Аннотация: Совершенно правдивая история о моих приключениях на американском Юге.
ПРОЩАЙ, АЛАБАМА!
Оптимист - это то, кто полагает, что стакан наполовину полон.
Пессимист - это тот, кто знает, что стакана вообще нет.
(народный анекдот алабамских индейцев)
МЕЖДУ ВЕРШИНАМИ И НИЗИНАМИ
Жили мы в то время на Юге, в штате Алабама. Есть там один городишко, плоский, как блин, и, конечно, называется "Вершины". Живет в нем самая безобидная и всем довольная деревенщина, какой впору только плясать вокруг майского шеста... Ну нет- это я так, для красного словца. Вовсе никакая там не деревенщина живет, а даже наоборот- городок-то был университетский, так что жили в нем, в основном, студенты и футболисты. Кругом был непроходимый южный лес, обвитый лианами и населенный пауками. А в двух часах езды от нас был другой городишко. Чтобы соблюсти единообразие, назову его Низины. В нем тоже был университет, и тоже жили студенты и футболисты. Между Низинами и Вершинами, само собой разумеется, шла долгая затяжная война, в основном как раз на почве футбола. Одно время Вершины уверенно одерживали верх, даже славились на всю Америку, на зависть Низинам, но в последнее время дела у Вершин шли как раз под гору, а Низины на удивление поднялись и нанесли Вершинам ряд сокрушительных поражений. Впрочем, случалось и Вершинам тряхнуть стариной и, на удивление всем, победить. Тогда все вершинские студенты и футболисты собирались-таки вокруг... ну если не майского шеста, то по крайней мере самого высокого дерева в самом центре самого высокого места Вершин и... думаете, плясали вокруг него? А вот и не угадали- всего лишь обматывали его туалетной бумагой. А на следующий день вся пожарная команда Вершин эту бумагу с дерева снимала. Такое вот развлечение. Кроме того, жители Вершин придумывали всякие анекдоты про жителей Низин и наоборот. Например, низинец спрашивает у вершинца: 'Почему это ты руки после туалета не моешь?' Вершинец отвечает: 'А я на пальцы не писаю!' Анекдоты собирались и публиковались в местной газете 'Алабамская Слава'.
Как во всяком американском университете, были там и русские профессора. С низинским профессором мы были хорошо знакомы. Мы- это я и жена моя, Катя. Я тогда работал инженером на химическом заводе, даже иногда пытался управлять вальяжными южными неграми. Впрочем, завод находился на некотором расстоянии, как от Вершин, так и от Низин. В обоих университетах-то негров как раз было подозрительно мало, не то что на заводе. Может быть, их туда не пускали или, скорее всего, сами они туда не шли, предпочитая торговлю арбузами и прочими химикатами. Так или иначе, оба города был прямо-таки белыми пятнами на черном поясе Америки- как называли американский Юг до политической корректности.
Так вот, нашего знакомого русского профессора звали Миша. Он приехал в Америку уже давно, как раз до политической корректности, при историческом материализме. Вот от этого самого материализма он и уехал, воспользовавшись своим еврейским происхождением. Материализм не давал ему квартиры в родном Новосибирске, потому и пришлось уехать. Впрочем, сам Миша утверждал что уехал в поисках свободы- может и так, чего не знаем- того не знаем. Приехал-то он сначала, конечно, в Нью-Йорк, но свободу удалось найти только в Алабаме- ближе к Нью-Йорку все свободные места уже к тому времени были заняты.
Как-то раз сидели мы с Мишей и его женой, Софой, пили дешевое фруктовое вино и обсуждали детей. Их у Миши с Софой было двое. Младшая дочь, Сара, родившаяся уже в Америке, в то время как раз впервые в жизни отправилась в Москву и названивала родителям чтобы поделиться впечатлениями о русских туалетах и антисемитизме.
-Вы знаете, - заговорщически оглядывая нас, говорила Софа, - в России все равно ничего не меняется! Туалеты такие же. И антисемитизм, все тот же. Вот и Сара рассказывает, что ей прямо так и сказали- евреи, говоря, любят деньги! Вы представляете? Так прямо и сказали.
