Аннотация: Предлагается в форме рассказа-шутки нетрадицонное изложение исходного момента возникновения христианства
Если бы Пилат не умыл руки?
Все началось с фарса, пронизанного драматическими прожилками. Могла случиться и трагедия: в общем Талия с Мельпоменой. Последняя, к счастью, не явилась. А у нас, если трагедии не происходит, все остальное - цирк; комедия иным словом.
Борт за номером 13666 (чем для увлекающихся мистикой не повод поразмышлять), начал рулёжку на ВПП. Вдруг двигатели приутихли и по внутренней громкой связи командир объявил:
- По техническим причинам вылет на несколько минут задерживается.
Уж лучше бы молчал: мало-ли что - скажем, на полосу начал заход какой-то внеплановый борт. Пассажиры-соседи молча переглянулись друг с другом. Нет, не все молча, кто-то проворчал:
- Знаем мы эти технические причины. Какие, уж объявил бы?
Словно отвечая на этот безадресный вопрос, в наш салон выплыла кукла, обработанная под голливудскую кинозвезду и вопрос еще больше запутала:
- Господа пассажиры, не волнуйтесь, наш полет на несколько минут прерывается.
- Мама, а мы разве уже летим?
Детский голосок, кто его расслышал, был покрыт дружным хохотом; смеялись, конечно, не над ребенком.
Мне, в моем кресле тур-класса было тесновато (обычно я летаю бизнес-классом, но вот незадача: вылет намечен на определенный срок, а о нужных мне билетах я не позаботился во-время). Я попросил сидящую впереди даму приподнять спинку кресла, дабы дать моим коленям некоторую свободу. Дама неожиданно взвилась:
- Моя спинка никому не мешает. И вообще, если с самого начала появились технические причины, я прерываю полет. - Она вскочила со своего места.
- Мадам, успокойтесь, полет вы прервать не можете, трапа нет, ваш багаж в багажном отсеке.
- Как это я не могу? Я могу все, что мне надо и что я хочу. У вас техническая причина, а у меня психологическая. Я не могу лететь на вашем летающем гробу.
Слово "гроб" оказало на пассажиров салона магическое действие: несколько человек также вскочили и заявили о своем плохом психологическом самочувствии. Вышел камандир, попытался успокоить разволновавшуюся публику. Зачем-то он произнес слово "передняя нога", мол, она теперь в порядке. Началось невобразимое: по проходу между креслами заметались десятки человек, требуя выпустить их из "летающего гроба".
Командир махнул рукой и изчез в своей кабине. Через пару минут было объявлено:
- Вылет откладывается. Сейчас будет подан трап, к трапу - автобусы. Все пассажиры обязаны покинуть борт самолета. Желающим продолжить полет необходимо пройти повторную регистрацию. Оставшиеся смогут получить свой багаж у стойки такой-то. Финансовые вопросы отказавшихся от полета будут решаться с авиакомпанией.
- Никаких финансовых вопросов, все заплатите до копеечки, за моральный урон - тоже. - Зто говорила дама, ущемившая мои колени.
Тут мне удалось разглядеть ее по-внимательнее. Прямая, как новенький гвоздь, на носу вышедшие из моды пару веков назад пенсне, высокий накрахмаленный воротник безукоризненно белой блузки, черная, значительно ниже колен юбка. Ну, прямо классная дама из диккенсовских романов, правда, с манерами базарной торговки. Противоречие одним словом.
Небольшой инцидент (я считаю, что небольшой; с самолетами бывают инциденты и покрупнее, и пострашнее) явно пошел мне на пользу. При перерегистрации в бизнес-классе оказалось несколько свободных мест: слабонервные имеются во всех классах общества. Мои колени теперь никто не ущемлял. Осталось лишь немного подождать, пока лайнер наберет высоту, а набирал он ее первоклассно. Затем последовало стандартное: предложение: соки, виски, водка, коньяк,... далее я не слушал: остановился на последнем. Коньячок, правда, оказался средней руки, но панику из-за этого поднимать я не стал, решив, что достаточно несостаявшихся технических причин. Сладко потянулся, готовясь долгий семичасовой перелет на тот край света провести в не менее сладкой дреме, как увидел в кармане для раскладного столика достаточно толстый пакет с бумагами.
