Объявили посадку. Пассажиры рейса Минск - Тель-Авив, подхватив свой ручной багаж, поспешили к выходу, где их ждала дежурная аэропорта с непроницаемым выражением лица. Женя не торопилась. Она и в той, прежней жизни, никогда не торопилась занять место в очереди, а сейчас тем более. Да и как может торопиться человек, который не живет, а перемещается в пространстве: само это слово не предполагает скорости, а лишь ее имитацию.
Три с половиной часа в полете. Она знала, что она их не заметит, погруженная в свои мысли. Когда самолет пошел на снижение, и пассажиры в своем большинстве прильнули к иллюминаторам, Женя продолжала сидеть с закрытыми глазами. Вот и закончилось это благословенное время, когда она принадлежала только себе, зная, что не услышит ничьих вопросов о ее самочувствии и настроении, не будет ловить на себе сочувственных взглядов: она была среди чужих. Тогда зачем она прилетела сюда? На этот вопрос она не успела ответить: надо было двигаться к выходу.
Она впервые в Израиле, но естественное любопытство первых минут пребывания в новом месте не возникло у нее, лишь краешком сознания отметила, что тепло (в Минске было холодно и пасмурно) и пахнет по-южному: нагретой землей и незнакомой зеленью.
Паспортный контроль прошла на удивление быстро: она ожидала большего количества вопросов и более дотошной проверки. Водрузив сумку на тележку, отправилась за своим скромным багажом. Глубоко вздохнув, как будто собиралась с духом перед тем как тянуть экзаменационный билет, направилась к выходу. Почти сразу увидела Марину. Они не виделись два месяца. Всего два или целых два? И этот вопрос остался без ответа, потому что и Марина ее увидела и бросилась к ней. Обнялись, и вдруг на Женю сошло какое-то успокоение. Значит, по крайней мере, вопрос "зачем она сюда прилетела?", возникший в самолете, не повис в воздухе.
Обычные при встрече после длительной разлуки объятия, поцелуи, восклицания, достаточно беспорядочные, но эмоциональные. Материализовавшийся вдруг Володя подхватил ее багаж. Вопросы - ответы:
--
Как прошел полет? Устала сильно? Голодна? Пить хочешь?
И вот они в машине и едут в Ришон-ле-Цион. Квартира оказалась на последнем пятом этаже, с выходом на крышу, которую им за отдельные деньги разрешили обустроить. Они и обустроили: первым делом установили огромный парусиновый зонт, под ним - обеденный стол и стулья. А вокруг - цветы, цветы, цветы. В ящиках, горшках, кадках. Там, на крыше, и прошел первый израильский обед. Если не считать хумуса и салата из баклажанов, называемого здесь хацелимами, все остальное было достаточно традиционным: запеченные телячьи ребрышки, много свежих овощей и обязательные на южном столе - зеленые и черные маслины. Традиционным было и поведение друзей: Володя был, как всегда, многословен и говорил громкой скороговоркой. Марина, как всегда, сдержанна, спокойна, улыбчива. И внешне трудно найти более разных людей: он высокий, по-спортивному подтянутый, бритый почти наголо. Она невысокая, полноватая, очень женственная, с копной медно-рыжих кудрявых волос и большими зелеными глазами. Но на этом различия заканчивались, и начиналось сходство: сходство отношения к жизни и людям. Здесь была полная гармония и единодушие. Вот если бы еще Женя могла по достоинству оценить Володины шутки и Маринины рассказы... Но она не могла, хотя и старалась, насколько позволяли силы, не портить им обед, который супруги с такой видимой любовью готовили и подавали.
Вечером Марина зашла к ней в комнату и сказала:
--
Этот разговор не буду откладывать в долгий ящик: у нас не так много времени. Я тебя уговорила приехать не для того, чтобы развлекать - это бессмысленно да и безнравственно. Не для того, чтобы помочь тебе забыть твое горе, этого никогда не случится. Но можно и нужно научиться с ним жить, чтобы оно тебя не раздавило. Со временем тебе станет легче, воспоминания об Андрее не будут такими болезненными и обжигающими, но до этого времени нужно дожить. И не задавай вопросов: "Для чего?" Ты знаешь ответ: ради Ани.
--
Моя задача, - продолжала Марина, - заставить тебя разговориться, заплакать, освободить душу. Если это произойдет, будешь жить дальше и с горем справишься.
Та поспешность, с которой Марина вышла из комнаты, дала понять Жене, что в данном случае это не было приглашением к разговору. Разговор откладывался.
Без лоривана Женя не спала уже несколько месяцев. Его, кстати, прислала Марина. И сюда, в Израиль, приехать настояла Марина. Тогда, в том черном феврале, это предложение приехать Женя сначала восприняла как неудачную шутку. Но Марина была настойчива, а затем к ней присоединились родители Андрея. И Женя сдалась. К тому же она была уверена, что ей не дадут визу, но визу дали, как всегда, когда не очень-то и хотелось.
Сегодня, как и все последние недели, ей снился Андрей, живой, здоровый, деятельный. Эти сны были всем хороши, но после них надо просыпаться. И этот миг осознания, что это сон, и только сон, а Андрея нет и уже никогда не будет, был самым страшным в ее теперешней жизни. Хотелось выть, кричать, кусаться, но только не жить. А жить предполагало - вставать, одеваться, разговаривать, кушать, ходить на работу, читать лекции, проводить практические занятия, общаться с людьми - короче - "держать лицо". А как его удержишь, когда все защитные функции ушли, исчезли, испарились, как будто их никогда и не было.
Смерть Андрея сделала несчастными многих людей, но четверо самых обездоленных оказались под одной крышей. Они были бессильны помочь ему, когда он заболел. А теперь они были бессильны помочь друг другу в той катастрофе, которая разразилась два месяца назад. Впрочем, катастрофа началась гораздо раньше, в августе, когда они узнали страшный диагноз. Просто катастрофа, чтобы задеть их сильнее и нанести большие разрушения, была не одномоментной, а растянулась на полгода.
Страшный "принцип домино": падает одна кость, а тянет за собой всю конструкцию. Умер один человек - остались родители, жена, дочь, друзья. Как жить теперь, зная, что никогда (НИКОГДА!) он больше не войдет в дом, не выйдет утром на кухню, не поздоровается, не улыбнется, не ответит ни на один вопрос и ни одного вопроса не задаст. Как жить с этим знанием?
Любому человеку Женя в подобной ситуации могла бы помочь, не зря же психология была ее специальностью. Но не себе - здесь она оказалась профнепригодной. И общее горе не только не объединило ее с родителями Андрея и c собственной дочерью, а заставило уйти в себя и в этой раковине безумной черной безысходности затаиться, почти не дыша и существуя лишь физически.
Обе подруги, и Аня, и Марина, прилетели к ней в Минск. Одна из Москвы, вторая из Израиля. Аня успела на похороны, Марина прилетела через неделю после них. После семьи - это два самых близких человека в жизни Жени, их присутствие рядом всегда было для нее большой радостью. Но не сейчас. Она даже не уверена, что разговаривала с ними, когда они приехали. И вот тогда Марина предложила ей приехать в Израиль, взяв в союзники родителей Андрея и тем самым заручившись их поддержкой.
Марина - тоже психолог, они вместе учились в МГУ. Но вот уже 7 лет, как они с мужем живут и работают в Израиле. Марина сумела подтвердить свой университетский диплом и сейчас даже имеет свой кабинет психологической помощи. Маринка - молодец, всегда отличалась умением цепко держаться за жизнь и не давать ей взять верх над собой. В борьбе кто - кого счет пока был в пользу Марины. И при этом ни-кому не дано было узнать, сколько душевных и физических сил уходило на тре-нировки перед каждым решающим боем на лидерство.