-Ну, кто ж их не любит! - грустно сказала Катя, но Софа не услышала, гневно оглядывая нас:
-Да, да! Прямо как при Сталине Все по прежнему - уж вы мне поверьте.
Миша, по своему обыкновению, молчал, но тут вдруг оживился:
-А вы знаете, сегодня ведь Петю по телевизору будут показывать.
Петя - их старший сын. Все, конечно, обрадовались, решили непременно дождаться такой интересной передачи. Миша тем временем объяснял:
-Петя собирает подписи для предвыборной кампании свой партии. Ходит по всяким там магазинам, по парковкам. В университете сидит. Вот, даже стол наш с собой возит- на нем подписи и собирает. Сегодня у него местная какая-то программа интервью берет.
-А что у него за партия?
-Да есть такая партия- либертарианцы. Они считают что в Америке государство забрало слишком много функций- хотят его сократить что- ли... Вот Петя у них вроде секретаря парт-ячейки.
-А зачем им подписи?
-А чтобы в выборах участвовать, нужно набрать подписи, сколько-то там, не помню сколько. Большим-то партиям не нужно, а маленьким приходиться каждый раз набирать. Ему даже платят по сколько-то там центов за каждую подпись.
Наконец, на экране появился бородатый толстяк с плутоватой усмешкой, выдававшей его не вполне американское происхождение. Это и был Петя. Что именно он говорил мы не особенно слушали- тем более что как раз посередине интервью Петя воплотился на пороге, протиснулся к столу и сел, поставив рядом с собой бутылку с полупрозрачной жидкостью и червяком внутри.
-как подписи? - поинтересовался Миша.
-Идут. Собираем, да, - кивнул Петя, наливая себе из принесенной бутылки. Он с негодованием отверг наше вино, зато всем предложил поделиться жидкостью с червяком. - Настоящая, мексиканская, да!- с гордостью подтвердил он и пощелкал ногтем по бутылке, от чего червяк пошевелился, посмотрел на нас сердито и, кажется, опять заснул.
После нескольких стаканов мексиканской водки, Петя стал делиться с нами нелегкими буднями партийного добровольца и по привычке агитировать за либертарианцев.
-только мы несем настоящие... эээ... как это сказать... grass-root ... в общем - настоящие американские традиции, да. Америка ведь- это не какая-то там Европа,- он с призрением посмотрел куда-то в угол, словно видел там призраки хлипких рассусолей-европейцев, американцы хотят настоящей свободы. А тут, на Юге, особенно. Вот, скажем, многим нравится наше отношение к оружию. Мы считаем, что нужно окончательно отменить всякие ограничения на владение оружием.
-Но как же детям- тоже дать по пистолету- с подозрением спросила Катя,- ведь и так в школах стреляют. Вот недавно в Колорадо...
-Ничего не стреляют! - обиделся Петя. - Вы почитайте, почитайте нашу литературу! А если и стреляют, то ведь где стреляют? Стреляют-то в белых богатых районах. А почему? Да потому что либералы убедили их оружие прятать, детям не давать, да? А в черных школах- не стреляют, потому что там у каждого пистолет- попробуй, выстрели! Впрочем, вы вот приходите на наше собрание. Я там выступать буду, так что будет интересно.
Миша опять-таки молчал. По всему было видно, что он то ли махнул на своего домашнего либертарианца рукой, то ли просто устал сегодня. А Петя вдруг заторопился куда-то и ушел, оставив нам пачку памфлетов.
Софа удручено покачала головой:
-Все-то он агитирует... Хоть бы денег каких-нибудь заработал. А то ходит, листовки раздает. Прямо Ленин какой-то.
-А Сара, что ж, - решила поддержать разговор Катя,- тоже в партии?
-Да нет, что ты, что ты, - замахала руками Софа, - с Сарой все в порядке! Она в университет поступает. Врачом хочет быть. Врачи ведь, знаете, сколько денег зарабатывают?
