|
|
||
II. Они.
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был король. Был он стар, но не имел детей, и наследников у него тоже не было. Королева его умерла много лет назад, а о новой он и думать не мог. И была это главная проблема всех его министров и советников. Не знали они, что же делать. И решили обратиться к великому старцу, который по праву считался мудрейшим человеком во всем царстве.
Приехали гонцы к нему, просят во дворец, обещают все, что тот ни пожелает. А старец молвил: Что же я вижу! Министры меня не уважают, коли не смогли сами приехать! Раз так, значит, нам и говорить не о чем. Во дворец я не поеду. Нечего делать, пришлось гонцам ни с чем вернуться обратно.
Когда министры узнали об этом, они ужасно разволновались и тут же решили ехать сами к старцу. Приехали и долго не осмеливались войти, наконец, он сам вышел. Весь дряхлый, сгорбленный.
- Говорите же, не томите душу, зачем вы за мной посылали? Не мнитесь.
- Слышали мы, что ты самый мудрый человек в нашем царстве...
- Брешут люди, есть некоторые и помудрей меня. Если вам нужен мудрейший, то ищите в другом месте, не я вам нужен, - и с этими словами повернулся, собираясь уходить, но министр финансов, главный из всех, остановил его словами:
- Покорнейше просим простить нас, не принимайте близко к сердцу наши глупые речи. Мы прибыли сюда исключительно по крайней необходимости. Ты нам можешь помочь, мы в этом верим. Поэтому, пожалуйста, выслушай, что мы имеем тебе сказать.
- Ну хорошо, коли крайняя нужда, не буду боле относится критично к вам, а выслушаю, как и подобает праведному человеку.
- Дело вот в чем, - начал министр финансов. - Все мы очень обеспокоены тем, что у короля нет наследника. Как нам быть? Король ведь уже стар...
- Опасение мне ваше ясно. Решение же напрашивается само собой: выбрать кого-нибудь достойного. Но я знаю, король никому настолько не доверяет. Это дохлый номер. Поэтому вы приехали ко мне, как абсолютно честные персоны, не желающие власти?.. Я мог бы, безусловно, посоветовать королю присмотреться к кому-нибудь из вас поближе. Но я этого не сделаю. Я скажу другое. Ведется ли запись? Отлично. Пишите. Пойдите в армейские казармы и найдите Ивана Отчаянного и Николая Беспощадного, а также дочь боярина Савелия Веселого найдите. Всех троих пошлите ко мне, а я скажу, что нужно им сделать.
- А в чем же состоит смысл всего этого? Что нам доложить королю?
- Скажите, что эта троица обретет достойного наследника для его величества. И он понравится королю, когда тот его увидит и узнает. Поверьте мне.
- Благодарим тебя, о великий!
Дорога покрывалась пылью, поднимавшейся из-под копыт взмыленных коней, несшихся галопом в сторону к ничем не примечательной деревеньке. Впереди скакал рослый детина с курчавой черной бородой, рукой придерживавший шашку на боку. За ним мерно покачивалась девушка скорее мужского телосложения с вьющимися золотыми волосами, разлетевшимися по всей дороге яркими ручейками. Их постоянно то нагонял, то опять отставал еще один человек, на вид ничем особенным не выделявшийся, только статной осанкой, да голубыми глазами, которые были заметны за версту. Облако пыли, их облепившее, наконец подступило к дому старца и рассеялось, явив хозяина самого на крыльце.
- Ну, голубчики, пожалуйте вовнутрь, не откажите уж. - Старик протянул слегка подрагивающую руку в сторону двери и добавил: - Чайком побалую, дело замолвлю.
Гости тут же спешились и протопали в дом, расселись по лавкам вокруг стола, все друг напротив друга, а хозяин - во главе. Голубоглазый стрелец повел разговор:
- Ты уж дело разъясни, не тяни свинью за пятак, мы ведь теперь близко к тайнам поставлены, потому гутарю прямо - медлить нельзя.
- Экой ты горячий, придержи ж коня, это скоро дети делаются, а делами особо заниматься надо, - хитрая усмешка старика подействовала, как вода на раскаленное железо: оно зашипело, да потухло:
- Ну, старец, ну заплел!.. Я же не грамоте учиться здесь...
И тут впервые этот мужчина услышал голос своей спутницы, он был дивно сладок, певуч:
- Дедушка, не гневись на него, окаянного, не ведает своей фортуны сам, потому и пресмыкается здесь, как важный чин.
- Эвон залепила, чертова баба! - гаркнул громадина с удовольствием поглаживая мягкие усы, - вот жинка-то славная, и всему обученная, и семинарию, верно, кончала?
- Заглохни, баян, - и лучезарная улыбка заткнула баян.
- Ну, хлопцы и дивчины, слухайте сюды. Иттить вам далече, за тридевять земель, за тридевять морей, в царство горного змия. А увел он в полон девушку, которую и должно вам ослобонить.
- Ну, дед, осчастливил, нам жизнь-то как раз медовая пошла. А? Каково? Шо за баба-то. - Громадный весь сиял.
Старец на это покачал седой головой в укор и молвил:
- Не дело завел подобно звать наследницу престола! Посвященные!
- Не желал зла, все без умысла. Прости дурака. - Громадный детина сразу сник, обмельчал, стал незаметен. Заговорил голубоглазый:
- Ну, хозяин, спасибо, уважил нас, попотчевал, задачу разъяснил, теперь дело за малым станется, не проведешь ли коротку тропку туда?