- Ничего странного. Несостоявшийся летун, покидая "летающий гроб", забыл в спешке какие-то свои бумаги. Сейчас вызову стюардессу, они там по своим каналам быстро вычислят рассеянного, - сказал я сам себе. Рука потянулась вверх нажать кнопку, но любопытство взяло выше: конверт-то прозрачен и раскрыт.
- Батюшки-мои, да это рукопись то ли повести , то ли романа. - Следует признаться, что к объектам подобного рода у меня профессиональная слабость: я как-никак, артист, правда, малоизвестный, в силу того, что начинающий. Глянул я на титульный лист и обомлел:
- Час от часу не легче, - пронеслось в голове, ибо неизвестное мне произведение имело симптоматичное для ситуации "летающего гроба" (крепко же засели в подсознании сии слова) название - "Позади смерти". Вслед за этим мысль крутанулась поистине немыслимым, самым что ни на есть мистическим виражом:
- Слабонервный автор покинул для себя во время смертоносную раку, а мне оставил позади себя некое душещипательное наставление. Мол, читай счастливчик обретенного места в желанном тобой бизнес-классе, готовься!
Дремоту, как рукой сняло, предстояло готовиться. Рукопись была написана по английски, который, впрочем, я знаю неплохо. Я хитрый и глянул сначала в конец, ожидая обязательного в произведениях определенного рода "хеппи энда". Сходу не понял: свадьбы вроде нет, как нет и выпивки ошалевших от радости провернутого "дельца" преступников. Просмотрел по диагонали несколько наугад выбранных страниц, ища глазами слово corpse (труп). Не нашел. Более внимательно начал читать тут и сям попадавшиеся на глаза абзацы. Ясно, не дедектив, но и не оккультное сочинение расплодившихся в наше время магов. Где-то в середине рукописи встретился диалог двух еще неизвестных мне героев на тему религии. Однако, тут же попалось на глаза имя Иисус Христос.
В общем, из беглого просмотра рукописи я понял, что Голгофа, казнь, воскресение с последующим вознесением - великолепно поставленная инсценировка. Иисус - простой человек, правда, не обделенный умом и некоторыми экстрасенсорными способностями. "Казнь" заинтересованные в ней люди - скорее всего первосвященники из здраво мыслящих саддукеев - подгадали под предстоящее солнечное затмение (чтобы страшнее было). Христос на кресте не умер, хотя малость помучился. Но к этому, по роли для него написанной, он был готов. В нужное время его с креста сняли (как бы в самом деле не помер), положили "во гроб" в пещере, а затем - перепрятали (мол, воззнесся на небо). По тому же сценарию "явили" однажды нескольким апостолам, и... началась двухтысячелетняя эпоха под названием "христианство". А подлеченного Иисуса вместе с его Магдалиной тайком переправили на окраину цивилизации, в Испанию, где они дожили до глубокой старости, оставив многочисленное потомство.
Я рассудил так: коль скоро рукопись касается религии, то дело серьезное, а значит отнестись к находке следует тоже серьезно. Сам я неверующий, правда, большинство моих коллег по труппе, выходя на сцену, крестятся. Я так рассуждаю, если это помогает им не забыть текст роли, пусть крестятся, да не вера это, а чистое суеверие. Мне же больше помогают не крестное знаменье, а память, и правильно поданная реплика партнера или партнерши.
Прочитав рукопись бегло (точнее сказать - просмотрев), понял я также, что более внимательно изучить сие сочинение теперь уже за шесть часов - будет еще обед - никак не получится. За обедом вместо посредственного коньяка выпью я холодненькой водочки, наверняка дадут еще и солененького. С этими мыслями я запрятал рукопись в свой кейс с тайной надеждой, что службы по ее сыску окажуться не расторопными. Рукопись я "зажимать" не буду, а когда прочитаю более внимательно, сам найду автора, если потребуется и побеседую с ним. Правда, у меня в голове забрезжила смутная идейка, которая четко оформилась несколько позже.
По прилете я задержался в аэропорте и не без некоторого труда, благодаря "стараниям" российских и американских чиновников (на все у них имеются законы, затрудняющие нашу жизнь), все-таки смог установить, что пассажир, отказавшийся от рейса, проживает в Нью-Йорке, куда прилетел я по приглашению давнего друга, бывшего артиста нашего театра и неплохо устроившегося в Америке.