Даже больше того: создавалось у всех устойчивое впечатление, что никакие силы и не затрачиваются - просто она такой везунчик, баловень судьбы, которому все легко дается. Детей нет? Ну, за все ведь надо платить.
Близко знающие Марину люди ее решение работать именно практикующим психологом восприняли как должное: уж кому, как ни ей помогать решать чужие проблемы и находить выход из безвыходного положения - со своими-то вон как справляется.
Вот почему родители Андрея поддержали ее идею о поездке Жени к ней в гости: Марина как специа-лист и как друг могла ей помочь вернуться к жизни. Им всем была нужна помощь, всем четверым, но начи-нать надо было с Жени, поскольку именно она была связующим звеном в их семье, большой, дружной и счастливой. Счастливыми им уже не быть, но жить нужно.
И вот она здесь.
Утром за завтраком Марина сказала Жене, что у нее сегодня прием во вторую смену, и она предлагает им начать беседовать прямо сейчас. Подруги прошли в маленькую комнату, где по-мещался только компьютер, два кресла и стеллаж с книгами. Рукой Марина показала на одно из кресел, на второе села сама и попросила Женю откинуть голову и закрыть глаза.
--
Расскажи мне о самых счастливых событиях в твоей жизни.
Женя задумалась. Невеселая улыбка появилась на ее лице:
--
Если вычеркнуть последний год, это будет почти вся моя сознательная жизнь.
--
Сознательная? А что, в детстве у тебя не было детства?
Известная чеховская фраза, несколько перефразированная Мари-ной, заставила Женю досадливо повести плечами. Но Марина не дала ей ничего на это ответить и напомнила о задании.
--
Если придерживаться хронологии, то это, во-первых, появление в моей жизни Ани и ее бабушки, Анны Казимировны. Во-вторых, поступление в университет и дружба с тобой. Знакомство с Андреем, замужество, рождение Ани, переезд в Минск, преподавание. И, конечно, обретение вторых родителей в лице Ольги Петровны и Станислава Андреевича.
Марина молчала и ждала продолжения, но в комнате воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь негромким тиканьем настенных часов.
--
Женечка, это лишь перечисление событий, а я просила тебя рассказать. Начинай с первого заявленного счастья.
--
Мне было шесть лет, когда родители получили новую квартиру в районе Измайловского парка. Выйдя во двор в один из первых дней после переезда, я увидела рядом с подъездом девочку примерно моего возраста. Она первая подошла ко мне познакомиться. Но когда я назвала свое имя, удивленно спросила: "А разве девочек так зовут? Это же мальчишеское имя - Женя. У нас в саду есть мальчик Женя Логинов, а девочки Жени нет ни одной".
"Но вот я же есть", - несколько растерянно ответила ей я.
Видимо, мой довод показался ей убедительным, она кивнула.
Вот так мы познакомились с Аней, и так она вошла в мою жизнь.
У нее родители тоже были заняты только работой, но ей повезло больше: у нее была бабушка, совершенно замечательный человек: умная, добрая, с очаровательным чувством юмора, очень принципиальная. Аню назвали в ее честь, и я, став постарше, поняла, что эти слова можно иногда понимать и буквально. Анна Казимировна получила образование в тридцатые годы, была, как и ее муж, инженером-строителем, строили Московское метро. Если помнишь фильм "Добровольцы" - это про них. Потом его арестовали, а ее с трехлетним сыном выслали из Москвы в Казахстан на строительство электростанции под Чимкентом. И она считала, что ей еще очень повезло: и в лагерь не сослали, и с сыном не разлучили.
Анна Казимировна прекрасно знает Москву, устраивала нам с Аней экскурсии очень интересные и познавательные по городу, по музеям, когда подросли. Ходили вместе в театры, в кино. Дружили втроем. Она как-то сразу приняла меня в свои "внучки". А когда мои родители уезжали в командировки, я даже переходила к ним жить полностью.
А Аня стала мне даже не подругой, а сестрой. И много лет никого ближе у меня не было. Пока Андрей не появился. Но это совсем другое - он ни Ани не вытеснил, ни места ее не занял. Это совсем другое.
Марина ждала продолжения, но его не было. "Ты устала? Хочешь отдохнуть?" - спросила она подругу, но Женя покачала головой.
--
Тогда попробуй сосредоточиться и постарайся мысленно пред-ставить фотографию людей, о которых ты мне только что рассказывала. Получилось?
--
Да, - очень тихо ответила Женя.
--
Помести ее на любое место на стене, но чтобы она была в зоне видимости. Висит?
--
Да, - еще тише подтвердила Женя.
--
Ну, и хорошо, а теперь рассказывай об университете.
--
Я была там очень счастлива, даже думаю, что это был самый счастливый период в моей жизни. Я с первого раза поступила туда, куда хотела, мне было безумно интересно учиться, я чувствовала себя на своем месте.
Скупо улыбнувшись, Женя добавила:
--
С тобой познакомилась...
Марина тоже улыбнулась:
--
И не только со мной.
--
Да, не только. Андрей тоже относится к университетскому периоду.
--
Я хорошо помню тебя в то время. По-моему, если не ошибаюсь, это было на втором курсе?
--
На третьем.
Марина не дождалась продолжения. Она внимательно посмотрела на подругу и увидела, что у той по щекам текут слезы. Марина помолчала, потом с вопросительной интонацией сказала:
--
На сегодня закончим?
Женя молча кивнула.
Марина вышла из комнаты, оставив Женю одну.
ГЛАВА 2
За ужином Володя сказал, что в выходной они поедут в Иерусалим.
В машине Женя сначала не смотрела в окно, но потом ее удивил сильный странный запах, похожий на хорошую парфюмерию. Она обернулась к Марине:
--
Ты открывала сейчас духи?
--
Нет
--
А что это за запах?
Марина недоуменно принюхалась, но уже в следующее мгновение весело рассмеялась:
--
Это пахнут апельсиновые деревья во время цветения. Посмотри в окно.
Женя повернула голову и увидела высаженные вдоль дороги апельсиновые деревья, действительно, в цвету, но удивительно было то, что среди цветов висели и оранжевые плоды. Марина наблюдала за ней и, увидев выражение недоумения на лице подруги, весело подтвердила:
--
Ты не галлюцинируешь. Именно так: плоды и цветение одновременно. Сюрпризы Израиля.
Под Иерусалимом они попали в пробку. Володя недовольно проворчал: "Как обычно". Но где-то через полчаса им удалось тронуться с места и со скоростью почти пешеходной въехать в город. Машину оставили на какой-то автостоянке и дальше отправились пешком. Женя, чтобы не обидеть друзей, смотрела по сторонам, кивала, даже делала вид, что слушает и услышанное производит на нее сильное впечатление. Но постепенно она поймала себя на том, что действительно слушает и смотрит, и увиденное ее захватывает.
Из задумчивости ее вывели слова Володи, который негромко пропел: "Под небом голубым есть город золотой" и добавил:
--
Это про наш Иерусалим. Видишь, здесь при строительстве используют специальный желтый камень и под солнцем, которого здесь много, ощущение действительно золотого города. Это я тебе как ювелир подтверждаю.
