Поезд Москва-Варшава задержался на 2 часа. На Центральный вокзал состав прибыл только вначале первого. На переезде под Мрозами случилась авария: товарняк протаранил застрявший на переезде грузовик. Профессор Капустин, которого Струсевский взял с собой, сокрушался; "Ах, это не к добру". "Перестаньте, Федор Михайлович,- одергивал его олигарх, - всё будет в шоколаде".
У профессора были основания нервничать. Точно на этой станции произошла авария в советские времена, когда он ехал в Варшаву на конференцию историков - славянистов. Тогда у него пропал из номера рукописный текст его выступления. И на конференции пришлось говорить по памяти. Федор Михайлович справился, но это ему стоило колоссального напряжения. Потом оказалось, что листы, разбросанные на столе, собрала в одну стопку горничная и положила в тумбочку под телевизором, но постояльцу об этом не сказала.
Нехорошие опасения Капустина оправдались. Встречавший на вокзале олигарха его помощник по "Водяному дому" Константин Макаров, сходу заявил, что бывший смотритель Варшавского исторического музея Войцех Коваль на днях умер. Макарову это стало известно, так как Струсевский пару недель назад дал ему распоряжение не спускать со смотрителя глаз. В Варшаве "Водяной дом", доставлявший в Польшу красную икру с Камчатки, имел свою службу безопасности. В нее входили бывшие спортсмены и отставные военные. Однако слежку за смотрителем Войцехом Ковалем он вел сам.
-Печально, - сказал Струсевский. - Теперь на вас надежда, Федор Михайлович.
Олигарх взял с собой профессора не случайно. У Капустина еще с прежних времен, остались хорошие знакомые среди польской исторической профессуры. Один из тесных контактов он имел с профессором исторического факультета Ягеллонского университета в Кракове Брониславом Комаровским. Может быть, ему что-то известно о страницах Начального, хоть и поддельных, каким-то образом, оказавшимся в Краковской библиотеке? К счастью, Комаровский находился теперь в Варшаве.
Однако Комаровский, хорошо говоривший по-русски, особой ясности в дело не добавил. Он сказал, что по имеющимся историческим документам ни Зборовский, ни Гонсевский, ни Струсь хорошим образованием не отличались и распознать в листах Начального свода историческую ценность они вряд ли могли. А вот гетман Ян Ходкевич другое дело. Он закончил Виленский университет. Литва, как известно в свое время была частью православной Руси и вот Ходкевич, пробившийся в декабре 1611 в Кремль с продовольствием, мог найти в Чудовом монастыре часть Начального свода и о его ценности рассказать Зборовскому, Гонсевскому, Струсю. Зборовский хоть и имел хорошие знания, но скорее всего, сначала его мысли были далеки от царских фолиантов. Как известно, Ходкевич летом 1612 покинул Кремль, чтобы в Вязьме встретиться с войском короля Сигизмунда и его сына Владислава, шедшими на Москву, но польско-литовская армия по каким-то причинам задержалась в Волоколамске. А потом было поздно, второе ополчение Пожарского, Минина, Лопаты вместе с казаками князя Трубецкого обложили Кремль. У русских был явный перевес в численности. Король с сыном повернули обратно, а Ходкевич, как известно, так и не смог пробиться к Кремлю. Но возникает вопрос: почему образованный Ходкевич, понимая ценность Начального свода (король ведь собирался сесть на московский трон, и просто обязан был знать изначальную русскую историю, хранить древние фолианты), не забрал ее с собой, когда летом 1612 уходил в очередной раз из Кремля, а растрезвонил о своей находке гетманам? Ответа на этот вопрос нет. Но возможно он найдется в архиве Вильнюсского университета, раньше он назывался Виленским, в котором, как уже говорилось, учился Ходкевич.
-Но рукопись-то, вернее, её копию увез Зборовский, которая потом попала к Гонсевскому, а тот ушел в Смоленск, - возразил Капустин.
-Вот именно, копию, - ответил Комаровский. - Вас же, я так понимаю, интересует оригинал.
-Разумеется, - сказал Струсевский. Он достал из портфеля листы пергамена, протянул Брониславу.
Комаровский просмотрел несколько страниц, сняв очки с сильной диоптрией и водя ими по буквам, как линзой.
-Откуда это у вас?
- Ладно, скрывать нечего. Копия была обнаружена сотрудником Краковского исторического музея Войцехом Ковалем. Последнее время он работал здесь, в Варшавской библиотеке. Он продал мне подделку как оригинал. Но на днях он умер.
-Что же вы от меня хотите?
-Меня интересует полковник Николай. Струсь, - ответил Владислав.- Комаровский рассмеялся; - Понимаю, господин Струсевский интересуется паном Струсем. А вы случайно не его потомок? Со временем фамилия могла несколько измениться, но вы...
-Корни у меня польские, душа русская. Я не исключаю, что Николай Струсь мой предок. Вот поэтому я хочу знать о нём всё.