Встречу со старым приятелем описывать не буду: "Как ты? "Как у вас"? "Как у нас?". "Да неужели?" "Может быть вернешся?" "А, давай-ка, ты лучше к нам." И все за стопкой водки, или ихнего там американского джина. На четвертый или пятый день после "очухиванья" последствий частного визита, сообразил я что наметилось у меня нечто другое, более важное. Это приобрела отчетливые формы ранее прорезовавшая идейка; она стала просто руководящей линией моего дальнейшего пребывания в Штатах.
Здесь следует сказать несколько слов о главном режиссере нашего театра. Он человек рисковый, отявленный безбожник, упрямо любящий плыть против течения и шагать навстречу ветру. Будучи потомком, прямой или побочной, не знаю какой, ветви известного русского режиссера, он не боится, если ветер перемен дует ему в лицо. Даже имя-отчество у него соответствует - Константин Сергеевич. Неофициально мы называем его дядя Костя - не обижается. Связаться с ним при современном уровне телекоммуникации не стоило никакого труда. Когда я поведал ему, что живет в Нью-Йорке некто Мэтью Трастфорд, написавший повесть о великой комедии возникновения христианства, то понял, что на том конце линии связи заискрило от перенапряжения.
Быстро договорились (даже не побеседовав с автором), что из повести можно и нужно сделать второй, тоже настоящий, спектакль с Иисусом, Понтием Пилатом, апостолами, Марией Магдалиной и прочей толпой. В душе я, конечно, понимал, что подрывать двухтысячелетнее сооружение - небезопасно, но искры перелетели с того берега океана на этот, и я, еще не имея будущего текста пьесы, уже стал примирять на себя роль Иисуса. А почему бы нет! Надо же мне из "толпы" выбиваться на первые роли. Получив обещание о пересылке необходимого финансового подкрепления и факса с текстом договора, я отправился искать этого Мэтью, окрестив его по-нашему - Митей.
Нашел я этого Митю на какой-то стрит (этих номеров у них до черта). Встретил меня на пороге небольшой холостяцкой, как я тут же догадался, квартирки, высокий парень, лет 35-40, с растрёпанной рыжей бородой. Рыжих я люблю. Это подбодрило меня и придало уверенности в успехе предстоящих переговоров.
Митя в самом деле оказался веселым и умным парнем. Сначала мы детально обсудили случай с потерянной им и найденной мной рукописью. Оказалось, что Митя был в России с намерением напечатать свое сочинение в каком-нибудь российском издательстве: мол, бомбочку следует взорвать в самом центре расцветшей христианской жизни. Издатели, как сговорившись, цокали языками, но опустив очи долу, вежливо отказывали: ни на русском, ни на английском не пойдет. Так Мите пришлось убираться восвояси.
- Не солоно хлебнувши, - уточнил он по-русски. Русский у него был не плох, но с невыносимым американским акцентом. Небольшую ошибку в поговорке я поправлять не стал.
Мите идея инсценировки, пусть в небольшом, но российском театрике, ужасно понравилась. Сумма договора его вполне устроила, правда, вначале он слегка поломался, поняв, что договор будет представлен не на фирменном бланке, а на лоскуте бумаги из-под факса.
- Митя (с этим именем он легко согласился), ты пойми, твою рукопись я нашел по пути сюда, идея переделать повесть в пьесу родилась день тому назад (я соврал, что день), где я тебе тут возьму подлинную подпись режиссера театра. Прилетим в Москву, сделаем все честь по чести.
- Да, куй железо, пока горьячо, - согласился Митя, в очередной раз продемонстрировав неплохое знание русских присказок и поговорок.
В этот же вечер "не подлинную" подпись дяди Кости мы хорошенько подкрепили в русской чайной, кажется, на 57-ой стрит Бруклина. Как он разомлел от русской закуски, а от русской водки просто расквасился, я описывать не буду, но суть беседы, случившейся в ресторане, изложу.
- Согласись, религия, пророки которой заставляют ждать паству исполнения пророчеств сотни лет - плохая религия. Пророчества должны исполняться при жизни одного поколения. Человек, который долго ждет, имеет порченную психику.