Они прошли к старому городу, походили по его узким улочкам и вышли к Стене Плача. Володя пошел налево, в мужскую часть, а женщины - направо. Прежде чем подойти к Стене, Марина достала из сумки два шелковых платка, один надела себе на голову, второй протянула Жене. У самой Стены было много женщин, некоторые молились. Вся стена белела записками, торчащими между камней, а в каждой из них - мольба ко Всевышнему. Марина приблизилась вплотную, положила обе ладони на стену и прижалась к камням головой. Женя машинально повторила, ощутила тепло нагретого камня, и вдруг какое-то необъяснимое волнение охватило ее, даже дрожь прошла по всему телу. Она закрыла глаза и теснее прижалась ладонями и лбом, как бы желая вобрать в себя как можно полнее те волны тепла и особой энергии, которые исходили от этих древних святых камней. Сколько она так простояла, неизвестно. Наверное, достаточно долго, потому что когда Женя повернула голову в сторону Марины, ее рядом не оказалось. Женя оглянулась и увидела супругов у края площади. Они помахали ей оттуда рукой, и Женя, глубоко вздохнув, пошла к ним. Марина собиралась что-то у нее спросить, но, посмотрев на ее лицо, передумала.
Вернулись к машине, и Володя повез их в западный Иерусалим в синагогу, где в двенадцати ее окнах были витражи Марка Шагала "Двенадцать колен Израилевых". Впечатление было сильнейшее, особенно от ярко-синего витража "Беньямин", зеленого "Гад" и желтого "Нафтали".
Синагога была маленькая, при больнице, и это только усиливало впечатление.
Оттуда поехали в музей Яд ва-Шем.
По дороге заехали пообедать в пиццерию у входа в какой-то парк. Обслуживала их молоденькая девочка, лет шестнадцати. Марина пояснила, что наверняка школьница подрабатывает. Здесь это принято.
Принесли огромное блюдо с шестью разными секторами пиццы, несколько салатов, пиво и "Спрайт". Друзья рассказали Жене о музее Яд ва-Шем, его истории и назначении.
Оказавшись на месте, прошли по аллее праведников, в которой каждое дерево было посажено руками тех, кто спас в годы Катастрофы хотя бы одну еврейскую жизнь. Музей встретил прохладой и тишиной, хотя посетителей было немало. Вскоре их пригласили присоединиться к русскоязычной группе. Женя была потрясена увиденным и услышанным. И, честно говоря, она не была готова к этому потрясению ни физически, ни морально. Но разве она не знала об этих 6 миллионах погибших, о трагической истории еврейских гетто, в частности, Варшавского? Но здесь, в этом месте, она как будто прикоснулась ко всей этой трагедии лично, открыла свое сердце и впустила в него все увиденное и услышанное. После детского зала уже казалось, что дышать ей придется учиться заново: та-кой комок стоял в горле и не давал продышаться. Выйдя из этого темного зала с тысячью огоньков, символизирующих полтора миллиона погибших еврейских детей, Женя отошла в сторону и присела на первую попавшуюся скамейку. Подошли Марина с Володей и молча сели рядом.
--
Наверное, это была не самая лучшая идея - везти тебя сюда в твоем состоянии. Возьми, попей.
Женя взяла протянутую бутылочку с водой, пластиковый стаканчик и жадно выпила.
Уходя с территории мемориала, они видели небольшую лодочку, на которой датские рыбаки спасали евреев, увозя их из оккупированной фашистами Дании. Остановившись посмотреть на это утлое суденышко, Володя рассказал о короле Дании, который после приказа оккупантов носить евреям желтые звезды на одежде, стал носить такую же звезду, пояснив, что раз его подданные вынуждены выполнять такой приказ, он как король не может оставаться в стороне от своего народа. Жене почему-то вспомнились строчки: "Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был".
На обратном пути Женя села сзади, откинула голову и закрыла глаза. Она не просто устала - она была выпотрошена. И единственное желание владело ею, чтобы ее никто не трогал. Друзья оказались достаточно деликатны, чтобы это понять. Дома Женя сразу прошла в комнату, которая на эти две недели стала ее, и легла на диван.
Живет себе человек, достигает вполне осязаемой гармонии с этим миром. Ему уже настолько хорошо, что он теряет бдительность, расслабляется, еще немного - и ляжет на спину, начнет радостно болтать ногами в воздухе, демонстрируя себе и окружающим, как ему хорошо, как он счастлив. И именно в этот момент - не раньше и не позже - жизнь подкрадывается к нему и со всей имеющейся в запасе силой бьет наотмашь. Иногда так сильно, что не подняться. А если и поднимешься, то от преж-него оптимизма, желания жить и сил для претворения этого желания в жизнь ничего не осталось. Только растерянность, слезы, заменяющие вопль и не приносящие облегчения, невыносимая боль в груди, бессмысленность дальнейшего существования и вечный вопрос "почему именно я?"
ГЛАВА 3
--
Расскажи о своих свекрах.
--
О, это уникальные люди. Когда я познакомилась с ними, я сразу и бесповоротно влюбилась в Ольгу Петровну. Мне нравилось в ней все: внимательный взгляд исподлобья и как она слегка наклоняет голову вбок, если чем-то удивлена и даже слегка приоткрывает рот, как ребенок. А характер! Легкий, веселый. Вот почему-то слова "балагур" и "весельчак" не имеют женского рода, как будто отказывают женщи-нам в этих качествах. А она именно такая: душа компании, говорунья, хохотушка, гостеприимная - душа нараспашку. Кто бы ни переступил порог ее дома - всегда желанный гость, все выставляется на стол. Если уж совсем кто-то не вовремя придет, она за спиной сделает такую смешную детскую гримасу с закатыва-нием глаз, но уже через минуту хлопочет, смеется, расспрашивает так заинтересованно, как будто только этого незваного гостя и ждала.
А Станислав Андреевич совершенно другой: замкнутый, сдержанный, молчаливый. Она - вся порыв, он несуетлив, скуп в словах и движениях. Я его сначала очень боялась и стеснялась, он мне казался эдаким сухарем, педантом. Боялась его пристального взгляда: я там все иронию видела, вопросы его меня смущали, все скрытого смысла искала. Но когда поближе познакомилась (это уж после замужества по-настоящему получилось), поняла, какая это неординарная личность. И доброта в нем есть, и отзывчивость, но самое главное - мудрость, а за внешней неторопливостью - фантастическое умение найти самое правильное решение и сделать самый верный вывод. Когда я думаю о них, мне почему-то всегда приходит на ум такое сравнение: он - воплощение рассудочного ХУШ века, эпохи Просвещения, когда разум превалирует над чувствами, когда ум, образованность, широкая эрудиция руководят поступками и эмоциями, когда поступать непорядочно - неприлично, потому что не по-божески. А она, конечно, дитя эпохи романтизма, с его сердечностью, эмоциями, порывами чувств, неуспокоенностью, пылким интересом к жизни.
Вот такие это люди. Ну, и самое главное: они так разительно отличались от моих собственных родителей, которые жили только для работы. Журналистские расследования, командировки, статьи, их обсуждение и новые командировки - в этом и только в этом вся жизнь. Причем, если мама и по сути своей человек неэмоциональный, рассудочный, сухой, то ведь папа-то - добрый, мягкий человек. Но на меня эти его достоинства почти не распространялись: ему все некогда было по-настоящему уделить мне внимание. Так и росла без родительской любви и ласки, получая это в квартире этажом выше - у Анны Казимировны. Ее доброты и ласки как-то хватало на нас обеих. А было бы еще два-три обделенных ребенка, она бы и их приютила.