На обратном пути из Низин в Вершины Катя рассказывала мне про то как Софа жаловалась ей на Петю- какой он безалаберный, что зря они на него столько денег потратили, пока он учился в университете на то ли на географа, то ли на геолога- никто теперь уже и не помнил, на кого именно. Дорога проходила большей частью по лесу, но попадались и следы разумной жизни, которая в этой части Алабамы протекала в основном в фургонах. На американском языке они назывались передвижными домами. Свои фургоны алабамцы предпочитали ставить рядом, наверное, чтобы не было страшно и скучно, а может потому что так удобней было подводить к ним воду и электричество. Была осень, и жители придорожных поселений выносили для продажи арбузы и жареные орехи. Мы остановились возле одного такого продавца. Это был широкий во все стороны парень с красной шеей. Позади него на грязном столе стоял радиоприемник, из которого раздавалась напористая алабамская речь. Издалека слов было не разобрать, но по бубнящим интонациям и характерным завываниям мне было показалось что диктор то ли машины рекламирует, то ли читает проповедь для баптистов. На проповедь было все-таки больше похоже- для рекламы недоставало музыки и разноголосых визгов, без которых алабамцы ничего не купят. Однако, разобрав слова, я понял, что речь идет о политике, а именно о любимой для алабамцев теме- сокращению налогов. '...Эти либеральные недоумки, - бубнил возбужденный голос, - вовсе не знают в чем нужды простых алабамцев! Засиделись там в своем Вашингтоне. Все разглагольствуют, да математику разводят - а нет бы взять, да и все сократить! А то скоро все деньги уйдет на размножение матерей одиночек при участии либералов!' Продавец согласно кивал, постукивая тяжелым кулаком по прилавку в такт бубнению, будто нарочно ритм отбивал - видно было что он уже готов что-нибудь у кого-нибудь сократить. Я уже хотел было на всякий случай сесть обратно в машину- но парень уже заметил меня, приглушил свой приемник: радостно глянул на меня:
-Чем могу Вам помочь, сэр?
-Да вот арбуз хотим выбрать.
-А... Ну пожалуйста. А то я тут нашего Раша слушаю. Здорово он им всем задал.
Но тут он вдруг подозрительно посмотрел на меня- должно быть сообразил по акценту что я нездешний, а и то и вовсе, не дай бог, либерал- спросил:
-Сами то откуда? Уж не из Франции ли?
-Ну, почти. Из России.
-А...- со знанием дела кивнул парень, а потом почему-то добавил: - Ну, хорошо, что хоть не из Франции.
Я, на всякий случай, решил все-таки не выяснять, чем ему так не приглянулась Франция. Между тем, он явно не спешил выдать мне арбуз- должно быть решил поболтать. И действительно, хлебнув чего-то зеленого из грязной бутылки, он продолжил:
-Я тоже много путешествовал. И во Флориде был, и в Миссисипи был, даже в Калифорнии. В общем, повидал мир. В России, правда, не был. Это у Вас коммунизм-то был, или тоже во Франции?
Честно говоря, первая мысль у меня была все свалить на французов, но потом все-таки решил признаться:
-У нас. Но это уже давно было, - на всякий случай добавил я.
-А, ну я так и думал. А у них-то, у французов, до сих пор коммунизм! - он почему-то кивнул на радиоприемник, а потом доверительно добавил, - не люблю я их. Все им у нас не так, все им не нравится! Все-то они хотят, понимаешь, по-своему, не как у людей. Либералов развели, вон, коммунизм опять-таки - это все они! Ну а потом сами-то сюда едут. У себя-то, поди, все испортили, так теперь к нам прут, на чужое добро.
Он неодобрительно покачал головой, лениво стал выбирать мне арбуз. На прощанье он пообещал:
-Уж поверьте мне, сэр, будет так, будет так! Всех либералов мы повесим!