- Это ты к чему? (мы уже давно перешли на "ты").
- К тому, что мне пришла очаровательная идея...
- Русские, когда говорят о хорошей идее, называют ее блестящей...
- Я американец, ну, пусть по-твоему. Блестьясшая. Фу, с вашим языком этот самый язык застревает в сшелях зубов. Митя явно каламбурил.
- А с вашей горячей картошкой во рту я тоже целый день ходить не могу, хочется съесть или лучше выплюнуть, - не остался я в долгу.
Мы посмеялись и выпили, кажется, по-третьей. Я знал по рассказам ребят, что после третьей (если это хорошая русская водка) американец становится чрезвычайно болтлив, а после четвертой - можешь решать серьезные вопросы в свою пользу. Форсировать события я не стал и дал возможность своему американцу высказаться.
- Я и говорью тьебе. Зачем ждать мессию? Эту мессию надо придумать, подготовить, обучить. И никаких тебе записей, чтобы буд..., будью..., future istorians, - наконец он выразил свою мысль по-английски, - комару носа не подточили.
- Русские говорят: делать надо так, чтобы комар носа не подточил, - уточнил я, сообразив, что с русскими поговорками у него все же не на "пятерку".
- О, понимайт, понимайт. Тонко делать. Они так и сделали. Вы, русские говорите, чтобы белых ниток не видать. Я обязательно хорошо выучу произношение вашего языка, в нем белых ниток не видать, - и Митя весело загоготал над своей остротой. Мне острота понравилась, и я в тон тоже засмеялся.
Далее американец, путая русские слова с английскими, тыкая то себя, то меня в грудь, словно изображая невидимых героев, стал объяснять мне и еще кому-то на воображаемой нами (я тоже включился в игру) невидимой сцене, как все происходило. Первосвященники уговорили Пилата разрешить казнь Иисуса, а тот согласился, чтобы Христа распяли, но не убили. Пилату ничего не стоило дать своим легионерам команду "бить, но не до смерти". Когда бедняга для виду помучился, его отдали Иосифу из Аримафеи. Тот положил якобы мертвого Иисуса в пещеру, и сам же его "похитил" и подлечил, как полагается. А дальше так просто, что о цвете ниток и заботиться не надо. Когда надо, якобы кому-то явился, и якобы кто-то видел, что воззнесся.
Тут мой американец вдруг настолько стал серьезным, что я испугался (не за себя, а за свой кошелек) - не придется ли круг начинать заново, с первой.
- Мне пришла в голову ingenious idea. Пилат умывал руки нет так - казнить, не казнить, сами решайте, а я в стороне. Он говорил нам, сегодньяшным ребьятам. Я умываю руки за этот performance, а вы смотрите, что получилось, - и он вновь так звонко расхохотался, что за соседним столиком тоже засмеялись: у них американцев так, если весело одному, то почему бы не стало весело другим.
На следующее утро псевдоконтракт был подписан, а к вечеру второго дня, после моего первого визита к Мите, я его еще "тепленького" загрузил в рейс на Россию; для верности полетел и сам, хотя у меня оставалось еще немного "зеленых" для собственного свободного времяпровождения.
В Москве мы с американцем стали часто проводить время вместе, то в его гостиничном номере, то в моей тоже холостяцкой квартире, иногда за чашкой кофе, а порой - за рюмкой водки. Он совершенствовал произношение по-русски, я подсказывал ему разные сценические "штучки": например, что порой полезно малозначащую реплику лучше вообще не вставлять, или заменять многозначительной паузой, или выразительным жестом.
Постепенно мы сдружились, от него я получал сведения, как его повесть стараниями главрежа постепенно превращалась в пьесу. Уже достаточно четко обозначились действующие лица, а, значит, нужны исполнители. Я старался через своего американца передать главрежу мое желание сыграть Господа. Просил делать это тонко, чтобы не выглядеть в глазах "начальства" уж слишком навязчивым. Не знаю, насколько тонко это у него получалось, но обычно на мой краткий вопрос:
- Ну, как? -
он лишь молча разводил руками и затем добавлял:
- Знаешь, он не хочет говорить на эту тему.
