Положенцев Владимир Николаевич : другие произведения.

По следу Гончего пса

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "...Да будет только единая Россия. Ибо всякое разделенное царство запустеет". Митрополит Московский и всея Руси Филипп,1566 год.
   По следу Гончего пса
  
  '...Да будет только единая Россия. Ибо всякое разделенное царство запустеет'
   Митрополит Московский и всея Руси Филипп.1566 год.
  
  
  Где-то на Волге
  
  Лодка мягко коснулась песчаного берега, однако человек в потертой замше, сидевший на корме, выразил недовольство:
  -Молю тя каждый раз, Бакуня, не шустри на реке, боюсь.
  -Удивляюсь тебе, Григорий Лукьянович, вроде ничего не стремаешся, а от воды всегда дрожишь, как кот. Вот мне забавно, а еще чего пужаешься?
  -Баб толстых, ночью придавить могут.
  Вёсельник расхохотался, спрыгнул на землю, подтянул лодку.
  -Ну малость потряс, боярин, так тьма кругом -глаз выколи, извини.
  -У кого тьма в башке, у того не просветлеет,-проворчал Григорий Лукьянович.
   Тоже поднялся, старясь удерживать равновесие на раскачивающемся струге, шагнул не землю. Ощупал толстыми пальцами в перстнях несколько неровно обстриженную бороду-нет ли вошек. Какой день по обозам стрелецким да избам крестьянским, наберешься зверья. Вроде нет. Удовлетворенно почесал пухлую бородавку на переносице.
  К лодке уже бежали люди с факелами. Впереди- высокий сотник в зеленом кафтане из атласа с мушкетом и кривой крымской саблей за широким кушаком с кистями. Мыски его розовых сапог загибались кверху, как у татарина. Намасленные пшеничные волосы свисали до плеч из- под высокой красной шапки, отороченной соболем. Лицо ровное, гладкое, как у девицы. Красив черт, отметил Григорий Лукьянович, явно из полка Васьки Бухвостова, там все такие душевные.
  -С приездом, боярин,- поклонился сотник и представился, - кромешник Федор Лопухин.
  -Всё ли готово?- устало спросил Григорий Лукьянович.
  Стрелец замялся- не понял о чём интересуется боярин- то ли о тайной резиденции, которую почитай год взводили по его же, Скуратова приказу на неприметном волжском острове, то ли о вечерней трапезе. Ежели о резиденции, как называют жилище вельмож поляки и прочие немцы, то всё в лучшем виде. И хозяйский дом, и ночлежки служивых людишек- всё спрятано в холмах среди густых зарослей. Никто и не подумает. Стол тоже накрыт.
  -Стерлядка копченая, белки жаренные, медовуха малиновая, водка анисовая, вино рейнское-всё тебя дожидается,- наугад сказал Лопухин.
  В животе Малюты заурчало, сглотнул. Как вышел с войском из Полоцка, так в рот ничего приличного не попадало-хлеб да каша. И на том спасибо. Да уж, обобрали поместных дворян, развесили по деревьям попов, теперь и спрашивать не с кого.
  -Не трапезничать сюда приехал,- хмуро ответил Григорий Лукьянович.
  Он не любил своего прозвища- Малюта Скуратов. Скуратом звали и родича. А что о нём хорошего вспомнишь? Больно бил, ростом не наградил, денег и славы не оставил, самому пришлось на брюхе до вершины ползти. И дополз таки, Гришка Бельский. А Малютой его, то есть маленьким, первым Тимошка Полтев окрестил, что у царя в постельничьих бегал. И еще дразнился- 'у тебя на все одна присказка- молю тя...Малюта ты есть'. Добегался, Гриша ему хорошо отомстил. Еще когда в опричнине только пономарем значился, нашептал Ивану Васильевичу, будто Тимошка - плут на Марию Темрюковну глаз положил. Мария- еще та штучка, сама мужиков совращает, к себе в развратную избу таскает. Все знают и царь тоже. Но ревнует. И что? Заперли Тимоху вместе семейством и челядью голыми в избе, да бомбу пороховую внутри подорвали. Вот потеха была! Из окон, как куры общипанные вылетали, вперед задами, честному народу на потеху.
  Повели по утоптанной дорожке между крепких, пахучих сосен. Мохнатые ветви кололи боярское лицо. Несмотря на осень было тихо и тепло. Тучи сползли с луны, по реке побежала серебристая дорожка.
  Копченая стерлядь и прочие яства затмили разум, из головы даже выбило зачем приехал. Остановился.
  -Князь-то здесь?
  -Владимир Андреевич со вчерашнего дня тут.
  -Ладно.
  Вход в избу-землянку был низким даже для скудорослого Григория Лукьяновича, набил себе шишку да еще споткнулся о порог. Зато внутри было отменно- просторно и богато. По стенам- литовское, польское, шведское оружие, рыцарские доспехи, голландские гобелены, на резных французских столиках- подсвечники, чернильницы и прочие красивые бронзовые безделушки, в углу- венецианский шкаф с китайскими фарфоровыми статуэтками. Малюта даже захлопал глазами- не ожидал такого чуда. Он любил заграничные штучки, но не позволял себе иметь их в Москве, государь не одобрял. Славно потрудились ребята.
  Челядь тут же добавила по углам сальных свечей, поставила на стол обещанных сотником жаренных белок, копченую рыбу. Пододвинул высокий норманнский стул, устало сел. Отмахнулся от холопа с кувшинами мыльнянки и ароматного уксуса- чего руки-то мыть, не пытал сегодня никого, не марался.
  Не стал даже давать пробовать еду верному тиуну Бакуне, набросился на неё жадно, как пес. Удовлетворив первый голод, запил прямо из малого бочонка медовухой, затем опрокинул чарку анисовой. Смачно икнул.
  Краем глаза заметил, как в землянку вошел князь Владимир Андреевич Старицкий. Но сразу не обернулся, пусть знает, что не он здесь главный. Подумаешь-двоюродный брат царя, внук Ивана III. А он- Малюта Скуратов, вся Русь дрожит при его имени. Однажды, в третьем году, он уже хорошо осадил князя. Тот тогда в очередной раз захотел занять место Ивана. Малюта заставил дьяка Савлука, посаженного Старицким за воровство в тюрьму, оговорить князя- мол предупредил полоцких воевод, о том что Грозный собирается осадить крепость. Иван Васильевич бросил братца в яму, но именно Григорий Лукьянович уговорил государя и митрополита Макария сменить гнев на милость- якобы по скудоумию князь свершил кознодейство. А когда Старицкого выпустили, сказал ему глядя прямо в глаза- помни мою доброту. Знал, что пригодится.
  Раньше не время было напоминать, теперь оно настало.
  Малюта не торопясь вытер рот и бороду, всё же встал, указал Владимиру Андреевичу на стул напротив. Князь был разодет, словно для церковного праздника: красный, вытканный серебром и золотом кафтан с воротником-козырем, горностаевая накидка, жемчужная корона на высокой шапке, именная сабля с перламутровой рукояткой в ножнах из марокканской кожи. Очи горят, готовые выпрыгнуть из глазниц.
  Старицкий подозвал мальчика с мыльнянкой, омочил кончики пальцев, встряхнул ими несколько раз.
  -Что ж, поговорим,- откинулся на спинку стула Малюта. Щелкнул пальцами:
  -Пойдите прочь.
  Изба тут же опустела от слуг. В дверях на время застыл сотник Лопухин, но и он выскочил наружу по кивку боярина.
  Оба некоторое время смотрели друг на друга, будто пытались разглядеть подвох в глазах. Первым начал говорить Скуратов:
  - Земство на твоей стороне, князь. И в опричнине теперь нет единства. Иван собирается просить у англицкой Елизаветы убежища.
  -Братцу верить всё одно, что волку в лесу. Недаром на ваших опричных лошадей головы да хвосты волчьи понавесил. На твоем коне не замечал, брезгуешь? Тоже ведь душегубец.
  -Как есть душегубец,- согласился Малюта.- Только давай не станем бодаться. На тебе ить тоже зла немало. И родную мать не пожалел, поступился, в монастырь отдал, лишь бы самому живота не лишиться.
  -Матушка Ефросинья самолично решила в Горицкую обитель податься.
  -Ну да, ну да,-ухмыльнулся Григорий Лукьянович.- Ладно, знаю, что это она тебя тогда на заговор подбила. Не на тех положился, князь, не на тех. Ивану, конечно, верить нельзя. В прошлом годе, когда только обосновался в Александровой слободе, уже отрекался. Кто обрадовался, тот головы и не снёс- Петрушка Головин, Димка Шеверёв, Никитка Ховрин, эх...
  -Ты ж, поди, головы и рубил.
  -А куда деваться? Я и рубил.
  -Вот потому и интересуюсь- чем же тебе, сердечному, царь не угодил?
  Князь с явной издевкой произнес слово 'сердечному', налил анисовой, перекрестившись, выпил. Неловко получилось. Часть водки пролилась на меховую накидку. Отряхнулся, выпил ещё, на этот раз проворно, продолжил:
  - Из захудалых дворян в первые заплечники тебя произвел, боярином пожаловал. А ты козни супротив него замышляешь.
  Малюта тоже хлебнул вина, отер бороду рукавом.
  - Рюрик княжество русское создал, а он его нещадно разрушает. На Новгород собирается. Пожечь хочет. Я ведь родом с Волхова.
  -Не пойму. То к англицкой королеве, то на Новгород. Совсем Иван рассудка лишился. Или что-то темнит?
  - Темнил Василий II, потому как слеп был. А у этого ум ясный, спорый. Недаром любит в шахматы играть. Выдвинет под удар слона и ждет что будет. Ты хвать его- и в западне. А я что знаю, то и сказываю. Думаешь, ежели я главный опричник, он мне каждый день, будто попу исповедуется? Ха. Я для него такой же холоп, как и все. Да-а... Тебя и новгородцы хотят государем видеть. Стонут от Ивана. Все Российское царство стонет. Так-то.
  -Знаю, все знаю!- обхватил вдруг голову Владимир Андреевич.- Новгород с отчаяния готов и польскому королю поклониться. Этот кровопийца не успокоится, пока всех в могилу не сведет. Собрать бы доброе войско! А что Курбский, ты с ним виделся?
  -Встречался. Андрей хитер. Возле Полоцка крутится, а дальше не идет. Король Сигизмунд большую армию ему не дает. Хоть и привечает, да побаивается. Вдруг он лазутчик Иванов и против него шляхту повернет.
  -Так что Курбский-то говорит?
  Малюта встал, подошел к рыцарским доспехам, вынул из стойки длинный стальной меч. Он оказался такого же размера, что и Скуратов. Легко им взмахнул, сделал выпад в сторону князя. Расхохотался, глядя на испуг Владимира Андреевича. Вдруг отбросил старинный клинок в сторону. Тот с грохотом ударился о ливонский панцирь, прибитый к стене, вместе с ним упал на пол. В дверь просунул голову Лопухин. Рядом замелькала рыжая шевелюра Бакуни. Малюта показал им кулак и дверь тут же захлопнулась.
  -Предатель он и есть предатель,-наконец сказал Малюта.- На Курбского нельзя полагаться. И что от него сейчас толку? Ну, приведет он польское войско, многие бояре сами ему кремлевские ворота откроют. Ну, станет Сигизмунд королем московским. Иван теперь не устоит. Думаешь, о тебе вспомнят? Хотя нет, вспомнят, первому голову снесут. Весь род Рюриковичей изничтожат. То мечта ляхов. А без Рюриков не было Руси и не будет.
  Князь внимательно взглянул на Малюту. Верить в его искренность или нет? Все же однажды Скуратов его голову спас, да и выхода другого нет, приходится верить.
  -Что же предлагаешь, Григорий Лукьянович?- тихо спросил он.
  -Самим извести царя и немедля. Ты вот что, князь. Езжай в Александрову слободу и...донеси на себя. Упади в ноги Ивану- мол, поддался уговору земских бояр убить тебя, государь, вступил в сговор. Сдай хотя бы вон окольничего Ваську Чёрного-Копытина с людишками, от него все одно проку нет. Скажи, он главный проходимец и есть.
  -Зачем?
  -Получишь расположение царя. Он же тебя в Романов сбагрил, а так рядом с ним, в Слободе побудешь. Его повар Малява жадный, как бес, за полушку змею оближет. А уж за 50 рублев...
  -При чем здесь повар?
  Малюта оторвал бок стерляди, жирными пальцами отправил его в рот. Рыбья густая слизь стала падать с бороды на кафтан, вытирал его рукавом. Ел аппетитно, с причмокиванием, как будто не деловой разговор был между ним и князем, а дружеская посиделка.
  В очередной раз насытившись, рыгнул, запил малиновым медом.
  -Бакуня!-позвал он.
  В тот же миг перед столом вырос верный слуга, такой же огненно рыжий, как и его хозяин.
  -Тащи сюда подарочек Курбского,- приказал Скуратов.
  Бакуня исчез и довольно скоро вернулся. В руках он держал маленькую серебряную коробочку.
  -Уйди.
  Когда тиун пропал, Малюта положил коробицу перед князем.
  -Передашь это повару.
  Владимир Андреевич сощурился. Он был далеко не глуп, сразу понял что внутри. Скуратов уловил его мысли, кивнул:
  -Венецианский яд. Им в свое время всех местных дожей перетравили. Действует не сразу, через седмицу, но наверняка.
  -Что же сам не передашь?
  -Малява на меня зуб имеет, я его супружницу иногда тискаю. Хороша баба, дураку досталась. Может со злости и донести.
  -Боязно, Григорий Лукьянович.
  -Ну тогда и сиди в своем Романове дурак дураком!- вспылил Скуратов.- А когда Ивашку изведем без тебя, ни на что не рассчитывай.
  -Сам что ли царем станешь?
  - Молю тя... Куда нам,-осклабился Скуратов.- Выдам, к примеру, свою среднюю Марию или Катьку младшую за Димку Шуйского. Шуйские ведь тоже Рюриковичи.
  -Все просчитал.
  -А то! Без этого нельзя. Так согласен что ли?
  В земляной избе повисла тишина. Только щелкали жиром толстые свечи, да скреблись за дубовыми стенами мыши.
  -А ежели смута начнется? - сокрушенно помотал головой Старицкий.
  -Непременно начнется,- потер в предвкушении руки Малюта.- Даже хорошо что начнется. Тут-то нам Андрюшка Курбский и пригодится. Придет с польским отрядом и утихомирит народец. Стрельцов подкупим. Многие из них и сами хотят, как за границей. Взойдешь на престол, словно по облаку небесному. Женишь своего Василия на одной из моих дочерей. Породнимся, Владимир Андреевич! Или брезгуешь с опричником, гончим псом связываться? Смотри,- вдруг зло зыркнул он на князя, - не прогадай.
  На лице князя заиграла кривая улыбка. Под глазами натянулись морщинки.
  -А не боишься прогадать сам, Гриша? Вот сяду на трон и первым делом велю сварить тебя в кипятке на Торговой площади.
  -Не боюсь, Владимир Андреевич, не боюсь. Любому самодержцу мой талант понадобится.
  -Палача?
  -Ага. Кровь - любимая пища царей.
  -Ладно!- ударил по столу красными он напряжения ладонями Старицкий.- Или пропадать или...Согласен! И все же неплохо, ежели бы Сигизмунд в ближайшее время войско хотя б на Тверь или Клин двинул, братца пощекотал. Дался ему этот Полоцк.
  -Ливонская война теперь скоро не закончится. Об том еще поговорим, Владимир Андреевич. Коробицу-то не забудь.
  На том встреча и закончилась. Выпив еще пару чарок анисовой, Малюта завалился спать, а чуть свет верный Бакуня оттолкнул лодку от острова.
  Тем же днем боярин вновь присоединился к своему войску, которое по приказу царя ходило к Полоцку 'отгонять проклятого Андрюшку Курбского'. Позвал Бакуню. Взял за шиворот, дыхнул тяжелым ртом, сунул под нос сложенную вчетверо бумагу:
  -Скачи наперед меня в Москву. Передашь сей донос думному дьяку Разбойного приказа Тимофею Никитину. Молю тя, чтоб ни одна душа...иначе твою выну.
  -Обижаешь, Григорий Лукьянович, когда я тебя срамил?
  -Ну, смотри, дворянский сын,- ласково, но больно потрепал Скуратов его рыжий чуб.
  В письме, неровным, еле разборчивым почерком малограмотного Малюты было написано: 'Сим сообщаю, что царский повар Малява вскоре получит от князя Владимира Старицкого ядовитое зелье для умерщвления государя Ивана Васильевича. Под пытками проказники укажут на боярина Григория Скуратова-Бельского, чему верить не потребно'.
  Глядя вслед Бакуни, Малюта удовлетворенно почесал бородавку на переносице: весь род Старицких выведу под корень, умоются кровью. Теперь Иван князю не спустит. А потом и за самого государя примемся. Мешаются под ногами Григорию Лукьяновичу Рюрики проклятые...Звезда Бельских скоро взойдет. Бояр только подлых прежде пощипать основательно надобно, в этом Иван мне пока союзник.
  А князь Владимир Андреевич Старицкий был препровожден через длинный подземный ход на противоположный берег Волги, где быстрые кони домчали его до Романова. Пошутил над ним Иван Васильевич. Пару лет назад приказал переселять в город татар. Как хочешь так и разбирайся теперь с нехристями.
  Через день, поздним листопадным сентябрем, княжеский обоз выдвинулся в Александрову слободу.
  
  В Слободе
  
  Колокол собора Пресвятой Богородицы ударил тяжело и протяжно. С черного купала ссыпался первый, ненадежный снег. С крепостных стен Александровой слободы-новой резиденции царя, вспорхнули галки и вороны. Государь истово молился в подклете храма. Громко подьячий Оська бил именно для него, чтобы слышен был звон в тесном, сыром подполе, пахнущем мышами и могилой.
  Иван стоял на коленях перед иконой Божьей матери. По правую руку к стене была прикреплена плащаница-Старица из мастерской-светлицы отравленной жены Анастасии. Вся Москва тогда по ней горевала, за гробом в слезах шла. Иван был уверен, что её извели бояре, ненавидевшие простолюдный род Захарьиных. Кто именно подлил нежной и добродетельной Настасьюшке ртути, так и не дознался, хоть и изломал на дыбе немало народа. Извивались над углями Сильвестр с Адашевым, Трубецкие да Глинские, но на Андрюшку Курбского не указали. Но Иван знал- его рука. Шесть зим прошло, а забыть не в силах. И не Богородица теперь перед ним, а Анастасия.
  -Прости, любезная, -шептал Иван,-что не уберег. Всю жизнь мстить за тебя буду. Дочь Темрюка душу не греет. Дика больно. Она ить избранный отряд создать насоветовала. Теперь сам боюсь своих опричников. Того и гляди на пики поднимут. Устал, нет мочи более.
  Вытер рот рукой, сел перед иконой по-турецки, подпалил еще одну свечу. Дышать в тесной норе было тяжело, но он, обливаясь потом, терпел. Вдруг зло улыбнулся:
  -Бояре надеются, к Елизавете сбегу, а они тут от радости плясать станут. Во!- показал он кукиш.- Не дождутся! О Руси думаю, не о себе. Пропаду и государство пропадет. Кто править будет? Сын Иван? Глуп слишком. Однажды предлагал, дума не согласилась. Двоюрник Владимир? Так он мозгляк, ничтожество, тут же Москву полякам сдаст. И прощай православная Русь, к церквям католические кресты приделают. Земские бояре князя поддержат, а опричники нет. Грызня начнется, смута. Володька в ней первым и сгинет. А-а...Захарьины из щелей повылезают. Как же-дочь их Анастасия с царем обвенчана была. А вот им,- царь опять сделал кукиш,-захудалый род, только при мне и поднялся, а теперь опять в язвине. Нет, не дождетесь!
  Иван уже забыл, что разговаривал с Анастасией. Его всего трясло, на уголках рта появилась пена. Пнул ногой свечи под образом, оказался в кромешной темноте. Ударил кулаком в потолок:
  -Отворяй, бездельник!
  Люк в подклеть тут же распахнулся, в него просунул голову стряпчий Василий Губов:
  -А чего темень-то?
  -Тебя не спросили. Руку дай, дурень.
  Выбравшись из подвала, царь снял скуфейку, оббил ее о плечо Губова.
  -Думный дьяк Тимофей Никитин к тебе просится,- сказал стряпчий, отряхивая монашескую накидку царя.- Всю ночь, говорит, скакал не жалея коня.
  Государь оттолкнул Василия, вытер скуфьей лицо, бросил на пол.
  -Чего ему надобно?
  - Не знаю,- развел руками Губов.- Тебя желает видеть по неотложному делу.
  -Помолиться спокойно не дают,-проворчал царь.- Ладно, вздремну немного, потом приведешь.
  -По неотложному!- поднял палец вверх стряпчий.
  Царь сплюнул, вспомнив что в храме, перекрестился.
  -Никакого покоя мне грешному. А ежели сбегу от вас к англицкой Елизавете, что будете делать, и там достанете?
  -Не покидай, государь, пропадем.
  -То-то. Бес с тобой, веди Тимошку. Но ежели дело пустое, обоих велю комарам в лесу скормить. Али в пруду слободском утопить.
  -Там и так ужо рыбы на покойниках от жира лопаются.
  -Пшёл! Ишь, осмелел, выхлест сучий.
  Губов скоро поклонился, убежал. К государю вышли чернецы из-за алтаря. Иерей Евлогий нес серебряную тарелку с пресными просфорами для помина и причастия.
  Иван покривился, полоснул злым глазом. Монахи тут же скрылись.
  Колокол бил по голове, словно молотом.
  -Звонаря уймите, разошелся!- крикнул он им вдогонку.
  Поднявшись в тесные покои собора, государь, скинул черную накидку, выпил анисовой водки, погрыз яблоко. Улегся на топчан. Что это думного дьяка угораздило сюда ночью мчаться? Неужто опять бояре в Москве какое беззаконие учинили? А ведь ноги целовали-только останься. Сам архиепископ Пимен упрашивал. У-у поганое племя! Никому верить нельзя. Того и гляди отравят.
  Царь поглядел на обгрызенное яблоко, поморщился, швырнул в беленую стенку. Оно разлетелось вдребезги о низкий свод настоятельской кельи.
  И Филиппа по доброте душевной митрополитом сделал. 'Да не будет опричнины, да будет только единая Россия. Ибо всякое разделенное царство запустеет'. Тьфу! А я за что борюсь? Об чем и речь, надобно всех недовольных бузотеров в бараний рог свернуть, как вошек повывести, тогда не будет и разделения. За этим Филиппом глаз да глаз, первый мышьяка подсыпет.
  Колокол смолк, повисла тишина. Мысли от водки постепенно успокоились. Кажется, даже задремал, когда в келью вломился стряпчий Василий. От хлопнувшей окованной двери Иван открыл глаза. Лицо Губова было перекошено, глаза вытаращены. Государь даже испугался, сел на топчане.
  -Ну, где Тимошка?-подозрительно спросил он.
  -Нету Тимошки, государь.
  -Как так? Шутки шутишь?
  -Помер думный дьяк Никитин.
  -В своем уме, он что мертвый сюда приехал?
  -Приехал-то живой, знамо, а тут и помер. Кинжалом зарезался. Тем, что ему в прошлую зиму посланник сибирского хана подарил. Такой, с костяной ручкой из древнего зверя. Баловался на столовом дворе и случайно напоролся.
  Царь встал, схватил стряпчего за грудки. На камзоле Губова затрещали швы, отлетела одна застежка.
  -Рядом людишки были, видели?
  - Бориска Годунов.
  -Кто таков?
  -Сын вяземского помещика Федора Кривого. Парня сюда его дядя, жилец Дмитрий Годунов привел. Бориска на конюшне помогает. Говорит, кинжал из груди дьяка вынул, а уж из того дух вон. Весь в кровище измазался.
  -Допросить и Бориску, и Дмитрия. Нет, я сам. В клеть пока. Тимошку обыскали, может при нем чего было? Зачем-то ведь прискакал.
  -Лично осмотрел, государь. Ничего нет кроме мушкета, трех копеек, да мешочка с солью.
  -Всё?
  -Ну-у...,-помялся Губов,- за щекой золотой дукат угорский.
  -Не об том, дурень.
  -Более ничего.
  -Зачем же он приезжал? Смута? Стрельцы замоскворецкие взроптали? Думные бояре, прознав что собираюсь Елизавете письмо писать, братца двоюродного на престол готовят? А Ивана мого и в расчет не берут.
  -Так он тут.
  -Кто?- выпучил глаза еще сильнее царь, так и не выпуская стряпчего.
  -Князь Старицкий. Ворота за ним только успели закрыть. Со свитой пожаловал.
  -Ему чего надобно,а?
  Поняв, что Губов не ответит на этот вопрос, отпихнул того к двери. Но дверь уже открывалась. В келью, согнувшись чуть ли не пополам, вошел князь Владимир Андреевич Старицкий. Был он при параде- в дорогой золоченой накидке, высокой шапке с жемчугом. Затхлую келью наполнил аромат заморских благовоний. Кланяться не стал, приложил руку к сердцу. Стряпчий, не дожидаясь приказа, неслышно выскользнул из покоев.
  -Не ожидал,-первым заговорил Иван.-Водки хочешь?
  -Хочу.
  -С чем пожаловал, за матушку просить станешь? Так, сказывают, ей хорошо в монастыре.
  Князь сам налил себе водки.
  -А ежели просто проведать решил, нельзя?
  Царь ухмыльнулся, тоже выпил.
  -Смотрю на тебя, Иван, и удивляюсь,- сказал Старицкий,- рубишь со своими опричниками головы направо и налево, а врагов у тебя меньше не становится. Может, и вправду тебе лучше к Елизавете податься?
  -А-а,- повеселел государь,-решил прямо здесь от меня шапку Мономаха получить. Что ж, я не против. Отказную грамоту теперь и напишу в твою пользу. Завтра князь Мстиславский в Слободе обещался быть. Он от земства бумагу печатью и скрепит. И Собор созывать не придется. А сам сей же седмицей в Англию отбуду. Надеюсь, королева и без уведомления примет.
  Хлопнул в ладоши. Когда появился Губов, велел:
  -Тащи перо, чернила и бумагу.
  Но князь вытолкал стряпчего вон.
  -Не время комедию ломать, братец.
  Положил на стол маленькую серебряную коробочку.
  -Что это?- нагнулся к ней царь.
  -Яд для тебя, государь. Византийский. Я его должен передать твоему повару Маляве. А надоумил меня в том твой верный гончий пес Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский.
  На Александрову крепость вновь обрушился снегопад. На этот раз настоящий, зимний. Поднялся сильный ветер. Он носил над Слободой тучи из белых хлопьев и желтых листьев. В высокое окно кельи, где сидели Рюриковичи, ударилась заполошная ворона и с диким карканьем унеслась прочь.
  
  
  
  Пробуждение первое
  
  -Забавная история,- сладко, до хруста в суставах потянулся продюсер Петя Вельяминов. Нажал на кнопку шкафа с напитками, выбрал кофе 'руссиано'. Когда-то напиток назывался 'американо', но один из отечественных премьер-министров когда-то в шутку предложил его переименовать в 'руссиано', название так и осталось.- Чем она закончилась, нашли убийцу думного дьяка Никитина?
  Его коллега журналист Илья Плетнев рассматривал объемное изображение двойной звезды Сердце Карла в скоплении Гончих псов. Перед первым коротким сном, когда выходили из Солнечной системы, он рассказал приятелям историю, услышанную от профессора Давыдова. Историю о том, как Малюта Скуратов вроде бы готовил заговор против государя всея Руси Ивана Васильевича. Профессор собирался написать роман на эту тему, но не успел, умер, оставив после себя лишь начальные наброски. И те сохранились лишь в памяти Ильи. Почему рассказал? Оператор Юра Головин всегда приставал к нему в минуты безделья- 'наплети что нибудь, Плетнев, у тебя язык без костей'. Почему именно о Скуратове? Что первое пришло на ум, то и рассказал. Возможно, потому что Скуратова-Бельского в свое время тоже называли Гончим псом, как и созвездие, к которому летели. Вернее, к звезде Чара в этом созвездии. А если точнее- к планете Энона. Древнегреческая нимфа Энона была прорицательницей, по её вине погиб муж Парис, который в ней души не чаял. Она то ли отказалась его вылечить, то ли отравила. Потом, кажется, и сама повесилась. Словом, темная история, как и с покушением на Грозного.
  -Не знаю чем закончилась,- пожал плечами Илья. Тоже налил себе кофе, вновь сел за квантовый компьютер.- Меня больше беспокоит- не напрасно ли мы летим за 27 световых лет. Что они там за Центр биорепродукции придумали?
  -А по мне все равно куда лететь,- поднялся со своего кресла Юра Головин.-Все лучше, чем на Земле от безделья изнывать или по спутникам Юпитера лазать. Надоело, ужо всё обсосали. Ну ладно еще, когда командировка в недра Европы, есть что поснимать и суточные хорошие. А если опять по заводам на Каллисто, Ганимеда и Ио...Тьфу. Уж лучше в другие системы. Сколько нам еще?
  - Сто раз ужо спрашивал,-поморщился продюсер.- Два сна по тринадцать лет. И три дня бодрствования. К следующему вторнику будем. Обратно через червоточину облака Оорта, вернемся в свое время на Земле. Ну, может, с разницей в неделю. Как в прошлый раз, когда летали к Сириусу.
  -Ну да,-хмыкнул Головин,- так я и поверил. С Сириуса почти на полмесяца задержались. Прилетели, а у меня ужо весь виноград на даче обсыпался.
  -У тебя винища и так на сотни лет ужо припасено,- засмеялся Плетнев.- Скоро печень менять придется.
  Головин самодовольно заулыбался:
  -Ну и поменяю, слава богу, наука не стоит на месте. А тебе бы голову заменить не мешало. И почему вы, журналюги, все такие глупые?
   Они часто пикировались, но незлобиво. Друзья к этому привыкли и не обращали внимания.
  Оператор подошел к компьютеру журналиста, ткнул пальцем в альфу Гончих псов. Палец провалился в желтую пылающую плазму. Увеличил голосом изображение. Звезда начала переливаться синим цветом в оранжевых протуберанцах, вокруг неё стали заметны серые, безжизненные планеты. Рядом- желтый карлик, очень похожий на Чару.
  -Гравитация у Сердца Карла очень большая, как бы не притянула,- сказал Илья.
  -Тоже мне, специалист,- ответил Юра.- Пусть команда голову ломает, ей за это деньги платят.
  Команда корабля- пилоты и техники, находилась в верхнем отсеке. Со съемочной группой телеканала 'NN'- 'Новости науки' практически не общалась. Все рекомендации телевизионщикам выдавались через бортовой компьютер 'Софокл'.
  -Так и со скуки с вами помереть можно,-вздохнул оператор,вызвав на экран ужо Чару. Вокруг нее вращались три планеты. Энона выделялась зелено-голубым цветом.
  -Неужели правда, что на ней дышать можно, как на Земле?
  -Ну, а как там по- твоему люди живут?- налил себе еще кофе продюсер Вельяминов.
  -Откуда я знаю, может, они ужо мутанты.
  -Атмосферу еще в прошлом десятилетии создали на подобие земной. Какой ты все же занудный, Юра,- поморщился журналист.
  -Занудный, не спорю,-охотно согласился Головин.- Вот и расскажи снова что-нибудь интересное. А то скоро опять спать.
  -Найди себе в базе интересный сон, закачай в свой чип. Развлечешься.
  -Да там ерунда какая-то банальная. В прошлый раз несколько советских фильмов загрузил. За главных героев выступал, такого наколбасил! У меня все актрисы- от Мордюковой до Федоровой голыми бегали.
  -Кто бы сомневался. Теперь по Голливуду вдарь,- посоветовал продюсер.
  -Скучно всё это,- тяжело вздохнул Юра.- Хочется чего-нибудь необычного.
  Вдруг глаза его загорелись.
  -Друзья!- подскочил он.- А что если...Меня тоже позабавила сказка про Малюту Скуратова и князя...как его?
  -Старицкого,-подсказал Илья.
  -Во-во! Хочу узнать, кто дьяка укокошил.
  Мысли оператора сразу уловил Петя.
  -Желаешь в 16-ом веке теперь во сне покуролесить?
  -Почему бы и нет?
  -Я бы тоже не отказался,- почесав нос, сказал продюсер. -А давайте, в самом деле, нырнем все трое в Александрову слободу.
  -Александрову,- так ее тогда называли,- со знанием дела поправил коллегу журналист.
  -Ну да. Каждый проведет свое расследование, а потом обменяемся впечатлениями. Только заранее нужно сделать себе установку- без глупостей, чтобы все по-серьезному.
  -У нас нет программы, которую можно загрузить в мозговой чип.
  -Нет, так будет,- хлопнул по плечу Илью Юра.- Запишем твой рассказ на файл, добавим к нему исторических фактов из сети, чтобы не плавать по фамилиям, местам и датам, и каждому загрузим в базу. Ну?
  -Да, но всем троим нужно будет выступать в одном образе,- задумался Плетнев.
  -Малюты или Старицкого?
  -А какой смысл?-округлил глаза Петя.- Я еще со школы помню, что Скуратова убили в январе 1573-го года при штурме какой-то крепости. Мы в любом случае подсознательно будем упираться в тот факт, что царем он не стал.
  -Князь Владимир Старицкий!- дал команду 'Софоклу' Юра.- Ага...Казнен вместе с большей частью семьи в октябре1569 года...Стоп, здесь сказано- под пытками показал, что через царского повара собирался отравить Ивана Грозного. А по твоей версии, Илья, князь сам рассказал царю о том, что Малюта передал ему коробку с ядом.
  -По версии профессора Давыдова. Но факт-то имел место.
  -Путаница. Хотя, тем интереснее будет. Так за кого играем?
  -Наверное, за стряпчего Губова,- не уверенно ответил сказал Илья.- Он же сообщил царю, что случайную смерть дьяка видел Годунов. Не исключено замешан.
  - Хм. Годунов...,- оттянул мочку уха продюсер. Он часто так делал, когда думал.- А потом царевич Дмитрий в Угличе якобы случайно зарезался. Я всегда представлял Бориса, как в опере- в царских одеждах и со скипетром. А он оказывается в Слободе лошадям хвосты заносил. Может, опять твой профессор что-нибудь напутал? Так...ну-ка, дружок, выдай нам про Годунова.
  Когда на виртуальном экране появилась информация, все трое внимательно стали ее читать. Первым голос подал журналист:
  -Что ж, здесь все сходится. По рассказу Давыдова действие происходит в первый год пребывания Ивана Васильевича в Александровой слободе, то есть в 1566 году. Тогда Борису было 14 лет. Самое место на конюшне. А опричником он стал ужо в 18. Профессор не погрешил против истины.
  Стряпчего Василия Губова в сети не нашли. Но все сошлись на том, что оно и к лучшему- никаких фактических ограничений, широкое поле деятельности.
  - Так кто за кого?- горящими глазами окинул приятелей Юра.
  Оба приятеля лишь пожали плечами.
  -Ладно, на месте сориентируемся. Все же забавно потом будет сопоставить наши расследования. Чем черт не шутит, мало ли, может, и докопаемся до истины. Вдруг мы невзначай подключимся к Единому информационному полю?
  -Юра, давно доказано, что его не существует. Это все домыслы псевдоученых прошлого века,- сказал Илья.
  -Не верю я этим ученым,- проворчал Головин.
  Он ушел на свое рабочее место и через Всемирную сеть вывел изображение с камер, установленных на его даче в Тверской области.
  Сигнал с Земли ужо шел с большим, почти суточным запозданием, но Юру это вполне устраивало. Он любовался, как искрят на солнце спелые грозди его черного винограда.
  
  Злой умысел
  
  Почему повара Горыню Смелова прозвали Малявой, он и сам не знал. По его телосложению да и имени, ему больше бы подходило прозвище Гора . Он был огромен, как медведь и такой же свирепый на вид. Но именно на вид, душу он имел добрую и покладистую. При этом обладал острым, поворотливым умом, знал как своего добиться, всегда твердо стоял на своем. И отменно готовил. Особенно славными у него получались калья на капустном рассоле из окуней с белорыбицей, кулебяки с заячьей требухой, печеные лебеди в особенных взварах из только ему ведомых трав и ягод. Ну и, конечно, варенье. Царь обожал варенье, да необычное, из огурцов. Пузатых, в пупырышках, ужо с желтыми боками. Этим и подкупил Ивана Васильевича Горыня.
  Целовальник Смелов держал небольшую корчму за Белым городом. Во время войны с Казанским ханом мужского народа в Москве почти не осталось, обложили тяжелыми пошлинами. Еле перебивался, не раз писал малявы в Большой приход, чтобы хоть на два рубля в год снизили ему подать. Любил считать монету, обожал её, ничего не скажешь. Может, потому и прозвали его приказные людишки Малявой- всем своими челобитными надоел. А уж когда войско вернулось из Казани- совсем стало невмоготу. Наливай опричникам хлебного вина бесплатно, да еще накорми сытно. Далее еще хуже- продавай водку и крепкий мед только в царских кабаках. А за винный откуп заплати столько, что и на обноски не хватит.
  Совсем уж было отчаялся Горыня. Но как-то в его корчму, волею судьбы, заглянул, возвращаясь то ли из Казани, то ли из Астрахани, государь. Как попробовал угощения Горыни, так и растаял, хотя зело был не в духе.
   Прошло время. Однажды молодая царица Анастасия захотела отведать чего-нибудь необычного. И Грозный вспомнил о Смелове, велел привести в Кремль. Смекалистый Горыня прихватил с собой целый воз продуктов и напитков. На столовом дворе командовал челядью, как будто здесь обретался вечно. Главный государев чашник и он же повар Иван Прокоп смотрел на него с ненавистью и удивлением. Сам был расторопен, но такого шустрого еще не видал. Кулебяки с зайчатиной и яичный торт в виде Спасской башни понравилась царице, только вот от огуречного варенья она покривилась. Зато Иван Васильевич съел его чуть ли не целую кадку и велел наварить еще.
  Так и прибился Малява ко двору, ублажая государеву семью и вареньями, и медовухой, и особым вином Мушкатель. Это было сладкое римское вино, которое Малява настаивал на мускатном орехе с крапивой. Настаивал в холодном погребе на льду по десять дней к ряду, потом выставлял к печке на седмицу и снова в лед. А чашник Иван Прокоп в тот же месяц внезапно умер. Говорили, что от сильного расстройства по причине отстранения от царского стола. Но умирал он неделю и всё это время из его рта шла желтая пена.
  В первое время непросто пришлось Горыне, все же не привык справляться с таким количеством столовых людюшек. А ведь царь любил закатывать званые обеды на целый день с сотней блюд, с огромным количеством народа, да каждый раз требовал необычные, диковинные яства. Малява из сил выбивался, но выдумывал, удовлетворяя не только царя, но и гостей.
  Теперь, с переездом в Александрову слободу, все изменилось. Пиры прекратились, а государь, облачившись в монашескую схиму, требовал себе простую пищу. Новая же царица Мария имела своего повара и жизнь Смелова стала размеренной и спокойной. Государь пожаловал ему дворянство, разрешил без откупа держать два питейных кабака в Москве- тот, за Белым городом и в Зарядье.
  В Слободе, как правило, в последнее время почти ничего не происходило. Царь чуть ли не целыми днями молился, иногда принимал людишек из разных приказов. Некоторые из них- Разрядный и Посольский ужо переехали сюда из Москвы, но находились они за кремлевскими стенами, в посаде.
  А тут произошло неслыханное- примчавшийся из Разбойного приказа Тимофей Никитин напоролся на свой собственный кинжал. Конечно, с кем беды по глупости не случается, но дьяк-то прискакал по какому-то срочному делу. Орал тут на весь двор- ' Желаю немедля к царю!' Ну да, замухрышка выискался, 'желаю', да еще 'немедля'. Обожди пока государь сам соизволит позвать. Велено было Тимошке на летней кухне переждать- там, где опричники и стрельцы из поместного ополчения кормятся за одним большим столом под лыковым навесом. Малява тогда в пекарне находился. Хоть и готовил еду для Темрюковны её повар, тоже из Кабарды, злой как собака Абу, но сладкие пироги она просила печь только Маляву. И вдруг дикий крик.
  Выбежал из пекарни Смелов весь в муке и меде, а у стола дьяк валяется с кинжалом в груди, ногами дергает, хрипит. А рядом Бориска Годунов с конюшни. Увидал повара и тут же кинжал из Никитина выдернул. Кровища из того фонтаном, всю скамью залила.
  -Что ж ты наделал!- в ужасе закричал Малява.
  Бориска поворотил на него свое смуглое, с большим крючковатым носом лицо. Его темно-карие, несколько раскосые, как у татарина глаза, были абсолютно спокойны.
  -То не я, Горыня Михайлович, он сам себя зарезал.
  -Как так?
  -За водой я на пруд лошадям ходил,- Борис кивнул на полные ведра у стола.- Он еще пошутил надо мной- что, говорит, парень, похмелье мучает? И заржал сам, как конь. А когда вертался, гляжу дьяк ножик свой в кружок на земле бросает. Кинжал не острием, а рукояткой воткнулся. Он пошел к нему и оступился. Прямо на лезвие и напоролся. Перевернул я его, а он, вон, ужо только булькает.
  -Булькает,- передразнил Малява.-Теперь готовься к избе пыточной. Кто тебе поверит. Дьяк-то сломя голову к царю мчался, донесение, видно, важное имел.
  -Ну-у, дела ёндовые...,- сказал, появившийся за спиной повара стряпчий Василий Губов.
  Оттянул дьяку ужо тяжелые вики, пощупал ладонью под подбородком. Выругался. Затем начал его обыскивать. На стол кинул монеты ( одну, вынутую изо рта дьяка, незаметно сунул в карман), мушкет, мешочек с солью. Более ничего не найдя, направился к его коню. В мешке под седлом с метлой тоже ничего особенного не нашел- ржаная лепешка, да фляга с водой. Три раза свистнул. Тут же прибежали охранные кромешники.
  - С этих двоих глаз не спускать! Тело в ледник.
  А вечером, когда закончилась осенняя снежно-дождевая круговерть и ужо зазвонили к вечерне, стряпчий пришел к Маляве.
  -Разговор серьезный есть.
  -Ну, выкладывай,- насторожился Горыня. Он не любил Губова. Все людишки, слишком близкие к царю, опасны. Сам-то Малява, хоть и пользовался расположением государя, ближним человеком не считался. И был очень рад тому- чем теснее к огню, тем жарче становится, так и сгореть недолго. Это он прекрасно знал, как повар.
  -Не здесь. Приходи вскорости в кабак, что на окраине посада.
  - В тот, где на двери висит отрезанная башка бывшего целовальника Хомки?
  -Да. Вишь, вором оказался, кромешники не сдержались.
  -А ежели не приду?
  -Дурнем будешь. Свою выгоду упустишь.
  Малява, перебравшись вместе с государевым двором в слободу, хотел прибрать к рукам эту корчму. Вернее, сделать целовальником своего двоюродного брата Акима. Но так как все питейные заведения теперь стали государевыми, без согласия Ивана Васильевича было не обойтись. Когда царь услышал просьбу повара, ухмыльнулся:
  - Я с местничеством и кумовством бьюсь, для того и опричнину создал. А ты хочешь, чтобы ради тебя я великое начинание предал? Что ж, бери кабак, а я сейчас же пойду сдамся кромешникам, пусть меня за измену пытают.
  -Что ты, государь!- упал в ноги Ивану Малява.- Прости блудяшку неблазного.
  
  В темном, затхлом кабаке, пропахшем гнилой капустой и перегаром, гуляла стрелецкая десятина из мордвин, казаков и татар. В углу, у двери в кабацкий погреб, были сложены их пищали. Они то спорили, почти до драки, то обнимались, говоря на самых разных диалектах, при этом прекрасно понимая друг друга. Пили крепкое хлебное вино, которое после начала Ливонской войны, на польский манер стали называть водкой, закусывали рыжиками и кашей. Десятник, выделявшийся особым, сложновытканым узором на синем кафтане, пытался привлечь к себе внимание, произнести что -то значимое, но на него никто не обращал внимания. Каждый раз после неудачной попытки, он укоризненно тряс головой и, раскачиваясь на некрепких ногах, опускался на лавку.
  Когда вошел стряпчий Губов, один из стрельцов случайно выплеснул на его синие дорогие сапоги кружку с вином. Хотел было схватить нахала за шиворот и дать в морду, но передумал- не для того пришел, чтобы норов показывать. К Василию тут же подскочил целовальник Дементий, расторопно протер ему сапоги тряпицей, подпихнул локтем неуклюжего стрельца:
  -Ну, басалай, уймись, не видишь кого мараешь!
  -А что?- уставился мутным глазом стрелец на стряпчего. Вроде признал, а вроде и нет. На всякий случай кивнул, молча сел за стол.
  -Водки? Рыжиков? Бараньих желудков? Прогнать бездельников? Московские стрельцы рядом, в момент этих вышибут, -кланялся кабатчик.
  -Не надобно, позову,-ответил Василий.
  Он прошел в дальний угол избы, где за массивным, потрескавшимся столом его поджидал Малява. Одет он был в черный груботканный балахон, завязанный тесемками под самым подбородком. На голове глубокая войлочная шляпа, какие носят местные крестьяне.
  Вот ведь вырядился, -усмехнулся про себя Василий. -Прям лазутчик короля Сигизмунда Августа.
  Перед Малявой стоял штоф то ли с медовухой, то ли с водкой и одна кружка.
  На мою душу ничего не заказал, жаден как бес,- отметил стряпчий.
  -Закуску себе что ли бы попросил,- сказал Василий.
  -Зачем звал?- не поднимая глаз, спросил Горыня.
  -Я тоже не люблю пустых слов.
  Подозвал, глядевшего на него собачьими глазами целовальника, велел принести полштофа водки.
  -Гороха с баранинкой, грибочков?-согнулся перед Губовым кабатчик.
  Василий был в силе, единственный человек, которого так долго, почитай три года, держит при себе стряпчим царь. Прежних давно ужо вороны склевали. Все это в слободе знали, опасались Василия Губова и за то не любили. Поговаривали, что Васька тайно ублажает похотливую Марию Темрюковну. Благодаря тому и держится. Однажды слух докатился до царя. Тот без слов огрел Василия посохом, поднес кинжал к правому глазу:
  -Истину ли сказывают про тебя, вымесок?
  Василий собрал волю в кулак, знал- ежели дрогнет, точно конец. Спокойно ответил:
  -А тебе что? Ты ведь Федьку Басманова привечаешь. Уж лучше пусть Мария со мной утехам придается, нежели с черкесами али татарами. Потомство хоть русское народится. Глядишь, нового царя настрогаем.
  Государь оторопел. Такой дерзости он не ожидал. Да, разум терял от черных кудрей Федьки и его белых, тонких, как у девицы, рук и шеи. И в деле смыслит. Это он, Басманов, через своих родственников Плещеевых, уговорил Земский собор продолжить войну с Сигизмундом. И впрямь, с Балтийских земель дань знатную собирать можно, с наших то что возьмешь...? Никто ить не видал, как он с ним милуется. Только этот бес Васька знает. Нос длинный, как у ежа. Ишь, разошелся, осмелел, болдырь.
  Потом вдруг расхохотался, отбросил кинжал:
  -Смотри у меня. И тебя и Машку велю в пруду утопить. Блудлива княжна Кученей, да умна. Хоть и не люба, но нужна. Пока. От тебя все одно не потерплю....Ишь вздумал государя дурить...А Федька так, забава, не тебе нос совать, отрежу.
  Василий зло взглянул на целовальника:
  -Будешь надоедать, за вино денег не дам.
  То ли пошутил, то ли правду сказал. Кто его знает.
  Дементий сразу растворился в темном смраде корчмы, как тать перед крестом. Через мгновение принес полштофа и вновь скорее прочь. Пугливы были дворянские дети, державшие теперь царские кабаки. Всё ведь лучше водкой опричников и стрельцов поить да деньгу немалую зашибать, нежели в военных походах вшей кормить.
  -Ну, а теперь слушай меня, Горыня,- назвал повара Василий по имени.
  Тот хрюкнул, отхлебнул из кружки вина.
  - Войне с ляхами и литовцами конца и края нет. Знаешь ведь, что Собор приговорил не уступать противнику 'Ливонские земли городов'. А наш царь Московский и всея Руси Иван Васильевич собрался... бежать к королеве Елизавете. Разумеешь?
  -Разумею,- спокойно, ни чуть не удивившись ответил повар.- Не у тебя одного уши имеются. Все об том ужо знают, письмо надумал писать.
  - И что тогда будет, ежели убежит?
  -А я почем знаю? Думные бояре князя Владимира кликнут али сына Ивана. Земские-то за князя.
  -Тебе все одно? Вон, при Иване Васильевиче-то как бока отъел, а кому ты будешь опосля нужон! Или надеешься государь тебя с собой к англам возьмет?
  -Да чего от меня надобно-то?!- вскричал Малява и задел широким рукавом штоф. Он с грохотом упал на грязный пол, разбился. Целовальник у стойки вытянул голову. Василий наполнил кружку повара из своей бутылки.
  -Думаешь, почему царь всякие несуразности творит? Болен сильно.
  -Болен? Чем?
  - Хмарь бесовская напала. Загниванием крови страдает.
  -Господи, сохрани,- мелко перекрестился Малява. - А тебе откуда вестимо?
  -Лекари венецианские государя тайно навещали. Оставили зелье целебное. Но царь наотрез отказывается его принимать. Отравят, говорит, латиняне. Вот.
  Василий вынул из камзола серебряную коробочку, положил на стол.
  -Здесь порошок чудодейственный, который вылечит царя и вернет ему разум. Последняя надёжа.
  -Отчего же уверен, что не отрава?
  -Сим зельем ужо вылечили Шуйских, Голициных и Вяземских. Давно бы ужо пропали. Получишь 50 рублёв, ежели каждый день будешь тайно подсыпать сей порошочек в еду Ивану Васильевичу.
  -Та-а-ак,- протянул Горыня и надолго задумался.
  Наконец поднял на Василия свои тяжелые, в красных прожилках, медвежьи глаза.
  -По-о-онятно. Все понятно.
  -Что тебе понятно, пехтюк?
  -А ежели сейчас опричников кликну? На дыбе будешь червем извиваться. Ведь не иначе, как Ивана Васильевича извести решили. Злой умысел сотворили.
  -Фовань ты глупая, к чему мне своего благодетеля изводить? И стал бы я тогда с таким дурнем как ты связываться? Говорят тебе зелье целительное.
  -Целительное, говоришь? Ну, ладно.
  Малява взял в руки коробочку, внимательно осмотрел со всех сторон. Открыл и вдруг отправил щепотку серого порошка себе в рот.
  
  
  Допрос
  
  Иван Васильевич влетел в пыточную избу, как будто за ним гнались собаки. Находилась она сразу за задними воротами Александрова кремля. По началу проказников ломали в подвале Покровской церкви, но митрополит Филипп воспротивился- 'что же кровь-то лить там, где богу молимся!' Пришлось строить пыточную снаружи. Назвали Разбойным приказом, хотя фактически он вместе с дьяками и подьячими пока находился в Москве. Оттуда и прискакал Тимофей Никитин.
  Бориска Годунов и его дядя Дмитрий сидели на лавках со связанными сзади руками по разным углам. Посередине просторной избы, пахнущей еще свежей сосной, был поставлен стол дознавателя, за которым разминал желтые пальцы заплечных дел мастер, опричник Петр Хомутов. Над ним- круглая балка с перекинутой через неё веревкой. Внизу- не оструганное бревно, чтобы привязывать к ногам воров. Он вертел в руках кинжал с костяной рукояткой, которым якобы случайно зарезался дьяк Никитин.
  Хомутов не применял каких-то особенных пыточных приспособлений. Обычно использовал длинную плетку с тремя крючками на концах, вымоченную в водке. В редких случаях- чугунок с крутым кипятком или железный веник. Но почти все изменники и колоброды, подвешенные на дыбе, ужо после первого или второго 'уговора' кнутом развязывали свои языки. Попался, правда, один крепкий- дворянин Иван Спорый- хотел к Сигизмунду сбежать, предупредить, что Грозный собирается в очередной раз двинуть войско на Вильно. Выдержал Ванька аж семь ударов, а потом, в кровавых соплях, и сознался. Выдал всех своих подельников, в том числе и трех дочерей пяти лет отроду. А также приплел Федьку Басманова и Марию Темрюковну со всей её дворней. Пришлось утопить поскорее с глаз долой в пруду слободском вместе с его девками. Жену на кол посадили только через седмицу, так, на всякий случай.
  Государь подошел к печи, где томились на углях железные прутья в виде веника, приложил к ней ладони. Что-то мерзнуть в последнее время стал. На дворе хоть и снег, но тепло. Не иначе, ужо отраву подсыпали. Он ждал Ваську Губова, который встречался в кабаке с поваром Малявой. Согласится на измену али нет?
  Идея предложить яд Маляве в виде целительного порошка для царя, принадлежала Василию. Стряпчий ввалился без приказа в келью собора, когда Иван Васильевич беседовал с братом Владимиром Андреевичем.
  -Надобно этот порошок Маляве передать, посмотрим что творить станет,- выпалил он.
  -Подслушиваешь, пес?
  -Он дело говорит,- остудил гнев царя Старицкий.
  -Только князю это делать не следует,- продолжил скороговоркой Губов.- Узнают служивые и жильцы, все переврут. Сейчас земство будоражить ни к чему. Я повару и предложу.
  -К чему тогда о целительном снадобье сказывать?- сдвинул брови Иван.
  -Малява, конечно, не поверит, что зелье пользительное и ежели возьмет...
  - Ну, повесим его за ребра. А дальше? Не он же злодейство удумал. Малюта, сучий сын, живьем в землю закопаю.
  - Ежели повар окажется облуднем, себя на будущее убережешь,- ухмыльнулся князь.- Еще один прыщ выдавишь. Тебе же забавно это делать.
  Глаза царя зло сверкнули. Не хватало прямо сейчас ссоры,- подумал Губов, а потому поспешил сказать:
  -Есть задумка, государь. Но позволь сначала первую хитрость исполнить.
  
  Царь так долго держал руки на горячих камнях, что обжегся. Схватился пальцами за уши, втянул воздух сквозь редкие зубы. Оправил пегую, короткую бородку, такую же, как и у его главного теперь врага Сигизмунда, прошел к столу заплечника. Не глядя опустился на стул рядом и тут же подскочил, охнул. Сиденье оказалось утыканным острыми гвоздями. Отпихнул ногой, второй стукнул по крепкой ляжке Хомутова. Тот подскочил, испуганно выкатил глаза:
  -Что, что, государь?
  Покряхтев, Грозный жестом велел освободить место за заляпанным чернилами столом, сел. Пред царские очи опричник тут же притащил обоих Годуновых, бросил на пол у стены. Царь внимательно их оглядел.
  Обычно Иван Васильевич имел удивленно-печальный взгляд, как будто он постоянно дивился несовершенству мира и по поводу этого несказанно страдал. Теперь же глаза его были полны лишь любопытства- как эти тщедушные людишки посмели против него что-то замыслить? Так смело и дерзко, под носом у преданных опричников, совершить кознодейство! Преданных? а преданны ли? Никому верить не потребно, даже себе, а уж другим и подавно.
  Борис и Дмитрий оба были худы и желты узкими лицами. Похожи на братьев-близнецов, только разного возраста. Старший Годунов- наполовину сед, без бороды, начисто брит, как немец. У юного еще только начали пробиваться под носом усики. Глаза и у того и другого сургучовые, с небольшим татарским раскосом. Но у Дмитрия пустые, наполненные ужасом, у Бориски же умные, неподвижные, даже с некоторым вызовом. Крепкий орешек,- подумал государь. - Жаль, ежели вором окажется. Такой человечек может быть зело полезен.
  Царь взял кинжал, внимательно его осмотрел. Потрогал резную рукоять, сжал в кулаке. На ладони под большим пальцем появилась вмятина от выпуклого узора в виде головы то ли рыбы, то ли какого-то зверя. Ежели с силой воткнуть в человека через защитницу, непременно останется царапина или синяк.
  -На Тимошке кольчуга была?- спросил он заплечника.
  -Нет, государь, только кожаный доспех из пластин. Меж них клинок и вошел,- сразу догадался Хомутов о чем ведет речь царь.
  -И глубоко вошел?- обратился теперь Иван Васильевич к Борису.
  -По самую рукоять,-четко, не отводя взгляда, ответил юноша.
  -Руки покажи.
   Царь не поленился, встал, внимательно их осмотрел и даже ощупал. Ничего на ладонях не было, кроме небольших мозолей. От дровяного колуна или от ведер с водой, понял государь.
  -Зачем же ты, молодец, Тимошку убил?- взял царь Бориса за подбородок.- Он ить мне важное донесение вёз. Видно, враги супротив меня чего-то замыслили. А теперь и не знаю что.
  -Не убивал я приказного дьяка, государь,- твердо ответил Борис.-Твои враги- мои враги. Коли сомневаешься, возьми мою жизнь.
  -Щедро,-ухмыльнулся Иван Васильевич, а сам подумал,- ишь ты, шустрый какой. Приятный. Окажется ни при чем, приближу. Федька Басманов ему из ревности , правда, очи карие выцарапает, ха-ха. Вон какие очи. Ух!
  -Не убивцы мы!- вдруг дурным голосом завопил Дмитрий и пополз к царю.
  Тот отпихнул его ногой, второй с размаху ударил в лицо. Из носа жильца Годунова брызнула кровь, попала на черную накидку царя. Это его жутко разозлило. Кивнул Хомутову.
  Опричник тут же лихо продел веревку меж связанных рук Дмитрия, тяжело ударил в грудь, крутанул ворот дыбы. Суставы в плечах Годунова затрещали, он судорожно стал бить мысками сапог по полу.
  Высоко Петр его не поднимал, закрепил веревку на шкворне, разорвал ему рубаху. Отошел, примерился пятипалой плеткой с когтями. Два раза размахнулся, на третий стегнул.
  Бедняга сначала закричал, потом завыл. На спине и боку появились кровавые полосы, будто тигр подрал. После второго удара Дмитрий уронил голову на грудь. Хомутов опять примерился, но царь его остановил:
  -Дай-ка я, разохотился.
  Вынул из печи раскаленный веник, встряхнул, подошел к Дмитрию. Тот поднял голову, но увидев красные прутья, опять бессильно её свесил.
  -Не перестарался, Петька?
  -В самый раз. Ну, сказывай, собака, об чем тебя царь спрашивает!
  Иван Васильевич пока ни о чём Дмитрия не спрашивал, но тот замотал головой, поднял глаза. В них читалась тоска, боль и готовность на всё.
  -Ты, жабий выводок, подговорил своего племянника думного дьяка изничтожить? Какая была в том корысть?
  Дмитрий разинул рот, попытался что-то сказать, но вместо слов раздался хрип.
  -Нет, все же перестарался, заплечник. Надо его веничком освежить.
  Зашел несчастному за спину, встряхнул прутьями. С них посыпались искры и окалина.
  - Не надобно,- тихо произнес Борис.- Оставьте дядю. Я убил думного дьяка.
  -Вот как,- остановился царь.- И ради чего же?
  Борис на некоторое время замолчал, наконец, произнес:
  - Он меня обругал. Грязным татарником назвал.
  -И ты сразу его же кинжалом и пырнул?
  -Да. Ломайте меня на дыбе, а Дмитрия оставьте.
  Царь задумался.
  - И как же ты его зарезал? Ну-ка, Петька, развяжи его.
  Когда Хомутов выполнил приказ, государь протянул Борису кинжал. Тот взял его в обе руки, расставил ноги, замахнулся с головы, сделал выпад.
  -Где доспехи дьяка?- повернулся Иван Васильевич к опричнику.
  Вскоре холопы притащили из холодной, где находился труп Никитина, его верхнюю одежду. Хомутов протянул доспех, состоящий из длинных кожаных пластин, сшитых жилами. Они полностью закрывали грудь.
  Царь разложил окровавленную защитницу на столе, долго осматривал.
  - Значит, размахнулся и вонзил?- снова обратился он к Борису.-Кинжал держал ровно или боком?
  -Ровно.
  -Верно помнишь?
  -Верно.
  -Поди сюда. Вот гляди- ни одна из пластин не повреждена. Выходит, с первого раза попал между ними.
  -Выходит.
  -Но ежели бы ты ударил, как показываешь, они были бы порезаны. Клинок-то вон какой широкий.
  Борис молчал, но взгляда при этом не опускал.
  -Эх, буслай болотный, врать не научился. Дядю выгородить желаешь, вместо него смерть принять не чураешься.
  -Отпустите Дмитрия, я виновен. Меня пытайте. Дяди тогда вообще в слободе не было, он в селе мясо собакам покупал.
  Хомутов кивнул:
  -С Гришкой Чумным с псарни, где Димка обретается, и двумя опричниками.
  Государь обошел Бориса, оглядел того с ног до головы. Хотел было приложиться железным веником по невозмутимому, но очень привлекательному лицу. В последний миг передумал.
  -Твои вздорные слова, Бориска, тебя еще большим вором делают. Ежели бы я тебе поверил, то истинных проказников не установил, а значит, они по-прежнему угрожали бы мне. Оговорил себя, сознавайся!
  -Оговорил, государь, дьяк сам на тесак напоролся. Отпусти Дмитрия.
  Царь постоял немного, раскачиваясь на высоких каблуках (схиму-то носил, но сапоги предпочитал богатые), потом швырнул в угол раскаленный веник. Там что-то задымило, вспыхнуло. Опричник бросился тушить.
  Сплюнув, государь вышел из избы. За ним почти тут же выскочил Хомутов.
  -Что с этими-то делать? Запытать до смерти, али для казни публичной приберечь?
  -Кровопийца ты и есть кровопийца. Малец за дядю живота готов был лишиться, теперь и за меня его не пожалеет. Мне такие людишки потребны. Бес с ним, с дьяком. Разберемся. Дмитрия к лекарю Руперту отвести, пусть травами и мазями отходит. А Бориске скажи, чтобы завтрева по утру ко мне заглянул. И чтоб ни одна душа об том. Понял?
  -Уразумел, государь.
  Иван Васильевич направился не в Покровскую церковь на молебен, а на столовый двор. В этот час там никого не было- ни кромешников, ни стрельцов, ни жилых. Губов ужо показывал ему место, где нашли труп дьяка- со стороны конюшни, под навесом.
  Обойдя вокруг трапезного стола, который от косого мелкого дождя был совсем мокрый, царь нагнулся возле лавки. Поковырял носком землю, почесал под бородой. Прибежала какая-то кривобокая собака, попыталась там же поднюхаться. Государь отогнал ее прочь, вновь принялся внимательно осматривать все у скамьи. Вдруг глаза его сверкнули, сузились. В комке жирной земли что-то блеснуло. Нагнулся, поднял. Это была позолоченная пуговица от кафтана. Такие носили сокольничьи, печатники, думные дьяки. На ушке пуговицы остался пучок ниток. Приблизив пуговицу к глазам, царь удовлетворенно хмыкнул- она была не оторвана, о срезана.
  Еще несколько раз обошел стол. У крайнего столба, в желтой траве нашел серебряную московку, какими теперь платили кромешникам и прочим служивым. Те, конечно, охотнее брали новгородки, что равнялись двум московским денгам, но где на всех их напасешься! Казна почти пуста. Московки-то приходится рубить из тех запасов, что в Астрахани взяли. Ох, горе... Иван давно мечтал потрясти жирный Новогород, совсем заелся, от жира лопается. А подати зажимает. И что будет, ежели Рюриков град вообще полякам поклонится? Вот ить народец! При деде пятки лизал Казимиру- '...А держать тебе, честный король и князь литовский, Великий Новгород в воле людей вольных...'Тьфу! Теперь вот Сигизмунду собираются продаться.
  Иван вдруг стало жарко. Содрал с себя схиму, протер монету о рукав желтой ферязи из персидской тафты, которая была под ней. Черт бы побрал это монашье облачение, чего грехи замаливать, когда все равно не замолишь! Вся спина от власяницы ужо болит.
   Денга отбросила луч выглянувшего солнца. Показалось, что сабельник на ней взмахнул своим клинком. Иван сжал монету в руке, скорым шагом вернулся в пыточную избу. Там все так же на дыбе висел и стонал Дмитрий, в углу с остановившимся взглядом сидел Борис. Заплечник что-то шкрябал пером на пергаменте. Царь схватил со стола кафтан дьяка Никитина, перебрал в руках, оглядел.
  Найденная пуговица была от него. Срезана напротив дыры в кожаном доспехе. А отверстие в кафтане- чуть левее, у основания застежки. Значит, кинжал не резко вошел в дьяка, а еще успел поелозить под нагрудником.
  Подхватил подмышку одежду и защитницу Никитина,ни слова не сказав, вылетел из избы.
   У холодной стрельцы играли в кости. Увидев царя, подскочили, выронив медные монеты, опрокинули штофы с вином. Иван показал им кулак, но бить не стал, хотя те ужо приготовились к оплеухам- Иван иногда любил сам поучить нерадивых холопов- на службе знай дело, а не развлекайся.
  Оказалось, ключа от ледника у них нет, его унес староста Бакланов. Пока ключника искали, государь смирно сидел на низкой колоде у сарая, думал о своём. 'Бориска врет, не иначе. На крюках подвесить? Тверд, как камень, ишь за дядю вступился- 'мучайте меня, а его оставьте!' Дерзок, упрям, такой далеко пойдет. И что проку, ежели его изломать? Закроется, не выдаст подельников. Так и останется жало не вырванным. И, главное, кто этот змий? Или клубок змей? Димка жалок и ничтожен, не его это заговор плести. Неужто в самом деле Малюта? Нет. Не настолько прост Гришка, чтобы головой в омут. И яд ведь пустой братцу подсунул'.
  Накануне Иван велел отловить несколько бродячих псов. Лично скормил им мясо с 'отравой'. Так те ни сразу не сдохли, ни потом. А ведь будь зелье злым, замедленным, в другой раз уж и не притронулись бы. Проверено.
  'Значит, Малюта решил подставить князя Владимира. А потом поведать мне, что тот поддался его хитрым уговорам и взял яд для моего умерщвления. Смышлен. Хитер. Сначала Старицких моими руками извести, потом сына Ивана и под конец Шуйских. Хотя нет, Шуйские ему пригодятся. Как он еще с Рюриковичами породниться сможет? Опосля Володьки и Ивана Гриша Бельский возьмется за меня. Что ж, сие понятно. Но для чего думный дьяк Тимошка прискакал в слободу сломя голову? Что хотел сказать или показать? Кто его убил? А Малява молодец, не поддался. Как Васька Губов сказывал, тот в кабаке, выслушав его байку о чудодейственном целебном средстве для государя, взял да и засунул его себе в пасть. Ха-ха. Или Малява тоже лукавит, и он знал, что яд не настоящий? Ух, голова скоро лопнет от них от всех. Убегу к королеве. Но прежде дознаюсь, кто это бесчинство супротив меня учинил. Ну ладно я, грешный, упырь кровавый. На Россию замахнулись, на Русь святую! Изведут меня, кого посадят? Коклюшника, выжигу какого-нибудь. Не иначе, и впрямь из Шуйских. Весь их род на лжи держится- видите ли от второго сына Александра Невского пошли, а потому старшая ветвь, по сравнению с московской. Так долго верещали, пока их не задвинули. А теперь, представься случай, опять заголосят. А ить, как ни крути, имеют право на престол, ежели угаснет московская династия. Государство погубят дедом Иваном да царицей Софьей собранное, и себя на веки вечные проклянут. Везде тьма и смрад настанут. Но не бывать этому!'
  Прибежал запыхавшийся староста, стал истово кланяться царю. Тот вырвал у него связку ключей, отпихнул. Сам отворил замок, сдвинул лязгающий засов. Швырнул ключи в физиономию Бакланова. Староста схватился за щеку, но не издал ни звука.
  -Показывай дьяка,- велел царь.
  Староста побежал по скользким ступенькам, крикнул из темноты стрельцам:
  -Чего стоите, олухи, огня несите!
  Под светом трех факелов, Иван принялся осматривать голое, желтое как китайская бумага тело дьяка Никитина. Ровная рана от кинжала находилась прямо под левым соском, там где сердце. Рядом- неглубокая, с полпальца величиной царапина. На лбу ужо почерневшая шишка.
  -Шелом на дьяке был?-спросил государь, с трудом разжимая кулаки Никитина.
  -На седле висел,- с готовностью ответил староста.- Лбом-то он, видать, когда свалился ударился. А стряпчий Василий у него деньги забрал.
  -Знаю, не трезвонь. Камней-то на столовом дворе нет. Земля одна мягкая.
  -Мягкая, государь,-поддакнул Бакланов.
  -Как же он тогда шишку набил?
  -Не знаю, может, о край стола.
  -Споткнулся, об стол башкой, а потом ровнехонько на кинжал?
  -Так, видно.
  -Коломесь дурной, тогда бы лезвие не вошло прямо, а рана ровная.
  -Ровная, государь.
  -А это что?
  На разжатой ладони и пальцах дьяка были глубокие порезы.
  -Где кинжал?
  -Кинжал!-завопил староста.
  Стрельцы побежали в пыточную избу и вскоре принесли обоюдоострый клинок Никитина, который ему подарил сибирский посланник.
  Иван приложил лезвие к ладони дьяка. Ухмыльнулся.
  -Видишь?
  -Вижу. Что, государь?
  - Перед тем, как клинок вошел Тимошке в грудь, он за него хватался. Ежели бы дьяк на него свалился невзначай, то он не успел бы этого сделать. Уразумел?
  -Уразумел, государь.
  Царь резко повернулся, пошел к выходу. За ним расторопно побежали стрельцы с факелами. Теперь ему было совершенно ясно, что думного дьяка убили. А Бориска врет.
  На утро слобода узнала, что государь Иван Васильевич сильно занемог. Эта весть быстро долетела до Москвы и застала Малюту Скуратова, когда он, наконец, въехал с войском в Белый город. Известие сильно удивило и напугало Григория Лукьяновича. Ведь в коробице, которую он передал князю Старицкому был совершенно безобидный порошок- порох с мукой. А еще, как обухом по голове, когда он узнал, что в Александрове внезапно преставился думный дьяк Разбойного приказа Тимофей Никитин. В очередной раз схватил Бакуню за грудки:
  -Всё ли сделал, как я велел?
  -Молю тя, Григорий Лукьянович, - с испугу обронил тиун присказку хозяина.- Передал твое письмо дьяку ночью на Яузе, никто не видал.
  -Ну, а до того, как с ним встренулся, как об том договорился? Надеюсь, в приказ не препирался?
  -Обижаешь, Григорий Лукьянович. Мальчонку- сбитенщика за полушку нанял, научил, чтоб передал Никите, что его в темень у Лихой заставы ждут.
  -Отчего же тогда Тимошка подох?
  Бакуня развел руками:
  -Так, видать, на роду написано.
  -Дурень!-оттолкнул тиуна Малюта.- Попало ли письмо к царю, вот и ломай теперь голову. И от чего он занемог?
  - На Торговой площади сказывают, ужо Филипп государя причастил, отходит.
  -Да-а. Неужто князь Владимир порошочек подменил? Во, беда-то! Или не беда?
  -Чего?
  -Не напрягайся, лопнешь. И что с князем Старицким?-вслух рассуждал Скуратов.- Ежели письмо дошло до Ивана, то тот в Александрове под замком, а ежели...
  -Чего ты гадаешь, Григорий Лукьянович, как девка перед рождеством. Здесь князь, под Москвой, в Воробьевой слободе, у сродственников.
  -Откуда знаешь?- выкатил глаза Малюта. Его часто поражало то, что тиун ведает всё, что творится кругом. Ценил в том числе и за это.
  -В Москве сорок много, на хвосте приносят.
  -Та-ак,-протянул Скуратов и даже дернул себя за бороду.- Прям Гандикап.
  -Ты же в шахматы не умеешь,-заржал Бакуня.
  -Внимательный очень. Пасть закрой. Седлай лучше.
  Перед сумерками, когда по Москве уже начали расставлять сторожевые рогатины, Малюта вместе с верным Бакуней, отправился в Воробьеву слободу.
  
  Хитрый план
  
  Иван Васильевич лежал на широкой кровати в царских покоях. Темные занавесы на ней были плотно задернуты. Возле стоял митрополит Филипп, опираясь на тонкий, с костяными ручками посох. Он шептал молитву.
  -Видать, отхожу, пресветлый,- произнес еле слышно государь.
  -По грехом нашим и беды,-вздохнул Филипп.-За всё плата наступает. Облегчи душу, не томись. Туда,- указал он посохом на потолок,- кроме неё ничего не возьмешь. А она должна быть чиста, аки слеза младенца. Распусти опричнину, помилуй обреченных, покайся за невинноубиенных.
  -Всё сделаю, Филлипушка, токма оставь меня покуда, сил нет.
  -Оставлю, государь Иван Васильевич. Крепись.
  Митрополит собрался уже уходить, на пороге задержался:
  -Меня зело судьба великой духовной ценности беспокоит, что с ней будет, ежели...О либерии бабки твоей Софьи размышляю. Кому она без тебя надобна окажется? Растащат, немцам проклятым продадут, а то и вовсе спалят.
  -На тебя уповаю, святейший. На твою волю. Поступай как знаешь. Вывези её из Кремля хотя бы в Коломенское, да спрячь покуда в одной из деревенек.
  -Так и сделаю, государь.
  Слегка поклонившись, митрополит наконец вышел.
  Из двери, что вела в столовую палату, тут же появился Василий Губов. На его лице играла широкая улыбка.
  -Ишь, поверил, 'распусти опричнину', 'покайся за невинноубиенных'. То же мне, советчик.
  -Ну, зубоскал!-резко отдернул занавеску царь.-Не тебе, холопу, над Его высокопреосвященством насмехаться!
  -А что,- пожал плечами стряпчий,- я ничего. Просто славно получилось с твоей хворобой. Москва, сказывают, как улей гудит. Филипп-то недаром о твоей либерии печется, не иначе Риму вернуть вознамерился.
  -Для чего?- сел на кровати государь.
  -Э-э, думаю, митрополит далеко глядит. После твоей кончины...прости государь, кромешники разбегутся, аки зайцы, а войско воевать в Ливонии перестанет. Заявится сюда беспрепятственно Сигизмунд Август, слева направо креститься заставит. Тут -то и выйдет Филипп во всей красе- я ,мол, первый с Римом задружился, мне и честь.
  Иван подумал, потом рассмеялся:
  -Это ты, кажись, хватил. Филипп за православную веру голову отдаст. Хотя...Либерию все ж пусть в Коломенское свезёт, поглядим что далее делать станет. Мне она всё одно покуда без надобности. Давно бы следовало этого попа в каком-нибудь монастыре запереть. Хоть бы в Богоявленском.
  -Для чего же возвысил?
  -Народ его почитает. К тому же лучше иметь ворога перед глазами, нежели за спиной. Всему свое время.
  -На народ оглядываться, без порток останешься, а то и без башки,- ответил Губов и опустился на резной царский трон, который сам утром припер из приемной палаты.- Народ- что стадо баранов, куда погонят, туда и побежит. Когда он прав-то был? Только смуты устраивать. Потому господь и создал царей, чтобы этим стадом управлять.
  Государь поднялся с ложа, подошел к столу, налил из шумерского бронзового кувшина с гнутым носиком вина.
  -И ты ужо примеряешься?
  Василий испуганно соскочил с трона.
  -Что ты, государь, я ненароком.
  -Ненароком хрен с пророком,- захохотал Иван Васильевич.-Ладно, к делу. Более ко мне никого не пускать, болен и всё. Машку тоже, устроила тут балаган.
  После заутренней прибегала Мария Темрюковна. Царица была уже хмельна. То ли от радости, то ли в самом деле от горя, не поймешь. Ивана всего слезами и соплями измазала. Пришлось терпеть, не прогонишь же жезлом, когда в бессилии пребываешь. Стонала, убивалась возле его ног, молила за всё простить, а напоследок приложилась к шумерскому кувшинчику, икнула и исчезла.
  -Веди Бориску,- приказал государь.
  Из столовой палаты, которая соединялась лестницей с кухней, появился Годунов. Волосы взлохмачены, глаза горят, нос загнут как у ястреба. Ни испуга, ни почитания на лице. Правда, в дверях застыл, но не от робости, а от удивления- в царских покоях еще ни разу не доводилось бывать. Предполагал увидеть несказанное великолепие, а тут- тяжелые беленые своды, собранные в аляповатый лепной цветок, кровать, стол, да стул, каких кругом полно. Только резной трон говорил о том, что это царская опочивальня. И что самое удивительное- ни одной иконы.
  Низко поклонился, приложив руку к груди.
  -Как дядя?- подойдя к юноше вплотную спросил Иван Васильевич.-Оклемался после знакомства с Петькой Хомутовым?
  -Медвежьим салом мажут, государь,- уклончиво ответил тот.
  -Ты, гляжу, парень шустрый. Будешь мне верен, аки пес?
  -До конца дней своих, государь.
  -Ты дьяка-то угробил?
  -Нет, государь.
  -А кто?
  -Не знаю.
  -Вот и я не ведаю. Оттого и заболел. Видишь, еле на ногах стою?
  Борис промолчал.
  -Да токмо у меня ум ясный и рука тверда.
  Царь схватил Годунова за черный чуб, притянул к себе. Оцарапал жесткой бородой.
  -Пугать не буду, ты не пужливый. Станешь верно служить, опричником пожалую. А то и главным. Заместо Малюты хочешь? Он, сказывают, супротив меня измену замыслил, ядом хотел отравить. Через повара мого Маляву.
  -Как же это возможно, государь?
  -А ты не перебивай, когда царь говорит. Ах, какие глаза...
  Отпихнул Бориса, сел на стул.
  -Об том, что я в здравии знает только Васька, Малява и теперь ты. Уразумел для чего?
  -Нет, государь,-честно признался Годунов.
  -Чтоб убить ядовитую змею, нужно на время затаиться. А вот когда она подползет ближе и раздавить сапогом. В коробке, которую должен был передать Маляве князь Старицкий от Малюты, яда не было.
  - Во-от, как...Григорий Лукьянович хотел очернить князя в твоих глазах, государь, и тем больше возвыситься,- быстро догадался Борис.- Для того и дьяка к тебе послал. Тимофей Никитин должен был опередить князя. Раз коробица у тебя, значит, твой брат не передал её Маляве. Но ты вдруг смертельно заболел и теперь все в раздрае- почему, что произошло? Будут думать, что тебя все одно кто-то отравил, начнут выяснять отношения. Настоящий змий обязательно выползет на свет, государь.
  Иван Васильевич даже цокнул несколько раз языком. Уже понял, что мальчонка умен, но такой проворной сметливости от него никак не ожидал. Встал, опять подошел к Борису. Внимательно его оглядел.
  -Ну, да,- наконец произнес он,- а Тимошка Малюте всю игру попутал, взял да и напоролся на кинжал.
  -Выходит так.
  -Вот ты и распутаешь этот клубок.
  -Я?!-воскликнул Борис, забыв что находится у царя.
  -Завтра поедешь с Губовым в Москву. Он тебе всё расскажет. Васька, неси схиму, в подвал Троицкий молиться пойду.
  -Ты же при смерти!
  -Ах, да!- стукнул себя по лбу Иван Васильевич.- Тогда пошли оба вон, надоели.
  
  Стража княжеского дома оказалась неприветлива и чрезмерна осторожна. Видимо, хозяин дал соответствующие наставления.
  -Чего надобно, полуношники? Проезжайте, покуда живы.
  -Ты с кем так смел, басалай!- вертясь на сноровистом коне, крикнул в полутьму Бакуня.- Не видишь, кого спроваживаешь?
  -А мне хоть ты сам Малюта. Не велено. Щас из пещали-то пульну, потом погляжу кто ты таков. Ха-ха.
  Григорий Лукьянович слез с коня, подошел к стрельцу. Подъехал ближе и Бакуня. Тот наконец разглядел поздних странников. Челюсть так и отвисла.
  -Что, в самом деле, и меня прогонишь?- сощурился Скуратов.
  Стрелец тяжело сглотнул, выпучил глаза:
  -Владимир Андреевич отдыхает. Утомился с дороги.
  Другой страж уже спешно открывал ворота. Малюта взял под уздцы коня, неспешно пошел во двор. Бакуня, сплюнув под ноги стрельцу, последовал за хозяином.
  Старицкий будто ждал гостей. Вышел на крыльцо. Дом его был построен в немецком стиле- почти ровный, как коробка, с темными продольными и поперечными перекладинами на белой стене, высокой крышей, без всяких резных и расписных излишеств.
  -Как здоров, Григорий Лукьянович, не хвораешь ли?- весело спросил князь.
  -Токмо твоими молитвами и пробиваюсь.
  -Стараюсь, боярин, весь лоб за тебя ужо перед образами измочалил.
  Чего это он так веселится?- подумал Малюта.- Неужто и вправду порошок в коробице подменил, отравы туда насыпал? Но как узнал, что там был не яд? На язык что-ли попробовал? Или холопу скормил? С него станется. Но тогда меченная зернь у него в руках. Будет меня ломать. Поглядим.
  Расположились внизу, в светлице. Впрочем, и она полностью напоминала польскую или литовскую комнату. Вместо печи-камин, на стенах гобелены с рыцарскими сражениями и охотой на львов. Малюта вспомнил свой тайный подземный дом на волжском острове. У него богаче. Хотя, князь-то здесь уже и не живет, так, бывает набегами, когда Иван позволяет в Москве бывать. Был у Старицкого дом и в Зарядье, но при последней опале царь его отобрал, устроил там Разбойный приказ. Теперь Владимир Андреевич мог обретаться только в Воробьёво, где жили его родственники.
  На этот раз Малюта не прогонял Бакуню, велел сидеть рядом. Это удивило князя, но возражать он не стал. В конце концов Бакуня, которого он хорошо знал, не черный холоп, а сын дворянина Ивана Плетнёва- Илья. Хотя все давно уже зовут тиуна по прозвищу Бакуня- или балабол. В насмешку, видать. Парень и со своими-то просто так и рта не раскроет, а уж с чужими...
  -Чем обязан?- учтиво спросил князь, давая знак человеку поставить на стол кувшины с вином и уйти.
  -А то не знаешь,-ухмыльнулся Малюта.- Царя-то, говорят, уже Филипп исповедал.
  -Да ну?!- удивился то ли понарошку, то ли взаправду князь. -Ай, ай. Беда.
  -Ты, Владимир Андреевич, заканчивай свои шутки. Я ить тоже шутковать умею. Сказывай прямо- зелье передавал Маляве?
  Князь покрутил головой, будто она у него внезапно разболелась, размял пальцами шею. Его шейные позвонки хрустнули.
  -Передал кому надо,- уклончиво ответил Владимир Андреевич.
  -Отчего же тогда государь собирается с архангелами беседовать? В коробице-то мука да порох были.
  -Знаю, Григорий Лукьянович.
  -Знаешь?!
  -Твой замысел я сходу раскусил. Не глупее тебя. Подставить ты меня решил, а сам на лихом белом коне оказаться.
  Малюта отчаянно дернул бородой, стал её немилосердно чесать.
  -Ты, видать, и дьяка Никитина к братцу послал, чтобы он его о моем кознодействе упредил,- продолжил князь.- Так ить? Раз Бакуня тут, знамо, он Тимошке от тебя весточку сию и передал. Токмо я проворнее вас оказался. Про зелье я сразу Ивану рассказал. И на тебя, само собой, донес. Кстати, повар честным оказался. Васька Губов пытался подсунуть ему зелье для государя, вроде как лечебное, от римских целителей. Да тот его себе в пасть засунул. Ха-ха. Царь ему за верность 70 рублей пожаловал, причем серебряными новгородками, и шубу с плеча. Сам-то в схиме ходит. Ходил.
  -Та-ак,-протянул Малюта.- Хитер, князь, недооценил тебя. Отчего же Иван помирает? И почему тогда ты здесь прохлаждаешься, а не у его смертного одра?
  -Велено никого не подпускать и близко. Слыхал, даже Темрюковну не привечает. Не сегодня-завтра преставится.
  -Откуда вестимо?
  -Васька тут, в Разбойном приказе с кромешниками царскими шороху наводит. Пытается дознаться с чем Никитка к царю помчался. Тело его сюда приволокли. Пусть постарается. Для нас с тобой то не секрет. Так?
  - Ну,- нахмурился Малюта.
  -Для нас с тобой загадка кто и зачем Тимошку убил. Али и здесь твой хитрый ход?
  -Думай что говоришь, князь, стал бы я дьяка изничтожать, коли сам его к царю спроворил.
  - Это верно,-вздохнул Старицкий. -Что делать-то станешь, Григорий Лукьянович? Будешь ждать, покуда братец отойдет? Али все же в Александров наведаешься?
  -Разберусь.
  -Гляди, у царя хватит еще сил тебя на дыбу отправить. Думаешь, он поверит в твои сказки?
  -Не до сказок ему теперь, коли Филипп уже вокруг него вороном вьется. А ежели царь представление устроил? Может, и не помирает вовсе. На все способный. Ты-то его еще в здравии застал?
  -В полном. Велел мне покуда здесь находиться, не уезжать в Романово.
  -Чудно. Ежели хотел тебя со мной лицом к лицу схлестнуть, зачем в слободе не оставил?
  -Не любит он меня, вот и убрал до поры с глаз долой.
  'Да-а, любить тебя не за что,-подумал Малюта.- Хитер зверь, просто так в ловушку не загонишь. Ну ничего, поглядим кто кого'.
  -Что боярская дума говорит?- спросил он.
  -Знаешь ведь- до смерти правителя не потребно ничего обсуждать. Земство, сам сказывал, на моей стороне.
  -Так оно аки ветер. Сегодня так, завтра эдак. К Сигизмунду надобно.
  -Что?
  -Что! Что!- вдруг вспылил Скуратов.- Как бы поздно не было! Нужен ты земским, как лягушке перья. Это я тебе тогда так, на уши соломы наплел. Помрет Иван, такой раздрай начнется...Одна надежда на короля. Хорошо бы он дал теперь Андрюшке Курбскому достойное войско и тот бы сидел на изготовке. Когда царь помрет, обойдет Полоцк и быстрым шагом сюда. Покуда многие наши стрельцы в Ливонии да на юге. Войско что я привел из- под Полоцка- так, разве для видимости.
  -Не пойму тебя, Гриша.
   Князь встал, расправил плечи.- Я, по-твоему, самоубийца? Опять же ты сам говорил, что ляхи меня первым на кол посадят.
  -Пошутил я. Зачем Сигизмунду на троне Андрюшка? Он ведь знает, что народ его предателем считает. Ну посидит месяц другой, а опосля его на пики сбросят. Нет. Королю надобно, чтобы народ русский смирным был, а правитель в дружбе с ним. Через такого он свою веру постарается насадить, постепенно. А то поддержка Рима и большие деньги. Чуешь? Ты Сигизмунду нужен, князь. Ты!
  Владимир Андреевич опять хрустнул шейными позвонками, задумался. Потом налил себе полный кубок вина, без продыху осушил. Закусывать холодной телятиной не стал, вытер рот рукавом.
  -Верить тебе, Малюта, что скорпиону.
  -А ты не верь, дело твое. Только здраво рассуди прав я или нет. То-то. Надобно письмо Сигизмунду сочинять. Бакуня его Андрюшке передаст.
  -Чего же писать?
  -Я потом скажу.
  -А ежели царь комедию ломает? Возьмет завтрева и на ноги встанет. Что тогда?
  -Это мы выясним.
  -Как?
  -Над углями еще никто не молчал. Вот и Васька Губов заговорит.
  На ночь Малюта с Бакуней в Воробьёве не остались. Помчались в загородный дом Скуратова, что находился за Белым городом. Там боярин велел своим кромешникам немедля разыскать царского стряпчего Губова и тайно доставить его к нему. Бакуня пришпорил коня и вместе с дюжими молодцами умчался в ночь.
  
  Иван проснулся ни свет ни заря. Бока ломило- не привык спать на этой широкой, мягкой кровати. В слободе обычно простым топчаном с медвежьей ергачиной перебивался. Выглянул из-за плотной шторины. Прислушался. Никого. Опустил босые ноги на пол, отдернул. Холодно. Опять холопы палаты как следует не протопили.
  Взглянул на ночной глиняный горшок. Жуть как хотелось воспользоваться, но нельзя. Узнают, что справлял в него нужду, всё поймут. А ить он при смерти. Неподвижен. Подошел к двери, которая вела в столовую палату. Лестница в нужник находилась за ней. Велено было наверху никому не находиться, чтобы не беспокоить царя. Дозволялось только немому татарчонку Аги, что должен был давать больному воду и куриного бульона. Собрался уже выскочить из покоев, но внизу раздались голоса. Они становились всё громче. С охранными кромешниками кто-то бранился. 'С кем говоришь, холоп!'- донеслось отчетливо. 'Да, ить с нас головы снимут!' 'Кто? Гляди, чтоб я с тебя первым и не снял'.
  Топот на лестнице, что ведет со двора прямо в покои.
   Выругавшись, государь нырнул в постель, задвинул занавески. В дверь ввалились не постучав, громко сопя. Подошли к кровати. Оттянули тряпицу.
  - Государь...
  По голосу Иван сразу узнал думного боярина Юрия Головина.
  -Даже не шевелится, нос ишь как заострился,- сказал другой.
  Сомнений не было, это- Илья Плетнев из бояр земских. Оба в силе, на Соборе их голоса веские.
  Слетелись на умирающего льва,-подумал царь.-Шкуру заранее делить. Ну, ладно, послушаем.
  Ему стоило большого труда не моргнуть и не пошевелиться.
  -Кажись, совсем плох,- прошептал Головин.
  -Что делать-то станем? Может, пора Собор созывать?
  -Митрополит не позволит, пока душа с телом не рассталась. Но готовиться надобно. Сомнений нет.
  -Кого кричать-то будем, Ивана?
  -Квелый он, безликий,- ответил думный боярин.
  -То-то и лучше. На кой нам Рига ливонская? Пора уж заканчивать там. Жили без балтийских податей и слава богу. Того и гляди Литва с Польшей объединятся и тогда нам крышка, до Москвы дойдут. Сигизмунд шутить не будет. А уж сразу супротив немцев, финов, шведов и Крымского хана нам точно не устоять.
  -Не устоять, Илья Матвеевич,- вздохнул Головин.- И от опричнины сплошное разорение. У меня ить сколько отобрали, не сосчитать. Запомнится нам Иваново царство.
  -Ох, запомнится, друже.
  Плетнев протянул руку к лицу государя, помахал перед ним. Поднес ладонь к губам.
  -Чуешь что-нибудь?- спросил Головин.
  -Не пойму. Кажись тихо.
  Иван Васильевич затаил дыхание, напрягся.
  -Пощупай под скулой,-посоветовал Головин.- Бьется? А-а, дайкось я.
  Он отстранил Плетнева и сам засунул два пальца под подбородок царю.
  В этот момент левый глаз 'больного' резко отворился. Он крепко перехватил руку Головина, сжал, вывернул.
  Оба боярина отскочили прочь. Запутавшись в длинных полах кафтанов, свалились на спины, смешно задрав ноги.
  Царь соскочил с постели, схватил, выроненный Плетневым посох.
  -Сигизмунд, говорите, шутить не любит? А я шибко люблю.
  Бил обоих с остервенением, роняя густую слюну, пока резной, с золотым обкладом посох, не обломился. Затем, отшвырнув палку, схватил бояр за воротники.
  -То, что вы здесь сказывали, вам зачтется. А пока...Ежели кто узнает, что я в здравии, непотребники, лично каждому кишки вырву через поганые пасти. Уразумели?
  Бояре в ужасе кивали головами, мычали непонятное.
  -Ух, лободырники! -погрозил напоследок кулаком царь и галопом понесся в нужник.
  
  Стрельцов, что пустили к царю бояр, выпороли на конюшне. Их сотнику Лямову Иван Васильевич лично намял физиономию. Тот только таращил глаза и беспрестанно икал. То ли от обиды ( он ведь герой Казани и Астрахани), то ли от удивления, что находящийся при смерти государь, столь проворен и силен.
  С того момента кому-либо заходить даже в нижние этажи палаты запрещалось. Ну, кроме повара Малявы, его двух сподручных холопов и татарчонка Аги. Горыню, оказавшимся преданным человеком, посвятили в то, что болезнь царя не настоящая. Так надо. И ежели кто спросит, говорить, что государь очень плох и уже никого не узнает. Он помогал Ваське Губову и Бориске Годунову собираться в Москву, везти туда тело думного дьяка Никитина. Готовил им харчи, промасливал тряпки деревянным маслом, в которые завернули Тимошку. Для чего повезли, не спрашивал. Хотя было очень забавно узнать. Ведь не было у Никитина в Москве никого, жил уже пару лет бобылем, после того как в проруби кануло все его семейство. Поехали весной на санях в Заяузье, да и провалились. Одни шапки выловили. Закопали бы дьяка на местном погосте и ладно.
  Однако велено было устроить Никитину отпевание ни где-нибудь, а в Успенском соборе Кремля, а после похоронить со всеми почестями в Чудовом монастыре. Не каждый удостаивался такой чести упокоиться в стенах обители, возведенной в память о чудесном исцелении от слепоты Тайдулы, матери хана Золотой орды Джанибека. Прозрела она благодаря молитвам митрополита Алексия. Конечно, сему странному погребению пытался воспротивиться Филипп, но царь ( когда еще был в 'здравии') так грозно хлопнул посохом у ног святейшего, выругался так непотребно, что тот отступил. 'Делай, государь, что считаешь нужным. Токмо думный дьяк Никитин и Новодевичьего погоста не заслужил'. ' А ты не лезь, Федор Степанович, куда тебя не просят, ежели не желаешь сам в какой-нибудь монастырь ужо вскоре отправиться'.
  Расчет был на то, что пышные похоронные церемонии сильно озадачат злодеев. Выбьют из колеи. Ежели это и в самом деле козни Малюты, то он предпримет ряд необдуманных шагов и с головой себя выдаст. Так же поступят и остальные воры, когда узнают, что Никитку хоронят почти как святого. Значит царь ему шибко обязан, дьяк оказал ему неоценимую услугу. Но какую? Предупредил о заговоре и об отраве? Но тогда почему царь занемог, а Тимошку убили?
  Никому более не дозволялось беспокоить царя. Однако Ивана Васильевича очень огорчало, что такой попытки даже не сделал его сын Иван. Царь тайком припадал к узким окнам в надежде увидеть его подходящим к палатам, но тщетно. 'Вот ить, шельмец. Мал, конечно, всего двенадцать годков, плохо смыслит. Но и Бориске немного, а вон какой прыткий. Даром, что у Ваньки покровитель святой Лествичник. Не в него добродетелью. Убить мало. Так бы посохом по лбу и дал!'
  Порадовало царя другое. Неизвестно как в палаты под вечер пробрался, примчавшийся из Ливонии Федька Басманов. От него еще пахло порохом и стрелецкими обозами. Влетел в палаты вихрем, бросился к кровати, отдернул занавеску. А никого там не обнаружив, застыл столбом.
  -Что, чернявый, потерял своего благодетеля?-захихикал Иван Васильевич, сидя на троне за колонной.
  -Государь!-всплеснул по-бабьи руками Федор.- Как я рад, что ты в здравии и лепости!
  - Какая уж тут лепость, когда воры кругом, извести меня, царя вся Руси, потомка Рюрика вознамерились.
  -Кто? Где?- закрутился как ужаленный Басманов, словно 'воры' попрятались здесь же по углам.- Дай мне их, растерзаю! Отца родного за тебя не пощажу.
  Государь ухмыльнулся, встал с трона, обнял Федора за плечи:
  -Отца своего предашь, предашь и царя.
  Опричник сглотнул, не зная как реагировать на эти слова. Опустил голову на грудь царя.
  -Боялся, что уж живым не застану. День и ночь коней загонял. Как весть получил, сразу сюда.
  Государю теперь было не до нежностей, отстранил Басманова, снова уселся на трон.
  -Потом. Что там с Ригой?
  -Стоим, государь, в 50 верстах. Ежели бы не шведы, давно бы уж взяли. Они по ту сторону, на взморье. Посольство к тебе литовское собирается. Хотят Ливонию-то поделить между ляхами, шведами и нами.
  -Что об том думаешь?
  -Нам крохи предложат. Не потребно идти на сговор, Сигизмунд с королем Эриком все одно обманут. Меж собой дерутся, а главный враг-мы. Вышибли бы и шведов из Эстляндии, взяли бы Ревель, да сил маловато. Так что надобно делать так, как ты указал Земскому собору-воевать до полной победы.
  -Да куда мне, убогому, земству указывать. Ты, Федор, со сродственниками постарался, уговорил.
  Басманов зарделся, потупил глаза. Он очень любил, когда его Иван хвалил. А еще когда гладил по голове своими крепкими, длинными пальцами, перебирал ими его черные кудри. Теперь же понимал, что царь не намерен предаваться нежностям. А потому продолжил по-деловому:
  -Главное, чтоб хан Девлет Герай опять в спину не ударил. В прошлом году от Болхова-то отступил, а теперь не знамо что учинит. Может, снова на Рязань пойдет, а то стразу и на Москву. Важно, что ты цел.
  Царь помолчал, выпил вина.
  -Ты, Федька, в слободе останешься. Пока я не вернусь. Следи, чтоб в эти палаты ни одна душа, кроме Малявы не наведывалась. Ни Филипп, ни Темрюковна, никто. Костьми ложись, но не пущай. Все должны быть уверены, что я здесь и тихо отхожу.
  Басманов вскинул брови:
  -Куда же ты собрался, государь? Возьми с собой.
  -Верю тебе, но не надеюсь. Токмо на себя надеюсь. Никто кроме меня жало аспидное не вырвет. В Москву утром в монашеском наряде пойду. Один. Там измену искать стану. И это всё! Как сюда сейчас незаметно пролез, чуть свет меня и выведешь. Маляву я предупрежу. Принеси мне схиму странствующую, она в келье храма Богородицы. Позови сюда сотника Лямова, скажу ему, что в страже теперь ты главный.
  -А он-то не проговорится?
  -Я ему уже однажды объяснил- ежели пасть откроет, всё его семейство в кипятке сварю. Да ты еще попугай.
  -Узнают тебя, государь, и в обличье чернеца.
  -Бороду сбрею.
  -Как же, инок и без бороды?
  -Кому какое дело! Все, уймись, делай что велено.
  
  Ранним утром из потайной калитки Александрова кремля вышел высокий, согбенный монах с надвинутым на лицо черным капюшоном. Он опирался на простую деревянную палку, за спиной его была небольшая дерюжная котомка. Монах быстро обошел стороной село и через овраг, опушкой почти опавшего леса, вышел на дорогу. Здесь он сбавил шаг и уже не торопясь направился в сторону Москвы.
  
  
  
  Неожиданные повороты
  
  -Кажись, пожаловали людишки Скуратовские,- потер руки Василий Губов, наблюдая за происходящем на дворе в край окошка.-Ну, да, вон Бакуня, а с ним еще с пяток лбов, что у Малюты на побегушках.
  По дороге в Москву Василий с Борисом наметили приблизительный план действий. Несмотря на немалую разницу в возрасте, они сошлись на равных, запросто, и Губов часто ловил себя на мысли, что впервые встретил такого хорошего, умного приятеля. Мало того, он замечал что во многом юный Годунов брал над ним верх, но как ни странно не противился этому. Видимо потому, что Борис не навязывал своего мнения, не выпячивался, а просто говорил по делу более складно и взвешенно. Правда, сам Борис осознавал свое превосходство и не всегда гасил огонь в глазах, когда видел, что новый товарищ дивится его уму. А еще Василия поразила неожиданность в действиях Годунова. О чём-то говорит, а потом внезапно выхватывает из колчана стрелу и пускает её в белку на сосне. И прямо в глаз! Вот ведь чудо, а не стрелок. И когда, у кого научился к четырнадцати-то годам? Ну, если по виду, то ему, конечно, больше. Уже окрепший, сформировавшийся юноша. Или вдруг повернет коня и помчится сломя голову куда-то прочь, а потом вернется с флягой чистой воды из ручья. Предложит в первую очередь Губову. Ловок на коне, как татарин. А еще может неожиданно встряхнуть черные волосы и запеть песню, да так проникновенно и красиво, что даже кромешники у телеги с гробом оборачиваются и начинают одобрительно кивать.
  Всего в отряде было десять человек. Все опричники- в шитых серебром кафтанах с траурными повязками на рукавах, с пиками и пищалями за спинами. Двое впереди скорбной повозки, остальные- позади. Встречный народишко кланялся, крестился, ломая шапки. Попадавшиеся по дороге всадники уступали дорогу, недоуменно глядя на процессию. Кого везут с такими почестями? Знать, важного почившего воеводу. Ну и упокой бог его душу.
  - Малюта напуган,- говорил Борис.- И озадачен. Он не знает что творится на самом деле в Александрове. Гадает- болен ли вправду царь или прикидывается. Но раз он заварил эту кашу, неважно из каких побуждений, то ужо не остановится. Будет дальше ломать князя Старицкого, подбивать его на новые злодейства.
  - А что Старицкий? Он не дурень,- отвечал Василий.- Вон сразу прискакал к царю с доносом на Скуратова.
  - Он ведает, что это его не спасет. Все одно Иван Васильевич от него избавится. Рано или поздно. Кроме него Рюриковичей на Руси остаться не должно. Всех боится, в первую очередь братца. И Ивана, сына своего, боится. И Федора младшего.
  Государев стряпчий даже остановил коня, резко натянув поводья.
  -Что ты хочешь этим сказать? На царя клевещешь?
  -Полно тебе, Василий Васильевич. Сам что ли слеп?
  -Но...но откуда тебе это, отроку, всё вестимо?
  -На конюшне знают всегда больше, нежели во дворце,- усмехнулся Годунов.- И не опротив царя я то говорю, а просто рассуждаю здраво.
  Это был единственный случай по дороге в Москву, когда Василий разгневался на Бориса.
  Губов толкнул пятками коня в бока, сравнялся с Годуновым.
  -Что же теперь он насоветует Старицкому?- спросил он.
  -Трудно сказать. Такое, что повяжет князя по рукам и ногам и уже не на шутку. С ядом это так, разминка была- клюнет Владимир Андреевич или нет? Не клюнул. Теперь же другое дело. Царь при смерти и действовать следует незамедлительно. Обоим. Вот в этом они сойдутся. Но для начала Григорию Лукьяновичу зело важно выяснить в каком состоянии государь. Верно ли что помирает али разыгрывает? Зачем дьяка Никитина в Чудов монастырь тащим? Кто его ухлопал? И вот тут-то ему понадобишься ты, Василий Васильевич.
  -Не глупее тебя, Бориска, не задавайся,- без злобы ответил стряпчий.-На то и расчет. Я ить царя на то и надоумил.
  -Да, но ты не просчитал далее. Так вот к тебе и приедет Малюта, вина привезет с закуской и в чинной беседе станет узнавать от тебя правду? Ага, щас. Он тебя на крюках подвесит и стегать будет до черной крови, пока все до крупицы не выложишь. А потом закопает. Зверь загнан и он уже ни перед чем не остановится. Даже ежели государь окажется в здравии, скажет, что ты- тайный литовский подслушник, ты и убил Никитина, чтобы нарушить планы верного Скуратова по разоблачению царских ворогов. А мертвый ты уже никак не оправдаешься.
  -Хм. Действительно умен, Бориска. Токмо и это просчитано. Как Малюта узнает, что я в Москве, так сразу пришлет за мной своих людишек. Наверняка Бакуню.
  -Кто он таков, Бакуня? Почему его приблизил Григорий Лукьянович? Расскажи мне о нём.
  Бакуня происходил из дворянской семьи Плетневых. Его дядя, тоже Илья, выбился аж в земские бояре, а отец Михаил был сокольничим у царя. Ему помогал сын- птичек покормить и попоить, клетки почистить. Однажды сокол клюнул Михаила в глаз и так неудачно, что тот вытек. Ну лишился ока, подумаешь, многие безглазые ходят и не помирают. А вот Михаил взял и после этого помер. Видно, птичка какую заразу занесла. Вместо него соколами стал распоряжаться Илья. Чином сокольничего, конечно, не удостоили. Но он за этим и не гнался, честно выполнял свое дело и получал положенное жалование- три рубля в месяц новгородками. Возможно, когда-нибудь и стал бы ловчим или даже егермейстером и жизнь его бы также текла спокойно и размеренно при царском дворе. Но вот однажды случилось то, что повернуло её совсем в другое русло. Как-то на охоту вместе государем поехал Григорий Лукьянович Скуратов. Не любил он это времяпрепровождение, а тут надумал. Иван Васильевич пошел к реке Медведице охладиться, а Малюта принялся помогать людишкам накрывать стол на опушке. Рядом суетились дворяне и боярские дети- Вяземские, Головины, Басмановы. И тут из ельника на опушку вдруг выскочил огромный медведь. Всех разом как ветром сдуло, Скуратов же стоял спиной и не видел зверя. Когда люди ему закричали, обернулся, да было уже поздно. Прижал его косолапый к широкому дубу, так что и не увернуться, на задние лапы встал. Еще мгновение и конец бы Малюте, который только начал свою головокружительную карьеру в опричнине. Но тут, как из- под земли вырос Илья Плетнев. Со всего размаху ударил подвернувшейся палкой по голове медведя. Тот опустился на зад, закрутил головой, разбрызгивая желтые слюни. После второго удара, зверь подскочил и опрометью помчался в лес. Малюта вытер взмокший лоб, подошел к Илье.
  -Как звать?
  -Бакуня.
  -Балаболишь много?
  -Наоборот.
  -Понятно. А по родичу?
  -Илья Плетнев, сын Михайлов.
  - Известная фамилия. Что ж, дворянский сын, отблагодарю тебя за смелость.
  В тот же день Малюта выпросил у царя Бакуню к себе в помощники, как теперь говорили на свейский манер, в тиуны. 'Платить ему сам будешь,- сказал царь.- Казна пуста'. 'Моя забота, государь'. И не обидел Илью, положил ему в год аж 60 рублей серебряными новгородками.
  -Не каждый дворецкий такую деньгу зашибает,- завершил свой рассказ Василий. Хотя и меня царь не обделяет. Не желаешь спросить сколько мне дает?
  -Нет,-ответил Борис.- Ты лучше скажи, что собой представляет этот Илья. Жаден, расточителен, добр, злой, умен ли глуп, али просто никто?
  -Я и сам пока до конца его не разобрал, нужды не было. Но не глуп это точно. Есть в нем что-то собачье. Больно предан.
  -Собачье?-улыбнулся Годунов.- Это хорошо.
  -Что же для нас хорошего?- я же догадываюсь к чему ты клонишь,- ни за какие деньги хозяина не продаст.
  -А зачем собаке деньги? За золото не продаст, а за косточку, со всей душой.
  -Как..?-сразу и не понял Василий, а когда дошло, щелкнул пальцами.- А ведь верно. За кость любой пес про всё на свете забудет. Да-а, Бориска, далеко пойдешь. Давай-ка я тебе изложу, что задумано.
  
  В бывшие хоромы князя Старицкого Бакуня ввалился как к себе домой. За ним следом, в низкие, но широкие двери вошли опричники в красных кафтанах, с короткими бердышами. Им никто не препятствовал. Губов отпустил на ночь своих кромешников.
  Не поздоровавшись и даже не кивнув, Бакуня уставился на Бориса.
  -А это кто таков? Для утехи взял? Ха-ха.
  -Тебе-то что за дело?- не смутившись, ответил Василий.- Говори за чем пожаловал.
  -За тобой, не иначе. Григорий Лукьянович к себе требует.
  -А он что за птица, чтобы меня, царского стряпчего, к себе требовать?
  -Видать, жуть как понадобился. Ежели сам не пойдешь, велено силой доставить.
  Бакуня кивнул опричникам и те двинулись к Губову.
  -Вы бы не шустрили,- подал голос черноволосый мальчонка. Он отодвинулся от стола и Бакуня увидел открытый бочонок...с порохом. В руке парень держал тлеющий трут. -Кто торопится, тот богу не молится.
  -Что ты, юнец? Охолонись,- сглотнул тиун Малюты.
  Он был не из пугливых, но неожиданные повороты иногда выбивали его из колеи. Не надолго.
  Опричники, увидев порох, опустились на лавки у стены, заморгали.
  -Юнец-то тебе верно сказывает. Ежели не желаешь в очередной раз разочаровать господа, уймись покуда, выпроводи своих людишек. Разговор имею. И не дури, балабол, нам все одно терять ужо нечего.
  Но кромешников и не надо было 'выпроваживать'. В следующее мгновение они уже толкались задами в дверях, пытаясь все разом выбраться наружу. Один из них обронил бердыш. Секира отскочила от стенки, упала на Бакуню. Как лезвием срезала часть воротника на кафтане, чудом не задев самого.
  -Ладно,-вздохнул Плетнев, садясь за стол. Он не переставал боковым зрением следить за тлеющим трутом в руках юнца. 'Вот ить, худоумец, как близко огонь к зелью держит. Рванет и сапог не сыщут. Что же надобно Ваське, раз на такую крайность сподобился? Не иначе, все заранее просчитал...а, значит...значит, царь али ужо помер, али жив - здоровехонек и медовуху малиновую кушает. Хм...'
  -Угощений не предлагаю,- сказал Губов.- Так вот. Ежели не желаешь вслед за своим хозяином на плаху отправиться, вникай в то, что я тебе поведаю. Государь мертв. В ночь на Святителя Петра и преставился. Отравил его твой Малюта. Помогал ему ты. Доволен?
  -Я-я...,-замычал Бакуня, но так и не нашелся что сказать дальше. Одно дело разговоры в доме Старицкого- жив царь али нет, а тут сам Васька Губов об том говорит, да еще с бочкой пороха в обнимку. Серьезно. Опомнившись, начал креститься.
  -Помер, значит...,-выдавил наконец Бакуня-....Спаси его, господь...Отчего же колокола молчат?
  -Успеется,- неопределенно ответил Василий.
  -Понятно. Ждут, когда полки Басманова из Ливонии вернутся. Земские за Старицкого, думские-за сына Ивана. Федор- пустое место. Начнется...
  -Да, могут Шуйских позвать. Али вообще похерят Рюриковичей. Чем, скажем, Годуновы плохи?-подмигнул Губов Борису.
  -А что!-отозвался тот, - надел бы я шапку Мономаха, первым делом со шведами, ляхами да литовцами мир подписал. Надобно у них полезное брать, а не бодаться.
  -Сопли подбери,- осадил его Бакуня.- Тоже мне, потомок Римских кесарей... И фитиль потушил бы что ли, баламошка.
  Борис положил тлеющий трут на тарелку, подошел к Бакуне и со всей силы, двумя руками ударил его в ухо. Это стало полной неожиданностью не только для Плетнева, но и для Василия. Он открыл рот, а оглушенный Илья свалился со скамьи. Завертел головой, как тот медведь, от которого он спас Малюту.
  -Больше меня так не обзывай,- прошипел Годунов.- Я ить дворянин, хоть покуда и на конюшне. Сломаю шею, не заметишь.
  Василий помог Илье подняться, усадил на лавку.
  -Видал, какой у меня сподручник? Сущий Зевс-громовержец. А уж по уму прям император Юстиниан. Так что почти угадал. Итак, царь Иван Васильевич приказал долго жить, упокой бог его грешную душу... Теперь потребно действовать быстро и решительно.
  
  А государь всея Руси, живой и здоровый, тем временем уверенным шагом приближался к селу Клементьево, что вблизи Троицкого монастыря. Давно так долго не ходил, от напряжения левое плечо, которое всегда было выше правого, поднялось еще шибче. Со стороны могло показаться, что чернеца перекосило кривой болезнью. Но его яркие голубые глаза устали не знали.
  В посадах обители, где его крестил игумен Иосаф, и которая несколько лет назад сгорела почти до основания, он останавливаться не стал. Пылало тогда так, что плавились колокола, горела земля. Погибла монастырская казна. Но плакал Иван не по ней. А плакал, когда представлял как текут слезы пред огнем по ликам святых на иконах. И сердце его разрывалось. 'Ох, не уберег вас, страстотерпцы...аз виновен, аз грешен...' Седмицу в Успенском соборе молился, сам по утрам и вечерам звонил в колокола, читал для поднятия духа Иоанна Златоуста и Житя Святых. Еле отпустило.
  Нет, даже глядеть на стены обители страшно. А в посадах могут признать и без бороды. Ох, тяжко без неё. И как это глупые ляхи да немцы с голыми лицами живут? Холодно и чешется. 'Надобно бы указ издать о запрете бритья бород. Токмо изменникам-латинянам оное гораздо'.
   В селе Клементьево был большой торговый двор. Здесь продавали горячие пироги, ржаную и пшеничную каши, сбитень, мороженое мясо лесных зверей и птиц. Кривоглазая бабка сунула ему в руку лепешку, кто-то протянул моченое яблоко.
   Иван благодарно кивал, не откидывая капюшона, шептал молитвы. В полу схимы ему вцепился дурной калека, что-то мычал несуразное, плевался. Отодрать его помогли мальчишки, прогнали дурака пинками в канаву, откуда он продолжал изрыгать что-то непотребное. Вывалялся в грязи, стал показывать 'монаху' фиги. 'Узнал что ли?'
  За торжищем стояла корчма. У неё томились понурые ямщики. По всему было видно, что седоки их не шибко одолевают. Туда и направился государь.
  На входе столкнулся с целовальником. Тот перекрестился, сразу заявил: 'Чернецов не привечаем. Но хлебушком и водицей не обидем'. 'И на том спасибо',- смиренно отвечал Иван. Он сел на краю длинного стола, уставленного тарелками с мясом и зеленью. Это все с аппетитом поедала ватага желтобородых мужиков в почти одинаковых светло-серых рубахах из конопляного полотна. Некоторые были в войлочных конусообразных шляпах. Все крепкие, жилистые, злые- до еды и до разговора. То ли крестьяне, то ли посадские ремесленники, не поймешь. Как только государь сел на лавку, сразу услышал, что говорят о нём.
  -Сказывают, Ивашка-то вовсе и не помирает, а давно ужо к ляхам убёг,- говорил самый крепкий и верткий из мужиков. Он так усердно вращал глазами, что казалось они сейчас вывалятся.
  -Отчего же к ляхам?-спросил другой.-Разве у шведов не лучшее?
  -Оно, конечно, лучшее, но король Эрик не может простить ему Вильно. Ивашку никто не жалует.
  -А за что его жаловать?- встрял мужик с подбитым глазом, второе его око сильно слезилось.- Судебник навязал, а в нём одно непотребство. Вот у меня сосед козу украл, я его поленом пришиб, не до смерти, слегка, а он донес. Так за бесчестье 5 рублей стребовали. А где их взять? Пришлось всю скотину продать. Во как.
  -То ладно,-сказал другой. Его ухо было подвязано тряпкой. Он часто прикладывал к нему руку, морщился, видно там стреляло.- Митрополита Макария со свету сжил, духовника свого Сильвестра угробил, кромешников расплодил аки тараканов. Свои же своим кровь пускают. Народ в Ливонию с севера бежит, а с юга- к хану. Сказывают, у крымчаков-то и лучше. Дожили...
  К Ивану, скрежещущему под капюшоном зубами, подошел хозяин корчмы, поставил перед ним большую миску с гречневой кашей, тарелку с хлебом и репой, кружку овсяного киселя и полштофа водки.
  -Кушай, добрый человек, подкрепись с дороги, да помолись за меня на досуге. Ежели не забудишь имя Ивана сына Григория.
  - Не забуду,- ответил государь.- Очень даже не забуду.
  А мужики тем временем продолжали судачить.
  -Не ведаю, как там у крымчаков,- сказал самый пожилой из компании,- а нам бы точно конец, ежели Ивашка нами и долее правил.
  Сидевший слева от царя крепкий светловолосый парень с прямым как у варяга носом и таким же четко очерченным подбородком, вдруг ударил кулаком по столу.
  -А не стремаетесь такие речи вести, маракуши? Закудахтали, когда государь ослаб. Токмо бы помои во круг себя метать. Вот ведь, брыдлики скудоумные! О добре не помнят. А ить это Иван Васильевич вам, холопам земельным, Юрьев день устроил. Вы, грязное племя, по Судебнику теперя в правах наравне со всеми. Царь бояр жирных прижал, а вам вольности дал. Опричнина- то для порядку. Казань и Астрахань взял и тем магометан прищучил. И про Макария и Сильвестра вы всё врете. Языки вам поганые бы вырвать.
  -Что?! Кхе-кхе,-подавился куском хлеба лупоглазый мужик. Прокашлявшись, перегнулся через стол.- Кого оправдываешь, молодец, кровопийцу? Поди и сам таков. Токмо кончилось ваше времечко. Теперя народ своё слово скажет. А к нему бояре да дворяне прислушаются. Ежели нет, то сами кровью умоются.
  -Князя Старицкого хотим,- сказал его приятель.-Он желает чтоб, как в Европе -сытно и чисто. И мы желаем.
  -Морды свои для начала умойте,- ухмыльнулся парень.-Тоже мне, немцы, ха-ха.
  -Умоем и причешем, ежели новый правитель потребует. Русский народ,он такой, ему поводырь нужон. На запад поведет- и ладно, Духа Святого от Отца и Сына примем, на восток-тоже ничего и к магометанству привыкнем.
  -Ну это ты хватил,- возразил глазастый.-Веру мы свою предавать не станем, а жить аки немцы да шведы не прочь. И можем! Мы ить, русские, по крови-то варяги. Вона, в Новгороде, сыт народ, богат и почти по-немецки живет. Потому как близко к Европе. А Ванька войну в Ливонии затеял, опять супротив русских всех настропалил. И кто нас любить-то будет опосля? Боятся нас, аки татарской орды. Презрением и срамом награждают. Он собирался еще в прошлом годе Новгород подпалить, последний вольный град изничтожить.
  -Да куда уж ему,- сказал больной ухом мужик.- В Ливонии застряли. А сам Ивашка, сказывают, почитай ужо несколько годов своей супружницы Темрюковны покрыть не может. Она к стрельцам да холопам за блудом бегает. Ха-ха.
  Этого Иван Васильевич стерпеть уже не мог. Кровь прилила к голове, кулаки сделались каменными. Скинул монашеский капюшон, схватил ближайшего мужика за горло:
  -Это кто Темрюковны покрыть не может?! Я что ли? Да ты, собака, у меня сейчас жабой заквакаешь!
  В бритом, почти наголо остриженном чернеце никто государя, конечно, не узнал. Мужик перехватил его руку, попытался вывернуть, но не смог. Царь был крепок. Его его никто и никогда не мог одолеть в борцовских играх. Разумеется, поддавались, но его сила всегда была на лицо.
  У мужиков тут же оказались длинные, словно полусабли, тесаки. Поднялись. Пришлось разжать руки на горле 'собаки'. Но отступать Иван Васильевич не собирался. Не в его правилах. Из- под рясы молниеносно выхватил кинжал сибирского хана, что принадлежал думному дьяку Никитину.
  Дорогое оружие и прыткость чернеца произвели впечатление на мужиков, это их еще больше раззадорило. Они сбились в кучу и волчьей стаей стали наступать на Ивана. В этот момент светловолосый парень поднял скамью и , встав рядом с Иваном Васильевичем, принялся ею размахивать.
  -Не дрейфь, монах, отобьемся, а нет, так за твои добродетели бог сразу тебя в рай определит,-сказал весело он.- Может, и меня за компанию.
  Царь внимательно посмотрел на парня. Вот он-то действительно, как никто другой, походил на варяга, только с более мягкими, славянскими чертами. Глаза же его были настолько синими, яркими как звезды, что государь даже на мгновение зажмурился. А когда их открыл, то увидел, что они с молодцем прижаты к стене, а один из мужиков держит в руках короткую, с широким раструбом пищаль, на толстом деревянном ложе. Такие недавно начали ставить на кладбищах от воров. Только пищаль эта не имела кремневого замка, запаливалась она от фитиля. Он уже тлел.
  Самое удивительное, но в последнее мгновение, а государь понимал, что оно сейчас настало, он не ощущал страха перед смертью. Его чувствительные ноздри раздирал запах серного фитиля и он готов был заплакать, что не может вырвать кадыки этим негораздкам.
  Мужичина с пищалью ступил на шаг вперед, прижал ее к плечу. Его приятель начал подносить фитиль к запальному отверстию ствола.
  Краем глаза Иван Васильевич заметил у входа какое-то шевеление, а затем кисть с фитилем чудесным образом отделилась от руки и с глухим шлепком упала на пол. Детина с пищалью обмяк, повалился животом на стол. Остальным проказникам уже мяли бока и физиономии опричники.
  Царь понял что произошло, лишь когда увидел Федора Басманова с окровавленной саблей.
  -Ты?!- выпучил он глаза.
  В них не было радости, одно изумление.
  -Я, государь. Кажись, вовремя. Всех утырков повязать и в телегу, лично разбираться стану,- отдал он приказ стрельцам в легких осенних кафтанах.
  -А что ты тут делаешь, Федька?-царь отер взмокший подбородок рукавом рясы.-Я ить тебе велел в Слободе сидеть, палаты мои стеречь.
  На Федора и Ивана Васильевича все глядели с испугом и недоумением, в том числе и скрученные на полу 'утырки'. 'Ца-а-рь,- выдавил наконец из себя один из них. -Не может быть...' Другие задергали ногами, запричитали: 'Прости, царь-батюшка, по скудоумию сотворили!' Того что лишился кисти, сразу закололи, чтоб не орал.
  -Не мог тебя одного отпустить, благодетель,- ответил царский любимец.-Сердцем чуял беду.
  Прищурил свои синие глаза и варяг-молодец. Склонил пшеничную голову набок, пристально разглядывая Ивана.
  -Государь?-спросил парень.
  -Он самый,- ответил царь, подошел к нему, приобнял.-Спасибо, друже, за услугу и преданность отблагодарю. Как звать?
  -Кашка. Димитрий сын Адамов. В кромешники записаться иду, скверну на Руси выводить.
  -Адамов?
  -Родич из свеев, мать от новгородских словен. А ты точно царь?
  -Тебе что, метрику церковную показать?
  -Чего же лысый, как коленка?
  -Тебя не спросил, утырок,- буркнул Иван.-Федор, дай ему денег.
  -Нет с собой, государь.
  Царь по-простому задрал полы рясы, спрятал кинжал за широким кожаным поясом, подошел к Басманову.
  -Ты, и без монет? А это что?
  Он взял опричника за руку. На указательном пальце блестел широкий перстень из красного камня в золотой оправе.
  -А-а, это я у шведа Ларсона, капитана королевских керасиров в кости взял.
  Сказал и прикусил язык.
  -Так, значится, вы в Ливонии воюете?
  -Да нет, государь...я хотел....то было еще при Волыни.
  -Ну, а коль при Волыни, тогда и ладно.
  С этими словами государь принялся стягивать с пальца Федора перстень. Тот кривился от боли, но молчал.
  Иван поглядел на камень.
  -Рублев на шестьдесят потянет. А?
  -На сто, благодетель,- ответил, хлюпая носом Басманов.
  -Держи, Кашка,- протянул царь перстень парню.-Дал бы более, да, вишь, нет. Жалую сей же час опричником. Земельку земскую тебе потом подберу.
  Казалось, Дмитрий всё ещё не верил, что перед ним государь всея Руси, которого в народе величают то Мучителем, то Грозным.
  -Не надобно мне,- отстранил он руку с подарком.- Я ить не за деньги стоял, а за правду.
  -Царево подношение отвергаешь?!-вскипел моментально государь.
  -Точно, Грозный,- ухмыльнулся парень.-Коль ты царь и опричником нарек, возьми лучше к себе, предан буду.
  -Хм. Шустер. Поглядим. А тебе, Федька, вот моя благодарность.
  Царь со всего размаху ударил Басманова ладонью в лоб. Тот отскочил к стене, споткнувшись о лавку, растянулся на полу.
  -За что, государь?
  -Не смей более меня ослушиваться. Ишь, надумал за царем следить! Твое дело собачье- приказали, выполняй.
  Народишко в корчме все это время сидел притихший, не смея пошевелиться. Кабатчик и вовсе превратился в соляной столб, а когда царь 'отблагодарил' Федора принялся беспрестанно икать.
  Царь подошел к нему.
  -И с тобой за хлеб- соль расплачусь, Иван сын Григорьев. Ну-ка, Федька, что там у тебя на деснице еще блещет?
  Басманов не заставил себя ждать. Быстро стянул с пальца на другой руке перстень, правда, не такой богатый, протянул целовальнику. Тот низко поклонился сначала царю, потом опричнику Басманову.
  -Что с обидчиками паскудными делать?- спросил как ни в чем не бывало Федор.-Сразу на кол посадить, али для начала попытать?
  Государь устало махнул рукой:
  -Да ну их, утопи просто в ближайшей речке и всё.
  -Слушаюсь, Иван Васильевич.
  -Отпустил бы ты их,- подал голос молодец Кашка.
  -Как так?- раздул ноздри царь.- Для чего же воров-то отпускать?
  -Да какие они воры? Так, ерпыли брыдливые. Ты ить и вправду дел бесчестных немало наворотил.
  -Что?!- вскинулся Басманов и пошел на Дмитрия. Но царь его остановил.
  -Ну, продолжай,- сказал он.
  -Ослобони их, пусть помнят великодушие твое царское и об том народу рассказывают.
  -Может, еще и наградить?!- не унимался Федор.- Они властелина Третьего Рима чуть живота не лишили!
  -Награды, конечно, не достойны, веревки достойны. Но милосердие сильнее кнута.
  -Ишь, мастер какой словесный. Тебе бы в монахи, а не кромешники. Отпустил бы, да ить при смерти я. Разве не слыхал? Разнесут, что здоровый. А то мне не надобно.
  -Чудно. К чему тебе это? Хотя, то твое царское дело. Токмо кто им поверит, что они с самим царем в захолустным кабаке за одним столом сидели, да еще убить его собирались?
  -Ладно, жизнь отнимать не стану, но и воли не дам. Федька, определи псоватых на Сьяновские каменоломни. И все! А ты...Кашка сын Адамов, со мной пойдешь.
  В кабак ворвался человек, обросший словно болотный нежить. На груди его болтался обломанный снизу деревянный крест.
  -Други! -заорал он с порога.-Царь-государь Иван Васильевич помер! Осиротели!
  Кто-то начал креститься, ошалело переводя взгляд с мужика на Ивана и обратно. Другие закашлялись, будто поперхнулись. Цирюльник сполз под стойку, прикрыв рот рукой. Он крестился неистовее всех.
  -Помер?- поскреб голый подбородок государь.- Ну вот и ладнось, ну вот и слава богу.
  Сделалось так тихо, что слышно было ожившую на окне осеннюю муху.
  -Все уразумели, что я помер?!-рявкнул вдруг царь.- Ну так-то, сермяжники, прощевайте.
  Оттолкнул волосатого 'болотника', вышел из корчмы. За ним поспешил новоиспеченный опричник Кашка.
  