-Хорошо, - кивнул Комаровский. - Я могу покопаться в Варшавском историческом архиве, но только....Сами понимаете, понадобятся расходы.
-Нет проблем.
Владислав кивнул своему помощнику и тот передал польскому профессору пачку долларов.
Через день польский историк встретился с русскими в ресторане "Reforma Urban" на улице Новый Швят, где Струсевский заказал столик. Комаровский не сообщил о полковнике Стусе ничего интересного и нового. Родился в шляхетской семье Якуба Струся и Барбары из рода Потоцких в Каменец-Подольске. Был комендантом Можайска после разгрома русско-шведского войска при Клушине. Отбивал вместе с Гонсевским штурмы князя Трубецкого в Москве. После поражения Ходкевича, положение Струся и его гарнизона в Кремле стало безысходным, и он сдался на милость князя Пожарского и воеводы Минина. Почти весь его гарнизон порубали казаки Трубецкого. Его не тронули. После освобождения из плена, воевал с турками. Характер имел скверный, несдержанный. В документах так сказано о нем: "Как напьется, то не знает сам, что с сердца делает".
Профессор Капустин поморщился:
-И это все?
-А что бы вы хотели? - вопросом на вопрос ответил поляк.- Ну, разве что царь Михаил Федорович обменял Струся на своего отца патриарха Филарета Никитича.
-Не густо, - сказал Владислав, цепляя на вилку жирный кусок семги.
Поляк хитро улыбнулся, налил сам себе виски.
-Не торопитесь. Я нашел один очень любопытный документик, напрямую связанный с вашим интересом, вернее с рукописью Начального свода.
Все уперлись взглядами в Комаровского.
-В архиве от 1621 года есть дневник некого богородского помещика Федора Жмыхова. Вместе с богомольцами или как у вас тогда их называли, каликами перехожими, он совершал паломничество в Палестины. Позже он перебрался в Литву, потом в Польшу, точнее, в Речь Посполитая. Осел в Кракове.
-Ну и причем здесь этот богомолец? - хмуро спросил олигарх.
-В Речь он вернулся вместе с полковником Струсем.
-Вот как! - Капустин широко раскрыл глаза. - Любопытно.
-Еще как любопытно. Я кое-что переписал из его дневника. - Профессор Комаровский вынул из кармана пиджака свернутый вчетверо лист. - Вот послушайте.
Неблазный вор
Лето 1618. На праздник Преображение Господне колокола в Кремле заливались малиновым звоном. Особенно старался звонарь Чудова монастыря Никита Баловень. Великий праздник души и тела. Монастырский келарь Афанасий, в миру Степан Крутило, припас по причине праздника к монастырскому столу: рыбки Астраханской желтобокой, икры паюсной белужьей, овощей и фруктов множество, простого и хмельного меда. После голодных лет не только москвичи, но и божьи слуги отъедались, как могли.
Под малиновый звон, словно метлой очищающий прошлую ляшскую скверну, к Чудову монастырю подошли калики перехожие, среди них был и богородский помещик Федор Жмыхов. Только теперь, по совету Струся, он был одет не богато как раньше. На нем была простая, залатанная во многих местах холщовая одежда богомольца. На ногах онучи и крестьянские лапти, на плече льняная серая сумка. Борода пострижена неровно, нос расцарапан, под глазом синяк. Каликов встретили крестным знамением, они же в свою очередь пели молитвы и псалмы.
Вопреки ожиданиям Жмыхова их поместили не в подвале, а в двух свободных кельях, так как монастырская братия сильно поредела после событий последних лет.
В Чудов монастырь заглянул новоизбранный Земским собором царь Михаил Фёдорович Романов. Увидев на молитве каликов, осведомился, куда они держат путь. Узнав, что в Палестины, отдал старшему каликов, а это был помещик Жмыхов, свой крест, наказав положить его на распятие Христово в Иерусалимском православном храме. И поцеловать руку от его имени патриарху Феофану III. Михаил Федорович не знал, что Феофан сидит в тюрьме по решению иерусалимского паши, за то что присовокупил к своему патриархату, а по сути, отнял у римлян Голгофу и Святую пещеру.
Жмыхов принял царский крест с трепетом, трижды поцеловал его, прижал к груди.
-Знатное сельцо, доброе, бывал там. А что, осетров много ли теперь в Оке?
-Много, Ваше Величество.
-Ну и ладно, ну и славно. Ты, Афанасий, - обратился царь к согнувшемуся в три погибели келарю, - божьих людей не обижай. Накорми как следует в праздник, да спать с миром уложи. Пусть седмицу отдохнут, а там уж и в Палестины.
Михаил Федорович удалился, а монахи и калики еще долго стояли со склоненными в почтении головами.