Когда я стала приходить в дом к Дашковичам, в семью Андрея, меня там все удивляло, поражало и радовало: и как они радуются, когда видят друг друга, и как уютно сидят за столом, и как умеют красиво поздравить, и даже то, как у них пахнет в квартире - вкусной едой, цветами, которые разводила во множестве Ольга Петровна, дорогим трубочным табаком Станислава Андреевича и... любовью. Я теперь знаю, что она тоже имеет запах.
--
Ты можешь поместить их на фотографию? Сделай это и мысленно повесь где-нибудь на видном месте. Получилось? Хорошо, тогда на сегодня хватит.
ГЛАВА 4
В дверь комнаты постучали. Женя удивилась, что не услышала, как в квартиру кто-то пришел. На пороге комнаты на приглашение войти стояла Марина, вид у нее был взволнованный:
--
Я так испугалась, когда открыла дверь в квартиру - такая тишина стояла, а чем ты занималась, что не услышала, когда я пришла?
Женя молча показала ей книгу
--
А, Гари. Да, это интересно. Ты ничего его не читала? А я раньше освободилась и поспешила домой, хочу вывести тебя в магазины - надо же какие-то подарки привезти Ане, родителям. Я сейчас быстренько перекушу и пойдем. Приходи на кухню.
Последняя фраза звучала уже из коридора. Женя покачала головой и улыбнулась: подруга совершенно сознательно не дала ей возможности ни ответить, ни возразить. Наверное, так и надо, а то бы сейчас здесь развернулась многочасовая дискуссия на тему: "Так жить нельзя".
Марина не взяла машину.
--
Здесь недалеко, пройдемся. У нас, конечно, не Арбат, но тоже есть своя пешеходная зона - бульвар Ротшильда, там много магазинов, в них и отоваримся.
В магазинах Марина не дала Жене достать кошелек, за все покупки расплачивалась сама. Выбирала с азартом, с явным удовольствием и интересом. Выйдя из последнего магазина, она взяла Женю под руку и доверительно ей сказала:
--
Ты знаешь, я так всегда хотела девочку, именно для этого: покупать ей платьица, заплетать косички, делать вид, что я сержусь, когда она станет примерять мои вещи и таскать мою косметику... Но Бог не дал. А вот сегодня я получила удовольствие на все сто, когда выбирала вещи для твоей Ани.
А сейчас с чувством выполненного долга мы с тобой зайдем в парк, там есть маленькая кафешечка, выпьем кофе, посидим, посмотрим на праздную публику и сами приобщимся к ней.
Парк оказался очень симпатичным, хотя, конечно, никакой не парк по размерам, а сквер. Но если исходить из размеров самой страны, то не будет преувеличением назвать и это место парком. Тем более что место оказалось очень даже примечательным: в конце девятнадцатого века здесь нашли воду, барон Ротшильд дал денег на возделывание земли - разбили огороды, а когда через некоторое время сюда привезли пальмы с Канарских островов, разбили парк. Красавицы-пальмы, фонтаны, много причудливой зелени, обустроенные детские площадки с копошащимися на них малышами. Женя с удовольствием шла по аллейкам среди немногочисленной отдыхающей публики.
Домой вернулись поздно, но все равно раньше Володи, который никогда не приходил из своей ювелирной мастерской раньше одиннадцати вечера.
Когда Женя захотела выразить сочувствие по поводу большой занятости хозяина дома, друзья засмеялись и сказали, что это замечательно, когда много работы. Гораздо хуже, когда ее нет. Но сейчас он поздно приходит не из-за большого объема работы, а потому, что есть срочный заказ.
Пошла вторая и последняя неделя пребывания в Израиле. Жене не хотелось возвращаться домой: было страшно войти в их с Андреем спальню и не увидеть его там, открыть шкаф и обнаружить не нужные ему теперь вещи. Но и избавляться от них пока рука не поднималась. Даже по Ане она не скучала так, как раньше, если куда-то уезжала из дома. Марина через день набирала номер ее домашнего телефона, и Женя разговаривала с дочкой, слышала ее родной любимый голос, расспрашивала ее о делах, о школьных новостях, о бабушке и дедушке. Аня отвечала обстоятельно, всегда радостно реагировала на ее звонки. Но вот ответную радость Жене приходилось из себя выдавливать.
В организме ощущался явный дефицит радостных эмоций. И поделать она с этим ничего не могла.
ГЛАВА 5
--
Мне кажется, ты сидишь неудобно. Расслабься. Соберись с силами: сегодня у нас все-таки пойдет разговор об Андрее. Нам никуда от этого не уйти, тебе надо научиться с этим жить. Пусть медленно, мучительно, но возвращаться к живым, к тем, кто тебя любит и ждет. Чтобы тебе было легче сейчас, посмотри на твои фотографии на стене и выбери кого-то из них себе в помощь. Выбрала? Мы назовем условно этого человека Мастером. Пригласи его сюда, посади рядом с собой, пусть возьмет тебя за руку. Ты готова? Рассказывай об Андрее, все, что хочешь, в любой последовательности.
--
Он очень хорошо и заразительно смеялся - это у него от мамы, а уж если они смеялись над чем-то вместе, не хохотал рядом с ними только глухой. А еще он меня очень удивил, когда сказал, что хотел бы, чтобы была дочка. - Но ведь все отцы мечтают о сыне. - Нет, это они хотят сына, а мечтают о дочке, потому что никто не будет их так любить, как дочка.
--
А тебя что, мало любят? - А разве этого бывает много? И вообще я хочу, чтобы меня окружали три самые близкие женщины: мама, жена и дочь. Это же здорово!
Он очень любил Анечку, придумывал ей разные смешные имена, прозвища. Только расстроился, когда стало видно, что она похожа на него, даже еще больше на его маму - блондинка с голубыми глазами, только волосы вьются - непонятно в кого. А он мне признался, что мечтал, как из его малышки, как из кокончика бабочки, будет постепенно вырастать вторая я. - Представляешь, люди бы у меня спрашивали: "Это ваша жена? А это дочь? Как похожи! И какие обе красавицы!" И начинал хохотать, так что я уже и не очень-то понимала, серьезно ли он это говорил, хотя звучало красиво и притягательно. - А ты тщеславен, Андрей Станиславович! - О да! Если это касается моих близких. Он вообще с близкими был особенный: общительный, заразительно веселый, компанейский. Но таким он был только в семье и с друзьями. Для посторонних - "вещь в себе": замкнутый, холодноватый, отстраненно вежливый. Наверняка сослуживцы считали его "сухарем" и занудой. А ведь он знал столько стихов наизусть, музыку очень любил, хорошо пел. Уже будучи очень больным, прочитал мне однажды стихотворение. Оно меня потрясло, а он так спокойно, так выношенно его читал. Прочитал и заснул или сделал вид, что заснул. Он быстро уставал. Я потом перерыла много сборников, но нашла это стихотворение. Это был отрывок из стихотворения Юрия Левитанского. Теперь и я его знаю наизусть:
И когда я уйду от вас в некий день,
В некий день уйду от вас, в некий год,
Здесь останется легкая моя тень,
Тень моих надежд и моих невзгод.
Будет тень тихо у вас гостить
И неслышно в ваши дома стучать,
И за вашим скорбным столом грустить
И на вашем шумном пиру молчать.
Лишь когда последний из вас уйдет,
Навсегда закончив свой путь земной,
Моя тень померкнет, на нет сойдет,
И пойдет за мной, и пойдет за мной.
--
Он все понимал. - Голос Жени дрогнул, и она замолчала.
Марина встала с кресла и подошла к стеллажу. Давая возможность подруге успокоиться, она стала что-то искать и через несколько минут радостно воскликнула:
--
Я недавно перебирала старые фотографии - смотри, что я нашла. Тебе будет интересно.
Женя вытерла мокрые от слез глаза и взяла в руки несколько черно-белых фотографий.
--
Господи, Маришка. Это же мы с тобой на демонстрации. А почему у меня такой нет?
--
Чем бы я тебя тогда удивила? Это на первом курсе, на первомайской демонстрации. Рядом Захаров с Виктюренко, а фотографировал Вовка Мальцев, он вечно таскался со своим "Зенитом". Помнишь?
--
Да-а, припоминаю. Ой, какие же мы смешные.
--
Не вижу ничего смешного, по-моему, симпатичные.
С фотографии на них смотрели две молоденькие хохочущие девчушки, примерно одного роста, только Марина слегка полнее. Даже на черно-белой фотографии видно, что у Жени значительно светлее волосы и пострижены модной тогда прической "сэссун", а у Марины ее рыжеватые кудри завязаны в пышный хвост. В руках у девчонок - бумажные цветы, которые они старательно всовывали в кадр.
На второй фотографии - веселая компания на берегу реки.
--
А это где мы?
--
На Истре, по-моему; судя по записи - это июнь 1978 года. Видимо, после экзамена поехали. Тут пол нашей группы - узнаешь?
--
Кого-то узнаю. Вот это, кажется, Зоя, да?
--
Похожа. А эту не помню.
--
Это Лида Чайкина.
--
А, точно.
--
А мы с тобой ничего такие, фигуристые. Но купальники какие смешные!
--
Ну, да, бикини тогда не носили.
--
Так, что на следующей?
На фотографии - небольшая круглая беседка, в ней за столом трое: молодая пара и женщина средних лет. Мужчина серьезен, обнимает за плечи обеих женщин. Они слегка позируют, нарочито склонив головы ему на плечи, и чуть заметно улыбаются. Женя перевернула фотографию: "Мариша, привет из Белоруссии. Это наш дом, представляешь? Собственный дом, собственный сад с собственной беседкой в нем. И я с собственным мужем и с собственной свекровью. Привет от собственников. Свекор тоже тут - фотографирует собственным фотоаппаратом. Собственная дочь в коляске под деревом - честное слово, она там, и спит. Нам очень хорошо здесь! Июль 1982 года".
Женя долго молча смотрела и негромко сказала:
--
Представь себе, у нас нет такой фотографии. Как хорошо, что я ее увидела. Все так ярко вспомнилось.
С родителями у Андрея отношения были замечательные: с мамой доверительные, а с папой они были большими друзьями и единомышленниками. Никогда не стеснялся при всех поцеловать их или взять за руку или обнять за плечи. Это летом, после рождения Анечки; мы все впятером поехали в Белоруссию, на родину Станислава Андреевича, в Новогрудок - маленький городок на западной границе. У него там жил дедушка, Дмитрий Никифорович. В том году ему исполнилось девяносто четыре года. Жил один, лишь время от времени к нему наезжала невестка из Минска, мать Станислава Андреевича, и ежегодно две недели из своего отпуска внук проводил у него. Большой двухэтажный дом, во дворе фруктовые деревья, ягодные кусты, цветы - это уже, конечно, дело рук Ольги Петровны. И он за всем этим великолепием ухаживает сам и само собой и себя обслуживает. Правда, у него много добровольных помощников есть, потому что полгорода - это его ученики или дети и внуки его учеников. Дмитрий Ни-кифорович и его жена, Надежда Ивановна, - учителя, пятьдесят лет проработали в школе: он директором, а она - преподавателем пения и рисования. И вот я увидела три поколения Дашковичей, точнее - четыре, просто одно звено из этой цепи, дед Андрея, оборвалось во время войны. Невестка так замуж и не вышла, своими родителями считала свекров и возила к ним на все каникулы внука Стасика, любимого и единственного. И он их обожал, а деда так просто боготворил. Я такое удовольствие получала, наблю-дая за ними. Они не похожи между собой, только что все трое довольно высокие, даже дедушка в свои девяносто четыре не был согбенным, а вполне крепким стариком. Но их сближало не внешнее сходство, а, скорее, - характеров. Вот эта беседка во дворе - самое любимое место всех. Ну, может, только горящий камин может поспорить с ней за пальму первенства. Этот камин на месте печки Станислав Андреевич вместе с печником новогрудским складывал и очень гордился этим уютным новшеством, которое привнес в горячо любимый и ценимый им дом. В беседку был проведен свет - так там даже и поздно вечером можно было сидеть. И наши мужчины любили там втроем посидеть, побеседовать неспешно: Станислав Андреевич свою трубку посасывает, часто даже и незажженную - дед никотин не переносит, и видно, как им хорошо вместе, какой они ловят кайф от того, что имеют возможность вот так рядом посидеть и поговорить обо всем на свете. Дмитрий Никифорович и газеты читал, и новости по радио слушал - был в курсе всего, что происходило в мире. И я видела, как мой муж просто лопается от важности, что он допущен в этот кружок избранных, что он тоже достоин быть среди них, таких умных, сведущих, несуетных мужчин. И как он старался даже в мелочах угодить своему прадеду: выслушивал его "секреты" садовода с самым заинтересованным видом, садился с ним смотреть девятичасовые новости и с тем же заинтересованным видом выслушивал соответствующие моменту комментарии, копался в домашней библиотеке и каждый раз оттуда что-нибудь вытягивал, что требовало сиюминутной консультации деда. Думаю, что и Дмитрий Никифорович понимал, что правнук подыгрывает ему, он был очень умен, но и ему нравилась и доставляла удовольствие эта невинная и такая трогательная игра.
А я радовалась, глядя на внука и прадеда и думала: "Как здорово, у них такая прекрасная наследственность - вон сколько дедушка живет и какой бодрый".
Марина поняла, что больше она уже ничего сегодня не услышит после этих слов. И, посмотрев на лицо подруги, убедилась в своей правоте.
--
Мастер с тобой, не ушел еще? Если ушел, позови. Возьми его за руку, прислушайся, где-то недалеко шумит водопад. Постарайся его услышать. Иди на его шум. Ты видишь перед собой водопад, огромный, мощный, искрящийся на солнце, от шума падающей воды ничего не слышно. Вода сплошной стеной падает вниз, от брызг - серебряный туман, а дальше вода несет потоком свои богатства. Вот туда, в самую стремнину, ты подходишь и выбрасываешь свои проблемы, свою боль, свое горе, свои слезы. И это все уносится вместе с водой, все исчезает. А остаешься ты, здоровая, молодая, и с тобой остаются те, кто тебя любит и кого любишь ты.
Получилось? И вот с сегодняшнего дня ты будешь с этим "водопадом" ложиться и вставать, то есть начинать и заканчивать день этим заклинанием, как молитвой.
А, да, сегодня Володя придет раньше, и мы съездим, погуляем по вечернему Тель-Авиву.
Вечер выдался чудный: тихий, теплый. Они прошли по старому городу и вышли на набережную. День будний, а гуляющих, праздно шатающихся, как и они, было много. Кто-то сидел прямо у воды, кто-то в маленьких беседках на набережной, кто-то коротал вечер в прибрежных многочисленных кафе и пивбарах.
Они подошли к памятнику кораблям, которые в разные годы кто удачно, а кто совсем наоборот, подходили к этим берегам, чтобы выпустить на них очередную партию евреев-беженцев, рвущихся к новой жизни на земле обетованной. Только бы подальше от Европы, которая их предала и легко, без борьбы отдала на съедение нацистам.
ГЛАВА 6
--
Алло! Я вас слушаю! Алло! Да, да, это я. А, здравствуй, Аня. Да, давно, 7 лет. Ничего, спасибо, все, слава Богу, хорошо. Как ты? А твои домашние? Да, замечательно, всегда приятно слышать, что у кого-то все хорошо. Наслушалась тут про твою бабушку, прямо завидки взяли, повезло тебе. Ну, от кого, от кого - от Жени, конечно. Ты ведь из-за нее и звонишь? Ну, ничего, ничего - жить будет. Да, сейчас позову.
Но Марина не успела позвать - дверь комнаты резко распахнулась, и в салон вбежала Женя, на ходу натягивая халат.
--
Да, да, Анечка, это я. Нет, не разбудила. А, нет, здесь на час раньше, как в Минске. Я очень рада тебя слышать.
В трубке жил, слегка подрагивая от волнения, родной любимый голос:
--
Я звонила вчера вечером тебе в Минск, поговорила с Анечкой, Ольгой Петровной. Но тебе уже решила перед сном не звонить, не будоражить. Они мне рассказали о своей жизни, о тебе, как ты тут проводишь время, что Марина с тобой занимается. Не буду спрашивать, есть ли успехи, уверена, что будут. Тебе безумно сейчас тяжело, но будет легче. По счастью, человек именно так и устроен - забывать плохое и помнить хорошее. В противном случае люди больше уми-рали бы от горя, а не от болезней...
--
Спасибо, родная. А почему ты звонишь утром? Или ты не дома?
--
Нет, нет, я, конечно, из дома звоню: в больнице у меня такой возможности нет. Я приболела, схватил неожиданно, но очень ощутимо радикулит. Так скрутило - Лева на руках меня в туалет носил два первых дня. Но вот вчера стало легче, так что уже можно говорить, что пошла на поправку.
--
Это хорошо, что на поправку. Дома в остальном все в порядке? Передавай привет Женечке, Леве и, конечно, Анне Казимировне. По-прежнему много гуляет? Ну, тогда действительно, все в порядке. Я сразу по приезде домой позвоню тебе и обстоятельно обо всем поговорим. Целую, спасибо за звонок.
Женя зашла на кухню, где Марина хлопотала с завтраком, и молча опустилась на стул. Задумавшись, стала негромко отбивать пальцами по столу в ритм своим мыслям
--
Знаешь, Аня заболела тяжело, радикулит у нее, как она считает - неожиданно. А я теперь думаю, это оттого, что я ее позвала стать моим Мастером, взвалила на нее такую нагрузку и ответственность.
--
Думаю, ты права, скорее всего, это так. Но что делать, это такая плата. Это ведь только кажется, что нельзя помочь другу, когда у него горе. Даже просто рядом находиться - уже помощь.
Если бы ты попросила ее об этом или решила узнать ее мнение: согласна ли она стать твоим помощником в наших сеансах, уверена, она бы ответила согласием, не задумываясь. Так что переживать - переживай, но себя не вини. Мы рады, что можем быть с тобой рядом и помочь, чем можно.
Все готово, можно завтракать, а затем займемся делом.
ГЛАВА 7
--
Мы в прошлый раз не закончили, прервались, продолжи, пожалуйста.
--
На следующее лето мы с Андреем и Анечкой не поехали в Новогрудок: родила моя подруга дочку, назвала Женечкой, так что у нас пошло подрастать второе поколение Ани и Жени. И Аня предложила нам вместе поехать к ней на дачу и там провести лето с детьми. Ну и Андрей не поехал: во-первых, у него отпуска не было летом: он после диплома не отработал свои одиннадцать месяцев, а во-вторых, нужно же было возить нам с дочкой продукты из Москвы. Вот наши мужья и занимались обеспечением нас едой.
А то лето было последним в жизни Дмитрия Никифоровича. Следующей весной он умер во сне.
Станислав Андреевич очень горевал. А вскоре после возвращения из Новогрудка собрал нас всех и сказал, что предлагает нам всем переехать в Белоруссию.
--
Конечно, в идеале я бы мечтал видеть нас всех в фамильном доме Дашковичей, но понимаю, - эгоистично этого требовать. Вы молодые, вам хочется жить не в захолустье, а в большом городе. По-этому предлагаю компромиссное решение: в течение года живем в Минске, а на лето будем уезжать в Новогрудок. Не надо цепляться за огромный город: здесь треть жизни проходит в транспорте и очередях, здесь невозможно не чувствовать себя винтиком в огромном, раз и навсегда налаженном, механизме. Все вращается, вертится, и ты вращаешься и вертишься с той же заданной, а не твоей личной, скоростью. Само собой, я не настаиваю - вы можете не ехать с нами и остаться здесь, в Москве. Только я спрошу вас: "Вы очень любите этот город? Вы не мыслите своей жизни без него?" Задайте себе этот вопрос и в зависимости от ответа принимайте решение. А мы с мамой уже приняли.
Честно говоря, меня ошеломило предложение Станислава Андреевича: вся моя жизнь прошла в Москве, правда, в школу и университет мне уже не ходить здесь все равно. Но здесь Аня, правда, у нее своя семья, и видеться мы стали гораздо реже, даже можно сказать редко. Разговаривать по телефону можно и из Минска да и приехать недалеко: ночь в поезде "Москва-Минск" - и ты на месте. В любой другой нормальной семье можно было бы переживать, что здесь остаются родители, как я без них и как они без меня. Но это в нормальной, а в моей ситуации как раз родители уезжают, и как мы без них и как они без нас. И, в общем, мы стали собираться. Сборы растянулись почти на год. Обмен квартир, отправка багажа. Родителям было проще: они пенсионеры, подали заявление об уходе - вот и свободны. А Андрей должен был отработать три года как молодой специалист. Я работала в редакции журнала "Педагогика и психология" на полставки, меня там, конечно, никто не держал. Так что нам нужно было только дождаться Андрюшиного увольнения. Родители поехали раньше, и мы прибыли в Минск, можно сказать, на все готовое.
Андрею сделали перевод в военную прокуратуру, Станислав Андреевич через некоторое время стал преподавать в закрытой школе в Броневом переулке, передавать свой богатый опыт молодому поколению разведчиков, Ольга Петровна через соседку по лестничной клетке устроилась в издательство переводчицей с французского. И только я одна никак не могла устроиться на работу: не нужны были в Минске психологи, даже с дипломом МГУ. Какие-то подработки были, частные консультации, но постоянной работы не было. Я была просто временами в отчаянии, так жалела себя: и училась-то я хорошо, можно даже сказать, лучше многих, и блестящую профессиональную карьеру-то мне прочили, а я вот здесь сижу и никому-то я, горемычная, не нужна. Ну, это я сейчас вроде как шучу, а тогда мне было не до смеха. И длилось это три года - ни много ни мало. А потом пришли другие времена, и психология стала изучаться во всех вузах, и почти в каждую школу стали направлять психологов и социальных педагогов. И стали организовываться разные курсы, где меньше чем за год лепили на скорую руку этих самых, вдруг востребованных, психологов. Ну и тут уж мой престижный диплом сыграл свою роль: меня взяли преподавателем на такие вот курсы по быстрому выпеканию специалистов - психологов. И почти сразу нашлось место на кафедре в театральном институте. Объявили конкурс под меня, я его благополучно прошла и влилась в небольшой, но дружный коллектив под руководством Жанны Георгиевны. Блестящего специалиста и не менее блестящей женщины, которая сменила первого мужа - полковника - на второго, генерала, уведя его из семьи, несмотря на угрозу военного начальства лишить его погон. Но он не испугался, готов был пойти и на это, а в итоге и при погонах остался, и при Жанне. Вот такая роковая женщина. Капризная, властная, хищная собственница, не красавица, но при этом чертовски притягательная. Причем, в зоне ее притяжения оказывались как мужчины, так и женщины. И все за честь считали числиться в ее друзьях. Ну, и конечно, бесконечно умная, эрудированная, блестящий специалист. Вот под таким началом я стала работать и продолжу, когда вернусь.
И жизнь, товарищи, была совсем хорошая... До прошлого лета.
--
Женечка, я тебе хочу напомнить классика: жизнь не кончена в тридцать один год. И тебе не на много больше - тридцать восемь. И сказано это было, когда герой пережил много горя, в частности, жену потерял.
--
Да, и был в плену, и разочаровался в кумире. Все так. Но только князь Болконский никогда не любил свою жену. Согласись - это разная степень горя.
--
Соглашаюсь. Но зато к его горю примешивалось чувство вины, и уже такой коктейль - невыносимая тя-жесть.
--
Ну, с чувством вины и у меня все в порядке: постоянно думаю о том, все ли мы, я, сделали, что можно было.
--
Женя, ну что же вы могли сделать, если медицина бессильна. Ведь и операция была, и лечение. Да и все так скоропалительно произошло - меньше чем за полгода, если не ошибаюсь?
--
Не ошибаешься. Но от общей правоты и общего бессилия все равно нисколько не легче.
--
Конечно. Женечка, у тебя огромное горе. Я знала Андрея и понимаю, какая это невосполнимая утрата. Но ты его любила, жила с ним, была счастлива, эти воспоминания всегда с тобой. Но твоя жизнь не закончилась и главное - в ней есть смысл и цель. С такой потрясающей семьей, как у тебя, можно горы свернуть. Ведь и его родителям безумно тяжело, и Анечке без отца, но вы вместе и только вместе, поддерживая друг друга, сможете идти по жизни дальше. Держись за них, а они за тебя - и вместе обязательно выплывете. А кстати, помнишь, как мы с ним познакомились?
--
Да, на Дне МГУ. Но дата, кажется, была не круглая. Он образовался в 1775 году, а это был январь 1980. Сколько ж это получается?
--
Двести пять лет, - ответила быстро Марина. Видимо, у нее с устным счетом было лучше. - Ты видишь, почти круглая. Наверное, поэтому тот концерт бывших студентов университета был организован.
--
Но мы-то с тобой в основном из-за Никитиных хотели попасть.
--
Да, даже с последней лекции сбежали, чтобы места в актовом зале занять. Чин по чину положили наши конспекты и пошли в туалет.
--
Возвращаемся - одно наше место занято: сидит какой-то парень, второе, действительно, сторожат наши конспекты, сложенные аккуратной стопочкой.
--
И такой нахал! Мы ему говорим, что это наши места, а он ни в какую: мало ли кто здесь тетрадки ненужные разбрасывает, а потом приходит и претендует на место. А докажите, что это ваши конспекты, а как вы убедите меня, что вы, действительно, Розовская и Северцева?
--
И пришлось доставать студенческие билеты, и он очень внимательно их изучал.
--
Особенно твой. Видимо, рыжие и кудрявые ему нравились меньше, чем те, у кого глаза и волосы ореховые.
--
Выучив все данные, с самым серьезным видом вернул нам студенческие: "К сожалению, должен констатировать, что и конспекты, и припрятанные под ними кресла имеют к вам отношение, ... если, конечно, вы сами документы не украли и не подделали". - И тут мы его чуть не поколотили. А потом даже потеснились и сидели втроем.
--
А помнишь, как мы удивились, что он почти все песни Никитиных знал наизусть и тихонько им подпевал.
--
Да, и у него это очень неплохо получалось. И никто не шипел и не просил помолчать, потому что, мол, не его пришли слушать.
--
И вышли вместе, и гуляли до ночи. Но только я уже в первый вечер поняла, что я там третья лишняя. Хотя гулялось очень хорошо, и Андрей был мил и внимателен к обеим. Но меня не проведешь - психолог все же.
--
ГЛАВА 8
Женя собирала чемодан. Завтра, в субботу, они едут в кибуц на Мертвое море к друзьям Марины и Володи. А послезавтра она уже улетает. Так что сегодня нужно все сложить, чтобы потом не хватать все в последнюю минуту.
В дверь кто-то позвонил. Женя подождала несколько секунд, но потом вспомнила, что она одна в квартире, а супруги уехали в магазин за продуктами, чтобы заполнить холодильник и забыть об этом на целую неделю. Она открыла дверь. Перед ней стояла немолодая женщина с гладко зачесанными русыми волосами.
Про таких говорят: "Со следами былой красоты на лице", подразумевая, что носительница былой красоты не первой молодости. Но в данном случае этот штамп был неуместен: красота была и продолжала оставаться на этом лице, несмотря на далеко не юный возраст посетительницы. Женщина улыбнулась:
--
Здравствуйте. Меня зовут Татьяна, я соседка ваша, живу напротив. Женщина сделала непроизвольный жест рукой назад, видимо, предполагалось, что квартира именно там, за ее спиной. А вы Женя, мне Мариночка рассказывала о вас, очень ждала вас в гости.
--
Да, заходите, пожалуйста.
Женя посторонилась и пропустила гостью в квартиру. Соседка сразу понравилась Жене, было в ней что-то моментально располагающее к себе. Татьяна села, не дожидаясь приглашения. Сидела она прямо, слегка откинув голову назад, как будто густые волосы, собранные в тяжелый узел на затылке, оттягивали ее.
--
Женечка, у меня к вам просьба. У меня в Минске живет внук. Его мать, моя дочь, умерла, когда ему было одиннадцать лет. Пока мы оставались в Белоруссии... Да, да, мы земляки, только мы из Добруша, это Гомельская область. Так вот, пока мы оставались в Белоруссии, он приезжал к нам на все лето каждый год. Он чудный мальчик, мы с дедом его просто боготворим. Он и сюда к нам приезжал уже трижды. И вот в этом году мы тоже его приглашаем. Это его последнее студенческое лето, он ведь учится у нас в радиотехническом институте. Учится хорошо, молодец. Увлекается компьютерами, в шахматы играет, музыкальную школу закончил. Очень хороший мальчик.
Татьяна замолчала. Молчала и Женя. И это не было тягостное молчание, когда не знаешь, что сказать дальше и судорожно соображаешь, о чем еще сказать или спросить, чтобы тонкая непрочная ниточка разговора не оборвалась совсем. Это было солидарное молчание двух женщин, которые пережили в жизни страшное горе. И этим молчанием сейчас они выражали и сочувствие друг другу, и соболезнование, и полное понимание.
--
Вы о чем-то хотели меня попросить?
--
Да. Если вас не затруднит, возьмите, пожалуйста, приглашение для него и деньги на билет. Не откаже-тесь?
--
Нет, конечно, не откажусь. Передам с удовольствием.
--
Спасибо большое. Вот здесь, - женщина протянула конверт, - записан их номер телефона и имя. Его зовут Саша.
--
Хорошо, я все сделаю, не волнуйтесь.
--
Еще раз спасибо. А как вам у нас в Израиле, понравилось?
--
Конечно. Красивая страна, самобытная. А вы здесь давно?
--
Семь лет, как и ваши друзья. Большая алия девяностых. Мы здесь с младшей дочкой и ее семьей. А Сашенька там остался, со своим папой. Очень мы все по нему скучаем, но какие мы имеем на него права? Никаких. Хорошо, что зять не женился до сих пор, а то, может быть, его новая жена не разрешала бы Саше с нами видеться.
И вдруг Татьяна рассмеялась и укоризненно покачала головой:
--
Ну, теща есть теща, даже и бывшая. Молодой мужчина уже десять лет один, сына хорошего вырастил, а у меня вот такие слова. Ничего лучше не могла придумать. А на самом деле он замечательный отец и человек хороший. И вообще... Это, конечно, эгоизм чистой воды то, что я сейчас скажу, но скажу, раз уж сама завела этот разговор. Я ему так благодарна, что он не как другие мужики: один остался и в панику - кто мне рубашки стирать будет. Он не привел мачеху к Сашеньке. Хотя и понимаю, что не дело это - быть молодому мужчине одному. Но они очень хорошая пара была. А это не так-то просто - найти достойную замену.
Татьяна вытерла тыльной стороной ладони глаза:
--
Вы меня простите за глупости - старею, видно.
--
Ну, что вы, что вы. Да и не осуждаю я вас, права такого не имею.
Татьяна покивала головой, но больше ничего не сказала. И видно было, как она буквально на глазах постарела. Соседка тяжело вздохнула и поднялась.
--
Спасибо, что не отказали мне. Счастливо вам долететь, Белоруссии привет. На словах скажете Сашеньке, что у нас все в порядке и очень ждем его. Впрочем, я ему обо всем написала.
Женя закрыла за гостьей дверь и задумчиво прошла к себе, к своему еще не собранному чемодану. Это посещение взволновало ее. И эта красивая немолодая женщина ей понравилась, вызвала симпатию, и жалко ее было. Но еще более жалко ей было того мальчика, которому она повезет деньги и приглашение навестить бабушку с дедушкой. А папу тебе его не жалко? Ведь это твой собрат по беде. Да, конечно. И то, что за десять лет так и не нашел себе достойной спутницы жизни, в одиночку сына растит - это о многом говорит и уважение вызывает. Но все равно мальчика жальче. Недаром говорят, без отца остался - полусирота, без матери - круглый сирота. А он круглый сирота с одиннадцати лет.
ГЛАВА 9
День для поездки на Мертвое море выдался не самый удачный - слишком жаркий. Ехали через пустыню, и вид светло-коричневых гор производил одновременно и сильное впечатление, и гнетущее: не хотелось бы здесь оказаться вне машины, их убежища на колесах. Женя даже содрогнулась при мысли, каково это - стать пленницей этого безмолвия, величия и безжизненности.
--
Что, жутковато? - усмехнулся Володя.
--
Не то слово.
--
Тогда для разрядки напряженности включим музыку. У меня для тебя сюрприз. Ты про хор Турецкого слышала? Нет? Ну, просвещайся и получай удовольствие. Это мужской хор из десяти человек, официальная их прописка - Московская синагога. Но несколько человек даже в Большом поют. Приезжали с концертом сюда, мы с Маринкой ходили, получили колоссальное удовольствие. Да, жена? Там, на концерте, и купили кассету с их песнями. Сначала будут старые еврейские песни, несколько литургий, а потом - шлягеры.
Сильные красивые мужские голоса заполнили весь салон, но им здесь было тесно: такой мощи была эта музыка и это звучание. Голоса то опускались, то взвивались высоко, перетекая как бы из одного сосуда в другой, дополняя друг друга, догоняя, опережая и снова сливаясь в унисон.
Женя буквально растворялась в этих божественных звуках. И никакого значения не имело, что она не понимала слов: голоса и музыка были здесь определяющими.
Проехали мимо эвкалиптовой рощи, мимо кокосовых пальм, посаженных как будто по линейке. А вот и море блеснуло слева.
Через несколько минут они остановились и вышли из машины. Близость пустыни добавила еще несколько градусов к той жаре, которая набирала силу в этот день с каждым часом.
Это соленое море имело какой-то маслянисто-серый цвет, волн не было абсолютно - полный штиль. И к себе почему-то не тянуло, входить в него не хотелось, в отличие от Средиземного. Прошлись немного и вернулись к машине. Еще полчаса - и показался указатель на кибуц Айн Геди. Машину оставили на стоянке и дальше пошли пешком. Володя громкой скороговоркой заправского экскурсовода вещал:
--
Вы находитесь на территории самого большого и красивого кибуца Израиля, здесь производят питьевую воду под тем же названием, что и кибуц - Айн Геди. Считается, одна из лучших в стране. Если вы по-смотрите вперед, то увидите баобаб. Этот кибуц знаменит именно ими, своими огромными баобами. С вашего разрешения, дамы, мы здесь с вами остановимся и сфотографируемся, чтобы осталось документаль-ное подтверждение твоего, Женя, пребывания в этом достопримечательном месте.
Их фотографирование на фоне баобаба-исполина прервали радостные возгласы приветствия: к ним приближалась молодая пара.
--
Знакомьтесь. Это Женя, моя подруга по университету, а это наши друзья, Дина и Миша, мы вместе учились в ульпане. Здесь они преподают в школе. Дина - английский, а Миша - физику и информатику.
Молодая пара просто-таки излучала здоровье, доброжелательность и оптимизм.
--
Первым делом мы пройдемся в наш зоопарк, а потом в столовую на обед. Там уже обо всем договорено.
Здесь, среди густой зелени, на тенистых аллеях, было нежарко. Территория кибуца оказалась на удивление большой, а зоопарк - на удивление маленьким. Огромные черепахи; небольшие, около метра в длину, крокодилы. И не зеленые, как это принято считать, а песочного цвета, под стать этой выжженной земле. Вольер с антилопами и вольер с птицами. Козочки. Около животных возились какие-то девочки. Было любопытно, но не больше.
Столовая, большое помещение, была пуста. Их гостеприимные хозяева пояснили, что время официального обеда еще не наступило, но их покормят. Подошли с подносами к столам, где стояли салаты, холодные закуски, вода и соки.
--
Набирайте все, что на вас смотрит. Это без ограничений. Порции начнут считать, когда подадут горячее.
Сели за стол, вокруг которого стояло шесть стульев. Еда была немного непривычная. Какие-то травы, приправы, придающие традиционным овощам незнакомый вкус. На горячее принесли отбивные из филе индейки. Это было бы совсем вкусно, если бы не крошки, в которых было обвалено мясо. Особенно привередничать Жене показалось неудобным и, несколько принуждая себя, съела почти все.
После обеда снова пошли гулять по красивой, ухоженной территории кибуца, увидели еще несколько баобабов, плантацию самых неожиданных по форме и размеру кактусов: маленьких и круглых, как бочонки; высоких и узких, похожих на миниатюрные кипарисы, и огромных, совершенная копия деревьев, только вместо ветвей - все те же мясистые колючие лопасти. И затем ребята повели их к себе в домик. Их двухкомнатная квартирка была на втором этаже. Там их встретила прохлада и полумрак. Дина предложила фрукты, стали рассматривать фотографии: супруги ездили осенью в Германию. Гамбург, Мюнхен, Берлин, Кельн. Соборы, ратуши, большие и маленькие площади, с фонтанами и без, и на их фоне - улыбающиеся, смеющиеся, жизнерадостные Дина и Миша с небольшими рюкзаками за спиной. Когда отзвучали последние возгласы и комментарии, Володя встал и потер руки, как будто в радостном предвкушении:
![Обложка []](/img/p/polityko_m_b/emb1_5rar/drugiegody25.jpg)
![[Marina Minaker]](/img/p/polityko_m_b/emb1_5rar/drugiegodyna4alo.jpg)