ГУГУКЕ
На следующий день я, как обычно, пошел на работу. Каждый раз, входя в лабораторию, мне бросался в глаза элегантный прибор, стоявший на шкафу, у двери. С этим прибором была связана интересная история. Прибор наша фирма купила около полугода назад. Я должен был установить его на заводе для контроля качества продукции. По идее, прибор должен был измерять вязкость жидкости и состоял из чашки, в которую жидкость надо было налить, и цилиндра, который опускался в эту чашку. Ничего нового во всем этом не было. Те же результаты можно было бы получить с помощью старого прибора, тоже состоявшего из чашки и цилиндра, но цилиндр нужно было опускать в чашку вручную, поворачивая колесико сбоку. Для этого нужно было объяснить негру-оператору как управлять этим колесиком. Такие попытки делались неоднократно. Сначала все шло хорошо, негр скалил белые зубы, повторяя при этом 'о-кей', но потом обязательно бежал к менеджеру и жаловался, что у него нет диплома об окончании колледжа, поэтому он такую работу делать не будет. Основное преимущество нового прибора было в том, что он был присоединен к компьютеру. Компьютер управлял всеми движениями чашки и цилиндра, а также сам сохранял данные на твердом диске. К тому же, компьютер был присоединен к сети, так что главный менеджер мог в любой момент посмотреть, что там намерили его чернокожие сотрудники. Конечно, шансов на то, что главный менеджер действительно захотел бы посмотреть на эти данные, было мало, но, так или иначе, прибор был ему совершенно необходим. Однако, все достоинства прибора перечеркивались его основным недостатком: компьютер почему-то совершенно не хотел опускать цилиндр в чашку. Сначала все было вроде хорошо. Надо было только залезть на стул, просунуть руку за прибор, нащупать кнопку включения, которая для удобства располагалась у него внизу на задней панели, и наблюдать, как цилиндр ползет вниз и даже достигает поверхности жидкости в чашке. Но после этого он вел себя примерно так же, как наш кот, когда тот, сидя на краю умывальника, трогает лапой воду- фыркал и стремительно выдергивал цилиндр из жидкости, да еще при этом испускал недовольные звуки.
Я стал звонить производителю прибора, которым оказалась немецкая компания, называвшаяся, кажется , 'Гугуке'. К телефону, разумеется, никто не подошел, зато напряженно-восторженный голос полчаса рассказывал мне о том, как изменится моя жизнь, как только я решу купить что-нибудь у этих самых 'гугуков'. Только после этого мне благосклонной скороговоркой сообщили, что если у меня есть вопрос, я должен оставить им сообщение, а они перезвонят мне в самое удобное для меня время. Я подробно рассказал им о движениях цилиндра. Никто мне не перезвонил и мой интерес к прибору стал как-то сам собой исчезать. Правда, с тех пор каждый вторник и четверг раздавался звонок, и знакомый мне радостный голос начинал говорить о гугукских достижениях, совершенно игнорируя все мои попытки вставить слово. Каждый раз, монолог заканчивался тем, что мне выражали благодарность за мой интерес к фирме 'Гугуке' и предлагали оставить сообщение с указанием наиболее удобного для меня времени для разговора с техническим представителем фирмы. Первые два-три раза я еще пытался оставлять какие-то сообщения, но потом стал ограничиваться тем, что произносил двухминутные нецензурные монологи, сначала по-английски, а потом и прямо по-русски. Выбор двухминутного формата обуславливался исключительно временными ограничениями записывающей аппаратуру 'Гугуков'- а то б я им наговорил по крайней мере минут на десять.
Так продолжалось еще месяц или два, а потом мне действительно позвонил один из 'гугуков' по имени Джон. Правда ли, спросил он, что мы недавно что-то купили у их фирмы? Я сказал, что да, правда. Сначала он как будто даже удивился- издал какое-то удивленное мычание, но потом быстро взял себя в руки и выразил свое восхищение нашей мудростью и предусмотрительностью и немедля перешел к основной цели своего звонка, т.е. предложил мне купить у них что-нибудь еще, ну, например, прибор для измерения вязкости жидкости. Тут я со злорадством сообщил ему, что как раз такой прибор у нас уже есть. Он, однако, ничуть не смутился и тут же стал уговаривать меня купить улучшенный вариант этого же прибора, способный измерять вязкость в трех чашках одновременно. Я предложил ему сначала объяснить, почему так странно ведет себя их первый прибор. Он удивился и сказал, что не может ответить на этот вопрос, потому что он не техник и не инженер, а специалист по маркетингу, но он готов передать мои пожелания главному техническому представителю, прямо в саму Германию, а там они уж разберутся. На этом мы и порешили. Я снял прибор со шкафа и стал ждать, когда мне перезвонят. Но этого не произошло, зато теперь, в дополнение к автоматическим рекламным сообщениям по вторникам и четвергам, каждый понедельник мне стал звонить Джон и спрашивал, чем еще он может мне помочь. Я каждый раз описывал ему движения цилиндра, а он каждый раз сообщал мне, что он представитель по маркетингу и обещал сообщить 'мои проблемы' техническим экспертам из Германии. После пятого или шестого раза, я сказал ему:
-Джон, слушай, ты мне больше не звони, не напоминай о себе. Так нам всем лучше будет. Тебе спокойней, а я, может, и забуду о ваших 'гугуках'.
