На зиму мы небольшим коллективом снимали дом в поселке Токсово, который становился базой для лыжных прогулок и слаломных виражей. Для меня же он служил отправной точкой в охотничьих походах на Всеволожский полигон. На его территории в отсутствии людей держалось разнообразное зверье. Меня интересовала куница - привлекательная зверюшка с отличным мехом и хитрым нравом. Редко, но все же иногда удавалось выследить и добыть эту дикую кошку.
В начале ноября морозы были еще неустойчивыми, снегу на склонах было мало, а потому на базе было только два человека, я и моя подруга Таня. Поскольку озера были покрыты льдом, я намеревался перебраться по льду на полигон с тем, чтобы поискать там охотничьего счастья. Таня не одобряла мои намеренья и делала все, чтобы я проспал утреннюю зорю.
Я находился между двух страстей, как между двух ярких огней. Любовь к охоте на время пересилила. Наше расставание напоминало сюжеты картин из греческой мифологии: "Прощание Гектора с Андромахой", "Телемаха с Эвхаридой" и другие: я - во всей охотничьей сбруе решительно направляюсь к выходу, она - обнаженная висит у меня на груди. Единственное, что на ней было, - цепочка на шее с оправленным красным камешком.
Когда подо мной подломился лед, то в первый момент я подумал, что это наледь не выдержала моего веса, а под ней должна быть твердая ледовая поверхность, в которую упрутся мои ноги. Но этого не случилось, и я погрузился по плечи в ледяную воду. Мой рюкзак, в котором были ружье с боеприпасом и топор, всплыл как пузырь, наполненный воздухом. Пока вода не заполнила его внутренность, он готов был держаться на поверхности. Я снял его с себя и положил на лед. Лыжные палки и одна из лыж ушли под воду. Крепление второй лыжи замоталось вокруг моей стопы и сковывало движение, избавиться от нее не удалось. Надо было попытаться выбраться из образовавшейся полыньи на лед.
Полынья была небольшой, в поперечном размере - не многим более ширины моих бедер. Я посторался вытолкать себя на лед, упираясь левой рукой и левой ногой в противоположный край полыньи. Это удалось. Но, как только я поджал свои конечности, лед под тяжестью моего тела и намокшей одежды сначала медленно подогнулся, потом откололся и ушел под воду. Я снова оказался в полынье, которая стала теперь довольно широкой. В ней можно было спокойно плавать, намокшая куртка с искусственным мехом и резиновые сапоги не препятствовали этому. Но выбраться из воды на лед самостоятельно еще никому не удавалось, потому что руками не за что зацепиться. Можно обломать ногти об лед, но это не спасет. Если не помогут, я обречен. И я крикнул: "Помогите", - без истеричных ноток, но с надеждой. И огляделся: на озере - ни одного рыбака. Надо было раньше обратить на это внимание, это же верный признак ненадежности льда, - дурья башка. До берега метров двести. Там, в основном, домишки дачников, которые, как правило, зимой пустуют. А если и есть кто живой, то пребывает в сладкой дреме субботнего утра.
Вспомнил я Татьяну, ее теплое тело. Как она не хотела меня отпускать! Может быть, не страсть, а ее женская интуиция пыталась оборонить меня от беды? Дважды моей матушке сообщали о моей гибели, неужели не избежать третьего раза, окончательного? После моих спортивных подвигов позорно утонуть в какой-то луже. Ну, нет.
"Спасение утопающих - дело рук самих утопающих", - это полушутливое изречение, неожиданно стало для меня актуальной истиной. Я обратил внимание на трещину во льду, которая пошла от моей полыньи наискось к берегу. Она была такой узкой, что в нее можно было засунуть только пальцы рук. Вспомнился альпинистский прием: пальцы двух рук вкладываются в трещину, цепляясь за разные ее края, и тело подтягивается к ним. Фиксируется новое положение, и руки перемещаются дальше. Трещина - это для меня единственная возможная зацепка на поверхности льда и надежда на спасение, надо попробовать.