Из густой седой бороды ему лишь послышалось тихое грустное нет. Долго гостям засиживаться не было резону, потому они скоро собрались и отправились в путь. А старческие глаза, обрамленные каймой соленых слез, с тоской следили за удалившимся комочком пыли вдалеке. Через немного время он пошел в самую дальнюю комнату хаты и достал из огромного сундука книгу, большущую, за семью печатями. Быстро перелистывая ветхие странички когда-то новенькой и крепкой книги, он нагнал целый ворох пыли и минут пять еще чихал, остановившись на нужном месте.
- Вот она, моя родненькая. Помню, помню тебя! Помню наизусть, да только что мне эти неверные слова?.. Раньше казалось, что судьба управляет мной, история, время, а теперь наоборот, я - управляю всем! - И, нахмурив густые брови, начал читать, четко выделяя каждый звук.
Камень.
Рождение - такое болезненное, несчастное, ничего хорошего не пророчившее, произошло ночью, когда камень уже остыл от летнего солнца, успокоился. Железные кирки попадали вниз, расколов хладную твердь на мелкие осколки и густые искры. Острые углы новорожденных детей долго шлифовались, пока не стали покатыми, мягкими и гладкими. Всю ночь что-то так близко шуршало, а потом как-то вдруг посветлело, и на горизонте загорелось матовое багровое светило, пылало уже все небо, а вокруг алели кучки каменных крошек.
Но родина не долго держала их в этом печальном месте, скоро они переехали в запущенный участок леса, не очень приятный, но в целом уютный. Их устлали на пол, а вскоре братья появились и на стенах, хотя те были не такие красавцы, немного уродливы даже, торчком стояли мясистые мышцы, они были хоть и маленькие, но напыщенные, надутые и гордые. Каждый день солнце проползало по полю неба, согревая душу сырого камня. Но не долго пришлось радоваться природе девственной, крыша возвелась весьма скоро, будто сама. И остались лишь соседи: обрезанные бревна, обструганные; железки и рогатые животные без туловищ на стенах.
И жизнь закипела, каждый день по прохладному полу простукивали звонкие каблуки стройной девушки, стирая постепенно слои молчаливых каменных блоков. А они видели и слышали все: и как приходили неизвестные шаги в гостиную и как смеялись на весь дом люди, как валялись на них, как вваливались толпами сапоги, ботинки, плескали пахучее вино, пиво вниз. А потом все внезапно прекратилось. По полу опять стучали спокойные туфли, сменяемые жесткими сапогами.
В центре залы был установлен самый крупный, круглый скалистый ребенок. На него-то и встали два человека поговорить, но разговор не ладился, так показалось всем, когда кругляшёк покрылся черными каплями, а затем и совсем залился темной жидкостью, а хозяйка упала, как в старые времена. Но больше не встала. Труп долго лежал, один, никто больше не ступал по каменному настилу, появились мошки, червячки в величайших количествах, девушка расползлась на грязные комья и такие родные косточки, тоже каменные.
Века проходили, солнце прыгало в окошках, пыль опускалась густым покровом на камни, отмеряя время их жизни и показывая, что они более не дети, а пора свои семьи заводить. Фортуна протянула перст в сторону благодатную, и люди вернулись, разобрали стены, братьев вырыли из земли, рассоединили. И опять кирки, и опять шлифовка. Совсем маленькие детишки, улыбаясь, глядели на позеленевшее от старости солнце. Новое поколение уже предназначалось не для дома, а для площади, и цокали здесь не только ботинки, но и конские копыта, и железные полозья карет и пролеток, а потом и резиновые мягкие шины машин, броневиков.
Грохот, огонь, плач, крики и толпы, толпы ног, окованных подошв, моря крови, люди, поскальзывающиеся на собственной крови и падающие в теплые лужи. Всех к себе тянула мать-земля. И они опускались, сливались в одно с камнями, засыпали. Но их потом убирали...
Годы все так же летели, люди изменились, камни тоже. Люди разлюбили их и погрузили на грузовики и выкинули на свалку.
Гористая местность отталкивала нелюдимостью, сухие коряжистые дерева косились щупальцами на дорогу и проезжающих мимо путников. Камни под копытами лошадей зловеще трещали и рассыпались в пыль...
Никакой живности не было заметно нигде в округе, только однажды высоко в ясном небе стрелой метнулся коршун со страшным криком.
Невесело было всадникам ехать по этой дороге, через глухое скалистое ущелье, отдававшееся эхом на каждый шорох и стук. И не видно было ему конца, как заколдованный круг...
А солнце по привычке тянулось за край земли, не оставляя ни щепотки света на ночь. Переночевать решили тут же, так как другого решения не было и не могло быть. Громадина сказал:
- Ну, ребятки, пора укладываться, а я уж посижу, посмотрю, шо да се.
- Добро, я согласный, и роздых знать надо.
- Спасибочки, - улыбнувшись прошептала Анюта, закрыв разговор.
Лишь темень подступила, как стало муторно на сердце Николая, какие-то странные шорохи мучили его, не давали заснуть, хоть и клонился он иногда, как дерево под шквальным ветром. И внезапно со скалы за спиной стал осыпаться песок, потом камушки полетели - мелкие, мелкие, покрупнее...