В ответ он укоризненно посмеялся, сказав, что, по все видимости, я ничего не понимаю в маркетинге, а он получил по маркетингу диплом и поэтому не может мне не звонить- эта его работа. А если я в этом сомневаюсь, он может мне послать копию своего диплома. Я сказал, что ни копия, ни оригинал его диплома мне не нужны. На этом разговор закончился. Вот так мы с ним и общались по понедельникам. Сегодня как раз был понедельник, поэтому я сел у телефона и стал ждать звонка. Но звонка почему-то не было, зато вошел Рон, мой непосредственный начальник.
-А! Русский медведь в своей берлоге! - сказал он.
Нельзя сказать, что он застал меня этим врасплох. Эту фразу он повторял каждый раз, заходя в лабораторию, на протяжении уже почти целого года, с тех пор как я стал работать в этой фирме. Тут ничего нельзя было поделать- это была шутка. Рон ведь был американец, а они без шуток не могут. В своей характерной манере, он долго смотрел на меня, выпучив глаза и кивая головой- словно хотел сказать: ну ничего, ничего- могло быть и хуже. Это он с мыслями собирался. Потом вдруг будто что-то вспомнил:
-Ну как 'Гугуке'- звонят тебе? Вроде ты говорил- по понедельникам всегда звонят.
-Да вот, жду звонка. Что-то они запаздывают.
-Ты не давай им кормить себя дерьмом, понимаешь? По-русски есть такое выражение? Нет? А что же у вас говорят, когда кого-нибудь дерьмом кормят?
-У нас говорят: 'вешать лапшу на уши'.
-Лапшу? Ну, это тоже хорошо, если лапшу. Вот ее-то и не давай себе вешать. Требуй, чтоб тебе дали поговорить с главным менеджером. Надо всегда брать быка за рога. Так у нас тоже говорят. Но я говорю- быка надо брать за яйца. Понимаешь? Ты знаешь, где у быка яйца? Вот за них его и надо брать. И менеджера тоже.
С этим напутствием он удалился.
ОБЛОМСКИЙ
Гугуки в тот день так и не позвонили, так что делать мне было особенно нечего. Поэтому, поговорив с Роном, я посидел полчаса за компьютером и пошел пить кофе. В коридоре я столкнулся с Обломским- еще одним русским, работавшим в нашей компании.
-Слышал уже? - выпучив глаза заговорил Обломский, - опять реорганизация будет! Сведенья надежные- у одного моего приятеля- ты его не знаешь, наверное- подружка знакома с другом секретарши нашего директора. В общем, девятый цех закроют, переоборудуют в склад. Будут там хранить всю нашу продукцию.
Мы вышли с Обломским во двор, сели под живописной трубой, из которой в чистое алабамское небо понемногу просачивались пары органических растворителей, и он в который раз стал рассказывать о своих планах продвижения по службе.
-Главное, - объяснял он, - все время участвовать в проектах, близких к завершению, так чтобы твое имя мелькало в каких-нибудь списках. И наоборот, нельзя попадать в списки тех кто работает над чем-нибудь совсем новым- а то, вдруг оно не получится? И лучше всего попеременно быть то исполнителем, то менеджером- так чтобы начальство видело, что ты- на все руки мастер. Ни в коем случае нельзя прослыть умником, то есть, чтоб они там думали, что ты что-то такое знаешь, чего они не знают. Тогда ни за что не продвинут. Наоборот, задвинут, так чтобы тебя вовсе видно не было, просто чтоб глаза не мозолил. Начальники, они ведь как правило не знают технологических процессов, а большинство - те и вовсе не знают, что именно производит наша фирма. Они ведь так быстро меняются, что просто не успевают ничего узнать. Сегодня, скажем, он руководит казино, а завтра - химическим заводом.