Получилось! Но, как только значительная часть моего тела оказалось на льду, он не выдержал и обломился. Я повторил этот прием несколько раз, но результат, как это ни прискорбно, повторялся. Я понял: придется перевоплотиться в ледокол и ломать лед до берега. После каждого облома ледяная вода, омывавшая мой оголившийся живот, обновлялась, продвигая холод внутрь моего тела. Надвигалось общее переохлаждение, что грозило неминуемой гибелью, но берег приближался.
Неожиданно я обнаружил твердую почву под ногами. Наконец-то, я смог встать и размотать крепление лыжи, которая весела на моей ноге. Теперь я решил ее использовать. При следующей попытке выбраться на лед я подложил ее под грудь, увеличив площадь опоры. И о, удача! Я, наконец, на поверхности льда и по-пластунски ползу к желанному берегу. Вот до него всего с десяток метров, но снова лед проламывается, однако теперь не только ноги, но и руки ощущают дно. Я распрямляюсь и уже ногами проламываю себе дорогу к берегу. Делаю это зло, будто попираю коварство льда, мстя ему за что-то. Слава Богу, есть еще силы. А вот и берег, а я, хоть и промерзший до самых печенок, но живой. Кинув взгляд на проломленную мной водяную дорожку и на рюкзак, который покоится на льду в конце ее, я прислонил уцелевшую лыжу к прибрежному дереву, вылил воду из резиновых сапог и отправился на базу. В животе, казалось, не покоились внутренности, а булькали ледышки, пальцы потеряли чувствительность, куртка быстро превращалась в ледяной панцирь. Путь был неблизким.
Когда я в таком виде предстал перед Татьяной, ее лицо исказилось ужасом, словно она увидела выходца с того света. Потом вместо того, чтобы помочь мне раздеться, сама стала суетливо одеваться, как бы обороняясь от того ледяного холода, который я принес из-подо льда. А помощь была нужна: пуговицы куртки вмерзли в свои петли, мои пальцы больше не слушались. Наконец, она пришла в себя и стала раздевать меня, как большого и послушного ребенка. Это давалось ей нелегко: обледеневшая одежда сильно морозила ее руки. Наконец, я гол, как только что появившийся на свет, она обтирает меня полотенцем, и я ныряю под одеяло в еще теплую постель и увлекаю за собой Татьяну, сейчас мне ничего не надо кроме ее живительного тепла. Вспоминая нацистский опыт оттаивания с помощью лагерных женщин сбитых над океаном немецких летчиков, прижимаюсь к ней всем телом. В первый момент она инстинктивно отстраняется: это тебе не в порыве страсти ластиться к горячему естеству. Мне не до милых шуток, я цепко ее удерживаю, она перестает сопротивляться. Наконец, меня начинает неудержимо бить крупная дрожь, я ничего не могу поделать со своим телом, оно трясется как в лихорадке: это оттаивают ледышки в моем животе и холод нехотя, медленно начинает покидать мое тело. Живое тепло Татьяны перетекает в меня. До этого мои внутренности были, как неродные, а теперь готовы принять в себя что-нибудь горячее, в первую очередь - чай.
Меня перестает трясти, я отпускаю Татьяну хозяйничать. Она затапливает плиту, развешивает над ней мою мокрую одежду, ставит на огонь чайник. Жизнь налаживается.
Вскоре на базе появляется хозяйственный Юра. Он пришел, чтобы подготовить ее к зиме. Застав меня в плачевном состоянии, искренно сетует, что вопреки обычаю, не привез с собой водку, а в местном магазине ее продают только с двенадцати часов. Это - к лучшему, поскольку мои внутренности еще не совсем оттаяли и отказываются принимать что-либо, кроме чая. Я живо ощущаю, как он вытесняет холод из меня. Время идет, и я начинаю с тревогой вспоминать о рюкзаке, который остался на льду озера, а в нем - мое ружье. Вряд ли кто-нибудь рискнет до него добраться по хрупкому льду, за сохранность содержимого не стоит беспокоиться, но мне-то он нужен.