В вечеру братия собралась за праздничным столом. Позвали и каликов. К удивлению Жмыхова на столе было много хмельного меда и вина. Как пояснил келарь Афанасий, все это зелье было найдено в подвале Водовзводной башни. Хранилось оно там с незапамятных времен, скорее всего с правления Ивана III. Вероятно, о медовом схроне забыли. Или те, кто о нем знал, были убиты поляками, а может, и просто умерли при ляхах от голода.
-В подвале Чудова монастыря тоже есть медовые запасы? - наивно поинтересовался помещик, сидевший рядом с Афанасием.
Келарь подозрительно на него взглянул:
-А тебе что за дело?
-Да нет, я так, просто.
-Просто домина для погоста, ешь, пей что дают.
Через некоторое время, вкусив старого меда, келарь подобрел. Сначала начал делать Жмыхову наставления как вести себя в церквах Палестины, общаться с евреями и католиками, чтобы не было конфликта. Потом его приобнял и начал жаловаться на настоятеля, который якобы выделяет мало денег на съестные припасы. Жмыхов понял, что это его шанс: подливал и подливал келарю векового меда, пока тот не начал клевать носом. Долговязый, как жердь звонарь Никита Баловень сказал, что доведет Афанасия до кельи, но Жмыхов вызвался сделать это сам. Никто его не отговаривал.
Еще в коридоре братского корпуса, не дойдя до келий, помещик отстегнул с ремня келаря связку ключей. Хотел было, так и оставить его в коридоре, но совесть не позволила. Довел таки до кельи, уложил на топчан с большой подушкой, набитой сеном, укрыл шкурой волка или енота, не поймешь. Жмыхов знал, что подвал, где были найдены "римские" книги, находится под церковью Архангела Михаила. Покуда вся братья на праздничной трапезе, а келарь храпит, надо действовать. Взяв огниво и каганец - масляную плошку из своей кельи, Федор Савельевич, выскочил во двор монастыря.
Вход в подвал находился с торца церкви Архангела Михаила. Кованая дверь была заперта большим навесным замком. К большому своему удивлению и радости к замку подошел первый же ключ из связки.
Вглубь подвала вела крутая каменная лестница. Несколько раз изгибаясь, она привела в довольно просторное помещение. И опять Жмыхов удивился: в подвал откуда-то сверху проникал свет полной луны. Тем не менее, освещения было недостаточно. Жмыхов разжег масляную плошку, поджег от нее несколько толстых свечей на стенах, оглядел подвал. Он был уставлен столами, на которых лежали куски пергамена, гусиные, заточенные для письма перья, стояли чернильницы с синим и красным содержимом, маленькие ножи и ножницы.
Камень с "елочкой" удалось найти быстро. На моей стороне Создатель, радовался Жмыхов. Вынув известковый камень, который легко поддался, помещик сунул плошку внутрь выемки. Внутри лежала, свернутая в трубочку рукопись. Есть! Федор Савельевич от радости чуть не запел в голос благодарственный псалом Спасителю. И тут...
На его плечо опустилась рука. Жмыхов застыл, словно его облили каменной водой. С ужасом приподнял глаза. Перед ним стоял совершенно трезвый на вид келарь Афанасий. На его лице, в тусклом свете играла зловещая улыбка. Помещик невольно дернулся и масло из плошки, выплеснулось на его порты, которые тут же вспыхнули. От страха он даже сначала не понял что произошло. Дошло, что горит, когда его попытался потушить своей шапкой келарь. Однако сбить масляное пламя было непросто.
-А-а, - келарь сам принялся стягивать с помещика порты. Наконец, придя в себя, Жмыхов сорвал онучи, сбросил лапти, стянул с себя штаны. Их затоптал келарь. Так голым задом, морально раздавленный вконец помещик, опустился на сырой каменный пол.
-Ну что, получил, чего хотел, неблазный вор, баламошка дыролобая? - Афанасий кивнул на рукопись, выпавшую из рук помещика и закатившуюся под ножку стола.
Келарь ее взял, развернул.
-Тебя же пан Струсь за ней послал?
-Откуда ты...
-Ну а кто же еще. Он же заставлял монахов снимать копию с Начального свода. Без моего ведома в монастыре и муха не пролетала при ляхах. И куда спрятал, я тоже знал. Трудно ли догадаться, когда камень елочкой помечен.
-Почему же ты сам ее не забрал?
-А зачем? Когда узнал, что полковника Струся оставили в живых и отправили в Нижний Новгород, подумал, что когда-нибудь он за ней кого-нибудь пришлет. И вот ты явился, свет мой ясный.
-Какой тебе в этом резон? - Вопрос Федор Савельевич задал всё еще дрожащим голосом, так как окончательно не пришел в себя.
-А такой, что поляки и литвины разграбили царскую казну, все кремлевские церкви. Часть злата успели увезти, другую спрятали здесь. Они же уверены, что король Сигизмунд всё равно займет московский трон и они вернутся. Думаю, полковник Струсь тоже славно поживился и припрятал награбленное в где-нибудь... скажем, за Белым городом.