В чем-то он был прав. По крайней мере, у нас в последнее время наши начальники действительно менялись быстро. Обломский по природе своей был советчиком- советы он давал может и мудрые, но сам им не следовал, так что до сих пор оставался всего лишь химиком, так и не приобщившись к волшебному искусству американского менеджмента.
Предсказанная Обломским реорганизация не заставила себя долго ждать. Едва я вернулся к своему компьютеру, как на меня выскочило приглашение на общее собрание, свидетельствовавшее о том, что менеджерский гений руководства достиг очередных высот.
Еще через полчаса я уже привычно боролся со сном, слушая юбилейный голос нашего нового управляющего:
-...Не только мы, но и конкуренты сейчас испытываем трудности с ростом объема продаж, - вещал он, желая, вероятно, в доходчивой форме выразить мысль о катастрофическом падении этого самого объема продаж. - Но у нас нет повода для беспокойства! Мы наверстаем упущенное и двинемся вперед. А сейчас я должен сообщить одну важную новость. Но прежде всего, хочу подчеркнуть, что своим долгом руководство и я лично всегда считаем своевременное оповещение сотрудников обо всех новостях и решениях. Ведь мы все - одна семья! Поэтому я считаю, - тут он для убедительности положил руку на живот, а может быть даже на сердце, - что вы, друзья, должны первыми узнавать обо всем, а не, как бывает в других компаниях - из газет.
Упоминание о газетах показалось мне несколько натянутым, но смысл его стал ясен позже. Между тем, управляющий продолжал в том же духе. Еще несколько раз повторив о своих глубоких чувствах ко всем нам, он наконец дошел до сути и сообщил о предполагаемом закрытии девятого цеха, в связи с тем самым 'недостаточным ростом'. После этого сообщения в зале началось оживление- должно быть не все, подобно Обломскому, были знакомы с секретаршами, так что для них это действительно было новостью. Наиболее оживились сотрудники девятого цеха, которых предусмотрительно посадили подальше от трибуны- ближе к выходу. Но тут управляющий широко улыбнулся, весело известил, что теперь мы все пойдем есть мороженное, причем первыми будут обслужены 'наши дорогие друзья' из девятого цеха.
Выйдя из зала заседаний, я столкнулся с Обломским, который тут же просветил меня насчет загадочной фразы о газетах.
-Понимаешь какое дело... Тут у них недоработка получилась. Девятый-то они давно хотели закрыть. Планировали дотянуть до Рождества. Ну, ты знаешь, - лучше ж увольнять в конце года, для бухгалтерии удобней. Так вот, та самая секретарша рассказывает, оказывается, кто-то там, растяпа из менеджмента какой-то, оставил на столе письмо- ну там, факс или еще что... И это письмо уборщица заметила- и прочла. А у нее сын в девятом работает. Так она это письмо скопировала- представляешь, умная какая негритянка? - не только читать умеет, но даже копировальной машиной пользоваться, - отнесла копию сыну, а тот возьми и отнеси в 'Алабамскую Славу'. И вот завтра они собрались всю эту историю там тиснуть. Ты понимаешь? Ведь почти две сотни человек уволят! Для нашего города- событие! И вот теперь они и выкручиваются- мол торопимся вам сообщить, чтоб не из газет, бла-бла-бла.
-И главное, - кипятился Обломский, - ведь какие растяпы! Не могли бумаги в столе держать. Нет, я бы ни за что на столе не оставил... Пора, пора в менеджмент переходить.
-Да уж, ты там шухеру наведешь, - поддержал его я.
Тут к нам подошел Рон. В руках у него была большая плошка с мороженным.
-А, два русских медведя! Почему мороженное не едите?
-У меня горло болит, - попробовал оправдаться я.
- Морожено полезно для горла, - нравоучительно заметил Рон, облизывая свою ложку.
В это время наш Управляющий опять дал о себе знать. Он привлек к себе внимание, постучав ложкой по кастрюле с мороженным, и провозгласил:
- Итак, друзья! Мы с вами прошли через многие трудности, пройдем и через эти. Да, да, я уверен- мы с ними справимся. Поверьте уж мне- я человек простой, всегда говорю правду в глаза- мы победим! Вот и Билли так думает. Мы тут посоветовались... В общем, Билли тоже хочет что-то сказать.