А вот и двенадцать часов. К этому времени к водке поспела закуска: макароны с тушенкой. Теперь мой желудок полон горячей пищей, мозг подогрет парами алкоголя, одежда высохла, и я готов к новым подвигам. Мы направляемся к берегу озера к месту, помеченному прислоненной к дереву моей уцелевшей лыжей. Попутно я захожу к знакомому местному охотнику по кличке Финн с тем, чтобы попросить у него лодку. Водную дорожку, проломленную мною во льду, еще не затянуло льдом, и на лодке можно было бы доплыть до моего рюкзака. Но оказалось, что лодка уже на консервации. Взамен ее он предложил свои таежные лыжи, ширина которых была больше моих, и длинный шест. На одном конце его он забил гвоздь, которым можно было бы зацепить рюкзак, не подходя к нему.
На берегу у конца моей водной дорожки нас четверо: Юра, Финн, Татьяна и я. Может показаться странным, но первым, кто вызывается идти за моим рюкзаком, - это Татьяна. Она аргументирует свое предложение тем, что она легче всех. "Не бабское это дело - купаться в ледяной воде", - говорит Юра и протягивает руку к шесту. "Мое снаряжение, я и пойду", - возражает Финн. Итак, все готовы рискнуть, но за своими шмотками должен идти, конечно, я. Почему кто-то другой ради моего рюкзака должен рискнуть и может искупаться в ледяной купели? К тому же в действиях моих друзей наверняка будет сквозить естественная неуверенность перед возможной опасностью, что грозит неприятными последствиями. Без вариантов, должен идти я. Если провалюсь, вытащат с помощью шеста. Теперь-то я не одинок, никакого риска для жизни, а к купанию в ледяной воде мне не привыкать.
Я надеваю лыжи и беру в руки шест. Мой путь начинается вдали от водной дорожки перпендикулярно к берегу. Зрители в ожидании драматических событий затаили дыхание, временами я слышу их тихие советы. Иду мелкими шашками, прямо-таки ласкаю лыжами лед. Мысленно повторяя, обращаясь к нему: "Я ж тебе не враг, не злись на меня, так случилось". И он не злится.
Оказавшись на той широте, на которой покоится мой рюкзак, делаю поворот на девяносто градусов и приближаюсь к нему, мой путь напоминает букву "Г". Но вот вопрос: выдержит ли лед меня на сей раз, или вместе с рюкзаком я уйду под воду? Цепляю его гвоздем на шесте. С берега доносится совет: "Не надевай его". А я и не собираюсь этого делать, зачем увеличивать нагрузку на лыжи? Наступает тоскливый момент: надо развернуться на сто восемьдесят градусов, чтобы двинуться в обратный путь, при этом неизбежно топтание на одном месте, не обломиться ли лед? Чтобы этого не случилось, во время поворота я немного ухожу в сторону от берега. Ни в коем случае не следует идти по своей лыжне: на ней, возможно, уже лед нарушен и не выдержит повторной нагрузки. Даю себе наставление, подкрепленное советами зрителей: не спешить, не суетиться, ласкать лед лыжами, при этом продолжать волочить рюкзак за собой с помощью шеста.
Ну, вот и все! Теперь можно вернуться на базу и выпить по-настоящему, и приласкать женщину, а куница пока подождет! Третьего сообщения матушке о моей гибели не будет. Благодаря правильно выбранной технологии размораживания, я отделался только насморком, а могло быть воспаление легких или еще чего-нибудь похуже. О происшедшем мне несколько месяцев напоминала потеря чувствительности кончиков пальцев рук.
Теперь, прежде чем выйти на лед, я смотрю: есть ли на нем рыбаки?