Келарь продолжил: Жмыхов вернет полковнику рукопись Начального свода, но только при одном условии; тот скажет, где находится его золотой схрон.
-Две трети отдашь мне, остальное заберешь себе,- твердо, будто забивал гвозди, говорил Афанасий. - Вот в этом мой интерес. Думаю, пан Струсь торговаться не станет. Он уверен, что его скоро отпустят, переговоры о мире с Речью уже идут. Оригинал Начального свода стоит огромных денег, которые ему, как он считает, отвалит король Сигизмунд. Стоит оригинал.
Жмыхов вскинул на келаря глаза.
-Оригинал?
-Ну да. Это же копия. Копия с копии. И Зборовского, и Гонсевского и Струся облапошил гетман Ходкевич. Он, имеющий хорошее образование и знающий реальную стоимость этого манускрипта, специально рассказал им о ценности Начального свода. А сам еще в начале лета, когда он пришел в Кремль с обозом продовольствия, заставил монахов сделать копию и подложил ее в "римские книги" бабки Ивана Грозного.
-Для чего такие хитрые извороты, забрал бы оригинал и рот на замок.
-Он боялся, что о ценности Начального свода станет каким-то образом известно остальным гетманам, вот и решил их запутать. Хотя, конечно, по моему мнению, перестарался. Словом, оригинал Начального свода увез с собой Ходкевич, а Струсь уверен, что это и есть оригинал. Что ж не будем его разочаровывать. Через день отправишься в Нижний Новгород.
-А...А как же паломничество?
-Здесь, на Руси будешь свои грехи замаливать, ха-ха. Скажем твоим каликам, что у тебя случился жар. Будь уверен, их как ветром сдует. Помнешь бока в келье денек, меду вон попьешь, а потом в путь. Я к тебе для присмотра послушника Феофана Черновила дам. Отменный парень, когда в гневе оглоблю кулаком перешибает. Так что не зли его.
На следующий день калики, без псалмов и песен, скорым шагом покинули монастырь. Вечером в келью Жмыхова протиснулся здоровый как медведь парень лет двадцати пяти. Он имел скуластое, серое, словно выбитое из камня лицо, большие, глубоко посаженные, цвета морской волны, глаза. Над правой бровью небольшой шрам. Рыжая бородка была пострижена аккуратно, на шведский манер.
Он положил на лавку сложенные кафтан-свиту, синий кушак, шапку в беличьем окладе, добротные стрелецкие порты. Рядом поставил красные сафьяновые сапоги с острыми носами. Сказал, что утром, как только забрезжит рассвет, Жмыхов должен облачиться в эту одежду. И идти к монастырским воротам. Там его будет ждать он, послушник и надежный спутник, Феофан Черновил. Перед тем как уйти, послушник показал Жмыхову рукопись Начального свода, сказал, что она будет находиться у него.
Племянник
-И что же, вернулся Федор Жмыхов в Нижний Новгород? - спросил профессор Капустин, когда его польский коллега замолчал.
-Дальше в дневнике помещика Жмыхова пусто, - ответил Комаровский.
Олигарх сокрушенно махнул рукой:
-Как всегда на самом интересном месте....Впрочем, что бы нам дало продолжение? Всучил помещик Струсю копию, тот заплатил ему или не заплатил, неважно. Потом, после заключения мира с Речью Посполитой, оба уехали из России.
-Значит, заплатил, коль Жмыхов подался на чужбину, там без денег делать нечего, - подал голос помощник олигарха Макаров.
-Это все гадание на кофейной гуще, к тому же бессмысленное,- проворчал Струсевский.
-А вы не торопитесь. - Поляк снова хитро улыбнулся. - Вместе с полковником и помещиком, в Речь подался и...правильно, послушник Феофан Черновил.
-Он что, тоже оставил дневник? - с надеждой спросил Капустин.
-Хм. Позвольте.
Комаровский налил себе виски, но пить не стал, поставил фужер рядом с тарелкой копченой семги. Наконец, ответил:
-Послушник Черновил был дебиловат, он совершенно не умел писать. Но свою историю он рассказал своему племяннику. После мирного соглашения с Польшей, границы между державами стали на некоторое время открыты. Черновил забрал из Подмосковной деревни, откуда он был родом, почти всю свою фамилию. Поселились в Кракове, где племянник Ярослав Нечаев получил хорошее образование. Для поступления в университет нужно было взять польское имя и фамилию. Так он стал Войцехом Ковалем.
Все побросали ножи и вилки. "Кем?" - спросили, чуть ли не хором.
-Именно. - Комаровский расплылся в улыбке от произведенного эффекта. - Вот дневник Ярослава, вернее Войцеха остался. Мне его помогли отыскать мои коллеги историки. Но им нужно будет дополнительно...
-Конечно, даже не беспокойтесь, - перебил поляка олигарх. - Если конечно, дневник имеет значение в данной истории.
-Еще как имеет, - ответил Комаровский и осушил бокал до дна. - Nazdrowie.