Тут Билли, дюжий толстяк с крутым южным акцентом, заговорил с подобающей такому делу заунывностью:
- Помолимся, друзья, за общий успех нашего общего дела!
Тут все быстро приняли скорбно-сосредоточенные позы, некоторые для этого поторопились поставить на стол или на подоконник тарелки с мороженным. Рон этого делать не стал, а только опустил свою плошку вниз, стал печально глядеть в нее. Билли продолжал:
-Спасибо тебе, Господи, за все что у нас есть. Спасибо за то что мы живем в демократической, христианской стране, молимся, ходим в церковь и любим Иисуса. Не все могут похвастаться такими достижениями. Благослови же нашу сегодняшнюю скромную трапезу!
По старой советской привычке, я начал было аплодировать, но никто меня не поддержал. Рон, как ни в чем ни бывало, стал снова уплетать мороженное, как будто оно стало еще вкуснее после молитвы. Чтоб не отбиваться от коллектива, я тоже взял из кастрюли несколько ложек, стал грустно размешивать липкую массу в своей тарелке, надеясь что она хоть растает. Обломский куда-то делся. Рон тем временем глянул на меня, как будто собирался сообщить что-то важное, сказал:
-Ты знаешь, я тоже был в России. Еще раньше, когда вы были этим... Советским Союзом.
Странно, что Рон мне раньше об этом не рассказывал. Все таки, я с ним уже больше года работал. Я с интересом слушал.
-Я на Хаммера тогда работал, он торговал с Россией, вот меня и послали в Бристоль, груз с корабля принимать. Я тогда молодой был. Долго там пришлось сидеть. Нас предупреждали- на русских кораблях по-английски говорят только капитан и те, которые из КГБ. И все водку пьют. Особенно те, которые из КГБ. Ты ведь тоже водку пьешь?
Это он опять шутит. Я ему раз десять говорил, что не пью водку.
-Нет, Рон. Я пью только воду, пиво, напиток Кока-кола.
-Странно. Может быть, ты не русский?
-Так как же ты говорил там, на корабле? Или те, которые из КГБ, переводили?
-Нееет. С теми как раз говорить нельзя было- нас так инструктировали. Мне так с самого начала и сказали- 'с КГБ не говори'. Вот и получается- не с кем было говорить, кроме капитана. Но он, по моему, тоже был из КГБ. В общем, скучно было. Да еще корабль все время качало. Я ж говорю- я самый молодой был, поэтому меня и послали.
Рон засунул в рот большой кусок мороженного, пожевал, а потом снова заговорил:
-А потом я еще раз был в России, то есть в Киеве, это ж тоже Россия?
-Почти. Украина.
-Да, да. Опять все время водку пили... Потом пошли по городу гулять. И поспорили- знает тут кто-нибудь нашего Хаммера? Спросили первую попавшуюся бабушку. В России все женщины так называются, 'бабушки', - доверительно сообщил Рон, - вот, значит, спросили ее, знает ли она Хаммера? И ты представляешь- знала! То есть, она сказала что это американец какой-то. Россия- очень образованная страна! Да. Но вообще-то русские с нами все время хитрили.
-Наверное, это потому что они были из КГБ.
-Не знаю. Может быть. Мы, американцы, всегда говорим правду. Хитрить не умеем. Если надо- сразу за яйца берем. А в Европе все всегда хитрят. Ну ладно. Пошли работать. Да, чуть не забыл- у нас в отделе новый парень, химик- полимерщик. Зовут, кажется, Халид или Халил. Араб какой-то. Так что у меня в субботу устроим для него вечеринку- приходи с женой. Катя ее зовут, да?
Тут нашу беседу прервал Билли- тот самый, который произнес чуть раньше проникновенную молитву. Стряхнув с себя молитвенную одухотворенность, он просто и естественно превратился в прежнего Била, излучающего душевное здоровье и уверенность в завтрашнем дне. Подкравшись к Рону сзади, он приветствовал его могучим ударом по спине, сопровождавшимся радостным возгласом:
-Хей, Рон! Как дела! Тянешь лямку? Не дают тебе отдыха?