Сторож вскочил, схватил в охапку спящих, сгреб поводья коней в пригоршню и побежал вперед, а сзади уже грохотал обвал. Его спутники, переброшенные через валы его плеч, проснулись, но еще не разобрали, сто к чему, а ноги их товарищ держал так, что вырваться не было возможности; за ними на расстоянии вытянутой руки храпели перепуганные лошади. А гул приближался, глыбы валились все ближе и ближе...
Иван крикнул, когда хоть чуть-чуть пришел в себя:
- Стой! По коням! Не уйдем! Завалит, едрить их в душу!
На секунду комочек беженцев приостановился, но через мгновение три черные тени уже летели по дну ущелья, как птицы, распушив плащи.
Каково же было удивление беглецов, когда через полчаса бешеной скачки грохот остался далеко позади, а перед глазами открылась тусклая равнина...
Дорога от скал спускалась прямо в лес, пролегая вдоль ручья, в котором отражение луны постоянно ломалось всплесками мелких рыбешек. Всадники въехали в лес и, не разводя костра, легли спать. Николай опять встал на караул. Больше ничего не происходило. Поутру Иван обронил, как бы случайно:
- Це ни говори, а не случай тута правит... - Почесал затылок, вскочил на коня, и они тронулись далее.
Новоиспеченные приятели не дюже говорили после ночного кошмара весь день, каждый тая свои сокровенные мысли, опасения, страхи, но вечером Аня не выдержала:
- Исстрадалася я вся, изошла страхом, пособите добрым словом хоть. Вместе мы, али как?
- Не горюнь. Пока живы, и то не особо плохо. А уж шо було, то не возвернешь. Ну-кась! Добрые слова? - Усмехнувшись грустно, Колька исподлобья взглянул на соседку по дороге. В ответ вздох рассеял тишину. И разговор опять задохнулся.
А в доме старика горел в горенке свет - дребезжащий огонь короткой толстой свечи. Морщинистое лицо светилось радостью и удовольствием. Да только никто не разгадал бы причин той радости. На столе лежала развернутая книга; воск, раскалившись и растаяв на кончике свечи, спускался по ее кроне к маленькой деревянной подставке, а по ней - капал на пыльные страницы, распростертые в ожидании смертельного жара. И по хате расходился вдохновенный шепот:
Фотограф
А действительно ли это было? Могло ли такое в природе произойти? Как все странно и ненормально. Хотя если и имело место быть что-либо в этом роде, то началось оно безусловно с того самого дня, когда Надежда Юрьевна Попых сказала Дмитрию Николаевичу нежно и страстно, словно кошка молоку:
- Прощай, пупсик, теперь ты можешь сам о себе позаботиться, - повернулась и шагнула на лестничную площадку, но тотчас замерла, как бы раздумывая, плавно обернулась на каблуках и с очаровательной улыбкой промурлыкала. - Спасибо за ужин, котик. Было очень вкусно.
После этого окончательно развернулась и быстрыми уверенными шагами спустилась по лестнице. Дмитрий Николаевич только пожал плечами и прошептал удивленно: Пожалуйста!, закрыл входную дверь и поплелся в душ освежать душу.
И только выйдя из ванны, он понял, что она все-таки ушла. Ему немного взгрустнулось, и, неизвестно каким образом, вплотную перед глазами встали фотографии, целая куча. Улыбки, слезы, печаль и радость, - все они плыли пестрой рекой по столу, оставаясь и множеством разных людей, и одним лицом одновременно.
Дима схватил первую попавшуюся красивую женщину и стал разглядывать ее глаза, нос, рот, прическу. В ней была какая-то притягательная нежность. Он долго смотрел на нее, пока в голове не выскочили четко три слова: Нравственность, доброта, красота. Эти слова так больно давили на мозг, что рот сам собой раскрылся и избавился от тяжелого груза: Какая ты добрая, вероятно, а может, и нет. Но прекрасна, как цветок на закате, складывающий влажные от росы щеки. Руки потянулись вперед и окунулись в ворох карточек. Через секунду вынырнули с другой картинкой, но тем же персонажем. Девушка тоскливо глядела на кошек в клетке. Бедные животные мяукали и терлись и решетку, впиваясь преданными глазами в незнакомку.
- Господи, да это же характер! А ну-ка! Где ты, моя дорогая?.. Вот! Просто блеск! О! Еще?! Так-так-так...
Около часа брошенный мужчина сидел в кресле, утонув в его пушистости, разглядывая все выбранные им ранее фотографии. Сидел-сидел и вдруг заговорил:
Госпожа Дашенька, Я Вас понял! Но раньше я Вас считал неврастеничкой... Нет, я, очевидно, ошибался. Вы прекрасны! Я хочу написать Ваш портрет. Да, решено! Портрет, и точка. Не зря же я учился малевать, нужно и применение талантам и способностям искать, - сказав это, встал, прошел в соседнюю комнату, достал из комода старый грязный мольберт, уже готовую рамку с прибитым холстом, установил ее на мольберте. В дебрях письменного стола отыскались тюбики с разными красками. Работа закипела. На этаже разносился рвотно-сладкий запах масляной краски и немного фальшивый голос чудного певуна-фотографа-художника.
Через неделю гостиную украшал женский портрет таинственной Даши. Дима ходил туда-сюда по комнате и никак не мог налюбоваться своим творением. Внезапно колючую тишину нарушил жестокий душераздирающий удар телефонного звонка.