Уговор
Во Владимирских лесах на Жмыхова и Черновила напали разбойники. Сопротивляться не стали, слезли с коней. Феофан, одетый, как и помещик, в приличную одежду, сразу попросил "говорить слово" со старшим шайки. Вперед вышел мужик в медвежьей шапке, с короткой саблей за широким, чуть ли не до подмышек, кушаком.
-Ну чего тебе, баляба? - развязно спросил тот, ковыряя пальцем в зубах.- Желаешь перед смертью исповедаться, так я не поп. Ха-ха.
Разбойники, а их было человек десять, тоже заржали.
-А-а, - слегка махнул рукой послушник.- На мне столько грехов, что никакая исповедь не поможет. Вот и сейчас согрешу.
Феофан высунул из сумки край рукописи Начального свода.
-Знаешь что это такое?
-Ну что?
-Древний манускрипт, которому цены нет. Продашь полякам, озолотишься.
Жмыхов побелел, толкнул в бок Феофана:
-Да ты что, собака!
Тычка Черновил словно и не заметил.
-Берешь рукопись, а нас отпускаешь. Идет?
-Да ты покажи что это за белебень такая.
-Эх, грехи мои тяжкие. Говорил же что еще грех на душу приму и не один. Ладно, гляди.
Главарь шайки подался вперед. А послушник вынул из сумки пистоль и выстрелил разбойнику прямо в глаз. Второй пистоль был заряжен дробью и посек сразу нескольких воров.
-Ну чего застыл? - Теперь уже в бок толкнул помещика Феофан.
Очнувшись, Жмыхов с быстротою молнии метнулся к седлу лошади, где находился его пистоль. Но стрелять не понадобилось. Оставшиеся целыми разбойники улепетывали со всех ног. За ними, держась за разные части тела, ковыляли раненные дробью их товарищи.
-Поди, крестьяне местные, - сказал спокойно Феофан. - С дубьем и ножами в лесах промышляют, на огневое оружие денег нет.
-Зачем ты этому, - Жмыхов пнул сапогом мертвого главаря шайки, - про рукопись рассказал?
- А как бы я в сумку за пистолями залез? Запустил бы в неё руку, этот окаём меня бы сразу зарезал. А ты сразу собакой обзываться.
-Прости, Феофан.
-Бог простит.
Забрав у мертвого разбойника короткую саблю, Черновил лихо запрыгнул на коня.
Переночевав во Владимире на постоялом дворе, с рассветом они отправились дальше.
У Гороховца свернули с Московского тракта, переправились вплавь через Оку и к концу седмицы были уже на родине Жмыхова, в его поместье в Богородске. Здесь как следует отдохнули: с баней, ягодной медовухой, дворовыми девками. Послушник этому не противился. Когда тело и душа обрели легкость, написали письмо полковнику Струсю: оригинал Начального свода найден, но получит он его только после того, как расплатится, указав место, где он спрятал награбленные ценности. Депешу повез ему Феофан.
Полковник принял послушника вежливо, сказал, что прежде чем платить, он должен удостовериться, что рукопись настоящая, а не очередная копия. Феофан не испугался, что полковник отнимет рукопись у него силой, показал ее.
-Да, это она. Настоящая. - Радости Струся не было предела. Его лицо даже покрылось красными пятнами.
И он назвал место схрона: под крайней слева деревянной башней Земляного вала, возведенного недавно Борисом Годуновым. Копать нужно от рва, со стороны ворот Спасской башни.
Послушник запихнул рукопись обратно в сумку.
-Надеюсь, не соврал,- сказал Черновил.
-Мне врать не сподручно, - ответил полковник. - Сам я до Земляного города вряд ли когда доберусь. Так что, вполне обоюдовыгодная сделка.
-Как же там теперь копать, там всегда полно народу?
-А это вы уж сами решайте. - Полковник говорил почти без акцента, только в словах остались характерные шипящие звуки. - Но могу дать подсказку: хан Гирей.
-Что же это за подсказка?
На это полковник промолчал.
-Ладно, лях, прощевай, как только твой клад достанем, снова появлюсь, получишь...то, что заслужил.
Всю дорогу Черновил думал, что означает эта подсказка, но так ни к какому выводу не пришел.
Наутро Жмыхов и послушник вновь отправились в Москву. Рукопись, от греха, спрятали в укромном месте поместья.
-Кажется, я понял подсказку ляха, - сказал помещик.
-И что же это?
-Доберемся до Москвы, узнаешь.
На этот раз добирались до Москвы с купцами. Гости с медом, мехами, пряностями, плыли по Оке на торжища в Муром, Рязань, Касимов. Их сопровождали стрельцы на парусных лодках. Стрельцам купцы изрядно платили за охрану. Пришлось раскошелиться и Федору Савельевичу, иначе купцы их и брать не хотели.