Не дожидаясь ответа, он набросился на меня, схватил меня за плечи, потряс, радостно воскликнул:
-Хей! Андреа! Как дела! Тянешь лямку? Не дают тебе отдыха? - и двинулся дальше, собираясь вдохнуть оптимизм в следующую жертву. В это время с дугой стороны примерно с теми же возгласами продвигался другой носитель оптимизма по имени Боб. Вдвоем с Билом они чем-то напоминали пару персонажей из Алисы, которые подрались из-за погремушки- оба словно бы раздулись изнутри от избыточной энергии и кукурузы. Столкнувшись нос к носу, они стали колотить друг друга по спинам, словно исполняя некий замысловатый танец, чередуя удары возгласами: 'Хей!' и 'Как дела!'. Постепенно они перешли на более содержательную беседу, которая, правда, продолжалась на том же уровне громкости:
-Здорово живешь, Билл! Задаешь им тут всем жару?
-Да и ты, я смотрю, не скучаешь, Боб! Вон пузо отрастил!
Окружающие радостно приняли участие в этом веселье, некоторые тоже стали бить друг друга по плечам и восклицать 'Хей!'. Настроение было неотвратимо поднято до требуемых высот.
ТРИША
Мороженное быстро дало о себе знать- к вечеру уже запершило в горле. Катя, конечно, сразу стала требовать, чтоб я отправился к врачу. У нас ритуал: если я болею, она отправляет меня к врачу, если она - я ее. Основной аргумент при этом у обоих такой: раз есть медицинская страховка, значит надо ходить к врачу.
Короче говоря, на следующее же утро я выбрал по телефонной книге ближайшего к нам врача и отправился к нему на прием. Доктор Лорик принимал в небольшом белом домике, удачно спрятанным от шумного шоссе под соснами и какими-то еще обвитыми лианами деревьями. В приемной было пусто, но в центре стоял огромный аквариум с красными и желтыми рыбами, которые по очереди подплывали к стеклу, открывали рты и уплывали обратно, выполняя свои обязанности по успокоению посетителей.
Минут через двадцать, когда я уже почти заснул под рыбьим гипнозом, в дверях появилась негритянка с папкой бумаг, глянула в эти бумаги, нахмурилась, вглядываясь в какую-то запись, потом беззвучно раскрыла рот, как рыба, пошевелила губами, закрыла его, опять раскрыла и наконец произнесла:
-Мистер Полу.. пола... Полста!
На самом деле, эти усилия были бессмысленны, поскольку в приемной кроме меня никого не было. Я пошел за ней по узкому коридорчику. Она, не глядя на меня, нравоучительно заметила:
-Прежде всего, нужно измерить ваш вес и рост.
Спрашивать, зачем ей это нужно, было, конечно, бесполезно. Тем не менее, движимый какими-то анти-рыбными настроениями, я все-таки спросил. Она укоризненно посмотрела на меня, показала длинным, как кинжал, розовым ногтем в свои записи, произнесла таким голосом, каким, наверное, говорят с душевнобольными:
-Так записано в инструкции! Это- моя работа. Не мешайте мне выполнять мою работу!
А, ну тогда понятно. Как бывший физик, я и сам знаю: если человека научили что-то измерять, то остановить его практически невозможно. Негритянка сосредоточенно измерила мой рост, записала его в графу 'вес', а также мой вес, который, вполне предсказуемо, записала в графу 'рост', после чего провела меня в маленькую комнату, пообещала:
-Доктор Лорик примет Вас!
Я снова стал ждать, обдумывая, что сказать доктору. Навязчиво вертелась фраза: 'не для излечения ради, но токмо волею пославшей мя жены', но я решил ограничиться описанием хрипов в горле.
Опять появилась негритянка, неся в руках большую клетку с попугаем, молча поставила ее на стол и удалилась, сохраняя нерушимое чувство собственного достоинства. Попугай был большой и зеленый. Надо же- я и не знал что попугаи тоже успокаивают. Как раз наоборот, все знакомые мне до того дня попугаи назойливо просили пиццу. Попугай тотчас же повернулся ко мне своим выпуклым глазом, долго меня рассматривал. Потом вдруг закричал: