Оказалось,что Никодим попал в острог вовсе не напрасно. Мужики, что были схвачены вместе с ним - одни пытались заступиться за Демьяна, другие его ненавидящие, наоборот, нашли возможность отомстить ему - были хорошо осведомлены по многим московским делам и делишкам, интересующим монаха. Они рассказали, что во дворце стоит жуткий переполох из-за звезды на небе. Воеводу Волкова, что снял осаду с Соловецкого монастыря, царь де собственноручно зарубил топором, а еще так же собственноручно удавил за воровство Федьку Лукьянова - главного подрядчика строительства Коломенского дворца. Дворец - любимое детище царя, его строят много лет и все никак не достроят. Федька вроде как украл множество сусального золота для отделки Коломенского кремля и домового храма. А царевна Евдокия, старшая из детей государя, якобы сама расписывает дворцовые стены и пишет иконы.
-На все руки мастерица, - заключил один из мужиков, с жирным синим бланшем под глазом. Ему его поставил Никодим, сразу после того, как отправил в кабацкую стойку Демьяна. Тот так и не поднялся. А когда в питейное заведение нагрянули охранные стрельцы, Демьяна, видя его состояние, поволокли к знахарю - был он весь в крови и соплях. Никодиму даже стало его жалко, он и сам не ожидал от себя такой силы удара. Потому Демьяна теперь не было в остроге.
-Мастерица? - переспросил Никодим. - Я слышал, она теперь жалобы всякие разбирает, что в Челобитное крыльцо опускают.
- В ящик опускают, а не в крыльцо, - поправил монаха другой мужик с огромными кулачищами, видно, кузнец. - Эх ты, тюха. А девка царская, да, сказывают, никому в просьбах не отказывает. А вот клеветников и наветчиков приказывает сечь нещадно.
-И нас теперь посекут, - жалобным голосом сказал Герасим.
За драку в кабаке полагалось десять-пятнадцать кнутов.
-Наверняка еще за игру в зернь присовокупят.
-А зачем играл? Скажи спасибо этому страннику, что за тебя твое добро у Демьяна отыграл, а то бы на дорогу с дубиной харчеваться пошел. Тюха неблазная. Ты, правда, что ль с Соловков? - обратился кузнец к Никодиму.
-Правда.
-Ну и как там?
-Хорошо.
-Понятно. А я бы тоже к монахам мятежным подался. Не нравится мне щепотью креститься, будто капусту берешь.
-Молчи уж, - оборвал кузнеца мужик с бланшем. - Язык-то тебе стрелецкие быстро отрежут. И царевна Евдокия не поможет.
-А как бы её увидеть? - спросил Никодим.
-Приходи к Челобитному крыльцу, увидишь.
-Да нет, поговорить бы с ней.
Мужики все как один заржали.
-Эва, чего захотел. - Кузнец ударил по-дружески Никодима по плечу. - Царевен да и сыновей Федора с Иваном государь из Кремля никуда не выпускает. Редким случаям, по большим праздникам дозволяет им в Новый Иерусалим съездить. Там раньше резиденция Никона была.
-А в Коломенский дворец?
-Что в Коломенский?
-Ну, ездят они туда, чтоб посмотреть как его строят?
-Бывает, да. Говорю же, Евдокия там иконы пишет. Только зачем тебе царевна надобна? Эх, видать, не простой ты странник. Челобитную что ль какую важную привез, а в ящик опускать боишься?
Донос царю от Феоктиста Никодим с собой в "Воронью лапу" не брал. Он предусмотрительно спрятал письмо под камнем на Москва-реке или Смородинке, как ласково называли москвичи свою реку.
Ответить монах не успел, в остроге загремели засовы. Вошли стрельцы. Они объявили, что за дебош и азартные игры в кабаке всем полагается наказание кнутами, но в силу того, что сегодня канун Успения Богородицы, с "бездельников" полагается по деньге с носа.
Мужики зароптали, но Герасим сказал, что заплатит за всех, так как буча в кабаке началась по большому счету из-за него. Никто с этим спорить не стал.
Когда вышли на Трубу, Герасим взял Никодима за рукав:
-Не знаю для чего тебе царевна, но раз ты мне помог, помогу и я тебе.
-Это как же?
-Евдокия тайно встречается с сыном одного сотника, Василием.
-Слышал.