  А в Разбойном приказе, что на Зарядье, продолжалась беседа стряпчего Губова с тиуном главного опричника Бакуней.
  -Малюте по-любому конец,- говорил Василий.- Кто ж простит захудалому дворянишке Грише Бельскому, случаем выбившемуся в бояре, непотребные игры с самими Рюриковичами! Ни князь Старицкий, ни сын Иван, ни Шуйские не простят. Да даже ежели и не они займут престол, Малюте не простят обид. За его проказы многие захотят бывшего любимца государя живьем закопать. И так и сделают. А коль узнают, что это он Ивана Васильевича отравил, так народ его ужо завтра на площади растерзает. У меня есть доказательство его кознодейства. Письмо. То, что ты передал дьяку Никитину от Малюты.
  -Так это ты его порешил?
  -Он сам на кинжал напоролся,- быстро ответил за Василия Годунов.-Сам!
  Плетнев заиграл желваками, лицо его сделалось желтым, как при лихорадке, а уши покраснели, словно их подогревали свечами.
  -Да перестань же трутом махать перед бочкой!- не сдержался он в адрес Бориса. - Вся изба ужо серой провоняла.
  Годунов на это лишь рассмеялся. Но трут все же погасил, подпалив предварительно свечу от лампады под Богородицей. Он подошел к Бакуне.
  -Ты сам-то читал сие послание?-тихо спросил Борис.
  Вопрос прозвучал зло и даже угрожающе. Бакуня хотел возмутиться наглости юнца, но, вспомнив оплеуху, передумал. Он, конечно, не сомневался, что в миг бы разделался с этим наглым переростком, но теперь было не до того.
  -Нет. Письмо печатей сургучовой было скреплено.
  -Тебе ли она преграда?
  -Не читал!
  -И даже не ведал что в нём?
  -Не ведал.
  -Скуратов встречался со Старицким на днях?
  -Только от него возвернулись.
  -Выкладывай, друже, об чем говорили, да всё в точности.
  Бакуня вздохнув, передал разговор, что состоялся вечером в доме князя.
  -Ага,- почесал лоб Годунов.- Теперь ясен следующий ход Малюты. Что ж, не будем его сдерживать. Ты сейчас же вернешься к хозяину, да токмо не сообщишь ему, что государь умер. Уразумел?
  - Без Губова? Так Малюта меня прибьет.
  - Скажешь, что решил попытать стряпчего самолично. И он подтвердил, что да, царь очень плох, что это никакой не обман и скоро отойдет, потому как...с ног до головы покрылся волдырями и черными пятнами. С Василием Васильевичем в приказе был я- Бориска Годунов. То подтвердят твои кромешники. А потом...потом вдруг я, юнец безусый, видно припадочный, бросился со свечой к бочке с порохом. Ты успел едва унести ноги, дом-то и взорвался. И нет более ни Губова, ни Годунова, коих царь послал устроить дознание в Разбойном приказе. Нет и тела дьяка Никитина, которое лежало в подвале приказа, а потому сгорело. Словом, концы в воду.
  Бакуня покрутил головой, соображая, но так до конца и не понял смысла слов шустрого парня. Тот же продолжал:
  -Малюта ждать не станет. Ужо утром заставит князя написать письмо Курбскому. Повезешь его Андрею Михайловичу, вестимо, ты. Так вот, то послание передашь нам, а заместо него получишь иное. И смотри, тиун, не вздумай играться с огнем. Поверь мне, ежели оступишься, не то что костей, пепла опосля себя не соберешь.
  Слышать такую угрозу от какого-то Годунова, Бакуне было невыносимо. Но понимал, что выхода нет.
  -Где же мы встренемся?
  -Недалеко от Белого города, в корчме, что Малява держит. Знаешь, поди?-это уже спросил Губов.
  - А то. Токмо мне не понятно про бочку с порохом и пожар. Как же это?
  -Да очень просто.
  После этих слов Борис спокойно встал, выкатил из-под стола бочонок с огненным зельем, опрокинул на бок. Часть пороха высыпалась и Годунов сделал из нее длинную дорожку. Затем так же спокойно поднес свечу к ее краю. Порох вспыхнул. Огненная змейка, шипя и разбрызгивая искры, поползла к бочке.
  Бакуня глядел и не верил своим глазам.
  -Что вылупился?- толкнул его в плечо Годунов.- Беги, покуда цел.
  Только теперь до тиуна дошло. Он подскочил, как ошпаренный, бросился вон из избы.
  А Василий и Борис, в свою очередь, поспешили из приказа через черный ход. Только успели выскочить и залечь в ближайшей канаве, как внутри дома громыхнуло так, что повылетали окна. Приказ почти сразу охватило пламенем, который гигантским факелом осветил всё Зарядье.
  
  Пробуждение второе. Неизвестность.
  
  Оператор Юра Головин проснулся от громких голосов. На своих рабочих местах сидели его коллеги и сосредоточенно что-то обсуждали, перебивая друг друга. На их бледных лицах было сильное напряжение.
  - Может, что с центральной блокировкой дверей?-говорил Петя Вельяминов.
  -Ну при чем тут двери, -горячился журналист Илья Плетнев,- когда и Софокл ни на что не реагирует! Вот!
  Он хлопнул несколько раз в ладоши, пощелкал пальцами, дважды повторил свой личный пароль. Но компьютер не реагировал. Сбоку на виртуальном экране пылала двойная звезда Сердце Карла. Рядом -планета Энона. Причем, довольно внушительных размеров. На ней уже можно было разглядеть материки и океаны.
  -Ничего не понимаю,- вглядывался в изображение Илья.- Так приблизиться к Эноне мы должны были лишь в конце третьего сна. Но ведь мы же не проспали лишнего, сегодня только 25 октября.
  -Вот именно!
  -Что за шум?- спросил, потягиваясь Юра.- Ну, братцы, доложу я вам, и бабахнуло в Разбойном приказе. До сих пор в ушах звенит. Вы тоже там были или с Иваном Васильевичем от упырей в кабаке отбивались?
  -Да погоди ты,- оборвал оператора продюсер, даже не поздоровавшись.- Тут дело поважнее, чем галлюцинации обсуждать.
  -Что стряслось-то, можете объяснить?
  Головин отключил дистанционные датчики аппарата искусственного сна, опустил ноги на пол, обулся. Подошел к приятелям.
  -Ну?
  -Нет связи с командой корабля, отсек не открывается. Софокл молчит, как воды в рот набрал.
  -Введите код экстренного выключения блокировки. Нажмите SOS наконец.
  -Во, какой умный, -ухмыльнулся журналист.- Сразу видно из 16-го века.
  -Ага. Приключение - закачаешься. Детектив что надо. Вы-то участвовали?
  -Разумеется,- вяло ответил Илья.- Я проснулся, когда Борис порох подпалил. Все выжили-то?
  -Порядок, не беспокойся. Теперь интересно как поведет себя Бакуня.
  -Мужики, вы совсем очумели?-вспылил Петя Вельяминов.- Тут непонятное ЧП, а вы о сказках. Самое удивительное, что мы уже, видимо, давно в созвездии Гончих псов! А должны были находиться только у Волопаса. И Энона вон рядом.
  Юра нажал на встроенный чип. Вспыхнул экран на руке. 25 октября, 20....года, 15 часов 21 минута по Гринвичу.
  -Да-а, непонятно,- пробубнил он.- Станцию в Облаке Оорта запрашивали? По дополнительной линии.
  -Вообще никакой связи нет!-закричал Илья.-Тебе сколько раз повторять?
  -Не ори, живот простудишь.
  -Извини.
  Головин подошел к шлюзу, соединяющему отсек телевизионщиков с остальным кораблем, прислонил к нему ухо. Постучал кулаком, потом ударил мыском ботинка:
  -Эй, люди!
  -Бесполезно,- вздохнул Илья.- Я уж тут об него чуть ли не головой бился. И Софокла перезагружал. Молчит, окаянный.
  -Кто же управляет адмиралом?
  Корабль назывался 'Врангель', по имени мореплавателя и полярного исследователя адмирала Фердинанда Врангеля. Журналисты называли борт просто- 'адмирал'.
  -В этом-то и загадка,- ухмыльнулся Плетнев.-До Эноны всего 658 тысяч километров. И мы к ней не только тупо приближаемся. Адмирал постоянно корректирует курс. Мечется, как...Малюта Скуратов.
  Юра взглянул на виртуальный экран. По его углам бежали цифры расстояния, градусов отклонения по вертикали и горизонтали.
  -Ау, Софокл!- крикнул Головин.-Отзовись!
  Но компьютер упорно молчал.
  -Вы как хотите, а я есть желаю. После бурных приключений в животе, словно в пустом бидоне.
  Юра направился в отсек за перегородкой, который служил журналистам столовой. Здесь пять раз в сутки, в определенное время появлялось меню и каждый мог выбрать блюдо на свое усмотрение. Неизвестно кто готовил пищу, но она всегда была разнообразной и вкусной, как на Земле. Кофе, воду и напитки можно было получить прямо на рабочем месте. Оператор нажал на кнопку у своего кресла, чтобы взять любимое 'руссиано', но ничего не произошло, шторка шкафа с напитками не отодвинулась. Тогда он прошел в столовую и оттуда раздался его возмущенный голос:
  -Похоже, нас решили уморить голодом! Но прежде мы скончаемся от жажды.
  Юра вернулся в зал.
  -Эх, жаль, не узнаю чем закончилась история. Кто, черт, возьми, все же ухлопал дьяка Никитина? Вы в образах пребывали или со стороны наблюдали, как я?
  -Со стороны,- ответил Илья.
  Вельяминов же промолчал, продолжая следить за приближением к планете Энона.
  -Странно,- сказал он.
  -Что?- спросили сразу и Юра, и Илья.
  -Скорость адмирала непостоянная. То 28 километров в секунду, то резкое замедление до 5. Э...Э! А это еще что?
  Цифры на экране стремительно побежали. 250 километров в секунду, 300. Диск Эноны увеличивался на глазах. Тысяча, полторы...
  -Похоже, нам крышка,-сглотнул Петя.- Долетались. Еще пять-семь минут и мы в лепешку.
  - И никто не узнает, где...,-спокойно пропел Юра.-Печально. Пополним список погибших телевизионщиков.
  -Что-то не хочется,- так же невозмутимо сказал Илья.- А ведь я мог и отказаться от командировки, никто не навязывал.
  -За длинным рублем погнался, не иначе.
  -Все вы операторы- меркантильные жлобы,- парировал Плетнев.- А за идею поработать не пробовал?
  -За идею только дураки вкалывают и глупые журналисты,-заржал оператор.
  -Да успокойтесь вы!- рявкнул продюсер.- Как сойдутся...дети малые. Пора молиться, а они зубоскалят.
  -Я всегда подозревал, что ты тайно посещаешь синагогу,- не унимался Головин.- Чего теперь ахать? Поздно. Какая там скорость? Ага, 3 тысячи.
  Энона теперь занимала весь экран. На её орбите были видны длинные фермы орбитальных комплексов и станций. Пронеслись сквозь облака.
  -Обнимемся что ли на прощание,- предложил Головин и положил руку на плечо журналиста.
  -Да иди ты...,-отстранился тот.- Да, ребята, похоже, крышка.
  Экран вспыхнул, будто взорвался. В зале погас свет. Воцарилась полная тишина. Первым голос подал Юра:
  -Кажется, живы. И где мы?
  Илья первым догадался включить наручный браслет. Синий свет осветил помещение. Его примеру последовали остальные. Вдруг появилось слабое аварийное освещение. Загорелся экран компьютера, но никакого изображения на нем не было, только белая 'простыня'.
  'Добро пожаловать на планету Энона в двойной Солнечной системе Сердце Карла созвездия Гончих псов,- внезапно раздался голос Софокла.- Расстояние от Земли- 114 световых лет, 29, 64 в параллаксе. Газовый состав атмосферы в норме, температура за бортом-+ 28 градусов по Цельсию, давление 780 миллиметров ртутного столба'.
  Софокл замолк, экран погас. Щелкнули замки шлюза. К нему тут же подскочил Юра, начал открывать. И дверь поддалась.
  -Виктория, товарищи! Есть контакт,- воскликнул он.- Мы свободны. Ау, люди, мы тут! Нас не забудьте!
  Однако из корабля не доносилось никаких звуков. Кроме того, в отличии от их отсека, в глубине не было и проблесков света.
  Все трое осторожно двинулись вперед. Как только вошли в коридор, шлюз за ними закрылся, щелкнули запирающие замки. Наручные браслеты погасли. Откуда-то сверху раздался голос: ' Сейное послание передашь токмо в руки Андрюшке Курбскому. Исполнишь всё аки велено, будешь князем. А нет- и в грязи себя не сыщешь. Так-то, дворянский сын. Ну, поспешай'.
  
  Григорий Лукьянович самолично поехал на запаление в Зарядье. Пожарно-сторожевая команда к тому времени уже закончила работу. Дюжие молодцы, в мокрых холщовых накидках и глубоких железных шлемах, сидели на повозках с бочками, отдувались, обтирали рукавами лбы. Возле них вертелась худая маленькая собачонка, то скулила, то подавала лапу. 'А ну, поди,- отмахивался от нее старшина Есений,- башку-то отрежу, да на седло. В кромешники царские запишусь. Ха-ха'.
  Рядом стояла толпа зевак. Её бесцеремонно разрезали верховые.
  Увидев Малюту с опричниками, старшина закашлялся. Поморщился как от зубной боли. Услышали шутку, нет?
  От углей поднимались пар и дым. Жарко было будто в бане.
  Малюта молча вошел на пожарище, стал бродить между уцелевшими остовами стен приказа, внимательно рассматривая головешки. Словно что-то искал.
   На основании царского указа при строительстве домов в Москве бревна велено пропитывать известью. Да разве то спасает? В лучшем случае нижняя часть над фундаментом остается. Пожары...беда из бед. Летом 47-го года так полыхнуло от Воздвиженского храма на Арбате, что не только Китай-город да посады, но и сам Кремль почти полностью пропал. Народишку погибло- не счесть. Нашлись изменники-бояре, которые подговорили скудоумных людей, что бабка Ивана, княгиня Анна Глинская вырывала из могил покойников, вырезала у них сердца и таким образом подожгла Москву. Да-а...народ захватил в пределе храма Солунского князя Юрия Глинского, дядю Ивана, втащил в церковь и убил напротив места митрополита. Вся церковь в крови была. А потом выставили тело на торжище, как осужденного преступника. Изменники пытались уговорить народ идти в Воробьёво, убить Ивана за то, что он якобы прячет у себя мать князя Юрия Анну и его брата Михаила. Только бог и отвел- еле удалось уговорить бунтовщиков разойтись. Ну, а потом Иван Васильевич ждать не стал, сразу отомстил. И Федьку Нагого, и Гришку Захарьина, и Ваньку Федорова-Челядина на плаху отправил.
  Обо всем этом думал Малюта, ступая по тлеющим еще углям.
  -Проворно справились,- подошел он к Есению.- Могло бы и Зарядье полыхнуть, а там...
  -Старались, отец,-поклонился староста.- И людишки подсобили.
  -По пару рублей велю дать.
  -Спаси тебя, благодетель,-опять склонился пожарный.
  -А что, людишек-то много в огне сгинуло?
  -Кто ж знает, пылало аки в топке бесовской. Но Жулька горелого мяса не учуяла,- указал он на тощую собачонку.
  -Не учуяла, значит,- почесал желтую бороду Малюта и вдруг широко зевнул.
  Ночь ведь не спал. Как только прискакал Бакуня и рассказал о случившемся в приказе, тут же помчался обратно к князю Старицкому. Тот, как ни странно, тоже бодрствовал и вновь будто его поджидал. На столе уже были приготовлены бумага и чернила. Григорий Лукьянович продиктовал князю письмо Курбскому. На манер того, как писал сам Андрей царю. Малюта совал нос в государевы послания при любой возможности. Впрочем, в последнее время Иван от своего главного опричника почти ничего и не скрывал.
  '....Избиенные от рук государя, неповинно заточенные и прогнанные без правды, преданные мучительнейшим казням, у престола господня стоящие, вскоре получат отмщение. Государь и царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич на смертном одре, и вскорости предстанет пред судом бога нашего Иисуса. Аз, как потомок варяга Рюрика, приму бремя ответственности за царство Российское. Дам ему свет, рассеяв злобную тьму. Боголюбскими делами, добром и справедливостью верну тебя, Андрей Михайлович, восстановлю честь всем униженным, попранным и оскорбленным. А за убиенных тираном господу Всевышнему денно и нощно молиться станем и проклянём деспота. То будет отмщение наше, человеческое. За мной и земские, и многие числом остальные бояре и дворяне. И людишки меня привечают. А потому призываю тебя, Андрей Михайлович, не мешкая просить у светлейшего короля Сигизмунда Августа, коим ты пожалован и утешен во всех печалях твоих, войско для похода на Московию. Скажи ему, что как токмо приму царство, уйду из Ливонии и более подати с балтийских земель требовать не стану, а с Польшей, Швецией и Литвой подпишу вечный мир. Полки же стрелецкие воспрепятствовать тебе не смогут, так как те, что стояли под Полоцком, двинутся под Псков. А другие, как тебе ведомо, в Лифляндии, Эстляндии и на юге. И вообще, среди опричных и стрельцов, по причине хворобы царя, раздрай. Смоленск минуй стороной, иди через Великие Луки на Вязьму, а там и на Москву. Жду твоей помощи, князь, и уповаю на милость восседающего на престоле херувимском, величайшего из высших, судью нашего Христоса. Аминь'.
  Князь Старицкий несколько раз перечитал послание, покрутил носом:
  -Согласится ли Андрей?
  -Вприпрыжку примчится. На костях-то ворога своего поплясать. Потом и с ним разберемся, князь. Один раз предавший, другой раз сомневаться не будет. Надобно уже теперь слух пустить, что Иван помер. Быстрее птицы до немцев долетит.
  -Так брат преставился?- спросил Владимир Андреевич. Резко отодвинул чернильницу из которой несколько капель попало на край послания.- Ты встренулся с его стряпчим Губовым?
  -Васька дураком оказался. На бочке с порохом себя подорвал, когда я за ним Бакуню послал.
  -Зачем?
  -Выходит, дело для него плохо, не желает за своего хозяина ответ держать. Государь, видать, и впрямь совсем плох, раз его ближний холоп уже не сомневался в исходе. Так то.
  Князь помолчал, задумчиво покусал перо.
  -А ежели полки стрелецкие да опричные Курбскому поперек дороги встанут? В самом ли деле они уйдут под Псков? В самом ли деле у них раздрай?
  -Хм. Мне бы самому их туда спровадить, да могут теперь не послушать. Федьку Басманова надобно на то настрополить. Он, поди, в Александрове.
  -Федор на измену не пойдет,- твердо сказал Старицкий.- Басмановы за малого Ивана, по правилам престолонаследия за старшего сына встанут.
  -Ой ли!-воскликнул Малюта.- Этим что ни дай, лишь бы пожирнее. Я сам им займусь. А ты сиди тихо покуда. Лучше езжай в свое Романово. Нет тебя в Москве и ладнось.
  -А с этим что....ну, с дьяком Никитиным? Его же собирались в Чудовом монастыре земле придать.
  -Много чести. Сгорел вместе с Васькой и пареньком с конюшни, Бориской Годуновым. И бес с ним, не до него. Митрополит Филипп только перекрестится. Впрочем, надобно проверить.
  И вот теперь, отправив Бакуню с письмом к Курбскому, Григорий Лукьянович изучал пожарище. Так и не нашел, как ни старался, ни одной человеческой косточки среди углей. Может, взрывом в пыль разметало? 'Нет, все одно должно хоть что-то остаться'. Знал это Скуратов, как опытный воин. Пороховое зелье в открытом бочонке, конечно, рванет, мало не покажется. Но это, скорее, не взрыв, а сильная вспышка. Должно чего-нибудь уцелеть от Васьки Губова да Бориски Годунова. Ан, нет ничего. Странно.
  -Значит, Жулька твоя ни мяса обгорелого, ни косточек не нашла?- спросил Малюта у пожарного старосты.
  -Она у меня проворная. Носом пищу себе зарабатывает. То в посадах полыхнет, то за городом, без дела не сидит. Потушим- она и бегает. Глядишь чего и откопает пользительного. А мышей ловит- страсть.
  -В подполе приказа покойник был. Дьяк Никитин.
  -Ну коль покойник, ему все равно.
  -Не об том, дурень. Проверь с людишками, цел ли.
  Пожарный нехотя поднялся, поправил шлем, недобро покосился на Малюту. Но ничего, разумеется, не сказал. Махнул рукой, приглашая своих товарищей. Их облили водой, хотя открытого огня давно не было. Пошли, стуча баграми и ломами по углям. Нашли таки сохранившийся вход в подпол, закрытый железным, покореженным жаром люком. Еле открыли, расковыряв ломом щели. Оттуда выбились пар, дым и жутко тяжелый смрад. Когда рассеялось, Есений спустился вниз.
  -Ну что там?- не утерпел Малюта.
  -Хлам всякий. И гробина тута,- раздался голос из подвала.- А вина сколько! Приказные себе не отказывали.
  -Ляд с ним, с вином. Домовину открывай!
  Вниз стражники передали пожарный топорик.
  -Ну?! Тело есть?
  В подполе хрустнуло, видимо гроб был крепко заколочен, затем послышался звук упавшей на пол крышки домовины.
  -Ну!
  -Чего нукаешь-то, Григорий Лукьянович. Внутри и мыши дохлой нет.
  -Куда же оно делось?
  -Откуда мне вестимо! Не веришь, сам сюда полезай, боярин.
  Но Малюта вниз не полез. Он играл желваками, мял крупные, с желтыми ногтями пальцы. Бородавка на его носу стала фиолетовой. 'Вот это поворот. Знать бы токмо, что он означает и куда приведет. Не рано ли письмо Курбскому отправил? Нет, в самый раз. Ежели что, все на Старицкого спишется. В Александров ехать все же рано. Надобно бы, как и говорил, с Федькой Басмановым встренуться'.
  Когда Есений выбрался наружу, спросил:
  -Неужто и вправду царь помер? С утрева об том на торжище судачат. А попы и опричные молчат.
  -Жив- живехонек царь государь. Разве что захворал немного. Еще на наших с тобой похоронах спляшет,- ответил Малюта.
  -Вона как...,- округлил глаза староста. Видно было, что он опричнику не поверил.- Ну дай ему, господь, всяческого блага. И тебе, боярин.
  Староста поклонился Скуратову, а тот сунул ему в руку серебряный алтын.
  
  До корчмы Малявы в Белом городе Губов и Годунов добрались затемно. Но в нее не пошли. Остановились в яме - постоялом дворе, что находился напротив. Из маленького окошка хорошо было видно кто подъезжал к кабаку, кто в него заходил. Заказали себе телятины, брусничного меда и соленых огурцов. Хрумкая, по очереди поглядывали на улицу.
  -Скажи, Василий Васильевич, а ты читал письма Андрея Курбского царю?- спросил Борис, растянувшись на низком топчане с гусиной подушкой.
  -А то. Иван Васильевич мне их сам оглашал.
  -И что в них?
  -Государя осуждает за кровопийство. ' Зачем, царь, сильных во Израиле истребил и, воевод, дарованных тебе богом для борьбы с врагами, различным казням предал, и святую кровь их победоносную в церквах божьих пролил, и кровью мученическую обагрил церковные пороги...', - процитировал стряпчий.- Ну и про себя пишет, мол, честно воевал, полки водил, 'а я от тебя какого только зла и каких гонений не претерпел'.
  -А разве оно не так?
  -Ну!-вспыхнул как свечка Василий, но тут же погасил пламя.- Плохо закончишь, Бориска.
  -Там видно будет,-ухмыльнулся Годунов.- Ну а что же царь?
  -А что царь...Пишет- по делом ворам и мука. А тебе, говорит, Андрюшка, нечего на меня жаловаться и не в чем упрекать. Не нравилось с саблей бегать, не бегал бы. А то взялся за гуж, а таки и лопнул. За Невель да Гельмет царь на него рассерчал. Но ить не наказал. Не наказал и Петьку Шуйского, которого Радзивил побил на Чашницких полях, и князя Серебряного не тронул, что не пришел ему на помощь, а просто сбежал сломя голову, узнав о разгроме. Андрюшка сам удрал в Литву, ожидая опалы. Вообще, сказывают, что он еще до того тайные сведения Сигизмунду передавал. Значит, давно готовился. Только прав царь- король его хоть и привечает, но на коротком поводке, как собачонку держит. Дал ему дворцы в Ковеле и Вижве с деревеньками, да все на выхованье. То есть во временное владение. Понимаешь? Вроде его, а вроде и нет. В любой момент коленом под зад. Андрей это прекрасно понимает, а потому ждет не дождется смерти Ивана Васильевича. И весть о его тяжелом недуге, ему как зелье целительное на душу. И потому бросится в ноги Сигизмунду- дай своих крылатых гусар с уланами, чтобы Москву взять. И тот даст. Не простит московитам Витебск с Полоцком. Не упустит возможности ударить откуда никто не ждет. В тот момент, когда трон качается.
  -А разве не качается? Разве не написал царь письмо англицкой королеве Елизавете, чтоб она его приютила?
  -Хм. Ну, раз уж на конюшне ведомо... Бог с тобой, Бориска, скажу. Письмо написано, но пока не отправлено. Государь нужной оказии ждет. Токмо никуда он бежать не собирается. В послании сказано: ' ...Царь убедительно просит, чтобы между им и её Королевским Величеством было учинено клятвенное обещание, что, если бы с кем либо из них случилась беда какая-либо, то каждый из них имеет право прибыть в страну другого для сбережения себя и своей жизни. И жить там и иметь убежище без боязни'.
  -Боится, значит, соломку под себя хочет подстелить. Будет, Василий, не таращь глаза. Сам что ли не видишь, что деется? Трупы вороны не успевают склевывать, а черви их в земле поедать. В Синодниках попам уже места не хватает казненных вписывать. Все царство кровью залито.
  Василий хотел было возмутиться, но только сплюнул и опустился за кривобокий стол.
  -Что ты хочешь этим сказать?- наконец спросил он.
  -Ничего. Царь от бога, а мы под богом.
  Повисла тишина, которую нарушил Борис:
  - Не бойся, не отступлюсь. Не за Ивана Васильевича стараюсь, а за единую Россию. Представляю, что будет, ежели Малюта свои козни опротив царя завершит, а Старицкий сюда шляхтичей приведет. Конец государству.
  -Не перестарайся,-буркнул Губов.- За твои речи следовало бы тебя самолично на ольхе вздернуть.
  - Что же не вздергиваешь? Знаешь ведь, что и до тебя Иван Васильевич рано или поздно доберется.
  Губов опять в сердцах сплюнул, подошел к окошку.
  -Ну, вот и наш приятель пожаловал.
  Во дворе с доброго орловского рысака с аргамачьих конюшен, слезал Бакуня. Сам привязал его к жердине, похлопал по широкому крупу, направился в кабак.
  -Пойду звать,- вскочил с топчана Борис.
  -Погоди,- остановил шустрого юношу Губов.-Глянь-ка осторожно.
  Годунов приблизился к окну.
  -Видишь двух выхлестов? Один вон побирается на углу, другой коробейничает. Когда приходили, их не было. У нищего сапоги не износились. А у торгоша в лотке окромя огнива да деревянного креста ничего нет. Никакой это не офеня. Видно, людишки Ваньки Восковитого из Посольского приказа. За Бакуней приглядывают по наказу Малюты. Что и следовало ожидать.
  -То есть у него нет письма для Курбского? На Илью Скуратов нас ловит?- спросил Борис.
  -Хоть ты смышлен не по годам, да опыта у тебя мало. У Бакуни одёжа походная, а за плечами котомка дорожная. И конь. Забыл на каком его в Зарядье видел? Верно, на арабском скакуне. А теперь орловский рысак. Таких на почтовых станах меняют. Метлы на седле нет, значит, об серьезном опричном деле в отдельной бумаге прописано. Над метлами и собачьими головами немцы смеются. А приказные да, по наши души. Видно, Гриша на пожарище побывал. Знатно ты с бочкой пороха придумал, но его не проведешь. Поди, косточек наших не нашел. И с Никитиным мы маху дали. В гробу-то его нет. Вряд ли домовина в подполе сгорела.
  -Всё так,- кивнул Годунов.- Как же поступим?
  И тут же ответил на свой вопрос сам:
  -Предупредим Бакуню об ином месте встречи. На нашем крючке крепко сидит.
  Не успел Василий и глазом моргнуть, как Борис скинул с себя одежду, начал рвать рубаху. Сам, скрепя зубами, оцарапал себе лицо, потер его же подошвой сапога. Взъерошил волосы и вскоре оказался настоящим нищебродом. Губов понял его задумку:
  -Не перегни палку, друже.
  Годунов ему подмигнул, скатился кубарем с лестницы. А уж на улице, приволакивая ногу, закатив чудесным образом правый глаз, что у того только бельмо и было видно, потащился к кабаку. Приблизившись к коробейнику, протянул трясущуюся руку:
  -Дядька, дай свистульку.
  'Офеня' глянул на него с отвращением, отстранился. Но 'нищеброд' ухватил его за штанину:
  -Ну дай свистульку.
  -Отлезь, негораздок.
  -Дай, жалко что ли? А то калом забросаю.
  -Что?!- выкатил коробейник глаза.- Да я тебя щас, фуфлыга, по земле размажу.
  Торгаш раскрыл пятерню и угрожающе ею взмахнул. Борис тут же упал на землю, закатался, завопил:
  -Люди, юродивого убивают! А-а!
  Стал собираться народ.
  -Ты чего убогого забижаешь?- надвинулся на коробейника мужичина в свином тулупе, видно, из ямщиков.
  -Крест с меня грозился сорвать и им же накормить,- продолжал голосить Борис.- А ить я токмо свистульку и попросил. Бесовский сподвижник!
  Толпа обступила коробейника, стала толкать.
  -Что вы, что вы,- отступал тот, спотыкаясь.- И не думал забижать.
  Губов, глядя на происходящее в окошко, от души хохотал. Решил подыграть. Выскочил во двор, сложив руки трубкой, крикнул:
  -Бей его, православные!
  Приказной, бросив лоток, кинулся наутек. В него полетели камни и палки.
  -И энтот с ним,- указал Годунов на нищего на углу.- Видал, как они сговаривались меня обидеть.
  Нищий в добротных сапогах не стал дожидаться расправы, тоже помчался прочь, забыв шапку с двумя полушками.
  Василий поднял 'убогого' паренька, отряхнул от грязи, шепнул:
  -Тебе бы в римском театре выступать. Удивил. В какой раз.
  И уже народу:
  -Кашей да пряниками мальчонку угощу, токмо сердоболием на Руси и пробиваемся, православные.
  -Верно, вестимо так,- кивала толпа, крестила обоих вслед, когда Василий повел 'юродивого' в корчму.
  Там, в полутьме, быстро отыскали Бакуню, который спокойно кушал в углу пареную репу и запивал хлебным вином. К нему сзади подошел Василий.
  -Письмо Гришино при тебе?
  Плетнев даже не обернулся.
  -Ну,-произнес он, не отрываясь от трапезы.- Думал, вы уж на небесах.
  -Чего ж в малявину харчевню заглянул?
  -Проголодался.
  -Понятно. Послание Андрею от князя?
  -Так.
  -Здесь...балаболить не сподручно, приказных полно. Знал об них?
  -Нет.
  -Через Можаеск в Литву?
  -Ну.
  - Где бывшего царского воеводу искать станешь?
  -В Вижве али Миляновичах.
  -Верно. В посадах Можаеской Лужецкой обители и встренемся. Ровно через седмицу. Ну, прощевай, тиун.
  -И тебе не спотыкаться. Мальчонку береги, знатный.
  -Постараюсь.
  
  Ивану Васильевичу надоело месить грязь пешим. Забрал у Басманова двух коней- для себя и нового опричника Кашки. Чудное было зрелище- монах на лихом скакуне, явно дорогих арабских кровей, а за ним здоровенный детина, увешанный оружием с ног до головы. Личная охрана чернеца что ль? Царь напоследок показал кулак Федору:
  -Ежели опять увяжешься, в бочке с огурцами засолю, а потом велю Маляве из тебя варенье сварить.
  Федор не знал- смеяться ему или изобразить испуг. Видел, что государь гневался на него не всерьез, доволен, что вовремя подоспел на выручку. А потому приложил обе руки к груди и как-то неуклюже поклонился, чуть не упав в лужу.
  -Так что...по поводу твоей кончины?- спросил он.- Вишь, народ уже говорит, что ты помер.
  -На то он и народ, чтобы сплетни разносить,-ответил царь.- Тем и живет, тому и радуется. Иначе скучно. Смута да балабольство- вот две его забавы. Вертайся в Александров ,сиди у моих палат, как тобе велено. Придет Филипп, гони его прочь. Темрюковну тоже. Жив, мол, царь, но вот -вот отойдет. О Ливонии покуда не помышляй, без тебя там разберутся. А то ещё сгинешь в болоте аки Петька Шуйский, али вовсе сбежишь к Сигизмунду, как Курбский. Тьфу! Вспоминать не могу об том поганце.
  -Я ли тебе не предан, словно пес?- выкатил черные глаза Басманов.
  -Кто вас, собак, разберёт,- вздохнул государь.- Сегодня лижите, завтрева за ногу кусаете. Сколько вас ни корми, всё одно натура подлая.
  -Не обижай, государь.
  -Ну, ладнось, не печалься.
  Царь обнял Федора, похлопал по спине. Тот растаял, заулыбался:
  -Скажи хоть куда пойдешь.
  -Ну,худоумец! Не озлобляй напоследок, прибью!
  Под удивленными взглядами прохожих людишек, лысый 'чернец' лихо вскочил на коня, натянул поводья:
  -Сигизмунда проведаю, али к самой Елизавете заявлюсь!- захохотал царь, стегнув коня по атласному крупу.
  Резвый арабец вскинул задние ноги, чуть не задев копытом Федора, понесся галопом. За государем поспешил Кашка.
  В мытищинских лесах им не повезло. Из прокисшего осеннего ельника навстречу вышли лихие люди. Было их человек пятнадцать. В зимних тулупах, рваных валенках, с дубинами и тесаками. Подхватили под уздцы Иванова коня, а Дмитрия со спины сшибли орясиной. Тот сразу и затих.
  -Где, монах, такого доброго скакуна раздобыл?- спросил один из разбойников.-Неужто бог за усердие послал?
  -Поди, украл,-захохотал другой.- Чернецы теперь хуже всяких немцев.
  - Где надо, там и раздобыл, вас, утырков, не спросил,- ответил царь.- А ну пошли прочь, псы!
  Высвободил правую ногу из стремени, ударил каблуком в лицо разбойника.
  Били государя шибко, хорошо не уваляли до смерти. Очнулся от пощечин. В чувство его привел Кашка. Был он в одних изодранных портках. От его широкого торса исходил пар. На лбу и подбородке кровь.
  -Жив что ли?- спросил он.- Я уж думал всё- доигрался ты со своей мнимой кончиной. Не зови беса.
  -Ты кто?- не понял сразу царь.-Где я?
  -Ну раз вопросы задаешь, значит, голова цела, но еще не на месте. Кашка я, опричник твой новый. Сам пожаловал.
  И тут государь окончательно очухался. Подскочил как ужаленный. Оглядел себя. На нем была лишь исподняя рубаха до колен и более ничего. Ноги и руки в ссадинах и синяках.
  -Даже обувки не оставили, злодеи. Ну я до вас доберусь!- погрозил он кулаком темному лесу.
  -Идти надобно, замерзнем. Ну и лицо у тебя, государь, как черти на нём горох молотили. Загляденье.
  Иван Васильевич ощупал свое опухшее, разбитое напрочь лицо. И наконец почувствовал, что очень холодно. Задрожал, застучал зубами.
  До села Мытище добрались уже затемно. Полдороги Дмитрий нес царя на руках. Потому как тот внезапно ослаб.
  -Оставь меня, друже,- шептал государь.- Спасайся сам. Видно, я шибко бога прогневил. Преставлюсь, свечку за меня поставь.
  -Поставлю, не сомневайся. Молчи лучше.
  На окраине села бабка набирала из колодца воду. Увидев, вышедших из леса страшных людей, заорала, побросав ведра, убежала.
  Кашка стучался по домам, но никто не открывал. Хорошо хоть сельская церквушка оказалась открытой. Так и упали оба обессиленные в темном углу под Христовым распятием.
  Вскоре Дмитрий услышал шаги. В церковь вошел низенький, круглый как мячик, поп. Поглядел на страдальцев.
  -Кто такие?
  -Это царь,- не видя смысла лукавить, сказал Кашка.- А я его опричник.
  -Сам государь, значит.
  -Не сомневайся. Поможешь, до конца дней в золотой рясе ходить будешь.
  -К чему мне золотая ряса? Каждый должен носить ту, которую ему господь дал. Ладно, идем.
  Поп Демьян привел их в свой небольшой домик, помог обмыть раны, перевязал, дал Дмитрию хлеба и каши. Уложил пребывавшего в беспамятстве Ивана на свой топчан, Кашке велел лечь у печи.
  Утром всех разбудил государь. Он метался в жару, бредил: 'Новопреставленная Анастасия, упокой твою душу...Не ведаю, что творю. Вороги кругом, извести хотят...бесчисленное войско антихристов по земле ходит...Прости мя, народ православный, за муки и кровь, за дыбу вселенскую, нет мне прощения...Филиппушка, и ты прости...бегите, все бегите за Андрюшкой, бросьте меня на съедение волкам...'
  -Совсем плох твой товарищ. Кто тот Андрюшка?- спросил, крестясь, поп Демьян.
  -Боярин Курбский, что в Литву сбежал,- ответил Кашка.-Слышал?
  -Как не слышать. Ой, господи, дай тебе с нами терпения.
  -Лихие люди нас в лесу обобрали, даже крестов не оставили.
  -Ой, ой, повсюду злоба, повсюду скорбь и стоны. Дай и нам, Иисусе, терпения.
  Кашка подошел к царю, положил ему на лоб ладонь.
  -Дошутковался, Иван Васильевич, теперь и впрямь отходит.
  Над селом Мытище поднималось солнце. Последний день октября собирался быть тихим и ясным.
  
  Изгой
  
  -В Лужецкую обитель поспешим?-спросил Борис, когда вернулись на постоялый двор.
  -Зачем?- округлил глаза Губов.- Не понял ещё? Лоб-то почеши, может, сообразишь.
  Годунов подошел к окну, некоторое время смотрел на двор. У кабака появились новые нищие. Потом резко обернулся на товарища:
  -Письма от Старицкого у Бакуни нет. На бумаге, в лучшем случае, кукиш нарисован. Нам.
  -Ну вот и молодец. Нет, Бориска, опасный ты человек. Надобно бы тебя к ворожее сводить, узнать что тебе впереди открывается. С твоим умом, хоть на трон. Ха-ха. Правильно сообразил. Ежели бы всё чисто было, не прислал бы Малюта сюда своих соглядатаев. Тут ещё, поди, пара глазастых вертится, нас блюдёт. Видели, не иначе, как к Бакуне подходили, разговор вели. Ну и ладно. Скуратов не баламошка на аркане, все просчитал. Раз такую затею придумал, значит, письмо он князя Старицкого всё же спроворил написать. И теперь у него на руках главная фишка против Владимира Андреевича. Но и тот не лыком шит. Не даст себя за полушку провести. Вот ить круговерть! Надобно с ним немедля встренуться.
  - С князем?- вдруг зарделся Борис, опустил глаза. Но быстро собрался.- А опосля в обитель. Продолжим игру с Ильей. Как будто ничего и не скумекали.
  -И не только в обитель. К Андрюше Курбскому в гости заявимся. Подорожной грамоты с печатью князя Старицкого нам вполне хватит для Литвы. И Бакуню с собой прихватим.
  -Об чем же с Курбским говорить станем?
  - А пусть ответное послание напишет. Что проникся призывом и ужо собирает войско крылатых гусар. Токмо ответ будет не князю, а... Малюте.
  -Хм. Здраво. Пойдет ли на то Андрей?
  -Не сомневайся. Поведаем ему о затее Григория Лукьяновича. Он Андрею не менее противен, нежели государь. Прости, господи, да святится имя твое....,-перекрестился Василий.- Еще и спасибо скажет, что примчались. Ладно, медлить нечего.
  Хозяину двора дали серебряную новгородку, чему он остался очень доволен. Народ нынче бедный, всё московски сует. А куда их? Торговые неохотно берут. За мешок хлеба целую горсть просят.
  -Ешо вертаетесь?- угодливо спросил ямный.
  -Ага. Свинью зажарь и жену в бане отмой,-пошутил Василий.
  К полудню были уже в Воробьёве. Пошел сильный дождь со снегом и Губов с Годуновым промокли до нитки. Стрельцы на воротах сразу признали стряпчего государя.
  -Каким чудом, Василий?-спросил старший.-Неужто весть страшную привез?
  -Ждешь не дождешься, баляба старый, когда государь очи в последний раз закроет? Ха-ха.
  -Что ты!- замахал руками стрелец.-Дай ему здравия и нам то ж.
  -Ух, ты!- погрозил кулаком охраннику Василий и снова засмеялся.- Ну отворяй что ли. Князь-то дома?
  -А где ему быть? Тут покуда. В Романово собирается. Ещо чуток и не застал бы. А енто кто с тобой?
  -Новый царский советник.
  -Во-она. Молодой, а советник. Чего же советует, как в лапту играть?
  Борис нагнал коня на стрельца, чуть не опрокинув в лужу.
  -Тебя, хобяка, не спросили,- зло сказал он.- Шевелись проворней, а то в зубы дам.
  Василий хмыкнул, покрутил головой. А стрелец, удивленно глядя на молодого стервеца, принялся расторопно открывать ворота.
  На княжеском дворе суетились людишки. Укладывали в телеги скарб и провизию. Князь Владимир Андреевич принимал финскую 'парную'. Пришлось ждать в светлице, где пылал жаркий камин.
  Борис ходил по просторной комнате, удивлялся:
  -Надо же как всё не по-нашему. Чисто, опрятно, красиво, ничего лишнего. Видно, так немцы живут. Хорошо, лепо.
  - И чего хорошего?- пожал плечами Василий.- Душевности нет, удобства. Вот и немецкий народишка такой же, холодный, пресный. Пока до истинного нутра их доберешься, все ноги переломаешь. Заглянешь внутрь, а там сухарь. Нет, не надобно.
  -Ничего ты, Василий Васильевич, не понимаешь,-разглядывал Борис статуэтку обнаженной греческой богини,- в красоте и гармонии смысл, не в бардаке. Посмотри на её тело. Завораживает. И не тем, что голая, а тем что совершенная. Видать, и живут так же красиво.
  Губов подошел к Борису вплотную, взял за рукав:
  -Уж не ошибся ли царь в тебе? Не сбежишь ли в Литву, как Андрюшка? Не продашь?
  Борис отстранился, взглянул на Губова словно на дурачка. Откинул с высокого лба жгучий чуб:
  -Знай, Василий, Россию и государя никогда не предам и не продам. Токмо что плохого в том, чтоб жить ладно? Народ - богоносец, Москва - Третий Рим, четвертому не бывать, а сидим по уши в дерьме. Это ли наша правда? Для чего страдаем, друг другу кровь льем?
  Василий взял греческую богиню в руку, повертел.
  -Нет, не лепо. Немцы нам не в подражанье, в укор- для чего их нравы перенимаем? Наше дело крест господний на плечах нести.
  -Не в подражанье, говоришь? А забыл кто Русь создал? Варяги-немцы и создали. И Русь-то их название. Ежели бы варягов не призвали, так и бегали бы дикими. Они наши племена собрали, имя гордое русское дали, княжество от Новгорода до Киева устроили. Токмо быстро из нас немецкий дух выветрился, даром что нынешние цари себя Рюриковичами величают. А деревянную оглоблю с цепями, на горбу таскать-дело нехитрое.
  -Ну, поговори! Не тебе, татарину, о русских царях языком трепать.
  -А что, и татарин. А то в тебе татарской крови нет. Но то не сгубило нас, новые силы придало- от варягов воинственность и безрассудность, от татар напор и решительность, от славян да угров трудолюбие, смекалка, доброта и сердечность. У кого такое? Нас никто не сомнет, не одолеет, кроме нас самих.
  -Тьфу! Балабол. Это тебя надо было Бакуней прозвать.
  Губов в сердцах хлопнул статуэткой об стол и у неё отвалилась голова.
  -Вот, дьявол, неприятность какая...Как бы приделать обратно.
  Попробовал прилепить голову к плечам, но она не удержалась, упала на пол.
   В этот момент в светлицу вошел князь. От Владимира Андреевича исходил пар. Он тёр голову широким рушником, холоп на ходу завязывал ему халат из китайского шёлка.
  -Да вы все мокрые!- увидев гостей, о которых ему сразу доложили, воскликнул князь.- А ну, Филька, принеси товарищам чистые рубахи.
  -Не надобно,-поморщился Губов.- Мы по делу.
  -Догадался, что не на прогулке. Филька, подай хотя бы овечьи зипуны. И камин подправь. Впрочем, я сам.
  Взглянув на Бориса, князь быстро отвел взгляд. Годунов тоже старался на него не смотреть. Старицкий взял полено возле камина, бросил его в огонь.
  -Ну, сказывай, Василий, с чем пожаловал. Надеюсь, не будешь рассказывать сказки про хворобу государя?
  -Не буду.
  -Успокоил. Сразу желаю спросить, что с этим... дьяком Никитиным, кто его укокошил в Александрове, дознались? И зачем вы его сюда притащили?
  -Да не тащили мы его в Москву. Зарыли за слободой и вся недолга. Нужен он больно. Гроб пустой привезли. А кто его убил, пока не вестимо.
  -Вот, значит, как. Домовину-то, поди, в Разбойном приказе оставили, который сами и спалили?
  -Так. В подполе.
  -Оплошали. Малюта, не иначе, на пожарище всё носом перерыл. А тела и нет! Даже косточек не осталось, ни ваших, ни Никитина.
  -Знаю, Владимир Андреевич. Ты лучше скажи, писал ли письмо Курбскому по указке Скуратова?
  -Слово в слово записал и ему отдал.
  -Чуешь чем тебе то обернется?
  -Эх, жаль Венеру покалечили.
  Князь поднял с пола голову греческой богини, посмотрел на неё, бросил в камин.
  -Главное, чтобы наши головы так не отлетели. Опасную игру ты затеял, стряпчий. Ведаю, что с позволения царя, но оступишься, не пожалеет. А мне-то уж и надеяться не на что.
  -Зачем же писал?
  -Когда нет выбора, выбирать не приходится. Знал, что ты тут объявишься.
  -И догадываешься для чего?
  -Рассмешил, стряпчий. Ставь себя на место других и ты всегда поймешь, что они сотворят. Малюта, вестимо, мое письмо оставил при себе. Ежели царь оклемается, тут же ему покажет. И прощай, князь Владимир Андреевич. Дыба-самое легкое и приятное что меня ждет.
  -Все так, князь. Малюта теперь не уймется. Слушай, что я делать надумал.
  И Василий изложил план, о котором уже знал Борис.
  Утром, чуть свет, на хорошо накормленных лошадях, с полными сумками провизии, Губов и Годунов помчались по замерзшей за ночь дороге в сторону Твери. За пазухой у царского стряпчего лежала подорожная в Литву, скрепленная личными печатями князя Владимира Андреевича Старицкого. А еще мешочек с золотыми гульденами, ливонскими талерами и шиллингами для беглого боярина и таможни. У Бориса в каблуке сапога была спрятана короткая записка Андрею Курбскому:
  'Верь этим людям, аки мне. Да падет тиран и мучитель человеческий государь Иван Васильевич и сгорят в геенне огненной его апостолы под гневом Господа нашего Иисуса Христа! Аминь'.
  
  К полудню государь, к удивлению Кашки, вполне пришел в себя. Встал, испил квасу, попросил каши. Жевал молча, сосредоточенно, глядя куда-то в угол. Поп Демьян, сидевший у окошка и смиренно сложивший на коленях руки, его даже не заинтересовал. Отправив в рот очередную ложку, Иван спросил:
  -Где это я? Что за дом?
  - В сельце подмосковном,- ответил Дмитрий.- Побили нас на дороге лихие люди, обобрали. Помнишь, аль позабыл? Батюшка энтот нас приютил.
  -Помню,- вяло ответил царь, продолжая жевать.- В Москву надобно.
  -Куда в Москву? На себя хотя бы в воду погляди. Мать родная не признала бы.
  Государь вдруг захлюпал носом:
  -Матушка родная, Елена Васильевна, почто оставила своего Смарагда...?
  -Э-э, да ты еще совсем плох,-вздохнул Кашка.-Отлежись покуда, там поглядим.
  Батюшка встал, вынул из печи чугунок, пахнущий распаренными травами.
  -Ты, голубок, попои своего товарища настоем зверобойным,- сказал он Дмитрию.-А я обедню служить. Потом знахарку Агашу приведу. Хоть и одноглазая, да зрит человека насквозь. Поправит.
  Демьян набросил на плечи тулуп, поправил на груди крест, вышел.
  Перебравшись на лежанку, государь что-то зашептал себе под нос, изредка всхлипывая. Кашка ломал голову- что делать? Немедля помчаться в Москву, отыскать опричников и рассказать о царе или ждать? Придет окончательно в себя, может и голову оторвать за то, что ослушался- не велел ведь никому сказывать, что он странствует. Помирает в слободе и всё. А ежели и в самом деле помрёт? И не в Александрове, а здесь? Как потом жить-то с этим, как людям в глаза смотреть? Да и смотреть долго не придется. За то что не уберег государя сразу на кол посадят, содрав до того кожу. Ох, непотребство.
  Выйдя на двор, вдохнул полную грудь холодного воздуха. Хоть и светило ярко солнце, зима приближалась всё отчетливее. Уже пахло не пожухлыми травами, а мерзлой землей и тяжелым лесом.
  Жилище попа находилось на окраине села. За невысоким добротным забором, меж яблонь с ещё не полностью облетевшими желтыми листьями, была видна церквушка с маленькой луковкой. К ней стекался немногочисленный народишко. В основном бабки в коротких коричневых зипунах, лаптях и обмотках до колен. Мимо на телеге с сеном проехали два мужика с белыми бородами. Даже не обернулись. Сено сыпалось с возка, но крестьяне не обращали на то внимания.
  'Выжду пару дней,- решил Кашка.- Может, знахарка и впрямь Ивана Васильевича в полное здравие приведет. А нет, так в Александров к Басманову побегу. Там ведь велел ему государь сидеть'.
  Набрал из колодца воды, вылил себе на голову, затем выхлебал чуть ли не полведра. Вернулся в дом. Царь лежал тихо под образами с коптившей лампадой. Руки сложил на груди, словно покойник. Кашка перепугался, тронул за плечо:
  -Живой что ли?
  Государь вмиг открыл глаза.
  -Всех вас переживу.
  -Ну и слава Богу, дай тебе Христос сил и здравия.
  -В Москву надобно,-опять заладил Иван Васильевич.
  -Не спеши ворон пугать.
  -Что?!-резко приподнялся царь.- Недруги- псы злые, супротив меня козни творят. Разобраться следует. А я тут маюсь.
  -Успеется. Ты, государь, нам всевышним благодетелем послан, нас, дураков, на путь истинный наставлять, так не гневи Самого. Помрешь, не выполнишь его наказа.
  Иван Васильевич внимательно посмотрел на Кашку, вдруг улыбнулся:
  -Не промах ты, парень, недаром тебя пригрел. Молодец, согрел душу.
  Кашка кивнул:
  -Теперь вижу, голова твоя совсем на место встала.
  -Воды дай. Не желаю отвара, пакость какая-то. Пусть поп сам пьет. Лободырник.
  - Ежели бы не Демьян, пропали.
  -Господь уберег. На руках что ли меня нёс?
  -Ну.
  -Не нукай царю. Волю взял... Спасибо, друже.
  Входная дверь резко распахнулась. В дом ввались сразу несколько стрельцов с бердышами. Впереди- крепкий, как спелый огурец, воевода. В меховой невысокой шапке, синем плаще с собольим воротником и серебряной оторочкой. Сапоги красные, с квадратными мысами, какие носили еще при Иване III. За широким поясом- кривая полусабля и кинжал. Лицом же он походил на барсука- вытянутая физиономия, маленькие хитрые глазки, широкий нос, небольшие, слегка оттопыренные ушки.
  За спинами стрельцов Кашка увидел попа Демьяна и бабку, которую встретили накануне у колодца. Поп был бледен, с красными глазами. Бабка противно улыбалась. Одна глазница её была пуста.
  -Попались, воры!-сказал воевода и толкнул Дмитрия в плечо.
  -Не замай,- ответил Кашка.- Чего надобно?
  -Ишь, какой злой, аки тигра, что в Москве в клетке на торжище показывают. Видать, атаман разбойный. А энто что за шпынь? С распухшей рожей.
  -Тебе лучше не знать. Узнаешь, поносом медвежьим до конца дней исходить будешь.
  -Ха-ха. Веселый. Ничего, на площади за ноги подвесим, поглядим как посмеешься. Долго вас ловили, но с божьей помощью и стараниями Агаши, споймали.
  -Они энто, они вчера из лесу вышли, оба страшные, будто лешие. А здоровяк энтот того на себе тащил.
  -Лихие люди нас помяли,- сказал Дмитрий.
  -Добычу не поделили? Токмо за жовтень в лесу пять гостей пропало. От двоих лишь головы да руки наши, остальные невесть где. Поп Демьян добрый, пригрел вас, злыдней. А я недобрый, как ты злой, может, и хлеще. Стегать буду до костей, молить станете о смерти.
  С лежанки поднялся Иван Васильевич. Кашка сразу понял, что это не к добру. Впрочем, добра он уже и не ждал, но не желал обострения. Может, еще удастся как-то вразумить воеводу? Однако государь не оставил на то шансов. Он подошел к воеводе, приблизил свое обезображенное лицо к его широкому, мокрому носу:
  -Ты кого шпынём назвал, ерпыль?
  И не дожидаясь ответа, ударил того босой ногой в пах.
  Воевода дико взвыл, согнулся, схватившись за причинное место.
  -Не надобно было этого делать, государь,- вздохнул Кашка.
  Двоих стрельцов он уложил сходу, третьего догнал в горнице и шмякнул головой об стену. Но снаружи оказались еще стражники, которые повисли на нём, как собаки и после долгой борьбы, все же заломали.
  Когда связанных по рукам и ногам Дмитрия и Ивана Васильевича кидали на телегу, поп Демьян беспрестанно повторял:
  -Не я донес, не я, православные. Храни вас господь. Ох, беда. Ох, злоба человеческая.
  -Не майся, поп,- крикнул ему Кашка.-Коль не ты, воздастся!
  Царя и опричника заперли в холодном сарае с щелями в руку. Хорошо хоть исподнее, что дал Демьян, не сорвали. Кашка снял с себя рубаху, укрыл как мог государя. К вечеру стражники кинули им два собачьих тулупа- 'Чтоб до пыток не сдохли!' 'Спаси вас бог, сердобольные',- с усмешкой отвечал Дмитрий.
  А утром государь не выдержал, забарабанил в дверь.
  'Не уймешься, собаку запущу',-грозился стражник. Но всё же подошел к двери.
  -Чего буянишь, рожа чешется? Щас почешу.
  -Сотника или десятника позови,- сдержанным голосом попросил царь.
  -Мною брезгуешь, не иначе?
  -Что с тебя, дурня, толку. Зови...Ну...
  Кашка подумал, что государь скажет 'прошу'. Это стало бы полным поражением для Ивана Васильевича. 'Грозный' что-то просит у холопа! Подумал и испугался- царь не простит свидетелям своего унижения, в том числе и ему. Однако, Иван Васильевич не произнес 'слабого' слова. Вместо этого он ударил в дверь коленом, плюнул в щель. Это развеселило охранного стрельца, он заржал и ушел. Вскоре вернулся с воеводой, который был в доме попа. Увидев его, царь дернул гнилые доски двери:
  -Немедля скачи в Кремль, найди на царевичевых дворах боярина Яковлева-Захарьина али князя Сицкого. Они тут, не в слободе Александровой, с малым Федором сидят. Скажи царь в селе Мытище ожидает.
  - Царь, ха-ха. А почему не господь бог? Видно, тебе вместе с мордой мозги отшибли. Хотя они тебе более не понадобятся. Токмо руки и ноги, да хребтина. На них молись, чтоб не отказали.
  -Подумай сам, воевода, коль у тебе есть чем,- вступил Кашка. - Откуда разбойник с большой дороги знает имена бояр и князей московских?
  -А мне об том гадать нужды нет. Мое дело указы царские да думские исполнять. Повезло вам, упыри. По повелению государя Ивана Васильевича, дай бог ему здравия, лихие люди, кто еще крепок, теперь идут не на плаху, а на пользительные для государства дела. Вот вас и свезут на Сьяновские каменоломни, мрамор для храмов добывать. Жалко, конечно, но верно. Хоть какая польза со злодеев.
  -Указ? -удивился Иван Васильевич.- Никакого такого указа я не подписывал. То, видать, Дума земская без меня решила. И когда?
  -Давай, подуркуй ещё,- заржал воевода.- И про Думу знает. Ишь, какие теперь воры умные по лесу бегают.
  -Как не подписывал?-зашептал Кашка царю. -Сам же псоватых из кабака на камни отправил.
  -Отправил. Но указа не подписывал.
  -Что вы там шушукаетесь?- открыл в дверь воевода.- Радуетесь, что свои поганые жизни сохранили? Так то не надолго. Мрамор ворочать, не людей добрых дубинами по голове стукать. К лету околеете, не сомневайтесь. Там штольни глубокие, не то что на Мячковском карьере.
  Иван Васильевич об этом хорошо знал. Сьяны начали копать недавно, при батюшке. А вот в селе Нижнее Мячково, у впадения Пахры в Москва-реку, белокамень ломали еще при Иване Калите. После переезда резиденции митрополита из Владимира в Москву, соорудили несколько 'белых' храмов на мячковском камне- Успенский, Спаса, Архангела Михаила. А уж Дмитрий Донской с братом Владимиром Серпуховским развернулись по полной- с благословения преподобного Алексия, начали ставить Белый Кремль. Невиданная была стройка, об этом юному Ивану рассказывал еще дед. Сани зимой из Мячково тянулись нескончаемой вереницей, а в Москве их ждали тысячи камнетесов, которые обрабатывали известняк днем и ночью. Правда, для стен он оказался не таким уж прочным и довольно скоро, с помощью римлян, его пришлось менять на обожженный кирпич. Однажды Иван Васильевич лично приехал в Мячково. С большим любопытством разглядывал застывшие в камне раковины, моллюски, кораллы и вдруг выдал удивившую всех фразу: 'А ить когда-то здесь было море. Возможно, задолго до сотворения мира'. Митрополит перекрестился, бояре попрятали глаза. Ересь страшна даже от царя.
  Никогда бы Иван Васильевич не подумал, что вернется на Сьяновские каменоломни, да еще в качестве раба. Когда пригнали, Кашка сказал:
  - Дай бог, Федор Басманов снова тебя разыскивать станет.
  -Появится, морду побью. Велено ведь палаты мои стеречь.
  Однако произнес это государь тихо, без злобы. И Кашка понял- Иван Васильевич только на Басманова и надеется. Иногда он не верил своим глазам и во всё происходящее- неужели рядом настоящий царь Иван Васильевич Грозный? Государь- наместник Бога на земле, повелитель судеб человеческих? Рваный, избитый, с цепями на ногах. Вот ведь козни бесовские, никто не убережется. Был царем, стал изгоем отверженным, марёхой. Впрочем, государь сам выбрал свой путь. И виновен в бедах сам.
  Сьяны представляли собой большой, довольно глубокий карьер. Под пластами земли и глины находились прожилки белого камня, который ломали десятки людей. Отваливали, грузили на тачки, везли каменотесам. А те предавали им нужную форму. Но основная добыча шла в штольнях. Были они узкие и длинные, уходили на глубину в сто саженей и более. Работали здесь и разбойники, и провинившиеся холопы, и свободные люди. В том числе и бабы. Вольнонаемные получали полторы алтына в седмицу. Особо расторопные за зиму могли сколотить себе нужную сумму на домишко и корову. Каторжане мучились за похлебку с ломтем серого хлеба. А главное- за страх. При любой провинности их нещадно пороли, оставляли на ночь в холодных ямах, драли ноздри. Прав был мытищенский воевода, долго они здесь не задерживались. В лучшем случае дотягивали до лета, когда работы в каменоломне, в основном, прекращались. Срок каторги заранее не определялся. В Судебнике, принятом Первым Земским собором, об этом ничего не было прописано. А потому судьба лихих людишек и черни, зависела исключительно от старосты-воеводы Шемякина, его помощников и даже попов, которые заказывали камень для строительства церквей. Могли отпустить, а могли и 'псам скормить'. Но отправляли сюда ранее воров только по решению суда, теперь, вон, всех злодеев. Видно, митрополит расстарался, надавил на земских.
  На краю карьера, за хилой деревенькой, стояли два одинаковых барака- один для рабов, другой для свободных. Разбойников стерегли стражники из стрельцов и окрестных мужиков. С утра до вечера они были пьяны. Гоняли каторжан тем, что под руку придётся- плетка, так плетка, дубина, так дубина. Но по большим праздникам работы в Сьянах прекращались и всем каменоломщикам давали хмельного меда.
  В один из таких праздников, в день Великомученика Дмитрия Солунского , и попали государь Иван Васильевич с опричником Кашкой на Сьяны. Сняв с ног цепи, их затолкали в барак.
   За большим столом каторжане пили медовую брагу, закусывали хлебом и кашей. Все это делали молча, почесывая искусанные блохами руки и ноги. Дмитрий нашел пустой лежак, уложил на него Ивана Васильевича. Сам пристроился рядом, на земле.
  -А разрешение кто спрашивать будет?- рыгнув, сказал один из мужиков.-Здесь места токмо для людей, для собак с краю, у нужного корыта.
  -Пошел вон! - ответил уставший Кашка. Государь же лежал не шевелясь, глядя в дырявый потолок.
  Мужик отставил штоф, встал, медленно пошел к Кашке, по пути вынул откуда-то палку. За ним двинулись еще трое. Все грязные, поджарые, злые. Дмитрий вздохнул- опять придется кулаками работать, а так хочется поспать.
  Размял плечо в предвкушении драки, но мужик вдруг остановился, выпучил глаза. Потом подскочил к топчану, на котором лежал Иван Васильевич.
  -Матерь Божья, - выдавил он из себя,- глазам своим не верю. Так то государь всея Руси Иван Васильевич. Хоть и разбита рожа, а признаю.
  И не поймешь- то ли удивление в голосе, то ли издевательство. Людишки вокруг заржали, кто-то проворчал: 'Славно было бы его сюды. Узнал бы почем фунт лиха. Эх...'
  Теперь и Кашка узнал мужика. То был один из 'псоватых', что хотели убить государя в кабаке и которых сам Иван отправил в каменоломни. Вот ведь пути человеческие, и веревки так не переплетаются.
  
  В цепях каторжных людишек в Сьянах не держали, ни днем, ни ночью. А зачем? Бежали редко. Правда, случалось. И когда ловили, получая с каждого пойманного по рублю, либо травили собаками либо сажали на кол. Это уж по усмотрению воеводы Федора Шемякина. Он держал больших, черных, всегда голодных псов, которые раздирали человечка за считанные минуты. И Шемякин считал эту смерть легкой. Гораздо страшнее был кол. Посередине приделывали дощечку и он сразу не пронзал насквозь тело. Несчастный умирал несколько дней в страшных мучениях, сотрясая округу стонами и воплями. За несколько дней до появления в Сьянах царя, на кол взгромоздили известного разбойника из подмосковных лесов Петьку Жоватого. Петька визжал как поросенок. Ночью его приятель, из милосердия, прибил его камнем. Кто-то донес. Утром, рядом с Петькой на колу стонал уже и его друг.
  Колья с разбойниками были вбиты прямо у входа в каторжный барак. Государь долго смотрел на страдальцев, потом упал пред ними на колени: 'Простите, люди добрые, простите меня, злодея. За вас, за всех кару приму'. Над ним хохотали, указывали пальцами. Не смеялся только Кашка и псоватые. Тогда, при первой встрече, Дмитрий схватил мужика, что признал царя, за грудки: 'Сболтнешь чего, и сторожевые псы покажутся тебе райскими птицами. Так надобно. Уразумел?' 'Уразумел',- сглотнул мужик, которого звали Филькой Шустрым.
  Однако сам государь все больше и больше печалил Дмитрия. Работали в штольнях с рассвета до заката. Рабам рубку камня не доверяли, их ставили на отвалы и откаты. Царь ворочал глыбы с каким-то неистовством, молча, что все диву давались- только недавно на ладан дышал, а теперь ишь как бегает, аки конь молодой. А когда спотыкался и опрокидывал тачку, сам подставлял спину под плеть. Удивлялись и стражники: 'Ну ладно, буде, иди уж, страдалец'. Если все же получал пару плетей, кланялся стражнику, благодарил.
  А царь ли это?- не раз задавал себе вопрос Кашка. Ну, да, в кабаке вроде всё прояснилось. Вроде....Федька Басманов личность известная, о нем все говорят. Но ведь Дмитрий до того воеводу никогда не видел. Вдруг комедия? Но для кого и, главное, для чего? К тому же Иван знает по именам всех земских и думных бояр, дворян, опричников.
  В пятницу от земского Совета на каменоломни приехал боярин Воротынский. Об этом сказали вольняшки. Земский собор в свое время постановил 'вести наблюдение за каторжными местами'- в первую очередь, как расходуются государевы средства. Сьяновские каменоломни тоже оплачивались из государственного кармана, а уж заказчики белого камня платили в казну мыту.
  Кашка отыскал государя в сосняке. Тот пристроил к дереву раздобытую где-то иконку Божьей матери, отбивал ей поклоны.
  -Боярина Воротынского знаешь?-спросил Дмитрий.
  -Захарку-то? Вестимо.
  -Поспешай! Сказывают, у воеводы Шемякина теперь со свитой.
  -Уйди, молодец. Ещо не понял? Не царь я теперь всея Руси Иван Васильевич, а пострига Иона. Не дьявол меня сюда привел, а бог. Долго искал свой крест, а он вона где оказался.
  -Опомнись, государь!- схватил впервые недобро царя за плечо Кашка.- На тебе судьба Царства русского, а ты юродствуешь! Пойди к Воротынскому. Хоть и битое у тебя лицо, да признает. Сам не захочешь, силой потащу!
  -А ну, пшол, пес!- оттолкнул Дмитрия ногой государь.-Не тебе, скудоумцу, меня учить! Умер царь, токмо раскаянец остался.
  И обратившись к иконке, забубнил: '...И богом даденную власть во зло и бесчинства её обратил. Жестокосерден велми. На пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим. Множество народа от мала до велика при царстве своем погубил и многие святительские чины заточил и смертью немилостивою погубил и иного многого содеял над рабами своими. И нет мне, дерзостному, прощения.... '
  Кашка заскрипел зубами, пошел в барак, где его поджидал Филька Шустрый. Ночью Филька ему нашептал, что штольня у ручья, на левом рукаве, почти обвалилась. 'Толкни и дыра'. Там вроде есть лаз в старую, заброшенную выработку, ведущую далеко от каменоломни. Через неё можно бежать. 'Куда ж в зиму-то?-усомнился Кашка.-Околеем в лесу'. ' В лесу околеем, да и споймают,-горячо говорил Филька.- У приятеля мого, Васьки Хромого, сродственник за Пахрой, на хуторе. Река ещо не встала. Он знает где рыбаки струги держат. Перемахнем Пахру, а там ищи нас, как ветра. Собаки след не возьмут. У сродственника в подвале отсидимся. Этого-то...царя с собой возьмем? Чудной он шибко. Для чего вы вообще тут оказались?' 'Не твое дело,- ответил Кашка.- Когда двинем?' 'Завтра утром, как только псов привяжут'.
  Дмитрий сразу решил выбираться с каменоломни. Не пропадать же здесь, хоть и с царем. А тут объявился Воротынский. Казалось бы и бежать не надобно, только руку протяни, ан нет, опять Ивану шлея под хвост попала. Самому броситься в ноги боярину? Так мол и так, государь здесь пропадает! Поверит ли? За дерзость может и живота лишить. Побежал к государю, а тот юродствует.
  'Ну и бес с ним,-махнул рукой Кашка.- Вольному-воля, дураку- клетка. Выберусь, дойду до Александрова, найду Басманова. Пусть сами меж собой разбираются. А мне моя жизнь дорога'.
  Так подумал, но уже в следующий миг решил: ' Пока буду ходить, Ивана Васильевича, за его чудачества собакам скормят. Нет, не брошу одного. Видно, не даром меня с ним господь свел. Эх, целых два властителя надо мной-небесный и земной и не поймешь чего обо хотят. Но и Кашка не из глины сделан, выдержит'.
  
  Малюта Скуратов заперся на своем тайном острове. Несколько дней пил наливки, щупал девок, парился в бане. И всё размышлял- не оплошал ли, так ли всё сделал? 'Васька Губов, дурень, помчится за Бакуней теперь до Литвы. Прижмет, вытрясет, а в письме-то шиш с маслом. Представляю его рожу! Ха-ха. Странно токмо, что этого Бориску Годунова с конюшни с собой таскает. Зачем он ему сдался, для чего пригрел? Почему в Москву тело дьяка не привезли, хотя оповестили, что хоронить будут в Чудовом монастыре? Разве решился бы на то Васька без воли государя? Ох, Иван Васильевич...В самом ли деле ты болен?'
  На четвертый день Григорий Лукьянович не вытерпел. Позвал кромешника Федора Лопухина. Тот был в кафтане из немецкого сукна с розовым обкладом, литовских легких латах. Шапка соболиная, с серебряным высоким козырьком. Не воин-загляденье. Глаза голубые, готовые на все услуги. Но с парнями забавляться Малюта не любил. Пробовал пару раз, не понравилось.
  -Хватит прохлаждаться, красавец. Пойдешь со мной. Вели двух коней на берегу седлать. И оденься скромнее.
  В глазах Федора тут же пропала услужливость, осталась лишь деловитость. 'Слушаюсь, боярин'.
  В Александрову слободу Малюта и Лопухин ехали минуя Москву.
  
  
  Сказка
  
  Утром пошел сильный дождь. Казалось, небо свалилось на Сьяны. Черные сторожевые псы, которых обычно привязывали ближе к рассвету, на этот раз сбились в кучу под навесом крыльца каторжного барака. Не то что выйти, но и дверь-то открыть было нельзя. Филька Шустрый ворочался всю ночь, подошел к Кашке, толкнул. Но тот тоже не спал.
  -Сегодня не можно,- сказал Филька.
  -Ну и ладно.
  -Не согласный что ль?
  -Согласный.
  -Так то. Ждем.
  Лежавший на соседнем топчане Иван Васильевич потянулся, сполз с лежанки. Не обращая внимания на Фильку и Дмитрия, вынул из-за пазухи иконку, приладил к доске, опустился на колени. Начал истово молиться, шепча себе под нос что-то непонятное и отбивая поклоны.
  Филька вновь толкнул Кашку, показал на царя:
  -Кажись, совсем того.
  -Уймись.
  -Не выдал бы. Ох, горе.
  На работы погнали позже обычного, когда немного просветлело. 'Псоватых' направили именно в ту штольню, о которой говорил Шустрый. Ивана Васильевича и Кашку- на открытый карьер, который после дождя представлял собой огромную лужу. Напоследок, Филька состроил Кашке кислую гримасу, пожал плечами, мол такова воля господня. Дмитрий понял, что мужики сейчас же и воспользуются заброшенной выработкой, чтобы бежать.
  А когда днем ударили по железу и крикнули на обед, Кашка заметил, что стражники чересчур суетятся, бегают вытаращив глаза.
  Трапезничали за длинным кривым столом там же, на карьере. Дождь не унимался, но лил не шибко, разбавляя в мисках каторжан и без того жидкую овсяную кашу. Ивана Васильевич съел все до последней крупинки, вылизал дно и ложку, тут же опустился на колени, принялся молиться.
  'Стражники носятся как ужаленные,- сказал Дмитрий соседу по столу.- Видно, что-то стряслось'. 'Штольня обвалилась,-спокойно ответил тот.- Воды грунтовые от дождя пошли'. 'Это какая же рухнула?' 'А та, что у ручья. Пятерых заживо закопало, а с ними и десятника Ефимку. Мужичков жаль, а Ефимку нет. Собакой последней был, по праздникам штофы наши зажуливал'. 'Кого же завалило?' 'А я разве ведаю?'
  Но Кашка уже понял, что 'закопало' именно Фильку с приятелями. Это подтвердилось, когда подошел стражник Ждан.
  - Молитесь, что вас пронесло. Сдохли под камнями ваши мухоблуди- Филька Шустрый с приятелями. Чем меньше грязных нетребков останется, тем лучше.
  -Зачем же так о людях?- поднялся с колен государь.-Так не потребно. Каждая божья тварь сострадания требует и слез наших по своей погибели.
  -Поучи еще, царь, давно твоего паскудного лая ветер не доносил.
  Многие слышали, как в первый день Филька, бросившись к Ивану Васильевичу, назвал его царем. Так в насмешку и стали называть государя, считая недоумком.
  -Эх, Ждан, кнута божьего на тебя нет,-вздохнул Иван.- Но не печалься, получишь всё сполна. Богородица все видит. А я за твою заблудшую душу пока молиться стану.
  -Никак грозишься?
  -Полно, Ждан,- вмешался Кашка.-Забудь. Не видишь царь... в печали?
  -Ха-ха, в печали! Дурням везет, что их за скудоумие прощают. Не гневайся, царское величество,- шутовски поклонился стражник государю.- Не замай нас, грешных и скудоумных.
  С этими словами Ждан стегнул плеткой по столу. Несколько мисок разлетелось вдребезги, обдав кашей изможденные лица. Попало и на царя. Он сбросил со лба кислый овес, показал стражнику иконку.
  -Со мной царица небесная. А с тобой кто, бес рогатый? Вижу, не только бес, но и всё племя адово. Сгоришь, тартыга, в гиене огненной, коли не покаешься.
  У Ждана аж глаза выскочили из орбит. Следующий удар уже пришелся по плечу государя. Но он заулыбался, закричал: 'Еще давай, еще, стражник! Бей, не жалей сил! Мне то во благо! Я через то покаяние принимаю!'
  Ждан от этих криков вообще остервенел. Принялся стегать государя наугад, со всей дури, пока тот не упал в грязь. Дмитрий терпел до последнего- вступиться, значит, пропасть. И сидеть сложа руки невозможно. Взял ложку, чтобы воткнуть её в глаз Ждану, но тут раздался голос воеводы Федора Юрьевича Шемякина.
  -Ну?! В чем повинен сей раб?- спросил он стражника.- Каши переел и еще требует? Так поддай ему раз требует. Жадный ты, Ждан. А ну-ка, дай я ему сам подсыплю.
  Воевода вынул свой кнут, уже замахнулся, но плеть внезапно остановилась в воздухе.
  -Так то царь, ха-ха. А разве можно бить государя?
  -Сам напросился,- хмуро ответил Ждан.- Вишь, ему сподручников, заваленных в штольне жаль. Обзывается. Тартыгой меня назвал.
  -Ну раз сам царь безобразником тебя окрестил, так оно и есть. А я кто по-твоему?- пихнул Шемякин сапогом, ворочающегося в грязи Ивана.- Давай, шибко жду истину про себя услышать.
  Воевода вытер рукавом подмокшую на дожде окладистую, холеную бороду, потер красное мясистое ухо. Внимательно посмотрел на государя. Хмыкнул несколько раз. Поднял выпавшую из рук царя иконку. Отер.
  -Слышь, Ждан, приведи его ко мне в вечеру. Токмо оботри сначала, мне в доме такой грязи не надобно.
  -Зачем?- удивился стражник.- Лучше уж сразу за ноги на дереве до утра повесить. С него будет.
  Любил иногда Федор Юрьевич Шемякин поговорить по душам с каторжанами, перед тем как предать их пыткам или казни. Он считал себя справедливым человеком. А так как решение о наказании принимал самолично, хотел очистить свою совесть. Убедить себя в том, что он прав и разбойник точно заслуживает выбранной им кары. Однако почти все, кого приводили к нему для таких бесед, после отправлялись на кол или отдавались собакам. Лишь некоторые счастливчики подвергались порке или подвешивались за ноги к веткам старых сосен.
  Федор Юрьевич сидел за столом в простой холщовой рубахе, расстегнутой до пупа, ел вареные яйца. Делал он это сосредоточенно, с чувством, словно совершал глубокое таинство. Обкалывал скорлупу об стол, а потом внимательно оглядев яичко со всех сторон, отправлял его в широкий рот. Чмокал и мотал от удовольствия головой. На его пегой бороде висели ошметки яичных желтков. На столе, кроме яиц, были жареная рыба, куски печеного гуся или утки. В медном узорном кувшине ждала клюквенная настойка. Но воевода налегал именно на яйца, которых в миске перед ним было, по меньшей мере, полторы дюжины. Он ел их и ел, не переставая. Когда расправился с добрым десятком, повернул голову к Ивану. Государь, хоть и вогнал себя в черное тело, отдав предпочтение покаянию души, при виде обильной, ароматной трапезы почувствовал колики в животе и спазмы в горле. Потекли предательские слюню.
  - Ну что встал, аки вкопанный?- спросил воевода, вытирая о рушник толстые пальцы, унизанные перстнями.- Садись, покушай со мной. На пороге не возбраняется посидеть с самим воеводой Шемякиным, можно.
  - На пороге чего?- спросил Иван.
  -Смерти, вестимо,- удивился воевода.- Без наказания проказнику все одно не обойтись. А мои ребятки не даром свой хлеб жуют, мало кто долее двух дней после их нравоучений, ха-ха, выдерживает. Ну а кто и выдерживает, то все одно для работы более не горазд. А раз так, к чему же вора кормить? В канаву и дорога. Так что покушай покуда дают. Да ты сядь, не мозоль стоймя глаза. Давай, сказывай- кто ты есть, каким лихом в разбойники занесло, сколько людишек в райские сады отправил. Все как на духу выкладывай. Разжалобишь, может, и не подвергну лютому наказанию. Сразу на кол посажу, без перекладины. Ха-ха.
  -Сколько людишек загубил, спрашиваешь?- сел за стол напротив Шемякина Иван.- Не счесть.
  -Во-на как! Честен, хвалю. Ну, далее. Кто ты вообще таков?
  -В постриге Иона.
  -Монах что ли?
  -Не достоин покуда. Готовлюсь. Видно, здесь монастырь мой, тут раскаяние и муки телесные господь принять мне ссулил.
  -Это верно. Сьяны- земное чистилище, а я его верховный ангел-правитель. Кого же губил и за что?
  -За правду, за чистые помыслы и добродетель, за слово мне неприятное и так, для потехи.
  -Во-на,-опять помотал головой воевода.- Силен. Слушаю, продолжай.
  -Да что там обо мне...Где он тот прежний 'аз'? Давай-ка тебе, воевода, лучше одну сказку расскажу.
  -Сказку? А что, забавно. Никто мне еще тут перед своим страшным судом сказок не рассказывал.
  -Ну так слушай, владыка каменный.
  Государь старался не смотреть на гусей и рыбу. Он держал взгляд на грязной, в яичных желтках бороде Шемякина, и подступающий к горлу ком отвращения, притуплял чувство жуткого голода.
  - У одного великого государя, от второй жены, после долгих лет бесплодия родился сын,- начал Иван Васильевич.- Нарекли его в честь одного святого, а родич по этому случаю воздвиг большую церковь на высоком холме. Вскоре отец и мать его умерли и к новому малолетнему государю приставили опекунов- из завистников и злобных бояр. Не нравилось им, что престол перешел к сыну почившего царя, желали видеть на нем старшего брата. Единственным человеком, который его любил и которого он любил, была бабка. Юный властитель мечтал стать самым справедливым царем на свете, сделать свой народ счастливым, а править только добродетелью. Но однажды на царский град обрушился жестокий мор, а потом и пожар. Бабку, иноземку по крови, недобрые языки обвинили в ворожбе, в том, что она виновата в несчастьях. И вот как-то на государев двор вломились заговорщики, чтобы её убить. Бог отвел от сего кознодейства. Малой царь на всю жизнь запомнил страшные, злобные лица бояр и дворян, желающих расправы. Когда он окреп и стал полноправным правителем, отправил на дыбу сих изменников. То была лишь личная месть, а на благо государства он старался не покладая рук- воевал новые земли, принял справедливые законы. Но все-то было не так многим боярам, которые препятствовали ему в благих делах и намерениях. И тогда государь решил создать свое внутренне войско для борьбы с этими сытыми, глупыми, погрязшими во взятках и непристойностях боярами. И полетели головы, часто невинные, огнем охватило государство. Но то огонь был очистительный...и бесовский. Днем царь лично отправлял неугодных людишек на плаху, истязал, а по ночам молился за их души. Просил у господа прощения. А однажды он узнал, что бояре и князья замыслили против него лютую измену. Прямо на пороге его палат убили дьяка, который нес ему важную весть о проказниках. С младых ногтей государь знал, что верить никому нельзя, а потому решил сам докопаться до истины. Велел слугам пустить слух о своей страшной болезни и скорой кончине. Подтолкнуть недругов к необдуманным поступкам, разоблачив тем самым себя. А сам тайно, под личиной монаха, покинул свою резиденцию. Узнать о чем говорит народ, увидеть все без прикрас. И узнал. В кабаке под Троицком мужики судачили, что царь де сатрап, развязал ненужные войны, а народ бедствует. Он не сдержался, возмутился сим подлым речам. И его за то вознамерились убить. Тут как из-под земли выросли его ближние холопы и спасли от расправы. Царь разгневался- ведь он не велел за ним следовать. И строго настрого им приказал больше ему на пути не попадаться. А сам с одним добрым молодцем, который вступился за него в кабаке, отправился дальше. В лесу на них напали разбойники, чуть не убили, обобрали до нитки. Приютил их некий поп из подмосковного сельца. А утром нагрянул местный воевода со стрельцами, скрутил и отправил на каменоломни. Но царь не жалеет об этом. Понял, что это ему наказание, кара небесная за все его грехи и бесчинства и со смирением принял сей скорбный удел.
  На середине рассказа Шемякин перестал жевать яйца, внимательно стал глядеть на каторжанина.
  - Что сие за глупая сказка?- произнес он наконец.- Уж не про государя ли ты нашего Ивана Васильевича басню наплел, перемешав со своими похождениями? Недаром тебя тут 'царем' кличут. Совсем, вижу, обезумел. Юродивым прикидываешься? Не поможет. И где-то я твою рожу видел. Не пойму где.
  Лицо государя постепенно заживало, обретая обычный вид - упрямые, квадратные скулы и подбородок, выдающие в нем волю и решительность, большой хищный нос, невысокий лоб с далеко выступающими бровными дугами, говорящие о пытливости ума, большой, словно вечно чем-то недовольный рот с мясистыми губами. Голова и лицо покрыты рыжей, с синими оттенками, щетиной.
  -Может, и видел,- спокойно ответил царь.- Вот я твоей чего-то не припомню. Али...Не был ли ты, воевода, на свадьбе дочери боярина Воротынского, Степаниды? Кстати, уехал ужо боярин али нет?
  Федор Юрьевич разинул рот да так и оставался с таковым довольно продолжительное время.
  -Откуда тебе про Михаила Ивановича вестимо, несуразец?-выдавил он.
  -Да кто ж о знатном Рюриковиче в 21-ом колене не знает? Это ж он Казань-то своей хитростью взял. Укрепился на Арских воротах, а опосля подсунул под татар 48 бочек с порохом. Его царь в Избранную раду даже взял. А вот при набеге Девлет- Гирея на Мценск не расторопен был, оплошал. Сказывают, договорился с ним. К тому же с Адашевым и Вишневецким снюхался. А они изменники. Угнал его царь со всей семьей в Белоозеро. Но разве такими людьми разбрасываться теперь следует? Подумал государь и вернул его обратно, боярином пожаловал, сделал тульским воеводой, а затем и вовсе всю Боярскую думу доверил. Здесь-то он по указу Земского собора что ли?
  На этот раз Шемякин почернел лицом. Закашлялся, стал хватать ртом воздух. Еле отдышался.
  -Да-а,-протянул он,- ну ты и шпынь. Видно, придется тебя самолично на крюках подвесить, да кол горящий в задние ворота вставить.
  -Что?!- вдруг вспыхнули, как звезды синие глаза государя. Но тут же погасли.- На то твоя воля, воевода.
  -Моя, моя! Ишь, холоп смердящий, вошь лесная о делах государевых рассуждает!
  Царь и сам не знал для чего поведал сказку и заговорил о Воротынском. Возможно, чувствовал что пора заканчивать комедию и сам приближал развязку. Помаялся в Сьянах и будет. Искупление грехов, конечно, хорошо, но всему же есть предел. Не для того в странствие отправлялся, чтобы на каменоломне сгинуть. Но воевода его опередил, ускорил развитие событий.
  Он подошел к государю, схватил его за ворот протертой во многих местах до дыр рубахи. Вдавил волосатый кулак в нос царю:
  -Перво наперво тебе его отрежу, а потом и уши.
  -Федька, боров жирный, да я тебя без хрена съем,-ответил Иван Васильевич.
  От гнева воевода захрипел, правое веко задергалось.
  Иван схватил со стола двойной чугунный подсвечник, ударил Федора Юрьевича в висок. Тот ойкнул, осел. По полу потекла тонкая кровавая струйка.
  -Тьфу,-сплюнул он на дергающееся в предсмертных конвульсиях тело воеводы,-захочешь муку телесную принять, душу богу в страданиях открыть, так не дадут, псы.
  Выглянул в слюдяное окошко. На темном дворе опять шел сильный дождь. Приоткрыл дверь избы. Никого. Пригибаясь, побежал к разбойному бараку. Поймают, разбираться не станут. Сразу душу вынут.
  У входа лежали две черных сторожевых собаки. Увидев его, одна из них медленно поднялась. Отступать не имело смысла.
  Иван поднял правую руку, зашевелил пальцами. Всю остроту своего синего, тяжелого взгляда направил в глаза псу.
  -Сядь,-тихо, но властно произнес он.- Не замай, я твой хозяин.
  Пес негромко взвизгнул, опустился на зад. А через секунду поднялся и, поджав хвост, поплелся прочь. За ним поспешила вторая псина.
  В сенях барака храпел прямо на полу стражник, прижав к груди короткую секиру. Иван аккуратно через него переступил, пригнувшись добрался до Кашки. Тот сидел не топчане, обхватив голову руками. Увидев царя, невольно радостно воскликнул. Государь зажал ему рот, шепнул:
  -Идем в заваленную штольню, может, лаз сохранился.
  Кашка высвободился от царской ладони:
  -Собаки сторожевые порвут.
  -Глаза в глаза остановлю, а ежели сзади нагонят, порвут. Выбора нет, я воеводу Шемякина порешил.
  -Что?!
  -А, собаке-собачья смерть. Возвернусь сюда, всех стражей перевешаю. Со мной что ли?
  -Не обижай, государь. С тобой и на плаху.
  -Думай, что говоришь, межеумок.
  -Прости, государь.
  Стражник так же храпел, перевалившись на другой бок. Кашка задел ногой секиру, она звякнула. Иван показал ему кулак.
  Бог им явно помогал, вместо дождя, на землю опустился густой туман. Ориентировались только по деревьям. До штольни добрались без приключений, все собаки, видно, где-то попрятались и чужого запаха в таком тумане не чуяли.
  В штольне было темно, как в преисподней. Кашка сорвал со стены смоляной факел, но разжечь его было нечем. Двигались на ощупь, держась за стены. С каждым шагом воды прибывало. Вскоре шли в ледяной жиже по пояс. Чтобы не разминуться, держались за руки.
  Наконец, выбрались на сухое место. Передохнули.
  -Без огня пропадем,- сказал Иван.
  -Чуешь?
  -Чего?
  -Горелым пахнет. Пошли, все одно стоять нельзя.
  По изгибу стены поняли, что штольня поворачивает. И вдруг на воде появились отблески света. Ускорили шаг. За еще одним поворотом стояла бочка, а на ней горел маленький огонек.
  - Слава тебе,- перекрестился Дмитрий,- стражники забыли погасить. Али нарочно оставили, чтоб самим не заплутать.
  Запалили факел. Возле бочки нашли еще несколько. Царь взял их в обе руки.
  Опять в воде по пояс, и опять сухо. И так дошли до конца штольни, вернее, до завала. Из под камней торчали чьи-то белые, как мел ноги.
  -Филька что ль?- спросил государь.
  -Кто ж его разберет. Даже тела не удосужились убрать. Завоняют скоро, не войдешь.
  -Дыру лучше ищи, белебеня.
  Ползали по груде камней долго, но безрезультатно, нигде лаза было не видно. Отчаявшись присели. Факел государя начал гаснуть, коптить. И вдруг Кашка заметил, что дым устремляется под один из валунов. Попробовал отодвинуть, но одному не удалось.
  -Помоги что ли, государь, чего сам-то застыл аки глыба.
  -Ну!
  Царь проворно подскочил к Дмитрию и они вместе, с трудом отодвинули валун. За ним была дыра в завале. Пахнуло свежим воздухом. Ползком перебрались в заброшенную выработку, которая буквально через несколько саженей вывела на поверхность в гиблом ельнике. Сзади раздался грохот, лаз через которой проползли, обвалился.
  Здесь тумана не было. Более того, выглянула довольно ясная луна. Бежали сначала по холмам, потом оврагом и выбрались к неширокой реке. Вдалеке она впадала в реку гораздо шире.
  -Пахра, а там Москва-река,-сказал Иван.-Надобно перебираться на другой берег.
  -Филька говорил рыбаки где-то лодки держат. А за рекой у сродственника Васьки Хромого хутор. Не доберемся, замерзнем.
  Только теперь беглецы ощутили лютый осенний холод.
  -Где ж тут струг сыщешь? Плавать умеешь?
  -Волхов на один взмах переплывал.
  -А я не умею.
  Студеная вода вмиг сковала мышцы Кашки, но он напряг все свои жилы, размял чресла. Велел царю крепко держаться за шею. Так и поплыли как две лягушки- одна загребает, другая у нее на спине.
  И до того были мокрыми, но когда выбрались на берег сырыми с ног до головы, стало совсем не до шуток. К тому же поднялся ветер. Царь полез за пазуху, выругался.
  -Иконку потерял.
  -На добром деле бога не потеряешь,- ответил Кашка.
  
  Побежали вперед, не зная толком куда. Не спотыкаться о камни и пни помогала луна. Перемахнули несколько холмов, а с вершины третьего увидели одинокий домишко на опушке. Его окружал невысокий забор из жердей. Рядом- головешки будто от большого костра.
  Кашка забарабанил в ставни. Тишина. Колотить обеими руками принялся и государь. Его зубы дрожали, тело почти онемело.
   Повезло и на этот раз.
  -Кого принесла нелегкая?-раздался голос за дверью.- Опричные опять?
  -Открой, добрый человек, пропадаем!-взмолился Иван Васильевич.
  -А я, может, не добрый. Может, злой, как леший. Раз не опричные, нечего тут...
  -Тебе весточка от Василия Хромого. Знаешь, поди.
  За дверью завздыхали, отодвинули засов. На пороге со свечой стоял мужик в короткой рубахе. Был он сухой, как еловый сучок. Белая борода доставала до пояса. Прикрывал огонек ладонью.
  -От Васьки, говоришь? Энтому паскуднику место в срамной яме. Ну, заходите что ли, околеете. Ишь, трясет-то как. И мокрые! О, господи...
  В доме было жарко и смрадно. В углу лежал теленок, перебирал розовыми губами. Рядом в клетке сидели куры.
  Государь и Кашка сразу сорвали с себя одежды, нагими припали к печи. Она была большая, беленая, занимала чуть ли не треть избы.
  Дед бросил им тряпки укрыться.
  - Чего в избе кур-то держишь?- поморщился от смрада Кашка.
  - А куда их?
  - В сарай, вестимо.
  -Была сараюшка, да опричные спалили.
  - Зачем?
  -А я ведаю? Налетели, да спалили. Корову-кормилицу увели, окаянные. Слава тебе, что теленка оставили. Я ладнось, скоро всё одно помирать, а рядом две деревеньки дворянина Буракина огнем извели. А самому помещику голову снесли да на шест водрузили. Девок перепортили, весь скот угнали, хлеб забрали. Гуляй народ, веселись! Людишки землянок себе нарыли, стонут. Страсть.
  -Буракин?- обернулся на старика Иван Васильевич.- Это тот, что с вором Адашевым якшался?
  -Почем мне знать! Да хоть и так. Народишко-то тут при чем? За что простой православный люд страдает? Не напьется всё кровушки нашей.
  -Кто?!- сверкнул глазами государь.
  -Кто, кто,- передразнил дед.- Тот у кого вместо головы пердо. Хуже татарина проказничает. Проклянут его небеса и все его паскудное войско.
  Иван прислонил голову к печи, тяжело вздохнул.
  -Что, все еще желаешь быть моим кромешником?-тихо спросил он Дмитрия.
  Тот ничего не ответил.
  -Сами-то кем будете, беглые с камней?- задал вопрос старик, доставая с полки миску с вареной репой и горшок щей из серой капусты.- С камней, не иначе, кто ж еще,- сам же себе ответил он.- Выловят сразу на кол. А Васька-то где?
  -В штольне завалило.
  Дед перекрестился.
  -И бес с ним. Божевольником жил, таким и помер. У свояченицы, покуда Любава мая жива была, три алтына взял и не отдал. Сказывают, по лесам с дубиной в разбойной шайке бегал, за то и на Сьяны загнали. Тьфу! Тоже что ль воры?
  -Нет,- твердо ответил Кашка.- Безвинные терпельники.
  Старик помотал головой, пожевал потрескавшимися губами.
  -Ой ли! Ладно, поешьте немного. Утром вас в лес отведу. Там у меня схрон есть. Отсидитесь, здесь нельзя.
  Ни государь, ни его опричник Кашка к репе и щам не притронулись. Разомлели у печи, да так и свернулись калачиками возле неё.
  
  Князь Владимир Андреевич Старицкий в Романово так и не уехал. Чувствовал, что не всё еще здесь закончилось. Он сидел у своего немецкого камина, не отрываясь глядел на огонь. Пламя отражалось в его синих глазах, меняя их выражение. В них появлялись то задумчивость, то веселье. ' А славно все получилось,- размышлял князь.- Не подкопаешься. Бориске и рук марать не пришлось об дьяка Никитина, сам зарезался. Хотя, может и врёт, паскудник, мог и сам в него железку воткнуть. Ха-ха. Ни перед чем не останавливается. Уговор ить был токмо не дать дьяку послание от Малюты царю передать. Впрочем, какая разница. Далеко пойдет, стервец'.
  Старицкого связала с Борисом его сестра Ирина. Вернее, не самого князя, а сына Василия. Как-то молодой княжич увидел её в московских палатах царицы Марии Темрюковны, где Ирина бегала в постельничьих девках. Увидал и лишился от страсти рассудка. Юная дворянская дочь была необыкновенно хороша собой- русые, вьющиеся волосы до плеч, при карих, почти черных глазах. Лицом смугла и томна, черты правильные, как у греческой богини. 'Желаю ее,- сказал Василий отцу.- Не отступлюсь'. Ну что поделаешь с отпрыском? Сам всё время по сердцу женился. С первой супругой Евдокией душа в душу прожил, пока царь ее в Покровский монастырь не запер. Мол, она князя вместе со свекровью на козни против царя подбивала. Пришлось отказаться, своя голова дороже. Теперь тоже- великолепная Евдокия. Правда, кто ж знал, что её братец Андрюшка Курбский к ляхам сбежит и государев гнев на себя направит. Оттого и Евдокия в опале. Но пока не трогает, и на том спасибо. А как дальше будет...
  Когда Старицкий расстался со Скуратовым на тайном острове, у него немедленно созрело решение- перехватить злое послание Малюты государю любой ценой. Он не сомневался, что Григорий Лукьянович его напишет. Сразу понял, что опричник желает выставить его перед царем злодеем. Но сам бумагу в Александров не повезет, опасно. И тиуна своего не отправит. А потому князь велел следить своим людишкам за Разбойным приказом. Знал, что там верховодит дальний родственник Скуратова Тимофей Никитин, ему наверняка и доверит. Так оно и получилось. Подьячий Сомов видел, как Бакуня с Никитиным общались. Можно было было бы дьяка по дороге в Александров прищучить, да в болоте утопить, но передумал. Пусть лучше до слободы доберется, а там и богу душу отдаст. Фишки тем самым Малюте попутает. Бориска в это время с продовольственным обозом в Москве находился, за лошадьми присматривал. Его прижал к стене Успенского собора Василий, которого отец посвятил в тайную беседу с Малютой. 'Желаешь с князьями от Рюриковичей породниться?' 'Желаю',- не моргнув глазом ответил Годунов. ' Я на твою сестру Ирину глаз положил. Моей будет. А ты, парень, вот что должен сделать...' Борис, сославшись на внезапную болезнь дяди Дмитрия, помчался в Александров. И выполнил уговор, как того требовал Василий.
  Владимир Андреевич разложил на коленке послание Скуратова. 'Сим сообщаю, что царский повар Малява вскоре получит от князя Владимира Старицкого ядовитое зелье для умерщвления государя Ивана Васильевича. Под пытками проказники укажут на боярина Григория Скуратова-Бельского, чему верить не потребно'.
  Ухмыльнувшись, князь убрал письмо в карман камзола. Опять долго смотрел на огонь. 'Тяжкая игра и кто выйдет в ней победителем, одному господу известно. Но царский престол того стоит. Славно все пока складывается, Бориска вон ужо в приятелях у самого Васьки Губова. Привезут письмо от Андрея, конец змию Малюте. К тому времени, может, и Иван помрет. А ежели Курбский и в самом деле войско на Москву двинет, то оно и еще лучше. Родственники все же по Евдокии, не обидит. Но болен ли царь, верно ли что отходит? Вот в чем вопрос. Эх...'
  Дверь распахнулась, на пороге с разинутым ртом и выпученными глазами появился холоп Дёмка. Хотел было что-то сказать, но, подпихнутый в спину, отлетел прочь. В светлицу влетел ни кто иной, как царский кравчий Федор Басманов. Лицо его было красное, мокрое, перекошенное. Одет был в парадный кафтан, а на боку висела дорогая немецкая шпага в рубинах на эфесе.
  Подскочил к Владимиру Андреевичу, ухватил того за плечо:
  -Иван Васильевич пропал!
  Князь заморгал глазами, похолодел. То болен, то пропал, совсем запутали. Но понял- вот оно, чего ждал.
  -Он же, сказывают, на смертном одре.
  -Сказывают,- махнул рукой кравчий.- То выдумка была для злодеев. Обрядился в схимника странствующего и пошел в Москву.
  -Для чего?- спросил князь, в миг ставшим сухим языком. Все его планы рушились прямо на глазах.
  -Что б самому злодеев отыскать. Хотя, точно не знаю, я его задумку и сам не до конца уразумел. Пошел, а я за ним следом, тайно. Ну как царя без присмотра оставишь! И не напрасно. В кабаке под Троицком его порешить смерды хотели, еле поспел, спас. Так он мне за то в морду- не смей за мной шастать. И опять ушел, с каким-то проходимцем. Повернул я обратно в Александров, а душа неспокойна. Через седмицу я опять назад. Прочесал все окрестные деревеньки близ Москвы, через которые он мог бы проходить. И что ты, князь, думаешь? Напал на его след в Мытищех. И то случайно, попа местного встретил. Он и поведал, что пригрел как-то двоих чудных странников, полуживых. Разбойники их в лесу потрепали. Один другого царем называл, а себя его опричником. Ну я описал, как выглядел Иван Васильевич: лысый, с рыжей щетиной на лице и голове, с большим носом. Про нос, ответил поп, не скажу и про лицо тоже, в мятую репу оно превратилось, но вроде похож. Забрал их, говорит, воевода. Ну я, знамо, к нему. Куда, спрашиваю, собачий сын, царя подевал? Тот только бельмами крутит- какого царя? А такого, отвечаю, за которого не только ты своей дырявой башкой поплатишься, но и всё твое чужеядное семейство до тридцатого колена изведено будет. Так узнал я, что государя нашего, как простого паскудного разбойника, на Сьяновские каменоломни угнали.
  -Да ты что!- всплеснул руками по-бабьи Владимир Андреевич.- Не может быть! Ну, далее.
  -Я на Сьяны. Далее еще чудеснее. Выяснил, что царь де убил местного воеводу и после того пропал вместе с тем проходимцем Кашкой из кабака.
  -Как пропал?
  -Кто ж знает! Перед этим через одну из штолен пытались бежать несколько каторжан. Но их камнями завалило. Подумали, может, и государь тем же путем смог выбраться? Разобрали камни, но кроме мертвых проказников никого не нашли.
  -Вот как. Куда же Иван подевался?
  -За завалом лаз на поверхность обнаружился. Может через него пробрались? Обшарили всю округу и у реки нашли иконку Богоматери. Вот. Охранные сказали, что государь на нее гораздо молился.
  Федор достал из кафтана деревянную иконку со смазанным, еле узнаваемым ликом Богородицы.
  -Не иначе, в реке утоп наш благодетель.
  Басманов всхлипнул, а затем по его щекам потекли крупные слезы.
  -Нету более государя и царя всея Руси Ивана Васильевича.
  -Погоди,- поднялся Владимир Андреевич.- С чего взял, что утоп? Может, в какой деревеньке притулился с этим...Кашкой. Или в Москву ушли.
  -Какую Москву! Там кругом одни непроходимые, ещё не замерзшие болота. А деревеньки все окрестные прочесали. Нигде не было и нет государя.
  - Другие же ходят как-то в Москву,- возразил князь.
  -Через Сьяны. А они разве туда бы сунулись?
  -Бе-еда,- протянул Владимир Андреевич, пытаясь сообразить, что всё это для него может значить.
  -Вот и я говорю-беда,- всхлипывал Федор Басманов.- Чего делать теперь ума не приложу. Говорить об том боярской Думе и митрополиту али подождать?
  Князь походил задумчиво по комнате, потом хлопнул в ладоши. Появившемуся холопу велел принести вина и закуски.
  -Не торопись, Федор.- Князь усадил кравчего за стол. - Давай выпьем доброго, старого Мушкателя и спокойно всё обдумаем.
  
  Круговорот
  
  Картинка перед глазами оператора Юры Головина пропала, словно оборвали кинопленку в проекторе. И снова полная темнота. Но он всё ещё осязал запах щей из серой капусты, смешанный с резким духом живности в доме старика.
  'Кажись, уснули',- произнес Юра. 'Кажи-ись,- раздался рядом передразнивающий голос журналиста Ильи Плетнева,- глубоко, однако, погрузился. Кто хоть уснул-то?' 'Царь с Кашкой'. 'Что за кашка?' 'Долго объяснять'. 'А я только Ваську Губова с Бориской Годуновым проводил. В Лужецкую обитель помчались. Там желают Бакуню перехватить, а потом и к Андрею Курбскому нагрянуть'. 'За своим слогом последи'. 'С кем поведешься. Любопытное кино'. 'Кино ли?' 'А где наш третий друже?' 'Здесь я, здесь,- отозвался из непроглядной темени продюсер Петя Вельяминов.- Малюта не стерпел, погнал с опричником Лопухиным в Александрову слободу. Намерен с Федором Басмановым встренуться, выведать что в самом деле с государем'. ' Иван Васильевич с каменоломни намедни сбежал',- сказал Юра.
  Коллеги рассказали друг другу что видели. Оператор следил за государем и опричником Кашкой, журналист за стряпчим Губовым и Годуновым, а продюсер находился рядом с Малютой Скуратовым.
  -Не складывается пазл,- сказал Вельяминов. - Князь Старицкий остался без нашего внимания. Думаю, именно он интригу закрутил.
  -Не он, а твой Малюта,- возразил Головин.- Старицкий лишь решил воспользоваться ситуацией и покончить раз и навсегда со Скуратовым.
  -Для чего? Он же знает- царь не простит ему прошлых кознодейств и рано или поздно изничтожит.
  -Князь понимает, что Григорий Лукьянович под него копает. Желает с Шуйскими породниться, чтобы выбиться на самый верх. А Рюрикович Старицкий ему как кость в горле.
  -Интересно, друзья, а мы с вами подлинные события наблюдали или всё это фантазии профессора Давыдова?-спросил Юра.- Я нигде не читал, чтобы царь Иван Васильевич на каменоломнях вкалывал. Кстати, заметили, его Грозным никто не называет?
  -Да, любопытно,- ответил журналист.- Но мне зело интересней где мы сейчас находимся. А?
  Все замолчали. Юра Головин пошел вперед. Ноги перебирали, словно по воздуху, не ощущая опоры. Потом побежал. Ни напряжения, ни усталости. Когда 'остановился', крикнул во все горло:
  -Ау, люди! Вы где?
  -Чего надрываешься?- спросил рядом Вельяминов.
  -Вроде бы убегал от вас.
  -Я тоже пытался. Застряли мы, будто в черной дыре повисли. И есть не хочется.
  -Может, умерли?-предположил журналист и ущипнул себя за руку.- Вроде бы нет, больно. Не думаю, что после смерти в информационном гиперполе можно ощущать себя физически. Хотя, до сих пор никто не знает, что ждет нас в ином мире и есть ли он вообще.
  -Похоже на преисподнюю,- сказал Головин.
  -Грехов за нами, телевизионщиками, воз и маленькая тележка, -ухмыльнулся Вельяминов.- Но вместо того, чтобы нас в котлах варить, нам кино про Ивана Грозного показывают. Чудно.
  -Думаю, созвездие Гончих псов, планета Энона и история с гончим псом Малютой Скуратовым каким-то образом взаимосвязаны. На полевом уровне, - выдвинул версию журналист.
  -Хм. Кинотеатр одного фильма. Только где начало, где конец?
   - Речь у киногероев какая-то странная, то старославянские слова употребляют- 'токмо', 'али', 'ежели', то современные.
  -Видимо, киномеханик или кто он там, вставляет. Для колорита. Не более. 'И пиша беглый боярин царю свои изветы злобецким собацким умышленном слогом, подобно лая или яд ехидны отрыгая...' Уши сломаешь.
  - А где экипаж 'Адмирала Врангеля', где сам корабль наконец?
  Опять замолчали.
  -Все же удивительное путешествие в дальнюю эпоху. Видишь всё: травинки, листочки, песчинки так отчетливо...,- Юра долго не мог подобрать сравнение,- как в кошмарном сне после недельного запоя.
  -Тебе виднее,- ухмыльнулся Илья.
  -Тоже мне, трезвенник,- парировал оператор.-Забыл как на новогоднем корпоративе надрался и полез целоваться с директоршей английского телеканала CNA Амандой Брикман, матерью троих детей? А тебе её муж в нос дал.
  - Кто ж знал, что он скудоумец? А ты вообще...
  -Да уймитесь же, друзья по неволе,- осадил коллег продюсер.- Что делать-то станем?
  -А у нас есть выбор?- удивился Юра.- Как раз тот случай, когда его нет. Никакого. Эй, стражи пространства и времени! Кино будем дальше крутить или как? Ха-ха.
  'Ежели желаете, то за ради Всевышнего Спасителя и повелителя нашего Иисуса Христа',- раздался громкий, четкий голос 'Софокла'.
  -Эй! Эй! Подожди! -закричал Головин.- Объясни, дьявол виртуальный, где мы!
  В следующую секунду Юра оказался в затхлой избе крестьянина, Илья в посадах Можаеской Лужецкой обители, а Петя у стен Александровой слободы.
  
  Выслушав историю о мнимой болезни царя, Андрей Курбский рассмеялся:
  -Ну хоть бы что поновее этот сатрап придумал! Было всё это уже тому тринадцать годков назад. Повторяется, злой демон. Так же якобы заболел и велел присягнуть боярам на верность малолетнему Дмитрию. Старицкий тогда грудь выпятил, бояре его многие поддержали, не желавшие служить Захарьиным. Больше всех Сильвестр с Адашевым распинались- токмо Владимир Андреевич нам государь. И что из того вышло? Всем вестимо что. Я тогда Старицкого не поддержал. И не только потому, что сразу раскусил задумку Ивана, а потому что понимал, что Владимир не тот правитель, который нужен Руси. Кстати, в своем послании мне Иван ставит сие в упрек, мол, я с Адашевым желал его с трона спихнуть. Ну я ему весомо ответил- и в мыслях того не держал, понеже не достоин того был князь.
  -Ведаю, читал твое послание,- кивнул Василий Губов, отрывая лапу у жирного гуся в моченых яблоках и в кислой забродившей сливе.
  Андрей Михайлович встретил гостей в своей резиденции в Миляновичах на широкую ногу. Он собирался на охоту, но когда увидел стряпчего царя в окружении Бакуни и неизвестного ему юноши, уронил от удивления укороченный мушкет -бандолет. Полез обниматься с Губовым и Плетневым, как с лучшими приятелями.
  -И вы, верные царевы клевреты, от Ивана сбежали?- улыбался он своим скуластым, широким лицом с двойной, холеной бородкой.
  Бориса поразило то, что при нескрываемой, искренней радости, глаза беглого полководца были печальны, словно готовые в любой момент пролиться слезами. Эту, видно, въевшуюся в душу грусть, подчеркивал и рот с опущенными уголками. ' Чем-то похож на государя,- подумал Годунов. - Оттого и собачатся'.
  -По делу прибыли, Андрей Михайлович,- поклонился Курбскому низко, но с достоинством Василий.
  -По делу, так по делу. Однако не лишайте меня удовольствия принять вас, как близких друзей! Если б вы только знали, как я страдаю по родине и близким! А все он, тиран злобный, всю жизнь мне испортил, -сжал князь рукоять сабли 'карабела' в виде орлиной головы.- Ну чего стоите?- обратился он к своим охранным людям- запорожцам, татарам и литовцам, что привели к нему 'московитов'. - Накрывайте живее стол, несите лучшие вина, жарьте рыбу и птицу. Эх, рановато пожаловали, к охоте готовился, оленинкой молодой бы вас попотчевал. Ну ничего, вместе постреляем. Так ведь? А для начала в баньку. Я тут нашу, русскую поставил, с паром до костей. Ляхи в этом деле ничего не смыслят, в кадках сосновых моются. Тьфу! Все у них не так.
  -Но, вижу, и не обделяют тебя, князь,- окинул взглядом стряпчий огромный дом Курбского.
  -Умеют ценить нужных, умных людей,- кивнул Андрей.- Эй, Радвил, свежую одежду гостям в парную, а их вычистить до нитки!
  -Нас уже обчистили до нитки на заставе твои новые приятели, князь,- сказал Бакуня.
  Высокий, как жердь литовец, встряхнул длинными соломенными волосами, побежал выполнять приказ хозяина.
  - Ха, пограничные лободырники могут,- рассмеялся Курбский.- Всюду одинаковые. И с мухи сдерут последнее. Чего же через посты-то пошли, других дорог в Литву мало?
   Стряпчий и Годунов встретились с Бакуней, как и было уговорено, через седмицу в посадах Лужецкой обители. Заглянули в первый день в можаецкий кабак и тут же появился Илья Плетнев. Без приветствия сел рядом, положил на стол дорожную сумку.
  -Там бумага пустая, я печать сорвал,- сказал он.- Ни слова князю Андрею Курбскому.
  -Понятное дело,- кивнул Губов.-Тебя Малюта как баламошку использовал. Недаром тебя Бакуней прозвали.
  Тиун Скуратова не обиделся. Велел принести себе брусничного меда и каши с гусиными потрохами.
  -Что же делать станете?- спросил он, опорожнив кружку легкого ягодного напитка.
  -Не станете, а станем,- поправил его Борис.-Теперь понял, какую страшную игру затеял твой хозяин?
  На молчание Бакуни, Годунов одобрительно кивнул.
  -Так то. Ежели желаешь свою голову к веревке приладить, возвращайся к Малюте. Более ты ему не нужен. А для чего? Письмо Старицкого у него в кармане. Тебя он угнал сюда, чтобы мы за тобой увязались и под ногами у него не болтались. Ты лишний свидетель его козням. Не иначе боярин просчитал, что обнаружив пустышку, мы тебя сами и порешим. Ты ведь более и нам тогда не надобен. Так?
  -Ну. Не надобен что ль?
  -Отчего же?- сказал Губов.- Очень даже надобен. Поедешь с нами к Курбскому и все как на духу ему расскажешь.
  -Но...Тогда обратной дороги мне уже не будет.
  -А нужна ли она тебе эта обратная дорога? Ежели не Малюта, так царь тебя удавит, как сподвижника злодея.
  -Государь же мертв. Сам сказывал.
  -Здоровее тебя, дроволом ты десятиаршинный. На то и расчет, чтоб такие лободырники как ты в его кончину поверили.
  -Хм. Вона как. Этого Малюта и стерегся. Значит, Григорию Лукьяновичу все одно конец. Хм. Токмо... Скуратов смекнет, что перехватив меня, вы помчитесь предупредить Старицкого.
  -И что?- вскинул черные брови Борис.- Малюте только на руку, что у тебя мы не нашли письма Владимира Андреевича. Это в случае чего подтвердит его преданность царю. Не уговаривал, не диктовал- все князь от злобы к нему придумал.
  -Но Григорий Лукьянович ведь не знает, что государь Иван Васильевич в полном здравии и благоденствии!- крикнул на весь кабак Бакуня.
  Народишко притих, стал оборачиваться.
  -Слава царю!- поднял высоко свою кружку Василий и осушил до дна.
  Кто-то еле пробубнил 'слава' и весь кабацкий люд снова заговорил и зачавкал на все лады.
  
  В Литву вошли южнее Смоленска. Именно здесь теперь находилась государева застава, которую по предложению князя Никиты Одоевского, стали именовать пограничной службой. Казачья стража в зеленых кафтанах с алыми рукавами, подпоясанная желтыми кушаками с кистями, вычищенными до блеска пищалями и секирами, знала себе цену. Во всех смыслах. Стражники, среди которых были и татары, долго вертели в руках подорожную грамоту, выписанную князем Старицким, вздыхали, крутили носами. 'А что нам двоюродный брат царя? Он нам не указ,-говорили они,- вот была бы подорожная от воеводы Воротынского, али от самого Скуратова, тогда другое дело'. 'Не указ,говорите?- надвинулся на пограничных стрельцов Василий Губов.- А знаете ли, что князь Владимир Андреевич ни сегодня завтра станет новым государем? Иван Васильевич-то помер'. 'Слыхали,- равнодушно отвечали стражники. Да токмо никто из наших командиров сей слух не подтвердил. Брешут люди, поди'.
   Так и препирались бы неизвестно сколько, если бы Василий, скрепя сердце, не достал мешочек с гульденами и талерами. Пара золотых вмиг решила проблему и вскоре Губов, Годунов и Плетнев оказались за Днепром, в Литве. Не успели перебраться по мосту на другой берег, как словно из-под земли выросли крылатые гусары с пахоликами. Крылья из перьев птиц у них были не только за спинами, но и на щитах. Панцири, кольчуги и нагрудники шляхтичей блестели на солнце ярче золота. Гусары выглядели для Бориса так необычно и нелепо, что он невольно расхохотался. Его толкнул в бок Василий:
  -Для ляхов самое обидное, когда над ними потешаются. Уймись.
  Однако то оказались не поляки, а сербские наемники. Они, хорошо понимавшие по-русски, сразу предложили заплатить за проезд по земле 'великого короля Сигизмунда'. О цели приезда даже не поинтересовались. А когда Василий достал 'золотой' мешочек, высыпали себе в шлемы все содержимое, бросили на землю и ускакали.
  -Непотребки!- крикнул им в спины Губов.- Не орлы вы, воронье ненасытное!
  
  -Значит, везли шиллинги и гульдены мне, а достались они гусарам?- смеялся Андрей Михайлович.- И об чем же мне с вами тогда говорить, с пустыми? Ха-ха. Хорошо хоть меня сразу в Миляновичах нашли, а ведь я скоро собирался в Вижву. Оголодали бы и одичали. Ха-ха.
  -Ну, князь, и мы не лыком шиты,- сказал Василий.- Не привык я все яйца в одну корзину складывать. И монеты преднамеренно разделил. Осталось, правда, немного. Самый жирный кусок воронье крылатое склевало.
  -Голодны теперь гусары, да. И остальное войско королевское. Иван сильно Сигизмунда поизмотал. Слух докатился, что он помер, но я не верю. К тому же вы здесь. Преставился бы, не до меня вам было.
  -Все так, князь. Для начала тебе Бакуня кое-что расскажет.
  И Илья Плетнев честно поведал Курбскому все что ему было известно о кознях Малюты. Бакуню со всеми подробностями дополнили Губов и Годунов. А затем Борис достал из каблука записку Старицкого. Андрей Михайлович разгладил её на столе, вслух прочитал: 'Верь этим людям, аки мне. Да падет тиран и мучитель человеческий государь Иван Васильевич и сгорят в геенне огненной его апостолы под гневом Господа нашего Иисуса Христа! Аминь'.
  - Возможно, этим людям я и поверю,- сказал Курбский после некоторых раздумий, -но не тебе князь. До сих пор крещусь обеими руками, что сбежал из Московии. От этих ненавистных, чванливых рож. Сбежал не потому, что попали в опалу мои приятели Сильвестр с Адашевым и не потому что и мне бы грозила плаха за сношения с ними , а потому что стало тяжко дышать на родине. Кругом песий смрад и запах свежей крови.
  Андрей расстегнул ворот на шелковой рубахе, шумно втянул большим носом воздуха, как будто задыхался. Глаза его стали еще печальнее.
  -Ха. Меня ведь тоже в первый день обобрали литовские стражники. 500 золотых и серебряных талеров, 44 рубля. В яму бросили. Но Сигизмунд спас.
  -И ты ему, князь, сполна отплатил,- ехидно заметил Илья Плетнев.
  -Осуждать что ль меня пришли? Так напрасно. Да, я водил литовцев на русское войско.
  - За то тебя твои же печорские старцы и прокляли,- вставил Губов.
   -Водил!-громко повторил Андрей.- Но токмо потому, что войско служит тирану и убийце Ивану. А, значит, они неразделимы, одно целое. Опричных, признаюсь, велел живыми не брать. Эти бешеные псы, почувствовавшие человеческую кровь, не способны уже остановиться. Иван мне отписал, мол апостол Павел говорил, что всякий противящийся власти противится богу. Но не богу я противлюсь! Дьяволу! Не потребна господу кровь невинная. Не может быть потребна. А коль потребна, что же это тогда за бог такой? Не поклонюсь я такому властителю.
  -Какой же правитель, князь, тебе нужен? Иван Васильевич не угоден, Владимир Андреевич тоже не мил. Что ж, отменить на Руси монархию?- спросил Борис, внимательно разглядывая бывшего царского воеводу. Он уже, кажется, составил о нем свое представление и вопрос прозвучал с некоторым вызовом и осуждением.
  Пристально поглядел на Годунова и Андрей.
  -Что ж, юноша, отвечу. Именно вам, молодым, следует наконец понять истину. Я не против монархии, но в решении всех наиважнейших государственных дел должен участвовать Всенародный Совет. Нынешний Земский Собор- пустышка, его под себя Иван давно подмял. Рядом же с царем постоянно должны быть умные советники, искушенные в военных и земских делах, а, главное, с чистыми помыслами, полные предобрых и светлых намерений. Не боящиеся сказать в глаза правду. И ведь было то при деде нынешнего сатрапа великом князе Иване Великом. Он действовал сообща с мудрыми и мужественными советниками - сигклитами и расширил государство. А теперь что? Царь войну в Ливонии затеял, со всеми поссорился. Никого не слушает. Знаю от кого он того набрался. От епископа Вассиана Топоркова. Это пресветлый его научил- ежели хочешь быть самодержцем, не держи рядом с собой мудрых советников, так будешь тверд на царстве и будешь иметь все в руках своих. Этот силлогизм сатанинский превратил самодержавие в самовластие. А потому считаю уместным ограничить власть царя. А в случае его самодурства и неспособности к управлению, у Совета должно быть право отстранить его от престола и назначить новые выборы государя. Причем, не только из родовитых семей, но и из всех сословий!
  -Это ты хватил, Андрей Михайлович,- сказал Василий.- Где это ты видал, чтоб царем был, скажем посадский человек? Такого наворотит даже с советниками, не приведи бог. Пока отстранят, все царство Российское сгорит.
  -А теперь не горит? А теперь не стонет?
  -Стонет, князь,- кивнул Борис.
  Губов бросил на него колючий взгляд, но ничего не сказал. Бакуня разминал в задумчивости свои огромные кулаки.
  -А отчего то происходит?- продолжил Андрей Михайлович.- А потому что нет единого закона для всех людей. Одному можно всё, другому ничего. А кто так решил- бог или некий человек? Пред Всевышним все равны- и боярин, и смерд. Да, надобно соблюдать и закон христианский. Но наиглавнейшим должен стать закон естественный, человеческий. Именно этот закон нарушает Иван, именно поэтому он стал тираном, присвоив себе исключительные права. А его любострастие позорное с Федькой Басмановым? Об том все знают. Но молчат. Федька Овчинин один воспротивился, схватил Басманова за грудки-что вы творите? Царство великое позорите. Так в тот же день в винном погребе удавленным нашли. Было?
  Губов отвел глаза, Бакуня про себя ухмыльнулся- и за его хозяином Малютой как-то случился садомитский грех, с мальчонкой из посадских. Но Григорий Лукьянович после того плевался и велел Илье никому об том не рассказывать.
  -Что же касаемо царства,- продолжил Курбский,- то я, князь Ярославский и потомок Рюрикова дома, имею на него не меньше прав, чем князь Старицкий. И правил бы я Святорусским царством со всей присущей мне добродетелью и справедливостью. Странно, что об моих корнях забыл Владимир Андреевич, токмо о себе печётся. Впрочем, может, и не забыл, но считает меня лишь тварью лесной, волком злым, которым можно воспользоваться, напугав недругов, а потом и пристрелить. Скажите мне, други, надобно мне то?
  -Надобно,- твердо ответил Борис.- Добродетель- сильнее зла, но, чтобы она восторжествовала, следует бороться. Победа над Малютой- первый к тому шаг.
  Андрей похлопал Бориса по плечу.
  -Славный малый, даром что на конюшне обретается. Хотя, если уж с такими зубрами дружбу свел, теперь о лошадиных хвостах можно и забыть. Итак, вы желаете, чтобы я опорочил Григория Лукьяновича своим письмом, в котором уверил бы его, что вскоре двину полки шляхтичей на Москву. Предположим. Но как же с тем согласуется честность и порядочность? А? Предлагаете мне поступиться принципами правды и пойти на обман.
  -Это не обман, а ловушка для злодея Малюты,- сказал Губов.-Ежели на тебя полезли с палкой, не обязательно защищаться тем же, коль у тебя в руке топор. Нечестно? Все честно, чтобы сохранить жизнь.
  -И чью жизнь вы предлагаете мне сохранить, князя Старицкого? А он бы вступился за меня, ежели бы я вовремя...не ушел в Литву? Правда, напугать Ивана, это славно. Да вы кушайте. Отведайте карасей в сметане. Мои польские повара их гораздо готовят. Сам Сигизмунд мне сих умельцев прислал.
  Было тепло, сухо и солнечно. Словно и не начало ноября на дворе, а настоящее лето. И листья еще не все опали, как в Московии. Слуги князя ставили на стол под старыми рябинами все новые и новые блюда. Здесь были и жаренные лебеди, и копченые поросячьи ножки по-немецки, и крупные маринованные щучьи головы в чесночном соусе. Разрывая очередную рыбью пасть, обливаясь пахучим соком, Андрей говорил:
  -А еще великий князь Сигизмунд обещал мне отдать Ковель с замком. Я ему говорю- да куда ж мне столько? с теми-то поместьями, что ты мне пожаловал, управиться не могу. А король в ответ- у доброго человека и добра должно быть немало. Ха-ха. Кстати, Василий, ты сказал, что не все яйца в одну корзину сложил. Много монет осталось, ну из тех что вы мне везли? Мне ведь?
  -Тебе, князь,- ответил Губов, удивляясь как быстро Андрей перешел от разговоров о нравственности и духовности к своим личным интересам.
  Василий высыпал на стол оставшиеся гульдены, талеры и шиллинги. Андрей тут же сгреб золото и серебро в ладонь, взвесил.
  -Не густо, но ладно. Потом обсудим, какую маляву Малюте отписать. Так, чтоб он волком диким взвыл на крюках палача, не закрывая пасти несколько дней. Ха-ха. Чем больше Ивановых пауков передохнет, тем лучше. Попомните мои слова- поляки все одно рано или поздно Москву возьмут. Свободу и справедливость на Русь принесут. Без иноземцев нам нельзя, не выросли ещё, дики и глупы зело пока. Варяги Русь основали, варяги теперь её и спасут. Об одном жалею- в Юрьеве жену и сына оставил. Хм. Но и здесь славную даму для сердца присмотрел- Марию из рода Гольшанских. Глаз не оторвать- рыжеволоса, стройна, смотрит, словно талерами дарит...Прабабка Сигизмунда тоже принадлежала к её семье. Чуете? Токмо вот незадача- она замужем за шляхтичем Козинским. Ничего, подождем. Адам часто в походы ходит, глядишь, как-нибудь и не вернется. Ха-ха.
  Прямо к столу подскакал всадник. Закрутился на взмыленном коне.
  -Великий князь литовский и король польский Сигизмунд Второй Август сюда из Ковеля направляется!-крикнул он по-польски.
  Андрей вскочил из-за стола, отер жирные руки о расшитый подсолнухами рушник, огладил мокрую от щук бородку.
  -Не ждал. Сказывал, что во Львов собирается. Ну так оно и лучше.
  Гости прекрасно поняли гонца. Василий заерзал на высоком березовом стуле, Борис залился пунцовой краской, а Бакуня еще крепче сжал свои кулаки. Князь позвал бывшего стрелецкого голову Тимофея Тетерина, который вместе с ним бежал в свое время из Юрьева. Теперь Тимоха командовал личным войском Андрея Курбского.
  -Всех в парадные мундиры, коней вычистить!- приказал князь.- Трубачей разбудите, опять пьяные поди валяются. И двор выметете, а то как на псарне. Ну, живо!
  
  Старец Аксиний растолкал незваных гостей еще затемно. Дал им порты, рубахи, линялые волчьи шубы и валенки. Их каторжное тряпье затолкал под печь. В мешок сложил овсяные лепешки и репу.
  -Здесь долее не следует вам быть,- сказал он,- не иначе скоро со Сьян сторожевые прибегут. Споймают вас и меня заодно прибьют.
  -Тебе ж, дед, все одно скоро помирать, сам говорил,-ухмыльнулся Кашка.
  -Когда Всевышний велит, тогда и помру, а самому заранее копать себе могилу-грех. Жить-то всегда охота,-добавил он, тяжело вздохнув.
  До схрона шли довольно долго дремучим лесом, видно, только старику известными тропами. Царь опять ослаб, его колотила лихорадка. Наконец, когда просветлело, добрались до землянки, вырытой в холме. Внутри она была выложена камнями и трухлявыми бревнами. Вход прикрывала кособокая дверца.
  -Пару дней тут отсидитесь, а потом бог вам дорогу укажет.
  -Какой бог?- изумился Кашка.-Из этой глухомани сам бес не выберется.
  Дед указал рукой на три высокие сосны впереди:
  -Дойдете до сих исполинов, затем прямо вдоль молодого ельника и горелого леса. Упретесь в поляну. От нее до деревеньки Жеребятьево рукой подать. Там же дорога на Москву, в другую сторону- на Серпухов. Куда вас лихая судьба понесет, туда и ступайте. А мне более с вами некогда.
  Дед хотел что-то еще сказать, но махнул рукой и не попрощавшись, скрылся в чащобе.
  В землянке, как ни странно, было довольно тепло. Осень еще не успела выстудить ее внутренности. К тому же вскоре выглянуло солнце и даже начало припекать- небывалое дело для месяца полузимника.
  Легли на соломенные тюфяки. Кашка развязал котомку, вынул пару лепешек, одну протянул государю. Тот отстранил его руку, закрыл глаза, начал что-то шептать, видно, молитву. Парень укрыл его своей шубой, подложил под голову найденный тут же комок тряпья. Потрогал его лоб.
  -Да ты весь горишь, государь.
  -Пустое,- ответил тот белыми губами.- Помру, закопай неподалеку. Крестик сооруди, да холмик повыше. Пусть птички небесные мне на нём песни свои поют. Не говори никому где я упокоился. Не желаю более никого видеть. Блуждал всю жизнь в глуши непроглядной, в глуши и сгинул. Без следа, без скорби людской. И по делом мне, грешному. Бог рассудит, взвесит на своих весах чего более на моей душе- черных дел или добрых помыслов. Да токмо наперед ведаю- гореть мне в геенне огненной. Нет мне прощения. Ты хоть прости меня, Дмитрий сын Адамов.
  Кашку удивило, что царь не забыл его истинного имени, поправил под ним тюфяк.
  -За что же мне тебя прощать, государь? Бог с тобой свел, велел по одной тропе идти, одни муки принимать. Оттого и счастлив.
  -Спасибо, Дмитрий. Токмо каждый выбирает себе свой путь. А иначе за что спрашивать с человека на Страшном суде? Мы- творцы своей жизни. Бог лишь направляет, ежели об том мы его усердно просим. Ты на звездное небо часто смотришь?
  -Для чего?- удивился Кашка.
  -Вселенная бездонна, а потому в ней не может быть исключений.
  -Ты это к чему?
  -Звезды- души людские. Большие- маленькие, яркие- тусклые, красные-синие. Значит, есть там такие же как и мы с тобой, похожие один в один. Ничего мы нового на земле сделать не можем, все уже было. А потому надобно бы сразу смириться, жить тихо в свое счастье и молиться богу. Как это делают монахи, остальное бессмысленно, суета-сует. К сожалению, это понимаешь лишь в конце пути. И впереди токмо страх перед наказанием за содеянное. Но я не страшусь, я прямо взгляну в глаза Создателю - да убивал, да злодействовал, да делал это от злого черствого сердца. Но в моей душе всегда горел огонь добра. А добро сильнее зла. Может, простит меня Всевышний, а?
  Государь даже приподнялся на локтях, устремив на Дмитрия огненный взгляд, в котором были и вопрос, и просьба. Словно находился перед них не опричник Кашка, а сам господь.
  -Поспи, Иван Васильевич.
  
  На следующий день проснулись от лая собак.
  -Ну вот и все, государь, вот и дошли мы с тобой рука об руку до божьего чертога. Помирать будем вместе.
  -Выследили, сатаны,- прохрипел царь. А дед-то прав, жить всегда охота. Но и умирать надо достойно. Негоже подыхать в норе, аки барсуки от гончих псов.
  Кашка отодрал от стены полугнилое полено. Откуда-то взялись силы и у государя. Он встал, тоже взял палку.
  Выбрались наружу. Лай был уже совсем близок. Оба перекрестились, приготовившись принять последний бой.
  На редколесье выскочили здоровенные сьяновские псы. Подскочили к Ивану с Кашкой, окружили. Лай их стал совсем неудержимым, перешел в единый гвалт. Собаки хватались желтыми зубами за палки, которыми отмахивались беглецы. Во все стороны летели щепки. Государь громко читал молитву, перемежая ее криками:
  -А, бесовское племя! Кровью своей умоетесь!
  Из ельника вылетели всадники. Было их человек десять. Они плетками и бердышами отогнали собак, а один из них соскочил с коня и...упал перед Иваном Васильевичем на колени. Уткнул желтую бороду в землю.
  - Прости, государь, за потраву псовую, вперед окаянные вырвались. Слава Всевышнему, отыскали тебя.
  Человек поднял голову и царь с удивлением увидел, что перед ним ни кто иной, как его верный пес и головной опричник Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский.
  Царь пихнул его в плечо ногой:
  -Где шлялся так долго? На кол посажу без перекладины!
  После этих слов Иван Васильевич без чувств повалился на землю.
  
  Во владение Курбского великий князь литовский и король польский въехал без всякой придворной помпезности. Был Сигизмунд в походной одежде, пыльный, слегка хмельной и веселый. Соскочил с коня у ворот, возле которых его ожидали Андрей, московские гости и слуги. Приобнял Курбского:
  - Miło cię widzieć, przyjacielu.
  Андрей поклонился:
  -I jestem bardzo zadowolony, spotkania.
  Гости поняли диалог- оба рады видеть друг друга. Курбский представил их королю- личный стряпчий московского царя Ивана Васильевича, тиун головного опричника Григория Скуратова и...Тут Андрей запнулся, не зная как представить Бориса, но потом просто назвал его имя и фамилию.
  Сигизмунд выпучил глаза, которые выглядели двумя большими коричневыми пуговицами на узком, бледном лице. Бориса же поразило то, что король и беглый князь тоже были очень похожи, причем не только двойной короткой бородкой. Мимика, жесты, а главное, выражение лица. Как только с короля сходила улыбка, тут же появлялась какая-то тяжелая, глубокая задумчивость. 'Да что они все как из одного сундука? Что Иван Васильевич, что король, что Курбский'.
  -О-о,- расставил руки Сигизмунд.- Не ожидал увидеть столь влиятельных персон на своей земле.
  В его голосе звучали и искреннее удивление и некоторая издевка. Его речь переводил Андрей.
  - С чем пожаловали, уж не желаете ли мне послужить верой и правдой, как Андрей Михайлович?
  И не дождавшись ответа, задал другой вопрос:
  -Верно ли, что государь Иван Васильевич скончался?
  И опять же сам ответил:
  -Думаю, глупый слух.
  За гостей сказал Курбский:
  -К несчастью, жив здоров московский деспот, продолжает трупы убиенных им жертв клевать. Не насытится, подлый. Больным притворился. А его родственники и приближенные, не зная правды, меж собой грызню устроили, друг под друга ямы роют.
  Король расхохотался, даже несколько раз хлопнул в ладоши.
  -Хитер Иван Васильевич. Кстати, я однажды тоже больным нарочно сказался, такого про себя узнал! Ха-ха. Только хитрость свою царь против себя же и обращает. Вместо мира и добра, слезами и горем землю русскую заливает. К чему опричнину создал? Православные православных режут. А я вот принял привелей о равенстве в правах католиков и православных и теперь живут у меня все люди в дружбе и согласии. Так ведь, князь?
  -Так, Ваше величество,-поклонился Андрей.- Ваш привелей вошел в Статут Великого княжества Литовского.
  Король поморщился:
  - 'Ваше величество...' Не на приеме. Ну сколько раз просил, среди приятелей зови меня просто Сигизмундом. Мы же сейчас среди приятелей? Ха-ха. И чего ж ты своего друга у ворот держишь! Проголодался я с дороги. Так бы кабана целого съел.
  -Собирался на охоту, да не успел,- ответил князь.- Но не побрезгуй, ваше....Сигизмунд, лебедями жареными, рыбкой копченой и маринованной, вином сладким, водкой пшеничной.
  - А-а, водка,- погрозил пальцем король гостям.- Польское название хлебного и овсяного вина себе присвоили. А ведь рецепт перевара нам римляне в свое время подарили. Хотя, признаться, только вы, русские, способны водку так искусно готовить. Андрей Михайлович- первейший в этом деле мастер.
  Курбский опять поклонился, а король, похлопав его по плечу, твердым, хозяйским шагом направился на двор княжеского поместья.
  Сняв с себя дорожные кожаные латы, расстегнув рубаху чуть ли не до пупа, Сигизмунд блаженно откинулся на спинку глубокого кресла под рябиной. Но вин и водки Курбского пить не захотел. Потребовал своей, что была в походном обозе. Слуги налили ему красного, клюквенного цвета напитка в высокую рюмку, принялись ставить на стол свою еду. А вот от нее король отмахнулся- зачем обижать хозяина? Князь, несколько растерявшись винным предпочтением короля, принялся наливать свою водку, настоянную на сушеной груше, гостям.
  Бакуня, не дождавшись, когда Сигизмунд пригубит свою рюмку, опрокинул в себя серебряный стаканчик ароматного напитка. Крякнул, занюхал рукавом, затем полез за куском лебедя. Его подтолкнул сапогом под столом Василий. Тот недоуменно посмотрел на стряпчего, но быстро понял свою оплошность, засмущался. Но король, выпив вина, махнул двузубой вилкой:
  - Bez ceregieli, panowie.
  -Без церемоний, панове,-перевел Андрей.
  -Raz król zezwala, ceremonii naprawdę do niczego,- произнес неожиданно по-польски Борис.
  Все от неожиданности и удивления раскрыли рты. Илья выронил кусок птицы.
  -Rozumiesz i mówisz po polsku?- после паузы спросил король.
  -Немного,-ответил уже по-русски Годунов.- На царской конюшне служат несколько поляков. У них и научился.
  -Поляки на вашей конюшне?- удивился король.
  -Да, в Александровой слободе,- ничуть не смутившись, ответил Борис.- Пленные, под Вильно взяли. Прижились, не тужат.
  Король выпил ещё рюмку, швырнул на стол в сердцах вилку:
  -Эту войну пора прекращать! Зачем Ивану балтийские подати? Все равно царские клевреты их разворуют. Эта московится натура...Лишь бы украсть, лишь бы под себя подгрести. О пользе государству никто не думает. А все потому что вы, русские, дикое, нечистое племя!
  Слова короля охотно переводил Андрей. Сигизмунд встал, сжал кулаки. Однако быстро взял себя в руки.
  -Простите, панове, вы, я предполагаю, исключение. Но Иван...сколько же зла исходит от одного человека!
  -Позвольте заметить, Ваше величество,- сказал сквозь зубы Борис. Он был явно оскорблен столь нелестным отзывом о русских людях.- Насколько мне известно, шляхта предложила вам вполне разумный проект- учредить в каждом повете королевских прокуроров, которые докладывали бы Вашему высочеству о злоупотреблениях чинов. У вас ведь воруют тоже немало. Но вы почему-то отвергли сей проект.
  Опять повисла тишина. Король сделал шаг к Борису, указал на него пальцем:
  -Кто вообще это?
  -Мальчик с царской конюшни,-ответил не без злорадства Бакуня.
  -Мальчик...Хм. Да будет тебе известно, юноша, что это мой собственный проект! Более того, я предложил, чтоб в случае необходимости, действия прокуроров поддерживались бы войском. Но сейм отверг мое предложение. Король у нас, в отличии от Московии, не всесилен. В этом суть развития и процветания государства.
  - Я об этом как раз и писал Ивану, но в ответ- одна злобная ругань,- вставил князь Курбский.
  -Когда вы, Ваше величество, женились на простолюдинке Барбаре Радзвилл, сейм потребовал чтоб вы развелись- тихо сказал Василий Губов, которому тоже было неприятно слышать гадости о русских.- Но вы не только не послушали дворянство, но и короновали её. Где же ваши королевские ограничения?
  -Ах, Барбара,-вздохнул Сигизмунд.- Как её любил. Она умерла через год после свадьбы у меня на руках. Отравили ненавистники. Я соблюдал траур почти два года.
  -Хороша же ваша государственность, когда жён королей травят как мух,- ухмыльнулся Борис. - Говорят, эта ваша матушка Бона Сфорца подсыпала ей яду. Как и первой вашей жене Елизавете.
  На этот раз Годунов говорил по-русски и когда Андрей, морщась, перевел его слова, король сжал кулаки, но тут же остыл.
  -Возможно. Но это...дела семейные. Упокой господь их души. Мы же сейчас говорил о политике. Да. Только мы, поляки, можем принести вам, русским, освобождение от самовластной тирании, приобщить вас к европейскому миру!- распалился король.- Вскоре я намерен создать Союз Королевства Польского и Великого княжества Литовского. Это будет одно крепкое как никогда государство. Предполагаю назвать его Речь Посполитая. И тогда наступит конец старой, дряхлой, насквозь прогнившей, лапотной Московии. Над ней взойдет светлая, католическая звезда. И вздохнете вы наконец полной грудью, узнаете что такое свобода!
  -Гости предлагают выдвинуть шляхетские полки на Москву уже сейчас,- сказал Андрей Михайлович.
  -Что?- не понял Сигизмунд.
  -Просят от меня письмо, в котором бы я пообещал Малюте Скуратову, заручившись твоей королевской поддержкой, выдвинуть войско на Московию. Пока царь де болеет, под шумок взять Москву. Заметь, Скуратов об том не просил. Это уловка князя Старицкого.
  -А Иван Васильевич болен?
  -Здоров как бык.
  -Тогда в чем же суть уловки?
  Андрей Курбский передал королю всё, что рассказали ему 'други' о кознях Малюты и интригах князя Старицкого. Выслушав, Сигизмунд расхохотался, затем выпил несколько рюмок водки Курбского, зажмурился. Закусил щукой. Все напряженно ждали его ответа.
  - А что, забавно,- сказал он наконец.- Письмо царю понравится. Ха-ха! Представляю его глупую физиономию. Только что это даст? Ну повесит рыжего Малюту, ну отрубит на всякий случай голову Старицкому. Хотя...Перебросит опять к Полоцку войска из Лифляндии, развяжет нам там руки. Дело. И вообще, чем больше смуты у врага, тем лучше. И поэтому я принимаю решение...вас троих повесить. Причем незамедлительно. Предполагаю, что вы лазутчики Ивана и специально хотите втравить меня в одну из его авантюр. Не выйдет!
  Губов подавился рыбой, Илья побледнел как мел, а Борис остался абсолютно невозмутимым.
  -Не повесите,-спокойно сказал он.
  -Это почему же?- сдвинул длинные черные брови Сигизмунд, доставшиеся ему от матери- итальянки.
  - Есть русские воеводы, желающие перейти на сторону Вашего королевского величества. Когда узнают, что вы убили ни в чем не повинных московских гостей, кто ж на то решится? Разве вам то надо?
  Король задумался, а потом широко заулыбался:
  -Я пошутил. Никто вас и пальцем не тронет. Андрей Михайлович напишет нужное письмо, а я скреплю его своей подписью и печатью.
  Встав из-за стола, Сигизмунд потянулся, широко зевнул.
  -Скучно тут у вас. Эй, где там мои музыканты!
  Губов незаметно сжал руку Борису:
  -Не прогадал, что взял тебя с собой. Ежели б не твое умное слово, повесил бы нас король. Андрей бы не заступился.
  На двор вошли музыканты. Это была целая ватага цыган с бубнами, дудками и бубенцами. Они шумной толпой встали возле стола, приготовились играть. К королю, рядом с которым оказался Борис, подошла пожилая одноглазая цыганка. Низко поклонилась сначала Сигизмунду, потом Годунову.
  -А почему ты, Тшилаба, поклонилась и ему?- кивнул на Бориса Сигизмунд.
  -Передо мной два короля, двоим и поклонилась,- ответила Тшилаба.
  -Какой же это король, старая?-рассмеялся Сигизмунд.- Это юнец с конюшни.
  -Сегодня-юнец, завтра- властитель. Повелителей выбирают не люди, а бог. Вижу на нем печать Всевышнего.
  Тшилаба еще раз поклонилась 'королям', взмахнула рукой и над поместьем разлилась грустная, рвущая за души цыганская песня. Видимо, именно такие и любил Сигизмунд. Он сел за стол, выпил, обхватил голову руками, стал подпевать. 'И почему все короли так несчастны?- подумал Борис.- Что бы их понять, надо самому стать королем'.
  
  -Несчастный король Сигизмунд, прозорливая цыганка Тшилаба. Чушь какая-то,- сказал журналист Илья Плетнев.
  -Не вам, молодой человек, рассуждать что чушь, а что нет,- раздался в такой же полной темноте голос 'Софокла',- знаем мы вас, журналистов. Такого напридумываете, как от вируса зачешешься.
  -А-а, так это ты, виртуальный гений, нам своими сказками голову морочишь?- догадался продюсер Петя Вельяминов.
  -Почему же морочу?- обиделся 'Софокл'. - Интересно ведь.
  -Интересно,- согласился оператор Юра Головин.- Только не разберешь где правда, а где твои буйные фантазии.
  -Тогда поговорите с самими героями, возьмите у них интервью.
  'Как?!'- воскликнули все трое.
  -Очень просто.
  Свет зажегся и телевизионщики увидели, что находятся в своем отсеке корабля 'Адмирал Врангель'. В креслах, спинами к ним, сидят какие-то люди в старинных одеждах. По очереди стали поворачиваться. Это были: Великий государь и великий князь Иван Васильевич всея Руси, его головной опричник Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский и Борис Годунов. Только теперь это был не мальчонка с конюшни. В кресле восседал в расшитых золотом одеждах, со скипетром в руке, серьезный, правда, тоже несколько грустный правитель. Это сразу бросилось в глаза оператору. Он подошел к Годунову:
  -Государь Борис Федорович, если не ошибаюсь?- Тот кивнул.- Ну а вы-то о чём печалитесь?
  -А-а,-махнул скипетром Годунов,- утомился. То Мстиславские с Шуйскими донимали, то голод великий навалился, то банда атамана Хлопка Косолапа разбуянился, а тут еще самозваный император Дмитрий объявился, бес бы его побрал.
  -Какой еще самозваный император Дмитрий?-выкатил глаза Иван Васильевич и попытался встать, но почему-то не смог. -Мой сын от Машки Нагой? Он истинный наследник престола и есть! После Федора, конечно, этого постника и молчальника. Не приспособлен Федор для престола, более для кельи годен. Да, от седьмой жены Дмитрий, вроде как незаконнорожденный. Но плевать на попов! Их слушать, лучше и не жить.
  Государь несколько раз перекрестился, стал шептать молитву, потом продолжил:
  - И чего вы с этим холопом с конюшни разговариваете, а не ко мне, царю, первым делом обращаетесь? Какой он вам государь?
  -Ирина Федоровна Годунова, сестра Бориса Федоровича, насколько помните, была женой вашего сына Федора,- вмешался бортовой компьютер 'Софокл'.-А когда он взошел на престол, Ивана-то вы убили, она стала царицей.
  -Я сына не убивал,- опустил глаза царь.- Сам об стенку лбом стукнулся. А нечего было за свою скудоумную супружницу вступаться! Ишь, вышла ко мне чуть ли не голая. Даром что брюхатая.
  -Пропустим. По причине неумения управлять государством, его опекуном стал Борис Федорович Годунов. Федор Иванович царствовал, Годунов управлял. Так ведь?
  Годунов степенно кивнул.
  -После вашей кончины...
  -Какой еще кончины?-возмутился царь.
  -Ну...короче, Федор сослал Дмитрия вместе с матерью и опекунским советом в Углич. Как-то царевич играл в ножички со своими приятелями Петрушкой Колобовым и Важеном Тучковым. В землю бросали заостренный четырехгранный гвоздь, сваю. Внезапно у Дмитрия начался приступ черной немочи, эпилепсии, он упал и горлом напоролся на сваю. После его смерти бояре крикнули царем Годунова.
  -Не верю!- крикнул царь.-Это Бориска, грязный потрох, его убил. Каких-нибудь Волоховых или Битяговских с ножом подослал. Что б самому царствовать! Эх, напрасно я тебя, конюх, кравчим сделал, боярином пожаловал. Сестрицу твою кособокую за своего Федора выдал.
  Иван Васильевич погрозил кулаком Годунову, но тот презрительно отвернулся.
  - Расположение твое я честно заслужил,- сказал он. - Если б не я, сгинул бы ты, государь, бесследно в сьяновских болотах. Загрызли бы тебя псы охранные, а кости вороны поклевали. И надобно мне было зело Дмитрия изводить? Он был противен церкви и потому не стоял у меня на пути. Царем аз стал. А кому им быть? Ваське что ль Шуйскому?
  -Василий Иванович Шуйский еще станет государем,- сказал 'Софокл'.
  -Да ну?-искренне удивился Годунов.- Не додавил я Шуйских, напрасно из Галича в Москву вернул.
  -Пропало Московское государство,-тяжело вздохнул Иван Васильевич.
  - Как же, пропало,- возразил Борис.- Я вернул все земли, которые ты, государь, во время Ливонской войны похерил. Водопровод в Кремль провел, Москву еще одним валом окружил, которого крымский хан Казы-Гирей испугался и не стал нас воевать. А еще...
  -Значит, вы не убивали царевича Дмитрия?- неучтиво перебил Годунова оператор.
  -Даже и не думал. - Борис Федорович опять отвернулся.
  -Покайся хоть сейчас, изменник!-крикнул государь.- Царица небесная, и кого я пригрел, нет мне за то прощения, грешному.
  -Если царевич Дмитрий зарезался сам и тому были свидетели,откуда же взялся слух, что он жив?- спросил продюсер.- Кто такой Лжедмирий?
  Борис Федорович ухмыльнулся:
  -Враги мои те слухи распустили. Не желали, чтобы я царствовал. Я-то сразу знал, что это Гришка Отрепьев, чернец Чудова монастыря. Это он, сбежав в Польшу вместе с дружками Варлаамом и Мисаилом, подговорил шляхтича Ильюшку Плетнева выдать себя за царевича Дмитрия.
  -Подождите,- потер лоб оператор.-Это Бакуня что ли, тиун Малюты?
  -Он самый. Когда мы были с Васькой Губовым у Курбского, он кинулся в ноги королю- оставьте у себя, обратной дороги мне нет. Сигизмунд сжалился, разрешил служить у Андрея. А вскоре Ильюшка окреп, вошел в доверие к польскому дворянству, ходил в Ливонию с русскими воевать, получил поместье под Краковом.
  -И Бакуня поднял меч на своих же?- изумился журналист Плетнев.-
  -Еще как. Все они изменники одинаковы. Сначала сатрапов доморощенных осуждают, за свободу и благодетель ратуют, а своему же народу с легкостью кровь пускают.
  -Сие верно,- кивнул Иван Васильевич.- Сие так оно и есть. Не верьте иудам в их благих намерениях. О своей шкуре пекутся, о государстве не думают.
  - Не сбивай, государь, и на твоих руках крови, как воды в море,- поморщился Борис.- О чем это я? Ах, да о Гришке. Так вот Плетнев определил его на службу к князьям Вишневицким. Ловко чернец их облапошил - крест наперсный им предъявил, который украл у царицы, показывал бородавку на щеке, такую же как у настоящего Дмитрия, руки мол еще разной длины. Те уши-то развесили и представили самозванца Сигизмунду. Тот признал его наследником Ивана Васильевича, позволил набрать войско.
  -Хобяка ползучий, Гришка Отрепьев!- воскликнул царь.
  -И пошел, негораздок, двумя полками на Москву. Всюду хулу на меня возводил-де я и желал убить царевича Дмитрия, но он якобы спасся чудесным образом. 'И вы ныне нашего изменника Бориса Годунова отложитеся к нам и впредь уже нам, государю своему прироженному, служите...' Но мы Гришке всыпали как следует под Добрыничами, еле ноги унес.
  -Не убивали вы, значит, Дмитрия,- сказал оператор.- А дьяка Тимофея Никитина, что нес послание от Малюты Скуратова царю? Он тоже сам на ножик напоролся? Какая-то странная параллель прослеживается.
  -Да,-поддержал Юру государь, хотя и не понял слова 'параллель'.- Кто дьяка-то ухлопал, и что было в том послании?
  Все обернулись на Малюту, который все это время сидел тихо, как мышь. Только изредка тряс своей рыжей бородой да чесал большую бородавку на переносице.
  
  Малюта Скуратов вместе с Федором Лопухиным остановился в деревеньке Елькино под Александровой слободой, у бывшего воеводы Кузьмы Ивановича Хрунова. Кузьма еще при великом князе Василии Ивановиче ходил с отрядом Дмитрия Жилки на Казань и Литву. Вместе с Хабаром Симским разогнал пушками крымских татар во главе с ханом Магмет-Гиреем у Переславля Рязанского. За свои подвиги получил несколько деревенек, в том числе и Елькино. По причине своей старости сидел в своем поместье почти безвылазно. Его любили навещать нынешние воеводы и дворяне- попросить совета или послушать его забавные рассказы о прежних временах. Любили еще и потому, что Кузьма был очень хлебосолен и выставлял гостям все, что у него было в доме. В свое время именно Хрунов помог Малюте подняться. Отец Григория- Лукьян Афанасьевич- был другом Кузьмы Ивановича.
  Хрунов встретил Скуратова радостно, пожурил, что тот давно к нему не заглядывал и совсем забыл старика. Бывший воевода был прав- если б не надобность, Малюта к нему бы и не наведался. В отличии от других, он не любил его баек и в последнее время в советах не нуждался. Но не теперь. Отличительная особенность Кузьмы была и в том, что он никому не рассказывал для чего к нему приезжали и о чем с ним говорили. Все оставалось в тайне. А советовались на самые разные темы. Иногда даже привозили девок на выданье и спрашивали-стоит ли ее отдавать за того или иного дворянина. И Кузьма подробно объяснял все плюсы и минусы данной затеи. Его благодарили- совали деньги или ткани, но он отказывался- 'мне то ни к чему, своего хватает, а в могилу ничего не унесешь'. Он был одинок. Все его жены умерли, а сыновья погибли в сражениях с татарами. Кузьму стали называть даже святым, но церковники говорили что при таком имуществе человек не может считаться божьим человеком. Вот ежели бы он от всего отказался да перебрался в скит, тогда другое дело. Однажды с таким предложением к нему приехал один поп, но Кузьма вытолкал его взашей и велел более не появляться.
  Своим дворовым людишкам, которые были такие же древние, как и он сам, Кузьма велел немедля накрыть стол, растопить баню. Малюта не стал дожидаться угощения, сразу перешел к делу. Рассказал, что враги государя Ивана Васильевича затеяли против него злую игру, хотят извести. Но царь внезапно заболел и теперь у злодеев спутаны все фишки, они не знают что делать.
  -Уж не ты ли эту игру затеял?- в лоб спросил Кузьма, погрозив Скуратову пальцем.
  Тот сделал вид, что обиделся, заерзал на лавке.
  -Мне то ни к чему,- сказал он, покраснев словно рак. - Умный пес хозяину руки не отгрызает. Кто ж его кормить будет?
  -На то они и псы, чтоб сначала отгрызть, а потом подумать,-ответил старик.-Не иначе опять князь Старицкий воду мутит.
  -Он самый.
  -Не уймется Владимир Андреевич, пока его Иван на кол не посадит. Но понять князя можно. Иван при смерти, ему новым государем и быть.
  -Ой ли.
  -Что, не желаешь князя в государи?-Старик захихикал, потер сухие руки. -Да-а, времена. Вот бывало при великом князе Василии Ивановиче...
  -Погоди, Кузьма, о прежнем царе. Давай о нынешнем. Иван сказался больным, никого в его палаты не велено пускать, даже Темрюковну и митрополита. Чуешь?
  -Чую,-кивнул старик.- Али помер ужо, али его там нет.
  -Вот именно! Мне это и надобно выяснить.
  -Сходи в слободу, да спроси у стрельцов, кто тебе посмеет отказать?
  -Не желаю, что б меня кто-то видел. И чтоб царь узнал, ежели он там, что я об нём дознавался.
  -Ох, Малюта, и ты своей смертью не помрешь. Говори прямо- Старицкого решил со своего пути убрать, но что-то не срослось?
  -Ну-у...,-замялся Григорий Лукьянович.- Он царя ненавидит, зла ему желает.
  -А ты не желаешь? Знаю тебя, свистни, ты хоть сейчас на трон с ногами залезешь. Да кто тебя пустит! Ха-ха. Вот и маешься. А Ивана Глинского, двоюродного брата государя в расчет не берешь? Выдал бы старшую дочку-красавицу за него али боишься, вдруг и он в опалу попадет?
  -Подумаю, Кузьма Иванович. Мне это в голову не приходило.
  -Головой пользоваться надо, а не токмо в неё мед и вино заливать. Бабы-это сила. Помнится, видел еще одну сродственницу твою, кажется Марфу. Великолепная девка, сам бы на ней женился.
  -Дочь захудалого дворянина Василия Собакина из Коломны. Седьмая вода на киселе.
  -Эх, Гриша, даром я тебя в люди вывел. У тебя, как погляжу, в голове точно кисель. Привези её в Александров, приблизь ко двору. Мария Темрюковна-то, сказывают, царю неугодна. Даже не спит с ней. Ну, понял?
  -Хм.
  -А ты возню со Старицким затеял. Оно тебе надобно?
  -Теперь уж отступать поздно.
  -Ну раз так, говори чем помочь могу. Токмо не подведи меня старика под монастырь. Знай, на дыбе молчать не стану, все как на духу про тебя выложу.
  -Говорил же, желаю выяснить что с царем и где он. Повара Маляву надобно из слободы выманить. Кто-то ж кормит государя, ежели он жив. А уж я у него дознаюсь.
  -Маляву, говоришь? Знаю я этого пентюха, за полушку змею оближет. Выманить не проблема. Своих людишек в слободу пошлю- мол свежую телятину помещик Хрунов почти даром отдает. Надо- не надо, сам прибежит, вот увидишь. Сделаю, но с одним условием.
  -Ну.
  -Расскажешь всё как есть, чего натворить успел. Как на исповеди.
  Слуги принесли еду. Ели молча, к вину почти не притрагивались, зная что еще понадобятся свежие головы. Потом Малюта выпроводил Лопухина и начал 'исповедоваться' Кузьме. Старик крутил головой, иногда стучал себя по лбу, давая понять Малюте, что тот- скудоумец.
  -Наворотил ты дел, молодец,- произнес он, выслушав Малюту.- Нет бы сразу ко мне прийти. Вот что я тебе скажу, Гриша, ты допустил две оплошности - доверился Бакуне и заставил Старицкого написать письмо Андрюшке Курбскому. Губов его уломает. Такой пасквиль на тебе из Литвы привезет, не отмоешься. Так оно и будет.
  -Письмо-то Старицкого у меня. Это он не отмоется. А Бакуню я с пустышкой отправил, чтоб за ним межеумок Васька Губов с Годуновым побегали.
  -Ежели чего, Старицкий скажет, что он решил тебе подыграть, чтоб раскрыть перед государем твое аспидное нутро. А вот то что из Литвы прибудет, это серьезно. И послание, которое ты с дьяком Никитиным отправил, наверняка у князя Старицкого. Так что моли бога, что б царь или помер или...Кстати, по поводу этого Бориски Годунова с конюшни. Чего это его вдруг Губов пригрел? Не иначе с подачи самого царя. А, значит, нужен он ему. Но зачем? Есть какая-то нить между Старицким и этим мальчонкой.
  -Во-она как,- протянул Малюта.- То есть, Бориска по указке князя и прихлопнул Тимошку?
  -Он или Малява, раз то злодейство случилось на столовом дворе, более некому. Так что повара надобно по-любому попытать. Годунов более страшен, нежели ты думаешь.
  -Откуда же они о моем письме узнали?
  -Или Бакуня о нем князю поведал или следили за ним. Все просто.
  - Бориска...Расторопа какая малолетняя, заноза!-воскликнул Григорий Лукьянович. В порошок сотру!
  -А вот этого пока делать не следует. Ежели царь жив и здоров, надобно будет его переманить на свою сторону, подкупить чем-то. Он явно сильный игрок и сбрасывать его со счетов не потребно.
  
  Повар Малява заявился за дармовой телятиной к воеводе Хрунову уже через день. Приехал на широкой подводе вместе с татарчонком Аги. Как только за ними захлопнулись ворота, на двор вышел Григорий Лукьянович. Повар от неожиданности съежился, позеленел:
  -Малюта?! Как ты здесь?
  -А что, запретно проведать старого знакомого?
  -Не запретно, вестимо.
  -Почем телятину брать станешь, по полушке за фунт или сразу за все рублей сто отвалишь?
  -Шутишь, Григорий Лукьянович?- заерзал на телеге Малява, предчувствуя недоброе.
  -Мне не до шуток. Или заплатишь своей шкурой, или сто рублем от меня получишь. Выбирай.
  -Чего тебе надобно?- Повар спрыгнул с телеги, размял косточки. В его взгляде уже не было явного испуга, почувствовал выгоду.
  -Где царь Иван Васильевич?- в лоб спросил Малюта.
  -А где ему быть? -пожал плечами повар.- Где следует, там и есть.
  -Не юли, Горыня. Живой али уже помер?
  -Ах, вот оно что,-подбоченился Смелов.- Так ты пойди сам спроси у стрельцов, что палаты стерегут.
  -Сходил бы, да лень.
  -А-а, вестимо. Токмо мне жизнь моя пока еще дорога и разбрасываться ею не собираюсь.
  -Значит, смерть предпочитаешь. Что ж, твое желание - закон. Эй, Федор.
  С крыльца спустился кромешник Лопухин, поиграл плеткой, стал заворачивать рукава на кафтане. Но его отстранил вышедший из дома Кузьма.
  -Да обождите вы,- сказал он.- Не видите кто с Горыней Михайловичем к нам пожаловал?
  Хрунов подошел к татарчонку Аги, который болтал ногами на телеге и не обращал ни на кого внимания. Он обрывал дохлой мухе крылья.
  Обняв мальчика, Кузьма его спросил:
  -Меду брусничного желаешь?
  Аги кивнул, не отрывая взгляда от мухи.
  -Ну, умница, получишь целый кувшин. Скажи, Аги, а ночные посудины из царских покоев ты по утрам выносишь?
  Малява понял подвох, дернулся к мальчику, но Лопухин удержал его в объятиях.
  -Нет,-запросто ответил татарчонок.- Они ведь пустые.
  -Почему? Разве и раньше так было?
  -Всегда были полные, а теперь пустые. Царя-то в палатах давно уж нет.
  -Где же он?
  -Не знаю. Боярин Басманов к нему приходил, а утром царь и пропал. Токмо об том никому не велено говорить.
  Повар в сердцах сплюнул на землю.
  -Конечно, конечно, никому и не говори. Федор Басманов или Алексей?-продолжал пытать мальчика Кузьма.
  -Молодой, ну с кем царь иногда целуется.
  -А-а. Понятно, Федор. А что ещё видал?
  -Более ничего. Ну токмо чуть свет какой-то чернец с черного хода из палат вышел. Я рано проснулся, мыши шуршали.
  -Когда то было?
   - Две седмицы тому.
  -Та-ак,- многозначительно произнес уже Скуратов.- Может, что добавить желаешь, Малява? Куда царь ушел, говори! Или прям здесь твое гнилое нутро наизнанку выверну!
  Лопухин вынул саблю, попробовал лезвие пальцем. Схватил повара за шиворот. Тот повалился на колени. Оторвавшийся воротник зипуна остался в руке опричника.
  -Не убивай, Григорий Лукьянович! Ведь не велено же!
  -Ты понимаешь, пес шелудивый, что от царя столько времени ни слуху ни духу?! Может, он уже сгинул где или помощи нашей ждет, а ты тут своим жирным брюхом трясешь! Ну!
  - Федор Басманов палаты царские стерег, потом вдруг сорвался. А когда вернулся я разговор его со стольником Вяземским подслушал. В кабаке он государя под Троицком, в селе Клементьево нашел, его чернолюдины смерти предать хотели. Отбил, но государь велел ему далее за ним не следить. А затем Ивана Васильевича вроде как в Мытищех видали. Далее не знаю. Пару дней тому Федор снова ускакал, что-то про князя Старицкого говорил.
  -Вот как. Мытище, значит. Молодец. Ты мого сродственника Тимошку Никитина зарезал?
  -Не я ! Когда подошел, над телом Бориска Годунов уже возился. Весь в крови. Видел я как он из сумки дьяка какую-то бумагу вынул и себе в сапог сунул.
  -Говорил об том кому?
  -Нет.
  -Почему?
  -Годунов сказал что в ней прописано, будто я намерен отравить ядом государя, полученным от князя Старицкого. И чтоб я молчал, иначе мне конец. Ужасен этот Бориска!
  -Тебе все равно уже крышка,- сказал Лопухин и поднес клинок к горлу повара.
  -Пусть пока живет,- остановил опричника Малюта.- Но помни, кому-нибудь хоть полслова и даже черви не найдут твоих костей.
  -Все понял, Григорий Лукьянович.
  -Умница, Аги,- потрепал по голове татарчонка воевода Хрунов.- Пойдем, я тебе мёда налью.
  
  Подковы коня, на котором Малюта несся к Троицку, раскалились до бела. Скуратова сопровождал опричный отряд из шестидесяти сторожевых стрельцов. Взял почти всех что были в Александрове.
   Он ворвался в слободу вихрем, сразу к царским палатам, у которых играли в кости стрельцы, схватил за грудки десятника, подтянул к своей бороде. Захрипел, забрызгал слюной, но так и ничего не сказав, швырнул на землю. Взлетел по лестнице вверх. Дверь в покои вышиб ногой. Все углы обшарил, заглянул даже под царское ложе- нет государя. За его спиной уже суетился подвоевода Стругов: 'Не велено, Григорий Лукьянович'.
  Тот, не оборачиваясь, двинул ему локтем в зубы.
  -Всех повешу и тебя первым,- прохрипел он.- Верно ли что Басманов здесь был?
  -В-верно,- держась за скулу подтвердил опричник.
  -Когда к Старицкому уехал?
  -С утрева.
  - И Вяземский с ним?
  -Так.
  -Всех собирай у собора, всё войско! Ну живо! Царя проспали, государство просрали, скоты!
  -Слушаюсь, Григорий Лукьянович,- засуетился Стругов. На лестнице споткнулся, кубарем скатился вниз. 'Измена!'-заорал он на дворе.
  У погорелого Троицкого монастыря войско разделилось. Двум десяткам кромешников во главе с Федором Лопухиным, велено было мчаться в Воробьёво к князю Старицкому. Взять и доставить его на тайный волжский остров.
  -Будет артачиться, не стесняйся,- наставлял Малюта Лопухина,- хоть в рожу бей, я в ответе. Так же и с Федькой Басмановым поступи. Ежели его опричные запротивятся, рубите их нещадно. Федьку только не троньте.
   Конечно, могло статься, что царь сидит себе спокойно в какой-нибудь обители или у какого боярина и мед попивает. Но Скуратов своим большим носом, а главное бородавкой чувствовал, что это не так, с государем что-то стряслось. И сейчас самое время прийти на выручку. Тогда и вся честь ему. 'Главное, Басманова обойти. Раз поскакал к Старицкому, значит думает, что Ивану конец, пора боярскую Думу собирать, нового царя обсуждать. Что ж, поглядим'.
  Двадцать человек Скуратов отправил в Мажаецк, поджидать троицу, ходившую в Литву к Курбскому. Раз Бакуня не объявился, значит с собой туда и забрали. Не убили же, зачем им?
  Подвоеводе Стругову наказал:
  -В крестьян служивых наряди, чтоб Губов с Бориской не признали.
  -А верно ли они через Можаецк вертаться станут?-спросил опричник.
  -Кто ж их знает,-пожал плечами Малюта.- Но скорее всего так, другие дороги сейчас размыло. Поймаете, сразу обыщите. Ежели бумаги найдете, не вскрывать! Лично мне в руки. Хотя вряд ли найдете, не такие они простофили.
  Сам же с остальными стрельцами полетел в село Клементьево. Расталкал пьяных людишек в кабаке, сразу к целовальнику. Перво наперво за волосы и об стол.
  -Где царь?
  -Какой царь?- спросил тот через кровавую юшку.
  -Тот, которого ты, мородофиля, хотел живота лишить.
  -Не я то! Мне государь напротив за верность перстень пожаловал.
  Кабатчик продемонстрировал подарок государя.
  -Хм. Не его это. Кажись, такой у Басманова видал.
  -Верно. Он с пальца боярина сорвал и мне дал.
  -Ну-ну, охолонись,- похлопал по груди целовальника Малюта.-Что ж, услужил царю, молодец, хвалю. Где он?
  -Кто?
  -Не посмотрю что наградной, в зубы дам. Государь, вестимо.
  -Не ведаю. С заступником своим, рослым молодцем ускакал. Кашкой тот назывался.
   Помчались в Мытище. В церкви шла служба. Поп Демьян махал кадилом, бабки гнусавили молитвы. Малюта взобрался на амвон, хлопнул в ладоши:
  -Кто скажет что мне надобно, рублем одарю.
  -А чего надобно-то?- прошамкала одна из старух. Одного глаза у нее не было.
  -Двоих всадников видали? Один в монашеском наряде.
  Демьян перестал курить ладан, махнул Малюте рукой.
  -Видно, о тех двух горемыках говоришь. Один другого царем называл. У меня они ночевали. Потом из воевода забрал.
  -Воевода?-затряс рыжей бородой Малюта.- Где он?
  Мытищенского старосту нашли на торжище, где он собирал дань с крестьян. Увидав Малюту, ослаб в ногах. Он хорошо знал кто такой Скуратов.
  Когда дошло кого отправил на Сьяны, разрыдался:
  -Не ведал что творю! Простите ради Христа!
  -Христос и простит,- спокойно ответил Григорий Лукьянович.-Будешь дорогу показывать.
  Воеводу Малюта лично привязал за ноги к своему седлу, погнал коня. За ним с улюлюканьем поскакали стрельцы. Староста кричал на всю округу, людишки в ужасе качали головами, поп Демьян крестился: 'Ох, человеки, ох злоба неиссякаемая...'
  Бесформенное тело старосты отвязали только через десяток верст, свалили в канаву.
  На Сьянах теперь воеводствовал Григорий Сумлеев-Стрешнев, родственник боярина Воротынского. Он пил вино в доме своего предшественника, убитого царем Федора Шемякина. И здесь Малюта церемониться не стал. Велел заломить Григорию руки, схватил того за горло:
  -Ну, сказывай где у тебя царь-государь всея Руси камни рубит.
  На Сьяны Сумлеев-Стрешнев приехал после Федора Басманова. Но о том, что якобы здесь был царь, конечно, знал.
  -Не ведаю, все обыскали! Нету!
  -Плохо искали, будешь снова носом землю рыть. Или живьем закопаю, вместе с выводком. Собери-ка людишек. Всех.
  Детей и жены у Григория еще не имелось, но спорить, конечно, не стал. Согнал между браками стражу и каторжан. Малюта влез на бочку, окинул взглядом огромную толпу. Он даже и не представлял сколько разбойников рубит на Сьянах камень для церквей и храмов.
  - Местные есть?- спросил Малюта.
  Человек двадцать подняли руки.
  -Остальные не нужны, пшли!
  Этим двум десяткам сказал, что если кто поможет найти пропавшего царя, даст не только свободу, но и дворянство.
  Каторжные зачесались, загомонили. С радостью согласились помочь.
  Целый день стрельцы вместе с 'каменными' обходили окрестные деревни, в том числе и те что спалили кромешники. Обыскивали сараи, подполы. Ни следа. И только на следующее утро заглянули на хутор к старику Аксинию. Он ел репу, запивал квасом. Когда к нему вошли стрельцы, даже не обернулся.
  -Хлеб да соль,- сказал Малюта.
  -Ем да свой, а ты рядом постой,- ответил дед.
  -Не ласков.
  -А чего мне с тобой ласкаться, не баба, чай.
  -Тебе поди уж давно не надобно. Двоих беглых видал?
  -Кого видал, тому наподдал. И тебе обломится.
  -Во-она...
  -А то.
  -Богатый. И телок и куры.
  -Все при мне. Продыху от вас нет. Забирайте последнее и идите с богом.
  Малюта походил по избе, постучал пальцем по клетке с птицей. Остановил взгляд на куче тряпья у печи. Развернул. Его сердце сжалось. Это были две рубахи, какие носили каторжане на Сьянах.
  -Твое?- спросил Скуратов.
  -Не твое же.
  -Эх дед, не желаешь ты умереть своей смертью. В печь тебя голым задом засунуть, али вон на крюке за ребра подвесить?
  -Уж ты сам выбирай, на то ты и боярин, Григорий Лукьянович.
  -Знаешь меня?
  -А то. Вся русь тебя знает, слезьми умывается.
  -Крепок. Да любой орешек можно расколоть.
  -Пальцы холеные камушком не повреди.
  Конечно, было у Скуратова желание попытать старика, но нельзя. Он чуял, что знает дед где царь, но не сознается, не выдает. Если государь жив, то за такое упорство дед награды достоин, а нет- так вынуть из него душу всегда успеется.
  -Ладно, старик, кушай, токмо не подавись.
  Малюта велел привести сторожевых псов с каменоломни. Им дали понюхать рубахи. Один пес сразу же взял след. За ним на конях поспешили опричники.
  Так в глухом лесу Малюта Скуратов отыскал царя Ивана Васильевича. Нес его сам на руках до лодки, укрыв своим меховым кафтаном. Искоса глядел на Кашку- что за остолбень еще объявился? Но не прогонял, раз был с государем, значит, ему надобен. И не знал- радоваться ему, что царь жив или нет. Придется теперь объясняться. 'Ничего, Малюта и не из таких ям выползал, не такие партии выигрывал, выкрутится, всё в свою пользу обернет'.
  В Александров царя не повез, доверил стрельцам. Велел сразу же послать в Москву за немецкими лекарями. А сам поспешил на Волгу.
  Туда уже тянули опричники в крытых возках князя Владимира Старицкого и кравчего Федора Басманова.
  Федор Лопухин со стрельцами нагрянули в поместье князя как снег на голову. Резать охрану не пришлось, так, слегка лишь бока намяли. Старицкий и Басманов уже собирались ехать в Кремль подговаривать бояр и дворян на созыв Думы и Земского Собора. Нет царя, пропал, следует решать дело и немедля. Не успели. Резвости и наглости Лопухина возмутились, но особо не сопротивлялись, узнав куда их приказано доставить.
  А Василия Губова и Бориса Годунова стрельцы перехватили на дороге уже за Можаеском. Переодеваться в крестьян не пришлось. Те, казалось, и не удивились охранным царским стрельцам. Более того, радостно их приветствовали и без противления последовали за ними.
  Обыскали, но никаких писем, как и предполагал Малюта, при них не нашли. Губов и Годунов не были простофилями. Послание Андрея Курбского Малюте, за подписью и печатью короля Сигизмунда, в Московию было переправлено другим путем.
  Сговор
  
  Малюта задумчиво расхаживал по избе-землянке, оглаживая рыжую бороду. Он уже не однажды собирался начать говорить, но махал рукой и снова что-то перебирал в уме. За большим столом сидели те, кого он 'пригласил': князь Владимир Старицкий, кравчий Федор Басманов, стряпчий Василий Губов, Борис Годунов. К удивлению всех, в последний момент опричники втолкнули в избу повара Маляву. Вероятно, его Скуратов и ожидал.
  - Ну что ж, теперь, кажись, все в сборе,- сказал он, окидывая гостей колючим, пронизывающим взглядом.- Токмо вот верного дружка своего и тиуна Бакуню не вижу. Куда подевали?
  Григорий Лукьянович остановился напротив Губова с Борисом, погрозил им пальцем.
  -Тебе, Малюта, лучше об том не ведать,- ответил с ухмылкой Василий.- Узнаешь, рад не будешь.
  -Не рад тот, у кого в голове смрад,- засмеялся тот.- А у меня всегда там день ясный. Всё вижу, всё знаю. Ладно. Так вот, собрал я вас здесь для того...хм. Чтоб понять что за кашу мы с вами наварили и какими ложками ее теперь кушать.
  -Ты и наварил, Григорий Лукьянович,- опять сказал Василий.- Ты. Нечего на чужие головы свою вину перекладывать.
  -Ой ли? Может, я и кашевар, токмо вы эту кашку с удовольствие хлебали, расталкивая друг друга у чана. Кстати, у царя объявился новый любимчик- Кашка. Он государя вроде как от многих бед уберег. На коне будет. Но и я не в убытке. То ведь я Ивану Васильевичу жизнь спас! Всем понятно?
  На этот раз Малюта обратился к князю Старицкому и Басманову:
  -Стоит мне токмо сказать царю, что вы собирались Боярскую Думу созывать, чтоб нового правителя выбирать, тут вам и конец. Молчи, Федька! То и доказывать не надобно. Для чего ты к князю прибегал, а? И почему, зная что государь угодил на Сьяны, не учинил должного розыска? Бросил дело, оставил царя в беде! Не потому ли что желал его погибели?
  Федор вскочил с лавки, залился свекольной краской:
  -Все ж обыскали. Как же мне своему благодетели зла желать?
  -А я государя нашел. Потому что хотел. То-то. И про тебя, Владимир Андреевич, сказка будет короткой, письмецо-то твое Андрюшке Курбскому у меня. Ха-ха.
  -Знаю, Григорий Лукьянович,- спокойно ответил тот.- Токмо пугаешь нас, а сам пуще всех трясешься. Потому и собрал.
  -Верно, боюсь,- честно признался боярин.- Боюсь того чего не знаю и не понимаю. Вот и выкладывайте, а то...Места здесь глухие. Людишки пропадают и следов не находят. Малява, для начала желаю разобраться с тобой. Ты что ль моего Тимоху Никитина прибил?
  Повар, сидевший в углу под итальянскими гобеленами, ерзал на лавке, прятал под ней взгляд. За него ответил князь:
  -Напрасно Маляву пытаешь. Я велел Борису Годунову думного дьяка остановить. Любой ценой. Твою задумку, Малюта, я сразу раскусил.
  Через широкий стол перегнулся Губов, схватил за рукав Бориса:
  -Ты?!
  -Я,-кивнул Годунов.
  Он рассказал, что князь Старицкий пообещал породнить его семейство с Рюриковичами и что сын Владимира Андреевича положил глаз на сестру Ирину.
  -И ты убил дьяка Никитина?- спросил Губов.
  -Скажешь тоже...Стал бы я его кончать на столовом дворе. Я что, негораздок? То бы сделал за слободой, подстерег бы и...Хотел лишь забрать у него письмо.
  -И как бы ты забрал, сам бы что ль он тебе его отдал?
  -Нет, вестимо. Я уговорил Маляву подсыпать ему в мёд сонного порошка.
  -А-а, и ты, повар, к тому причастен,- потер руки Малюта.- Догадывался. Не даром тебя сюда приволок.
  Малява поднял наконец глаза:
  -Он мне за то двадцать рублев обещал. Но я поначалу отказывался!
  -Двадцать?- переспросил Старицкий.- Я же тебе, Бориска, на то 40 рублей выдал.
  -Чего считаться,- ухмыльнулся Годунов.- Дело-то сделано. Ну-у...вернее, само сделалось. Зелья подсыпать не успели, дьяк сам на нож напоролся. Главное, письмо у тебя оказалось.
  -Вот ведь, паучий сын!- захохотал Скуратов.- Малява, а как же ты решился зелье-то для царя, ну то что тебе Васька подсовывал, себе в рот засунуть? Али знал, что оно не настоящее?
  -Вестимо, знал,- ответил повар.- Мне об том Бориска поведал.
  -Ну а ты, Борис, откуда же мог знать, что эликсир не ядовит?
  -Я и не знал,- сказал Годунов.- Помер бы повар и ладно.
  -Что?!-подскочил Малява.- Гаденыш!
  -Успокойся, Горыня, я пошутил. Видел, как собакам зелье давали.
  Малюта опять расхохотался:
  -Ну, братия неблазная, ха-ха, один хитрее другого!
  -Рано веселишься, Григорий Лукьянович,- сказал Василий.- У тебя письмо князя Старицкого Курбскому. А ответ Андрея у нас. И пишет он тебе!
  -Мне?- озадачился Малюта и вдруг ударил себя по лбу. Он вдруг все понял. Опустился на лавку, пожевал губами, потер бородавку на переносице.
  -Во-она как...И что же Андрей Михайлович мне сообщает?
  -Догадайся слету.
  -Не промахнусь.
  -Зачем же тогда спрашиваешь?
  -Как не спрашивать, когда меч над тобой. Боязно.
  -То-то. Чего-то подобного ты и ждал.
  Боярин ничего не ответил. Подошел к столу, налил в кружку хлебной водки, выпил.
  -Письма при вас, вестимо, нет,- выдохнул он сивушный дух, закашлялся. Видно не в то горло попало.
  -Уж, вестимо. Поджидает оно нас в одном местечке. И ежели ты, боярин, что несуразное супротив нас или Владимира Андреевича предпримешь, тут же окажется у царя.
  -А я?! - выпучил глаза Федор Басманов.- Как же со мной? И я царю предан!
  На него никто не обратил внимания.
  - И рублей двести получить бы не помешало,- сказал Борис Малюте.
  -Ценное ли письмецо?- после паузы спросил Скуратов.
  -Ценнее некуда. Курбский откликнулся на твою просьбу и готов сей же час двинуть полки шляхтичей на Москву. На то он получил согласие Сигизмунда Августа. О чем в письме есть собственноручное одобрение Его высочества- подпись и королевская печать. Ну как тебе?
  -Сильно. Андрюшкины закорючки еще ладно, можно было бы списать на его козни, но король...Сильно. Неужто он вас принял?
  -С распростертыми объятиями. В них так разомлел твой верный холоп Бакуня, что он решил остаться в Литве.
  -Илья не вернулся? Хм. Лучше бы вы его убили.
  -Это для тебя второй капкан, Григорий Лукьянович. Что подумает государь? Раз твой ближний клеврет сбежал к неприятелю, значит, и ты готов на измену. Ну, а ежели еще и письмецо...Род Бельских канет в лету.
  -Не ожидал,- выдавил Малюта, как будто пытался освободиться от чего-то грязного во рту.- На каждого ловчего найдется своя сетка.
  Долго сидели молча, словно на поминках. Каждый думал о своем и никто не желал первым нарушать тишины. Наконец сказал князь Старицкий:
  - Поигрались и будет. Пора заканчивать. Из всех нас в этой партии больше всех выиграл Борис Годунов. Умный мальчонка, расторопный.
  -Чего же я выиграл?- спросил Годунов.
  -Скоро узнаешь, - подмигнул ему князь.- Давайте начистоту. Всех нас рано или поздно Иван Васильевич изведет. Ежели, конечно, не преставится после нынешних мытарств.
  -Выживет,- вздохнул Малюта.- Было бы угодно богу, давно бы сгинул. Вон сколько случаев представлялось, а цел.
  -Верно. Нам остается уповать лишь на его внезапную кончину. Да, да, я говорю об этом открыто, не таясь. Все мы в одной лодке. Предлагаю вот что- возвысить... Бориса. И на него далее и опираться.
  -Умен, слов нет. Как же Бориску возвысить?- Малюта буравил Годунова тяжелым взглядом.
  -Перво наперво скажешь Ивану Васильевичу, что это он надоумил тебя еще раз обыскать сьяновские деревеньки и заглянуть на хутор к Аксинию. Так, мол, богу было угодно, что Бориска догадался где искать твои царские следы. Ты, Федор, подтвердишь, что без Годунова поиски закончились бы ни чем. Узнает царь, что ты его бросил, не сносить тебе твоих черных кудрей. Далее. Через пару годков, Григорий Лукьянович, выдашь за Бориса свою дочку Марию. Не перебивай. Мой сынок обойдется без его сестры Ирины. Надобно красавицу приблизить ко двору и свести с царевичем Федором Ивановичем. Может, чего и выйдет. А там...
  -Бориса на царство?- догадался Малюта.
  -А почему бы и нет?-пожал плечами князь.- Я Думе не нужен. Земство поддержит, но такая заваруха начнется!
  -Для чего же игру со мной затеял?
  -От скуки. Или сам в цари метишь?
  -Куда нам, лапотным. А ты, вроде, дело предлагаешь, князь. Речами твоими доволен. Как, Бориска, не забудешь тогда нас?
  -Вы так говорите, будто меня тут нет- ухмыльнулся Годунов. -Но ежели поддержите, в долгу не останусь. Токмо...Василий Губов. Первым и выдаст нас царю.
  Все посмотрели на Губова. Василий гордо расправил плечи:
  -Верно сказал государь- отца своего предашь, предашь и царя. Иван Васильевич мне и отец, и царь. И предавать его я не намерен. Вы же все изменники и трусы!
  Василий выхватил саблю, но его быстро скрутили Малюта с Басмановым.
  -Пригрел змею на груди,- хрипел стряпчий, пытаясь пнуть Бориса.- Не видать тебе ни царства, ни почести государевой. Всё Ивану Васильевичу поведаю. На дыбе лично изломаю.
  -Что ж, похвальна такая преданность,- сказал Старицкий.- Токмо ни к чему она нынче. Ты же вместе с Годуновым в Литву ездил. Мало того что с Курбским, с самим королем Сигизмундом обнимался. А кто тебя туда посылал, может, царь?
  -Я желал оградить его от козней Малюты! И тебе заодно помочь, князь!
  -Так государь тебе и поверит. А не в сговоре ли ты со Скуратовым и Курбским? Потому в Литву и помчался. И ведь добился своего- уговорил короля послать Андрея с войском на Москву. Ну и проказник!
  -Я...,-хотел что-то сказать Губов,но так и не нашелся что. Потом все же выдавил:
  -Не думал, Борис, что ты предатель.
  -Кого же я предал?- сощурился Борис.- Сотни, тысячи невинно убиенных царем. Разве не верно пишет Андрей? И ты знаешь что верно. Истово служить бесу, самому быть бесом.
  -Для чего же тогда желаешь быть бесом возвышенным?
  -Чтобы извести не только самого беса, но и разрушить всё его бесовское царство. К сожалению, иного пути нет. А ты иди, доноси. Мы сгинем, но и ты долго не порадуешься.
  Василий поник, попытался высвободиться:
  -Да пустите же, негораздки. Не буду более за саблю хвататься.
  Его отпустили. Губов пригладил растрепанные волосы, отряхнул кафтан, словно вывалялся в пыли.
  -Ладно,- сказал он.- И я чем смогу помогу Борису. Токмо что же царю про убитого Никитина-то сказать, до чего дознались?
  Малюта опять налил себе водки. Кроме него никто к ней не притрагивался.
  -А до чего дознались?- Выпив, Скуратов с удовольствием крякнул, рыгнул.- Никитин прискакал в слободу большее жалованье себе просить. Играл в ножички от безделья, подскользнулся в грязи и напоролся на свое же железо.
  -Просить у самого царя?
  -Ну да, потому как как лободырник,- заржал Малюта.- Где письмо Курбского?
  -А где моё письмо Курбскому?- в свою очередь спросил князь.
  'А-а-а',- сказали сразу Скуратов и Старицкий и оба засмеялись.
  -Неплохо бы и записочку, что Бориска у дьяка нашел вернуть,- почесал бороду Малюта.
  -Дашь на дашь,- ответил Старицкий.
  -А-а,- опять погрозил пальцем головной опричник.- Даром отдашь, себя продашь. Что ж, при своих останемся?
  -При своих, Григорий Лукьянович.
  -Ну и ладно.
  -Ну и хорошо.
  Малюта достал из-под образов рукописное Евангелие в кожаном переплете, положил на стол.
  -Земного царя обмануть можно, небесного нельзя. Клянитесь на писании, что никто никогда не узнает о нашем нынешнем сговоре. Ибо вечные муки тому.
  Все по очереди приложились к Библии, поклялись.
  На том и разошлись, каждый со своей думой.
  
   Митрополит Филипп служил молебен по случаю счастливого возвращения царя и за его здравие с тяжелым сердцем. Ему способствовал иерей Евлогий. Более в храме Пресвятой Богородицы никого не было. Грех не радоваться появлению государя, но Филипп ничего не мог с собой поделать. Противилось сердце, тревожно стучало, иногда сжималось и, казалось, вот- вот остановится. Иссохла русская земля, исстрадалась под Иваном, пропал бы и Бог с ним, Всевышний ему и судья. Нет же, вернулся, окаянный, опять примется за прежнее и скорее всего еще пуще. Куда ходил, зачем, чего тем самым добивался? Когда узнал святейший от Федора Басманова, что сгинул де государь бесследно где-то на Сьяновских каменоломнях, перекрестился: возрадуются опальные, за которых не раз просил перед царем, оправданы будут униженные и оскорбленные им. Высохнут реки крови. Грех, ох, грех тому было радоваться...Но еще больший грех взял на душу, когда по увещеванию церковных иерархов, согласился закрыть глаза на опричнину. А ведь перед тем, как принять митрополичий сан, именно это условие и ставил перед Иваном. Не побоялся тогда сказать ему в глаза: ' Да не будет опричнины! Да будет только единая Россия'. А потом испугался, потом сдал. Внял хитрым речам царя, что мол опричнина лишь на время, чтобы искоренить скверну. 'Разве мало её у нас на Руси?- вопрошал Иван.- Разве не воруют жирные бояре и чиновные, набивая себе брюхо из государевой казны, разве не разоряют они государство хуже татар? И как им дать укорот, когда Дума боярская перестала слушать царя, а земские дворяне токмо и мечтают как подороже продаться литовцам, полякам и прочим немцам? Не ты ли, игумен, говорил о единой России? Так чего же ты противишься опричнине, войску моему очищающему? ' Не нашлось тогда у Филиппа что возразить Ивану- да воруют, да измена и шатания кругом. Может, и вправду надобно немного потерпеть? Но когда понеслись кровавые потоки...Однако, успокаивал себя Филипп, приняв на себя сей груз, я многих спас- и за князя Старицкого вступался, и за Глинских, и за Шуйских...Князь Старицкий...Верно, это он козни супротив Ивана замыслил. Ох, недолго ему осталось. Сидел бы смирно, тихо и ладно. Впрочем, Иван всегда видел в нём недруга, все одно не оставил бы в покое. А теперь и подавно не оставит.
   Филипп вздрогнул. Он не заметил как к нему сбоку подобрался Иван Васильевич. Он был в одной полотняной рубахе, с простым деревянным крестом на груди. Царь, не оборачиваясь на святейшего, опустился рядом на колени, стал отбивать поклоны перед Богородицей, горячо шептать молитвы. Потом внезапно остановился, взглянул снизу на митрополита:
  -А что, Федор Степанович,- назвал он святейшего мирским именем,- поди, меня уже отпевать готовился?
  Митрополит замер, растерялся, потом твердо произнес:
  -Не потребно отпевать живого человека. И в мыслях не держал.
  -Откуда же ты знал, что я жив? Федька Басманов, вон, образок мой у реки нашел, думал, что я утоп. Не иначе и тебе об том поведал.
  -Поведал, государь, но сердце всегда живет надеждой.
  -Надежда бывает разной.
  -На доброе, государь.
  -Какое же добро я несу? Видишь, ведь, сколько крови я пролил. Людишки сказывают, вороны трупы не успевают склевывать.
  -Всё вижу, государь.
  -Как же тому не противишься?
  -Однажды на божественной литургии я услышал слова Евангелия ' Никто не может служить двум господам'. Тогда я понял, что эти слова относятся ко мне и решил оставить мирскую жизнь. Служу не тебе, а Богу. Он тебе и Высший Суд. К тому же я дал слово архиепископам и епископам, что в опричнину и царский домовой обиход вступаться не буду. Вот и держу его.
  -Держишь язык за зубами, а во рту, не иначе, полно яду для меня!- вскричал Иван.
  -В каждом из нас много непотребного,- спокойно ответил Филипп.- Вывернешь человека наизнанку, ужаснешься. Для того и к Спасителю стремимся, чтобы хоть чуток от скверны очиститься.
  -Сладкоречив, сладкоголос,- ухмыльнулся Иван.- А простит ли тебе твой бог, что ты молчишь, а не идешь на крест огненный ради правды?
  -Не знаю, государь. Возможно, сей грех мой и неискупимый.
  -Как же ты, грешник злой, тогда патриаршую мантию носишь? К чему же людей призываешь, когда сам весь в грязи?
  -Ты мне мантию и апостольский жезл преподнес, государь, тебе их у меня и отбирать. А верным Богу я останусь и без нее. Ему все равно в каких я одеждах. Только как же ты говоришь- 'твой бог'? Он для всех один.
  -Да?- поднялся с колен Иван Васильевич.-А ты его видал, бога-то? Может, он совсем и не такой, каким вы, попы, нам его представляете? Может, он и не на небесах вовсе, а в каждом из нас. И у каждого он свой и с другими воюет. От того и зло вечное на земле.
  От этих речей Филипп чуть не выронил псалтырь. Подобных богопротивных слов ему еще ни от кого слышать не приходилось. А уж от помазанника божьего...Впрочем, подумал митрополит, теперь ясно, что в душе Ивана нашел себе местечко сатана, который его и искушает на злые мысли и поступки.
  - Бог один. Его частичка живет в каждом сердце,-ответил он.- Потому зрить его можно только сердцем.
  Царь приблизил свою разноцветную щетину к лицу митрополита:
  -Вот прикажу тебе его вырезать, да собакам сьяновским скормить, тогда поглядим кого ты узришь. Я- исчадие ада, вы все- ангелы небесные. Токмо отчего-то, когда вас- добреньких и справедливых- за горло возьмешь, одна нечисть из вас и течет. Ладно, Федор, не трясись, живи покуда, носи свою зеленую мантию и молись истово за нас, грешных.
  Иван похлопал митрополита по плечу и скорым шагом вышел из храма.
  
  Щелкнули запорные механизмы. В отсек журналистов вошел капитан 'Адмирала Врангеля' Федор Лопухин. За ним порог кубрика переступили его помощники и врач- профессор Даниил Чернозёмов. Он сразу же открыл 'Софокла'. Доступ к нему был и с главного компьютера, но доктор решил пообщаться с машиной напрямую, через собственный код. 'Софокл' контролировал все процессы в отсеке, состояние здоровья журналистов, в том числе и во время сна.
  Итак, все параметры организмов- пульс, давление, биохимические процессы- в норме. До приземления на Эноне всего несколько часов, можно постепенно выводить из длительного сна. Проспали-то ведь непрерывно без малого тридцать лет.
  Чернозёмов ввел в компьютер специальную медицинскую программу. 'Выполняю',- ответил 'Софокл.
  Это капитан корабля Лопухин предложил не выводить журналистов из анабиоза после первого тринадцатилетнего сна. 'Чем шляться без дела по кораблю, пусть лучше что-то полезное и интересное для себя узнают. А то напьются и ещё подожгут чего-нибудь. С телевизионщиками одни проблемы. Больше них пьют только актеры'. Однажды на 'Врангеле' везли на гастроли на Проксиму-В труппу Драматического театра 'Улей'. Так Лопухин чуть не поседел за рейс, обчесался весь от этих 'пчёлок'. Спать-то лицедеев почти не укладывали, чего там лететь до Проксимы- всего 4,24 световых года. Вот и почудили артисты. 'Я не против длительного сна журналистов,- сказал капитану врач,- мне эти корреспонденты тоже не очень...Но что мы им 'полезного' предложим?' 'Да что угодно. Хм. Когда выходили из Солнечной системы, я слышал как Илья Плетнев рассказал своим приятелям о том, как Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, он же известный опричник Малюта, якобы готовил заговор против царя Ивана Васильевича Грозного. Эту историю рассказал Илье профессор Давыдов'. 'Давыдов?-переспросил врач.- Я его хорошо знал. Замечательный историк и публицист'. 'Так вот,- продолжил капитан-, дадим журналюгам возможность попутешествовать во сне по шестнадцатому веку. Введем нужную программу в 'Софокла' и пускай он их развлекает все двадцать шесть лет. Ну их...'.
  На том и порешили. 'Софокл' потребовал доступ к глубокой памяти Ильи Плетнева, в которой сохранились 'файлы' набросков романа профессора Давыдова. Врач, скрепя сердце, разрешил. 'Возможны ли мои интерпретации на эту историческую тему?'- задал вопрос компьютер. И на это Чернозёмов дал согласие.
  Продюсер, журналист и оператор начали просыпаться. Каждый в своем 'сонном' отсеке. За ними внимательно наблюдал через 'Софокла' профессор.
  'С добрым утром, друзья!'- весело приветствовал он их.
  'Надобно бы первым к царю прискакать...,- пробубнил Петя Вельяминов,- на Старицкого, Ваську и Бориску нашептать...Попляшут'.
  'Малюта не уймется,-зевнул журналист Илья Плетнев,- токмо с дубиной к нему и ходи, как к бабе...'
  'Вот ведь, лободырники, что супротив государя удумали,- сказал оператор Юра Головин.- Всех в пруду слободском утоплю, а сам к Елизавете сбегу...'
  Чернозёмов расхохотался: 'Видать, знатное кино вам 'Софокл' показал. Подъем, друзья, Энона на горизонте'.
  'Программа выполнена,-доложил 'Софокл.- Возможно продолжение'.
  'Ну, продолжение будет уже на обратном пути,- сказал профессор.- А сейчас освободи их мозги от остатков сна, а то, глядишь, еще нас с капитаном за ливонских рыцарей примут. Ха-ха'.
  За спиной профессора ухмылялся командир корабля. Лопухин был доволен своей выдумкой-погрузить журналистов в длительный сон. 'Зато никаких проблем. Ишь как корреспондентов разобрало, до сих пор во временах Ивана Грозного пребывают. А что, может, на обратном пути тоже с десяток лет где-нибудь погулять? Столько еще черных пятен и тайн в нашей истории! Черчиль говорил: 'Россия-это загадка, завернутая в тайну, помещенная внутрь головоломки'. Не только для европейцев, но и для нас самих она непостижимая загадка'.
  'Адмирал Врангель', посадку разрешаю,- сказал диспетчер Эноны.- Шлюз ?15, заход по прямой, стыковка автоматическая'.
  'Понял, выполняю',-ответил капитан Лопухин, доверив управление главному бортовому компьютеру.
  Все, в том числе и журналисты, наблюдали через виртуальные мониторы плавное сближение с посадочным комплексом планеты. Он был огромен. На нескольких его уровнях были пристыкованы местные летательные аппараты и межпланетные корабли. Возле кружили дроны- чистящие, обследующие и заправляющие их. По дорожкам ходили, ездили люди и роботы. Над комплексом нависало ярко- фиолетовое, словно вытяжка из цветков сирени, небо. В нём, довольно близко, пылало Сердце Карла. Почти над горизонтом, в облаках пряталась темно-желтая луна с размытыми очертаниями кратеров и морей.
  Легкое касание. Находящиеся на борту 'Адмирала Врангеля', зааплодировали. Ура, позади 34 парсека или 110 световых лет! Здравствуй, Энона! Какая ты? Неужели и вправду удивительно похожа на Землю? Но мистическое, загадочное сиреневое небо...Этот цвет вызывает беспокойство.
  'С прибытием на Энону!'- поздравил диспетчер.
  Опять раздались аплодисменты. Первыми к выходу, конечно, бросились телевизионщики. Капитан им не препятствовал-это работа журналистов фиксировать все этапы пребывания команды корабля на далекой экзопланете.
  Томительная пауза. Наконец шлюз открылся. Внутрь ворвался густой пар. Журналисты собрались уже выскочить наружу, но застыли, словно в немой сцене. За дверью корабля все увидели не посадочный комплекс, а...
  За прудом на холме стоял большой белый кремль. Слева к его стенам были прилеплены курящиеся редкими дымками посады, а справа, в его высокие ворота въезжала, крытая синим полотном, высокая повозка. За ней торопились всадники в малиновых кафтанах. На их седлах болтались отрубленные собачьи головы, в руках они держали короткие метлы.
  'Александрова слобода',- выдохнул оператор Юра Головин.
  'Не иначе сам царь в слободу пожаловал', - сказал Илья Плетнев.
  'Надобно бы поспешать, чтоб Малюта не опередил',- в свою очередь произнес Петя Вельяминов.
  Все трое нервно засмеялись. Остальные так и не смогли произнести ни слова.
  
  Внезапно на слободу обрушился сильный снегопад. Он начал надевать белые шапки на купола соборов, которые тут же ответили протяжным и тоскливым колокольным звоном.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"