Однажды я нашел совершенно незначительный повод, чтобы заглянуть в кабинет дяди Кости. Тот был на месте и читал какие-то бумаги. Мой повод в одну секунду закончился, и мне ничего не оставалось, как повернуться лицом к двери.
- Коллега, - вдруг окликнул меня главреж (кстати, коллегами он называл каждого, кого не хотел выделить среди остальных), - а у меня к вам предложение. Я мигом повернулся и застыл в ожидании.
- Давайте, милый мой, (это было значительно лучше, чем "коллега") присядем на диванчик и потолкуем. Диван был старый, низкий и скрипучий. Его давно пора было выкинуть, но он хранил какие-то давние традиции и у главрежа считался почти священным предметом.
- Вот что, - начал он, растягивая слова, - мне вполне известны ваши притязания на роль Господа. - Однако, эту роль я хочу отдать нашему американцу. Правда, он не артист, но у него нужный мне акцент, а вещать "истины" дидактическим тоном мы его быстро научим.
По мере того, как главреж произносил эти слова, на моем лице совершенно независимо от моего старания, видимо, начала отображаться гримаса человека, поедающего лимон без сахара.
- Ну, ну, дружок (это было не хуже, чем "милый мой"), только без этого. Это он протянул мне воображаемую шоколадку. Ее я постарался "съесть", но после слов: "Вы будете играть роль Иуды", - шоколадка "выпала" у меня изо рта.
-А вот это напрасно, - он возился со мной как с маленьким ребенком и принялся объяснять:
- Кто такой Иисус? Давайте, скажем честно. Задуманное кем-то и кем-то подставленное лицо. Оно играет назначенную, а не предназначенную роль, - различие между этими словами главреж акцентировал очень жестким тоном. И продолжил:
- Он действует прямолинейно, в его поведении мало чего от внутренних переживаний. Разве, что одна фраза: "Элой, Элой! Ламма савахфани?" Не могу же я на одной фразе строить глубокую психологию персонажа. Иное дело Иуда. Этот беспрекословно верит "Учителю". Он знает, что "Учителю" нужно предательство. Но от кого? Желание угодить, выделиться, стремление подтвердить веру, боязнь поступка предательства, вот где истинная психология. Это трудно, но это нужно сыграть, чтобы зритель понял и поверил. В этой пьесе всего два достойных глубокого психологического осмысления персонажа - Иуда и Понтий Пилат. Остальные - обманщики или проходной материал. Понтия буду играть я - по возрасту больше подхожу.
Я слушал главрежа и верил ему, как Иуда "Учителю". Что-то на моем лице , наверное, отразилось. Главреж внимательно на меня посмотрел и воскликнул:
- Да вы уже входите в роль, голубчик, прекрасно. - Потом он меня спросил, знаю ли я, что Иуда покончил с собой, повесившись. Я кивнул головой. Он продолжил:
- Все думают, что Иуда не выдержал бремени предательства и этих пресловутых тридцати сребренников. Чепуха! Иуда наверняка, спрятавшись, до конца находился у распятого. И он видел, что Христа сняли с креста живым. Он проследил дальше и увидел, что "Учитель" сам, на своих ногах, на следующий день вышел из пещеры и последовал туда, где для него были приготовлены пища и постель. Именно этой лжи, а не "предательства", не выдержала юная душа Иуды.
Далее дядя Костя подчеркнул, что у американца в повести этого нет, американец пошел по проторенной тропе предательства. Логика событий им была нарушена. А вот он, главреж, понял истинную причину самоубийства Иуды.
- Батенька мой (это было обращение, равносильное общепринятому "ваша светлость"), я тебе поручаю продумать светлыми мозгами мизансцену самоубийства Иуды (отклонение от повести я с американцем согласую). Но главное, ты обязан озвучить те мысли, которые проносились в голове Иуды, прежде, чем он затянул на себе петлю. Физиологию мы отбросим, но мысли, мысли, они наверняка были. Ты их должн угадать, я тоже подумаю.
Мало-помалу пьеса была написана, роли выучены, отрепетированы, подошла генеральная. Тут случился, я полагаю, казус, имевший далекие последствия. После первого акта, в перерыве (а генеральную мы прогоняем, как полагается, в натуре) мы заметили, что в заднем ряду (зал у нас небольшой, на 200 мест, 220 с приставными) сидит бородатый человек в рясе. Дядя Костя тут же спустился к нашему вахтеру Олегу (вот уж неподходящее имя для вахтера, наверное, из-за имени все и случилось).
- Олег Иванович (нам, актерам, он обычно "тыкал", а к вахтеру с полным уважением), как получилось, что в зале посторонний человек?
- Уж, не знаю сам, как получилось, Константин Сергеевич. Я ему, гражданин, пропуск. Уж не знаю, как назвать,... Батюшка, вроде не при исполнении. А он мне - пропуск мой в сие греховное заведение - крест и святая молитва. Пока я соображал, где грех-то, он и прошел. Побеспокоить вас я побоялся, у вас дел своих не впроворот.
- Ну, ладно, пусть сидит, коли пришел за своей надобностью, - смягчился главреж и вахтера пока ругать не стал.
В большом антракте дядя Костя подошел к священнику и спросил не желает, мол, батюшка вместе с нами пройти в буфет и вкусить пищи, что Бог послал. Мы все видели, что главреж ёрничает; наверное, это понял и батюшка. От приглашения вежливо отказался, оставшись сидеть на своем месте.
- Ребята, готовится нечто грандиозное, - возвестил дядя Костя, допивая стакан сока. - Я к этому стремился. Будем ждать ответа.
Генеральная прошла успешно. Главреж кое-что подправил (не без этого). Кого-то слегка пожурил (мол, мало отдачи), кого-то, как бы между прочим похвалил. Мне и Мите (он же Христос) досталось целых три хлопка ладошами, понимай - аплодисменты. Воспроизведу часть кульминационной сцены:
Христос (выходя из пещеры-гроба с нескрываемым раздражением, заметив сидящего на камне Иуду):
- Иуда, зачем ты здесь? Ты выполнил свое назначенное тебе предательство, ступай прочь.
Иуда: - Предатель не я, а ты. Сколько же сребрянников заплатили тебе?
Христос: - Молчи, несчастный, и будешь молчать во веки веков. (бросается на него с кинжалом).
Иуда: - Хочешь сказать "Не щит, а меч принес я"? Рази. Только от этого обмана не смогу жить я и без твоей помощи. Учитель, я не верю тебе, но знаю, что должен молчать (убегает).
Вешался, разумеется, не я. Мы это очень эффектно, но без некрасивой натуры сделали с помощью проекции на задник сцены.
"Ответ" на реплику дяди Кости, произнесенную в буфете, на премьере обернулся постыдным для нас образом. Билеты мы распространяем по городским театральным кассам, но часто продаем в своей, при театре. Зрители это знают, и те 200-220 билетов расходятся быстро. Уже пора давать занавес, а зал пустой, если не считать нескольких знакомых, которых пригласил дядя Костя и некоторые из нас с его разрешения. Побежали в кассу, мол в чем дело?
Ольга Аполлинарьевна, кстати, наша бывшая актриса, в связи с аллергией оставившая сцену и ставшая кассиром, с обидой заявила:
- Была коллективная заявка на 200 билетов. Я еще удивилась; на премьеры обычно ходят разрозненные любители, а тут весь театр заказывает одна организация. Не посмотрела я, что за организация - продала.
- А теперь посмотрите, - в один голос завопили мы.
Посмотрели, батюшки мои, - представительство Московской Патриархии. Теперь понятно, что делал священник, отсидевший всю генеральную вместе с антрактами. Абструкция со стороны церкви. Нужно сказать, молодцы в своем роде. Шума поднимать не стали, а ударили под самый дых. Спектакль разыгрывать перед десятью зрителями в тот раз мы не стали, премьера сорвалась.
Константин Сергеевич, что говорится, рвал и метал. Досталось за глаза и вахтеру и кассирше, а мне - лично, коль скоро я подвернулся под горячую руку. В конце концов решили, что будем распространять билеты малыми партиями, через городские кассы: такого количества пустых мест не будет. Ошиблись мы и во второй раз. На первых рядах оказалось человек 20-30 молодчиков, которые улюлюкали, хохотали, свистели, вскакивали, стараясь забраться на сцену, бросали в нас гнилые помидоры и яйца. Что мог сделать один Олег Иванович, хотя ему на помощь пришли три работника сцены (больше у нас и нет) ? Началась потасовка, пришлось вызывать наряд полиции; забрали и из молодчиков, и из актеров. Кому играть? Естественно, спектакль был сорван. Рассерженные зрители потребовали возврата денег, пришлось вернуть.