-Так вот. Кузьма Смирнов, лавочник, мой дальний сродственник по...это неважно, поставляет в мастерскую дворца, где девки вышивают одежду и всякую всячину: бисер, рыбий жемчуг и прочее. Ну, настоящий жемчуг и каменья привозят другие, более ушлые и богаты гости. Кто с Белого моря, кто с Урала...
-Говори яснее.
-Я и говорю. Жена Кузьмы Елена - третья своячина Авдотьи Хованской - ближней боярыни царевны Евдокии. Та Елене нашептала, что Евдокия тайно встречается с Васькой Загряжским в Коломенском.
-В недостроенном дворце?
-Где-то там, говорят, в саду. Она приезжает туда с дозволения государя, как тебе уже мужики говорили, якобы для того, чтобы следить за отделкой и росписью нового дворца. А Васька отвечает за доставку в Коломенское с Сьяновских каменоломен белого камня и фряжских красок. Понятно?
-Яснее ясного. И когда, вернее, как часто они встречаются?
-Ну, это мне не ведомо. Но ежели...Словом, можно будет узнать через Елену. А пока пойдем со мной. Я живу на Солянке. Переодеть тебя надобно. В таком виде тебе только кур пугать. И не противься, я тебе теперь по гроб жизни обязан, странник...
В гостях
Дом Герасима Кошкина, сына Ферапонта, находился за Солянским валом, на берегу Яузы. Дом как дом, какой полагалось иметь средней руки лавочнику и свободному крестьянину в одном лице. Его "поля" всего-то в несколько десятков аршин, находились неподалеку, у Таганского холма. Вся земля в округе принадлежала боярину Шалимову, но он, как человек "немецких" взглядов, раздал ее "старательным людишкам" в аренду за умеренную ежегодную плату. На "земельном кормлении" Герасим Кошкин и жил с женой Глафирой и двумя малолетними детьми. Жил и особо не тужил.
К дому Герасима вплотную прилегало жилье соседей. У Кошкиных с ними был один забор и одна баня. В нее в первую очередь и проводил он своего гостя. Осмотрев его с ног до головы, Кошкин покачал головой:
-Да ты, парень, вовсе не нищий странник. Никогда не видал ободранца с таким белым, нежным телом. Даром, что шибко дерешься. С Соловков, говоришь. А уж не монах ли ты с раскольничьего монастыря?
-Как в воду глядишь, - ухмыльнулся Никодим.
Признался, потому что увидел в Герасиме единственного возможного помощника в незнакомой ему Москве. К тому же Кошкин рассказал ему о знакомстве с Кузьмой Смирновым, поставщиком бисера во дворец и его связи через сестру с Авдотьей Хованской. Таким случаем грех было не воспользоваться. При этом продолжать выдавать себя за неприкаянного странника, было глупо. Он решил открыться, частично, разумеется.
-То есть еретик. - Герасим опустился на лавку, закрыл лицо руками. - У меня ведь двое детей. Пригреть у себя опального раскольника, это не за драку в Приказной избе ответить.
-Я сейчас уйду.
Тяжело вздохнув, Герасим подбросил в печку дров.
-Куда ты теперь уйдешь. Эх, головушка моя пропащая. Для чего хоть в Москву-то пожаловал? Неужто, царевну убить, али самого царя. Потому про Евдокию и расспрашивал.
-Думай что говоришь! - возмутился Никодим. - Хоть мы и противостоим царскому войску, но самого государя любим и почитаем.
-Ерунда какая-то. Он вас извести хочет, а вы его любите. И не говори, что власть от Бога. Слышали...
-Послание я государю привез, - сказал после паузы монах. - К самому мне не попасть, вот и решил через царевну грамоту передать. На Челобитное крыльцо надежды нет. Хоть его сама Евдокия разбирает. Мало ли захворает или неблазным ей покажется. Словом, с ней хочу свидеться.
-Замахнулся. Смотри кафтан не порви. Ах, да.
Герасим вышел, а вернувшись, принес одежду: вполне приличные штаны, рубаху, камзол, сапоги. Никодимовские обноски он сунул в печь. Затем взялся за ножницы и бритву. Аккуратно подстриг монаху волосы, выровнял бороду.
-Ну вот, теперь на человека похож. А не на бродягу, коего и на пушечный выстрел не подпустят к Коломенскому дворцу.