- Я слышала, что Наденька уехала? - Чей-то чрезмерно взволнованный голос порывисто дышал в трубку. - Значит ли это, что я приглашена на чай?
- Анна Андреевна, безусловно! У меня сюрприз. Я открыл свой скрытый до сего момента талант. Приезжайте непременно, сию минут, я покажу. Уже ставлю чай, кстати. Летите!
- Уже? Ну, я, право, не знаю даже, так стремительно!..
- К черте все. Чтоб были через... двадцать минут. Пулей!
- Слушаюсь, товарищ палач. У-уп, у-уп, у-уп, - часто заколыхалось ровное дыхание трубки.
Вечер прошел весело и игриво.
- А на прощание Вы позволите мне Вас поцеловать?
Ну, - как хотелось ей покраснеть в этот миг, но природный инстинкты выкинули на поверхность лица только похотливое желание, в то время как руки смущенно скрестились на животе, а глаза уперлись в ноги хозяина квартиры.
- Спасибо, - и он прижался губами к ее губам, обнял ее тонкую талию, подхватил на руки и отнес в спальню.
Вестником утра явился не петух, как хотелось бы, а будильник - ровно в десять. Дима лениво поежился на постели, провел рукой по спине вчерашней знакомой и шепнул ей на ухо:
- А она великолепна?! А?
- Что..? - заспанные глаза покосились на него снизу.
- Тебе яичницу?
- Твой выбор.
Попрощались ненадолго, до следующего гениального поступка Дмитрия Николаевича. Опять грусть оседлала фотографа-художника, когда он вошел в гостиную.
- Да разве я гений? Нет, и картина дурна, в ней чего-то нет, мало в ней хорошего, светлого. Может, что-то забыл? Где эти открытки? Так... вот, она, она, все она. Хороша, но все же скучновата, как я сразу не заметил? А это что такое? - прямо на него уставилась молоденькая медсестра, испуганно разматывающая бинт. - Стоп! Где же они? Были ведь, когда не надо было. Черт, опять потерялись. В столе, может?..
И точно, в столе лежали несколько фотографий той же сестры и еще какой-то девушки.
- А что, если?.. Нет, это будет безумие, хаос. Хотя такие характеры... По одному... А вместе? Возможно? Наложить один на другой, создать портрет совершенного человека! Ведь она будет совершенной? Никаких сомнений! Ну, Творец, засучи рукава и вперед!
Опять песни полились лавой на уши прохожих на улице и соседей, проскакивающих мимо его квартиры.
Не знавшее сострадания личико слегка загрустило, но глаза живо призывали к любви к ближнему своему, любовь светилась в каждой морщинке.
Еще неделя пролетела, как воробей, даже не чирикнув на прощание. Портрет снова висел в гостиной, разбавляя одеколон мастера маслом. Вся комната играла и переливалась ручьями света, и жуткому беспорядку комнаты улыбалась воплощенная Добродетель на полотне. Она так завораживала, что пыль не оседала на шкафы, а лишь кружила потихоньку в солнечных проходах.
Пискнул телефон, от чего Дима дернулся в своем кресле, поглощенный созерцанием небесного творения, достойного украшать дворец богов на лазурном Олимпе.
- Срочно! Через час поезд.
- А куда? Можно узнать?
- В монастырь! - Грубый мужской голос хохотнул. - Снимки для Плейбоя делать! Одевайся, ленивей ты паршивый. Знаешь, куда ехать.
- Понял, через полчаса буду.
На улице +30оС, а в коридорах монастыря -30оС и сквозняк. Кошмарный колокол изредка рвал мрачную тишину, погружая все живое в животный ужас.
Дима шел по дворику и разглядывал старинные постройки, как вдруг услышал восторженный смех за углом низкого каменного здания в двух шагах перед собой. Из-за угла вынырнула группа монашек, Дима присел с фотоаппаратом наготове. Вот первая, самая молоденькая, улыбается, но не похабно, как свойственно некоторым женщинам, а искренне, немного даже стыдливо. Щелк! И она уже в коробочке. В церкви нельзя фотографировать, но кто же запретит тому, кого и не заметят? Да никто! Щелк! - закрытые глаза являли собой живую веру, а пухленькие губки слегка вздрагивали. Как же противен был черный балахон Диме, он вперился в смуглую темноту, мысленно проводя влажными руками по стройному телу. Вера превратила обыкновенную красоту в чудовищную соблазнительность. Пустой двор освещен только двумя фонарями, от чего становится еще холодней. И опять она, стройно ступает по камням по направлению к общежитию. Такого момента упустить нельзя - женская сущность берет свое, и монашка, сама того не зная, двигается и крутит бедрами, как лучшая топ-модель на сцене. Она его не увидит в тени яблони, а сама наоборот, вошла в самую яркую полосу света. Щелк!
Такого характера у меня еще не было, и вряд ли когда-либо появится. Возможно даже, за всю мою карьеру ничего подобного не видел. Как красиво, таинственно, прелестно, что-то секретное, запретное в этом есть, возможно, что-то дьявольское... Иди-ка сюда, мое совершенное существо, - он снял со стены мисс Добродетель. - А в Бога ты веришь?
Новый характер был капризный, долго не хотел приставать к заворожительному лицу, но Дмитрий Николаевич старался, как мог, не жалея сил, проводил ночи, стоя с кистью в руке у мольберта. Тщательно наносил мельчайшие линии, штришки, малюсенькие тени, не заметные человеческому глазу. Лупа прыгала по холсту, как кузнечик, спасаясь от кровавой кисти, дышащей теплом свежего мяса, нанося румянец на трупно-бледное лицо и пуская жизнь в мягкие щечки, улыбавшиеся на страшного в мучительной работе художника.
Она была готова, он уже ничего не видел, не видел и не чувствовал, сил хватило лишь вынести красавицу на балкон, обсохнуть в тени кактусов. Привычным движением он опустился в кресло, туда, где спокойней всего, и уснул.
Утро настало неожиданно, но Дима лежал, как будто еще была дикая ночь, и не собирался даже просыпаться. И только когда соседские дети прибежали домой из школы, крича и шумя изо всех сил, только тогда Дима распахнул веки, протер очи и распрямил затекшие ноги. Его взгляд неуверенно шарил по всем углам, стараясь понять, что происходит. Наконец мозг немного отошел ото сна и память, всплывая, подула по направлению картины. Шедевр, да, именно шедевр стоял на мольберте. Дмитрий Николаевич подошел и посмотрел в Ее зрачки, полные скорби, доброты, честности. Он стоял и стоял, не в силах оторваться. Наконец не выдержал телефон и заорал во всю глотку. Дмитрий Николаевич с огромным трудом отвел взгляд в сторону телефонного аппарата и почувствовал, как что-то лопнуло внутри, сердце резко защемило, перед глазами все поплыло, и он осел на ковер. Скоро все прошло, хотя в голове до сих пор оставалась странная тяжесть. Телефон давно перестал подавать признаков жизни. Дима приготовил завтрак и пошел есть на балкон, чтобы еще раз полюбоваться своим художеством. Он смотрел не Нее и смотрел, уже и яичница остыла, а он все смотрел. Ему виделось, как Она двигается, говорит непонятные слова; почувствовал, как легко поднимается в воздух над столом и движется по направлению к картине. На расстоянии сантиметра он остановился, его мозг стал медленно сжиматься, сочась густой жидкостью в глаза, под веки, в рот и нос, и горло, и не давала дышать. Он начал задыхаться, хотел откашляться, но заглотнул эту мерзкую жидкость. Его тело охватывали невыносимые спазмы, он бился и извивался всем существом, но не в силах ничего изменить. И тут раздался еще один звонок, только теперь входной. Дима бросился открывать, но не добежав до двери, упал на мягкий ковер, поглотивший в себя его падение. Очнувшись, он решительно пошел обратно на балкон, не глядя на Нее, развернул полотно лицом к стене и поставил на пол. Успокоившись, он, как и полагается настоящему фотографу, пошел проявлять новые снимки, которые лежали не тронутыми больше недели. Рассматривая снимки, он укололся мыслью, что чьи-то глаза следят за ним из темноты, чьи-то шаги стучат вот в этом углу; но там ничего не видно! Боже, как темно... Предметы начали расплываться, все явственней шуршал незнакомый бархатисто-липкий голос. Дима оглянулся и в ужасе присел на пол, прикрыв голову руками, чтобы ничего не видеть и не слышать, - из черного воздуха шипели лица молодых девушек, собираясь в одно бледное лицо монашки. Он с криком схватился за голову и выбежал на свет, но жутко добрый взгляд вперился в него сквозь материю.
- Не надо! Отвернись! - он верещал, не понимая уже, что происходит, где реальные предметы, а где - бредовый кошмар.
Со всех сторон его расплющивали глаза, в отчаянной попытке спастись, он прыгнул в прихожую, но не попал в дверной проем и налетел на стенку головой. Вместо того, чтобы вернуться к спасительной идее - убежать, голова начала быстро-быстро стучать о стенку, как дятел, пока кремовые обои не покраснели от крови, а воздух не стал розовым и мокрым. Он еще мог слабо различить очертания некоторых багровых предметов, и этого было достаточно, чтобы взять ножик со стола и из последних сил погрузить в свой живот. Рука дернулась в сторону, а с ней и фонтанчик липкой крови на ковер, рука резко опустилась вниз, в ногу, быстро отскочила назад и опять воткнулась в ногу, заливая ковер причудливым изображением страха. Неожиданно Дима упал и, как скалолаз, подтягиваясь на воткнутом в пол ноже, пополз к картине. Она дрожала, свистела, не хотела умирать... Нож вошел в хрупкую тряпку и опустился, разрывая ее пополам...
Прошло четыре года, управление дома второй раз вскрыло квартиру Дмитрия Николаевича, с ними пришли будущие жильцы осмотреть квартиру. Особенно им понравился балкон, весь заросший цветами. Они вышли полюбоваться природой, но дальше порога не ушли: женщина вскрикнула и упала на руки шедшего за ней мужчины. На черном гнилом полу лежал скелет в истлевшей одежде, с зажатым ножом в косточках кисти, а под ним рамка с обвисшими выцветшими кусками гнилого холста...
Трудно сказать, могло ли такое произойти? Но если и могло, то на этом месте все, безусловно, закончилось.
Дальше дни тянулись быстро, как секунды. А троица все скакала и скакала: мимо промелькнули многие версты дорог, колей, лесов; замки, деревни, дворцы, люди. А все никак не могли они напасть на след змеиного царства, и никто о таком и не слыхивал.
И однажды вечером, когда уже свет садился где-то за деревьями, и мрак обхватывал воздух чудесного леса, путешественники увидели на опушке избушку. У всех сразу пронеслась одна и та же мысль, и они, не сговариваясь, подъехали к избушке.
