешь, кто жил в этом доме? Давно, очень давно...
Мальчишка помотал головой. Ну, конечно. Откуда ему знать...
- Обыкновенная женщина. Её звали Люся. Смешное имя она носила гордо, как диковинную шляпу. У неё был вздернутый нос, веснушки и отвратительное чувство юмора.
- Вы любили её?..
Я кивнул. И долго молчал, прежде чем продолжить.
- С детства. Ещё когда она бегала наперегонки с уличными собаками. Отважнее сорванца не было в округе. А я рос тихим мальчиком. И любил поесть. Люся же могла за весь день съесть яблоко и быть сытой. Я любовался ею издалека. Мы выросли, так и не подружившись.
- И?.. Зелёные голодные вцепились в мои прозрачные серые, и я побежал по ним, как по мосту, в своё прошлое.
- Я уехал учиться в другой город. Стал архитектором. Даже немножко прославился. И каждый, каждый божий день я думал о Люсе. Представлял, как возвращаюсь и строю для нас дом. Непохожий ни на что на свете. Своими руками - один. И когда уже достраиваю крышу, приходит она. Лето, вечер. Остро-остро играют на скрипках цикады. Я сижу на козырьке и вдруг вижу Люсю. В длинном жёлтом платье. Ветер раздувает его, на мгновение обнажая белую полоску ткани. У неё загорелые ноги, на которых смешные красные туфли с бантиками.
Я спускаюсь, и Люся медленно подходит ко мне. Смотрит в глаза. Долго-долго...а потом целует. Я беру её на руки и уношу в дом.
- Как в сказке. Так не бывает, - говорит мальчишка.
- Бывает. Если долго мечтать, если верить, то всё будет. Будет по писанному тобой. Месяцами я представлял эту сцену. До мельчайшей детали. Я знал, как украшу комнату. Куда поставлю пузатую стеклянную вазу с подсолнухами. Какой вырежу подставку для обуви, на которую скину потом с Люси жёлтое платье. Я всё знал.
- И у вас получилось? Люся пришла?
- Да...
Холод закрывает мой рот. И я беру тепло у мальчишки. У него много, а мне надо закончить историю.
- Да, - повторяю, - да, мой мальчик, Люся пришла вечером 24 июля и встала под крышей моего дома. И ветер поднимал её платье. И она улыбалась неловко и чуть смущенно.
- А потом? - зелёные голодные сияют, встревоженные моей историей.
- А потом пришло утро, юный художник. Я придумал счастливую жизнь для себя и притянул в неё Люсю. У моей девочки не было такой воли, как у меня. Она не сумела поверить в свою судьбу и зажила по моему сценарию.
- Люся не любила вас, да?
- Да. И нарисованное мной счастье превратилось в беду. О, она стала образцовой женой. Утром мы завтракали в просторной кухне. Развевались белые занавески. Пахло булочками и кофе. Я уходил на службу, а она бросалась на кровать и плакала.
- Почему вы ничего не сделали для неё?
- Я думал, что сделал Люсю счастливой и не хотел замечать обратного. Мы прожили вместе год. Её прежде полные смеха глаза стали пустыми. Я кричал на неё. Не от злости, поверь. Видя, как она страдает, я мучился. Но что же я мог сделать?..
- Отпустить!
- Это я теперь понимаю, мой мальчик. А тогда мне казалось, что я её благодетель. Ведь я окружил её красивыми вещами, комфортом.
Ей же нужны были, как и любому другому человеку, трудности, которые она бы преодолевала. А я лишил её этого. Отобрал свободу и голод. Закрыл любопытство на ключ и глубоко его спрятал. И...
- Она умерла?..
Я припадаю к дыханию мальчика и забираю ещё тепла. Иначе мне не выговорить ни слова.
- В один из дней я вернулся, а Люси нет. Её искал весь город. Только через неделю какой-то рыбак обнаружил тело. Оно зацепилось за корягу... распухшее, черное...
- Не верю, - говорит мальчик. Его тихий голос еле слышен сквозь дождь, судорожно стучащий по чёртовой крыше. - Не верю, она же была сильной и смелой.
- Да, а ещё порядочной. И обнаружив утром себя рядом со мной, решила, что любит, ведь иначе и быть не может. И надо всё делать так, как положено. А так нельзя, Мальчик. Нельзя, как положено. Нельзя, чтобы по писаному. Чтобы идеально смотрелось. Пусть твои рисунки всегда будут с тайным изъяном. Не продумывай каждую мелочь, и тогда в них поселится настоящая жизнь. Это как яблоки. Огромные и яркие чаще всего в рот не возьмешь. Их специально выращивали для красоты. А над маленькими и червивыми никто не старался, и потому они сладкие.
Тут я спотыкаюсь о слово, само заскочившее мне в голову. Да...сам я бы его не нашёл. Именно так - райские. Я говорю его про себя. Парнишка все равно не поймет, рано ему ещё. Да это и не понять - пережить нужно. Мне вот больше века понадобилось.
Тонкие солнечные лучи пробиваются через окно в комнату. Зелёный голодный всё ещё смотрит на меня, а мне уже нечего рассказать.
- Уходи, мальчик, - шепчу я. - И никогда никому не придумывай счастья. Даже себе. Оставь это Богу.
- Подождите! Как вас зовут?..
Я качаю головой, прижимая палец к губам. Больше ни слова. Я забрал и так слишком много у тебя, юный художник.
Зелёный голодный ждёт ответа, но только мыши тихонько шуршат в углу.
С трудом поднявшись, мальчишка уходит. Боюсь, я награжу его кашлем до самых последних дней. Слишком много тепла отдал он мне. Глупый, доверчивый - зелёный голодный.
***
Вода капает в бочку, я смотрю на расплывающиеся круги. Меня почти не осталось. Ещё чуть-чуть, и я смогу уйти. Туда, дальше...
Рядом стоит картина. Её принёс утром какой-то мужчина, я не успел разглядеть. Поставил в комнате, сдернул полотнище, и тут же ушёл.
Я вновь набираюсь смелости посмотреть и разлетаюсь взглядом о девушку с золотыми волосами, будто плывущими на ветру. В её глазах - смех, поделенный с жалостью. И я качаюсь перед ней на ветру, тоненький, как стебелек осенней травы. И последнее, на что у меня хватает сил здесь - это поклониться её зелёным голодным зрачкам и поцеловать рядом с ней воздух.
Но вот я становлюсь всё легче и легче. Город уже подо мной, как игрушечный. Я нахожу взглядом дом художника и заглядываю внутрь. Да, это был он, мой мальчишка. Уже седой, сутулый. Сидит за мольбертом и кашляет в кулак, боясь разбудить жену и детей. - Прощай, - шепчу я, - ты не забыл. И угадал всё вплоть до мельчайшей детали. Забери обратно картину. Покажи людям.
На миг он поднимает глаза, и я сквозь всё небо вижу в них этот восторженный благословенный голод.