Одежда и сапоги оказались впору Никодиму, камзол был чуть великоват, но не критично.
-У немца Хартмана в кости выиграл.
-Смотрю, ты игрок. Остерегись, так можешь и без дома остаться, по миру пойдешь. Не всегда я смогу оказаться рядом.
-Спасибо, что помог. Я уж давно хочу от зерни откреститься, но не могу. Как фишки увижу, так....А, правда, что, на Соловках завелся какой-то волхв, который напугал воеводу Волкова хвостатой звездой так, что тот сбежал, бросив войско.
-Правда.
-Уж не ты ли тот волхв?
-Я.
-Ох, грехи мои тяжкие, вечно я вляпаюсь в...
Не договорив, Герасим начал со всей силы хлестать березовым веником Никодима. Потом поддал такого пару, что у монаха, любящего тоже попариться, чуть не выскочили очи из глазниц.
Утром, чуть свет Кошкин разбудил Никодима.
-Тебя как раньше - то, до монашества звали?
-Савелием Петровым. А что?
-А то, что у меня тебе оставаться нельзя. Да и толку в этом нет. В Немецкую слободу тебе надо. Немцем станешь. Кузьма, как я тебе говорил, поставляет во дворец бисер и прочую ерунду. А снабжает его ими голландец Ян Койпер, он же Кукуйский лекарь. Иноземцам-то напрямую торговать с Кремлем невыгодно, налоги большие Казначейский приказ с них берет. Вот Кузьма немцев и выручает.
-Не совсем понимаю.
-Ну, ты, господи, а еще монах. Кузьма, через Койпера, определит тебя в Немецкую слободу. Будешь, скажем, племянником Яна, живописцем. Рисовать-то умеешь?
- Я летописец.
-Неважно. Сейчас Коломенский дворец немцы расписывают. Ну, понял? В качестве иноземца-художника и предстанешь перед царевной Евдокией, когда она туда приедет. Она немцев уважает, не откажет. Лучше даже если тебя представит Василий Загряжский, ее воздыхатель. Как тебе говорили, он фряжскими красками заимается.
Никодим округлил глаза, сел на лавке:
- Вот так закрутил. Да ты, Герасим, лиходумец, даром что лавочник. Тебе бы в Тайном приказе служить.
-Спасибо на добром слове, мне и в лавке пока хорошо. Только для моей задумки деньги нужны. Немцы любят монету считать. Рублей 10 понадобится. Могу, конечно, немного одолжить...
-Не надо.
На этот раз округлил глаза Герасим.
Одевшись, не позавтракав предложенной кашей, Никодим вышел из дома, двинулся вдоль Яузы к Москва-реке. За Неглинкой, которая разлилась после сильного ночного дождя, перебрался на Охотные ряды, затем снова спустился к Москва-реке. Вынул из-под камня спрятанную грамоту, написанную рукой предателя Феоктиста, и объемный кошелек с серебряными и золотыми монетами. Ими снабдил Никодима настоятель Никанорий из своих личных запасов на "благое и справедливое дело".
Никодим сел на берегу, задумался. Солнце уже подобралось к середине неба. В его жарком свете хвост "вещей" звезды переливался то серебром, то золотом.
Вынув из кармана грамоту, он порвал ее на мелкие клочки, швырнул в воду. Обрывки письма "от Феоктиста" принялись атаковать мелкие рыбёшки. И некогда выдавать себя за немецкого живописца, надо действовать немедленно.
Тайная встреча в Дьяково
"В эту седмицу, в третейник у Иоанна Предтечи в Дьяково после полуношницы. Жду. В.".
Царевна Евдокия залилась краской, прижала "прошение" к груди. Набрала полную грудь воздуха, поцеловала бумажку. Она оказалась среди других челобитных, которые Евдокия по обыкновению просматривала во второй день седмицы. Ее, правда, несколько смутили две вещи: Василий почему-то назвал среду по-старому - третейником, а ему человеку европейских взглядов были чужды всякие языческие "выкрутасы", как он говорил. Кроме того, почерк слишком ровный, даже изысканный, что чудно для сына стольника из села Малиновка. Он и договора с фрязевскими поставщиками красок для росписи Коломенского дворца подписывал кое-как.
Но Евдокия оправдала всё это тем, что письмо за него написал под его диктовку кто-то другой, на всякий случай, что б чего не вышло....Но то, что оно от "Васеньки" сомнений у царевны не было. Только он мог знать тайное место их встреч: за церковью Иоанна Предтечи, в глубине яблоневого сада, на краю обрыва. Она, после очередных долгих поцелуев, так ему и говорила: мы с тобой, Васенька, стоим на краю обрыва.
Ровный почерк принадлежал, конечно же, Никодиму. Он понимал, что руку Загряжского подделать невозможно. Но не сильно этим заморачивался - кто еще, кроме любовника может позвать царевну на тайную встречу. О том, что Евдокия встречается с Василием по средам, в "тихий дворцовый день", в саду у церкви Иоанна Предтечи, удалось снова узнать через Елену, жену Кузьмы. Герасим посоветовал Никодиму опускать в ящик письмо, только если в Челобитном окошке появится сама царевна Евдокия.
В первый день седмицы монах, одетый в немецкое платье, пришел к Кремлю и "узрел воочию" Евдокию. Она была так хороша и свежа, что Никодим невольно позавидовал её любовнику. Но тут же отогнал "скверные" мысли - как все же быстро человек поддается искушению дьявола... "Она не дьявол, - прошептал Никодим.- Она дьяволица, чертовка..."
Он даже на миг забыл, зачем пришел, однако вовремя опомнившись, опустил в спущенную из окошка корзину, свое письмо. Оно было перевязано красной лентой, что, по его мнению, должно было привлечь внимание царевны в первую очередь. Так оно и вышло.
Евдокия немного задержалась в окошке. Люди приветственно ей махали шапками, что-то доброе кричали. Она лучезарно улыбалась. Помахал немецкой шляпой с пером и Никодим. Его одел в шикарное иноземное платье голландец Ян Койпер, он же определил "племянника" - Ганса Рихтера из Мюнхена - на постой к своему приятелю, пивовару Курту Вагнеру. Его дом находился на берегу Яузы, немного вдали от других Кукуйских жилищ. Это объяснялось тем, что запах, распространяемый пивоварней, был не самым приятным. Но ароматы не смущали Никодима, ему нравилось, что пивовар мало говорил, а его жена хорошо готовила. Была она стара и некрасива и тоже почти не открывала рта. "Племянник" же знал несколько десятков немецких слов. Этого было вполне достаточно.
Как показалось Никодиму, царевна тоже обратила на него внимание - красивого иноземца с белым, как мел лицом и небольшими кокетливыми усиками. Ян самолично сбрил ему бороду, подстриг лохмы, сказав что "только русские ходят заросшими, как дикие медведи, а приличный европеец может носить лишь изящную бородку и усики". Но оставить бородку не получалось, так как она смотрелась бы странно и даже подозрительно на фоне окружающей белизны кожи, которая проявилось под "кособокой лицевой шерстью". Койпер получил от Никодима пару золотых, представил его пивовару и больше вопросов ему не задавал. В душе же он был уверен, что "племенник" прислан в Московию для тайных дел курфюрстом Саксонии, польско-литовским королем Августом Сильным, который никак не оставлял мечту сесть на московский трон.
До села Дьякова городища доехали с Кошкиным на лошадях. Лавочник оказался не таким уж бедным: имел свою конюшню о пяти головах чуть в стороне от дома. Но, как и положено крестьянину, несколько прижимистым. Себе оседлал свою лошадь, другую пришлось брать у Вагнера. Пивовар даже не спросил для чего Гансу "пферд", так был уверен, что чем он меньше задает вопросов странному племяннику не менее странного Койпера, тем спокойнее.
За городищем, откуда был хорошо виден уже готовый царский дворец, но пока еще кое-где в строительных лесах, Никодим спешился, передал поводья Герасиму. Велел ему ждать его у Голосова оврага. Кошкин его перекрестил, сказал:
-Не все ты мне открываешь, Савелий, но уверен, что дело твое важное и правое. Но опасную игру ты затеял, поберегись. Бог тебе в помощь.
-Ежели что, твоего имени не назову, - ответил монах.
-Да я не о том. Ты меня не назовешь, так немцы расскажут кто тебя в Слободу привел. Кузьма. А кто Кузьму просил за тебя? Он язык за зубами держать не станет, труслив как заяц. Мы теперь с тобой одной веревкой...Ладно, ступай.