Анюта спрыгнула со своего коня и, отдав поводья Ивану, подошла к избе и постучала. Через некоторое время за дверью послышались шаги, и на пороге появилась обворожительная девушка, ее темная фигура на фоне яркого слепящего света, идущего из дверного проема, показалась сперва Ане зловещей, и ей даже почудилось, что при виде ночных гостей у девушки глаза налились кровью, а зубы слишком остро и белоснежно сверкнули в улыбке. Впрочем, в мгновение ока она признала свою ошибку и мысленно извинилась перед радужной хозяйкой, не теряя при этом бдительности. Всем троим нашлись мягкие постели, их покормили горячими щами со свининой.
- Ну, дорогие гости, рассказывайте, куда путь держите? Далёко ли? Может, я чем помочь могу?
- Ну, хозяюшка, и так в пух и прах ублажила ты нас, а ишо поможение предлагаешь! Чудо, а не девка! - Коля по-гусарски поглаживал свои шикарные усы.
- Благодарствуйте, душа наша! - Иван радостно улыбался и веселился, как ребенок. - А коли знаете, как нам путь держать в землю, где обитает грозный змий, то вот и помощь ваша вся вероятная.
Лукавые черные зрачки тревожно взглянули на Ивана, но тут же потеплели, и ее тонкий голосок ответил:
- Это совсем недалеко, езжайте на рассвете по той же дороге, а к полудню доберетесь до границ его владений. А сейчас отдыхать - путь это тяжелый, опасный, поверьте.
Все очень быстро улеглись и задремали, только одна Аня не могла никак заснуть, ей все казалось, что девушка вела себя слишком странно, поэтому она все же одним глазом наблюдала за хлебосольной хозяйкой. Добрые молодцы моментально заснули, а Аня крепилась-крепилась, не давалась коварному сну, и победила, сон скоро прошел, будто она и не уставала. А черная девушка между тем хлопотала по хозяйству: ставила посуду на место, подметала пол; и лишь уборка была закончена, как в дверь постучали, потом раздался скрип, и вошли три женщины, их лица были скрыты капюшонами, говорили они тихо. И Аня ничего не могла расслышать. Время медленно двигалось, и на дворе стали раздаваться подозрительные звуки, как будто толпа тихо гудела и ждала чего-то, негромко перешептываясь.
- Пора! - Твердо сказала одна из женщин в капюшонах, с тем скинула с себя покрывало, и Ане предстало безобразнейшее лицо, какое она когда-либо видела. У всех женщин оказались отвратительнейшие лица, глаза были переполнены кровью, черные зубы торчали на палец, доставая подбородка. Они прыгнули к кровати Ивана, подняли ее легко на руки и понесли к печи. Аня подскочила на мертвой перине, как ужаленная, и закричала:
- Ваня! Спасайся! - Бросилась к лавочке, на которой лежали все одежды и оружие, выхватила пистолет левой рукой, а правой шашку. Она краем глаза отметила, как одно из этих существ кинулось за ней, поэтому она, не оглядываясь, рубанула с разворота по тому месту, где должна была быть голова, и не промахнулась - грязно-желтый кочан отлетел в угол, а сухое тело по инерции еще бежало к цели, но упало за шаг до нее. Аня в упор выстрелила в летящую на нее старуху, которая глухо ударилась о стенку сзади. Ваня уже проснулся и пытался вырваться из цепких когтей прекрасной незнакомки, обезумев от страха перед лицом неизвестной прежде опасности. Коля тем временем уже стоял и целился в голову оставшейся в живых чудовищной старушонке. Выстрел, дым закрыл от Аниных глаз ту часть комнаты, но скоро он рассеялся, и на полу лежало четвертое тело, порубленное на мельчайшие частички сошедшим с ума от ужаса Ваней.
- Це то було? - Он еще ошарашено рыскал вокруг круглыми глазами, но ему не успели ответить - чей-то голос потонул в глухом рычании, ворвавшемся через дверь внутрь с огромными лохматыми полулюдьми, полуобезьянами. Они дико вращали своими злыми плошками и лязгали длинными ножами клыков, но все не решались наброситься на вооруженных людей. Коля тут же выхватил свой клинок и, не давая опомниться кошмарным тварям, уже крошил их в капусту. Волна зверей отхлынула, оставив трех булькающих и захлебывающихся в своей крови собратьев, обезображенных беспощадным металлом. Стало ясно, что настало время покидать это проклятое место, пока не произошло еще чего-нибудь хуже. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Ваня схватил за волосы голову хозяйки и, держа ее перед собой этот своеобразный щит, выскочил на улицу, чуть не упав от увиденного: весь лес был наполнен толпами тех самых волосатых существ. Но, увидев, что человек держит в руке, они со скрежетом отступили, а многие бросились наутек, на ходу превращаясь в волков. Скоро на поляне не осталось никого, кроме трех несчастных путешественников.
Молодцы! Можете постоять за себя, а посмотрим, каковы вы в экстренных ситуациях, когда нужно моментально жертвовать собой ради друга, даже не осознавая этого. Неужели в ваши времена друзья намного лучше, чем во времена моей молодости? Ни за что не поверю, вы, наверное, бросите друг друга, как бросили меня когда-то... Старик сидел и тяжело дыша водил пальцем по местами стершимся строкам. Где-то за околицей завыла тоскливо собака, разглядев на небе бледные очертания полной луны. Палец остановился наконец на заглавии, и седина окутала желтую страницу, древний лик взволнованно опускался все ниже и ниже, все ближе и ближе к родным буквам.