Путь был долгим, но безопасным. В Кашире с купцами распрощались, купили лошадей и оставшиеся 90 с небольшим верст преодолели довольно быстро. Остановились на постоялом дворе "Медное копыто" за Китай-городом. Говорить ли о кладе келарю Афанасию? "Во-первых, обманывать грех, - сказал послушник, - во-вторых, он может быть нам полезен".
Ночью Черновил проник в Чудов монастырь. Растолкал храпящего келаря, сказал, чтобы тот утром приходил в трактир "Чертова метелка" в Китай-городе.
Афанасий не заставил себя ждать. За штофом польской водки, ему поведали всё как на духу. Рассказали и про подсказку полковника.
-Ну, это понять проще простого, - ответил, ухмыльнувшись келарь.- Скажу послушникам, что сейчас сено косят, чтоб свозили его в Замоскворечье, к Ивану Предтечи под Бором.
-Какое сено?! - воскликнул Феофан так громко, что на него уставились, пришедшие опохмеляться стрельцы. Его дернул за рукав камзола Жмыхов:
-Тихо. Я, кажется, понял.
-Хорошо, что из вас двоих хоть один умный. - Афанасий подмигнул помещику.
-Да, объясните же, черт возьми, наконец, - уже шепотом произнес послушник.
-Пожар, - ответил ему Жмыхов. - Сено будет пылать так, что сбежится вся Москва, в том числе и кремлевская стража.
-А-а, понял. Хан Гирей ведь Москву сжег. Ну, лях, ну голова. И ты, Афанасий, голова.
-Да, пожар будет большим, - кивнул келарь, - только недолгим. Нам нужно будет успеть, всё сделать. Вернее, вам. Сидите на постоялом дворе, когда будет готово, дам знать. Ты, Феофан, больше в Чудовом не появляйся. Понял?
-Не дурак, понял.
- Ну и ладушки. Храни вас Бог. И меня тоже.
Афанасий перекрестился, махнул стопку водки, вышел, задрав полы рясы, чтобы не подметать ими грязный пол трактира.
Пожар
Москва за свою историю горела не раз. В летописях сказано, что первым "покусился огнем" на Москву рязанский князь Глеб Ростиславович. Вместе с половцами он воевал с владимиро-суздальским князем Всеволодом Большое гнездо, заодно спалил и его московское владение. Это случилось в 1174 году. Через полвека Москва пылала от рук Батыя: "Град и церкви святыя огневи предаша и манастыри вси и села пожгоша". Горела Москва и при Дмитрии Донском, и при Иване III, и при Василии II Темном, и при Алексее Михайловиче. В 1571 году хан Девлет-Гирей Москву не взял, поджог предместья, отчего огонь перекинулся на весь город. Он выгорел дотла, частично целым остался только Кремль.
И вот теперь страшный пожар в Замоскворечье, прям напротив Кремля, устроили помещик Федор Жмыхов и послушник Чудова монастыря Феофан Черновил. Братия навозила сена много, отчего огонь пылал так, будто горело всё Замоскворечье.
За "пожаром" со стороны Китай-города наблюдал, потирая руки, келарь Афанасий.
Как он предполагал, москвичи, боящиеся пожаров пуще ада, ринулись за Москва-реку, к церкви Ивана Предтечи под Бором. Охранные стрельцы со Спасской и Никольской башни не снялись, но их взоры были прикованы к огню, поэтому что происходило во рву, под крайней слева деревянной башней Земляного вала, они не видели.
А там во всю орудовали лопатами Жмыхов и Черновил. Они их купили загодя и спрятали на берегу Москвы-реки. Поджигать им самим сено было несподручно, поэтому за копейку наняли какого-то лохматого разбойника из трактира. И он сделал все как надо. Правда, самому ему не повезло. Как только он подпалил огнивом сено, из церкви вскочил сторож и огрел его дубиной с шипами. Через мгновение бездыханное тело нанятого разбойника поплыло по течению реки. Служитель же так заорал "Пожар!!!", что слышно было, вероятно, и на Смоленской дороге.
Полковник Струсь не обманул. Копать глубоко не пришлось. После непродолжительных усилий лопаты во что-то уперлись. Явно не в камень. Это оказался довольно внушительный мешок. Черновил с трудом забросил его на плечо, даже присел от тяжести. По рву осторожно добрались до Никольской башни. Повезло. На ней стражей не было.
Выбравшись изо рва, который из-за опасности распространения пожара, начал наполняться водой из Неглинки, затерялись среди лавок на Красном торжище. В "Медном копыте" их уже поджидал келарь Афанасий. Он был одет как обычный крестьянин: темно-зеленый зипун, под ним косоворотка, холщовые порты до щиколоток, на ногах сбитые лапти, на голове круглая валенка. Лицо его от нетерпения покрылось красными пятнами, кончик острого носа шевелился, словно вынюхивал добычу.
А добыча оказалась славной. Полковник Струсь награбил немало золота в виде окладов икон, царских кубков, перстней, подвесок, браслетов с разными камнями, столовых приборов, серебряных новгородских монет, прусских талеров и прочее.