Никодим затянул завязки на кожаной накидке, накинул капюшон, спустился к реке, двинулся вдоль берега. Пробираться сквозь прибрежные кусты ему помогала полная луна. В ее свете он вскоре увидел на холме островерхую Предтеченскую церковь. Сады, как сказал ему Герасим, начинались перед ней. Они были разбиты еще при Иване Грозном и чудом уцелели во время Медного бунта, который начинался именно в Коломенском.
К церкви вел довольно крутой подъем. Никодим старался, чтобы камни не ссыпались из-под ног. Поймал себя на мысли, что ему жаль немецких мягких сапог с завязками под коленями, с серебряными шпорами в виде звездочек. А еще сверлила мысль: в каком точно месте яблоневого сада встречаются любовники. Этого заранее выяснить не удалось.
Аромат спелых яблок накатил тугой волной, как только Никодим поднялся по косогору. Церковь находилась по его правую руку, неогороженный сад начинался слева, сразу за могильными плитами прицерковного погоста. У церкви людей видно не было, в его окошках тускло горели свечи, значит, служба закончилась. Но где же, черт возьми, место "высокой" встречи? Не просто же под яблонями милуются Василий и Евдокия? Сад, по словам Кошкина, старый, заложенный при Иване Васильевиче, значит, должна быть хоть какая-то постройка.
И Никодим не ошибся. Саженях в тридцати от храма, среди густокронных яблонь стоял деревянный теремок, словно с игрушечной луковичным куполом. Дверка в нем была приоткрыта. Никодим вошел. Сбоку терема было высокое окно, сквозь которое пробивался лунный свет. В полумраке он разобрал канун с распятием, а в углу, икону с ликом Создателя. Старая часовня, понял Никодим.
Луна спряталась, в часовне стало совсем темно. Он присел на четвереньки, так как даже маленькой скамьи в теремке не было. Сердце стучало, будто птица, пытавшаяся выпорхнуть из клетки.
Наконец послышались шаги. Он накинул капюшон, встал за выступ стены. В часовню тихо, будто плыла по воздуху, вошла женщина. Откинула покрывало с головы. Это была ОНА. От её присутствия, от её персикового аромата у Никодима чуть не подкосились ноги. Ему захотелось говорить с ней о чем-то теплом, добром, а вовсе не об осаде монастыря, вернее, не о том, как загнать царские войска в ловушку....Есть высшая благость на земле и эта благость открывается, когда рядом прекрасное существо.
-Кто вы, зачем написали письмо? - сходу спросила царевна. Голос ее был тверд, но не грозен. - Я знаю, что вы не Вас...не тот, за кого пытаетесь себя выдать.
-Отчего же пришли?
-Любопытство. Скучно денно и нощно воротники царские вышивать. Так я получу на ответ?
-Ваше Высочество, раз уж мне удалось встретиться с вами, я откроюсь вам как на духу. Я не немец, хоть и одет в немецкое платье, я монах Соловецкого монастыря, который какой уже год, якобы за ересь, осаждают войска вашего батюшки.
-Вот как. А вы значит, не еретики.
-Мы отстаиваем истинную православную веру, а никоновские реформы...
-Надеюсь, вы пришли не для того, чтобы навязать мне свои взгляды.
-Нет, конечно. Когда я вас впервые увидел, там, в Челобитном окошке, сразу понял, что у вас доброе сердце.
-Я вас тоже там приметила.
От этих слов у монаха заколотилось сердце.
-Так что же вам от меня надо? - нетерпеливо спросила царевна.
-Я вез письмо царю, чтобы....А когда увидел вас, вдруг понял, что злом зло не победишь. Только добро и милосердие способны изменить мир, сделать его лучше.
От своих витиеватых слов Никодим внутренне поморщился. Что он говорит? Какие-то дурацкие банальности. От ее персикова аромата кружилась голова, и монах понял, что просто влюбился. Впервые в жизни. Ему, летописцу и затворнику, словно из аркебузы пробила сердце дочь царя. И он раненный, истекающий кровью, готов умереть у ее ног.
-Вы монах и только теперь это поняли? Странно, - ухмыльнулась царевна.
Из темноты, от двери раздался хриплый голос:
-Да что с ним говорить.
Перед окном промелькнула тень, а потом Никодим получил сильный удар в голову. Упал. Над ним нависло узкое лицо со шрамом. Васька Загряжский, подумал монах. Еще удар и он потерял сознание.