Последующие спектакли шли с тем же "успехом". Билеты, как на все наши представления, распродавались полностью, но обязательно среди зрителей, как по заказу, в разбивку сидели бородатые в рясах и с крестами на груди. Они невидимыми цепями сковывали зал: зрители молчали, не аплодировали, и стыдливо потупя глаза, старались быстрее выйти из театра, некоторые даже не дождавшись конца представления.
Брожения в труппе по поводу этой пьесы не было: все мы "под дядей Костей" были единомышленниками. Пожалуй, кроме двух молоденьких актрисочек, пожелавших затеять свару в коллективе. От них мы быстро избавились и стали думать, что делать дальше: было очевидно, что пьеса "Обманутые потомки" проваливается. Как-то дядя Костя собрал всю труппу и произнес следующую речь:
- Ребята, признаюсь, что я ошибся, поставив такой спектакль. Пресса как по заказу молчит, скандала не получается Пьесу нужно было играть две тысячи лет назад, ее и сыграли, или через тысячу лет после нашего времени, - добавил он неуверенно, и повторил: - через тысячу лет, но это сделают за нас другие. А сейчас пора все возвращать на круги своя. Мало ли у нас тем? - обратился он ко всем нам. Мы подавленно молчали. Мне так и не удалось по настоящему воплотиться в Иуду, Мэтью-Митя не смог раскрыть свои актерские способности (они у него неожиданно обнаружились) в роли Иисуса Христа. Дядя Костя тем временем продолжил:
-Я не математик, но позволю себе выразить нашу проблему математической формулой".- Откуда-то он вытащил кусок мела и прямо на стене написал - "Церковь+ "Обманутое поколение"=Пшик". - Поэтому, как и прежде, будем жить по формуле: "Закон+Много чиновников=Беззаконие". Такие пьесы мы будем искать, сочинять и играть. - А теперь лекция закончена, - торжественно, умело скрывая подавленность, провозгласил дядя Костя, и мы разошлись.
Нужно сказать, что наш Мэтью-Митя мужественно переносил все невзгоды, свалившиеся на нас. Хотя ему так и не удалось по-настоящему сыграть роль лже-Христа, но зато он прилично выучил наше московское произношение, и говорил почти без картошки во рту.
- Я переведу пьесу на английский и пойдет она у нас, в Штатах; там она пройдет на-ура. Тогда, Константин Сергеевич, - теперь он легко выговаривал это трудное для него имя. - Вы приедете к нам, и поставите пьесу.
Контракт с Мэтью был выполнен полностью и ему пора было возвращаться к себе в Штаты. Мы вдвоем хорошенько проводились в аэропортовском ресторане. Он улетел, а я еще долго смотрел на маячки-мигалки его самолета, будто желавшие прорезать тяжко опустившуюся осеньнюю тьму.
Лег я поздно и приснился мне очень явственный сон. Будто мы с Мэтью-Митей играем нашу пьесу: только теперь я - Господь, а он - Иуда. Он меня спрашивает:
- Учитель, почему ты выбрал меня предателем?
- Ты молод, наивен и доверчив, а вера рождается из наивности и доверия, - отвечаю я, катая во рту свою картошку . Тогда он задает мне следующий вопрос:
- Почему ты хочешь умереть, и казнь обязательно должна быть при большом стечении народа?
- Чтобы потомки лучше запомнили. Отстань от меня, много будешь знать - скоро состаришся.
- Почему бы тебе и не воскреснуть, и не вознестись принародно, - не отстает Иуда. Я же загадочно отвечаю, почти прожевав свою пищу:
- Так мы решили с Отцом моим небесным.
- Отец небесный? Лжешь ты. Отец твой - легионер римский.
Обидно мне стало за себя и за богородицу, решил я повеситься... и проснулся. Странные порой случаются сны.