Афанасий скоро собрал всё снова в кожаный мешок. Хоть был и худ, но не прогнулся под его тяжестью, закинув за спину. Пошел к выходу.
-Ты куда?- изумился Феофан.
-Сидите тут,- ответил невозмутимо келарь и, как показалось Черновилу, с некоторой издевкой. - Вашу треть, как и обещал, пришлю. Ждите.
-Нет, так не пойдет.
-Ты послушник, значит должен слушаться.
-Я послушник в монастыре, а здесь я вольный человек.
-А на дыбу не хочешь, вольный человек? Крикну сейчас "слово и дело", скажу стражам, что это ты Замоскворечье подпалил, потом разбирайся. Ха-ха.
-Что? Ах, ты...
Не успел Жмыхов и глазом моргнуть, как Феофан схватил келаря за горло. Тот ловко вывернулся. В его руке блеснул короткий нож.
-Не подходи, уколешься,- зло прошептал Афанасий.
Феофан ухмыльнулся:
-Вот тебе и монастырский келарь. Поди, ляхам подлизывал, а теперь русскому человеку железом грозишь. Да я тебя...
-Не подходи!
Лезвие блеснуло в свете сальной свечи и распороло послушнику рубаху на плече. Он посмотрел удивленно на проступившую кровь и опустил огромный кулак на голову келаря. Тот рухнул, словно пораженный молнией. К нему подскочил Федор Савельевич, приподнял веко, приложил пальцы к горлу.
-Помер, - выдавил он.
-Сдох и ладно, собаке собачья смерть.
-Ты что наделал, Феофан? Как же мы теперь?
-Да никак, нечего нам теперь тут делать. Снова пожар, теперь во спасение.
Он взял свечу, подпалил матрас и подушку, набитые сеном, затем поджег тряпки на окнах, выполнявшие роль занавесок.
Не успел помещик опомниться, как комната наполнилась едким дымом. "Пожар!!!"- заорал во все луженое горло бывший послушник. "Горим, люди, горим!", - подхватил в ужасе Жмыхов, ведь за поджог полагалась смертная казнь.
Выскочив в коридор, они продолжали кричать. Из комнат повыскакивали, тоже с криками, немногочисленные постояльцы. На заднем дворе находилась конюшня для заезжих гостей. Там же держал своих лошадей и хозяин постоялого двора.
-Спасай животину! - крикнул Черновил. До животных никому в панике не было дела. Феофан отвязал шесть лошадей, хлопнул их по крупу. Они с ржанием бросились прочь. На двух неоседланных, но в сбруях лошадей, запрыгнули Жмыхов с Черновилом.
"Медное копыто" уже пылало вовсю. Пожарно-сторожевая охрана прибыла быстро, стала заливать огонь водой, дабы река была рядом. Рва вокруг постоялого двора копать не пришлось, так он находился в отдалении от других строений.
Двинулись вдоль Яузы, вышли на Таганский холм. Дождались утра у Андроникова монастыря. Купили на торжище добротные седла с бронзовыми стременами, две перекидные походные сумки, переложили в них из мешка ценности. Уже в полдень неторопливо поехали по Стромынской дороге в сторону Владимира.
До поместья Жмыхова добрались без приключений, разве что донимал зной, так передвигались по вечерам, после захода солнца. Всю дорогу почти молчали, каждый думал о своем. Первого прорвало послушника. Как-то вечером он открыл сумки и спросил:
-Что будем делать с окладами, крестами царскими кубками?
Вопрос повторять ему не пришлось. Федор Савельевич тоже понимал, что ляху отдавать православные ценности не просто подло, но и грешно. И он придумал.
На правом берегу Волги, неподалёку от Нижнего Новгорода находился созданный святым Дионисием Печерский монастырь. Калики перехожие, отправлявшиеся в Палестины, просили у его настоятеля отца Макария благословения. Среди каликов был и помещик Жмыхов. Он и до этого знал Макария, людишки Федора Савельевича поставляли в монастырь рыбу, мед, ягоды.
-А ты уверен, что отец Макарий доставит ценности в Кремль?- с сомнением спросил Черновил, услышав предложение Жмыхова.
-Не суди о монахах по келарю Афанасию.
-Кому говоришь, послушнику!
-Уймись, какой ты теперь послушник. А честнее настоятеля Макария я человека не встречал.
На том и порешили. Конечно, все ценности возвращать в Москву приятели( а они за долгое время во многом сошлись), не собирались. Основную часть решили оставить, а возвратить лишь связанное царями и церковью. Но и без этого сумки мало опустели.
Написать полковнику Струсю не решились, мало ли кто прочтет. Переоделись в тряпье, обмотались веревками, повесили на себя вериги, надели худые лапти. Теперь Жмыхова не узнавали и его дворовые людишки.