3-го в девять часов я проводил девушку домой и сам уже возвращался, и по адресу 3-я Дорожная улица, дом 20/6, я упал, вследствие чего и получил травму. Претензий ни к кому не имею, травму получил по собственной неосторожности.
Записано с моих слов правильно, прочитано мною.
В дверь осторожно постучали, но толстая дверь явно глушила удары, и пришлось позвонить, хотя был уже час ночи. Открыл молодой человек, у которого один глаз настолько затек, что выглядел, как спелая слива, и только правый зрачок ласково и с тем насмешливо бегал вокруг. В прихожую ввалились четыре человека, все в длинных кожаных куртках, как на подбор.
- Ну, как ты? Глаз хоть открывается? - Спросил первый, коротко остриженный парень.
- Ну так! Нет проблем. Все здесь? Сколько вас? Четверо? Значит, все, я сейчас оденусь, один момент.
- Как глаз, все в порядке, нет осложнений? - взволнованно произнес крупный парень сзади.
Хозяин квартиры только покачал головой и пошел в комнату. Через две минуты вынырнул оттуда уже одетый, с фонариком в руке; протиснувшись сквозь толпу стоявших в передней, он снова открыл дверь и вышел в коридор, за ним медленно потянулись все гости. Всей толпой спустились по лестнице, стараясь производить поменьше шума, хотя и не удачно. На улице давно уже никого не было, кроме редких дежурных, которые скорее еще по инерции продолжали гулять по ночам, не веря в возможность новых терактов. Виляя и плутая по проулкам, вышла компания на относительно большую улицу, прямо перед ними высилась тихая синяя башня, одиноко стоящая на пустыре, как будто почва не подходила для построек, и только этот ломоть земли удовлетворил требованиям строителей. Тенями пробежали к подъезду, вошли, осмотрелись.
- Значит, здесь?
- Должно быть тут. Ладно, пойдем дальше, дома все обсудим.
Тронулись опять, зашагали по направлению к детскому саду. Там все было в запустении: крыши веранд местами сломаны, полы в основном прогнили, повсюду осколки. Ведущий остановился и, улыбнувшись, шепнул:
- Сам здесь пару бутылок разбил... А что делать? Люблю я это дело. Место, конечно, дерьмо; люди же - мразь. Завтра придем, придется покружить, найти их, ведь могут быть в любой самой вонючей дыре, так что запаситесь терпением. Ну, все осмотрели? Все поняли? Высоты должно хватить. Пойдемте.
И ушли.
Партия была почти выиграна, я уже хотел практически поставить мат, думал, надо же, моего брата обыграл, а сам и играть-то не умеет. Мой противник задумался, надолго, и я решил пойти сделать чаю себе и своему другу. Пошел, поставил чайник, вернулся, он все еще думает. И пошел я пить чай сам, на кухню, чтоб ему не мешать. Скоро меня позвали. Я без ферзя! Но как же? Позвольте, разве он был под ударом? Вроде бы действительно этот паршивый слон стоял на этом поле, но как же так, я вроде как думал, что он стоит в другом месте... Ну ладно, у меня пешка проходит. Прошла в ферзи и через пять ходов я поставил другу мат, но в конце концов я догадался, что произошло: он просто переставил фигуры, а так как делал вид, что думает очень долго, то я успел привыкнуть к позиции, вот как я только не заметил, что он переставил их? Сразу бы выгнал его, ведь и не признался, гад!
По улице шли вразвалочку восемь пацанов, они уже не ощущали настоящего времени, настолько напились. Где-то за поворотом зацокали железные каблуки, и прямо на компанию вышла шеренга из шести человек, которая перекрыла им путь вперед. Передний парень из пьяной компании, крикнул:
- Во, жиды! Замочим всех! - и ускорил шаг.
За ним поспешили еще трое самых нетерпеливых. Когда они достаточно приблизились, чтобы наносить удары, то получили прямо в глаза какого-то газа, от чего некоторые тут же отрезвели. В тот же момент подошли и остальные и бросились на неизвестных в длинных плащах, но в ту же секунду у тех в руках блеснули длинные лезвия, которые, не задерживаясь на месте, опустились на головы близстоящих, разрубив кому череп, кому туловище. Один настолько расстарался, что срубил голову подчистую, оставив лишь маленький пенек. Те, кто мгновение назад были пьяными, держали на руках дергавшихся в предсмертных судорогах товарищей с исковерканными телами, у них даже не хватало сил бежать, они буквально попадали на колени один за другим. Они испуганно переглядывались и бросали молящие взгляды на палачей, но те были скрыты масками клоунов.
Женя смотрел на сине-зеленое злое лицо клоуна и даже не видел, как тот замахивается. Ему казалось, что человек ни при каких обстоятельствах не может быть таким жестоким и ничего не видящим и ничего не чувствующим, и он разглядел, что его убийца на грани срыва. И резкая боль в голове, и лезвие казачьей шашки над переносицей, а потом брызнувшая на глаза кровь.
Люблю отдыхать в горах, жаль только, что иногда команда подбирается из незнакомых мне людей. Наша группа в тот раз состояла из двадцати человек, десять были из нашего института, и столько же из какого-то другого. Все, конечно, друзья, знают друг друга. И я наблюдал такую сцену перед переходом через довольно опасный, как нам сказали, перевал:
- Сань, а что делать, если я сорвусь? - Спрашивал один, явно новичок.
- Чего-чего, да ничего, жди, пока тебя вытянут, все в порядке, так должно быть, для этого мы и привязываем друг друга одной веревкой, ты-то что думал? Что тебя здесь одного оставят умирать? - Собеседник почему-то с первого взгляда показался мне профессионалом, знающим свое дело.
И через час, когда мы переходили тот самый паршивый перевал, Саня все ж таки сорвался, видно, слишком боялся, не мог стоять на месте ровно. Его, естественно сразу потащили все вместе наверх, а он упал в обрыв рядом с тропинкой, по которой мы шли, поэтому нам нужно было протащить его так в обрыве еще немного, но на беду он начал от испуга трясти канат и раскачиваться, стараясь заставить нас сделать что-либо, от чего его друг, с которым он был в одной связке и с которым он до этого делился своими страхами, тоже упал и начал сползать вниз, причем, от неожиданности завалился набок и следующий человек. И тут я увидел нечто совсем жуткое: этот дружок достал из кармана охотничий нож и начал резать канат Ему кричали со всех сторон, чтобы он остановился, но никто не мог пошевелиться, а их связь напротив, постепенно вся двигалась в пропасть, да и его глаза являли собой такой явственный животный ужас за свою жизнь, что я понял, что все бесполезно. Скоро визги в пропасти стали удаляться, а товарищ поднялся на колени, отполз в сторону от края и стал судорожно отряхивать с себя снег. Не помню уже, как мы закончили этот поход, я все время только смотрел на этого героя, спасшего всю цепь, как он сам признался всем, плача и трясясь через пару часов после случившегося. Это был его друг все-таки.
- Да, когда я это вспоминаю, я говорю с уверенностью, что людей можно спокойно стрелять, как бешеных собак... Но когда перед лицом всплывает одно милое лицо...
- Романтика!..
- Нет! Нельзя стрелять людей, как бешеных собак.
- Можно, просто не всех.
Ведьмочка их не обманула, они действительно к полудню выехали из леса и уперлись в камень, который гласил: направо пойдешь - богатым станешь; налево пойдешь - умным станешь; прямо пойдешь - голову сложишь и друзей погубишь. Коля, прочитав надпись, загоготал:
- Чуете, други, весельчаки нас ждут там, вдалеке. Я бы двинул по правую руку.
- Но надо прямо! - Аня уверенно пришпорила коня. - Айда, хлопцы!
Дорога оказалась очень милой: вокруг росли яблони, пели птицы, ни одной тучки не затмевало неба, всем стало радостно и беззаботно на душе, друзья скоро забыли о надписи, высеченной на глупом камне, и их смех слышался на многие версты вокруг, сливаясь с трелями соловьев.
Ехали они очень долго, и никого не было кругом. Иван начал сомневаться в правильности пути, как прямо под ногами его коня вырос старичок-сморчок. Иван еле сдержал скакуна, чуть не раздавив незваного гостя.
- Куда скачите, путнички? - Надтреснутый голос практически не слышался за боевым храпом лошадей. Оказалось, что неправильную дорогу выбрали. Пришлось поворачивать обратно. Напоследок сморчок, улыбнувшись, сказал. - Возьмите эти яблоки, они очень сочные и вкусные, помогут справиться с жаждой, - протянул алые яблоки и исчез.
- Я боле диву не даюсь этаким фокусам, это брехня какая-то, видение обныкновенное, - Коля задумчиво покачивался в седле, рассматривая свое яблоко. Аня первая не выдержала и откусила от прелестного плода и исчезла...
- Боже, шо за бред в очах стоит, Вань? Ударь меня, не сплю ли я случаем?
На это его голубоглазый друг не произнес ни звука, а откусил от своего фрукта и тоже пропал. Коля не задумываясь повторил то же самое.
Перед глазами вдруг предстало обширное поле, расчерченное квадратами черного и белого цвета, но тут же послышался свист опускаемой с силой секиры, Коля только благодаря безупречной реакции увернулся от удара в голову. Прямо перед ним стоял деревянный чурбан кремового цвета с широкополым ошейником на шее и круглой головой сверху. Тоненькие ручки проворно вертели громадную секиру, на которой осталась свежая щепа от только что порубленных фигур. Не долго думая, Коля вскинул пистолет на уровень груди врага и нажал на спусковой крючок. Противник дернулся всем корпусом и завалился назад. Оглядевшись, Коля заметил и своих друзей, рубящихся с такими же чурбанами. Он стоял в самом центре битвы: его плотным кольцом окружало сражающееся воинство, пока не замечая новоприбывшего, но это не могло продолжаться вечно, необходимо было найти выход, причем немедленно, и он нашел выход.
- Кусайте яблоки! - Закричал он изо всех сил. К нему повернулись лицом все, кто был поблизости, это дало возможность Ане и Ване исчезнуть, и не успели тупые деревянные машины для убийства осознать, кто стоит перед ними, как и этот живой человек пропал.
И опять камень на перепутье, но в этот раз выбор пал на путь вправо после долгого и тщательного совещания.
Старческие глаза увлажнились, руки захлопнули книгу, и он проговорил:
- Да, быть вам вместе всегда, вы не то, что не наше поколение...
|