Перед тем как появиться на глаза полковнику, зашли в Печерский монастырь. К настоятелю, который молился у себя в келье, "божьих людей", пустили без проблем, правда велели обождать, когда Макарий закончит общение с Богом. А оно продолжалось довольно долго. Наконец, закончив молитву, настоятель дал поцеловать себе ручку, осенил крестным знаменем.
Ему сказали, что на берегу Оки, в яме нашли присыпанный землей мешочек. Открыли, а там...
-Видно, пленные ляхи спрятали, а откопать уже не смогли.
-Как же пленные могли донести до сих мест такое богатство? Их же казаки наверняка обобрали до нитки, - возразил игумен. - Храни Бог защитников веры и святой Руси.
На это Жмыхов пожал плечами, а Черновил сказал:
-Какая разница, Ваше преосвященство. Мы нашли и честно передаем уворованное ворогами, церкви. А кем еще, только ляхами. Ну, или...казаки сшустрили, что только в конце к ополчению присоединились.
Игумен задумался, он тоже понимал, что с казаками никакого сладу нет, сегодня на одной стороне, завтра на другой, да и мимо хорошего добра не пройдут.
-Храни вас, Бог. - Настоятель снова перекрестил приятелей. - Только с чего вы взяли, что это московские оклады?
-Одно время я был послушником в кремлевском Чудовом монастыре, знаю все иконы в церквах наперечет, как свои пять пальцев.
-Отчего же монахом не стал?
-Характер больно скверный.
-Ты молись больше, вот душа и вылечится.
-Ладно. Ну, так как?
-Не беспокойтесь, дети мои, все доставлю с божьей помощью в Москву. А вам воздастся за вашу честность и благие дела.
Жмыхов с Черновилом низко поклонились, поцеловали настоятелю руку. Уже в дверях Макарий спросил:
-А себе из тайника ничего не оставили?
Приятели застыли, словно прибитые к позорному столбу. Но настоятель смилостивился, улыбнулся, снова их перекрестил:
-Бог вам судья и помощник в пути.
За монастырем, пожалуй, впервые задумались: а зачем ляху отдавать Начальный свод, раз он поддельный?
-Полковник не знает же, что Свод не настоящий. И ладно. А мы будем перед собой и Богом честны, - сказал Феофан.
-Бога не трогай, честный послушник, - ухмыльнулся Жмыхов. - В самом деле, на кой нам подделка.
Струся в избе рыбака не оказалось. Как сказала соседка, пригласившая "странников" откушать ячменного супа и моченой редьки, лях ловит на Волге рыбу с Лыковым. Объявились они только к вечеру, с небогатым уловом. По этому поводу Данила ругался и даже несколько неприветливо встретил "каликов перехожих". Поляк не сразу узнал Жмыхова, а когда все же понял, кто скрывается под тряпьем ободранца, кивнул.
Послушник, обладавший, как оказалось, хорошей памятью, затянул псалмы и молитвы, какие обычно поют калики. Это растопило Лыкова, он пригласил их за стол и быстро, вероятно, с расстройства, упился медовой брагой.
Наконец, представилась возможность поговорить. На всякий случай пошли к реке, сели в пустом рыбацком сарае, увешанном сетями и рыболовными снастями.
Струсь вертел рукопись перед глазами и так и эдак, наконец, глубоко вздохнул: "Она".
И тут Жмыхов, непонятно почему, не удержался:
-Извини полковник, но это не оригинал Начального свода. Тебя облапошил гетман Ходкевич. Настоящий свод он забрал, заставил, как и ты позже монахов, снять с него копию, подложил в римские книги. Келарь Афанасий всё видел, царство ему....Потом рассказал вам о ценности этой рукописи, которую ты и нашел.
-То есть ты, лях, снимал копию с копии, - добавил Черновил.
Струсь долго, с прищуром смотрел на приятелей, переводя взгляд с одного на другого, потом расхохотался. Жмыхов подумал, что полковник с горя сошел с ума. А тот, отсмеявшись, спросил:
-Знаете, чем поляки отличаются от остальных народов? Они не доверяют друг другу. А литвины - те же русские, любящие халяву, только еще хуже, ха-ха. Поэтому, думаю, Речь Посполитая обречена. Но это отдельный разговор. Так вот, полковник Струсь ничем не хуже и не лучше любого поляка, а потому...Потому меня не просто обвести вокруг пальца другому поляку.
Струсь рассказал, что еще в первый его "приход" в Кремль, монахи за мешок муки рассказали ему о ценностях, что еще не разграблены, В частности, они поведали о "римских" книгах - приданном бабки Ивана Грозного - что лежат в подвале церкви Архангела Михаила. Полковник не придал этому значения, но когда Ходкевич начал рассказывать о ценности найденной среди них рукописи Начального свода, сразу заподозрил подвох. Взял бы Ходкевич тихо и ладно. Струсь схватил за грудки, прижал к стене игумена Чудова монастыря и тот рассказал, что гетман Ходкевич заставил монахов снять копию с найденного Свода, а подделку вернуть в стопку фолиантов.